Досуг класса теоретиков

ДОСУГ КЛАССА ТЕОРЕТИКОВ

Преподобный Чарльз И. Шиди

Тёплым октябрьским днём в 5-30 пополудни Джон Бреснан закончил сгребать листья на заднем дворе, поставил грабли у заднего крыльца и вошёл в кухню, где только что появилась жена. Он поцеловал её и сказал:

- Заседание на факультете закончилось в четыре. Ты знаешь, вопрос всё тот же – много грантов за математику и физику. Но почему не дают за языки и прочее?

Бреснан преподавал испанский язык в Центральном университете штата, занимая должность доцента, по срочному контракту.
Жена ответила:

- Почему у тебя три заношенных пары джинсов для работы в саду, и три старых свитера, слишком большого размера, вместо того, чтобы иметь один?
- Потому что это моя причуда, о которой ты никогда не знала и ещё потому, что эти вещи есть расплата, - ответил он.

Потом он вышел из кухни, помылся под душем, переоделся, сошёл вниз, уселся в кресло в гостиной и открыл вечернюю газету.
Но Бреснан не читал – он просто держал газету в руках, приступив, как делал часто в последние недели, к обдумыванию «большой идеи». Просто-напросто Бреснан в течение этих недель почти пришёл к твёрдому решению сделать боковую карьеру.
Бреснан поддерживал индивидуалистическую, а не социальную, идею справедливости. Если уже вся академическая профессия становилась жульнической, то это Джона Бреснана не беспокоило, но его беспокоило то, что современное языкознание стало таковым, и то, что он сам, в частности, стал обманщиком. Кроме того, он обладал романтической, авантюрной жилкой, которую от всех скрывал.
Бреснан любил Старый Запад, особенно преступления и стрельбу из пистолетов. Он давно проскочил дешёвые книжки и вестерны, и вошёл в мир справочников, мемуаров старых охотников-боссов с табачного цвета пальцами на пистолетах, историй забытых городов. Он прочитал все книжки, изданные Оклахомским университетом. Бреснан не одобрял тот факт, что преступление сузилось до бизнеса или превратилось в этап развития неполноценных детей.
В частности он стенал об исчезновении ограблений поездов. Ограбление банков всё ещё влачило существование, в соответствии с традицией. Но ограбление поездов истекло кровью – нежданное появление попутчиков в масках, быстрые, жёсткие команды, внезапная остановка, опустошение карманов, дань уважения к женщинам, драматическое исчезновение. Если уж 4 июля (День независимости – прим. перевод.) перестал соблюдаться в Америке, то исчезновение ограблений поездов для Бреснана казалось полной потерей традиций.
И ещё, Джон Бреснан полагал, что Соединённые штаты задолжали ему, не за его финансовую неполноценность, а за то, что не подложили ему хорошую подушку сверх теперешней зарплаты. Короче, он начал вынашивать идею; он начал обдумывать, как ему вывернуться; и он зафиксировался на ограблении поезда, как на интересном и типично американском способе обогащения, респектабельном способе, в отсутствии этих блуждающих, капризных, а что касается испанского, несуществующих, грантов от фонда.
Бреснан всё уложил в план: свою теорию справедливости, свой романтизм и авантюризм, своё восхищение Старым Западом. В план вошло даже то, что размер джинсов и свитеров слишком велик для него.
В план входила синхронизация свершения подвига – необходимо увязать его со временем академических визитов в кампус. В общем, он приезжал в три места: Ассоциация современных языков, Ассоциация колледжей испанского и ежегодная сессия Ассоциаций американских колледжей. Всегда приезжал на эти сборища на машине, и он бы так и делал, но поезд надо вставить изящным способом.
Приятной чертой этих академических встреч было то, что бюджеты кафедр обычно покрывали расходы. Кроме того, и что было более важным и восхитительным для цели Бреснана, так это то, что можно быть «там», будучи зарегистрированным участником, но в то же время никто не знает, где ты есть в данный момент. Сессии, игравшие для делегатов серьёзную роль, к сожалению, обеспечивали хорошее прикрытие для скитающихся академиков. Брожение учёных вокруг сессии есть ключ. Можно решить, что ты видел всех, и все видели тебя. Но ты не видел, и тебя не видели.
Фактически, на сессии ты у всех на слуху. И, как чудесно, один видел, один даже подмигнул, все друзья отметили, что ты выполнил свой долг, по крайней мере, так же как они.
Джон Бреснан прекрасно знал картинку, и поэтому решил использовать эти сессии в качестве трамплина не к богатству, а к хорошей, доброй компенсации. Все три встречи планировались на предстоящие шесть месяцев, и он проведёт все три охоты.
Он решил съездить в холостую, и в одну осеннюю пятницу поехал в Чикаго, придумав повод, удовлетворивший жену. Холостой выстрел представлял собой не более чем поездку на поезде из Чикаго и возвращение на автобусе. Направление не имело значения, и Бреснан сел на поезд железной дороги Иллинойс Централь (The Illinois Central иногда именуют Главной линией Средней Америки, идущей из Чикаго в Новый Орлеан, функционирует с 1851 года – прим. перевод.) до Сент-Луиса. Он вернулся в Чикаго через два часа. Холостой ход решал только вопрос синхронизации – без орудий и без действий. Всё оказалось так, как нельзя лучше пожелать.
В начале декабря наступил день отъезда на сессию в Ассоциации колледжей испанского, которую запланировали в этом году в Милуоки. Он рано выбрался из дома, выпив две чашки растворимого кофе и отложив завтрак на потом, где-нибудь по дороге. Жена не поднималась с кровати, чтобы проводить его. На этот раз он тащил с собой не только обычный гладстоунский чемодан (особенный чемодан для путешественников, назван по имени Вильяма Эварта Гладстоуна (1809 - 1898), четырёхкратного премьер-министра Великобритании – прим. перевод.), но и небольшую тканевую сумку, какие зачастую можно видеть в аэропортах, обычно с наклейкой названия какой-либо авиалинии; но его сумка не имела отметин.
В Милуоки Бреснан удовлетворился увиденной картиной, прежней - как и предполагал. Он зарегистрировался в отеле как участник, прицепил значок на лацкан пиджака, забросил багаж в номер, и, вернувшись в лобби, начал кружить с другими, в ненавязчивой манере стараясь увидеть всех и быть увиденным как можно большим количеством участников. Он позавтракал в кофейне отеля вместе с другими пятью участниками – всех он знал, кроме одного, и, безусловно, его представили ему.
После завтрака он вернулся в номер, болтая с людьми на пути, надел шляпу и пальто, и сел в такси до вокзала. Он купил билет до Чикаго и тщательно установил часы по вокзальным часам. Поезд должен был отправляться в 1:30, и было важно, чтобы отправление произошло вовремя.
Действительно поезд отправился по расписанию, и Бреснан занял сидячее место и начал читать «Джон Весли Хардин - Человек и Миф» Норманна (издания 1961 года Оклахомского университета).
«Большая идея» получала своё развитие. Все американские поезда, отправляясь от городских терминалов, проносятся в сельскую местность, минуя пригороды, застроенные особняками, и далее пригороды с запущенными домишками. В южном направлении, между Милуоки и Чикаго, весь путь можно преодолеть за 45-50 минут.
Джон Бреснан успел прочитать лишь несколько страниц Хардина, как положил книгу на сидение и двинулся к вагону-бару, последнему вагону в поезде. Он решил нанести удар только по этому вагону – мало народа и, вероятно, больше денег.
Бреснан заказал бутылку пива и вскинул глаза на ручку аварийного тормоза, хорошо видимого в передней части вагона, с девятидюймовым зелёным тросом и деревянным набалдашником на конце. Этот маленький трос являл собой существенное звено в цепи, и слабоватое звено, по сути. Как-то Бреснан ехал на поезде, и кто-то рванул трос, и он удивился толчку при остановке. Он знал, что тормоз работает автоматически и быстро приводит к торможению, но это было всё, что он знал. При холостом пробеге из Чикаго несколько недель тому назад Бреснан не осмелился потянуть трос. Он прикинул, что поезду понадобиться 90 секунд для остановки. Он почувствовал, что зациклился на этом. Если всё пойдёт наперекосяк, то весь проект под угрозой.
Он оплатил чек и вернулся в свой вагон. Если бы теперь кто-нибудь понаблюдал за ним, то увидел бы, как он сверял наручные часы с проносящейся мимо местностью. Но никто не обратил на него ни малейшего внимания.
Он наблюдал за последовательностью смены объектов снаружи. Он не просидел более 10 минут на месте до тех пор, пока не выяснил желаемое. Он внимательно всмотрелся в стрелки – точно 2:25. Он припомнил предыдущую сверку, точно шесть минут до этого, и запомнил мгновения.
Потом он читал Хардина до самого Чикаго и сел на поезд обратно в Милуоки. Бреснан заказал звонок в номер на 6:30 и улёгся спать в десять часов.
Следующим утром он завтракал в одиночестве; в кофейне было лишь несколько ранних посетителей, но он не присоединился к ним. Позавтракав, он покинул отель, прихватив с собой гладстоунский чемодан, полностью упакованный, но оставил матерчатую сумку в номере. Это был второй день сессии – её планировали на три дня – но для него это последний день; это завершение.
Он сел в автомобиль на стоянке, где оставил его день назад, уложил Гладстоуна в багажник и поехал по шоссе №41 на юг в направлении Чикаго.
Шоссе №41 не шло точно вдоль железной дороги, и там, где Бреснан решил, что приблизился к нужному месту, он свернул с шоссе на восток в поисках дороги, которую он видел с поезда. И тут же нашёл её.
Вот это место – бетонная дорога вдоль путей, широкое поле с кривым деревом на краю, потом немного далее (на поезде займёт 6 минут, он знал), и вот оно – гравийная просёлочная дорога, сворачивающая от путей направо, на запад, обсаженная деревьями, и больше ничего вокруг – единственное место, где можно оставить машину.
Бреснан выехал на просёлочную дорогу, припарковал машину среди деревьев, а потом прошёл три мили к шоссе №41, чтобы сесть на автобус до Милуоки.
После ланча Бреснан вернулся в номер, вытащил сумку с полки для багажа, положил её рядом на кровать, и прощупал содержимое. В сумке находилась старая пара голубых джинсов, старый свитер, замызганная фетровая шляпа, голубой платок-бандана, и револьвер, который он без причины хранил несколько лет в ящике под рубашками.
Револьвер не был заряжен. Он мог сойти за преступника, но в действительности, он квазипреступник; он никогда не намеревался сопровождать преступление насилием. Однако, покручивая револьвером, он испугался мысли, действительно в первый раз поразившей его, о том, что может произойти, включая наиболее ужасный момент. В Чикаго могут ехать полицейские в гражданской одежде, но с пистолетами в боковых карманах (Бреснан осознал, что они всегда так ездят, при исполнении или нет) – и это будет наиболее худым возможным вариантом.
Бреснан поднялся с кровати, присел за столик, и быстро написал в гостиничном блокноте:
«Я не намеревался причинить кому-либо зло. Учтите, что пистолет не заряжен. Это никогда не было чем-либо ещё, кроме как эксцентричной идеей с моей стороны, плюс другие факторы, хотя я всегда намеревался сохранить эти деньги. Если кто-нибудь возжелал бы отказаться, то я просто прошёл бы мимо, хотя люди об этом никак не могли знать».
Он сложил записку, запечатал её в конверт, и вложил его во внутренний карман пиджака. Бреснан закрыл молнию сумки, надел пальто и шляпу, оплатил счёт в лобби и покинул гостиницу. Его собратья никак не заметили его приезды и отъезды, его странное поведение и отсутствие на сессии.
Бреснан сел на поезд 1:30, отправлявшийся в Чикаго, после повторной сверки наручных часов с вокзальными часами. И опять, как и за день до этого, поезд ушёл точно вовремя.
Сидя в вагоне и притворяясь читающим «Джон Висли Хардин – Человек и Миф» Бреснан решил, что теперь всё задуманное должно идти как по часам или вообще не идти. Он мог ждать до 2:19; он может позволить себе четыре минуты и тридцать секунд проторчать в вагоне-баре. Это время уйдёт до остановки, до места, где он оставил автомобиль – он на это надеялся.
Он посидел до 2:10, встал и пошёл с сумкой, пальто и шляпой в направлении вагона-бара.
Он не дошёл один вагон до бара и вошёл в мужской туалет. Он запер дверь маленького помещения и быстро натянул джинсы на брюки, а свитер на пиджак и пристроил платок-бандану на нос, ниже глаз, надёжно завязав концы на шее. Он взглянул в зеркало, чтобы убедиться, что платок накрыл воротничок и галстук. Он натянул на голову шляпу, низко над глазами.
Он совершенно изменился. Он положил своё пальто в сумку, аккуратно свернул хорошую шляпу и тоже положил её в сумку. Эта шляпа имела свойство сохранять форму даже после сворачивания. Хардин тоже последовал в сумку.
Теперь он находился на расстоянии одного перехода к нужному вагону. Повезёт, если никто не увидит, как он выскользнет. Он посмотрел из окна на шестиминутную точку отсчёта – широкое поле с кривым деревом на краю (стоит дерево!) – и поезд пронёсся мимо.
Бреснан выскользнул из мужского туалета, и никто не увидел его. Он пересёк переход между вагонами, открыл дверь в вагон-бар и вошёл.
Теперь Бреснан приступил к первому ограблению поезда. Он стоял в головном конце вагона, угрожающе уставившись глазами поверх банданы на испуганных пассажиров.

- Это ограбление, - сказал он громко, - Только мужчины, только бумажники!

Так он решил действовать. Идея заключалась в том, чтобы пройти вагон и собрать кошельки. Сначала он предполагал, что можно будет стоять, где встал, а люди будут вынуждены подходить к нему, но он отбросил эту идею, хотя её преимущество заключалось в том, что он мог держать их всех лицом к себе полностью, но недостатком оказывалось то, что будет суета, спотыкание и промедление; и тогда его время будет отдано на милость их промедления.
Он решил, что вызов будет столь удивительным и неожиданным, что он сможет пройти через весь вагон без труда и собрать бумажники с быстротой реакции пассажиров. Таким же образом он планировал пройти мимо женщин с толстыми сумками, где небольшой бумажник зажат другой мелочью, трудно находимым бумажником – слишком много времени, слишком опасно.
 
Итак, он стоял во главе вагона с пистолетом в руке в голубых джинсах, старом свитере, противном платке, и шляпе. Когда он произнёс «Это ограбление. Только мужчины, только бумажники!» реакция была та, что он ожидал – испуганные взгляды, затихшие разговоры.
Он подошёл к первому мужчине справа. «Окей, бумажник!» - сказал он громко, тыча револьвером и держа сумку открытой для бумажника. Он получил его, в сумку, не так быстро, но с неожиданным для него неверием в происходящее. Скорость увеличилась с проходом через вагон, а, возвращаясь по другой стороне, он отметил, что все бумажники были наготове и ждали его.
За время нахождения в онемевшем вагоне Бреснан продолжал сверяться с часами: одна минута, две, три. Он охватил всех, снял выручку, но оставалась одна вещь – глазеющий бармен, тот же цветной, что и день назад. «Кассу! Только банкноты!» - и банкноты посыпались в его сумку.
Настал момент – четыре минуты и тридцать секунд. О, момент сомнений! О, ужас! Бреснан потянул аварийный трос.
Поезд резко остановился. Бреснан вернулся на переход между вагонами. Он знал, как открывать дверь, и он открыл её, спрыгнул на землю, игнорируя ступеньки. Более точным и быть нельзя – вот стоит автомобиль, не далее, чем в 50 ярдах.
Он влез в автомобиль, не оглядываясь на остановившийся поезд, и проехал четверть мили на запад по просёлочной дороге к водоспуску. Там он остановил машину и вышел. Прежде всего, он снял бандану, шляпу, свитер и джинсы, и положил всё это на дорогу. Потом быстро вытащил деньги из бумажников.
Положил деньги в пластиковый мешок – вроде того, куда пакуют выстиранные рубашки в прачечных – и, сняв колпак с колеса с помощью отвёртки, впихнул мешок под колпак. Поставил колпак на место. После этого он запихал бумажники, штаны, свитер, платок в матерчатую сумку и забросил её в водоспуск. Сумку никогда не найдут.
Потом он просто отправился домой. Ничего не случилось. Он не поехал по 41-му шоссе, избегая платной дороги Иллинойса, и поехал домой по второстепенным дорогам. Он не слышал сирен и полицейских машин. Как можно догадаться, этого не произошло.
Приехал домой поздно, а жена, проснувшись, спросила:

- Ты что на день раньше вернулся?
- Я знал, что должно быть на следующий день, и просто уехал. Попытайся заснуть, дорогая, - ответил Бреснан.

Бреснан принёс пластиковый мешок в кабинет, объединённый с мастерской, расположенной в подвале дома. Он освободил его от содержимого и пересчитал деньги. Вышло $1,300 наличными; распрямил банкноты после их длительной езды под колпаком. Обнаружилось много банковских чеков и немного дорожных чеков. Он их порвал, поднялся наверх в ванную и спустил в унитаз. Бреснан упаковал небольшую прямоугольную пачку в коричневую бумагу, обмотал скотчем и засунул на дно ящика с инструментами. Он планировал положить деньги в банк под чьим-нибудь именем, но сейчас он просто припрятал их и пошёл спать.
Бреснан ожидал лишь половины паблисити, но на следующее утро новость разразилась как молния, по всей стране. Он не ожидал такого эффекта, не слишком много думая об этом деле, но радио и телевидение сделали из события наполовину юмористическую историю, описывая решительность и метод. Был один неюмористический момент - $1,300.
Газеты сделали великую вещь. Они интервьюировали пассажиров, находившихся в вагоне: «Голли, мы подумали, что это кино!» Спрашивали железнодорожников об аварийном тормозе – все по всей стране удивлялись – неожиданное торможение!
Бреснан продолжал работать как обычно. Почитав новости, жена сказала:

- Тебе повезло – тебя мог ограбить этот чёртов бандит!


Спустя три месяца Бреснан повторил ограбление между Индианаполисом и Чикаго, пока шла сессия в Ассоциации современных языков. Те же подготовка, одежда и процедура и тот же отличный результат. На это раз взял $1,100. И то же паблисити на тему: «Замаскированный бандит делает ещё один набег!»
На это раз блокировали дорогу. Бреснан, на пути домой с места преступления в образе респектабельного профессора, увидел впереди себя, как останавливаются автомобили на главном перекрёстке. Он остановился в очереди машин. Впереди, на перекрёстке, патрульные машины перегородили дорогу.
Бреснан сидел и ждал. Он видел полицейского, проходившего мимо остановившихся машин. Бреснан заметил, что полицейский кратко говорил с водителями, и потом, видимо, отпускал их.
Полицейский оказался у окна.

- Можно посмотреть документы?
- В чём дело, офицер? – спросил Бреснан и передал в окно права, документ на автомобиль и пропуск на факультет.

Полицейский пробежал глазами по документам.

- Какой-то идиот, переодевшись ковбоем, немного пограбил поезд. Мы решили, что он удрал на автомобиле, и думаю, что он мог уехать в любом направлении. Вы видели что-нибудь необычное?
- Нет, я еду домой с сессии в Индианаполисе. Ограбили поезд? Я не знал, что это продолжается, - ответил Бреснан.

Полицейский, всё ещё держа документы в руке, посмотрел на Бреснана.

- И мы не знали. Это чертовски хитрая штука. Он сделал это раз до этого – или кто-либо ещё – оделся, как ковбой, и вся эта штука. Все газеты писали. Вы не помните, что писали? Мы думаем, что это тот же мужик.
- Нет, даже, если и читал, то забыл, - ответил Бреснан.
- Центральный университет штата, - продолжил полицейский, - моя дочь обдумывает поехать туда следующей осенью. Думает, что хочет учиться в высшей школе.
- Не подумал бы, что у вас такая большая дочь, что уже может учиться в колледже, - сказал Бреснан.

Полицейский просунул документы Бреснана через окно.

- Ладно, профессор, - сказал полицейский, - я кончил только среднюю школу или что-то вроде, не думал ловить какого-то сумасшедшего ковбоя, изображающего Джесси Джеймса. Окей, езжайте. Берегите себя!
- Надеюсь, что вы его поймаете! – ответил Бреснан и продолжил путь.

На третий раз был июнь, после завершения занятий, но до начала летней школы, во время сессии Ассоциации американских колледжей в Канзас-Сити. На это раз, стоя в своём обличье во главе вагона-бара, Бреснан ощутил, что его ЗНАЮТ, хотя и награждают его вялой угодливостью. Он был по-прежнему немногословен. Так о нём писали газеты.
Но, закончив, и собираясь дёрнуть за тормозной трос, имея лишних 15 секунд, он в первый раз позволил себе профессорский жест – сделал небольшой спич, на языке тела так сказать. Бреснан сказал:

- Вы, студенты, без сомнения, в недоумении, но подумайте об этом, как об эксперименте, это событие в вашей жизни вы никогда не забудете! И конечно, расскажете об этом своим внукам!

Затем Бреснан потянул за трос, и поезд остановился, и он побежал к своему автомобилю.
Бреснан не заметил, что во время спича седеющий по-военному стриженый человек в коричневом пиджаке, сидящий в середине вагона, отдавший бумажник как все, смотрел на него прищурившимися глазами. Спустя мгновения, избавляясь от бумажников, тряпья и матерчатой сумки, Бреснан случайно увидел визитные карточки в одном из бумажников.
Он приостановился и подумал. Это случилось в первый раз. Ещё один профессор выезжал так рано и сидел в том самом вагоне-баре. Он пожал плечами, продолжил задуманное, и приехал домой в сумерки вечером.
Спустя три недели летним субботним днём Джон Бреснан был у дома, утюжа газонокосилкой задний двор. Он по-прежнему носил слишком большие джинсы и свитер, и старую фетровую шляпу. Он менял их, чтобы во время работы они приобретали заношенный вид. В инструментальном ящике, аккуратно завёрнутой лежала сумма $3,610 – не великая, но вместе с заработной платой это было $11,000 в год, исходя из девятимесячного расчёта, не считая заработка в летней школе, и вместе получалась пятизначная сумма, о которой мог бы мечтать Бреснан, как и все профессора.
До сих пор у него не было идеи, что делать с деньгами; он не осмеливался положить их на отдельный банковский счёт. Но они лежали там, в безопасном, даже от жены, месте и, без сомнения, всё образуется.
Однако он потерял уверенность в этой деятельности. Это конец, должен быть конец: слишком хорошо, слишком совершенно, слишком много удачи. В следующий раз – но следующего раза не будет.
Оставалась проблема. Неделю назад контракты истекли на осенний период. Он получил добродетельное повышение на $500 - до $7,500 в год. Это небольшое повышение и такая небольшая годовая сумма при таких хороших лекциях, исследованиях и публикациях!
Он услышал шум. Вскинув голову, он увидел рядом с собой человека. Человек был без шляпы, в лёгком, отличного качества костюме. Его волосы, начинающие седеть, пострижены на военный манер, промытые. Он был коренаст, силён, румян, голубоглаз. Он выглядел не как продавец, не как инспектор, даже не бизнесменом, а научным работником. Более того, он выглядел пришельцем с Востока.
Он спросил:

- Профессор Бреснан?
- Да, - ответил Джон с запинкой.

Человек прошёлся взглядом по заднему двору и заднему фасаду дома и сказал:

- Меня зовут Джеймс Кидд. Я преподаю испанский в Харрингтоне.

Харрингтон – это университет на Восточном побережье, действительно университет, такой древний, начало всех американских университетов, с мировой известностью, сверх престижный, с астрономическими пожертвованиями, иногда называемый «сверхклассным», «с факультетами высшего полёта», которому «угрожали расследованиями по вопросу антиамериканизма», которому все завидовали в профессионализме, как завидовали!
Бреснан протянул руку:

- Имею честь познакомится, профессор Кидд. Счастлив познакомится.

Кидд пожал руку Бреснана, но, видимо, стесняясь, продолжал оглядываться на деревья, забор, заднюю дверь. Тем временем Бреснан просто замер. Вдруг неожиданно Кидд сказал:

- Вижу джинсы и свитер. А где платок и револьвер?
- Мм…? – промычал Бреснан.

Мыча, он почувствовал содрогнувшую его волну страха и смятения.
Вот оно. Рукоять газонокосилки выпала из рук. Он почувствовал сильное сердцебиение – внезапный переход от мира и покоя при стрижке газона.
Он не ожидал, что так будет. Он предвидел ужасные последствия: копы в поезде, но это не случилось. Но он никогда не предполагал, что его настигнут на его собственной лужайке, в этом самом наряде и профессора!
Он опять промычал «Мм?» и беспомощно посмотрел на незнакомца.
Кидд положил руку на предплечье Бреснана.

- Всё в порядке. Не теряйте сознания. Мы можем пройти в дом? Вы не откажитесь выпить, не так ли?

Они должны были пройти через кухню. Жена Бреснана готовила обед.

- Дорогая, - сказал Бреснан, - это профессор Кидд из Харрингтона. Он здесь побудет, - закончил Бреснан запинаясь, не зная, что сказать ещё.

Жена Бреснана не хватала звёзд с неба, но знала Харрингтон, и немного показала себя светской дамой. Она рада его видеть. Он должен остаться на обед. Что он поделывает в такой глуши?
Бреснан вытащил из кухонного ящика бутылку шотландского виски, наполовину выпитого, оставшегося от недавнего скромного торжества на факультете. Он промычал:

- Мы выпьем это внизу.

И он с бутылкой и кувшином воды повёл Кидда в кабинет в подвале.
Он наполнил стаканы и взглянул на него страдальческими глазами.

- Ну вот, пожалуйста.

Кидд взял стакан и продолжил.

- Я знал, что это проф, должен быть. Я слышал ваш небольшой спич при ограблении, не далее, как месяц назад. Я был одной из жертв, помните?

Бреснан запомнил бумажник, который заставил его приостановиться и подумать. Но Кидд продолжал:

- Одно использованное вами слово выдало вас – студенты. Я проверил другие слова – вы все сказали, не так ли? Я сверил даты, указанные в газетах. Испанская ассоциация, Современные языки – всё прекрасно сходилось. Я проверил регистрацию, чтобы, увидеть, кто побывал на всех трёх сессиях. ВЫ были и ещё несколько других, но я их дисквалифицировал, поскольку они или женщины или слишком стары. Фактически осталось трое, и я проверил вас первым, и первое, что я увидел, это старые джинсы и свитер.

Тут Кидд выдохся и сидел с пустым стаканом.
Бреснан сказал:

- Я нас есть чуть ещё, - и вылил весь скотч и воду.

Сидел гость, единственный во всём мире, кто знал. Мысль сверлила в голове: он должен бушевать, отпираться, притворяться безразличным, нападать. Он убеждён, что слишком поздно, лицо выдавало.
Другая мысль пришла в голову, тут же отринутая – избавиться от Кидда. Нет. Никогда он не планировал оказывать сопротивление поимке. Такой конец он считал просто концом линии, финишем. Он потерял дар речи, раздавлен. Он крутил стакан в руке, уставившись в пол.
Кидд очевидно видел шоковое состояние Бреснана, его полуобморочное состояние и решил, видимо, разрядить обстановку.

- Надо же, - сказал он, - Мне нравится эта комната. Думаю, что вы сами её устроили.
 
  Потом он быстро начал рассказывать Бреснану, удивительно доверительным, интимным образом о себе. Как он добрался до места доцента, что дополнило - у него жена – богатая женщина - и как он любит яхты.
Он продолжил:

- Вы, братцы, думаете, что вам тяжело, но у нас тоже проблемы. Мы начинаем на $1,000 ниже вас, и мы или остаёмся или увольняемся в другое место, чтобы получить большие деньги в худшем месте. Моя жена спасла мне жизнь. Я не смог бы жить так без неё. Её отец отдал мне 30-ти футовый крузер, я в нём покрываю Зунд, парень, поверь мне. Господи, мы живём прямо на Зунде.

Бреснан, по-прежнему потупив глаза в пол, сказал:

- Тот револьвер не был заряжен.

Кидд наклонился вперёд и быстро заверил Бреснана:

- Всё в порядке, не беспокойся об этом. Я просто вычислил, что ты это сделал. Человек думает, что может заработать больше, и он не может преодолеть систему, так что один зарабатывает одним способом, а другой – другим. Но он не хочет быть фактическим хулиганом или гангстером или УБИЙЦЕЙ. Он не хочет быть жуликом.

Эти мысли как раз совпадали с образом мышления Бреснана и, несмотря на страх, он не мог не заинтересоваться тем, как быстро его вычислил Кидд. И другая вещь – больше ничего не происходило. В глазах незнакомца не было стального блеска, блеска ненависти. Не было ни единого намёка на попытку броситься наверх, к телефону, вызывать полицию.
Впервые Бреснан оторвал взгляд от пола и посмотрел на Кидда, внимательно слушая.
Кидд продолжал.

- Возьми меня. Они никогда не будут держать меня или продвигать меня просто потому, что я заработал сам. Я знаю это слишком хорошо. Испанские профессора поступают на работу и увольняются от нас как студенты. Фактически студенты последнего курса ОБУЧАЮТ испанскому. Сомневаюсь, что я могу сделать это лучше их где-нибудь ещё. Они держат меня из-за тестя, поскольку ждут от него больших денег. Возможно, я получаю на тысячу меньше тебя, и я хотел быть делать больше. Я устал зависеть от НИХ во всём.

Тут голос Кидда стал сонным. Кажется, он почти забыл о Бреснане. Он сказал.

- Но я люблю океан. Видишь ли, у меня есть эта яхта, и я могу плыть, куда хочу. Я меня есть причал и док, прямо на Зунде, врезавшийся глубоко ото всего. Подумай обо всех этих деньгах на этих судах – яхты и путешествия заняли ранее престижное место автомобилей, новый статус. Даже люди, прогуливавшиеся на яхтах в Зунде, переполненных, и люди, плывущие…

Здесь он сделал паузу и потянулся за скотчем.

- Поверь мне, я подумывал об этом.

Потом он быстро продолжил.

- Я люблю море. Много прочитал о нём, об этих ребятах вроде Дрейка и капитана Кидда и…

Бреснан слушал всё это с постепенным нарастанием какого-то иного чувства, растущей радости. Так или иначе, он чувствовал, что находиться в БЕЗОПАСНОСТИ. Точно сказано ничего не было, точно по существу, но мысль формировалась – этот человек из Харрингтона точно ТАКОЙ ЖЕ, как и он!
Он посмотрел на Кидда, начиная улыбаться. И ждал, ждал слов, которым даже не удивился бы.
Кидд сделал последний глоток из стакана со скотчем, поставил стакан на стол со стуком, подумал чуть-чуть и посмотрел на Бреснана широко открытыми глазами. И сказал:

- Бреснан, не хотел бы ты опустошить «Квин Мери»?

Перевёл на русский Фома Заморский © 2007
 
Примечание переводчика.
Судя по тому, как автор детектива назвал афроамериканца – буфетчика в вагоне-баре «цветным», дело происходило до принятия Конгрессом США Акта о гражданских правах в 1964 году, когда негров, мулатов и латиноамериканцев можно было называть «цветными». Действительно, автор детектива преподобный Чарльз И. Шиди, декан Колледжа искусств и литературы университета Нотре Дам, напечатал необычное произведение в еженедельном католическом журнале «Аве Мария», вышедшем 17 февраля 1962 года.