Есть только миг

Авторский коммент: достала из удаленных эту зарисовку, потому что прочитала небольшую вещь одного автора Прозы:

http://proza.ru/2010/05/07/505

Захотелось с ним поспорить, а на самом деле СОГЛАСИТЬСЯ по самому большому Гамбургскому счету. Этот автор меня вдохновил, прошу извинения за прямые цитаты, но я старалась обыграть высказывания бесконечно симпатичного мне автора своими размышлениями. Получилось вот такое вступление:


Тому, кто бежит, вслед летят камни, поэтому остановись, чтобы окопаться. Время уклонения от камней не может длиться долго. Как бой, это, к счастью, короткий период с большим резонансом. Собирать камни после боя – все равно что заниматься саморазрушением, изматывающим самокопанием. Задача военачальника – предотвратить нападение противника, если под ним мы подразумеваем саму жизнь. Ведь она - это то, что нам незнакомо. Нападать на незнакомого противника может персонаж вроде Дон Кихота. Поле брани представляет собой величественное зрелище только на картинах прославленных художников. В жизни смерть обыденна, естественна. Она не вызывает ни у кого из живущих на планете таких эмоций, как у людей. Только мы откликаемся ужасом, горем, страданиями. Получается, что реакция на смерть – показатель того, что мы люди.Страх долог, он кажется вечным, и смерть иногда воспринимается как избавление от всего, что так мучительно длинно в этой жизни. Самые радостные эпизоды яркими вспышками остаются в памяти, из них мы строим воображаемую лестницу на небо или прокладываем мостки, ведующие в бесконечность. Не рутина, а этот самый салют из ярких воспоминаний расчищает нам путь к кладбищу.


...Катер отчалил, и я остался на берегу заброшенного острова. Солнце садилось, медленно погружаясь в воды, готовые принять в лоно каждого.На прощание оно дарило розовые лучи, золотящие стволы сосен.

Я подошел к опушке и встретил женщину. Ее появление смутило, я прислонился к дереву. Сквозь ветви было видно, как раздувались волны, топорщась парусами. Иногда вздыбленные полуокружности напоминали наволочки, развешанные во дворе на веревках. Море волновалось, капли дождя я ощутил на лице. На иголках сосны сверкал иней. Может, это были капли дождя, а может, брызги прибоя, а может, слезы.

Поравнявшись со мной, женщина опустилась на колени и прижалась к моей ноге. Я чувствовал, как она немеет, но не мог пошевелиться, не мог перевести дыхание. Мокрый песок, осенний фарш из хвои, сдобренный кашицей из почерневших листьев, обдавали дыханием кладбища. Ветер вздыхал, бередя душу предчувствием.

Я смотрел в потемневшее пространство леса, предполагая, что там, в глубине, должны быть овраги и канавы с длинными тенями, влажные долины с неведомыми растениями и неглубокие свежие могилы.Я делал вид, что не смотрю вниз. Думал о другом, но слова сами вырвались: «Почему ты здесь?» Не услышал ответа, продолжая пялиться в даль, темень леса.

Его дыхание погружало в молчание. Задрожала звезда — прошла уйма времени — у меня свело зубы, я крепился изо всех сил, чтобы не закричать от нахлынувшей тоски. Чтобы не обнаружить перед всем миром, как поцелуй проник в сердце.

Из него, как из золотой чаши, по капле выливалась желчь...

Я испугался, что обнимающая меня женщина приняла меня за другого. Но вот она подняла глаза, и я почувствовал, что золотая чаша почти пуста. Но все равно я не смотрел на ту, которая подняла глаза на меня. Я пялился в темень леса, в синем мраке замечая отблеск звезды.

И я стал считать деревья, путаясь в дьявольской арифметике. Втягивал воздух, пытаясь восстановить дыхание. Гнал от себя ароматы разбушевавшейся бездны. Просил у моря чуток дыхания трезвости. Но не мог оторваться от ощущения, что я должен встретиться взглядом...

Посмотрел на нее, взглянул в самые зрачки. Я увидел, что мне она не верит! А ведь моя желчь уже опустошила чашу.

Вспомнил, что женщина до сих пор на коленях. Поднял ее. Вот она рядом, так близко, и мне хочется попросить закрыть глаза, чтобы не было больно от того, что она не верит.

Дыхание земли опьяняло надеждой, разливалось, сливаясь с морским ветром, несущим свежесть.

Осмелился коснуться прохладных век губами, ведь я узнал, признал, согласился, принял, услышал! Ну и пусть, нет права, ну и пусть, нет доверия. Я гладил черные волосы, мягкие от ночной росы. Извилистыми линиями, гребнями волн они спускались вдоль лица. Эти волосы мягки и послушны под моей рукой. Говорящие волосы — они переливают надежду из одного сосуда в другой.

Так гладил ее волосы долго. Нежил себя, вознаграждая за длительный путь одиночества. Ну и что — что опять дорога, ну и что — что разлука, ну и что — что смерть.

Сказал ей: «Не дам того, что ты ждешь. Прощай!»

Мы взглянули на небо. Звезда задрожала отчаянно. Что она может?

Наклонился и поднял березовый лист, прилипший к носку ботинка. «Сохрани, вложи в альбом, смотри на него, согревай взглядом, когда за окном непогода и небо затемнят тучи. Если листок позеленеет весной, когда запоют соловьи, знай, что я пришел за тобой.»

Так освободилась моя душа от желчи, приняв в себя надежду...

Потом мне показалось, что я умер. И я понял, что должен уйти, чтобы не испугать женщину-ребенка. Я направился быстрым шагом в глубину леса, прочь от моря и солнца, а также дрожащей звезды и мягких волн-волос под рукой.

Не оглядываясь, я уходил. Но чувствовал взгляды всех, разделивших со мной мгновения счастья. Диск солнца пытался подняться, скомканная хвоинка распрямиться, а ребенок опять стать женщиной. Я ощущал их взгляды еще очень долго: дни, недели, месяцы, годы. Я видел, как на листок, оставленный мною, упала капля дождя, а может, прибоя, похожая на алмаз или слезу ...