Война завершалась

 «Война завершалась»

Два человека находились в двухкомнатной квартире, один сидел за обеденным столом, другой, у газовой плиты. Тот, что стоял, был хозяином жилья, лет ему было около пятидесяти, другой был намного старше, и по той неловкости, которую он испытывал, можно было догадаться, что он зашёл сюда случайно. Старая, потёртая трость, держалась в сильной повидавшей жизнь руке, говоря о годах человека.
- Ну, что по чаю?- спрашивал один другого.
- Можно и по чаю, только в нашем случае,- поправляя, сбившийся ворот рубахи, говорил тот, что был старше,- предпочтительней, что-нибудь и покрепче.
- Ну, ради такого дела можно и покрепче,- тут человек замолчал, открыл стол, доставая бутыль с красной жидкостью.- Это сестра моя делала, очень вкусно, - человек заулыбался, ставя большую бутылку, напротив гостя.- Сколько бы не пил, всё думаю, как она его делает?
- Ну, у них свои секреты, они обычно их не выдают.
 Видно было, что люди видят первый раз друг друга, но какой-то, только им известный повод собрал их вместе. Красная жидкость наполнила стаканы.
- Ну, что давай за знакомство,- поднося к губам стакан, предложил хозяин.
- Давай, как ваше имя добрый хозяин?- кряхтя от крепкого напитка, говорил гость.
-Называйте меня Александр, просто Саша. - Саша широко заулыбался, вызывая в душе гостя доверие, к которому явно он стремился.
-А меня Василий Петрович величать.
- Ну, что, Василий Петрович, давайте за знакомство, - хозяин протянул гостю стакан, наполненный на половину, послышался звон стекла. - Ну, будьте здоровы, Василий Петрович,- человек улыбнулся, обнажая старые неровные зубы.
- Стучат, Саша, - говорил Василий Петрович хозяину.
-Да нет, это соседи, опять ремонт делают.
-Я хоть и старый уже, но слух у меня хороший. Стучат, говорю.
 Александр встал и направился в прихожую, проверить слова Василия Петровича.
- Кто там? - спрашивал он, подойдя к двери.
-Дядя Саша, это я, Дима.
 Саша открыл дверь, впуская Дмитрия, похлопав молодого человека по плечу, пошёл обратно на кухню.
- Ты проходи, Дима, а лучше к нам. Гость у меня, так мы на кухне отдыхаем.
-Хорошо, дядя Саша.
 Дверь на кухню отворилась, и Василий Петрович увидел худого, высокого молодого человека, стоящего в проёме дверей.
- Это племянник мой любимый, сын сестры. Заходи, давай.
- Да я уже зашёл, – покраснев, говорил Дима.
 
-Меня Василий Петрович звать, - протягивая свою руку, говорил гость.
 Молодой человек, немного смутившись, пожал руку Василия Петровича и сел на свободную табуретку возле стола.
- Я понял, тебя Дмитрием зовут, а по батюшке?- заглядывая ему прямо в глаза, спрашивал Василий Петрович.
 Дмитрий оживился, будто бы его спросили о чём-то самом главном, что он знал, а другие нет.
- Николаевич я, Дмитрий Николаевич,- повторил он.
Василий Петрович заулыбался и одобрительно добавил.
- Очень по-русски, очень хорошо.
 Только сейчас Дима смог внимательно разглядеть этого человека. Ему в начале разговора, показалось, что он возрастом младше, старше конечно, чем его отец. Но сейчас, когда он стал с ним говорить, он понял, что он намного старше чем, кажется. Седые волосы, зачёсанные назад, трость в руке и специфический разговор, взгляд глаз смотрящих куда-то в себя. « Лет, так семьдесят с лишним, а может и за восемьдесят,»- проговорил он про себя, рассматривая лицо человека, искропленное морщинами.
 Дядя Саша сидел в углу кухни. Стоять он уже не мог, ноги подкашивались, и чтобы не упасть, а то хуже облокотиться на гостя, дядя Саша выдвинул из под стола стул, на который и уселся, продолжая крутить в руках пустой стакан.
- Ну, давай, Василий Петрович, за наше с тобой знакомство, - протягивая свою руку к бутылке, стоящую на столе, говорил Саша.
- Так мы за знакомство уже выпили, да и не раз.
- Ну, давай ещё, - не понимая, что он уже говорит, наливал в стаканы Александр.
- Ты погоди хозяин, мы ведь с тобой не одни. Совестно мне старику, отмечать неизвестный день, - говорил Василий Петрович, поглядывая на молодого человека.
 Дима сидел, скрестив руки на коленях, слушая разговор двух людей. Как-то всё непонятно казалось ему в те минуты, незнакомые для него слова произносил этот старик, говорил, что-то дяде Саши, тот сидел и слушал, опустив голову.
-Давай лучше, за друга моего, который недавно помер, помянем, что ли, -
человек встал, и одним махом выпил налитый для него стакан.- Ты не смотри на старика, Дима, я вообще-то только пью на девятое, и если кто помрёт, мало нас осталось, да и старые мы уже. А тебе сколько лет, и где работаешь?
- Мне семнадцать, - молодой человек задумался, посмотрел куда-то в окно, пытаясь скрыть своё смущение. - Я учусь в училище железнодорожном.
- Это хорошо, очень хорошо. Ну, Александр,- обратился он к хозяину,- давай за тех, кто нашу свободу с тобой защитил. А то вот мы живём, а они,- тут он
сделал паузу, и Дима увидел, как глаза старика, стали влажными от накатившихся слёз, но он, не доводя своё душевное горе до отчаянья, поднял
 
свой стакан на уровень глаз, всмотрелся в него, будто, что-то там искал и, запрокинув голову, стал пить, медленно сглатывая жидкость. Он пил так же, как обычно пьют воду, глаза были прикрыты и с каждым глотком, стакан осушался, вызывая в душе Димы незнакомое удивление.
-Василий Петрович, мне кажется, что дядя Саша, уже пьян, давайте я его в комнате положу на диван,- говорил Дима.
- Конечно, конечно. Мне даже, как-то неловко, зашёл в гости, да ещё и хозяина напоил.
- Да нет, что вы, он всегда так выпивает. У меня мама говорит, что ему совсем немного надо.
 Дима закинул одну руку опьяневшего родственника себе на шею, приподнял дядю Сашу и повёл еле передвигающее тело, в комнату. Василий Петрович хотел было помочь, но после остановился, он только услышал, как тот грузно опустился на диван, говоря что-то сам себе.
- Ему как, Дима? Может помочь?
- Да нет, не стоит, всё нормально, он сейчас выспится и встанет.
 Василий Петрович сел на свой стул, на котором сидел прежде и стал ждать. Ждать пришлось не долго, положив спать своего родственника, Дмитрий зашёл обратно на кухню, плотно прикрыв за собой дверь.
Василий Петрович сидел в раздумье, его лицо говорило о неудобстве, которое он испытывал.
- Я, наверное, пойду, да и поздно уже.
- Да нет, я думал мы чаю выпьем.
- Было бы хорошо, а как там Саша?- крутя свою трость, спрашивал не на шутку взволнованный Василий Петрович.
- Да вы не волнуйтесь, меня мама учила, что без чая нельзя провожать гостей. Он поставил на плиту чайник, зажёг газ, и они вдвоём стали слушать, как чайник шипит. Василий Петрович уже сидел свободно, трость он поставил возле стола, руки сложил у себя на коленях, лёгкая улыбка, прячась в складках его лица, не сходила с губ. Пару раз, взглянув на него, и убедившись, что человек себя чувствует нормально, Дима налил в приготовленные заранее кружки, крепкую заварку, разбавил её кипятком, поставил одну из них возле гостя.
- Угощайтесь, сахар рядом, - говорил молодой человек, подвигая сахарницу гостю.
 Василий Петрович взял ложку из кружки и внимательно стал рассматривать буквы, выбитые на основании.
-Я хотел бы тебя спросить. Где ты взял эту ложку, точнее, как она попала к тебе? – обращался он к Диме, не переставал смотреть на выбитые буквы.
- Я не знаю, эта ложка дяди Саши, - Дима немного растерялся. - Он как-то говорил, что это отец ему, подарил. Он воевал у него, так вроде бы с фронта она. Он берёг её, и мало кому показывал, а когда тётя Зина умерла,- он отвернулся в сторону, как бы скрывая свои проявившиеся эмоции, - тогда он стал пить, с работы его выгнали, и он стал всё продавать из дома. Вот у него
 
пару ложек, да пару кружек только и осталось, а эту он не продал, хоть она серебренная, дядя Саша берёг её, как память об отце, а вы зачем меня об этой ложке спрашиваете? Дядя Саша хороший и добрый человек, его мама
моя сильно любит и жалеет, говорит, что он несчастный.
- У меня такая же была много лет назад, их редко сейчас найдёшь, они вместе с нами стариками умирают, я с фронта её привёз, так она у меня до сих пор хранится, - он заулыбался, глаза как-то засветились, и в этой улыбке промелькнула печаль, печаль человека, прожившего жизнь.
-Так вы тоже были на войне, как мой дед?
-Занесла меня нелёгкая, сынок, повидал я там разное.
- Расскажите, Василий Петрович, а то я деда не застал, умер он уже, как мне родиться, а дядя Саша мне ничего не говорит, он как-то сказал, когда я у него спрашивал, что не надо мне знать.
-Это правильно, знать вашему поколению не стоит, а вот забывать не к чему. Горе там было и позор человека, со злом мы бились, за счастье людей. -Василий Петрович замолчал, опустил голову, прикрыв глаза, стал очередной раз вспоминать свою жизнь.
-Там в шифоньере от деда осталась военная форма, орденов на ней много, медалей да значков разных, хотите, я принесу. Василий Петрович помотал головой.
-Не надо сынок, это память, его память, которую он заслужил. Если он жив был бы, тогда, - он приподнял голову, посмотрел на него. - Можно я выпью, мне легче тогда будет и расскажу тебе о своих годах молодых.- Василий Петрович засмеялся, вызывая улыбку у Дмитрия.
- Да, конечно, можно. Дима хотел было встать, чтобы услужить старику.
- Нет, ты сиди, а то как-то не правильно получается.
 Он приподнялся, опёрся на спинку стула, стул под весом скрипнул, Василий Петрович облокотился на стол и, подвинув себе бутыль, налил полный стакан. Молодой человек сидел, не произнося не слова. Старик одним махом выпил то, что приготовил себе и, съев кусок рыбы, как-то по старчески закряхтел, переводя дух. Они оба молчали, один думал о предстоящем интересном рассказе старика, другой тупо уставился на несколько грамм самогона, оставшихся на дне бутыли.
- Сколько тебе годков, - переспросил Василий Петрович.
- Я говорил уже, семнадцать мне. Мало, да? - немного обидчиво бросил он.
- Семнадцать лет, это мужчина, - Василий Петрович был изрядно пьян, чтобы не начать свой рассказ, поделиться, как всё было в его жизни. - Знаешь, мне немного осталось, но мне бы хотелось тебе кое-что рассказать, только обещай мне, что наш разговор, будет между нами.
-Конечно, Василий Петрович, по-другому и быть не может.
 Василий Петрович явно не знал, как начать свою речь, несколько раз взглянул на него, прищурил свои глаза, всматриваясь в своего собеседника.
- Мне ведь тоже было семнадцать, когда я решился пойти защищать нашу землю. Сам для себя решил, о чём не пожалел, да и времени для жалости не
было.
 Василий Петрович иногда заканчивал свой монолог, переспрашивая: « А
ты бы, так смог?» Молодой человек пожимал плечами и что-то бормотал себе под нос невнятное, но он внимательно вслушивался в каждое слово этого человека, понимая, что такой рассказ, он больше нигде не услышит. Он понимал, что для Василия Петровича война продолжается, она не закончилась тогда, пол века назад, а пронеслась через всю его жизнь в наше время.

 Война завершалась, но враг ещё был силён. Хватаясь последним своим дыханием за воздух, который ему оставили, он с каждой минутой чувствовал приближение своего конца. Последний резерв, бросив на советскую машину, у которой отказали тормоза, он не жалел даже своих детей, которым только, что исполнилось по тринадцать, четырнадцать лет. Но уже поздно было сдаваться, можно было только погибнуть, и это понимали все, кто смотрел в прицел своей винтовки. Впиваясь в когда-то завоеванную землю, он полз гидрой к своей норе, понимая, что скоро, совсем скоро, русский солдат отрубит ей голову.
 Человечество вздрогнуло от выстрела, который прозвучал в спину, коварно так, предательски. Думая о тех коленях, на которых надо будет стоять, русский солдат умирал стоя, никогда не кланяясь, предпочитая погибнуть свободным человеком. Нет, не та советская система заставляла его делать пирамиду тел перед дотом, а после смотреть, как сошедшего с ума немецкого солдата выводят из своего убежища. Земля, его дом с матерью, да та старуха, которая крестила солдата, прикладываясь к его щеке, да корова, стоящая недоенная уже второй день. Тот русский человек умирал за ту любовь, которую давала ему его Родина, да слезливые глаза жены, всматривавшиеся в очередное письмо, пришедшее с фронта.
 Каждая деревня, каждый маленький городок, принимали своих освободителей, бросали им под ноги цветы и кормя на ходу полк вареной картошкой, да испекшимся хлебом. Полк шёл по Польше, освобождая одну деревню за другой. Солдатские сапоги с каждым шагом, с каждым взмахом штыка, приближали человечеству долгожданное освобождение от рабства, приближая смех детей да улыбки измученных жён. Это те солдатики, которые своими худыми руками будут одевать красное знамя победы над сломленным Рейхстагом. Это они будут щадить и жалеть даже тех, кто проиграл в этой человеческой мясорубке, хотя они понимали, что их не пощадят. Они будут писать на стенах: «Развалинами удовлетворен!», призывая смириться с тем, что случилось. Каждый из них мог броситься на врага с одной лопатой или вцепится в горло зубами, вспоминая в последние минуты своей жизни золотое поле вызревший пшеницы. Горящие глаза русского солдата голодного, ждущего только конца этой войны, да крынку молока из любимых рук жены, приближали долгожданную победу всему человечеству. Чувствуя, что конец войне близок, он большими шагами,
сламывал все преграды на своём пути, помечал, как дворовый пёс своё
 
присутствие, оставляли за своими спинами характерный для него запах, запах свободы перемешанный с человеческим горем.
 Уже часов шесть, рота капитана Прокопенко шла по польской земле, им бы сейчас догнать батальон, от которого они отстали, но силы от этой гонки терялись, и было только непреодолимое желание остановиться, да упасть в траву и спать, спать. Семьдесят шесть солдат, измученные боями, пробирались по опустевшей земле, где очень редко встретишь деревню, где все дома были бы целы. Везде, где бы они не шли, ещё вчера звучала канонада, текла кровь, лились реки слёз.
- Я больше не могу идти, - говорил солдат, хромавший на правую ногу. - У меня все ноги в кровь, места живого уже нет.
 Солдаты переглянулись, но никто не сказал ни слова, поправляя свои сбитые шинели, висящие через плечо, каждый из них хотел, тоже остановится, у каждого были сбиты ноги, и ныло от голода, но они шли, предчувствуя конец своему отчаянью. Километр за километром, приближали они свою победу.
-Скоро привал, да и темно уже, не поведёт же нас капитан на штыки.
-Да нет, мы пойдём до последнего, я чувствую пока не упадём, - говорил солдат, наспех вытирая нос.
- Вон деревня или село справа, может остановимся, а то уже темнеет да и устали все.
- Кто это все? За себя говори, - услышал Василий за своей спиной.
 Солдаты и вправду утомились, потому все реагировали на слова так болезненно, каждый хотел под конец войны выжить и вернуться домой, так была близка эта надежда, что всё и плохое и хорошее проявилось в солдате, вдруг стало видимым и незащищённым. По строю пронёсся знакомый всем шёпот.
- Наш майор едет.
 Машина пронеслась очень резво, оставляя за собой столб пыли. Она остановилась метрах в двухстах впереди колоны, из неё вышел молодой офицер, лет сорока, поправляя на ходу сбившуюся фуражку. Строй солдат стал сбавлять шаг. Майор вытянул вверх руку, продолжая так стоять, пока колона не закончила своё движение. Он встал посередине дороги и, проходя то влево, то вправо, громко стал говорить.
-Товарищи бойцы, мы скоро догоним и присоединимся к полковнику Рябову, его часть находится в сорока километрах на запад, через два дня мы должны догнать его, - тут он сделал паузу в своём обращении, явно что-то обдумывая, и пройдя в конец строя, ещё громче стал кричать. - Поступил приказ, уничтожить группировку немцев численностью двадцать пять человек. Немцы укрылись в одном из лесных массивов, потому не были замечены полковником Рябовым. Приказ отдан нам. За вашей спиной находится,- тут он сделал паузу обдумывая, как назвать эти пять домов, - в общем, деревня Поляны, приказываю, всем солдатам, не заходя в
 

населённый пункт, сделать привал, командирам выставить ночной караул. Майор быстро развернулся и, что-то говоря сам себе, прибавляя шаг, сел в машину.
Двигатель заревел и пару раз, скрипнув тормозами, машина скрылась за поворотом.
-Сколько раз его слушаю, он всё кричит.
- Контуженый он, вот и кричит, под Москвой мы вместе стояли, - говорил, не поворачивая головы, седой солдат.
 Теперь, когда надо было только выждать время, ещё бы пару месяцев, враг падет, и они будут дома, но все знали, что последний шаг, может быть последний бой, и тогда всё, не страшно, смотреть смерти в глаза. Все знали, что этот бой будет, который проявит их цену, определяя каждого из них. Майор уехал, солдаты продолжали стоять, никто не вышел из строя, даже не сделал шага в сторону, да и, как это было возможно, когда рядом стоял тот, кто жил, ел, прикрывал твою спину от вражеских пуль, все только ждали приказа от капитана.
-Как ты думаешь, Василий, мы дойдём до Берлина? - молодой человек улыбнулся, ничего не отвечая, мотнул головой. - Быстрей бы привал.
 Капитан несколько раз прошёл вдоль стоящих солдат, и остановившись по середине строя, знакомым для всех голосом стал говорить.
-Товарищи, солдаты, у нас нет уже сил, нас осталось совсем мало, но вражеская столица близка, близка и наша победа. Мы потеряли много своих друзей, но мы должны ради мёртвых, ради тех кто нас ждёт, доделать то дело, к которому призваны. Я не могу отдавать приказ, я могу только вас просить. Солдаты, осталось немного, - капитан развернулся и, оставляя характерный металлический звон каблуков, зашагал в начало строя-Немцы отступая, оставили возле деревни свои укрепления. Командирам отделения выставить дозор со сменой через три часа.- Капитан отдал приказ, залез на подводу, и лошадь, тяжело перебирая ногами, побрела в сторону деревни, волоча за собой ржавую телегу.
 Окоп был недалеко от дороги, метрах в ста, по разные стороны находились две землянки, напротив стоял блиндаж, служивший явно для командования. Траншея была выкопана очень аккуратно, почти скрывая спрыгнувших в неё четырёх солдат.
- Вот немцы, они и на войне аккуратные такие, всё по уровню делают.
- Wassergeraet, (водяной прибор) - проговорил один из солдат.
 Пройдя метров пятьдесят по траншее, солдаты уткнулись в дверь блиндажа.
- А его с дороги не видно, замаскировали-то как.
- Они на долго рассчитывали здесь поселиться, потому так и строили, всё аккуратно, - с силой открывал дверь солдат, что был ниже всех ростом.- Фрицы, - говорил он, толкая неподдающуюся дверь.
- Вы, ребята, осторожно там, мины стоять могут, кто знает, что они там придумали, - солдат был старше всех, седая борода и непонятно откуда
 
 взятый суконный, самодельный китель, говорили, что этот солдат видел многое. Бойцы расступились, пропуская его к дверям блиндажа.
 - Они в первой ещё, всякие нам сюрпризы делали, подвесят на жиле гранату,
а ты ногой её, а она через пару секунд сработает, да ещё кого-нибудь, кто
следом идёт, прихватит, - дверь под силой рук солдата отварилась, но никто не сделал и шага вперёд. Солдат взял большую палку, стоящую возле косяка, подобрал огромный булыжник, и хотел, уже было, бросить всё прямо в проём дверей. - Что вы стоите за спиной, идите назад и падайте на землю. Солдат перекрестился, говоря что-то сам себе, и со всего маха бросил в пустую дверь палку.
- Ложись,- крикнул он, падая на дно траншеи. Немного выждав времени, не поднимаясь, он бросил туда же, камень. Булыжник с грохотом покатился, сбивая всё на своём пути, оставляя только след на полу. Несколько секунд солдат продолжал лежать, не шевелясь.
-Пойдёмте, нет, там ничего,- говорил он, вставая с сырой земли.
-Это хорошо, что нет, а то слишком много, когда есть.
 Но он ничего не ответил, проходя в открытые настежь двери. Солдаты последовали примеру старшего бойца и уже вчетвером, привыкая к пробивающемуся сквозь щели дверей свету, они разглядывали недавнее жилище своего врага.
-Да,- протянул с явным удивлением, один из солдат.
-Видишь, как воюют, всё, что хочешь есть.
 Блиндаж был оснащён самым необходимым для жизни солдата. Присыпанный сверху землёй, он не выделялся на фоне той местности, где был вкопан в землю. Внутри находился дощатый стол, на котором стояла чёрная от копоти жестяная банка. С двух сторон, по обе стороны от входа, находились две кровати, со свёрнутыми прямо на них ватными матрацами.
-Занимайте, места господа солдаты, мне всё равно через час на пост идти. Говорил солдат, который всё время молчал, время от времени тяжело вздыхая. Немного так постояв, всматриваясь в своё новое укрытие, два солдата улеглись на кровати. Побросав на дощатый пол свои кители, другие двое уселись рядом. На полу, поджав ноги, сидел самый молодой, которого звали Василий и тот солдат с бородой, что был старше всех.
- Мы вот всё в суете войны, даже имени друг друга не знаем.
- Меня Вася звать.
- А по батюшке.
-Василий Петрович, - молодой солдат задумался, пытаясь понять, то ли он сказал.
-Иван Трофимович, - протягивая руку, говорил солдат с бородой. - Скоро у нашего товарища служба, так ты ложись, а то вон ещё сколько до Берлина шагать, ты ведь молодой ещё, успеешь, намучаешься за жизнь-то.
 Солдат смотрел на Василия, как-то породному, по-доброму, всматриваясь
в лицо молодого человека. Василий понял, что его изучают, и немного смутившись, стал расправлять на полу китель. Через пару минут два бойца,
 
что лежали на кроватях, наполнили блиндаж здоровым мужицким храпом.
- Не забыл бы он, а то накажет капитан, ему менять надо будет через три часа, ну если что, так придётся будить.
- Я спать не буду пока, а то ночью проснусь.
-У тебя организм молодой, потребует, так ты ему не откажи, и так намучился уже. Я вот смотрю, тебе годков-то немного, лет двадцать, а может и того меньше.
-Семнадцать мне.
- Ох, и побила же нас война, что мы даже не понимаем возраст. А ты, как очутился в этой мясорубке?
- Я в сорок третьем собрался, у меня отец погиб, так я за него поквитаться решил. Солдаты там, в эшелон садились, я вместе с ними и подался на фронт, вот уже два года как будет, мало я ещё их побил.
- Их то мало, нас вот много. А ты родом-то откуда?
- С Волги я, деревня есть такая Строганова, село там недалеко стоит, завод там медный ещё Берёзово, может слыхали?
- Берёзово, слыхал, друг у меня там одно время жил. А я вот из Краснодара, тоже там не далече, станица Верховская. Так ты говоришь, отец у тебя погиб?
- Под Москвой. Я пока сто фрицев не убью, не успокоюсь, они мне за всё ответят.
-Они уже ответили глупостью своей человеческой, да слёзами невинных.-
Василий с непонимание посмотрел на Ивана Трофимовича. - Слишком много война приносит зла людям, никого не щадит не правых, не тех кто заблудился, да ты и сам всё это знаешь.
 Только теперь Василий смог увидеть в Иване Трофимовиче не просто солдата. Он ещё не знал кто он, но те чувства, которые вдруг оголились, говорили о том, что этот человек знает то, о чём Василий никогда и не догадывался и знать не мог.
- Так вы говорите, что они хорошие,- прервал он Ивана.
- Я не про плохое и хорошее, я про то, что достаётся всем, и не только виновным. Конечно, он и не мог говорить с этим человеком иначе, но Василий чётко понимал, что Иван Трофимович не договаривал. Слишком много он повидал на войне смертей своих друзей, слишком много она ему поведала, чего он раньше не знал. Теперь, когда все видели, что чувства солдата были уязвлены, любое слово воспринималось им, как команда к бою.
- Может, вы ещё скажите мне, что они смогли бы победить?- с явным, негодованием говорил он.
- Победить, нет, что ты, нам понятна эта война. Первая мировая была не понятна, японская тоже не знали за что, а эта понятна, понятна, почему умираем, потому и бьём их, гоним от родины далече. - Слова Ивана Трофимовича были наполнены той глубиной, какими могут быть наполнены
только слова учителя.
 
- Вы, случайно не учитель? А то уж говорите как-то правильно.
-Да нет, не удостоился пока такой чести. Я всего лишь священник, одной из сельских церквей. Я из Верховской, там и служу. Любопытство наполнило глаза Василия.
- Вы значит поп?
- Можешь так называть, - Василий задумался, пытаясь найти нужные слова.
- Я знаю, о чём ты меня хочешь спросить, наверное, о том, как я взял оружие в руки?
- Да нет, мне просто интересно, у меня вот не одного священника знакомого.
- Вот теперь будет.
- Я хотел узнать, а вы давно в бога веруете? И вообще, как вы стали попом? У меня вот отец говорил, что это всё сказки, а матушка крест вот носила, да и в церковь часто ездила. За три дня, как мне на фронт уйти, она мне свой нательный крест отдала, сказала, чтобы я носил и не снимал его.
- Она правильно сделала, это надежда, пускай небольшая, но надежда. Ты ведь знаешь сам, как смерть стучится к нам в спину, - священник на несколько минут замолчал. - Ты вот спрашивал, как я к этому пришёл? Это он меня привёл, мой бог, и живу я, - тут он замолчал, пытаясь сказать Василию, что-то важное.- Вообще живу я, потому, что он так хочет. Давно это было, перед войной лет за десять, я тогда ещё и не мечтал о службе ни богу, ни человеку. Так на подводе мы ехали вчетвером, две женщины, да нас двое мужиков, так одна женщина беременная была, у ней через месяц роды должны быть. Так вот мы едем, а грязь везде, праздник тогда ещё был, Ильин день, лето плохое сдалось в тот год, дожди одни. Тут она проситься стала по нужде, а ей все разом и говорим, мол, куда ты, грязь такая, поле ведь, куда пойдёшь, да и до лесу немного оставалось. Ну, она вроде нас и послушалась, а сама вся не может. Так доехали мы до первых берёзок, она спрыгнула и в кусты, чтоб облегчиться. Выбегает через несколько минут и рукой в сторону леса машет, а глаза обезумели от страха. Мы вначале понять ничего не можем, а она сказать толком не знает как, рукой всё машет, да рыдает, на чём свет стоит. Мы в лес побежали, я ещё оглоблю с подводы взял, думал медведь там или ещё что. Мы в лес то забегаем, в аккурат по той тропинке, что она шла, в начале то и не поверили, что нашли. Диточка там повешенный на суку висит, лет так пяти, девчушка махонькая такая. Мы седыми чуть не стали, в то время голодно было и, то я не припомню, чтобы так с ребёнком. Я к ней-то подошёл, за ручонку то её взял, хотел снять, а ручонка то тёплая, так мы её с верёвки то сняли, да на подводу положили, женщины стали ей в рот дуть, а я смотрю, щёчки то у ней порозовели. Нехристи, они везде есть.
 Иван Трофимович прервал свой рассказ, перекрестился, говоря, что-то сам себе. Василий сидел на полу, не проронив не слова, да и не мог он в эти минуты что-то сказать потрясённый услышанным.
- Она минут через пять глазки то открыла, и понять ничего не может, ну мы её с собой и взяли, куда же её девать. Её на руки женщина другая взяла,
 
прижала к себе, а она и не плачет, бабы только рыдают, да гладят её по голове. Так с пол версты проехали, тут и пролесок закончился, смотрим, на обочине, как из лесу выезжать, женщина с мужчиной стоит, мы и решили их подвести, а девчушка то сидит не шелохнется, вся съежилась и ещё пуще прижалась. Я сразу заподозрил что-то неладное, километрах в пяти от деревни, вдвоём, да и мужчина очень уж странный, как беглый, немытый весь, грязный. Мы тут людей то и спрашиваем, откуда они, говорят верстах в десяти живут, на Хуторе, бывал там не раз, они говорят, что в лес пошли да заплутали, ну мы их больше ни о чём и не спрашивали. Женщина сидит, да всё смотрит на девчушку. « Со спинке, как на мою походит и волосы такие же»,- говорит она. Тут кобыла, как неладное почуяла, захромала, пришлось остановиться, посмотреть, что у ней там с ногой. Ту, которую посадили, слезла, достала из кармана пряник, да девчушке-то и поднесла, видно не разглядела она своё дитя, поравнялась с ней и даёт. А она взглянула на неё и так преданно, тихо говорит: «Мама, ты ведь говорила, что будет не больно».
 Иван Трофимович встал и тревожно стал ходить из угла в угол, накладывая на себя крест.
- Что потом случилось?- шёпотом спросил Василий.
-Отдали мы их в сельсовет, а девчушку женщина себе взяла, она недалеко живёт от нашей деревни, мне как уйти на фронт, в сорок втором, так я вроде её видел, приходила она на службу и дитя приводила. Грех мы сделали, расстреляли их, плату они понесли, как мерили сами, так и им отмерили, на дитя руку подняли.
-Таких гадов надо было на месте колоть, как скотину, - говорил солдат, лежащих на кровати.
-Спи ещё, через час разбудим, тебе ещё наш сон охранять.
 Солдат повернулся лицом к стене и через несколько секунд засопел, погружаясь в сон.
- Я вот после подумал, как это и кто её привёл к ребёнку? Ещё бы несколько минут и всё. Не случайно ведь, неспроста, мы остановились на том месте. Она мне сама на исповеди говорила, что ребёнок в чреве взыграл, да и день был, что не допустил бы всевышний в такой праздник греха. У меня что-то изменилось, понимание появилось, жизнь по-другому пошла, всё старое рухнуло, а куда идти человеку, как только не к тому, кто тебя сотворил, да дал эту жизнь. Она сама, как-то собой решилась, я не противился, а принимал всё, как даётся.
 Солдат, которому надо было идти, поднялся с дощатой кровати, на которой лежал.
- Пора мне, скоро увидимся.
- Патроны не забудь, ты их вон целую ленту рядом положил, а то, что за «п.п.ш.» без жизни своей, палка, да и только, - говорил Василий, доставая упавшую за кровать ленту с патронами.
 Солдат встал, подпоясался приготовленной заранее шпагатом, свитым из стропов парашюта, натянул на глаза шапку, и прикрыв за собой дверь,
 
растворился в темноте. Наступила давящая тишина, никто не хотел
говорить. Только изредка, тот, кто лежал на кровати, всхлипывал, что-то бурчал, посапывал, наполняя воздух миром спящего человека.
-Ты ложись, поспи, вон кровать свободная стоит. Завтра, Василий, день тяжёлый, ты бы вздремнул.
-Да как-то уже не хочется. Перехотелось мне. Лучше вы ложитесь.
-Мне ещё молиться да почивать от сна, чувствую, что всё скоро закончится.
 Василий не сразу понял, о чём это говорит Иван Трофимович, пройдёт много лет, вспоминая их разговор, он увидит в его словах, те нотки, которые может говорить о себе человек знающий тайну этой жизни.
-Конечно, всё закончится, мы уже скоро Рейхстаг будем брать, - с возникшей откуда не возьмись улыбкой, говорил Василий.
-Да нет, я не про то. С утра будем немца искать, а они злые сейчас, противятся изо всех сил, всё равно понимают, что платить-то надо.
- Чего платить.
- Сражаться они на смерть будут. В окружение фрицы попали.
 Василий изменился в лице, опустил глаза и стал разглядывать свою трёхлинейку. Чего-то сейчас он боялся, пройдя бомбёжки, голод, видя смерть своих друзей, подкравшийся ужас больше не мог скрываться на его лице. Будущее сражение вызывало в его душе ещё оставшийся детский страх. Но он знал, что обратного пути нет, и что он должен, должен защитить свою землю. Иван Трофимович заметил, что Василий поменялся и в одну секунду стал другим.
- Так это точно, да?
- Так говорят мы ведь здесь, как прикрытие, чтобы в спину не ударили нашим, вот и должны похлопотать за людей русских. Будем надеяться, что всё будет хорошо. Немного их там, куда они, сдались бы и пожалели себя и нас. Василий полез в грудной карман своего тулупа, достал из него комсомольский билет, фото с женщиной и свёрнутый вчетверо листок бумаги.
-Иван Трофимович, вы отдайте это всё в часть, если что.
- Не дури, Вася, тебе ещё в этой жизни надо многое сделать. Мы все когда-то уйдём, только в разное время, ты зря прощаешься, не твой завтра день. Я, Вася, знаю, о чём ты думаешь, - вглядываясь своими серыми глазами в его лицо, говорил Иван Трофимович. - Ты боишься и это понятно, было бы неверно думать, что теперь мы всё можем, мы тоже с тобой люди.
-А вы не боитесь? Ведь смерть одна на всех, - вспоминал он слова своего отца.
-Да боюсь, было бы глупо говорить обратное. Только знаешь, Василий, я за эту соломинку не цепляюсь, - Иван Трофимович расстегнул ворот рубахи, достал, серебряную цепь, на которой висел большой белый крест. - И тебе желаю не боятся смерти, его бойся, - показывал он пальцем на лик Христа. Василий со страхом взглянул на распятие, от пят до макушки покрываясь изморозью. Так всегда бывает, когда человек соприкасается с нечто
 
неизвестным, это не страх, это смирение, смирение и покаяние. Теперь он
точно знал, что смерти нет, есть просто конец нашей жизни.
- Целуй, крестись.
- Господи Иисусе Христе сыне божий, помилуй меня, » - Василий стоял на
коленях, накладывая на себя крест, шепча молитву, которую знал с детства.
- Прощаются тебе твои грехи. Наш бог защитит тебя, - Иван окрестил его темя, прикасаясь к голове руками.- Теперь у тебя не будет страха, теперь ты всё сможешь. Солдат, который лежал на кровати, захрапел ещё сильнее.
-Мы рождены в это время, так надо, теперь мы должны исполнить, что на нас возложено, так всегда было и прежде нас и будет позже. Василий внимательно слушал Ивана, впитывая каждое его слово.
- А для чего это всё, если он всё может, зачем такие страдания нашей земле.
-Страдания, они даны, чтобы человек стал человеком, он не может, сам преодолеть свой грех. Бог потому попускает наши страдания, чтобы мы изменились. Химерами слов, заполнены наши мысли, не нужным хламом учений, приносящим человеку одно беспокойство. Светает уже, подремли малость.
 Иван Трофимович так и не сомкнул глаз, Василию спать долго не пришлось. Лязг грузовиков, доносившихся с дороги, тянущих орудия, заставил его и другого солдата встать.
-Вот окаянные, всё воюют, да воюют, в Германию тянут никак.
-Ну да, куда ещё, одна нам дорога, - отвечал Василий, солдату протирающему своё опухшее лицо. Не успел он договорить, как в блиндаж ворвался молодой офицер
- На построение, строиться, - закричал он.
 Солдаты встали по стойке смирно, расправляя свои гимнастёрки. Офицер выбежал так же быстро, как забежал, крича на ходу: « Строиться!», наполняя тишину своим надорванным голосом. Солдаты впопыхах побросали свои скромные вещи в мешки, взяли свои винтовки и побежали к роте.
- Товарищи солдаты, в соседней деревне, укрылись немцы. Разведка доложила, что там, - капитан Прокопенко, сделал паузу,- человек двадцать, тридцать. Село населено мирными жителями. Выступаем сейчас. Есть ли вопросы у сержантов.
-Один вопрос, товарищ капитан, - говорил самый высокий сержант, стоящий в середине строя. – Как село-то называется, а то у нас у одного вроде родственники.- Солдаты засмеялись, вызывая улыбку у командира.
-Разговорчики в строю, - поборов возникшее веселье, строго говорил капитан. Налево,- тут он сделал паузу, присматриваясь к строю солдат,- шагом марш.
 Они ещё не знали, что немцы идут им на встречу, пытаясь выйти из окружения. Враг шёл на юг, там ещё можно примкнуть к своим и так выжить. Не знал капитан, что немцев больше в два раза и что часть их окопалась у леса. Это после он будет удивляться и писать рапорты с объяснениями, и считать сколько человек осталось.
 
-Рота, стой, - Прокопенко прошёл вдоль строя, изучая солдат.- Отделение Малова выдвинется для изучения обстановки. Через километр будет деревня, внимательно обследуйте местность, - отдавал приказ капитан Прокопенко.
Рота повернула на поляну, что была возле дороги, кто сел, кто продолжал стоять, но отдых длился минут пятнадцать. Солдаты сержанта Малова бежали обратно.
-Товарищ капитан, - отдавая честь, говорил сержант, - за пролеском в метрах четыреста, пятьсот отсюда, окопались немцы, приблизительно в количестве сорока человек.
-Сведения точны, товарищ сержант?
- Сам видел товарищ капитан, много их, - вытянувшись перед Прокопенко, округлив глаза, докладывал сержант Малов.
 Не успел он договорить, как капитан побежал к строю солдат.
-В ружьё, солдаты.
 Наученные всему, солдаты выстроились в ровные шеренги, готовые принять приказ командира.
- Буквально в нескольких сот метрах, как двигаться в сторону населённого пункта, по ходу нашей колонны, окопалось человек сорок немцев. Товарищи бойцы, им нечего терять, их почти столько, сколько и нас. Он не договорил, солдаты засуетились, передёргивая каждый своё оружие.
- Как быть, Иван Трофимович?
- Видишь лесок перед полем, так они там, ждут нас, думают встретить да проводить к чаю. Штыковая будет, готовься.
 Иван отодвинул свисающие ветви берёзы, всматриваясь в даль непаханого поля. Капитан, достав свой трофейный бинокль, внимательно всматривался в лежбище противника, изучая каждую кочку, возле траншеи.
Теперь было не до марш броска за батальоном, теперь нужно было понять, что будет дальше.
- Всем лечь, не высовываться, прикрыться за деревьями, у них снайпер, - не успел капитан договорить, как буквально в метре, воздух прорезал свист пули.
- Иван Трофимович, - говорил Василий, уткнувшись в корни поваленной осины, - почему они не стреляли, мы ведь, как на ладони были.
- Патронов у них мало, на нашей территории они теперь, экономят, в рукопашную пойдут. Думали так взять, на штык. Ладно, капитан, солдат умный, всё проверяет. Все ползком, до края леса, - командовал Прокопенко, первым пробираясь через сваленные деревья.
 Все солдаты прижались к земле, и кто как умел, ползком волоча за собой своё оружие, выполнили приказ командира.
- Почему они не стреляют.
-Мы бы тоже, Вася, будь на их месте, не стреляли.
 Враг их видел, рассматривал в свои бинокли, изучая так же, как и они, дальнейшие перспективы своей жизни.
-Может, там никого нет.
 
-Прижми голову, а ты это с чего это взял? Подожди, за нас сейчас решат, что нам с тобой делать.
 Так прошло несколько минут, солдаты лежали, прижавшись к земле,
смотря в сторону немецких окоп.
- Смотри, видишь в том месте, поле сужается, ход узкий, мало может пройти солдат, человек пятьдесят в цепь. Знают, где копать.
 Но Василий ничего не ответил Ивану, а ещё сильнее прижался к холодной траве. Из немецкой траншеи показалась фигура солдата, потом ещё и ещё. Они шли вытянувшись в одну цепь, держа готовыми к бою свои винтовки, с надетыми штыками. Было такое чувство, будто они выполняли, как автоматы чьи-то команды. Обезумевшие выражения лиц, последняя оставшаяся надежда, отчаянье, вот то немногое, что делало врага опасным, готовым пойти на всё, чтобы уцелеть.
 -Началось, - проговорил солдат, что лежал справа от Василия.
 Цепь немцев сделала несколько шагов, всматриваясь в прижатых к краю леса советских солдат. Теперь они были похожи на людей потерявших всякую надежду, было в их взглядах что-то потерянное и готовое с последним отчаянием вступить в схватку. Не надо было русскому солдату говорить тогда, о возможной смерти, все и так хорошо знали, на что идут. Командир Прокопенко поднялся первым, с силой держа винтовку с надетым штыком, закричал:
-К бою.
 И уже десятки солдат, стоящие рядом, бежали на врага. Никто не кричал «За Сталина!», кто-то вслух произносил имена своих детей, своей жены. Страшный гул русского мата наполнял поле, с каждым шагом приближая развязку. Так заведено в штыковой атаке, выбирать себе противника с кем сразишься, не дойдя до цепи немцев. Василий оказался, где-то с краю бегущих солдат, да и не было у него ещё такого сражения, где бы так, с глазу на глаз, можно было бы примерять на себя жизнь другого. Видно было, что немцев было почти столько, сколько и русских, может быть с десяток меньше, к тому же, место выбранное говорило о том, что шансы почти уровнялись. Все уже глазами выбрали себе врага, метров пятьдесят оставалось до столкновения, немного сбоку, как бы не в строе, держа длинную, почти двух метровую винтовку, прижав её к боку своей груди, шёл высокий, как Василию показалось, очень высокий немец. Немец смотрел на Васю, такого худенького, маленького бойца советской армии. Слюна свисала с его губы, и, покачиваясь после каждого шага, он всматривался в своего противника. Василий понимал, что именно он был выбран тем, кто должен с ним сразиться, теперь он или доживёт до победы, как и говорил ему Иван, или других же мыслей не было, да и быть не могло в те минуты.
 Уже слышался лязг оружия, кто-то кричал в последнем броске. Убитые солдаты лежали с двух сторон, издавая невнятные звуки. Василий смотрел на немца, приближающегося к нему с каждой секундой. Охваченный происходящим, его тело, как пружина, неслось с трёхлинейкой, навстречу

пьяному врагу, выкрикивая вырывающиеся из него матерные слова. И пускай он не разу не убивал своей рукой, даже не представлял, как это можно сделать, ради матери, ради отца, своих друзей, той победы, о которой
мечтал, он готов был отдать свою жизнь. Оставалось несколько метров, когда немец, подняв оружие, бросился на Василия. Толи возраст был у него такой, а может желание жить было больше, чем у немца, но он как-то по
детски увернулся от выброшенного вперёд огромного штыка. Немец потерял равновесие, его зашатало от тяжести винтовки, и он рухнул ниц прямо в грязь перед ним. Со всей силы Василий вцепился руками в приклад своего оружия, и ударил что есть сил, попав ему в спину, между лопаток. Он только почувствовал, как дуло коснулось земли, это после, участвуя в семи рукопашных атаках, он будет выбрасывать вперёд свою винтовку наблюдая, как падает враг. Сильные руки солдата, вцепились в бушлат Василия.
- Хватит, всё, убит он, - пытаясь оттащить его от немца, кричал на Василия Иван Трофимович.
- На, на, на, - уже ничего не понимая, бил Василий своей трёхлинейкой.
- Пойдём, Вася, теперь надо дальше идти.
 Василий шёл в оцепенении за Иваном, волоча за собой окровавленное оружие. Раненных и всех кто уцелел капитан вёл в деревню, чтоб отлежаться, залечить раны и через день догонять ушедшего вперёд майора, а там и до Берлина было рукой подать. Кто стоял, опираясь на плечо друга, кто сидел в бессилии.
- Сколько убитых солдат, сержант Малов.
- Девять, товарищ капитан. Строевых пятьдесят два.
- Всем занять свободные дома, дня два будем раны штопать.
 Капитан развернулся, направляясь в сторону деревни. Солдаты, волоча на своих плечах товарищей, занимали кто какой дом, пристраиваясь там, где можно было приклонить голову. Одни, человек десять, вместе с сержантом Маловым, заняли бывший хлев, скотины там уже не было, потому побросав прямо на пол свои вещи, они падали на него пластом, измученные встречей с немцами. Другие человек двадцать, а может и больше, заняли большой двух этажный дом, явно служивший хозяину деревни пристанищем. Дом был пуст, на первом этаже были положены раненые. Женщина из соседнего двора, видя, как несут солдат, подбежала к капитану.
 -Я буду вам помогать, - говорила она, сильно путая произношение в словах.- Я, очень буду.
 Капитан ничего в ответ не сказал.
- Товарищ капитан, - подбегал к Прокопенко сержант, - куда шестерых денем.
-Вон мельница , туда их. Свяжите только, ещё не хватало, чтоб сбежали.
-Наши там, место беда уж хорошее.
- Рядом сарай стоит, тогда туда. Охрану выставите и смотрите там мне.
- Есть смотреть, - сержант отдал честь и, перепрыгивая ухабы грязи, побежал в сторону мельницы.

 Василий с Иваном стояли возле небольшого свеже рубленого дома, похожего на баню, человек пять сидело прямо на земле.
- Давайте решать, где моститься будем, - говорил солдат, с вопросом смотря на своих товарищей.- Место пригодное, нельзя ведь по каждому разу капитана спрашивать. Солдат подошёл к закрытой двери дома, толкнул её
пару раз.- Хватит ждать, мы уж эту избушку заслужили, заходите под крышу,- открывая двери, говорил солдат. Солдаты встали и, повинуясь усталости, пошли в дом.
-Может, не пойдём, Иван Трофимович? Приказ нарушаем.
- Так оно, деваться нам некуда, да и отдохнуть надо, завтра опять тридцать километров нашагаем. Подчиняясь воли старшего, Василий последовал следом за Иваном. Теперь уже не было возможности выбирать место для сна, прислонившись, кто к косяку, а кто к остывшей печи, солдаты спали. Утром они выстроились возле двухэтажного дома.
- Товарищи солдаты, мы остаёмся здесь ещё минимум на сутки, у командования есть опасения, что часть немцев, попавшая в окружение, не ликвидирована. Они могут своими действиями навредить наступлению наших войск, остаёмся все в своих укрытиях. Капитан резко развернулся, как он делал всегда и зашагал в сторону своей землянки.
- Вот те раз, опять остаёмся подпирать одно место.
-Тебе, что скажут, то и будешь делать, рядовой Колин, не на ярмарку пришёл.- Говорил сержант, всматриваясь в здорового, большого солдата, стоящего по правую руку.
 Немцы были выбиты, километров на сто никого не было, но командование, опасаясь, что часть всё же смогла уцелеть, бросала на эти незапланированные бои те силы, которые по понятным причинам войны отставали от основной армии. Вот и теперь понимал это и капитан Прокопенко. Поставленный в ожидание неизвестного, он сидел в плохо освещаемой землянке, вместе со своим помощником лейтенантом.
-Я думаю, товарищ капитан, наш фланг чист, и мы сможем беспрепятственно дня за два, три догнать батальон.
- Ты ведь видишь, что происходит лейтенант.- Говорил Прокопенко, склонившись над картой, тускло освещаемой керосиновой лампой. – Солдаты измотаны, много раненых, я два дня собираюсь стоять здесь. Половина из них не дойдёт, если мы их будем гнать.
-Товарищ капитан, мы ведь должны.
- Что мы должны? - не дав говорить лейтенанту, оборвал его Прокопенко.- Ты сколько лейтенант на фронте?
- Четыре месяца, товарищ капитан, после танкового.
- А я четыре года, товарищ лейтенант.- Голос капитана стал принимать железные нотки.- Я ещё под Москвой сражался, когда вы…,- тут капитан выпрямился, глаза его сузились, лицо стало серым, и стальным голосом сквозь сжатые зубы он закричал.- Ровняйся, - лейтенант стоял вытянувшись, готовый в любую секунду принять другой приказ.- Кругом, шагом марш.

Лейтенант развернулся, почти печатая шаг, вышел в двери землянки.
 Иван не спал, время от времени прикасаясь к своему кресту. Спёртый
запах солдатских портянок, наполнивший этот небольшой дом, не могли помешать ему делать то, к чему он был призван, вот уже больше часа Иван молился. Он молился за погибших солдат, за тех, кто был рядом, за Василия,
за тех, кто нуждался в этих словах. Вот уже больше часа, стоял он на коленях. Солдаты сопели в унисон, напоминая в его душе протяжное пение клироса, его часовни. Сон неуклонно склонял закрыть глаза, но он знал, что как только он это сделает, сразу же отдастся воли бренного тела. Всё же решив, что над телом не стоит так измываться, Иван Трофимович постелил под голову свой суконный китель и лёг возле Василия.
 -Немного надо вздремнуть, а то качает, скоро в дорогу.
 Утро настало быстро. В шесть часов солдаты, выстроились, чтобы выслушать дальнейшие свои действия. Только сейчас Иван заметил, что стоящего через одного, нет Василия, заметил это и сержант Малов.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан,- выходя из строя, отдавая честь, говорил сержант.- На построении отсутствует солдат,- тут он сделал паузу, вспоминая фамилию рядового, - Грязнёв.
- Как отсутствует?
- По прошествии ночи его не оказалось в доме, где спали солдаты.
- Лейтенант Щукин, - выискивая глазами в первой колонне лейтенанта, говорил капитан,- организовать поиски пропавшего солдата.
- Есть организовать поиски, - выходя вперёд из строя, говорил лейтенант.
 Василий ничего не подозревал, он ушёл утром, пока солдаты ещё спали, погрузившись в крепкий утренний сон. Такая тоска забралась в его сердце и, решив, что никто не заметит его отсутствие, он пойдёт на край леса, постоит, посмотрит на берёзы, вдохнет запах свежей травы и вернётся никем незамеченный. Ему каждую ночью последнее время снились родные края, лес, его отец, мать, сёстры. Он вспоминал, как пахал на своей лошади поле, как с наслаждение пил оставленное матерью в крынке молоко, как пахнет хлеб, который только, что достали из печи. Не мог солдат забыть всё это. Уже огрубевшие руки, но ещё детское сердце защищало свою родину от врага, ещё были свежи воспоминания глаз своей матери, ещё он слышал, как пахнет потом отец, как кричит кукушка, останавливая ход времени. За это воевал солдат, за тех, кто его ждал, не выпуская надежду, из своих не останавливающихся от работы рук.
 «Спустится, надо»,- думал он, смотря на ложбину оврага. Василий осмотрелся, и не найдя ничего подозрительного, да и что могло быть подозрительного, а тем более опасного, враг был разбит, кругом была такая долгожданная, знакомая для него тишина, что желание пересилило, он хватаясь за свисающие ветви деревьев, спустился к самому ручью, журчащему по дну оврага. Вода была так чиста, что, наклонившись, он видел, как пролетают белые облака в расцветающем небе рассвета, отражаясь в зеркальной глади. Присев на корточки, руки зачерпнули
 
долгожданной влаги, наконец-то настоящая вода, как для него она была похожа на воду из колодца возле его дома, даже запах тот же, вкус и цвет.
Пару раз он зачерпнул воду, глаза его заметили с левой стороны от места,
где он присел, невысокий холм. Он сразу понял, что это землянка. Её не был заметно, так небольшая насыпь, прикрытая ветвями. Такие укрытия делали
только те, кто точно знал, что им надо быть незамеченными, прикрытыми от глаз человека. Так строили обычно для солдат находящихся в карауле. Солдат встал и решил посмотреть вблизи, пытаясь проверить, не осталось ли там, что-нибудь. Низкий вход, смотрящий в сторону от дороги, насыпь, закрывающая ненужный взгляд, ручей, что бежал совсем рядом, делали это место незаметным, пока человек сам, случайно, не наткнётся на него. С силой, толкнув дверь, солдат спрыгнул в появившееся углубление, присыпанное каким-то мелким камнем. Лучи солнца падали прямо в открытый проём, освещая всю землянку золотым, бархатистым светом. Сделав несколько шагов вперёд, Василий замер. Перед ним метрах в пяти, в углу укрытия, стоял жирный, большого роста немец. Выдвинутые вперёд глаза, говорили, что он и сам не ожидал подобной развязки. Немец был пьян. Он был из тех, кто вдруг дрогнул, понимая, что всё проиграно, он спустился к оврагу и найдя землянку, а в ней шнапс, оставленный другими солдатами, закрылся в ней, пытаясь водкой прикрыть свою слабость. Пока все его солдаты сражались за великую Германию, немец пьяный лежал, отодвигая время своего конца. Он даже не знал, что его друзья, давно уже погибли, и что только нескольким уготована такая честь, жить. В нём было веса килограмм сто двадцать, против шестидесяти у Василия.
 Солдаты стояли несколько секунд, разглядывая друг друга. Немец выхватил из-за пояса свой пистолет Вальтер и нажал спусковой крючок. Землянку наполнил резкий хлопок. Василий даже не заметил, как пуля ударилась чуть выше его правого плеча, впиваясь в земляную стену. Немец промазал. Если бы он не был бы пьян, то неизвестно, как бы всё закончилось, смог бы русский солдат противостоять и выдержать всё то, что приготовила, ему судьба. Василий бросился на него, вцепляясь своими худыми ручонками в его шею. Теперь, когда два солдата смотрели друг другу в глаза, никто не хотел просто так умирать, русский не хотел, зная, что победа близка, немец просто боялся. Несколько секунд они, впившись друг в друга своими руками, изо всех сил пытались найти горло врага, пытаясь решить вечный вопрос, кто будет жить. Если бы Василий взял ружьё, то всё бы закончилось намного быстрее. Сил стоять у немца не было, и он упал, увлекая за собой не отпускающие руки солдата. Василий упал на живот немца, но тут же был сброшен и перевёрнут на спину. Зубы Василия вцепились в его руку. От боли тот упал, и они теперь рядом лежали, схватив друг другу головы.
- Я убью тебя тварь, - шипел сквозь зубы Василий, с силой сжимая немца.
-Russischer Soldat, es geht mit dir zu Ende. Grossmacht Deutschland! (Русский солдат, тебе пришёл конец. Великая Германия!) - Выкрикивал немец, не разжимая своих рук.
-Не туда вы пришли, теперь мы вас проводим.- Пытаясь перевернуться, говорил Вася. Но немец был силён, не давая ему сделать даже движение. Лёжа на спине, он прижал своим локтём Васину голову, что ему даже
невозможно было открыть рот. Жилистые руки русского солдата вцепились в лицо врага.
- Вот фриц, - выворачиваясь, говорил он, - пришёл тебе конец.
 Теперь пришла очередь немца, и он с силой, впился зубами в пальцы, которые лезли к нему в рот. Василий терпел. Приподнявшись, он саданул фрица в челюсть, но тот только дёрнул головой.
- Das Leben geht zur Neige. Fr Fhrer!(Не жить тебе. За фюрера!) - пытался нащупать он Васину шею. Русский солдат только мычал, сдерживая его руку.
 Ещё в школе он полюбил немецкий язык, и теперь он понимал, что время от времени выкрикивал немец. Уже никто не мог сказать, сколько времени, они пролежали, борясь каждый за свою правду.
- Russe, steh auf, geh. Ich fasse dich nicht an. (Эй, русский, вставай, иди. Я не трону тебя), - говорил обессиленный немец.
- Это я тебя не трону, - сквозь зубы говорил Василий.- Ты полежи ещё немножко, меня уже ищут.
 Фриц дёрнулся, со всей силы сжимая Васькину голову. Резким движением он перевернулся, придавливая худое тело солдата. Может так любила его жизнь, что, как только руки немца коснулись его шеи, фриц, сделав кувырок набок, упал возле Василия.
-Руки вверх, - передёргивая затвор автомата, кричал сержант Малов.
 Три часа солдаты прочёсывали лес, пытаясь найти рядового. Немец стоял повёрнутый к солдатам спиной, ремень на штанах расстегнулся, и почти спал до колен, он прижимался своими голубыми кальсонами к стене.
-Schiesse, ich habe keine Angst fr Fhrer zu sterben.(Стреляй, мне за фюрера не страшно умирать.) - поворачиваясь, поднимая подбородок, обрывисто кричал он.
- Что он говорит.
- Умирать не боится.
- Это хорошо, - говорил сержант, смотря в опухшие глаза немца.
 Трое солдат вывели Василия, оставив двоих в землянке. Прошло меньше минуты, как автоматная очередь наполнила своим эхом утренний лес.
-Вот опять, чья-то жизнь унеслась,- проговорил вслух сержант, перепрыгивая через сухое дерево.
 
- А, что было дальше,- спрашивал Дима.
- Карцер дали мне, десять суток.
- Так за, что?
- Без оружия покинул своё место, война же шла, нельзя. Я на долго запомнил этот случай, чтоб прожить свою жизнь, не делая таких ошибок.
 
 Саша давно проснулся, хозяин сидел возле дверей, подвинув единственное кресло.
- Пора мне, поздно уже.- Старик встал, взял трость и очень тихо пошёл к
выходу.- Не провожайте меня, не надо.
 Холодный воздух, впущенный открытой дверью, промчался по всей квартире, шевеля лежащий смятый на столе листок бумаги.