удар жгутовой кошки

удар жгутовой кошки


Первый этаж. Моя квартира как витрина универмага захолустного городка. Только вывернута наизнанку. Хочешь- не хочешь, а ничего не пропустишь. Я из комнаты полноценно участвую в жизни двора. В раме серое небо преломляется с легкой дрожью. Гул машин с дребеденью там , где то за невидимым, рядом. На переднем плане- куры-дуры-бабы-люди. Обнажено по-апрельски, жжено и тепло. Вот такое соц-обеденное, слегка бухое кино. А интересно ! Взгромоздить бы динамики размером со школу мою родную на жестяную крышу ментовочки, да и запустить в наднебесья забойный рок. –От советского информбюро! Джим Хендрикс скалит зубы из-за туч.- И лопаются струны нервами молний, и растерянные райкомчане, по рыбьи выпучивая глазки, пытаются прикрыть Это. Гигантский член блюзовой гитары. А на полдник-Тяжелые бомбандировщики-Deep Purple со товарищами. Ахтунг! Бэйби! Led Zeppelin ин дэр люфт!
Ой, кто к нам пожаловал! Филя с Ником. Манерное приветствие-Трям. Семнадцать лет, не шутка. Вчера вечером, Ник показал фантастическое движение. Прянное и свежее, удар жгутовой кошки. Ветер далекого архипелага до сих пор щекочет, чудом не перебитый нос. Удар был оттуда.
Поболтали, пожевали, отгоняя во мрак робость души. И клубилась апрельская муть подростковых сбрендилок. И свет был нерадостно тускл. В таком возрасте день только предтеча ночных геройств, танцев и жеманцев. Но мне не дает покоя сквозное движение Ника.
Прошлой ночью скользили тени в лунных заводях грязей и хлябей моего Миргорода. Волчата с хриплоцой отпетых негодяев, белых и пушистых. Один из них внезапно приник к невидимой опоре,-Смотри!- руки развернули и свернули диск из тугих воздушных струй и…-Повтори, пожалуйста,-вымолвило изумление второго. Удар номер два- точная копия первого, только в забор. –Ох! Не хрена себе!- простонал прогнивший забор, едва не развалившись. –Что это? –Маваши-гери. Ник принял позу отстраненного от всего сущего воина. По крайней мере, так ему это казалось. И слава осеняла в тот миг юного воина , обмахивая вороньими крылами кроны. И беззвучно голосила ночь над надломленными ветвями. И была сгустив шияся тьма великого Накануна.
Покажь, Ник, эту чудесность, не жмоться. Зря, что ли мы – три дурня собрались здесь. -Запомни, Шила, этот день. Уж не забуду .- уже сам себе пробурчал я.
Вот оно! Свершилось! Мое тело заморенное годами стаерских дистанций от кутюр «королевы спорта-легкой атлетики» запело медноголосым саксом. Первый урок каратэ- школа шотокан. Гичин Фунакоши-благочинный японец проступил сквозь силовое поле Хейан ката и… погрозил мне пальчиком. « Я- Шила! Тьфу ты! – Леха, вступая в ряды каратек, чему нибудь клянусь. Во общем, хана всему злу.» И призрачные силуэты суровых бойцов выстроились общешкольной линейкой. Одобрительно замерцали искринки в тигровых зрачках. Нестройный, почти ощутимый шепот- приветствие Осс разнесся под сводом моей бестолковой башки. – Привет и терпи- Осс. Будь почтительным, Леха, и еще много раз стерпи. Осс!
Первые месяца занятий Будо. Медитации на коленях, горизонт взлетает в верх, а на уровне глаз трава, трава. Морские волны прокатываются по среднерусской возвышенности. Пыльноволосые гряды взлохмачены вездесущим ветром. Иллюзии транса саморегуляции скривили все вокруг в омут от дна до небес. Что мне с того, что урки с соседних кварталов не далеки от того, чтоб меня замочить. Менты вот вот выйдут на мой след. Я оттачиваю приемы, которым нет равных. Мои пустые руки брусчатыми гранями перебивают дохлую человеческую кость. Киай!!! Каким сиволапым макаром можешь меня напугать, ты приблатненный молодняк, когда я вновь и вновь бросаюсь на костяную статуэтку сэнсея. Она на мгновение оживает и пускает мне кровь. Я уже знаю не понаслышке зоны поражения на своем измочаленном теле. Все-таки мой учитель – садист с многолетним стажем тренировок. Я- безмозглый щенок, атакую его, без защиты, без памяти. Ему остается только передергивать затвором бедер навскидку. То костяшки сжатых кистей, то босые ступни отбрасывают меня, моченым яблочком, за флажки. И называется у них, японцев- подлецов, это красиво так- Иппон-кумитэ. Так в поте лица своего добываем крохи умений, которые не купиш за медный советский грош. Студент мединститута и по совместительству старший брат Ника с кровью вколачивает базовый кихон.
Ах, вечера, сладкие вечера соломенного лета. Танцы в парке, римские каникулы породистых детей захолустья. Молодые , бодливые олени, мы гордо входим в танцеклетку. Ой, как поддергиваются розоватые ноздри в сметане! Ведь кругом провинциальные самочки-бабочки. Томятся девочки под простенькими одежками, только маслины глазок из тени углов, намекают, лови мол, тут мы, Леха, тут.
Почти задеваем плечами таких же борзых, только с улиц новостроек. У нас с ними война. Не сегодня, завтра быть генеральной баталии. Ну а пока – дерзкие взгляды, да рожи кривим, выхаркивая, как шелуху семечек, оскорбления.
Стоим с пацанами на лохматом пригорке, сплевываем. Недалеко на лавочке босота во главе с Илюхой Боссом. Машет мне так призывно. Подхожу, сажусь, слушаю. Девочки незнакомые, вкрадчиво так подходят к нам. Дело есть. Они на свадьбе, а мальчиков недобор. Вот скучает например синеглазая куколка, та, что скраю. Да вижу уж. Минут тридцать назад с легкой грустинкой отметил. – Я б ее трахнул!- Что переводиться примерно так. Милая. Меня к ней влечет. Но глупенькая. Как раз на один вечер. Длинный роман непройдет, мадмазель, только здоровое краснопопое порно.
Завожу ничего незначащую речь. Она решила переспать с мужиком, сойду, пацаны и я.
А за окном июнь – все нормуль. Белокурые локоны пеной прибоя на холсте простыни. Лоскуты простыни смяты. Я накатываюсь мускулистым океаном, волна за волной. И нежная плоть раскрывая влажный бутон, всасывает мое мужское естество и мягкое синеглазое чудо прильнув ко мне как к накаленной скале, слушает. Слушает бурю. Кровь обегает от макушек до пят за несколько спазматических всплесков, шарахаясь от пульсировавших сердец. Стонать и орать во всю мочь бы, да нельзя,за стенкой посапывают после соцтрудового дня мои предки. Всем взрослятам баю бай. Сейчас наше время. Молодых дурных потех. До первых петухов.
Провадив дамочку, лечу разгребая предутренний туман. Все вокруг посапывает обложившись пухом перин. Если крикнуть, что-нибудь, кажется звук вяло утухнет отброшенный силовым полем спящего города. В голове свежий реггей, пьяной тропиканки Ямайки. От колокольчика звезды до бубна солнца, в честь бога Джа и чумового Боба Марли пою новую песню. А за окном июль. Все нормуль. Тише крошка. Не кричи. Сдержись. Белизной своей поделись. Я мускулистый океан. Терпеть невмочь. Вхожу. Не дышу. Точь-в-точь. Синеглазый бутон слегка в простыни вмят. И пульсики мальчики тук-тук. Страсть оббегает нас за пару секунд. Ух-ух.
 А за стеной предки спят. Бай-бай. В пухе перин тухнет звук. Звонкий храп. Город спит. До петухов и сирен. А потом, а потом мы летим. Разгребая туман. Наше время пришло. Молодых. Дурных. Потех. И любви. Всех.
 Наткнувшись на окровавленного мальчика у колонки, замираю.
-Васька! Кто тебя отделал так? Что за херня, старик?
-да пошел ты, во бля, зубам п…ц, - дальше не разборчивые всхлипы.
- ну а все-таки?
- да Дема с черемушкинской блятолпой.
Меня передернуло от брезгливого страха. Рябь озноба прощекотала мышцы, и затаилась холодком пустоты, где то под ложечкой. Страх липкой медузой поглаживал ватную плоть. Ничего, ничего, ссышь Леха? А? Герой х..в.
Было жаркое лето, первый городской пляж – пустынный и сорный. Только несколько группок пацанят, зарывшись в песок лениво болтали о чем то из их степенной двенадцатилетней жизни. Что что то не так, понятно стало не сразу. Как перед непогодой смолкает птичий гам, и ветер тревожно перекатывает почерневшие веточки, сначала возникла тревога. Затем кто то быстрой скороговоркой вышептал. Дема с дружками всю одежду узлами перевязали да еще и водой для крепкости смочили. И твою, Леха, и твою Славик. – слышь, слышь а мою..а мою?! – да всех. А Немому еще и поссали на нее. Вон стоит мычит им что то. Мы выглянули из за песчаного бруствера. Глухонемой от рождения юноша, чуть не плача ,просящее тянул за рукав Дему, а тот нехорошо скалился в ответ. Затем начал бить Немого, сначала согнувшегося, а затем и вовсе распластанного на траве. Отблески света сквозь кроны деревьев, кровяная сыворотка на примятом разнотравье, мычащие стоны и боль в моем сердце. Беспомощная жалость к убогому и ненависть к скудоумному садисту. Еще зарубка по сердцевине моей, на долгую память. А он бил с упоением тяжелым, тупоносым ботинком голое тельце под трусливое подхихикивание зарывшихся в песок пацанят.
На несколько лет младший Дема пропал. Как оказалось, на зоне для несовершеннолетних, там же, где и его два старших брата. Первый – тот еще детина. Другой – чмо не то не се ( дурак), третий конченный мудак.
-Ну ладно, где они?
- да в скверике, где еще, у детсадика, перед рынком.
- Вась, пойдем покажешь, только я дома кое что захвачу.
Я – Леха Шила слыл уважаемым юношей, в кругу регулярно спивающейся молодежи города. Был смазлив, тонок в кости, удачлив в любви и потасовках. Меня не портило в глазах света, не спортивное прошлое, ни репутация оторванного от действительности книгочея. Я буду вновь и вновь смаковать безумие и дурь драк в которых приходилось принимать какое-либо участие, ибо только так я смогу приблизить повествование к той странной магии, забрезжившей в конце.
Дома захватил нунтяки. Вероломное и болезненное оружие с дальних островов. На моем теле много хворых зон, помнящих их анестезирующее касание. Боль такая, что теряется само понятие боли. Но тем не менее я твердо усвоил ответ Ника.
-что будешь делать, против толпы когда , всех точно не вырубить?
-я достану пару нунтяк, Леха, и пусть попробуют, пусть…
по дороге Вася то и дело крутил шарманку, мол зачем тебе это надо. Известно зачем.
Тишь в предутренней Хитровке. Только тревожная. И розовый туман улетучился. И заборы скрипя прогнившими ртами, в пломбах скобяных гвоздей, шепчут предостережения. Подвывают собаки на ветрах. « Жуть ждет тебя, Леха, жуть.»
А вот и кремль-стойло районного рынка. И искать ни кого не надо. Стоят перебирая коваными ботинками, топча землю в слюнях и окурках. А в глазах болотная муть советского патриота. Всех выеб…м за отчизну. За Сталина, Оловянина и Ржавина.
А Демы то нет среди этих коней в пальто. Ну и х..й с ним.
-ну че, уроды, нашли кого отпиз…ть! А! быстро сближаюсь, нагнетая священную ярость. В кисть тихо сползает перевязь двух деревяшек.
-ах ты, Шило-мудило. Вали сюда. П…ц твой пришел. Ну, что пацаны, мочить Шилу будем. Свисти Деме, Ганс,может не далеко ушел еще.
Их четверо, хоть и здоровые, но поодиночке, так шваль рыночная. Подошел. Клюнул концом в первую харю. Тут же полоснул по другой. Наступил на горло соловьиной трели. Нунтяка – страшная, растворяющая себе в скорости, гудящая реактивная зверюга, в умелых руках. А я так. Самоучка. Бью как колхозник цепом. Рублю гранями деревяшек. Добавляю ногами в сжавшиеся сгорбленные фигуры. И тут Васька заорав, сиганул в кучу. Помешал. Ко мне тянутся руки из свары. Одна уцепилась. Завалят, тогда все. Пи…ц. рванул в сторону, раздирая собственный карман. Дерьмонтиновая куртка, не кожа. Уход в сторону. Не то тай-сабаки, не то выброс Паники – королевы вытаращенных глаз. Что молодец, это то, что подправил, потерявшего равновесия, на угол лавочки. Мордой об край доски, как спелый помидор об стенд передовиков. Брызги томата во все стороны. А звук еще противней. И стих в харкотне. Это решило все дело. Трое не добитых, игнорируя увечья, рванули прочь, метров двадцать в сторону. Трясутся в темноте.
- что там с Гансом?
-че, я и не понял не х..я.
-да, Шила его об доски, как урка какой-то.
«Значит это Ганс» подумал я,- « как бы не убить гада». И крикнул.
-эй! Пидоры! Забирайте Ганса, не трону. Пошли Васька от дерьма подальше.
И мы удалились. Благородный рыцарь с верным оруженосцем. А сзади махали, всполошено, руками, как ветряные мельницы, мыслящие тростники – трудовое будущее страны.