коллаж для Моё Мелкое

It's beggar's day
You know it's beggar's day
Because it's beggar's day…
_____

Информация, укреплённая сзади - над головой бармена, в глубине стойки – нанесена была с любовью:
«Эпицентр Андрея Канделябры (- организация, антагонистичная Центру Семёна Везенталя) приглашает непорочных девушек и их полюбовников на курсы оплакивания собачьих погостов. Требования к кандидатам – способность осудить, осмеять и надругаться над тем, о чём не имеете ни малейшего представления. Братья и сестры! Покиньте подземелия, где впотьмах и одиночестве гоняете говно по дёснам! Несите его открыто – на заводы, в газеты, на пароходы! Мы научим ****ей уважать наши вкусы. Прочь американские улыбки и непрочные зачатия – наша эмблема баклан, кричащий: - Будующее в наших руках, потому что мы всунули свои писи в прошлое, мы **** его».

- С чем то можно и согласиться, - вслух подумал вошедший. И заломило в затылке.
- Тише, побереги то, что внутри тебя, - достаточно громко подумал в ответ орудующий за стойкой.
Но незнакомец заказал отчётливо, будто резал по дереву в безоблачный полдень:
- Черный кофе.
Не отрывая от него взгляда варёной рыбы, бармен всыпал в чашечку коричневый порошок из настолько красивой баночки, что начинающие и неискушенные почли бы за честь иметь её в списке своих любовниц.
- Каким будет напиток из порошка коричневого цвета?
- Я не пророк, - шевеля, как жабрами, губами - не ответил, а, скорее, прохлопал бармен и потянулся за кипятком.
- Я просил ЧЁРНЫЙ кофе.
- Именно, «просил». А есть маршруты, где остановка - только «по требованию».
Кипяток с горячим шумом наполнил чашку до краёв, глаза бармена стали похожи на две разрытые могилы…
- Ты родился обманывать или быть обманутым. И я тоже. Жизнь – это кардинальность даже полутонов. С тебя шесть монет и твой столик за спиной. Свет включать не буду, ты и так на виду. Если хочешь – можешь назвать мне своё имя.
- Разаманаз, - бросив монеты, ответил незнакомец, - а зачем тебе имя? Будет скидка?
- Ты ведь что то ищешь в нашем городе?
- Нет, скорее… жду.
- Да всё равно… ждущий - тот же ищущий, но в иной активности… когда ты умрёшь, я должен назвать твоё имя, чтобы зажечь поминальную ветошь в храме. Здесь такие обычаи.
- А с чего ты взял, что я уважаю обычаи настолько, что из уважения непременно умираю?
- Видимый и тёплый это неверное сочетание. Правильно стать следующим за предыдущим, быть предыдущим для следующего.
- А если…
- …тогда смерть. Впереди всегда те, кто ищут ТОЛЬКО кофе и не жаждут его цвета и вкуса. Всегда. А тебе нужно носить очки.
- У меня хорошее зрение.
- Их носят, чтобы сберечь возможность, а не пялиться.
Бармен зевнул и обратился к стоящему за спиной незнакомца:
- Я вас слушаю.
- Мне всё равно что… только подольше… и подешевле, - с виноватой готовностью тихо ответил тот…
«Он – вот такой вот, раз и навсегда ответственный за всё – всегда был и будет передо мной и после меня… убить его мать, жену, детей, всех сочувствующих им – это благо… убить мучительно, жестоко и долго – высшее благо… но перед этим нужно выйти на след того, кто приучил меня плакать, прячась от тех, о ком плачешь… возможно ли?… след обязательно есть, значит возможно…»

Разаманаз устроился в указанном углу.
Посреди столика с застарелыми разливами многократно высохших жидкостей стояла мутная литровая банка с отбитым горлом, до половины залитая водой. В воде почти плавал кактус с грубо оборванными колючками и с гниющей дырой на одном боку. Корни его - опухлостью и цветом - походили на давно утонувших дождевых червей. Весь ансамбль дышал затхлостью. По влипшим в пятна стола крошкам лениво ползали зелёные мухи. Разаманаз вынул из нагрудного кармана плоскую фляжку, свинтил горло… потянулся к чашке – запить…
- Меня зовут Лю-Ни. Пишется через тире.
Он скосил глаза вправо – дама. Приятная. Присела.
- А поизносится не иначе, как через дефис, да? - Разаманаз слизнул кофе с губ, полез за сигаретой. Дама улыбнулась. Он прикурил и, сквозь дым и прищур, бегло осмотрел гостью – глаза, волосы, шея, тонкие пальцы – всё в ней прекрасно, но сказать хотелось лишь одно: устала…
- А тебя зовут Разаманаз, я знаю.
- Это знает если не вся очередь, то некоторая часть её. Но знание это из разряда никчёмных. Поверь.
- Я уже давно не была в очереди. Я давно не была нигде.
- Тогда каким образом моё имя…
- Хм, всё просто – ты передвигаешься так, будто тебе не пожелали удачи. Перемещаешься.
- Лю-ю?...
- ...Ни, - напомнила она.
- Ага. Ну так вот, Лю-Ни... ходить я начинал от размытого края, а при таком начале колесо Фортуны эксцентрично формирует походку… да и какая удача там, где вожделения вместо желаний? Что пожелает жрущий даже пути? И всё же – откуда ты знаешь меня?
- Я видела тебя в Египте. Ты написал своё имя на дощечке жреца и по утрам плакал от восхода Солнца… ты очень красиво плакал, как стихи… что ты хотел забыть?
Разаманаз вновь отхлебнул из фляжки… потом ещё… посмотрел на кактус… на ждущие ответа глаза…
- Лю-Ни… ты ведёшь себя не как Дама… я же не прошу тебя показать мне, ну, скажем… грудь.
Она положила свою ладонь на его руку… свою холодную ладошку…
- Если хочешь… можешь… не только посмотреть, - ресницами ответила она. Голос ресниц был горячий, паузы – как вода зимней реки… пальцы подрагивали, будто опустились на клавиши…
(Разаманаз густо смутился, а, оценив степень смущения – смутился ещё сильнее…)
- Ну- у, не бойся, не бойся, я же пошутила… ну почему ты грустный? И вообще – отчего ты грустишь? В основном.
- От безмолвия…
- А радуешься от чего?
- От тишины…
- Дай мне отпить из фляги, - протянула руку Лю-Ни, не дожидаясь разрешения - что там у тебя?
- Чёрный ром. Тебе лучше не пить этого.
- …?
- Я закаливаю в нём наконечники стрел… кровь смываю... чужую… из под ногтей...
- Всегда?
- Нет, когда требуется…
Она выпила всё же и смешно поморщилась. Потом тряхнула головой… волосы разлетелись, как блестящие крылья Гаруды – волшебное зрелище…
Разаманаз отвернулся.
- Почему ты не смотришь на меня?
- У меня хорошая память.
- А ты воевал в Венеции?
- В первом бою убили… успел только дна канала коснуться… шершавое такое, приятное…
- Ох-х… а у меня… а я в боях за Любовь лишилась того, что обязана была хранить для… м-м… в общем – Первой Чистоты… и теперь до конца сеанса буду биться за неё. Для любви чтобы…
- А это долго?
- Пока предметы не покинут свои места… можно, конечно, и любой ценой, но… тогда уже с точностью до знака и с пересказом прошлого. И посередине меня всегда охватывает тревога… знаешь, входить в заброшенный кем то и никем не пойманный город… под фальцетное «welcome to Alcatraz»… мне страшно это одной. А те, с кем я могу пойти - совсем невыносимо… ужасно просто… они рвут для того, чтобы зашивать по живому и счастливы от хорошей одежды… если ты был там – расскажи.

Да… именно так, как она говорит… даже голые там – от Версаче… рабы и кретины, и все гениальные в незнании иных состояний... Разаманаз вспомнил дома, в которых плесень проела пещеры; двери, лежащие на земле и скрипящие по ночам; густые стоны и вязнущие в них стрелы, копья, ножи; кровь и гной, которыми забивают свои горбы боевые верблюды в передышках боёв, другой жидкости нет… шакалы, слизывающие росу утренних трупов… вены режутся, как продукты…
«Неужели эта – почти девочка – хочет пролететь там, где на полпути гибнут от холода северные ветры… ходить в этом строю… там ещё никто не порвал финишной ленты, потому что все проложенные маршруты параллельны ей… я был там - пепельный рай, Феникс подавляет восстания… одному там невозможно, а друзья убьют тебя, чтобы ты не мешал им расправиться друг с другом… они дотронутся до неё, как в детской игре, и всё детское окончится… они «поставят» на неё, бросят её игральные кости на такой же стол…»
Он подумал это тепло и искренне… очень тепло и очень искренне… потому, быть может, что очень давно никому и ничего не говорил – этот город был последним в несознательной многолетней инспекции возможного. А Лю-Ни оказалась единственным собеседником, который в диалоге не пытался занять выигрышную позицию рядом с сонной артерией… единственное – редко, не чаще одного раза встречается… это ценно...
Она засмеялась, будто подслушивала:
- Ты такой трепетный, как воробушек в ладони… давай я тебя сожму и разотру, и ты останешься жить в линиях моей руки, потом станешь одной из линий… я направлю тебя к бугорку Венеры, там у меня остатки того, что здесь никому не интересно… уйдём с тобой за кулисы и будем играть вдвоём… ты будешь мне, а я – тебе… я буду для тебя, а ты… ты тоже…
Смех сузился и выкатился из её глаз, протёк сквозь щели грязного стола… она замолчала, под глазами затемнела грусть, тихим вздохом просящая хотя бы постоять рядом с ней… хотя бы запомнить её на время горения сигареты… повисло ощущение (не в первый раз), что сейчас всё встанет на свои места…
Подошёл бармен:
- Если я не изменяю памяти ты, на подходе к заведению, имел сомнения по поводу « а может ли быть»?
- Да, именно так.
- Молодец. Во второй раз отвечаешь чётко, что не свойственно псевдобродягам. Так вот: имевший сомнения сомнениями же и отъимеется. А теперь, прости, через минуту мы закрываемся на санитарный час.
Разаманаз поднялся, неспешно подошёл к музыкальному автомату, стоящему у входа… сунул в прорезь монетку и пробежал глазами по именам исполнителей, названиям композиций… коснулся выбранной клавиши…
«…отпевайте немых, а я уж сам отпоюсь…» запел аша-С, пронзивший очень давно собою этот город по вертикали и успокоившийся в горизонтали…
Разаманаз обернулся к бармену:
- Ты зря обратился ко мне на «ты», это - БЕЗ СОМНЕНИЯ.
Оставшиеся немногочисленные завсегдатаи подняли руки в «единогласно», многие подмигнули ему по-свойски – «уж это то да-а… оно то уж само собой, как же без этого то…».
- И вы все - тоже.
Лю-Ни сидела там же, но напряжённая, натянутая, как провода в сильный мороз... ещё миг - и она встанет и...
Разаманаз опередил её:
- Вы все. Все.

Он вышел… купил путеводитель по городу и газету с предложениями приобрести недвижимость на выгодных условиях…
«Но мотылёк по комнате кружил
И он мой взгляд с недвижимости сдвинул
И если призрак здесь когда то жил,
То он покинул этот дом, покинул…»
Призрак... такое имя носила шхуна в его любимом романе... кто напоминает ему об этом?… зачем?…
_______________

Собака была не просто убита – на её шее темнела рваная дыра с вывернутыми наружу чёрными от крови лепестками мяса. В рану, меж обветренных шейных мускулов, был прочно всажен маленький тугой букетик молодых тюльпанчиков - стебли и листья их, насытившись глубоким бурым цветом, красиво бликовали в бельмах юродивых, сидящих поодаль и повсюду. Но он не обращал внимания (всё равно придётся привыкать к такому многоцветью, придётся), непозволительно в настоящем отвлекаться на неизбежное будущее…
…Готический носок его сапога с хлюпаньем вошёл меж слюнявых розовых дёсен оборванного старика и упёрся в гортань (это мерзко ощущалось через толстую обувную кожу). Старик захрипел, из носа и ушей вышло густо-красное, изношенное трением о вены. Следующий удар выбил из груди оборванца ошмётки прокуренных лёгких… после третьего хрустнуло запястье, которым тот прикрывал нелюбимое никем и никогда лицо, и сморщенная ладонь обвисла, как бельё в безветренную погоду…
Сумашедшая, сидя на остывающей спине мёртвой девочки, заплетела ей косу… Двое прощали друг друга возле тлеющей иконы… Конь бегал по храму, спотыкаясь о бывших седоками… пахло сталью и молоком… тихо падал тёплый снег конца октября, заполняя вырезанные на берёзах имена женщин, находящихся далеко…

Рассвет осветил слабость его убийц – и никто ничего так и не понял, глядя на малышку, кормящую понарошку колбасой из одуванчиков котёнка с урчащим сердечком и вкусными, если поднести их к носу, разноцветными подушечками на лапках…
Которые так похожи на ёлочные игрушки…