Пролетая

* * *
Я хотел, чтобы другие проигрывали мне в находчивости. Я мечтал обыгрывать других в везении. Но победил я всех всего лишь количеством заблуждений.

* * *
Старенькая АУДИ, едущая впереди, как-то очень по-женски виляет задом. Некоторое время я с необъяснимым воодушевлением наблюдаю это откровенное автококетство, а затем, чуть изменив угол наклона правой стопы, легко ухожу вперед.

Я еду в края, где женские лона изнывают не ПО, - как в наших местах, - а ОТ любви. Для чего? Все просто: чтобы вознаградить себя за глупое монашеское воздержание. Несколько последних лет меня изматывал надоедливый вопрос, что лучше, остаться в одиночестве, или умереть. Те, кто не знает, как откровенно можно ненавидеть рассветы, меня не поймут.

После расставания с Джулией я прекрасно сознавал, что подобного в моей жизни больше не будет. Будто связанные вместе птицы, которые не могут взлететь, несмотря на две пары крыльев, мы старательно барахтались в пыли так обидно похожих друг на друга дней. Безрезультатно барахтались, стараясь преодолеть гравитацию обыденности и ощутить воодушевление парения.

Нет, вру, все это скорее напоминало затяжной прыжок с парашютом, со свойственным ему восторгом свободного полета, подпорченным угрозой надвигающегося удара о землю.

Когда во время близости Джулия начинала кричать «хочу за тебя замуж», я заводился сильнее, чем от метамфетамина. И это невзирая на то, что нашему браку было уже больше трех лет.

* * *
Я закуриваю, опускаю боковое стекло и немного сбрасываю скорость. Грубо нарушая правила, включаю на полную громкость CD-плейер.

Мне вспоминается разговор, происшедший за несколько месяцев до того, как мы с Джулией разъехались.

Как сейчас вижу нас, стоящих на кухне и пытающихся забыть ссору предыдущего вечера.

- Знаешь, ты нужна мне, - говорю искренне, едва ли не с надрывом, - Ты мне необходима. Я ведь так тебя люблю!

Джулия улыбается. Она верит мне, однако не видит в моих словах ничего выдающегося, ничего сверхъестественного и для себя неожиданного.

- Хочешь, я откушу себе нос? Тогда поверишь? Учти, не каждый в твою честь согласится откусить себе палец, а откусить палец и жить без него намного легче.

Жена смотрит на меня с любопытством. Не очень понятно, то ли она сомневается в искренности моей необычной жертвенности, то ли пытается представить себе моё лицо без носа.

- Ну, так что? Одно твое слово и я предоставлю доказательства моей любви.

Джулия слегка раздражена, ей не очень нравится подобное направление разговора. Букет любимых белых лилий или новую бабочку в причудливую энтомологическую коллекцию она считает более удачным способом продемонстрировать чувство. И это уже не говоря о том, что к приближающемуся дню моего рождения она успела приобрести комплект шелковых носовых платков.

- Ладно, вечером поговорим, - хмурит она брови и уходит, уходит, даже не поцеловав. Я же внезапно понимаю смысл избитого выражения «остаться с носом».

* * *
Нельзя сказать, что я не боролся. Несмотря ни на что, я хотел сохранить наши агонизирующие отношения, оставить все, хотя бы, как есть.

Джулия много слышала от меня про Долорес, переводчицу из Севильи. Понятное дело, информацию о так и не случившемся между нами романе я опускал.

Я рассказываю жене, как когда-то давно бабушка Лоло, старая колдунья, по насмешке судьбы проживающая в квартале Санта-Крус, нагадала, что у моей избранницы будут абсолютно чистые слезы. Настолько, что, замерзая, они будут превращаться в прозрачные, - словно хрустальные, -шарики.

Мы решаем проверить, насколько Джулия соответствует предсказанию. Сразу же возникают серьезные проблемы: живя со мной, невозможно плакать.

- А в эксперименте должны участвовать слезы радости или печали? – уточняет Джулия, по-детски улыбаясь.

Через какое-то время я приношу домой диск с юнисефовским фильмом, заказанным известным режиссерам. В финале одной из трагических историй Джул начинает шмыгать носом. Я приношу из кухни пипетку, и мы собираем первую каплю.

Мне сборник понравился меньше, но, чтобы отвлечь жену от печальных мыслей, я начинаю рассказывать историю о том, как лишился невинности. Джулия хохочет. Я снова бегу на кухню.

Обе капли аккуратно располагаются на стеклянной пластинке, которую я помещаю в морозильную камеру.

Джулия не спрашивает меня о результатах проверки. Я также ничего не рассказываю ей. Однако мы оба понимаем, что теперь в нашей жизни появились слёзы.

* * *
Через полчаса мне нужно будет сделать остановку. Чтобы на скорую руку перекусить и хоть немного поспать.

А пока можно распланировать предстоящую неделю, помечтать о том, чего с большой вероятностью не произойдет.

Я выключаю музыку и опять закуриваю.

Если не случится ничего непредвиденного, то на место, выбранное Долорес, я приеду вечером. Приняв душ, надену самую яркую сорочку из своего багажа, которая все равно окажется блеклой на фоне местных расцветок. Сверху повяжу нелепейший галстук и направлюсь туда, где правит бал праздная безответственность. После ледяного гаспачо с белым чесноком я закажу навороченную паэлью, щедро сдобренную мохос, которую в ожидании своей испанской подружки буду запивать восьмилетней мансанильей.

Наблюдая за танцующими парами, я буду получать рафинированное удовольствие от нескромного разглядывания, убеждая себя в том, что танец может рассказать о многом. Самоуверенные движения женщин, истомленных половой зрелостью, и призывные виляния девушек будут давать пищу моей воспрянувшей фантазии. Я даже постараюсь забыть о том, что и те, и другие хотят всего лишь разжалобить судьбу. Надо признаться, наши цели в этом совпадут.

Я убираю волосы со лба, широко улыбаюсь себе в зеркало заднего вида и переношусь во времени на десять часов вперед.

* * *
Рядом со мной сидит любопытная немецкая семья. С мощной фигурой и крупной головой мужчина удивительным образом напоминает командира вражеской расстрельной команды из советских кинофильмов. Его жена – наоборот, изысканно хрупка, даже воздушна. Темнокрылым мотыльком вокруг стола вьется темнокожая девочка. Родители с нежностью следят за объектом удочерения.

Я улыбаюсь соседям, показываю им большой палец. Мои мысли о том, что, будь у меня дети, все могло бы сложиться иначе, прерываются появлением Долорес.

Прошедшие несколько лет определенно пошли Лоло на пользу, теперь это уверенная в себе женщина, лишенная сомнений по поводу своей настоящей цены. Есть, правда, в её взгляде какая-то глубоко спрятанная боль.

Я заказываю ещё две бутылки соломенно-желтого напитка.

Мы делимся последними новостями. Я рассказываю о своем увлечении американской послевоенной литературой, жалуюсь на низкую скорость собственного письма.

Долорес слушает невнимательно, изредка кивая головой. Её бабка ещё жива, старая ведьма до сих пор имеет обширную практику. Лоло рассказывает, что время от времени переводит моих соотечественников, и что в настоящее время она одна, у неё никого нет.

Когда к нашему столику подбегает соседская девочка, мне кажется, что мы с испанкой думаем об одном и том же.

* * *
- Скоро допишешь роман? – интересуется Долорес, - мы могли бы снова поработать вместе.

При этих словах я начинаю разливать по бокалам волшебный херес, пытаясь улыбаться как можно загадочнее.

- Переводить роман намного легче рассказов, - продолжает Лоло, - а твою прозу, вообще, переводить непросто.

Последние утверждения кажутся мне сомнительными.

Мы пьем за творческое сотрудничество, при этом каждый вкладывает в тост собственный смысл.

- Как Джули? - наконец спрашивает Долорес.

- Мы теперь не вместе.

- Жалко, - выдыхает Лоло, даже не пытаясь скрыть неискренность, - я считаю, все проблемы в твоей жизни случаются от чрезмерной доброты.

- В детстве я надувал лягушек через соломинку и отрывал бабочкам крылья, - отчего-то признаюсь я, - так что ни о какой кротости не может быть речи. Что касается Джулии, то самое главное в отношениях с женщиной – это научиться ставить условия. А я был так влюблен, что совсем не думал о будущем, напрочь забыв о том, что в каждый момент жизни с любимой необходимо быть начеку. Однако, всё это ерунда, идём потанцуем.

Я хватаю слабо сопротивляющуюся красавицу и вытаскиваю её на середину танцевальной площадки.

Через минуту Долорес начинает громко хохотать, она считает, что во время танца нельзя так безбожно пародировать африканские ритуалы плодородия.

* * *
Возвратившись в мое скромное бунгало, мы продолжаем разговор, балансирующий на зыбкой грани осознаваемых каждым недомолвок. Пьём прихваченное из ресторана вино и бросаем друг на друга быстрые взгляды. Наступает момент, когда нам начинает казаться, будто мы не расставались.

Чуть позже Лоло доверительно рассказывает мне об изнасиловании, произошедшем год назад. Несмотря на обилие подробностей, мне сложно представить эту красивую гордую самку несчастной обладательницей трех саднящих отверстий, примитивно растоптанную чужой стадной волей.

- Мы с тобой, гуапа, - уверенно говорю я, - ещё обязательно полетаем.

- Ах, амиго, во мне сломался какой-то внутренний механизм, да и зализывать раны в одиночестве так непросто.

Неожиданно я вспоминаю Джулию. Внутри меня что-то рвется.

- Заткнись, паршивка, - отрывисто кидаю я, срывая с себя галстук, - ты будешь говорить, когда тебе велят.

Я грубо бросаю опешившую Долорес на кровать.

- Живо раздевайся, шлюха!

Реакцией на обнаженное тело можно определить количество в тебе человеческого. Во мне его остается все меньше. Я прекрасно понимаю, что слишком долго верил в несбыточное.

Нагая Долорес, забившаяся в угол кровати, похожа на бабочку, у которой оторвали крылья. Я начинаю расстегивать рубашку.

Лоло плачет. Я начинаю думать о том, как могут выглядеть её замороженные слёзы.

* * *
Дорога начинает петлять. Я вынужден сбросить скорость. Ничего, там, куда я еду, меня подождут, опоздать туда невозможно.

О заднее стекло обреченно бьется бабочка, непонятно когда и как залетевшая в салон. Интересно, приходит в мою голову нелепый вопрос, она иностранка, или мы с ней соотечественники?

Я останавливаю машину и опускаю все стекла. Какое-то время слежу за полетом ярко раскрашенного насекомого, неожиданно обретшего свободу.

Перед тем, как продолжить свой путь, закуриваю ещё одну сигарету. После глубокой затяжки не к месту вспоминаю, что меньше, чем через месяц, мне исполнится сорок лет.