Кончились каникулы

Календарь, только-только заступивший на дежурство, показывал восьмое января. Рано утром по морозцу мой друг в расслабленном Рождественскими каникулами настроении отправился в любимый институт на работу. Да, вы абсолютно правы, был еще выходной день. Но именно поэтому Гена пребывал в столь благодушном расположении духа. Можно было легко, не страшась авралов и неожиданных указаний начальства, слегка поковыряться в створках любимых подопытных тварей. А после написать чего-нибудь научное. Изящно, по-январски, с ощущением длинного и плодотворного года впереди.

В дверях института попался навстречу знакомый:
- Генка, на наш второй этаж не ходи, там у нас мужик издох!
Действительно, в фойе слабо ощущался запах тлена, распространяющийся, видимо, сверху и крепнущий по направлению движения. Но как же так, полтора часа добираться, чтобы тут же отправиться домой?! Да и неисследованные подопытные ракушки манили многообещающими научными загадками.
- Вот же п***сы, - ругался про себя друг, прикрывая нос рукавом, – небось оставили где-нибудь в лаборатории неубранным новогодний стол, а народу теперь задыхаться. Алкаши хреновы!
Друг не пьет вовсе – издержки воспитания. Нет, конечно, можете не верить, но алкоголь не пьет вообще. Когда долго и настойчиво уговаривают попробовать, окунает язык и говорит: «Ну, и что тут такого?! Горько!» (или «Кисло»)! Поэтому неприязнь к сильно пьющим коллегам Генку в тот момент захлестнула по ноздри, несмотря на благостное еще несколько минут назад настроение.

В темном коридоре второго этажа запах тлена следовало бы уже называть другими, более грубыми словами. Это «более грубое» не просто ощущалось, а клубилось между слепыми длинными стенами, создавая ощутимые потоки и завихрения и противно обволакивая входящего. Зажимая нос пальцами, друг спешно отпер и широко распахнул дверь в кабинет, чтобы укрыться от миазмов за достаточно плотным дверным полотном и открыть окошко. Увы, из распахнувшейся двери в лицо толкнул многократно усилившийся «запах». Теперь уже пришлось зажимать не только нос, но и рот, и бежать, что есть силы, в конец коридора в туалет.

Осторожный взгляд внутрь обнаружил в кабинете две вздувшиеся «чужие» морозильные камеры, которые в свое время всуропили в комнатку коллеги, работающие по денежному гранту. Формально второе рабочее место в комнатухе числилось за одним из них. Но спец предпочитал не просиживать штаны за скудную зарплату, а метаться по городам и весям в поисках приработка. Поэтому свободное пространство было занято холодильным оборудованием с пробами для последующих генетических анализов. Гена с таким соседством смирился. Пусть железяки пейзаж и не украшают, зато в кабинете сам себе хозяин. Теперь приходилось раскаиваться, поминая свое легкомысленное согласие отчаянными словами. В выползшем из камер содержимом с трудом узнавались лапки крабов, тушки кальмаров, побуревшие панцири креветок. Оказалось, на этаже в новогоднюю ночь тихо выгорел «ноль», и розетки, соответственно, отключились. За пару дней температура в морозилках достигла комнатной. Еще за пару дней в содержимом зародились процессы разложения. Забродившее содержимое разбухло, полезло из камер, сорвало замки и распахнуло дверцы. На пол полился белковый гидролизат, впитавшийся в бетонный пол и стенки мебели.

Помнится, на этом месте я вклинился в рассказ: «Гена, рациональный человек немедленно бросился бы в приемную директора с заявлением в отпуск на две недели, пусть даже за свой счет. Пусть специально обученные люди или хозяева этого добра и разгребали бы его». Увы, не таков оказался мой друг. Сбросив куртку и свитер, он сходу впрягся в чистку этих «авгиевых свинарен». Вместо легкой творческой разминки - пять часов адского труда. Задерживая дыхание, отгребаешь в таз развалившиеся коробки с морепродуктами, тащишь их вниз, на улицу, в мусорный контейнер. Повторить энное количество раз. Потом вытолкнуть из дверей кабинета облегченные морозилки, сдвинуть мебель, попытаться собрать с пола растекшийся гидролизат. И снова за водой. И снова мыть. Обнаружив бесполезность сего, снять линолеум и соскрести размокший цемент. Друг попытался привлечь к работам одного из хозяев «морозилок», обнаружившегося в соседней лаборатории. Но тот замахал руками: ты что, мне по состоянию здоровья больше 3 кг нельзя поднимать. К обеду, несмотря на то, что верхняя одежда была изначально снята и спрятана в другой комнате, запах тления въелся в оставшуюся часть Генки настолько, что поход в столовую пришлось пропустить. На всех четырех этажах института в коридорах мерно колыхался смрад от протухших морских тварей, с которыми в данном вопросе никакой иной белок соперничать не может. Коллеги же позатыкали щели в дверях своих кабинетов тряпками и заперлись изнутри. Голодный и уставший Генка к трем часам пополудни зачистил место аварии «под ноль».

- Гена, а что это ты наши камеры в коридор выставил? – спросил друга перед уходом появившийся хозяин морозилок, - затащи их в кабинет обратно и оставь открытыми, пусть постоят, проветрятся.
Наверное, если бы на месте Генки был менее уравновешенный человек, сидеть бы ему сейчас в КПЗ за преднамеренное убийство. А друг только молча плюнул под ноги коллеге, запер дверь кабинета и ушел на электричку.

В электричке он осторожно присел на краешек первой от входа скамейки. Тем не менее, со следующей скамейки тут же поднялась женщина и убежала в другой конец вагона.
- Эй, бомж, ну-ка вали отсюда в тамбур! Нехрен здесь атмосфэру отравлять, - рявкнул на него сидевший рядом с женщиной похмельный мужик.
- Я не бомж, - робко возразил друг, - я в институте работаю…
- Ну ты, бомжара, даешь! – перебили друга озлобленные пассажиры, - Чеши отседова, пока из вагона на ходу не выкинули! Ученый, блин.
В тамбуре при Генкином появлении дымившие папиросами личности затянулись, закашлялись, зыркнули зло. Но, к счастью, избить несчастного побрезговали.

В качестве хэппи-энда могу сказать следующее: когда через пару дней друг в красках рассказывал мне про свой первый в Новом году рабочий день, он уже отмылся, пришел в себя и относился к произошедшему с легким юмором.