Пушка. Они не такие

Они не такие, как все или все не такие, как они. Они гоняют футбол, около памятника Сергея Есенина. Их много. Каждый вечер на спинках скамеек они пьют и курят, курят постоянно одну за другой, смотрят на прохожих, сплевывают в ноги и прячут глаза под козырьком кепки. Я наблюдаю за ними третий день для того, чтобы рассказать о Тверской площади и «темном» сквере, о модели «своих» понятий, ценностях и даже о поиске близкого человека. Они не противостоят обществу, скорее общество беспомощно борется против этой «массы».

Существуют разные модели общества, разные социальные понятия, знания, интересы. Есть модель зоны, в которой конвой пытается упорядочить дикие инстинкты в замкнутом пространстве стен и решеток. Роль конвоя на свободе иногда играет ОМОН, который противостоит в этом сквере особому «классу».
Есть три отряда. Они вполне прекрасно между собой взаимодействуют, эти отряды делятся на возрастные группы от восемнадцати и до двадцати трех, потом от двадцати трех и до двадцати пяти. После двадцати пяти, как правило, уже обзаводятся второй половинкой и из отрядов выпадают, ибо семью нужно кормить и желательно вечером водить любовь свою в ресторан, кино и по магазинам. Тут уже не до пива допоздна на скамейке, не до сборищ в «темных местах».
У каждого отряда, несомненно, есть лидер, вождь, пахан, как угодно можно назвать этого человека. Он выражает желания и потребности массы. Масса уважает и преклоняется перед своим кумиром, но делают это неосознанно, заблуждаясь в понятии, что все равны и каждый по-своему индивидуален. Индивидуум, как правило, не рассуждает, а повинуется страстям окружающих.

Первый, второй отряд. Почти у каждого есть деньги на пиво и сигареты. Они справляют между «своими» свадьбы и фигурируют вокруг скамеек в свидетельских ленточках, кричат горько, но кричат редко, в основном пьют. Пьют сильно, сталкиваясь лбами, цепляясь, за шеи друг друга. «Не своего» человека близко не подпускают, а наоборот, готовы, порвать его на месте, унизить, опошлить. Здесь проходит вся их жизнь, но они ее сами выбрали. Их путь – бритые затылки, спортивные мужские костюмы, тельняшки, кепки, рассекающие, как бы рубящие воздух большие ладони. Они уводят друг у друга жен, подруг, от того, что так принято, уводить под влиянием генотипа и ряда психологических факторов, но продолжают зависеть от своего общества, говорить о «бывших», обсуждать кто, кого и как бросил. В искусственном созданном мире, глотая химическое пиво, девушка, буч, лесби, фэм утрачивает себя, толкая свою индивидуальность в замкнутое пространство со своими правилами на поиски самого себя в окружении себе же подобных.
- Бедный Есенин, – говорит рядом сидящий молодой человек. – Видимо он в гробу переворачивается, при виде этого.
Я смотрю на парня, а он на меня. Я догадываюсь, что сначала он хотел спросить у меня - «Сколько времени?» Но при наличии в наше время мобильного телефона, это уже звучит банально, поэтому он решился пройтись по «серебряному веку», чтобы со мной познакомиться. Неудачно.
- А Пушкин лесбиянок вообще ненавидел. Он был ослом, просто ослом, хоть и великий поэт… Вот, так. – сказала я. – Не люблю Пушкина.
- А, давайте, тоже поиграем в футбол. Вдвоем. Попросим у них мяч. Совсем чуть чуть. – говорит он. – Так не хочется быть взрослым сегодня.

Третий отряд. Почти каждый похож на беспризорника, но они такие веселые, самые зажигательные. В свои игры они могут увлечь любого прохожего. Ни у кого никогда нет денег на пиво или сигареты. На банку алкогольного коктейля редко когда удается собрать деньги, но эти люди самые счастливые. Даже на расстоянии я вижу, как их глаза светятся. Я изредка смотрю в их сторону. На данный момент меня интересует другой человек. Девушка с альбомом в руках. Она рисует Сережу Есенина, чтобы удовлетворить свое любопытство мне очень хочется спросить ее, почему она рисует памятник со спины? В моей голове такой ракурс рисунка не укладывался, и особое видение художника я так, и не смогла понять. С другой стороны компания в широких штанах спрыгивает со скамеек и уверенно направляется в мою сторону. Руки в карманах, ноги широко расставляют при ходьбе, улыбаются… И вот, они уже стоят передо мной, петушатся. Каждый пытается перебить друг друга в разговоре. Стоят, как злостные прогульщики перед учительницей. Мне и смешно и жалко их. Ведь, я тоже когда то носила такие же ботинки, в которых жутко потели ноги летом, странно, почему то сейчас я об этом подумала, а что будет, если какая – нибудь девушка захочет такие «ботинки» пригласить в гости, - переживет ли это сама девушка, решившись на такой поступок? Я прятала глаза под козырьком кепки, одевала бесформенные футболки с надписью «Сурганова и оркестр». Я точно также петушилась перед тридцатилетними тетками и они меня посылали на ***, теперь мне тридцать лет и, я всех посылаю на хуй.
Их становится больше, стая увеличивается. Я теперь являюсь всеобщим центром внимания. Лица, руки, стриженные головы, кажутся мне одинаковыми… Но глаза. Глаза разные. Среди толпы я замечаю только одни. Их уголки чуть вздернуты вверх, а цвет кофе латте-арт. Они нагло смотрят на меня, не отрываясь перехватывая каждый мой взгляд. Сначала я возмутилась при виде этих глаз, потом сама несколько раз посмотрела в них и подумала, какие они красивые, спокойные… Но нет! Что это за наглость, так! - не отрываясь смотреть на меня. Дальше, как в тумане. Не помня, не видя ничего вокруг, только эти глаза, которые постоянно оказывались рядом. А потом мы встали, напротив друг друга и толпа расступилась. Стояли близко, и я слышала, как бьется в груди чужое сердце человека. Моя голова закружилась, а вместе с ней вся Пушкинская площадь, как карусель. Фонари, деревья, Есенин, кепки…и пошло-поехало по десятому кругу.
- На меня нельзя так смотреть.
- Разве, не понимаешь… Ты мне нравишься.

Мы гуляли всю ночь, а она спрашивала меня и не верила моим ответам.
- Не может быть такого, чтобы у тебя никого не было… Да у тебя есть жена, или парень. Такие как ты не могут быть одни, без никого. У тебя точно кто то есть.
- Какие «такие»? – спрашивала я. – Как раз такие, как я, очень даже могут быть, как ты говоришь «без никого».
- Ты такая, такая… успешная, одета так… Эти вещи не одну тысячу рублей стоят и даже не две, а я? Кто я? Мы разные.
- Мне всё равно кто ты. Я не хочу знать, кем ты работаешь и какой у тебя достаток. Мы гуляем. Мы разговариваем. Нам хорошо.
Я где то внутри понимала, что не успокою ее никогда. Мне и в голову не пришло спросить ее номер телефона.

Утром мы разошлись в разные стороны. Так нелепо. Она вверх по Тверской, а я вниз. После я искала эти глаза все дни, я надеялась, но их не было. Ведь, я еще тогда, с самого начала знала, что она больше сюда не придет.