Призрачный возлюбленный

Когда я открыла почтовый ящик и извлекла сложенную вчетверо газету, я слегка удивилась. Повертев ее в руках и как следует рассмотрев, удивилась еще больше: газета была из Прибалтики, называлась она «Молодость Литвы». Она была перевязана бумажной лентой, с моим адресом и фамилией. Я — сибирячка по рождению, всю жизнь прожила в Новосибирске. Правда, предки мои пришли за Урал с Украины, но при чем здесь Литва?

В некотором обалдении я принесла газету домой, долго вертела ее так и сяк, несколько раз перечитывала адрес: точно — мне! Так и не придя к определенному выводу, я с интересом взялась изучать экзотическое для меня печатное издание.

Случай с литовской газетой, неизвестно какими путями залетевшей в мой почтовый ящик, меня весьма заинтриговал. Особенно занимал вопрос, откуда им известен мой адрес и вообще сам факт моего существования? Не надумав ничего определенного, я наконец решила, что прибалты рассылают свою газету по всему миру ради рекламы и мой адрес попал им случайно. Объяснение выглядело правдоподобно, и я быстро выкинула из головы этот забавный случай.

На дворе стоял уже октябрь, и погода была премерзкая. Я разболелась и старалась отсидеться дома, чтобы привести себя в норму. И тут, ровно через неделю, в почтовом ящике обнаружился еще один номер «Молодости Литвы», аккуратно сложенный вчетверо и перевязанный бумажной лентой с адресом. Это стало уже походить на систему, и я принялась наводить справки. Подписаться на литовскую газету в нашем городе оказалось невозможно, следовательно, подписка — а что это именно подписка, я уже не сомневалась, когда по прошествии еще трех недель разом получила сразу три номера газеты, очевидно, в связи с нелетной погодой — была оформлена на мое имя непосредственно в Литве. Теперь меня занимали два вопроса: во-первых, почему подписали именно на литовскую газету, а не, скажем, на узбекскую или эстонскую? И, во-вторых, если это чья-то дурацкая шутка, то чья конкретно?

Было у меня одно подозрение. Есть среди моих знакомых некий Сергей Петрович, весьма гораздый на всякие шутки и розыгрыши. Хотя, насколько мне было известно, в Прибалтику его в последнее время не заносило. Но ведь мог же кто-то и подбить его на такой трюк! В общем, когда «Молодость Литвы» стала приходить еженедельно, я начала всерьез на него наседать. Ну не нравится мне, когда в жизни происходит нечто, чего я не понимаю! А в те времена я еще свято верила в логичность окружающей действительности, полагала, что любые события можно объяснить рационально и ничего экстраординарного ни с того, ни с сего произойти не может.

Как же я ошибалась!..
Поначалу Сергей Петрович все начисто отрицал: ничего он не знает, не понимает, ну а если со мной творится всякая ерунда, то лично он к этому отношения не имеет. При этом он надо мной всячески насмехался и вообще резвился вовсю. Доказать его причастность было невозможно, и я от него отвязалась. Продолжая, между тем, получать чертову газету и пытаясь провести тщательное расследование по всем возможным каналам, я не придумала ничего лучшего, как снова насесть на Сергея Петровича с обвинениями в том, что это все-таки он подписал меня на литовский еженедельник. И опять он от всего открещивался. Правда, в конце концов припомнил, что еще по весне встречался с человеком из Литвы, знакомым его знакомых, которому в разговоре, кажется, порекомендовал прочесть одну мою старую повесть, наделавшую в свое время много шума, и что не исключает, что этот его знакомый знакомых по фамилии Гаркаускас, человек весьма своеобразный, мог из каких-то неведомых соображений подписать меня на литовское издание.
 
— Ну да, — сказала я, — чтобы я повышала свой дремучий сибирский уровень на фоне их литовского возрождения.

— Это вполне возможно, — согласился Сергей Петрович. — Хотя о его резонах мне судить сложно, ибо, повторяю, господин он неординарный.

— Что ж, Гаркаускас, так Гаркаускас… — раздумчиво произнесла я. — Хорошо уже то, что газета на русском языке, а не на литовском, или, там, японском.
Ну а еще примерно через неделю я открыла свой почтовый ящик и обнаружила толстенную газету. Достала — и остолбенела, потому что были в ней сплошь иероглифы. Я вертела удивительную газету и ровным счетом ничего не соображала. Дома бросила газету на стол. Малость придя в себя, вспомнила, как сказала Сергею Петровичу: хорошо, мол, что не на японском — и рассмеялась. И где он только ее раздобыл?! Почти успокоенная, я внимательно рассмотрела газету. Но что в ней можно было понять, когда одни иероглифы в столбик и только три предложения на английском языке на первой полосе? Да и они, будто специально для меня подобранные: «Вы не будете плакать, не правда ли?» Нет, говорю себе, кажется, вслух, — плакать не буду. Второе — что-то насчет летающей тарелки, которая во дворе приземлится. Не больше и не меньше! А третье — про привидений то ли в соседнем подъезде, то ли в соседнем доме… Впечатляюще, чего там! Самое противное, что фразы эти пророческими оказались. Но это уже другие истории.

Отчего получение газеты с иероглифами повергло меня в шок — сегодня трудно сказать. Скорее всего сработал эффект неожиданности. Разглядывая картинки и фотографии, я пришла к выводу, что издание все-таки японское. Не то чтобы я запросто могла отличить японские иероглифы от китайских, но в выходных данных обнаружилось слово «Токио» на английском языке, а так же число, месяц и год выхода еженедельника. Самое поразительное состояло в том, что газета была свежая, то есть напечатанная буквально два дня тому назад. Снова в памяти отчетливо всплыл разговор с Сергеем Петровичем про литовскую газету и мои слова: «Хорошо, что не японская». В процессе изучения таинственно попавшей в мой ящик газеты я все больше злилась на Сергея Петровича. Наконец накрутила себя так, что позвонила ему домой, — а дело было в субботу, — и высказала все, что про него думала. Думала же я плохо. В основном, это сводилось к тому, что он окончательно зарвался и, главное, — откуда выкопал в Новосибирске свежую японскую газету?
Сергей Петрович свое участие в данном событии снова полностью отрицал и вроде бы сам пребывал в изумлении. Более того, убеждал меня, что в нашем городе достать подобное издание попросту невозможно. Поверить я ему, конечно, не поверила, но зерна сомнения он в мою душу заронил. В те годы я частенько покупала в киосках иностранные газеты на французском, английском, польском языках и, действительно, не попадалось ни одной газеты с иероглифами — такое чудо я сразу бы отметила.

И настолько меня выбила из колеи эта дурацкая история с японской газетой, что ни работать, ни даже думать ни о чем больше я в тот день просто не могла. Такое состояние было, словно по голове чем-то оглоушили. Плюнула я на все, позвонила подруге своей Наташе и вместе с чертовой газетой отправилась к ней в гости. Изучали мы экзотический сей экспонат, попивая сухое вино и закусывая дымом болгарских сигарет, со всех сторон, и в конце концов Наташа предложила показать газету своей сослуживице Ольге, мать которой после революции жила в Харбине, знает китайский язык, немного понимает по-японски. На том и порешили.

Стоит отметить, что Наташа с Сергеем Петровичем знакома и тоже заподозрила в странных событиях, о которых я рассказываю, его туманный след. «Может, ему как психиатру интересно за твоей реакцией понаблюдать?.. Он, конечно, отрицает, но ведь сама знаешь, что он шутки шутить горазд!» — предположила она.
Мне и самой очень бы хотелось так думать, да только концы с концами не совсем сходились. Когда я говорила с Сергеем Петровичем по телефону, мне показалось, что он озадачен не меньше меня, и даже более того — заинтригован происходящим. Но если не его рук дело, то откуда на мою бедную голову свалилась эта проклятая газета? Вот если кто-то подслушал наш с ним разговор, потом раздобыл свежую газету с иероглифами и подбросил в мой почтовый ящик, тогда… Но, повторяю, достать свежую японскую газету в Новосибирске в начале 90-х годов было практически невозможно.

Удивительно мерзкое состояние возникает, когда происходящее вокруг вдруг утрачивает привычную определенность, становится размытым, неуловимым, когда причинно-следственные связи обыденной реальности внезапно распадаются, и оказываешься лицом к лицу с чем-то непостижимым, значит, пугающим. Из-за вуали повседневности за тобой словно бы наблюдает сам демон Астарот. А ты не можешь дать никакого разумного объяснения громоздящимся одна на другую случайностям. Короче, сплошная чертовщина!
Наташа отнесла газету на работу. Недели через две мать Ольги вернула и даже что-то перевела. Газета оказалась обычным японским еженедельником либерального толка с новостями политики, культуры, спорта и даже с телевизионной программой. На этом все вроде бы и успокоилось. Словно и не было ничего.

Морозы крепчали. День сделался совсем коротким. В одно такое холодное декабрьское утро в дверь моей квартиры позвонили — телеграмма. Я расписалась в получении, развернула ее и — ошалела. «Пьем здоровье Альдоны. Проездом. Гаркаускас, Лебединскас, — гласило послание. Ничего не понимая, я еще раз внимательно прочла текст — все правильно. Повертела в руках телеграмму — отправлена ранним утром с Новосибирского вокзала, адрес и фамилия — мои, вот только имя почему-то — Альдона…
И снова я ужасно разозлилась… на Сергея Петровича. Опять его идиотские шутки! Мало ему японской газеты (а в глубине души я продолжала считать его к тому событию причастным) — надо еще поизгальничать!

Почему я опять «перевела стрелки» на Сергея Петровича? Пожалуй, единственным поводом было местоположение его клиники, которая находилась возле вокзала. Другими словами, он имел возможность по дороге на работу отправить эту злополучную телеграмму. Хотя… не в шесть же утра он ее отбил! Ведь еще девяти не было, когда, подняв меня с постели, принесли телеграмму. Но в тот момент такого рода рациональные резоны в мою голову не шли. Да и никак не укладывалось у меня в мозгу, что какие-то мифические Гаркаускас с Лебединскасом, проезжая мимо Новосибирска, ни с того, ни с сего будут отбивать незнакомому человеку телеграфное послание. Слишком уж странно это выглядело.
Я позвонила Сергею Петровичу и довольно резко высказалась насчет его неправильного поведения и сомнительных шуточек. Он долго не мог понять, с чего я завелась и что, собственно, произошло, а когда, наконец, сообразил, — с возмущением отверг мои инсинуации по поводу его участия в отправлении телеграммы и даже намекал на то, что будто на почве литовцев у меня поехала крыша. В конце концов, он тоже завелся, сообщил, что занят и нечего морочить ему голову всякими там литовцами: были, наверное, пьяные, вот и поздравили.

«Так они еще и пьяницы!» — почти завопила я — Мало того, что сумасшедшие, так еще и алкоголики! И почему, собственно, Альдона?!»
Мои возмущенные вопли Сергея Петровича, кажется, здорово позабавили, однако общение наше он быстренько свернул под предлогом, что к нему пришли люди.
Сказать, что Сергей Петрович — человек необычный, значит, не сказать ничего. Вокруг него существует какое-то поле, провоцирующее странные, а то и прямо-таки невероятные события. Не то чтобы он сознательно подготавливает их или слишком уж стремится к чему-нибудь экстраординарному, однако сгущающуюся вокруг него чертовщину обожает и приветствует. Ему импонирует все не поддающееся рациональному объяснению, зато в иррациональных ситуациях он чувствует себя, как рыба в воде. Потому-то, видимо, моя история с Литвой доставляла ему истинное удовольствие.

А история эта между тем продолжала раскручиваться. Газета «Молодая Литва» приходила с завидной регулярностью, и я читала ее с пристальным интересом, проникаясь свободолюбивыми настроениями литовских трудящихся масс. С деньгами в ту пору у меня было туго, другую прессу я не получала, и потому иногда создавалось впечатление, что обитаю я не в Сибири, а в Прибалтике, знаю ее политические и культурные новости лучше, нежели местные. В моем сознании происходил какой-то сдвиг, и начинало казаться, что жизнь сибирской глубинки самым непосредственным образом связана и переплетена с жизнью маленькой прибалтийской республики.

Однако никаких известий о Литве и Гаркаускасе больше не поступало. Сергей Петрович этими вещами тоже особо не интересовался, лишь порой подшучивал надо мною. Я вяло огрызалась: нечего разных психов на меня насылать.

Минуло чуть больше месяца. Начался новый год. Газета продолжала появляться в моем почтовом ящике — значит, кто-то в Литве снова подписал меня на нее. На сей раз я восприняла это спокойно, даже с юмором. Мне, пожалуй, даже хотелось, чтобы она приходила. В ней можно было найти много такого, чего не встретишь в нашей прессе. Сергей Петрович, хоть и продолжал надо мной подсмеиваться, газеты эти тоже брал и почитывал.

Поскольку после получения странной телеграммы ничего такого больше не происходило, я начала успокаиваться, расслабляться. Вот тут-то и вмешался Сергей Петрович, который отчего-то заскучал и вознамерился развеяться за мой счет. Однажды вечером он позвонил и принялся расспрашивать, что новенького в Литве и как поживают Гаркаускас с Лебединскасом. Мне же как раз было не до шуток — преследовали разные болячки. И вот в такой не очень удачный момент моего существования Сергей Петрович и прорезался.
Надо заметить, что у нас давнее с ним знакомство. Мои «завихи» его нисколько не смущают, и у меня даже есть подозрение, что я его интересую не только с точки зрения приятельских отношений, но и — как бы это поделикатнее выразиться — с профессиональной стороны. Я для него нечто вроде полигона по изучению подсознания, личностных особенностей и проч. Меня это, впрочем, не угнетает. Он — истинный ученый, и если иногда удовлетворяет за мой счет свой естествоиспытательский интерес — так ведь и у меня к нему свой интерес имеется! Что привлекает? Дьявольщина меня в нем привлекает! Точнее не скажешь дьявольщина!
От звука телефонного зуммера я подскочила, как от удара электрическим током.
— Ну-с, — произнес Сергей Петрович, — как поживаешь? Как поживают твои литовские друзья?
И в голосе его мне послышался завуалированный оттенок садизма.
— Ваши литовские друзья! — отозвалась я тоном гранитной глыбы.— Как они там — не в курсе. Из братской Литвы что-то давно нет известий.
— Вот-вот, и я о том же! — согласился он. — Дай, думаю, позвоню Аглаиде — может, она что новенькое из Литвы слышала? Получается — ничего.
Говорил он вполне серьезно, и интонация была этакая отечески-сочувственная. А уж она мне была знакома до ужаса — в ней всегда крылась самая изощренная издевка. Хотя придраться по существу не к чему.
— Нет. Ни-че-го! Абсолютно! — с удовлетворением подтвердила я. — И в дальнейшем надеюсь на отсутствие оттуда известий.
— Н-да… — пробормотал он задумчиво. Только должен тебе сказать: что-то такое в воздухе носится… Предчувствие у меня, если хочешь, возникло: скоро твои литовские друзья появятся…
Ой-ой-ой! — тихонько заскулила я. Вот этого как раз не надо! Без них мозги набекрень. У меня сейчас, знаете ли, самый разгар творческого процесса — сама не знаю, в каком мире нахожусь: реальном, или воображаемом. Только ваших литовских друзей мне теперь и не хватает!..
— Скорей твоих, — ехидно поправил Сергей Петрович, выделив голосом слово «твоих». — Не мне же газета из суверенной Литвы приходит!
— Пусть моих, — легкомысленно согласилась я, — Только, сделайте одолжение, не поминайте их всуе, а то, неровен час, объявятся, как те черти из табакерки.— В телефонной трубке послышался довольный смех Сергея Петровича, и я тотчас разозлилась. —И вообще, хватит вам каркать! Не на мою, а на вашу зловредную голову пусть валятся эти пресловутые литовцы! Одного не пойму как вам это удается? Едва помянете про них — нате вам! — возникают прямо ниоткуда. Будто из воздуха материализуются. Не возьму только в толк: вы их наподобие духов бесплотных вызываете, и они уже здесь материализуются, или же они вам оттуда телепатические волны посылают?
А на следующее утро растерянный Сергей Петрович позвонил мне и сообщил, что к нему в клинику прибыл господин Дембинскас, вот только что прилетел и с чемоданчиком прямо к нему и заявился. Я долго и злорадно хохотала над недоумевающим Сергеем Петровичем, потому что теперь настал его черед разбираться с литовской чертовщиной. А когда положила трубку, сама задумалась: что за мистика, в самом деле?.. Ведь только вчера поминали литовцев — и, пожалуйста, — явление с чемоданчиком!
Холод на улице был собачий, к тому же, а городе свирепствовал грипп. Бедняга Дембинскас прочитал в обществе «Знание» две лекции, подхватил инфлюэнцу, малость подлечился и отбыл обратно в Литву. Самое любопытное мне поведал позднее Сергей Петрович, заглянувший однажды на огонек.
— Знаешь, — рассуждал он, дегустируя кофе и вперив в меня гипнотический взор сине-фиолетовых глаз, — можешь, разумеется, смеяться, сколько душе угодно, только в этом внезапном появлении моего литовского коллеги кроется некая странность… Говоря откровенно, неясно, зачем он сюда приезжал.
— То есть как зачем? — почти натурально удивилась я, сделав невинные глаза. — Человеку страсть как захотелось прочесть пару лекций в обществе «Знание» — вот и прилетел. Всего-то шесть часов лету!..
— Издевайся, издевайся, — добродушно отозвался Сергей Петрович и задумчиво продолжил: — Я ведь даже пытался с ним на эту тему поговорить, но не добился вразумительного ответа. И в обществе «Знание» его не ждали… Нет, лекции у него были запланированы, но на март…
Я противно захихикала:
— Все понятно! Вашего Дембинскаса в Новосибирск черти принесли! Потому-то внятно и не мог ничего объяснить.
— Да-а… — протянул Сергей Петрович, отставляя чашку, — твое резюме, конечно, вполне идиотское, однако в нем что-то есть…
— Несколько приобидевшись на «идиотское», я отложила объяснение по этому поводу для другого раза и спросила:
— Неужели нельзя было у него деликатно поинтересоваться, что и как? Ну не просто же взял — и приехал. Должна быть какая-то причина…
— По-твоему, я должен был напрямую спрашивать, зачем он прилетел? — с раздражением заметил Сергей Петрович. — Это, между прочим, некультурно. Ну а на деликатные намеки мои, даже под коньячок, он ответа увиливал. У меня создалось впечатление, что он с а м н е п о н и м а е т, какого дьявола его занесло в Новосибирск.

Я засмеялась. Больно уж дурацкая ситуация вырисовывалась: то мой незримый Гаркаускас вкупе с Лебединскасом, теперь вот Дембинскас с чемоданчиком прямо с неба валится. И самое отвратительное, что ничего ровным счетом нельзя нормально объяснить. Никакой логики ни в событиях, ни в поступках людей не просматривается. Прямо-таки фантастика!

Покидая меня в тот вечер, Сергей Петрович выглядел весьма озадаченным. Да и мне, откровенно говоря, было не по себе.
Оставшись одна, я вновь попыталась осмыслить складывающуюся ситуацию или подвести по нее какую-нибудь рациональную основу, но ничего путного в голову не приходило, поэтому я сказала себе: будь, что будет, принимай все, как есть, без объяснений и рефлексий! Да и как объяснишь, что в жизнь мою ворвалась именно Литва, а не Еврейская автономная область, к примеру? И еще продолжало точить недоверие. Все казалось, что сам Сергей Петрович каким-то хитроумным способом устраивает эти странные коллизии. Причины для сомнений были. Ведь никого из загадочных литовцев я в глаза не видела, а лишь слышала об их посещениях из его уст. А телеграмма? Он отправил. А газета? Попросил выписать кого-нибудь из знакомых в Литве. Другой вопрос — зачем?.. Да хоть бы и поразвлечься! Посмотреть, как у меня съезжает крыша! Но не слишком ли много усилий пришлось бы ему предпринять, чтобы заморочить мне голову?.. У него кафедра, лекции, монографии пишет… Нет, что-то здесь не так!.. Ах, да и черт с ним со всем — литовцы так литовцы!..

После явления Дембинскаса обществу «Знание» литовская флуктуация сама собой рассосалась — словно не было ничего. А в марте Сергей Петрович отправился читать лекции в Вильнюсском университете. Потом он с удовольствием рассказывал мне и про Старый город с его средневековыми строениями, и про прекрасные фрески в университете, выполненные по мотивам древнелитовских сказаний. Мне он привез в подарок книгу на русском языке известного литовского писателя, которую мне якобы передала его знакомая, тоже психиатр, Александравичюте. Когда я резонно поинтересовалась, с чего бы это незнакомый человек дприт мне книги, Сергей Петрович только плечами пожал и пояснил, что беседовал с ней о литературе и что ученая дама называла меня на литовский манер Альдоной и утверждала, будто встречалась со мной в Вильнюсе. Тут пришла моя очередь пожимать плечами — в Вильнюсе я сроду не была. И вообще, отвяжитесь от меня с этим Вильнюсом!..
Зима, благодарение Богу, миновала, и на пребывающий в анабиозе город обрушилась бурная весна. Ах, как все разом преобразилось, оживилось, забурлило! Вдоль тротуаров по мостовой неслись потоки талой воды — шумные, грязные и экологически опасные. Горожане высыпали на улицы и бродили, словно пьяные, оттаивая под яркими лучами весеннего солнышка. Яростно дрались и орали боевые песни грязные ворбьи, принимали первые ванны в лужах замурзанные голуби. А кошачьи концерты по ночам не одного горожанина вынуждали на чем свет стоит костерить неистребимое кошачье племя.

Первая весенняя газета из Литвы была посвящена Казюкасу, который отмечается 2 марта, имеет веселый ярмарочный оттенок и, очевидно, напоминает нашу русскую Свистопляску. Своего рыжего кота-бродягу Тарзана, закалившегося в кошачьих битвах, я переименовала в Тазюкаса и всегда смеялась, когда, отощавший после своих похождений, он кидался на вареную рыбу в его плошке, а потом мирно укладывался дремать на паласе посреди комнаты,
Я тоже оживала после долгой зимы с бесконечными простудами и болезнями. Бесцельно шаталась по улицам, наслаждаясь ясным, синим небом и горячим солнцем. Удовольствия не портили даже горы вытаявшего из-под снега мусора. Ни витаминная недостаточность, ни весенняя депрессия не мешали ощущению прилива животворных сил, когда внутри что-то бродит, торкается и закипает, и появляется желание экстравагантно выглядеть, поменять прическу, мужа или любовника. А то и сорваться в дальние страны — ну чтобы совсем в дальние, к черту на рога!
В апреле похолодало. Хрусткий ледок затянул лужи, разом умолкли промерзшие ручьи. Солнце, однако, наяривало вовсю, день и потому светлыми вечерами совершенно не хотелось спать.
Однажды вечером позвонил Сергей Петрович и сообщил, что из Литвы мне передали посылку. Я от души расхохоталась — ну не отпускает меня Литва! — и спросила, кто именно передал.
— Александравичюте, — был ответ.
— И что в ней имеется?
— Кофе и книги, — деловито проинформировал он.
Насчет кофе, как и насчет всего остального, тогда была напряженка, поэтому неожиданному подарку я вполне искренне обрадовалась.

— А вы уверены, что посылка мне? — поинтересовалась я.
— Тут написано: для Альдоны…
— Я же Аглаида, а не Альдона! Наверное, она меня с кем-нибудь перепутала.
— Ну не знаю, — уже с раздражением отозвался Сергей Петрович. — Никакой другой Альдоны среди моих знакомых нет. Кстати, тут она пишет в письме, что хотела бы тебя усыновить…
Я просто дара речи лишилась.
— Чего молчишь-то? — после затянувшейся паузы спросил он.
— Что она хочет? — осторожно переспросила я, подумав, что ослышалась.
— Она желает тебя усыновить.
— Удочерить, — поправила я машинально.
Мысли мои сразу пришли в полный сумбур. Да и могло ли быть иначе, если совершенно незнакомый человек из неведомой Литвы ни с того, ни с сего собирается вас удочерять!.. — Послушайте, — заговорила я наконец после продолжительного молчания, — ведь это чистейший бред! Сами подумайте, ради чего неизвестная мне женщина, которую я в глаза не видела и, полагаю, не увижу, вдруг взялась бы за мое удочерение?
— А что тут такого? — невинным тоном произнес Сергей Петрович. — Наверное, ты ей понравилась, и она решила сделать доброе дело.
— Да идите вы в болото! — взорвалась я.— Сами можете удочеряться или там усыновляться! А я живу тихо, никого не трогаю, — откуда на мою голову эти литовцы? Это все вы их на меня натравливаете!

— Никого я не натравливаю, — обиженно заявил он. Посылка вон на диване лежит — приходи и забирай свой кофе. И вообще, сама разбирайся со своими литовскими знакомыми! — и бросил трубку.

Кофе я забрала на следующий день и потом долго пила его, поминая добрым словом неизвестную «удочерительницу». А Сергею Петровичу сказала, что у меня создалось впечатление, будто в Литве проживают одни сумасшедшие, хотя, впрочем, возможно, я и сама уже свихнулась и чего-то не понимаю, и потому у меня к нему слезная просьба: помочь разобраться в ситуации, только как-нибудь осторожненько, чтобы никого не обидеть. Сергей Петрович, разумеется, пообещал, но глаза у него при этом искрились, в них прыгали чертики и мне показалось, что ему едва удается сдерживать смех. Однако мне было совсем не до веселья: вокруг творилась форменная чертовщина, и я была в ее эпицентре.
Как и следовало ожидать, попытки Сергея Петровича что-либо прояснить результата не дали.

Начало короткого сибирского лета было отмечено настоящим сиреневым буйством. Кусты сирени распространяли вокруг умопомрачительнейший аромат. Установилась тридцатиградусная жара, словно лето пыталось ею восполнить недостаток своей длительности. Я часто ездила на реку, загорала, купалась. Литовцы выветрились из головы, словно их и не было. По возвращении домой, я время от времени обнаруживала в своем почтовом ящике не свойственные его назначению предметы: монетки, например. А однажды извлекла книгу о происхождении алтайских народов. Разумеется, без дарственной надписи. К странноватым этим дарам я относилась легкомысленно. Иной раз пытала на сей счет, правда, не сильно настойчиво, Сергея Петровича, пыталась задавать наводящие вопросы своим знакомым, которые, хоть и смотрели на меня настороженно, но пальцем у виска пока не крутили. Пришлось отложить расспросы до лучших времен, да и зачем забивать голову подобной ерундой, когда лето в самом разгаре.

Но лето, увы, пролетело, словно зеленый экспресс, и вот уже осень — холодная, промозглая, с бесконечными дождями и ранними заморозками. Отопление дома долго не включали. В квартире обосновались холод и уныние. В глубоком унынии пребывала и я, сведя близкое знакомство с осенней простудой.

Третий день у меня держалась температура, болела голова, лихорадило, и я, угревшись под двумя одеялами, тихонько дремала.
Когда возле дивана яростно зазвонил телефон, я приоткрыла глаза и с отвращением уставилась на него, не имея ни малейшего желания вылезать из угретой постели. Но телефон звонил все настойчивее, и это заставило меня взять трубку.
— Алло! — послышался голос Сергея Петровича. — Алло!..
— Слушаю, — отозвалась я с тяжелым вздохом.
— Алло, Вильнюс, ответьте! — продолжал развлекаться он.
— Вильнюс на проводе, — с квелой ехидцей отозвалась я
Он, однако, продолжал талдычить свое:
— Вильнюс, Вильнюс, ответьте!..
— Да здесь я Сергей Петрович, здесь! уже с раздражением сказала я. — Не до шуток мне, болею.
Нет! Твердит свое: Вильнюс, Вильнюс!.. И вдруг связь оборвалась.
Я уже достаточно накалилась – вытащил бедную больную женщину из теплой постели, еще и издевается! — И принялась накручивать его домашний номер, благо было воскресение.
— День добрый, Сергей Петрович! — сварливо произнесла я. Привет из Вильнюса!
— Из какого Вильнюса? — разыграл он удивление.
— Да из вашего любимого! — обозлено сообщила я. — Лежу себе, никого не трогаю — нашли время измываться. Что вы хотели?
— В каком смысле? — продолжал он изображать невинную овечку.
— Сергей Петрович, металлическим голосом проговорила я. — Мне не до шуток. Только что вы мне звонили, долго бубнили про свой Вильнюс — и отключились. Вот я и спрашиваю: что вы, собственно, хотели? Зачем мне звонили?
— Да не звонил я тебе! — фыркнул он, словно рассерженный кот. — Я тоже вот сижу, работаю, никого не трогаю — у меня завтра лекция. А тут ты со своими дурацкими заявлениями…
— Это у меня дурацкие заявления?! — окончательно взбесилась я. — Минуту назад вы мне звонили! Вильнюс, Вильнюс, ответьте!.. — передразнила я его интонацию.
И не думал, — уперся он — может, ты меня с кем-то перепутала?

Тут уж я совершенно озверела: что он себе позволяет! — и высказалась на эту тему достаточно определенно. Он не остался в долгу — и мы расстались чуть ли не врагами.
Пребывая в растрепанных чувствах, я даже почувствовала себя лучше, вылезла, наконец, из-под одеяла, глянула на часы: два пополудни — значит, пора бы и перекусить, и направилась на кухню. Запихала в себя совершено безвкусную овсянку, заварила кофе и принялась глоточками прихлебывать горячий напиток, запивая им таблетки. Злость на Сергея Петровича мало-помалу улетучивалась, а я постепенно обретала способность соображать. Ну не может нормальный человек так представляться! Иначе он был бы великим актером, но никак не профессором психиатрии… Но если он не звонил… Да нет, я точно слышала его голос! Слышала отчетливо, так что не могла ни с кем перепутать. Н-да… Занятная ситуация… Тогда, получается, мне прокрутили магнитофонную запись с его голосом?.. Разве случайно… Я невольно усмехнулась: вот это мило! Значит, нужно выяснить, был ли у него разговор с Вильнюсом в ближайшие дни…
А вечером Сергей Петрович соизволил позвонить сам.
— Ну что у тебя там опять с Вильнюсом? — добродушно поинтересовался он.
И я спокойно обрисовала ему суть дела.
— Действительно странно, — задумчиво согласился он. — Только сегодня я ни с кем не разговаривал, работал весь день.
— А вчера или позавчера?
— Верно. Позавчера говорил с Вильнюсом! Несколько раз связь прерывалась и, помнится, я повторял: Вильнюс, Вильнюс…
— Видите! — обрадовалась я. А сами клялись и божились, будто не разговаривали!
— Так это вон когда было! А ты утверждаешь, что общалась со мной по телефону сегодня.
— Не стоит вдаваться в детали, прервала я его. — Очевидно, вашу беседу записали и потом мне прокрутили — случайно или же нарочно. Точнее, отрывок из беседы.
— Черт знает, что творится! — возмутился он. — Мало того, что записывают — еще и транслируют!
— А вы жалобу напишите, — сладким голосом посоветовала я. В госбезопасность. Так, мол, и так, подслушивают некоторые злодеи. Прошу принять меры! Любопытно, ответят вам, или нет?
—Может, это связь так работает? — без особой уверенности предположил Сергей Петрович.
— Ага, с двухдневным опозданием! И где это ваш голос двое суток обретался? Наверное, со спутника на спутник ретранслировался, пока на мой аппарат не залетел.
— Ну, хватит тебе насмехаться, — сказал он. — Почему-то ни с кем другим подобное не происходит — только с тобой. И снова эта Литва прилепилась…
— Во-во, — рассмеялась я, — очередной привет от литовских товарищей! несколько запоздавший, — но что нам сорок восемь часов!

Мы еще малость друг друга поподкалывали и разъединились.

И снова этот занятный случай довольно быстро забылся. Наполненная работой, суетой и разными неприятностями жизнь шла своим чередом. И в этой обычной моей жизни не было места Литве.

Морозы и метели, свалившиеся на наш город в середине ноября, не слишком располагали к прогулкам, и потому я сидела дома, работая до полного отупения. В тот день я поднялась из-за письменного стола, когда за окном была уже глубокая ночь. Я взяла телевизионную программу, принялась изучать ее и внезапно обнаружила документальный фильм под названием «Старый Вильнюс». Невольно усмехнувшись — ну прямо для меня! — я торопливо включила полуживой телевизор.

Странный это был фильм, нетипичный какой-то. Впрочем, в ту пору литовское кино отличалось яркой индивидуальностью. Режиссер, фамилии которого я так и не узнала, задался целью познакомить нас со Старым городом, разменявшим уже не одну сотню лет, с тем городом, здания которого были возведены еще во времена чуть ли не Тевтонского ордена. Этот город ушедших веков, словно призрак, существует одновременно во времени настоящем и в прошлом, он скрывает свое лицо за новостройками, прячет его от непосвященных. Проводником по таинственному городу был длинноволосый и бородатый субъект со старым, пожалуй, даже старинным чемоданчиком в руке. Он бродил по извилистым улочкам между каменных строений, выходил порой на широкую площадь и останавливался, потом открывал чемоданчик и доставал старую куклу-марионетку на нитях. Его пальцы привычно овладевали ими — и кукла оживала, осматривалась, заглядывала снизу вверх в людские лица, или же начинала танцевать. Странный тип с марионеткой составляли какую-то иррациональную пару, как бы дополняя друг друга, и будили в моей душе трудноопределимое, будоражащее чувство. Эта тряпичная кукла непостижимым образом оживляла дух Старого города, придавала смысл узким, стиснутым вековыми постройками улочкам, вымощенным булыжником. За кадром звучала старинная музыка, а человек не произносил ни слова. Вдруг, словно уловив только ему одному слышимый зов, человек укладывал свою куклу в чемоданчик и трогался с места. Заглядывал в один двор, другой… Вот остановился посредине перекрестка и бережно вынул марионетку, слегка пошевелил чуткими пальцами — она встряхнулась как-то очень по-человечески, склонила голову к тряпичному плечику и вдруг заглянула в самый объектив съемочной камеры. У меня аж мурашки по спине побежали.
«Как необычно и оригинально», — подумалось мне.

Я встала с кресла, быстро прошла в прихожую и набрала номер Сергея Петровича.
— Еще не спите? — спросила я из вежливости, хотя прекрасно знала, что он — неисправимый «сова».— Тут по второй программе занятный фильм про Вильнюс кажут…

С осознанием исполненного долга я вернулась в гостиную и только успела расположиться в кресле, как раздался телефонный звонок.
— Просто черт знает что! — без всяких предисловий разразился Сергей Петрович. — Ты хоть знаешь — кто это?
— Ну, Вильнюс… — осторожно сказала я.
— Да я не про город, а про человека! Это же твой Гаркаускас — с куклой.
— Не морочьте голову! — разозлилась я. — Вам везде
Гаркаускас мерещится!
— Точно тебе говорю — он! — эмоционально настаивал Сергей Петрович. — Можешь, конечно, не верить — дело твое. Но только это — он, собственной персоной!
— А разве он — артист? — удивилась я.
— Филолог он. Даже где-то преподавал литературу. Но, помнится, в Вильнюсе мне говорили, что он увлекается марионетками.
— Все-таки по телевизору человека сложно узнать, — осторожно заметила я.— Вы ведь на сто процентов не уверены?
— Уверен, — отрезал Сергей Петрович и отключился.

Я же рысью помчалась в комнату, чтобы хоть через телевизионный экран познакомиться поближе со своим призрачным преследователем. Разглядывая его с глубоко личной заинтересованностью, я не испытывала прилива энтузиазма, Он походил на лесного человека, по самые брови заросшего бородой, и с буйной, не знавшей щетки шевелюрой. Повстречай я такого в темном переулке — сразу ноги в руки и — тикать. А кандидат в Гаркаускасы уже общался в старинном дворце-колодце с местными аборигенами. Те почем зря крыли памятники старины, в которых им «посчастливилось» обитать, и родное правительство, потому что по причине старинности зданий оно запрещало приводить их в соответствие с современными жилищными стандартами. Потопите-ка всю зиму печку углем — тоже перестанете стесняться в выражениях!

Фильм закончился, и я замерла в ожидании титров. Их, однако, не последовало, они проскочили вначале, а я включила телевизор несколько позже. Я отправилась стелить постель. Взбивая подушку, неторопливо размышляла о том, что все-таки навряд ли я только что лицезрела неуловимого Гаркаускаса — слишком уж невероятно! Случайность на случайности! Надо было, во-первых, сунуть нос в программку, во-вторых, натолкнуться именно на этот фильм и, наконец, не так уж часто после дневного бдения за письменным столом я ночами смотрю телевизор. Нет, совершенно невозможное совпадение! Случайно включить телевизор — и сразу же натолкнуться на фильм, единственный персонаж которого — мой призрачный Гаркаускас. Это — за гранью реального! Конечно, опять Сергей Петрович резвится — не может не подразнить меня.

И тут опять зазвонил телефон.
— Ну что? —оживленно, если не сказать — взбудоражено спросил Сергей Петрович. —Разглядела своего Гаркаускаса?
— Не верю я вам, — мрачно отозвалась я. — И вообще, Гаркаускаса в природе не существует!
— Как это не существует! – изумился Сергей Петрович. — Ты же сама его только же видела! И телеграмму он тебе присылал, и газеты, очевидно, он выписывает…
— Давайте, давайте… скептически сказала я. Только ведь это вы утверждаете, будто он есть в реальности и вы даже знаете его. Я ж его сроду живьем не видела и не слышала. Только через вас и узнала, что в Вильнюсе живет такой человек. А почему я, собственно, вам верить должна?
— Как же это?.. — опешил он. — Ты его в фильме только чт о видела!
— Может, и не его вовсе…
— Его!
— Не его!— Ладно, успокойся, потом поговорим…
— А я совершенно спокойна. Литовцы появляются по осени… Как перелетные птицы… Ха-ха-ха!.. — и я положила трубку.

Вот уж действительно «ха-ха-ха!»… Так существует все-таки т чертов Гаркаускас в реальности, или это затянувшийся розыгрыш Сергея Петровича? В самом деле, меня можно было обмануть раз, от силы — два. Здесь же соединилось столько внешне никак не связанных событий, единственным общим звеном которых является Литва, что совершенно невероятно! Между этими событиями не просматривается никакой связи: они просто происходят в какой-то пространственно-временной точке — и баста! А почему происходят, в чем их смысл, и есть ли он вообще, или находится за гранью нашего человеческого понимания — это уже вопрос , как говорится, на засыпку.

Зима окончательно вступила в свои права. Морозы, однако, то и дело сменялись оттепелями, следом за которыми с севера накатывались очередные волны арктического холода, заставляя трепетать все живое. Я постоянно простывала, лечилась, и литовцы, больше пока никак себя не проявлявшие, не задерживались надолго в моей больной голове. И вся эта странная история, хоть и не забылась совсем, но отошла на десятый план. На литовскую газету, впрочем, морозы не действовали, и доставлялась она с завидным постоянством.

В марте вдруг что-то резко изменилось и в природе, и во мне самой. В городе царила еще самая настоящая зима, но в отдельные дни небо вдруг становилось по-весеннему синим и бездонным, а лучи солнца ощущались сквозь зимнее пальто, даже несмотря на десятиградусный морозец. Мой рыжий компаньон Тазюкас-Тарзан чуял приход весны всем своим кошачьим существом и прямо-таки сходил с ума по своим подвальным подружкам.
В один из таких весенних сибирских деньков зашел ко мне Сергей Петрович. Мы обсудили новости, а потом он словно бы ненароком упомянул, что совсем недавно случайно повстречал на моей родной улице имени Фрунзе — кого бы я думала — Гаркаускаса!
— Без Лебединскаса, надеюсь? — засмеялась я.
— Выглядел он того-с… не очень… — никак не реагировал Сергей Петрович на мое ехидство.
— В каком смысле? — слегка обеспокоилась я.
— В прямом. Заросший какой-то, с тряпичной сумкой. Вид, я тебе доложу…
— Видок у него вообще… — согласилась я, припомнив телефильм. — Лесной человек будто. А, может, он — лешак.
— Тебе бы только шутки шутить, — зловеще произнес Сергей Петрович. — Я вот боюсь, как бы он к тебе не заявился.
— С чего бы ему заявляться? — заволновалась я. — Мы не знакомы! В глаза его не видела!
— Ну и что? — давил он мне на психику. — Газету от него получаешь? Получаешь! Телеграмму он тебе присылал? Присылал! Придет — и поселится.
— Как бы не так! — возмутилась я. А Сергей Петрович откинулся удовлетворенно в кресле, добившись желаемого результата. — Это вы наслали на меня такое чудо в перьях — вот и разбирайтесь! а я ему и дверь не открою, если вдруг объявится. Направлю прямиком к вам. Ваш знакомый — пусть у вас и селится. И вообще, я его боюсь!
— М-да… — промурлыкал Сергей Петрович. — Человек он, конечно, со странностями… — его глаза при этом искрились и он прижмуривал их, словно довольный кот, только что отведавший сметаны. — Так что я вполне серьезно тебе говорю: если придет, не открывай. Кто знает, что ему в голову взбредет?
— Господи Боже! — взвыла я, по-настоящему испугавшись. — Да откуда же эта напасть на мою голову?! Чего его черти сюда-то притащили?.. И Дембинскаса тогда нелегкая принесла… — я уже не сдерживала эмоций. — И все вы! из-за вас все!!
— Не из-за меня…
— Из-за вас! Кто его на меня навел?
— Хоть думай, что говоришь! Не хотелось тебя расстраивать, да видно… —Сергей Петрович умолк, уставившись на меня своими магнетическими глазищами и садистски наслаждаясь моим почти паническим состоянием.
— Говорите, раз начали! — заорала я. —Что вы надо мной издеваетесь! Что еще случилось?!
— Да ничего особенного, — спокойно ответил он, получая явное удовольствие от моей психической реакции. — Чего ты так кричишь? До меня через знакомых дошли слухи, будто Гаркаускас тебя в Литве своей невестой представляет.
— Чего?! — аж задохнулась я.
— Мне тут на днях Александравичюте звонила по делу, она его немного знает. Спрашивала меня, правда ли, что у него в Новосибирске невеста? Почему-то она решила, что это — ты. Оказывается, Гаркаускас всем сообщает, будто ездит в Новосибирск навещать свою невесту Альдону.
— Мой Бог!.. простонала я. — Раньше я только подозревала, что он ненормальный, а теперь это совершенно очевидно. Псих натуральный! Если, конечно, Альдона — это я.
— Вероятно, ты. Во всяком случае, проживает Альдона на твоей улице.

От возмущения я потеряла дар речи и, оставив Сергея Петровича на время одного, вышла на кухню сварить кофе и немного прийти в себя.

Чашечка крепкого кофе, действительно, вернула мне способность здраво рассуждать.
— Да-а, ситьюэйшн… — вздохнула я, опускаясь в кресло. — Мало того, что с этой чертовой Литвой все происходит вне всякой логики, так теперь я еще и невеста…
— Ладно уж, не расстраивайся так, — посочувствовал отечески Сергей Петрович и отбыл чрезвычайно довольный собою.

В последующие две недели Гаркаускас так и не объявился и никоим образом не проявил себя в реальной действительности, и ко мне вернулось утраченное было чувство юмора. Я вспомнила, что героиней моей первой повести Леночкой увлекалось множество мужчин, которые неосознанно проецировали на меня выдуманный мной персонаж, а зачастую и отождествляли меня с ним. Видя во мне Леночку, они стремились к личному знакомству, однако пообщавшись со мной, быстро разочаровывались и больше не досаждали своими преследованиями. Были среди них и весьма упорные, но чтобы так, как Гаркаускас — это уже что-то запредельное!

Через полмесяца снова позвонил Сергей Петрович.
— Слушай, — без всяких предисловий начал он. — мне только что звонил знакомый психиатр из Фрунзе. К ним в больницу угодил твой Гаркаускас.
— Там ему и место… — рассеянно отозвалась я, почти не вникая в смысл сказанного. — Мне теперь не до Гаркаускаса. У меня кот поранился. Лечу вот.
— Бедный кот! — посочувствовал Сергей Петрович и сказал: — Хочу тебя коротко проинформировать. Гаркаускас рвется из больницы, хотя пришел туда сам.
— А мне какое дело?
— Он утверждает, что в Новосибирске у него невеста и просит отправить сюда.
— Этого только не хватало! — выдохнула я. — Скажите своему знакомому, что нет никакой невесты, что это — чистый бред!
— Скажу, конечно, — не слишком уверенно пообещал он. — И спросил после паузы: — А ты действительно с ним никогда не встречалась? Понимаешь, он рассказывает про невесту в Новосибирске с такой убежденностью, отношения ваши описывает…
— Да нет же никаких отношений! Не было, и нет! — прервала я его, уже готовая разрыдаться. — Незнакомы мы! В глаза его не видела и видеть не желаю!..
— Хорошо, хорошо… — примирительно заговорил он, будто уверившись в моей полной невиновности. — Я так и передам.
— Я осторожно положила трубку. Совершенная абсурдность происходящего ввергла меня в шок. Меня начала бить нервная дрожь. Чтобы успокоиться, я пошла на кухню перекусить и выпить кофе. Процесс поглощения пищи всегда действует на меня успокоительно. Занятая жареной картошкой, я не сразу расслышала телефонный звонок. Пришлось возвращаться в прихожую. Я взяла трубку и услышала незнакомый женский голос.
— Здравствуйте! — сказала женщина с мягким приятным акцентом.
— Добрый день!
— Извините, что беспокою вас… Я — сестра Андреаса.
— Какого Андреаса?
— Андреаса Гаркаускаса.
— А-а… очень приятно. — Приятно?.. Ничего себе приятность!
— Вы Альдона?
— Меня зовут Аглаида, — уточнила я. — А откуда вам известен мой номер телефона?
— Мне его Андреас дал.
— Понятно… Что вы хотели?
— Видите ли, мы его потеряли… Может быть вам что-нибудь о нем известно?
— Известно, — кратко подтвердила я. Ни психических, ни физических сил что-либо ей объяснять у меня не было. — Ваш брат сейчас находится в городе Фрунзе, в больнице. Мне об этом стало известно совершенно случайно. Я дам вам номер телефона Сергея Петровича. Позвоните ему, он обо всем осведомлен лучше меня.
Женщина поблагодарила и записала номер. Я положила трубку на рычаг и оцепенела. Все! — подумалось мне. — Теперь и она уверена, что я его невеста. Ведь если бы у меня с ним не было ничего — откуда мне все это знать?! Нет, это невыносимо!… Я едва не завыла в голос, но постаралась овладеть собой. К черту! Все к черту!! Выкинуть из головы этот бред! Или сама загремлю в психушку.

Ближе к вечеру снова прорезался Сергей Петрович.
— Я тут с сестрой Гаркаускаса разговаривал, — сообщил он. — Она откуда-то узнала мой телефон и расспрашивала про брата. Милая такая женщина… Мы с ней беседовали об Андреасе и о тебе. Она не сомневается, что ты его невеста.
— Надеюсь, вы отрекомендовали меня наилучшим образом? — с мрачным сарказмом сказала я. — А телефон ваш ей дала я. В конце концов, по вашей милости я попала в эту ирреальную историю.
— Не мог же я предвидеть заранее, что он на тебе помешается! — обиженно отозвался Сергей Петрович.
— Да не на мне, а на героине моей повести, которую вы порекомендовали ему прочесть! — обречено вздохнула я.— Но дело даже не в этом, Сергей Петрович… Не знаю, как сформулировать точнее… Ведь это все абракадабра, чертовщина какая-то! Таких совпадений и случаться-то не может… — продолжала я затравленно. — Ан нет — случаются!.. Ну, позвони она мне, когда я нахожусь в нормальном состоянии, и я бы спокойно ей объяснила, что с братом ее незнакома и вся история наших с ним отношений — плод его больного воображения. Так нет же! Она звонит в тот момент, когда я просто не способна здраво рассуждать. Все, что мне нужно — чтобы она от меня отвязалась!… Поэтому я быстренько выдаю ей сведения в телеграфном стиле и вешаю трубку. Ни о каких последствиях нашего разговора я не способна была думать просто физически.

— Да-а… — после недолгого молчания протянул Сергей Петрович. — Ситуация… Вполне в литовском духе.
— От всего этого у меня уже у самой чердак едет! В своем психическом состоянии начала сомневаться. Гаркаускас этот призрачный… А теперь выходит, что, кроме Лебединскаса, Александравичуте и Дебинскаса, о реальном существовании которых в этом мире я имею лишь косвенные данные, в природе есть еще и сестра Гаркаускаса. И теперь эта самая сестра совершенно уверена, что у брата ее в Новосибирске и в самом деле обретается невеста, — то бишь я!.. Кстати, вы не догадываетесь, откуда у нее мой номер телефона? Дал призрачный жених?
— Ну, раз он шастал по твоей улице Фрунзе, отчего бы ему и заодно номер телефона не выяснить? — произнес Сергей Петрович. — Как-никак ты его невеста!.. прибавил он не то чтобы с насмешкой, но с каким-то завуалированным удовольствием от всей этой мистической заварушки.
Разозлиться на него по-настоящему у меня недоставало сил, и после недолгого молчания я лишь униженно попросила:
— Если вдруг сестра позвонит вам еще раз, попытайтесь ей прояснить ситуацию, ладно?
— Можно попытаться, конечно… — без всякой уверенности откликнулся Сергей Петрович. — Только вряд ли она поверит.
— Не поверит, — поразмыслив, согласилась я с тоской. — Поди разные небылицы ей про меня плетет… — я глубоко вздохнула, — подробности нашего знакомства сочиняет… Или даже не сочиняет, а просто у него своя реальность… Он , наверное, параноик?
— Сложно сказать. Воображение может активизироваться при самых различных состояниях. Похоже, у него действительно собственное видение окружающего — иллюзорная реальность, в которую ты оказалась задействованной.
— Оставим это! — решительно прервала я его рассуждения. Но тут же не выдержала и поинтересовалась: — А сестра, случайно, не давала вам свой телефон: Я бы сама ей позвонила…
— Нет.
— Вот всегда так с этими литовцами! — в сердцах воскликнула я. Призраки какие-то: появятся — исчезнут. Будто волной их приносит. А начнешь концы искать — все уходит, как вода в песок.
Сергей Петрович рассмеялся, а потом сообщил, что Гаркаускаса отправляют из Фрунзе в Вильнюс в сопровождении санитара.
— Правильно, а то еще сбежит по дороге к невесте в Новосибирск! — заметила я с изрядной доле черного юмора.

Сергей Петрович расхохотался и положил трубку.

Конечно, что ему не смеяться? Можно сказать, бесплатный театр абсурда на дому. И пьеса в нем играется совершенно бредовая, в которой и Гаркаускас, и я, да и сам Сергей Петрович исполняем написанные неизвестным автором роли, не понимая сути происходящего.
Словно внезапно вспомнив, что на дворе весна, природа обрушила на город всю свою весеннюю мощь. Под напором горячих лучей чернели и оседали сугробы, смывая накопившуюся за долгую зиму грязь.

Поздняя весна неприметно перетекла в лето, которого так отчаянно дожидаются всегда сибиряки и которое — увы! — проходит слишком быстро. В августе вдруг похолодало, и начались затяжные дожди — вот уже и осень на дворе. И совсем скоро увядшую траву посеребрили первые заморозки, а в квартирах установился привычный для этого времени холод. И, как всегда в эти осенние неуютные дни, натянув свитер и брюки — меня уже основательно знобило, —я сидела дома и проклинала все на свете. Такой уж у меня характер: если я по каким-то причинам не могу работать, то пребываю в самом скверном расположении духа.

В таком сумрачном состоянии и застал меня свалившийся как снег на голову Сергей Петрович.

Мое явно демонстрируемое недовольство он попросту игнорировал. Я же с трудом сдерживала раздражение: просила ведь как человека — не являться ко мне без предупреждения! Собственный неприбранный вид меня чрезвычайно бесил.
Мое ворчание не произвело на Сергея Петровича особого впечатления. Удобно расположившись в кресле, он стал расспрашивать меня о здоровье, потом мы плавно перешли к беседе «за жизнь» и скоро, увлекшись, я совершенно позабыла про зачуханный свой вид и паршивое настроение. Но не тот человек Сергей Петрович, чтобы не позабавиться на свой оригинальный манер! Когда его необязательная легкая болтовня окончательно усыпила мою бдительность, Сергей Петрович, наконец, перешел к истинной цели своего посещения.
— Что-то давненько о литовцах не слышно, — бросил он пробный шар.
— Да, — без тени подозрения отозвалась я, — запропали куда-то. — Но тут же встрепенулась: — А что? Вы узнали что-нибудь?
— Это как посмотреть… — пожал он плечами и умолк, рассеянно глядя перед собой. — Может, кофе сваришь? Тонуса совсем нет…
Желание гостя — закон! Я отправилась на кухню. Колдуя над джезвой, я вдыхала чуть горьковатый аромат свежесмолотого кофе и пыталась понять, что же именно царапнуло меня в словах Сергея Петровича. Дело, пожалуй, даже не в словах, а в тоне, каким они были произнесены. Точно! именно интонация меня и насторожила. Слишком уж подчеркнуто-равнодушно заговорил он про литовцев.
Вернувшись в гостиную с кофейником, я, изображая полную безмятежность, словно бы невзначай, спросила:
— Почему вы вспомнили про литовцев?
— Так, сам не знаю… — простодушно отозвался он. — Помнишь, ты сказала как-то: «Литовцы, как перелетные птицы, появляются по осени…» На дворе как раз осень… — Сергей Петрович отведал свой кофе, удовлетворенно кивнул и уставился на меня не мигая, как филин.
— Нет, литовцы сгинули начисто, — медленно покачала я головой, не отводя от него пристального взгляда. — Сегодня, слава Богу, Литва — суверенное государство, и меня искренне это радует.

Я нехорошо ухмыльнулась и тоже отхлебнула кофе.
В молчании мы кушали напиток аллаха, время от времени поглядывая друг на друга. Я — все более взволнованно, Сергей Петрович — все более невинно. Это-то меня и пугало.
— Превосходно! — наконец высказался он. — Почти как в Турции, — и отставил чашку. Потом вздохнул и произнес с некоторым сомнением: — Все же стоит, пожалуй, тебя проинформировать…
У меня екнуло сердце.
— О чем вы? Да не тяните же, елки-зеленые!
Моя возбужденность пришлась ему по вкусу и своим коронным «отеческим» тоном он продолжал:
— Ну что ты волнуешься? Ничего страшного пока не произошло…
— Гаркаускас? Опять?! — выдохнула я с отчаяньем.
— А если и Гаркаускас? Дело-то житейское…
— Сергей Петрович… — буквально взмолилась я.
— Мне тут намедни приятель позвонил из Вильнюса, — заговорил он, наконец, нормальным тоном, — врач-психиатр. У него в больнице лежит твой Гаркаускас.
— И что? Да рассказывайте, не томите! — я уже была сама не своя.
— Он требует выписки из больницы…
— Ох, нет! — быстро перебила я его. — Пусть не выписывают! Ему лечиться надо серьезно.
— Не переживай ты так! — сочувственно сказал Сергей Петрович. — Да… Значит, требует выписки. Хочет продать свою квартиру в центре Вильнюса и перебраться в Новосибирск. Утверждает, будто у него здесь жена.
— О, Господи!.. — простонала я. — Уже жена…
— Вот его сестра и консультировалась с врачом, насколько ему можно верить. А врач позвонил мне, чтобы справки навести.
— Нет, только не это! —вскочила я с кресла и забегала по комнате. — Эка выдумал — квартиру продавать… Да что же это творится:.. У него бред все дальше развивается. Теперь вот уже жена… Смоется из вашей чертовой больницы и заявится ко мне. Скажет, что мой супруг, единственный, любимый…Что же мне делать-то, что делать?! — я прижала ладони к горевшим щекам и повернулась к Сергею Петровичу. — Не вздумайте его выпускать! Если он явится, я за себя не отвечаю! Я и вас потом из-под земли достану!
— Я-то здесь при чем?
— Вы, все вы!
— Да сядь ты! носишься, как летучая мышь! — приказал он. — Пей кофе!
Я послушно взяла чашку с остывшим кофе. В голове царил полный хаос. Что если этот полумифический Гаркаускас и в самом деле объявится?
— Ну, пришла в себя? — сварливо поинтересовался Сергей Петрович и в ответ на мой покорный кивок продолжал: — Разумеется, я буду говорить, что все утверждения Гаркаускаса — бред. Так что вряд ли он скоро выйдет из больницы. Если, конечно, не сбежит… — Замолчав, Сергей Петрович стал разглядывать меня с каким-то особенным выражением. Потом задумчиво сказал: — меня сейчас другое занимает: почему он помешался на тебе до такой степени?.. — и снова уставился на меня, как на музейный экспонат, пытаясь, очевидно, отыскать во мне те роковые черты, которые произвели такое ужасное действие на «впечатлительного» не в меру Гаркаускаса.
— Да не смотрите вы так! — слегка обиделась я. — Он до меня еще свихнулся! Я ему ничего не делала. Не привораживала, во всяком случае.
— И все-таки удивительно, — покачал головой Сергей Петрович. — Что на него с такой силой подействовало? А может, вы все-таки где-то встречались?
— Нет! Нет и нет!!
— Странно… Очень странно… — Сергей Петрович откинулся на спинку кресла и замолчал, о чем-то интенсивно размышляя.
— Я не мешала ему. Не до хорошего: мысли бы хоть собрать воедино! Кофе, вкупе с адреналином, выброшенным в кровь при упоминании о Гаркаускасе, создавало во мне весьма взрывоопасную смесь, и я еле удерживалась, чтобы не вскочить.
— А тебе не приходило в голову, — наконец заговорил Сергей Петрович, — что на ситуацию можно взглянуть и под другим углом? Несомненно, он тебя любит. По-своему… — он поднял руку. — Не перебивай! Любовь эта, согласен, своеобразная. Но вспомни «Гранатовый браслет» Куприна… Быть может, тебе тоже посчастливилось пробудить любовь, которая случается раз в тысячу лет!.. Возможно, он настолько боготворит тебя, что даже на глаза не хочет показываться… Ведь ваши отношения длятся не первый год…
— Да нет же никаких отношений! И не было! — я прямо-таки выпрыгнула из кресла и заметалась по гостиной. —В том-то все и дело!.. Готова даже согласиться, что это действительно какая-то невероятная любовь… Но ситуация-то фантастическая! Я постоянно оказываюсь в круговороте необычайных событий и совпадений, связанных с Литвой. Буквально из ниоткуда вдруг возникли Гаркаускас с Лебединскасом, потом «удочерительница», сестра Гаркаускаса, не говоря уж о развеселом празднике Казюкасе вкупе с газетами, которых я… И все это происходит помимо моей воли. И я совершенно бессильна перед такой напастью. — Я упала в кресло и развела руками: — Дьявольщина — и только!
Сергей Петрович задумчиво покивал головой.

Я глядела на него в немом отчаянье. Он тоже пристально смотрел на меня. И — голову даю на отсечение! — прямо-таки кайфовал от всей этой чертовщины. Если меня парализовал страх перед непонятностью и абсурдностью сложившихся обстоятельств, то Сергея Петровича вся эта фантасмагория попросту забавляла и даже тонизировала. Ему что — никто из Литвы не собирался к нему в качестве законной супруги…

И снова, пробыв пару недель в состоянии перманентного стресса, я мало-помалу успокоилась. Как уже неоднократно бывало до этого, литовская история, дав резкий всплеск, незаметно схлынула, рассосалась. Жизнь вернулась на круги своя. Бредовые события, связанные с литовской интервенцией в мою жизнь, за полтора года успели подзабыться, а фамилия Гаркаускас обрела нарицательный смысл для обозначения каких-либо абсурдных обстоятельств.

Но необычная эта история и завершение имела совершенно нетривиальное. На Рождество Сергею Петровичу вдруг позвонила госпожа Александравичуте. Беседовали о прошлом, вспоминали общих знакомых. На его вопрос о Гаркаускасе она сообщила, что он написал поэму и даже издал ее отдельной книгой. И поэма эта — о вечной любви между ним и Альдоной… Ну все, приехали… Благодаря Гаркаускасу я еще и вошла в литовскую поэзию.
— А что тебе не нравится? — подозрительно ласково спросил Сергей Петрович. — теперь ты героиня поэмы да не какой-нибудь, а о веной любви…
— Вероятно, в этом и состояла моя историческая миссия, — с нескрываемым сарказмом отозвалась я.

Перед мысленным взором в ускоренном темпе замелькали события моего удивительного заочного романа— я не выдержала и разразилась гомерическим хохотом. Отсмеявшись, с изумлением обнаружила, как мое «эго» буквально распирает от гордости и тщеславия. Не откладывая в долгий ящик, потребовала от Сергея Петровича достать книгу, ибо воспевание моей особы в стихах мне чрезвычайно льстит. Теперь уже расхохотался он, а, успокоившись, клятвенно обещал сказать об этом Александравичуте.
Сергей Петрович звонил ей на Новый год. Поздравил с праздником, пожелал всех благ, а заодно попросил прислать лично ему бесценное творение Гаркаускаса. Сообщая об этом мне, он долго и ехидно пытал, на кой ляд мне сдалась поэма на литовском языке — я ведь ее сроду не прочту. А вот и прочту! Достану литовско-русский словарь — и переведу. В виршах, между прочим, меня впервые воспевают!.. «Да, это аргумент серьезный… — противно хохотнул Сергей Петрович и ядовито прибавил: — К тому же — в виршах-то литовских!»

По прошествии нескольких месяцев я с прискорбием констатировала, что Литва осталась верна себе, — Александравичуте больше не проявилась. Мне так и не удалось подержать в руках венец современной литовской словесности, причиной создания которого была моя скромная персона. Впрочем, подсознательно я этого и ожидала. Ну не мог мой сакральный литовец материализоваться в реальности — хотя бы в виде стихотворных строк! Призрачный роман… Призрачный возлюбленный… Призрачная поэма… Литовская фантасмагория, одним словом!…