Отец и сын

В шесть лет неугомонные советские врачи обнаружили во мне массу желудочнокишечнотрактовых болезней и законопатили надолго в инфекционную больницу областного центра, ибо только там можно было пройти какие-то необходимые процедуры.

Мама в то время почти не вылезала с "сохранения", будучи беременной моим будущим братиком, трехлетняя сестренка осталась с бабушкой, а отец мотался по командировкам, оказавшись повышенным в должности и свалившим на себя кучу забот предприятия. В областном центре он бывал часто, потому обещался заезжать каждый раз, как сможет, а-то еще и заглядывать в выходные.

Папка предполагал, но кто-то высоко наверху располагал - и отец свалился с тяжелой болезнью в чужом городе, за Уральскими горами, в командировке, далеко от семьи.
Всего этого я не знал, находясь в больнице, потому ждал папку каждый день, бегал к маленькому вечно потному окошку приёмного покоя и выглядывал отца часами, добиваясь того, что меня вышвыривали, как щенка, с пригретого поста.

Порядки в больничке были не просто строги, а суровейше строги. Инфекционка была общей, не разделялась на мужское-женское-детское отделения, палаты были смешанные, из детей там оказался только я. Утро радовало громогласным оранием медсестер, которые разносили по палатам лекарства.

Так как рабочий день у медперсонала начинался в шесть утра, то и неофициальная побудка случалась чуть раньше этого времени, когда шумно оббивая грязные, после дождя, сапоги об порог,рассказывая свежие анекдоты и делясь тем, "что мой сегодня вычудил", наши мучительницы меняли вечернюю смену. Вся эта суета продолжалась полчаса-час, а уж в 6:45 включался музыкальный аппарат в кабинете старшей медсестры и больница оглашалась "музыкой моих предков", - как говорила старшая, красивая бровастая татарка.
В предках у неё был, как выяснилось, Робертино Лоретти (через несколько лет, когда мы с мамой летели в Минводы на ТУ-134, в салоне включили этот же набор песен Робертино Лоретти, - у меня случилась истерика, меня тошнило до тех пор, пока перепуганная стюардесса не поняла, что от неё требуется только выключить и, возможно, тогда ей не оборвут лацканы фирменной одежды - этим занималась вступившаяся за меня мама).

Все пациенты строились по утрам-обедам-вечерам у своих дверей и должны были на глазах у старшей сестры и дежурного врача выпить все таблетки, показывая открытый рот. Точно такую же процедуру я увидел через много лет в психиатрической больнице нашего города и поразился покорности (тогдашней и нынешней) пациентов. Но в психушке процедуру контролировал здоровенный санитар с короткой эбонитовой дубинкой..А в инфекционке люди были вымуштрованы и подавлены распорядительницей их здоровьем. Причем, как в любом сообществе, каждый вновь приходящий принимал и исполнял правила, созданные еще до него, не залезая "поперек батьки" со своим уставом..

Со второй недели приема лекарств меня стало очень тошнить и начались резкие боли в желудке. Врачи похохатывали и успокаивали тем, что "идет процесс восстановления".
Пожаловаться было некому, до телефона добраться было невозможно и я начал свое личное тихое сопротивление.

Потом выяснилось, что я повторил технологию прятания таблеток за язык, распространенную в психушках, но тогда для меня каждый прием лекарств был испытанием - иногда выдавали по 5-6 больших, приторно-сладковатых цветных таблеток и прятать их все сразу было очень трудно, оставалось два выбора - либо частично что-то из них глотать, заранее прикинув, какие из них менее болезненные, либо умудряться сотворять со своим языком невиданные трюки - которые, как правило, мне впоследствии и удавались, - даже после прошествия пяти-шести лет со времени этой истории я умудрялся на спор жонглировать языком трехкопеечной монетой, удерживая её на кончике, пряча в складки языка..Но потом это было развлечением, а тогда, в шесть лет, это превращалось в средство выживания.

Нас всё пытали и пытали ненавистными таблетками, а отец всё не ехал и не ехал..
Протекающие дни я скрашивал только тем, что много читал "на ходу" (сидеть на кроватях днем было нельзя, полагалось либо "прогуливаться", либо сидеть со всеми в "красном уголке", где были шахматы, журналы "Костер" и "Коммунист", и домино. В шахматы меня, к тому времени, уже научила играть бабушка, которая, несмотря на три класса образования и "четвертый-коридор" успела нахвататься разных полезных для ума штук, за что была нещадно бита браткой в своем сиротском детстве, так как сожгла, зачитавшись, его портянки, забыв перевешать их, увлекшись сюжетом одного из рассказов раннего Горького).

Через полтора месяца приехали какие-то дальние родственники, проезжавшие через город и передали, что отец болеет, мама в больнице, но отец попросил потерпеть, он за мной обязательно приедет и передаёт мне мой любимый самолетик (батя в юности подрабатывал на военном аэродроме радиотехником, принося от ребят деревянные некрашенные модельки самолетов, любовно вырезанные из красивой древесины, какой-то красноватой, с желтыми жилками. Самолетам только красили охрой их острый нос - смотрелись они в таком виде стильно и были предметом зависти всех пацанов в бараке, потому честно дарились на дни рождения все, за исключением одного, самого маленького и любимого мной самолетика).

Родственники потом заезжали еще пару раз, но, как выяснилось, администрация больницы их не пустила, чтобы "не передавать заразу". Про звонки отца и мамы из своих больниц медперсонал мне тоже ничего не рассказывал и не подзывал к телефону.

С самолетиком стало как-то теплее жить, но появилась проблема его сохранения, ибо это была вещь "с воли", что категорически запрещалось правилами.
Проблема разрешилась с помощью местного истопника. У него была несколько дебильноватая внешность, плюс - постоянный запах гари от его одежды, потому с ним ни пациенты, ни персонал не общались. Одному мне его запах напоминал ароматы нашей печки, угольков, вытаскиваемых бабушкой большущими щипцами и бросаемых в тазик с водой, чтобы быстро её согреть для "обмывки" маленькой сестренки.
И мы как-то подружились, он мне приносил из дома книжки его, уже взрослой, дочери, а я с ним играл в шахматы и даже учил разгадывать кроссворды. Вот он-то и предложил мне днем прятать самолетик у себя в каморке, а вечером, в постель - забирать его с собой в любое время. На этом и порешили..

Тем временем, не придя ни к каким результатам и не понимая источник и причину моей болезни, пытливые врачи решили перейти на более жесткие меры, начав мне внутривенно колоть какие-то тягучие жидкости, после которых у меня кружилась голова и постоянно тошнило. Через раз мне удавалось как-то обмануть туповатую исполнительную медсестру - то подменив флаконы с лекарством на пустые, то убедив, что процедура уже проведена - ей было немудрено запутаться, она доверяла не собственной памяти, а записям в "журнале", которые мне удавалось подделывать..
Но частенько приходилось терпеть полную процедуру, с поиском вен и насильственным вливанием сей дряни.

Однажды, пролежав на кушетке после такой процедуры и наплакавшись до того, что заболела голова, я, как прежде, встал у дверей всегда закрытого приемного покоя и стал высматривать за его окном своего папку.
Он сидел на крыльце больницы и куда-то задумчиво смотрел, не обращая внимания на падающий сверху тополиный пух. Сидел он полубоком ко мне, я видел только его хрящеватый, с горбинкой, нос и острые скулы.. Не знаю, сколько я так простоял, но, видимо, не менее получаса. Я просто боялся стукнуть в окно и разочароваться, потому замер, почти не моргая и даже уже не плача..То ли сказались действие внутривенного, то ли это совпало со внезапным помутением , но я стоял и не шевелился..Мимо проходили люди, гремели входной дверью, что-то меня спрашивали, я что-то отвечал - и продолжал стоять.

Вдруг, сидящий за окном встал и повернулся ко мне спиной.
Не думая, ничего не соображая, действуя, как во сне, я подошел к двери, замок которой был устроен по принципу замков в психушке, открывающихся трехгранными ключами, толкнул её и - о, чудо! - она поддалась.
Выйдя, я встал рядом со стоящим мужчиной, глядя на него снизу вверх и, наверное, уже понимая, что это не папка, но не желая этого понять.

Насмотревшись, наконец, я решился подергать его за рукав. Он, ничуть не удивившись, повернулся ко мне, улыбнувшись так, как улыбался отец, взъерошил мне волосы и молча, как мне показалось, куда-то пригласительно кивнул.
Продолжая действовать, как сомнамбула, с совершенно горячечной головой, я взял его за руку и не удивился, когда мы вышли из ворот и пошли по улице, где прямо в лицо нам слепило вечернее жаркое летнее солнце и вкусно пахло чем-то домашним. Шел я, почти совсем зажмурив глаза, ибо не выходил на дневной свет уже много недель, глазам было больно.

Мы зашли прямо с широкой улицы в большой просторный двор, ухоженный, с пестрыми нездешними цветами и тремя пушистыми котами, развалившимися на лавочке, явно вырезанной хозяином, с узорами, которые присутствовали и на наличниках, и на воротах стайки. На улице висел умывальник с теплой, чуть желтоватой водицей и старенькое, но чистое полотенце. "Отец" подвел меня к рукомойнику, показал, где мыло и зашел в сенки, откуда раздался женский довольный голос и постукивание кастрюль.

Из дома вышла женщина, похожая на "Михаловнулеонтьеву", - как называла моя сестренка ведущую передачи "В гостях у сказки" - такая же улыбчивая, чуть строгая, с морщинками возле глаз, но ни чуточки не чужая, как будто я её знал всегда. Она кивнула мне, как-то незаметно спросив, как зовут, одобрительно глянула, как я аккуратно повесил рушничок на свой гвоздик и поставила на деревянный, вкопанный под навесом стол, большую кастрюлю борща.

Совершив несколько ходок на летнюю кухоньку и обратно, хозяйка принесла пирожки, попутно объяснив, где какие - присутствовали с повидлом, с картошкой, с резанными ранетками и даже с абрикосами, - потом попросила меня помочь поставить на стол крынку с матовой сметаной и масленку.
В это время хозяин нарезал мелко-мелко чеснока, вопросительно глянув на меня и бросив, после того, как я кивнул, щепоть его в еще пустые наши тарелки, потом настрогал зелени, отщипнул с грядки восхитительно кислого щавеля и мы с ним стали смотреть, как хозяйка разливает по тарелкам наваристый борщец, сама нам показывая, что "посмотром-сыта, лучше на вас погляжу".

В больнице кормили даже не скудно - убого, всё было размазано в тюрю, любая еда выварена в однородную кашу, потому я не смог противиться третьей тарелке борща и несметному количеству пирожков, подкладываемых мне под руку хозяйкой. А потом еще был квас и несколько огромных сладких ягод, названия которых я даже не знал..

За всё время я не удивился молчанию хозяина, а они с хозяйкой не обсуждали причины моего у них появления.
Лишь после этого позднего обеда я стал что-то понимать, - когда хозяйка, повернувшись лицом к нему и отчетливо артикулируя, спросила мужа, - Дима, отдохнешь, может, я сама провожу парня?

Чуть осоловевшего от сытной еды, только тогда у меня спала какая-то пелена с глаз и я увидел, что нет, не настолько глухонемой Дима похож на папку, но вот в повороте головы, в том, как он щурится на солнце, как кашляет, как подкладывает мне вкусные косочки - есть что-то от моего отца, - я весь обед смотрел завороженно на метаморфозы лица этого человека.

Потом опять был какой-то "сон"..Я во дворе больницы, накормившая меня добрая женщина машет мне из-за ворот рукой и улыбается, сбегаются какие-то люди в форме и в халатах, начинают на меня орать все и сразу о том, что, дескать, потеряли, что надо лекарства принимать, а меня нет, что как я и куда пропал, как вышел за двери и кто меня вывел, чтобы рассказал немедленно,.. что я "такой же, как папаша"...

В общих чертах историю я тогда рассказал, приберег только имя нежданного знакомца и то, что он был спутан мной с отцом. Тут же был приведен сторож и клятвенно заверил, что за последние полдня вообще никого в больнице не было из посторонних, ворота были закрыты и если бы кто-то захотел пройти через них - уж он-то, сторож, немедленно об этом узнал бы, его не минуешь..

Тут же старшая медсестра устроила в палате "шмон" по типу тюремных и обнаружила у меня вчерашнюю не выброшенную порцию таблеток, припрятанных мной в дырку матраца. Её вой и визг продолжался долго, мне немедленно вкатили двойную порцию чего-то гадкого, укачивающего меня в тревожный сон и отобрали все книги "до завтрашних выяснений всех нарушений".

Я лежал и уже не мог плакать. Если бы не случившееся несколькими часами раньше, я бы не пережил этот вечер, согревали меня воспоминания о тех запахах у Димы, ласковые ладони его жены, когда она вела меня назад и мы о чем-то болтали, вспоминая , как оба объедались бузиной с запущенных огородов..
Дождавшись, когда всё утихнет, сторож принес мне мой самолетик (мне запретили куда либо вставать с постели), неумело попытался успокоить и напоследок, как-то задумчиво, что с ним не вязалось, сказал, - А ведь и правда никого не было чужих-то у нас..

Потом был отбой, с моей палаты перевели в соседнюю соседа-старика и я остался один, - что позволило мне не спать до полуночи, сидеть, вспоминать папку, гладить самолетик и чувствовать себя несчастным маленьким пацаном, против которого попытался восстать весь мир. Перед сном мне вкололи еще одну дозу успокоительного и я уже не совсем понимал, где я и что я делаю..

А в полночь вдруг тихонько хрустнуло стекло, вылетел рассохшийся штапик, позволив выпасть стеклу прямо на стоящую под ним кровать и чья-то рука щелкнула шпингалетом, приоткрыв окно. Я уже откуда-то знал, что это - отец. Он сгреб меня в пропахший бензином пиджак, подобрал с кровати самолетик и мы, оба плача, вылезли в окошко из треклятой больницы.
Потом мы лезли через какой-то забор, забирались в будку машины, долго ехали куда-то, папка мне что-то рассказывал про то, что ему меня не хотели отдавать, про дурацкие врачебные эксперименты, про то, что его сегодня забирала милиция, когда он потребовал отдать сына, про начальника отделения, который понял ситуацию, позволил вызвонить коллег из области и выпросить у них до завтрашнего дня казенную машину, чтобы увезти меня, еще что-то вещал про своего друга Вовку, который со своим могучим ростом доставал до высоких подоконников первого этажа больницы и выспрашивал у перепуганных больных, где лежит мальчишка.. Дядь Вова сидел рядом, тоже радостный, веселый и, кажется, пьяный (через двадцать пять лет он кинет отца на миллионной сделке, а в ответ на моё предложение "тряхнуть" проворовавшегося, отец запретит мне это делать в память о прошлом,..а еще лет через пять двухметровый дядь Вова, на моих глазах разгибавший подковы, остановит свое трижды инфарктное сердце четвертой бутылкой водки)..

Папка рассказывал, рассказывал, а я лежал у него на руках, закутанный в пиджак и мне на щеку капали его слезы, но я ничего не говорил ни про них, ни про события сегодняшнего дня, уже не зная, были ли они, а если были - то откуда взялись..

Ехать было четыре часа, я очень хотел подремать, но боялся, что только закрою глаза - и всё окажется сном, потому каждый раз, когда отключалась голова и схлопывались тяжелые веки, я тихонько трёс головой..

Дома было тихо, на кровати лежала мама, у которой под одеялом был виден огромный живот, я что-то хотел спросить про него, но только лишь прижался к её ладони, что-то прошептал ей и меня мягко отстранил отец, уже постеливший мне мою, почти взрослую, с металлическими шишечками-набалдашниками, кровать..

Я провалился в сон и продолжал бояться, что проснувшись, увижу все ту же больницу..
Потому, когда утром началась суматоха, меня трясли и что-то говорили, я даже привстал, но глаз не открывал, наивно считая, что пока не вижу - значит и нету этого..

Когда, наконец, я уже трижды выспался, открыл глаза и убедился, что нахожусь дома, что рядом наш старенький, покрытый клеенкой стол, на котором я любил гонять муравьев, напротив меня печка и гордость семьи - фигурная аллюминиевая ванна, висящая на гвоздике - только тогда я перестал бояться, что кошмар последних недель вернется..

На столе была записка, чтобы я разогрел себе чего-то и не ждал маму, она "ненадолго поехала в больницу".
Я еще не знал, но в эти минуты у меня родился братик..

..Прошло три месяца, мама с братиком давно уже были дома, с новорожденным была только одна проблема - родители спорили с бабушкой о его имени.
Бабушка упорно называла младенца Ванькой, в честь своего братки, того самого, колотившего и воспитавшего её, а мама сопротивлялась "деревенским" именам и предлагала то Эдика, то Игоря..Отец не знал, с кем составить альянс.

Как-то днем брат лежал в решетчатой кроватке у стенки, которая считалась единственной тёплой в бараке, так как была внутренней и выходила к печке. Наступившая ранняя осень была холодноватая, потому иногда уже топили, боясь простудить братишку.
Мама снимала с окон шторы, собираясь устроить генеральную стирку, пока отец в командировке, а я пытался щелкать плоскогубцами старенький "Рекорд", который даже нашу несчастную одну программу толком не ловил, всё время пытаясь сбить настройку. Повернувшись на агуканья брата, я увидел, как от стены, вплотную к которой стояла его кроватка, отвалился здоровенный кусок штукатурки и на месте отлома вдруг выгнулся, выпроставшись, гнилой электрический провод, шедший к выключателю над кроваткой.
Братик пытался перевернуться набок и тянулся к проводу неумелой ручонкой.

Почему я закричал ему "Димка!" - не знаю даже я. Он радостно оглянулся на мой крик, даже не напугавшись и что-то довольно заугукал. Испуганная мама, чуть не рухнувшая со своей табуретки, подбежала и забрала брата с кроватки, вдруг что-то поняв и посматривая то на него, то на меня..

- А ну-ка, еще раз попробуй позвать..- улыбнувшись попросила она.
- Димка-а-а..
Малявка немедленно повернулся ко мне и так же радостно, как и в первый раз, отреагировал на имя.
Вечером Димку признала даже строптивая бабушка - все поводы так назвать были очевидны.

Ну а отец вообще не возражал, ему, оказывается, в ночь перед этим происшествием, приснилось, что он где-то представляет своих детей - и Димка было упомянуто в привязке к младшему.

Историю с больницей, глухонемым Димой и его женой я рассказал только бабушке, будучи еще пацаном. Про то, как брат получил своё имя она узнала от мамы. Что-то придумав на этот счет, бабушка повела меня к какой-то сумрачной старухе, сначала напугавшей меня, но потом растопившей моё сердце отличной библиотекой, в которую я уткнулся, не прислушиваясь особо к старушечьему перешептыванию.

После визита бабушка ответила на мои вопросы, что, мол, всё нормально, а остальное мне не положено знать и узнаю я всё в то время, когда оно придёт.

Я всё еще жду его, это время..