О, Париж!

Ну что это скажите, за жизнь!
Суета, беготня, уроки каждый день надо учить. Если мы школьники и лишены прав, то нас всевозможными предметами загружают. Мочи нет!
Вот я вчера книжку о Франции читал. Живут же там люди ! А мне даже на один миг побывать там, в этой Франции, и тот не светит. Но хоть помечтать имею же право, представить себе. И вот сижу я на уроке математики, задачи пусть решает Колпаков, ему медаль нужна, а мне трояк и так выведут.
Отложил учебник, взор на доску устремил, сделал сократов¬ский вид, лицом поумнел, хотя это редко у меня получалось, и ...
Я уже в Париже... Одет, конечно, как человек, ни в эти штаны застиранные. В "Мерседесе", вернее в "Ситроене" (отмечу в своем) еду, куда хочу. Вот кабаре увидел / ну по-нашему "забегаловка", как у нас на вокзале / остановился.
У входа, это же надо, девчонки из нашего класса. Ба! Все бросились к машина, улыбаются, наверно подумали, что я из Африки или какой-то там Америки, а как узнали меня, все сплюнули, , что-то процедили, улыбка с лица сползла и сделали отвал. А в классе всегда замечают и ущипнуть норовят. Да их трудно и узнать! Во! Во! Брагина поплыла на своих длин¬ных ходулях, а юбчонка, юбчонка на ней, пониже пупка на 23 пальца. Из-за дыма сигареты сначала и не признал Юдину: ну словно наш станционный паровоз. А ножками, ножками как сучат. А вот, в сторонке Гусева на стенку слегка навалилась. В школе так примерная, примерная, а тут одна серьга болтается, голова чернильно-грязная с проседью, а разрез, разрез на мини-юбчонке до самого, самого, ну как это место назвать? Мы в школе не проходили. Вот Тома Доможирова и в школе скромница и здесь ведет себя примерно, нисколько ни вульгарно, хотя и висит на шее длинная, толстая цепь. У Ракитиных на такую Палкана привязывали. У Бересневой декольте, что все прелести вот-вот выпадут. На перемене ущипнуть не за что, а тут надо же. Во дают!
Вхожу. Музыка, полумрак ... Сел, осматриваюсь. За соседним столиком Белов сидит. Около него девицы, видно не из нашей школы - уж очень размалеваны и, извините, чуть не полуголые.
В углу, у окна, так это же Красин! А на коленях у него черная, смоляная сидит, губы толстые-толстые, как у телки Черемных и все она норовит ими Юркино ухо в рот взять. А в классе он паинька-маль¬чик. Кого это Колпаков через зал на плече несёт? Голова, голова-то отваливается. Фу ты - это же не голова, а парик, и как я сразу-то не догадался. А хрупкая Шишлонова повисла на шее жителя Африки. Совсем задавила, никакой свободы колониальному народу! А кто это такой походкой плывет между столиками? Какое плавное по¬качивание бедер в такт музыки! Так это Ямщикова - завсегдатая злачных мест.
Чуть окинул зал взором, гляжу, мадмуазель одна подсаживается и мило щебечет: - Ах, месье, тэт а тэт, ля мур!
Я как-то сразу французский понял, «Бонжур, говорю, мадам!» А кровь так и ударила в виски, сердце зашлось! Заказываю шампанское и коньяк / ну, как в ихнем кино видел /, велю подать все в отдельный кабинет на второй этаж. Пошли и мы туда. Батюшки мои! Зеркала кру¬гом, ковры на паркете, дверь зеркальная. Заходим, и девица сразу мне на ванну показывает. Поражаюсь, как она догадалась, что я давно не мылся: баня наша на станции который месяц на ремонте. Вошел я туда, и рот сам открылся, челюсть отвалилась: ванна вся розовая, с позоло¬той, кнопки разные с надписями и даже шампунь, ну, мыло в бутылках, деревня!
Ох! Век бы отсюда не выходил! Ну, помылся я, размяк весь, халат пушистый надел, как у них положено...
И тут вдруг... звонок с урока.
 Все зашумели, захлопали партами.
Эх, что за жизнь!
Снова не пришлось побывать за границей! А по математике в этом году я остался на осень. Такая судьба!


Александр Самохвалов.