Дед, бабка, корова и я рассказ 22

 
Через закрытую дверь в нашу комнату из кухни был четко слышен малейший шепот. Бабка несколько раз в день доила корову, разливала молоко в стаканы. Дед брал небольшую 2-колесную тележку и увозил его в детский сад и на базар.
Когда он возвращался, то в бабкиной комнате среди тишины звучал голос бабки: «Давай деньги!»
Потом наступала тишина – видно, она считала деньги. Потом зловеще звучало: «Где трешка?!» «Я все отдал!» - жалобно звучал голос деда.
«Врешь, старый козел!!!» - взвивалась бабка. Переходила на яростный шепот: «Тише! Люди подумают, что мы ругаемся! Давай трешку!»
«Я все отдал!» - отвечал дед.
Потом опять была тишина, затем «Ой!!! Чего бьешь поленом по голове?!» - взмолился дед.
«Чего орешь?! Люди и вправду подумают, что я тебя бью!» - шептала бабка. Потом переругивание постепенно стихало. Это повторялось изо дня в день, после того, как дед развозил молоко.
Когда наступал «банный день», история повторялась. Бабка тихо говорила: «Иди в баню!» Дед отвечал: «Да я недавно был!» Потом повторялась все та же история, включая полено. Потом дед молча шел в общественную баню.
Дед где-то купил сахар, и они стали варить его с молоком. Получалась густая беловато-желтая сладкая масса, приятная на вкус. Дед отвозил эту массу на базар и продавал. Мне очень хотелось попробовать эту смесь молока и сахара! Но я не просил. Однажды бабка дала мне попробовать маленький кусочек. Мое желание было удовлетворено.

Дед с косой и тележкой ходил мимо пивоваренного завода на берег Кубани, вдоль которого тянулся поросший кустарником и травой луг, метров 50 шириной. Там дед косил траву, набивал ею 2 мешка, привозил во двор и сушил. Потом складывал в сарай – корове на зиму.

Обычно я ждал, пока дед отправлялся куда-нибудь со двора - косить траву или развозить молоко, а бабка была занята на кухне. Тогда я проскальзывал мимо окон кухни в сарай и общался с коровой.

 Там был полумрак. Темно-коричневая корова стояла в отгороженном стойле, перед ней была деревянная кормушка, в которую клали корм. Корова стояла, переступая с ноги на ногу, временами вздыхала, пережевывала жвачку. Я здоровался с ней, разговаривал, извинялся за то, что мне не разрешают общаться с ней, трогал за влажный, прохладный нос. Иногда находил и рвал где-нибудь траву, приносил комок ее корове, и она начинала тут же жевать.

Весной я где-то нашел зернышко кукурузы и посадил его в палисаднике под нашим окном. Мне хотелось вырастить большой стебель кукурузы и понести его в подарок корове. Но дед заметил росток, едва он поднялся сантиметров на 20 от земли, сорвал его и отдал корове. Напрасно я доказывал деду: «Зернышко мое, значит и стебель кукурузы мой – значит - я могу его отдать корове!»
На это дед отвечал: «А двор мой! Значит, и росток мой – он на моей земле!» Тогда я понял впервые – что значит частная собственность на землю!

Мама работала и возвращалась домой поздно. Отец к нам почти не приходил – все время работал в Госпитале, там и жил. Он говорил, что работать приходилось днем и ночью, иногда сутками подряд.

В воскресный день мама предложила мне сходить за Кубань в станицу. Там жил мамин знакомый. Мимо закрытой армянской церкви проулок соединялся с улицей Красноармейской, которая сворачивала вправо – влево и вела туда, к деревянному мосту и переправе.

Кубань была широкая, течение очень быстрое, вода коричневая, несла ветки, коряги. На берегу было несколько ребят, в плавках, но никто не купался. Глядя на бурлящую, с водоворотами и пеной воду я подумал, что ребята боятся плавать в Кубани, тем более – переплывать ее. В Краснодаре в Кубани купалось очень много ребят, некоторые переплывали ее, несмотря на быстрое течение. Но здесь, в Армавире – Кубань только - только выходила с гор на равнину, и сразу было видно – что это горная река.

На этой стороне был Армавир, на другой – станица. Мы вышли на мост, постояли на нем, посмотрели в бурлящую воду. Затем пошли в станицу. Там были широченные улицы, масса деревьев, сады, огороды. Мы легко нашли наших знакомых – они встретили нас очень приветливо. Это был старый человек, седой плотный, коренастый. Жена его – тоже пожилая, мало разговорчивая. Да это и понятно – сыновья, другие родственники на фронте, известий нет. Мысли постоянно – как там они воюют? Живы ли?!

 Их хата стояла в глубине двора, а к Кубани выходил громадный огород. Росли фруктовые деревья. Я смотрел через Кубань на Армавир, видны были 1 – 2 этажные дома, кирпичная труба пивоваренного завода, мост, по которому мы пришли сюда. Дорога мимо станицы вела дальше, в сторону высокой гористой гряды, закрывавшей весь горизонт в ту сторону.
 
Знакомые дали нам яблок, груш, слив, так что фруктов у нас было полно. Пригласили заходить еще и еще. По дороге домой мы зашли к Валентине, девушке знакомой моей мамы, жившей в начале нашего проулка, дали ей фруктов. Она была учительница, работала в школе.