Севкин отец

Кончилась война. Великая радость людей оттого, что кончился этот ужас, перемешивалась с горем тех, у кого на войне погибли близкие люди, друзья. Радость оставшихся в живых переплеталась с горем людей, вернувшихся искалеченными душевно или физически. Но с окончанием войны не закончились суровые законы военного времени, еще долго ее следы прорывались тут и там человеческими трагедиями. И это коснулось многих хороших людей…
 
Во дворе я дружил со всеми ребятами, но самый близкий и самый преданный был Севка. Наша дружба сохранилась на всю жизнь. Он был тощий, светловолосый мальчишка со слегка взлохмаченным чубчиком, голубыми глазами и немного оттопыренными ушами. Кстати, в те времена почти все ребята ходили с оттопыренными ушами, потому что всех со школьного возраста стригли наголо и уши предательски торчали в стороны, у кого сильно, у кого поменьше. Только в старших классах разрешалось стричься «под полубокс» или «под бокс». В этом случае практически вся голова была выстрижена наголо и только впереди оставалась небольшая чубчик. Вид у мальчишек был, конечно, дурацкий, но была такая мода и санитарная норма. Мы, младшеклассники, с завистью смотрели на обладателей таких «причесок». Ведь «полубокс» или «бокс» это было еще и свидетельство старшинства.

Севка до школы носил маленький чубчик, с которым распрощался в первом классе. Он был младше меня и выполнял все мои поручения. Когда мы немного подросли, я ходил в третий класс, а он пошел в первый, меня увлекла постройка планера после прочтения небольшой книжечки для пионеров по авиамоделизму. Мне очень хотелось, чтобы Севка полюбил самолеты, так, как я их любил, и помогал в постройке планера. Сначала он безропотно пытался все делать, что ему поручалось, но дела у него не клеились, и я сильно на него злился. Он долго терпел, потом признался, что все это его абсолютно не интересует, и мне пришлось отстать от него. Но он продолжал наблюдать за моей работой и помогал при запуске готового самолета. Во всех играх и занятиях Севка был мой ближайший помощник, всегда был в моей команде, когда играли в казаки-разбойники, в войну и другие игры. Но безмятежные детские забавы и дела прервались трагедией, которая произошла в Севкиной семье и потрясла всех знакомых и окружающих.

Отца Севки – Льва Александровича, мы, дворовые ребята, просто звали дядя Лева. Он был до войны классным, потомственным дорожным инженером как его отец и дед, которые еще в царское время, занимались строительством дорог в центральной России. Лев Александрович был не только потомственным, но и талантливым инженером. Мама Севки тетя Зина, была квалифицированным чертежником и работала в крупном строительном комбинате в отделе стройдокументации. Все это я знал из рассказов моего отца, который работал вместе с Львом Александровичем. А мама рассказывала, что до войны Лева и Зина были красивой, замечательной парой, душой любой компании. Веселые, остроумные, великолепные танцоры, а Зина еще хорошо пела. Они у всех вызывали уважение и даже чувство хорошей зависти.

В год начала войны родился Севка и Лев с Зиной были без ума от счастья и весь двор радовался с ними.

Началась война и Лев Александрович с первого дня ушел на фронт, служил в бронетанковых войсках, был командиром батальона, а затем танкового полка, участвовал в Курском сражении, был награжден многими боевыми наградами и только один раз за всю войну ему удалось приехать домой. После Курской дуги в одном ожесточенном сражении Лев Александрович был ранен. Три месяца пролежал в госпитале и вновь вернулся в часть. А в сорок четвертом у него было сильное ранение в голову, он перенес много операций, но врачи спасли ему жизнь и в конце сорок пятого он вернулся домой.

Все говорили, что он сильно изменился, в левой стороне лба виднелась довольно значительная впадина, Севка говорил, что в этом месте у него не было косточки. Дядя Лева был все время какой-то задумчивый и говорили, что особенно по ночам его мучили сильнейшие головные боли. Он лечился, и почувствовал себя лучше. Пошла речь о возвращении его на инженерную работу, которую он очень любил и по которой стосковался за время войны. Да и строительных работ было много и очень требовались специалисты.

И вот здесь Льва Александровича ждал еще один удар. В первый же месяц работы он почувствовал себя плохо. Как только надо было проводить расчетные работы он быстро уставал, делал ошибки, ощущал, что с памятью стало плохо и, самое главное, что продолжались сильные сильные головные боли. Врачи объяснили, что все это последствия ранения в голову и что ему нельзя работать инженером. Это было равносильно смертному приговору. Он не выдержал и сначала потихоньку, а потом довольно сильно запил. Правда, чтобы опьянеть ему достаточно было выпить совсем немного…

Почти месяц он не работал и стал каждый вечер появляться во дворе пьяным. Он не был агрессивным, не шумел, садился на скамейку и курил или тихо дремал. С нами, ребятами был ласковым, начинал плохо понятные нам разговоры и в конце засыпал. Иногда старался что-нибудь помочь с игрушками, но и это особенно не получалось. Мы обычно не любили и даже боялись пьяных, но относились к дяде Леве с уважением и не только потому, что он был Севкин отец, но еще и потому, что все понимали что ему очень трудно и это передавалось нам. Его все жалели, но не знали как помочь.

- Зина-то, совсем извелась, как-то услышал я, как дворовые обсуждали ситуацию с дядей Левой, - Жаль мужика! Совсем пропадает, а ведь он еще молодой и характер золотой. Да!…

Я действительно заметил, что тетя Зина стала хмурой, вид у нее все время был озабоченный, она стала часто кричать на Севку. Да и Севка стал немного замкнутый. Он стеснялся за отца, хотя никто из ребят никогда, ни разу, не заикнулся плохо об его отце.
 
Но неожиданно появилась надежда, что все образуется. По просьбе практически всего инженерного состава Дорстроя, где работали Лев Александрович, мой отец и многое жильцы нашего дома, руководство предложило Льву Александровичу занять должность главного бухгалтера. Как раз она освободилась и нужно было срочно решить этот вопрос. Главный бухгалтер был в основном администратором, но требовалось хорошее знание специфики производства. Лев Александрович согласился с предложением и дал слово, что будет вести трезвый образ жизни. Это было главное требование. Конечно, работа главного бухгалтера ему не нравилась, но он был со своими друзьями и коллегами и около своих любимых инженерных дел. Лев Александрович быстро вошел в курс дела, и у него все получалось. Пить он прекратил полностью, да и чувствовать себя стал значительно лучше. Все во дворе переживали за него и вздохнули с облегчением.
 
По вечерам дядя Лева любил возиться с ребятами, особенно с маленькими.
- Дядя Лева, - обступали его ребята, - Сделай нам еще самолетик. И дядя Лева мастерил нам из бумаги самолетик или другие игрушки. Он умел делать разные простые штучки – кораблики, гармошки и еще много других игрушек из бумаги и картонок. Возился с ребятами до темноты, пока родители тех не загоняли домой.

 - Андрюха! Зайдем к нам, - как-то позвал Севка. Они жили на первом этаже, в двухкомнатной квартире.
 - Вот, смотри, что я нашел, - и Севка дал мне какой-то документ, то ли пропуск, то ли удостоверение. Он был сильно потрепан и покрыт бурыми пятнами.
 - Это удостоверение – солдатская книжка отца. А это кровь, это когда он первый раз был ранен.
- А покажи медали отца, - попросил я Севку. Он достал коробку с медалями и орденами отца. Больше всего мне понравился Орден Красной Звезды.
- Здорово! – сказал я и увидел, что Севка был очень доволен и горд за отца.
 Севка вообще ожил, да и тетя Зина стала добрее и приветливее. Никто не ожидал беды, но она была уже не за горами, ужасная трагедия, которая произошла через два-три месяца.
 
Однажды во дворе возникла тревожная ситуация. Все были чем-то расстроены, шушукались тетки, люди притихли. Что-то произошло. Куда-то исчез Севка, ребята ничего не могли понять. Я видел, как мама стояла задумчивая и смотрела в окно неморгающими глазами.
- Мама! Что случилось?
- Беда пришла, вот что, - повернулась мама ко мне, я увидел влажные глаза, она плакала, - Льва Александровича арестовали.
- Как арестовали, - не понял я, – За что?
- Увезли его ночью, я сама не знаю, да и никто ничего не знает.
 
Я толком не погимал, как арестовывают, представлял только, что это плохо и арестовывают очень плохих людей. Причем здесь дядя Лева, я понять не мог. Я бросился искать Севку, но его нигде не было. Заходить к нему домой мне было как-то страшно. Я зашел сзади дома и потихоньку посвистел под его окнами, мы обычно так делали, когда надо было тайно вызвать его из дома, чтобы мать не знала. На мой свист Севка тоже не реагировал. Я его увидел только к вечеру. Он был растерянный, какой-то придавленный и старался не смотреть в глаза.
- Ну, как? – спросил я, - Где отец? Что с ним?
- Его отвезли куда-то, мама плачет и ничего не говорит, она почти весь день куда-то ходила, сейчас сидит дома. Я весь день тоже просидел дома, не знаю что делать.
Не почему-то стало страшно, но я, стараясь его не показывать, сказал Севке:
- Ты держись, все будет нормально! Может кто-то ошибся и все исправится, ты знай, что я всегда с тобой… Севка как-то затравленно посмотрел на меня и буркнул:
- Спасибо. Повесив голову, он ушел домой.
 
Все дворовые весь день только и говорили о Льве Александровиче, все были тихие, жалели его но не знали что делать. Неопределенность ситуации усиливала напряженность и беспокойство людей.
- Может пойти к Зине, спросить, не помочь ли ей, или что еще? – высказывались мнения, но ее соседка сказала, что Зины целый день дома нет.
- Какая-то ерунда, - говорили все, - Не может быть, да Лева такой честный человек, таких еще надо поискать!
- Да разберутся, отпустят, пройдет день, два и он вернется, вот увидите…
 
Но прошел день, два, неделя, а Лев Александрович не возвращался. Севка ходил мрачный, все ребята не знали как себя вести с ним. Что-то хотелось ему сказать, как-то поддержать, но как?… Но потом незаметно, само собой, наладилось единственно правильное отношение к нему. Никто не лез с расспросами и все старались делать вид, что ничего не произошло и постепенно Севку вовлекли во все обычные дворовые ребячьи дела, хотя некоторая неловкость сохранялась. Тетя Зина появлялась редко, Севка мне по секрету сказал, что она перешла на другую работу, чтобы не приставали с расспросами.
 
Через месяц поползли слухи, что два инженера Дорстроя, которые работали с Львом Александровичем, они проходили свидетелями по его делу, были тоже арестованы. Один, Канократов, жил в нашем доме, но он сам и его семья не пользовались уважением остальных жителей дома, больше того их недолюбливали за нелюдимость и еще за что-то, чего мы, ребята, не знали. У них была горбатая бабка, она редко выходила на улицу, и мы ее очень боялись, но не только из-за горба, а и потому, что она была очень злой. В этом мы не раз убеждались. А другой задержанный жил в другом месте, его мало кто знал, он недавно работал в Дорстрое. Эти аресты практически не обсуждались во дворе. Но относительно Льва Александровича, все все-таки надеялись, что это ошибка, и что все исправится и нормализуется.
 
Прошло еще месяца два в томительном ожидании и тревоге. И вдруг всех поразило как громом страшное известие. Был суд и Льва Александровича приговорили к двадцати годам. Несколько дней двор замер, все тихо шушукались.

 - Ну и сволочь, этот Канократов, - однажды услышал я обрывок разговора двух жильцов из соседнего подъезда… Потом несколько теток сходили к тете Зине. Что они там с ней говорили, никто не знал, но после этого тетя Зина перестала сторониться всех, не так стеснялась своего положения, хотя старалась как можно меньше быть на людях и как-то вся сжалась, осунулась, резко постарела. В глазах было застывшее выражение какой-то тоски, ожидания и вины… Севка сильно переживал, но было ясно, что он еще не понимает, что произошло, что он не увидит отца еще очень долго. На все мои аккуратные вопросы о том, за что взяли отца он сам толком ничего не мог объяснить, говорил, что в Дорстрое была какая-то растрата и обвинили в этом Севкиного отца. Вот и все, что мать рассказала Севке, хотя во дворе об этом говорили давно, но особенно в это не верили.
 
Вечером я услышал, как родители обсуждали происходящее.
- Ну а как его боевые награды, ведь он прошел всю войну, был сильно ранен, у него столько орденов и медалей, - с волнением говорила мама о Льве Александровиче.
- Да все это говорили, начальник Дорстроя ездил в Москву, его туда вызывали. Он на самом высоком уровне как мог защищал Льва, но получил сам строгий выговор. Ему объяснили, что Лев Александрович совершил тяжкое преступление и можно было бы как-то смягчить ситуацию, если бы не эти двое. Один из них, это наш, Канократов, написал донос прямо в Москву, на самый верх и дело было взято на контроль, а теперь ничего нельзя сделать. Единственно, что дело провели как финансовое, а не как политическое.
- А как же теперь Зина и Севка?
- Как, как, конечно, плохо! Но мы все им поможем, поддержим, они наши друзья и близкие нам люди и мы не дадим их в обиду, чего бы нам не стоило. Но на местном уровне все относятся с пониманием и я думаю, что через какое-то время мы будем ходатайствовать о смягчении наказания. Просто сейчас сразу это нельзя, как бы не сделать хуже.

Я понял, что пока все очень плохо. Шло время, жизнь брала свое. Севка, по-прежнему, был самый мой близкий друг, он часто приходил к нам домой, мы играли или занимались чем-нибудь, а мама готовила что-нибудь вкусное, то блинчики, то пирожки и угощала нас…

Пошло четыре года. Я учился в девятом классе, а Севка в седьмом. В комнату, в квартиру к Севке, подселили семью: муж, жена и двое девочек. Главу семьи недавно направили на работу в Дорстрой. Соседи оказались хорошими, добрыми людьми, жена – Валя, была очень славной женщиной и у нее с тетей Зиной сложились хорошие отношения. Да и девчонки сразу вошли в нашу дворовую компанию. Довольно быстро стало казаться, что они живут в нашем доме давно.
 
Был летний день, мы с Севкой ходили на озеро, за город, но я видел, что с ним что-то было не так.
- Что-нибудь случилось? – спросил я
- Потом расскажу, дома, - задумчиво отмахнулся от меня Севка и я больше к нему не приставал.
 В середине дня мы вернулись домой, и договорились через полчаса, после еды, встретиться во дворе.
 Когда я выскочил во двор, Севка был уже там.
- Пошли, я тебе что-то покажу. Мы вошли в их комнату, он плотно закрыл дверь, тетя Зина была на работе. Севка открыл коробку, в которой хранились награды отца и вынул оттуда небольшую бумажку, сложенную вчетверо. Он развернул ее, это оказалось каким-то документом, напечатанным на машинке.
- На, читай, - он передал мне бумажку. Там было напечатано несколько предложений: «Справка. Настоящая справка уведомляет о том, что Лев Александрович Б., далее шел год его рождения, скончался в Лагере номер такой-то… от гангрены легких….»

Я остолбенел и не знал что сказать, как реагировать. Справка была короткой, страшной, как выстрел… Севка взял у меня бумажку, аккуратно сложил ее вчетверо …
- Вот так, - сказал он спокойно, мы вчера получили. Мать всю ночь не спала, проплакала. Но сегодня пошла на работу, как будто ничего не случилось.
- А где его похоронили? – выдавил я.
- А кто знает, видел? В бумажке ничего об не сказано. Да и мать сказала, что мы не узнаем, где его могила.
- А где этот лагерь? Мать не сказала?
- Мать говорила, что это где-то медные рудники…

Мы замолчали. Севка сидел подавленный, но какой-то спокойный, видно, что все уже как-то пережито и известие о смерти отца не было неожиданностью.
- А ты знаешь, за что посадили отца? – вдруг спросил Севка.
- Нет, не знаю, - вопрос Севки был неожиданным, я ведь никогда не спрашивал Севку об этом. Все считали, что произошла какая-то ошибка и все исправиться, сколько бы лет не прошло.

Севка немного помолчал и рассказал.
- Когда отец был главным бухгалтером и них в Дорстрое, кончилась чертежная бумага, а без нее ничего не сделаешь. План давали и требовали результат, а бумаги не было. Так вот, двое мужиков, которые работали с отцом, один давно, ты знаешь, это Канократов, а другой недавно, нашли где-то барыгу, у которого был целый склад необходимой бумаги. Эти двое пришли к отцу и сказали, что можно купить ее, но только не как положено, не по закону. Отец отказался и отругал их, сказав, что по поводу бумаги надо писать в Москву, а не заниматься здесь темными делами. Они отступили, а через несколько дней опять пришли к отцу, как будто отпраздновать день рождения одного из них, и дали отцу немного водки. А ты знаешь, что отцу мало надо, чтобы он опьянел. Тут они и подсунули ему какие-то бумажки и он их подписал. А это были незаконные документы. А когда шла оплата за чертежную бумагу, отец несколько дней болел и все прошло без него. Когда стали разбираться, подпись отца, вот он и виноват. Деньги были, говорят, немалые. Вот и все. Да, вот еще что. Один из тех, кто напоил отца и подсунул бумагу, сам донес на него. Правда, потом сам и его дружок тоже поплатились, Канократов получил пять лет, другой три, а отец по всей строгости.

Я вспомнил обрывок разговора про Канократова, действительно сволочь. После его ареста, вся семья куда-то уехала и, вскоре, все о них забыли.
- Откуда ты все это узнал?
- Вчера мать мне все рассказала. Она еще сказала, что готовили уже бумаги и послали их в Москву о досрочном освобождении отца, и как будто все должно было сработать, но вот не успели…
 
Мы долго сидели молча, потом Севка закрыл коробку, где лежали боевые награды отца, залитая кровью пробитая солдатская книжка, сохранившаяся после ранения, фотография дяди Левы около танка с боевыми друзьями. Сверху Севка положил, вчетверо сложенную справку…