О клятвах

О КЛЯТВАХ

       То, о чем я хочу сейчас написать, а затем среди прочих своих заметок разместить в Интернете, имело место с 1-го по 3-е апреля 2005 года. Я тогда и записал в общих чертах все, что стряслось, вернее записал, проснувшись утром 3-го апреля в состоянии до того удрученном и до такой степени раздавленный, что не сразу нашел силы подойти к столу.
Но потом все-таки стал припоминать все, что происходило, успокоился и принялся записывать. Чуть ниже я приведу этот текст, написанный мною 2 года, месяц и неделю назад. Скажу только, что тогда, готовясь вот-вот справить свое 66.5-летие ( я с некоторых пор стал справлять не только свои дни рождения, но и половинки), я был физически вполне здоров, чего никак не могу сказать о себе теперешнем, перенесшем шунтирование и другие напасти.
       Я находился тогда, как и теперь, большую часть времени дома. Моя Леночка, хоть она заметно моложе меня, к тому времени была уже в доме престарелых с тягчайшей болезнью около полутора лет, а до того я почти 5 лет ухаживал дома. Сыновья же наши до такой степени обременены многими служебными и домашними делами, что звонят, увы, не каждый день.
       Разумеется, здесь, как и всюду, пресловутая палка непременно о двух концах. Пребывая большую часть суток один, я непрерывно размышляю. Мы с Леночкой много сил положили в Израиле, трудясь каждый на своем «поприще». Лена очень долго работала в детских яслях, а я целых 4 года проработал инженером, научившись сперва говорить, читать и писать. А еще раньше более двух лет – на стройке то монтажником, то каменщиком, то бетонщиком, а частенько и разнорабочим, балансируя на зыбких подмостях с одной ниткой ограждения, причем в возрасте уже 53–55 лет. Я особенно не клял судьбу, понимая, что, оставшись на Украине, претерпел бы несчастья – кто знает? – возможно, и несравненно большие. Всего не перескажешь: я ведь сперва еще месяцев пять мел улицу, схоронил здесь родителей, так и не устроив до сих пор (!) должным образом, как хотелось бы, их могилы; у нас с Леной теперь две внучки и три внука; я тут много сочинял всевозможной прозы и стихов; играл в разные игры; помогал, сколько мог, «и своим и чужим». И, как указал выше, тогда, то есть в апреле 2005 года, вовсе еще не сломался.
       Я и теперь, по прошествии от того памятного дня более двух лет, приближаясь к 69-летию (впрочем, еще осталось до этой не круглой и жутковатой даты целых 150 дней), хоть и лишился здоровья, но не разрушился, из чего неопровержимо следует, что потрясшая меня история, о которой пойдет речь, пощадила тогда и мое тело и рассудок. Я вообще весьма живучий, и разнообразные потрясения, которых за долгую жизнь было великое множество, не сокрушили меня, столь чувствительного к встряскам. Этот эпизод можно считать вполне рядовым в нескончаемой череде несчастий. И все-таки я об этом случае хочу поведать (правда, не вполне ясно кому, как сплошь и рядом у меня это бывает), поскольку что-то в нем есть жуткое. Нет, не 1-апрельские шутки...
____________

       Речь здесь пойдет о клятвах, данных, правда, не какому-то тайному обществу, а всего лишь самому себе, но по вопросу хоть и весьмя странному, но в некотором роде убийственому, от чего даже мороз по коже...
       Этот мелий эпизод жизни нет нужды уснащать придуманными страшилками, так как он сам по себе жутковат. Итак, вот как было дело.
       Предысторию пропускаю. Она состояла в длинных матчах с компьютером в разные игры, чему свидетельства многие страницы результатов, комментариев и порой причудливых мыслей. Но на сей раз все было уж слишком взаправду. Уже тогда, т.е. более двух лет назад, я почувствовал, что жизни-то осталось всего-ничего, а работы – безбрежный океан. Я человек весьма суеверный и, зайдя в тупик, что в жизни моей частенько случается, могу сделать ставку на что-нибудь, что, впрочем, до той памятной истории двухлетней давности не имело отношения к клятвам. Скажем, если управлюсь с каким-то делом к такому-то часу, то устроится какой-нибудь вопрос.
____________

       Компьютер мой в шахматы и в стоклеточные шашки играет с чудовищной силой, а в дурака настолько слаб, что у многих, наверно, укрепил мысль об убожестве этой игры. Но я-то знаю, где собака зарыта и, когда собираюсь дать ему 10:0, то понимаю, что полноценная программа, если таковая существует, сама драла бы меня иной раз под ноль.
       Я привычно сел и, как много раз уже бывало в этом роде, подумал: если дам 8:2, то решится один мучительный вопрос, связанный с ремонтом крыши. Подробности здесь совсем неуместны. И вот, как назло, на сей раз я не набрал даже этих нужных 8 очков. Не добившись чего хотел, я решил тут же выкупить эту неудачу счетом в следующей серии 10:0. Клятв все еще не было и в помине, а если и произнес я расхожее слово «клянусь», то с той интонацией, которая бесконечно далека от клятв. Но снова не получилось.
       И вот, не добившись результата, который меня устроил бы, играю с ним длинную серию, в которой обязан одержать на каком-то отрезке 10 побед подряд. Тут уж приходилось писать на бумаге. Но странное дело: сколько ни играл, а требуемый отрезок из 10 побед подряд никак не получался. Я и сам не заметил, как стал давать клятвы, пока еще вялые и ничего в моей жизни всерьез не затрагивающие. А так как невезение продолжалось, усталость нарастала, суеверие и всякая прочая неустойчивость психики все это подхлестывало, то я сам не заметил, как зашел в область клятв настоящих.
       Я и требуемый результат смягчал, но при этом клятвы делались все серьезнее. И каждый раз обламывался, иной раз в последний момент...
       И вот последовали суперклятвы. Ставки были уже довольно страшные, но еще не запредельные. Задания совсем простые, вроде такого: набрать два из трех. Потом еще разного рода игры с такими примерно предисловиями: «Теперь уж все поставлено на карту. Держись, Владюха, думай! Не ходи опрометчиво!» Я страшно устал и порой не мог поручиться, что выполнил задание. Именно вследствие этой неуверенности пошли дальше суперклятвы жизни, как бы на порядок страшней самой убийственной из клятв. Дескать, этот результат, положит конец всем сомнениям, поскольку и в бесконечных колонках результатов были тяжелые сбои, и в голове боль, туман и скачущие мысли. И непременно требовалось одним блестящим ударом все поправить...
____________

       Но поправить дело было уже невозможно: усталость, суеверие, злая судьба. Порой я был уверен, что программа смеется надо мной. И в воспаленном мозге программа рисовалась как некий субъект, способный наращивать силу, куражиться и даже, читая мои мысли, заламывать меня как раз в те моменты, когда я совсем у цели.
       Правда, в этих суперсупер...в этих запредельных клятвах речь шла только обо мне, а не о моих близких. Даже если в иступлении я кого-то упоминал, то тут же исправлялся... Всегда ли? Теперь уже не припомню, но помнится хорошо другое. Когда я был совсем на грани безумия, то два или три раза я исполнил то, что наметил, но это теперь уже не выкупало всех предшествующих провалов в бездну.
       И вот посреди одной из партий, чувствуя то ли горячку, то ли лихорадку, я сказал себе: пусть эта партия будет последней и пусть она все решит, поскольку эту серию мне до конца не довести. Я боролся уже несколько часов, давно во всех отношениях сбился со счета, не помнил уже, о чем и когда я клялся, божился, делал себе поблажки и ставил новые немыслимые задания, иные из которых были странными. Например, оставить у него на руках в финале не менее 10 карт, или что-то еще несравненно причудливее.
       И вот каков был финал этой последней в тот день партии. На руках по две карты, колоды нет и мой ход. У меня король и туз, но не козырные. А у него весьма хорошие карты, но это по моей прикидке. Не мог ведь я не заметить, как проскочил козырный король. Пусть даже в горячке, но это нельзя не заметить: прошел уже козырный король или нет. И одного туза я не досчитался – стало быть и туз этот у него. Помнить козырей и тузов обязан всякий, даже тот, кто совсем лыка не вяжет в игре. А иначе бессмысленно садиться играть. Это еще хуже чем... ну, скажем в русские шашки не уметь тремя дамками изловить одну, когда главная дорога ваша, или не заматовать в 50 ходов двумя слонами.
       Но на то ведь и горячка! Тем более, что партия мною объявлена поистине партией жизни. Я стал медленно припоминать, я рассудку своему и памяти совсем не верил и никак не мог доискаться, какие у него карты. Мне мерещились варианты с ничьей, но тут же вставал вопрос: а позволительна ли она, пос-е всего, что произошло. И самое интересное, что я помнил, как к этому финалу готовился, но мне уже начинало мерещиться, что было это в другой партии. Я еще, помимо всего прочего, не мог припомнить, какого туза я не досчитываюсь. Думал я очень долго, но наконец осознал, что даже если мои рассуждения на что-то похожи, то, пожалуй, лучше выключить компьютер и партию эту не доигрывать. Но такого случая я не помню, чтобы кто-то предлагал в дурака посреди игры ничью. Что до моего компьютера, то здесь вообще невозможно предложить ничью даже в шахматы, а ведь ничья в шахматы – дело очень житейское. Правда, там, когда считает нужным, он сам фиксирует ничью. Скажем, при троекратном повторении, за чем он неуклонно и без малейшего труда присматривает...
       Мысли мои то отвлекались очень далеко, то бессильно топтались. И вдруг что-то на кратчайший миг мелькнуло, но тут же эта догадка померкла. Однако, повинуясь этой молнии в памяти, я возьми и пойди тузом. Он бьет козырным королем. Нет, не ошибся я, вот он козырный король, о котором обязан помнить и самый никудышный игрочишка. Тут уж я обязан подбрасывать короля, независимо ни от каких размышлений. Мне вдргу стало мерещиться, что он, если ему некоторое время не подбрасывают, считает, что отбился. На самом-то деле он ждет, пока не нажмешь на слово «бито». Но в данном случае вообще размышление было абсолютно бессмысленным, т.к. на руках оставалось по одной карте. Трясущейся рукой я отправил ему короля. А у него и впрямь туз, но (слава тебе, Господи!) другой масти.
Он принимает, т.е. сдается. И тут же у меня две мысли, словно искры. Пойди я королем – сейчас, вполне возможно, отдыхал бы на койке с инсультом, что, пожалуй, похуже инфаркта. И все мое богатырское здоровье, как то подвижность, сила, память, абстракция, выносливость, – все в миг испарилось бы. Лежал бы на койке, а то и на полу, не в силах позвонить. А сыновья, в силу причин, о которых я уже сообщал, могли бы долгонько еще не появляться. А вторая мысль такого рода: как же я при таком спокойствии (прежде, чем начать эту партию жазни, я отдыхал и вдохи делал), – как же я забыл, что у него на руках?! Это ведь не завалящие валет и десятка. Король козырный! Туз!
____________

       Так или иначе все это как бы закончилось вполне удовлетворительно. Конечно, такие слова не слишком уместны, когда стоит вопрос: все или ничего! Вопрос о том, можно ли нарушенную «расхожую» клятву «средней силы» перекрыть какой-то серией или партией жизни. Если и можно, то лишь в том случае, что эти суперсуперклятвы жизни даются с условием, что уж их-то не перекрыть ничем, даже сожги себя человек живьем. Но не будем приближаться к вратам ада, тем более, что не мне по плечу не то что ад пламени, а вообще терпеть долго боль...
       Ну, Бог с ним! Пережив потрясения, причем без намека даже на инсульт, я принялся ходить по квартире, делая необходимые оговорки и самооправдания и поднимаясь до таких вершин красноречия, что самому неловко.
       И поставил как бы крест на разного рода клятвах в будущем. А события дня оценил таким образом, что с учетом последнего ужасающего эпизода, который так или иначе закончился благополучно, перекрыты теперь не только вялые расхожие клятвы, но и суперклятвы и супер-супер... Потому что этот эпизод был вполне адским, а я, побывавши на краю бездны, все еще жив и здоров. И хоть все подпорки моего душевного равновесия были на самом деле зыбкими, я считал (или уговорил себя так считать), что я теперь надежно прикрыт, а под-вергать себя новым испытаниям было на грани слабоумия во всех отношениях. Это было и неправомерно, и не имело совсем шансов на успех, и не соответствовало запасу оставшихся у меня сил, каковой теперь в принципе отсутствовал. Итак, попытка поправить дело новой игрой была бы самым настоящим самоубийством. Считать же без натяжек, что я все выкупил, перекрыл,– считать так было трудно. Оставалось утешиться тем, что побывавши перед вратами ада, я вот он, все такой же здоровый. А имевший место эпизод, что ни говори, хоть немного меня теперь утешает. И он, эпизод этот, своим счастливым финалом (хотя бы по сравнению с тем, что могло стрястись, пойди я королем, а не тузом...) – этот поистине запредельный случай теперь держит меня наплаву. И я могу, хоть и без большой радости, подумать о том, что будет дальше в этой жизни. А на этой истории, тем более, что она первоапрельская (хоть и абсолютно правдивая), поставить-таки жирный крест. Так думалось в ночь с 1 на 2 апреля.
____________

       И, надо же, в такое невозможно поверить, история эта на другой день, то есть 2 апреля 2005 г., имела продолжение, пожалуй, похуже, чем все вышеописанное. Прежде, чем рассказать, я должен отметить, что мой первоначальный замысел переписать те двухлетней давности записки без изменений не вполне мне удается. Поэтому дальше я хотел бы пересказывать то, что происходило, так, словно я в 2007 году припоминаю, глядя на те страницы.
       Итак, переживши 1 апреля 2005 года вышеописанные потрясения, я на другой день вечером лежал и вяло читал. Книга была невероятно толстая, в 1200 страниц. И мне, уставшему от многих тяжелых мыслей, но более всего от вчерашних страшных кувырков и встрясок, стало мерещиться, что дочитав этот невыносимый по толщине том, не лишенный к тому же многих страниц скуки и фразеологической вязкости, я еще вернее завтра, то есть 3-го апреля начну новую жизнь.
       Видимо, ужас вроде вчерашнего способен на время до того пагубно повлиять на человека, что будучи вполне здоровым, радуясь, что миновал благополучно погибель собственного рассудка, начинаешь, сам того не ведая, копать себе новую яму, из которой уж точно не выбраться. Притом именно тем способом, от которого вчера только клятвенно отрекся.
Трудно сказать, как это вышло. Возможно, чувствуя всю зыбкость достигнутой вчера в таких нечеловеческих муках «прочности», я захотел основательно укрепить все это сооружение, которое назвать можно по-разному, но непременно это должно быть чудодейственное слово: надежда, будущее, счастье.
       И вот я, словно лишившись начисто памяти, совершаю шаг, все безумие, нелепость и ужас которого описать мне не под силу, да и не хочу я. Точь-в-точь словно у меня начисто отшибло память, я даю клятву (!!) дочитать том до 24:00. Но сперва дал себе слово, столь торжественное, что оно не хуже самой страшной клятвы, закончить предпоследнее произведение обязательно до момента 20:30 по часам, которые всегда у меня перед глазами.
Итак, что же получается? Едва 1-го апреля заживо не похоронив себя, я уже на следующий день сам становлюсь на край пропасти, рискую еще больше, чем вчера, уничтожить себя и закопать намертво все труды своей жизни. Ведь иные и без того уже похоронены. Скажем, не менее полутора тысяч красивых, чистых, точных чертежей. Не говоря о руководстве, о многих трудных расчетах, проработках... И великое множество гуманитарных и точных (пусть с точки зрения математика ценность их близка к нулю) упражнений, головоломок, стихотворных поздравлений. Я здесь не собираюсь перечислять необъятные труды своей жизни. Должно быть, у кого-нибудь они еще больше, а люди вовсе не пекутся о том, чтобы сберечь все это.
       Да, видимо, рассудок мой тогда совсем помутился. Только вчера побывав у врат ада, теперь снова, считая вчерашнюю победу над судьбой непрочной, снова даю себе клятвы. Словно я не поклялся вчера ни при каких обстоятельствах абсолютно (!!) никогда не делать этого.
       Спохватился, хотел было отменить, но отмена клятв – это что-то до того жалкое, что вообще должно разрушить без остатка все мои надежды, которые теперь, хоть слабо, но теплятся. Так что, страшась уже по-настоящему за свой рассудок и страдая от головной боли, которая неизвестно откуда взялась, словно напоминая мне, что я на пути в пекло, принялся я за дело.
       Первое обязательство я сам не заметил, выполнил ли, поскольку опасаясь задремать и не имея смелости взглянуть на часы, я так и плыл, не ведая куда плыву и что со мной творится. Не понимая, управился ли и на каком я свете, я с тяжелым сердцем (Господи, как это слабо сказано и как мало отражает бездну отчаяния!) признал, что, скорее всего опоздал на целых две минуты. Здесь не стану описывать, как мироздание содрогнулось вокруг меня. Но это не все. Вследствие отчаяния я катастрофически терял время, столь необходимое для выполнения заключительного задания, к тому же не ведая, нужно ли это мне теперь. Я как бы потерял счет времени, вовсе не справляясь теперь об этом.
Пусть кажется невероятным, но я нашел в себе силы встать, поесть (!), что уж совсем отдает фиглярством, и разъяснить себе следуюещее:
1. Если не будет книга дочитана до часа ночи, ставлю крест на своей жизни и планах и живу механически, поскольку покинуть этот мир невозможно по многим различным причинам.
2. Если же будет дочитана чертова книга, останутся еще надежды. «Жить будешь, но худой будешь», – говорил в таких случаях один блатной, каковых много мне довелось повидать.
3. Если же (даст Всевышний мне этот последний шанс при всем моем безумии!!) управлюсь до 12 ночи, все встанет на свои места, словно ничего и не было.
____________

       Как я читал эти 70 страниц, трясясь снова в лихорадке, скользя мимо абзацев и возвращаясь к ним (было еще условие понимать все, что читаешь, а диалоги ой как мудрены оказались!) – все это описывать не стану. Как я кувыркался, как пенял автору за велеречивость и суесловие! Даже иной раз на номера чертовых страниц посмотреть и не успевал и боялся. Некая интуиция безошибочно мне указывала, сколько страниц осталось. Завершил я чтение в 2305!
       Где-то примерно в трети от конца стало мне казаться, что, не ровен час, задремаю. Едва ли подобное, на посторонний взгляд, совместимо с такой лихорадкой, но на самом деле (я это точно знаю) вполне совместимо. Усталость от раздумий бывает такая же страшная, как от долгой непрерывной переноски камней тяжелее 20 кг, – с лихвой довелось отведать того и другого.
 Получилось где-то по 25 страниц в час, но трудного текста, а главное – с непременным пониманием того, что читаешь. Впрочем, большую часть текста шли диалоги, а это сильно снижает общий объем.
       Далее я снова воспроизвожу точно те самые заметки, которые сделал утром 3 апреля 2005 года.
       Каков же итог двухдневного безумия и всей довольно страшной истории? Передумав все сызнова, рассмотрев внимательно и по возможности честно (трудно ведь не делать себе скидок), принимаю, что суперклятвы мои прекрыли хоть как-то вялые клятвы и прочие (затрудняюсь даже сказать какие) как в игре, так и в чтении. Все это, даже если и с натяжками, вполне взаправду. Так что теперь ни болезнь, ни сюрпризы жизни (сюрпризы-то могут быть любые, но это из другой оперы) не столкнут меня в пропасть отчаяния. И планы исполнятся. И жизнь устроится. И все это при одном страшном условии:
НИКОГДА, ДАЖЕ ПО ЗАБЫВЧИВОСТИ (СНОВИДЕНИЯ НЕ В СЧЕТ) – НИКОГДА НЕ ДАВАТЬ КЛЯТВ ТАКОГО РОДА!!
       Что до житейских словесов, вроде «клянусь, это был он, я не мог ошибиться» и подобных иных конструкций, – это к делу не относится.
       Не будем также путать клятвы с такими безобидными сложноподчиненными предложениями, где одно из придаточных есть некое условие, пришедшее в голову на ходу: вот ежели доберусь за 25 минут домой, то клянусь, что день будет хороший.
Итак, последний раз клянусь: не давать осмысленных страшных клятв!!
____________

       Что же я вижу теперь, по прошествии более двух лет, то есть в мае 2007 года? Похоже, что я слишком много дал себе поблажек в те страшные три дня. И записал тогда не вполне объективно. Теперь, в мае 2007 года, я вполне больной и продвинулся по части своих далеко идущих планов очень слабо. Но и этого мало – есть вещи и похуже. Перенесши шунтирование и вернувшись с ужасными рубцами на руке, ноге и груди домой, то есть к своим книгам, заметкам, компьютеру, я совсем недавно от бессилия, но более всего от забывчивости, стал привязывать свое беспросветное будущее снова к результатам игры. И сам не заметил, как опять зашел в область клятв.
       Я хоть и выполнил новые клятвы, но осознавши, что я творю и заглянув в старые заметки... Нет, у меня уже не осталось сил ни отчаиваться, ни строить новые планы, ни поведать детям или друзьям о своих невероятных приключениях в собственной квартире.
Теперь уповать осталось только на то, что время, хоть и летит стремительно, неумолимо подталкивая нас к холмику, но врачует по пути многие раны. Утешиться можно еще и тем, что я по отношению к другим людям, будь то самые близкие или случайные попутчики в автобусе, не сделал ничего такого, чего мог бы стыдиться.
       Даст Бог, само все устроится, проживу еще несколько лет и хоть что-нибудь, а успею. Теперь уж точно без зароков и клятв, поскольку не хватит энергии на такого рода «подвиги».

10 мая 2007 года