О дружбе, одиночестве, старости

О ДРУЖБЕ, ОДИНОЧЕСТВЕ, СТАРОСТИ

И все же в плохие минуты приятно друзей иметь.
С. Есенин. «Анна Снегина»

       Лучше, чем сказал певец русской деревни, не мне по плечу сказать. Здесь уж точно ни прибавить, ни убавить. Но он это говорил в 1925 году, то есть в год своего тридцатилетия и смерти. И хоть жизнь его изобиловала трагедиями, узнать, что такое старость, поэту не довелось.
       А когда тебе под семьдесят и вдруг наступает разруха, а ты к этому вовсе не подготовлен, то есть денег совсем мало, а планов нагромоздил сверх всякой меры, – вот тогда становится ясно, что друзей иметь приятно, но не более того.
       Дружба, как и все прекрасное в мире, дарит нам радость, пока мы не состарились. Конечно, если у тебя миллион долларов или имеется прекрасный друг с большими миллионами и готовый прикрыть тебя своей щедростью ... О! Тогда, понятно, и дружба не заржавеет, и старость с ее адом не так страшит. Но поскольку я снова сбился на деньги, то сменю пластинку. Чувствую, что от одного слова «деньги» меня уже мутит.
       Все-таки и в старости дружба нас согревает. Ну а молодости это поистине бесценный дар...
       Здесь я должен остановиться, потому что вспомнил об одном печальном обстоятельстве. Не берусь сказать точно, когда именно, но скорее всего с начала октября по 16 декабря 2006 года, то есть с того дня, когда угодил я в больницу по поводу закупорки сосудов около сердца,– так вот в этот период сделал я заметки, пополнившие безбрежное море исписанной бумаги в моей квартире. Заметки были о том, что в памяти моей хранились более 60-ти эссе на разные темы и в каждом не менее десяти пунктов. Вдруг я заметил, что этого списка в голове больше нет. Но, к счастью, перечень самих эссе есть на бумаге. Эта ставшая теперь бесценной записочка на двух страницах обнаружена, и я уже плохо помню, когда ее составил и за один ли присест или пополнял, смутно предвидя, что не за горами многие печали, в том числе и крадущаяся неслышно слабость некогда огромной памяти.
       Я хорошо помню, как это все происходило долгие годы. Предположим, мы гуляем и о чем-нибудь принялись спорить. Предположим далее, что это было 25 лет назад. Расставшись со своим другом-собеседником ( а были еще два-три оригинальных собеседника и не из друзей), я шествовал домой в одиночестве. И все аргументы складывались, случалось, в стройные теории, которые и превращались в эти самые ненаписанные эссе...
____________

       Теперь я снова чуть меняю тему, поскольку начались совершеннейшие чудеса. Я знаю, что помимо никогда не писавшихся эссе, есть еще огромное количество записанных мною всевозможных раздумий. Они сложены аккуратно в стопку, из которой можно составить сколько хотите томов публицистики на какую угодно тему. Должен сказать, что многие знаменитые писатели не стеснялись публиковать с легким сердцем все, что заходит в голову, не заботясь о том, много ли окажется в этих заметках глубины мысли, правды, точности и красоты слога.
       Есть и еще одна стопка, куда я складываю придуманные и решенные мною задачи и головоломки. Эта вторая стопка уж точно никому не интересна, если учесть, что сборников задач на какие угодно темы имеется необозримое множество. Даже у меня на полках много книг такого сорта: от блестящего популяризатора Я. И. Перельмана, предлагающего читателю в своих самых разных и увлекательных книгах необозримое количество заданий, парадоксов и головоломок, до убийственной книги польского математика Гуго Штейнгауза «Сто задач», из каковых, уверен, многие школьники и студенты не решат ни одной.
       Что же касается первой стопки, то я, полчаса назад взглянув на нее, увидел одну записку, которую, как мне тут же померещилось, я тоже написал в 2006 году незадолго до подкравшейся болезни. Я тут же схватил ее и, увидав дату, с трудом устоял на ногах: 5 октября 2003 года! Привыкши к самым разным потрясениям, я и здесь нашел силы прийти в себя, спокойно все припомнить, но успокоиться вполне уже не мог.
       Ведь вот что получается. Я и сейчас уверен, что помню каждый год своей жизни. Но что значит помнить какой-то отрезок жизни? Это означает прежде всего, что ты не забыл важнейшие события, имевшие место. А записка на 30-ти больших страницах на каждой строчке(!) бумаги в клетку убористым почерком – это, безусловно, важное событие. Я ведь почему делюсь мыслями с бумагой? Да потому, что я один! Я теперь отчетливо вижу все, что тогда творилось.
       Поверял я свои печали бумаге с 5 октября 2003 года по 17 февраля 2004-го, но не каждый день, понятно. Должен сказать, что и в десять присестов такой гигантский текст, да еще в такой адский отрезок жизни, не совсем просто записать.
       Когда я начинал тот невыносимый и длиннейший очерк, то вдруг померещилось, что в горле мне что-то сильно мешает. Уход за женой становился все трудней, а я думал, как же устроится наша жизнь, если выяснится, что в горле онкология, а Лена почти шагу ступить не может. Как же мы будем жить, Господи?!
       Чтобы только зайти в пресловутый отдел здоровья, надо занимать очередь недели за три, если не больше, несмотря на то, что там посетителей отнюдь не толпы, а служащих и кабинетов немеряно. Без ведома же этого учреждения поместить кого-нибудь в богадельню абсолютно невозможно.
       Я еще забыл рассказать самое ужасное – об исчезновениях Лены в те времена, когда она еще могла ходить. Мое глубокое убеждение состоит в том, что бесследное исчезновение, особенно женщины, страшнее смерти. Один случай был невообразимо тяжелым: поехала к старшему и к внучке и не вернулась. Колоссальные поиски, когда исчезла последняя надежда, вдруг увенчались успехом.
____________

       Наконец наступил момент, когда Леночка не могла ступить и одного шага. Я принялся звонить сыновьям, в тот же день после многих приключений, мы отвезли Лену в этот самый дом престарелых. Было это 27 ноября 2003 года, спустя 10 дней после того, как дома в тяжком одиночестве, уже уложив Елену я справлял ее 58-летие. Хотя не исключено, что печальный тост был произнесен мною по телефону в беседе или со старинным другом Александром или с нашим младшим Владиславом. Я не могу даже сообразить, бросил ли к тому времени пить безоговорочно и навсегда наш старший, который носит здесь оригинальное и весьма звучное имя Элиэйзер. Вот те и память! У меня к тому времени появилась привычка выпивать и говорить тосты по телефону. Продолжу теперь свой рассказ.
       Вернувшись из дома прстарелых под вечер 27 ноября, я почувствовал тоску, каковой мне не довелось испытать во всю длинную жизнь. Казалось бы, должно наступить облегчение, но стало еще страшней. Я сознавал, что теперь могу при желании работать, хоть и не вполне ясно кем. Я себя считаю, без ложной скромности, незаурядным проектировщиком, хоть и без машинного черчения. И я немало проработал в Израиле, причем более всего на проектной работе.
       Тут вспомнилось внезапно о множестве скверных обстоятельств: старика на работу не примут, пусть будет хоть семи пядей во лбу и сносно говорит на иврите; что с горлом – очень неясно, и поди знай, нужна ли операция, кто ее будет делать и чем она закончиться; к Леночке-то я обязан ходить каждый день, потому что она, наверное, там плачет и страдает от зубной боли, от абсолютной беспомощности и полной невозможности кого-то о чем-нибудь попросить, так как говорить уже давненько не могла.
       Но самым страшным все же было, хоть в это трудно поверить, одиночество. Я, возвратившись домой, сперва боялся даже войти в квартиру.
____________

       Началась новая жизнь, доселе мне неведомая. Я никогда не жил в квартире один, да и вообще не приспособлен психологически к жизни без близких людей, что ощущаю по сей день. Я старался успокоить себя, вспоминая различные ужасы на разных этапах болезни Лены. Были, к примеру, два-три случая, когда Лена, зная, где ключи (ключ-то от квартиры не один, а целых пять, из коих два всегда у наших сыновей), хотела отпереть входную дверь. А начав спускаться, непременно расшиблась бы. И наоборот, был случай, уже после того, как я стал прятать ключи, когда дверь оказалась запертой на крючок. Так что мне стоило нечеловеческих трудов уговорить Леночку откинуть этот хитроумный крючок, который имеется в наши дни практически в любой входной двери, независимо от того, есть ли что оберегать в квартире от воров и бандитов.
       Я и смолоду мало спал, в старости же вообще с великим трудом засыпаю, а теперь, помимо всего прочего, было о чем поразмыслить. Какую цену заломит за пребывание Леночки в заведении «отдел здоровья»? Одно лишь словосочетание уже вселяет страх, но не всем, разумеется, а лишь только тем, кто обладает фантазией или помнит, скажем, терминологию из произведений Джорджа Оруэлла, необыкновенно одаренного английского сочинителя антиутопий и всяких страшилок. А какую пенсию назначит израильский сообес, именуемый «Битуах Леуми»?
       Вдруг вот прямо сейчас я почувствовал, что блуждать вокруг этих дат, мыслей, воспоминаний все трудней и трудней. Но и остановиться невозможно. Что же все-таки получается с течением времени?
       А вот что: дружба стареет, друзья то исчезают, то помирают, а память остается. Двое из одиннадцати моих друзей давно скончались, что достоверно известно. Шестерых разыскать невозможно и о судьбе их я едва ли узнаю, если не считать одного, который постарше меня и с незапамятных времен живет в Москве.
       И лишь трое в пределах досягаемости. Один из них, самый, молодой, на целых 15 лет с половиной моложе меня, живет в Харькове, работает в университете и лет через десять, если конец света не нагрянет, непременно станет академиком. Он единственный готов писать мне, что, впрочем, делает все реже. Другой живет в Москве, руководит каким-то КБ, писать не любит и встреч специально не ищет. Но коль встреча уже состоялась, всегда проявляет сердечность и щедрость. Будем надеяться, что он жив-здоров и все еще трудится. Наконец третий – старейший друг и живет в Израиле. Что такое письма – ему вообще неведомо, но очень часто говорим по телефону. Работает программистом, и есть подозрения, что он-то и является старейшим программистом в мире. Впрочем, и он малость моложе меня. Все трое – интеллектуалы в лучшем понимании этого слова.
____________

       И вот что выходит. Дряхлость и бессилие неотвратимы. Через 5 лет или через 10 – дела это не меняет. Денег-то не прибавится. Уйти из жизни добровольно в Израиле очень трудно: и оружие искать хлопотно, и, что совсем уже скверно, без могилы останешься. Я уже говорил о могиле в очерке о деньгах, но, размышляя о старости, не велик грех вспомнить об этом еще раз. Мне обелиск нужен без излишеств, но приличный: из черного камня, простой и строгий, на нем и на горизонтальной плите несколько слов и даты жизни ... Ладно, я эскиз сделаю, но где же гарантия, что он уцелеет?
       Таким образом, кладбище требует больших денег и хлопот, особенно если учесть, что надо забронировать место для Леночки или, наоборот, для меня, – это уж как Бог даст. Выходит, что много надо «сил и средств», чтобы старость свою прикрыть при жизни, но и после смерти бедность цепко держит нас в своих объятиях.
       Если я повешу эскиз нашей «усыпальницы» в квартире на видном месте, то это не очень понравится нашим сыновьям. А иначе кому же придет в голову искать такого рода документ среди океана бумаг?! Все же будем считать, что вопрос как-нибудь решится. Наш меньшой, художник и архитектор, в крайнем случае сам сварганит эскиз, а что начертать – я еще успею рассказать: не завтра же, надеюсь, отправляться в вечность...
       Выходит, что есть на Земном шаре два сильных сына и трое друзей. А вот прикрытия нет и быть не может. Сыновья, если глубже взглянуть на вопрос, очень небогатые люди, хоть у них хорошие квартиры, скромные автомобили, без которых обойтись немыслимо, нормальное питание и прочее в этом роде.
       Разбираться сейчас с квартирными ссудами, которые платим мы по гроб жизни, и с разными прочими платежами, право же, не место. Тем более, что в «Трактате о деньгах» я малость побеседовал о своей машканте. Можно только предположить, что на Украине, останься мы там, было бы не лучше, а то и заметно хуже. Хоть квартиры там приватизировали бесплатно, но дворник, сантехник, ЖЭК и коммунальные платежи могут поглотить без остатка скромную пенсию, не говоря о квартирных чудесах иного рода...
       Что же касается друзей, то ждать от них денежной помощи – чистое безумие. В пояснениях этот бесспорный факт не нуждается. Даже случись что-нибудь совершенно невообразимое, то и тогда и трудно технически, и неловко, и бесполезно просить у стариков денег.
____________

       Незадолго до того, как я стал писать эту записку, вдруг выяснилось, что в Харькове племянница, которой уже целых 46 лет или около того, стонет от безденежья и многих напастей. Так что пришлось нам с сыновьями третями собрать нужную сумму. Я-то собирался, будучи в Харькове месяца через три, в меру своих скромных сил помочь, что частенько делал на протяжении долгих лет. Но что так обстоит вопрос – этого я не знал. Должен сказать, что при такой постановке дела полное одиночество, которого я так страшусь, мне не грозит. Обо мне вспоминают, когда становится плохо, забывая при этом, что я сам, как говорили когда-то шпиловые, пустой, как барабан. Да и в богадельне, где я самый частый из гостей, бедные старики-постояльцы то и дело о чем-нибудь просят. Но деньги у них в подавляющем большинстве случаев свои. Как бы там ни было, я не скучаю.
       Да и вообще не бывает худа без добра. Будь я и впрямь бессильным стариком, едва ли кто-нибудь стал хлопотать у меня о помощи. А раз обращаются, то это означает, что, как говорил всем известный персонаж сатирических романов, которыми я в отличие от многих никогда слишком не восхищался: жизнь продолжается, господа присяжные заседатели! Конечно, припомнить такого рода изречения не трудно, а то обстоятельство, что многие старики и такого не слыхали, очень мало утешает.
       Эта записка, которую я сейчас пишу, имеет свой черновик, написанный месяц назад. И там приводится такой эпизод, который я сейчас воспроизведу, как бы цитируя сам себя, хоть и без кaвычек. Итак, вот что было написано.
       Думал я, что допишу эту записку и малость полегчает. Но не тут-то было. День не то что не задался, а получился из рук вон скверным. Началось с того, что часы, любимые часы моего давно умершего отца, мои и моего старшего сына, перестали бить. Я их открыл и узнал, что стержни двух молотков из трех переплелись, чего я отродясь не видел. И отремонтировал их супермастер некто Яков. Мало того, случалось мне носить к нему часы бессильных постояльцев богадельни, где, увы, живет теперь моя Ленточка.
       Мысли цепляются друг за друга, и может показаться, что моя Елена вроде этих отрубленных, раздавленных старостью жильцов дома престарелых. На самом же деле все обстоит совсем не так, но не будем входить в эти особые тонкости и вернемся к часовщику Якову. Старший сын уверял меня, что мастер молниеносно отремонтирует, а он, то есть мой сын, знает, в чем загвоздка, так как сам не раз чинил эти часы и знает их наизусть. Выяснилось, однако, совсем иное.
       71-летний Яков, один на всю Нетанию, из которой мне по гроб жизни не вырваться, он и только он может ремонтировать такого рода часы. И за прошлый ремонт он сдернул с меня 160 шекелей, хоть всегда берет очень по-божески. На сей же раз он был очень сердит. И заявил, что это я, Гринзайд Владимир, виноват. Казалось, что от бесценной семейной реликвии остался только корпус. Мне стало мерещиться, что если он снова спросит шекелей 150, то часы все равно скоро сломаются. Последняя надежда оставалась на все того же моего старшего, который хоть часовщик хуже Якова, поскольку имет другую, более интересную профессию, но мыслит заметно лучше, в том числе и в теории часовых механизмов. Главное же, знает цену этим часам в нашей семье. Без их боя не могла заснуть моя матушка. Без них помру от тоски и я.
       Но Яков сделал бесплатно, и вот спустя месяц только что часы своевременно пробили полночь. Наступили новые сутки, а именно

30 мая 2007 года