Призрачные тайны 4-6

Глава IV

Несколько дней спустя Жюли разыскала Шарля в клинике, куда Арвиль не однажды брал мадам Тремьер и еще нескольких слушателей для практических демонстраций. Демонстрации представляли собой сеанс скрытого наблюдения за беседами психиатра с пациентами, для чего комната, расположенная рядом с кабинетом профессора и не полностью от него изолированная (фактически это было одно помещение, разгороженное декоративными панелями и зеркалами), была оборудована специальными приспособлениями.
Клиника Арвиля была построена в 1873 году, старое здание начала восемнадцатого века, которое профессор приобрел в довольно ветхом состоянии, сгорело во время событий Парижской коммуны. Шарль шутил по этому поводу в том смысле, что одни безумцы оказали услугу другим, поскольку разобрать руины оказалось легче, чем сносить аварийное, но все еще целое строение. Проект новой клиники с учетом специфических запросов психиатра разработал молодой талантливый архитектор и ученый Лебер, чьи профессиональные интересы были весьма широки и распространялись от живописи до экспериментальной физики, включая такие области, как оптика, акустика и электричество. Найти подобного специалиста оказалось нелегко, но выручил Мишель Нортуа. Адвокат порекомендовал Шарлю Лебера, как выпускника Высшей политехнической школы и Школы изящных искусств. Сложная система зеркал и освещения позволяла находившимся в демонстрационной комнате наблюдателям видеть пациента в различных ракурсах, следить за его мимикой, в то же время прекрасно был слышен сам разговор, даже если больной переходил на едва внятный шепот. Уникальная ценность демонстрационной комнаты заключалась в том, что пациенты не догадывались о присутствии студентов или слушателей профессора, таким образом, наблюдение не служило дополнительным фактором психологического напряжения. У практикантов хитроумное изобретение архитектора вызывало восторг с примесью внутреннего озноба (в том случае, когда воображение заставляло их поставить себя на место наблюдаемых).
В клинике у профессора был и другой кабинет, в отличие от первого его основным достоинством являлась полная звукоизоляция. Именно в него Арвиль проводил мадам Тремьер. Кабинет служил профессору постоянным рабочим местом, здесь он изучал истории болезни, готовился к лекциям, писал статьи и книги, иногда принимал посетителей, в основном родственников пациентов. Вдоль незанятых окнами стен располагались книжные шкафы, заполненные научной литературой и медицинской документацией. Большой письменный стол, оборудованный электрическим звонком, и несколько кресел составляли всю непритязательную обстановку профессорского кабинета.
– Итак, романтическая любовь. Мадам сделала неверный выбор, – резюмировал суть долгого и подробного рассказа Жюли профессор Арвиль. – Да, за здравый смысл иногда приходится дорого платить, что и подтверждает случай вашей подопечной. Признаков делириозного помрачения не наблюдается?
Сегодня Шарль был необыкновенно внимателен и обходителен. Услышав заявление Жюли, что им предстоит серьезный разговор на профессиональную тему, он отправил заказ в одну из лучших кондитерских города и распорядился подавать кофе по первому требованию.
– Нет. Кристина вполне нормально ориентируется во времени и пространстве. Музыка в ее голове – это только воспоминания. Их можно назвать навязчивыми, но ничего общего с галлюцинациями и бредом.
– Что ж, это обнадеживает, – кивнул психиатр. – Подвергать ее гипнозу сейчас нельзя. Попытайтесь элиминировать чувство вины с помощью обычной беседы. Очень хорошо, что вы расспросили Жоржа. Объясните виконтессе, что она не превратила своего учителя в убийцу, а наоборот, удержала его от рокового шага.
– Обязательно. Я поняла, что с тех пор, как эта мысль пришла ей в голову, она ее чрезвычайно угнетает. Как и многое другое: комплекс вины очень сильный. Даже не знаю, как справиться со всеми его составляющими.
– Постепенно, Жюли. Шаг за шагом. Пока не появится ребенок, – (а он должен стать источником удовольствия, я надеюсь), – вам придется играть роль успокоительного. Если следовать теории Вильгельма, в настоящий момент мы имеем сочетание неудовольствия и напряжения – благодатная почва для развития неврастении. В целом, ничего необычного. Хотел бы я пообщаться с ее гением музыки, – мечтательно закатив глаза, неожиданно добавил Шарль. – Вот это материал для изучения!
– Шарль, как вы можете! – Жюли осуждающе покачала головой. – Он же живой человек, чувствующий, думающий.
– Мадам Тремьер, за кого вы меня принимаете? – с притворным возмущением воскликнул профессор. – Я же не сказал, что хотел бы запереть его под замок или исследовать его препарированный мозг под микроскопом. Меня давно привлекает эта малоизученная область: гений также отличается от среднего обывателя, как и безумец. И где же пролегает грань между гениальностью и безумием? Но… я думаю, что восторги виконтессы сильно преувеличены. Мало ли талантливых музыкантов и сочинителей. А вот физические недостатки накладывают на психику значительный отпечаток. Здесь лежит источник социальной травмы. Знание жизненной истории пациента совершенно необходимо в нашей профессии. Кстати, в чем заключается его уродство?
– Я точно не знаю, – смешалась Жюли. – Надо же, она ни разу не описала мне его внешность! С ее слов я прекрасно представляю развитие событий: что, как и даже где происходило, словно сама бывала за кулисами и спускалась в лабиринты Оперы. Я знаю, о чем они говорили, что делали. Кристина намеренно умалчивает о Призраке? Все, что она сказала: «Его лицо под маской было ужасно».
– Умалчивает неосознанно, – поправил психиатр. – Весьма показательный факт. Смею предположить, что он ей снится, причем без маски. Неудивительно, что история закончилась аффектогенной ситуацией.
– Вы считаете, во время их последней встречи он находился в состоянии аффекта?
– После того, как девушка прилюдно сорвала с него маску? Безусловно. Это классическая схема возникновения аффективного состояния. Мотивационный стимул сильнейший – любовь. Причем даже не любовь как чувство, а любовь как страсть. Я говорил на лекциях, что страсть представляет собой целый сплав эмоций. Посмотрите сами, что там должно было быть намешано: желание, поклонение, надежда, страх быть отвергнутым и многое другое. Далее, на достижение цели было затрачено огромное количество усилий, а в результате – полный крах. Это закон, Жюли: чем более сильной является мотивация, чем больше предпринято усилий для ее реализации, и чем меньше полученный результат, тем сильнее возникающий аффект. И внешние проявления на лицо: неуправляемое поведение, бессвязные речи, угрозы, двигательная активность, органические изменения. Как она сказала вам: «Он стал похож на демона», – усмехнулся психиатр. – Еще бы не похож. Сначала бешеная энергия и почти нечеловеческая сила, а потом «он едва стоял на ногах». Следствием аффекта является чудовищная усталость. Их общее счастье, что аффект относительно кратковременен. Но мы отвлеклись. Попробуйте узнать о ее снах. Это важно, Жюли.
– Новая теория? – поинтересовалась мадам Тремьер.
– Есть определенные идеи, требующие опытной проверки. Развитие психологии и психиатрии идет вперед огромными шагами. Да, я еще не говорил вам, Вильгельм прислал мне на рецензию новую главу книги и приглашение на открытие своей экспериментальной лаборатории в Лейпциге.
– И когда вы уезжаете, Шарль?
– Еще не скоро. Открытие состоится в конце мая.
– Хорошо, – серьезно кивнула Жюли. – Возможно, к тому времени я стану чувствовать себя более уверенно в качестве начинающего психиатра, – закончила она с улыбкой.
– Вы прекрасно справляетесь для новичка, Жюли, – улыбнулся он в ответ. – Вы – просто чудо. Если бы я не проводил двадцать четыре часа в сутки в клинике и университете…
Он сделал паузу, Жюли заметила промелькнувшее в красивых карих глазах профессора несвойственное ему выражение нерешительности.
– … то рискнул бы просить вашей руки.
– Не шутите так, Шарль, – ее щеки залились румянцем, она смущенно опустила глаза.
– Я не шучу, Жюли. Я никогда не встречал такой красивой и умной женщины, как вы.
– Так вы делаете мне предложение? – Жюли справилась с волнением и взглянула в лицо Арвилю.
– Да, пусть это и не разумно. Вы согласны?
– Да. За здравый смысл приходится дорого платить, – повторила его слова Жюли.

* * *

Она шла по коридору, ее движения были легки и невесомы, она почти парила, переполненная ощущением радости, внутреннего тепла. Она скользила, едва касаясь ногами наборного паркета, ведомая чудесными звуками. Всей душой она стремилась вперед, навстречу этой музыке, навстречу яркому дневному свету, льющемуся из распахнутых дверей… На секунду она замерла на пороге. Все линии большого, оформленного в белых и золотых тонах зала плавно перетекали друг в друга, стены, лепнина, мебель – все соединилось в едином ансамбле чистой гармонии. Зал был наполнен солнечными лучами, воздухом и музыкой, переливающейся, плывущей в пространстве. Он играл на органе. Она была уже в нескольких шагах от него, когда, почувствовав ее присутствие, он перестал музицировать и обернулся. Ни маски, ни парика на нем не было, что ничуть не смутило их обоих. Его губы чуть улыбались, а глаза сияли безграничным неземным счастьем. Кристина протянула ему руки, он заключил ее ладони в свои:
– Ангел! – одновременно произнесли их губы.

Кристина резко распахнула глаза, вздрогнула и застонала. Ее окружала темнота душной июльской ночи. Сон, этот сладкий и мучительный сон.
С тех пор как Жюли рассказала ей о результатах полицейского расследования, характер снов Кристины резко изменился. Она перестала видеть бесконечные, уходящие вверх и вниз шаткие лестницы с проваливающимися под ногами ступенями, по которым она карабкалась в полумраке, отчаянно силясь убежать от неведомой погони. Ей больше не снился кошмар, в котором за сорванной маской Призрака оказывалась издевательски смеющаяся пустота.
Теперь ей являлись во сне светлые, залитые солнцем комнаты, его сияющие глаза и почти непереносимая нежность прикосновения его рук…
Слезы потекли по щекам Кристины.
– Ангел, Ангел! – глотая соленую влагу, беззвучно шептала она.


Глава V

– Рауль, мне кажется, в Леон следует поехать вам. Я не мастак вести переговоры с муниципальными властями, а вы умеете произвести впечатление на подобную публику. Иначе наш проект не сдвинется с места.
Среднего роста грузный мужчина лет сорока пяти с большими залысинами на лбу и коротко стрижеными мышиного цвета волосами на затылке стоял возле открытого окна кабинета виконта де Шаньи вполоборота к находящемуся в глубине комнаты собеседнику. Он курил папиросу, стряхивая пепел в стоящую на широком подоконнике мраморную пепельницу. Каждый раз, когда его правая рука оказывалась освещенной проникающими в окно красноватыми закатными лучами, на среднем пальце ярко вспыхивала массивная золотая печатка. На обтягивающем объемный живот сером пикейном с цветочным узором жилете красовалась солидная золотая цепочка, тянущаяся от бокового кармана к центру. Темно-серый двубортный сюртук отличного покроя и прямые брюки чуть более светлого оттенка несколько скрадывали ширину спины и бедер. Небольшая аккуратная бородка и бакенбарды визуально сужали щеки и прикрывали второй подбородок, несмотря на полноту, придавая внешности мужчины известную элегантность. Высокий, прорезанный морщинами лоб и крупный правильной формы нос фиксировали на себе случайный взгляд своей монументальностью, но холодные, постоянно сохраняющие некое неопределенное выражение «себе на уме», посаженные близко к переносице серые глаза отталкивали. Нечетко вычерченные полные губы жадно охватывали конец папиросы, втягивая воздух с дымом глубоко в легкие, а потом медленно, с наслаждением выпускали улетучивающиеся в окно сизые клубы.
– Вы знаете, Арман, дело довольно щекотливое. Когда речь заходит о кладбищах и церквях… уговорить мэра снести старое кладбище, хотя его закрыли еще при Директории, будет не просто, – ответил Рауль, он сидел за письменным столом и просматривал папку с испещренными цифрами, чертежами и топографическими планами бумагами. – Я не слишком разбираюсь во всех этих геодезических данных и инженерных выкладках. Но неужели нельзя начать строительство фабрики немного южнее? Там вполне достаточно места. Можно скупить несколько участков у мелких владельцев.
– Я тоже нисколько не разбираюсь в таких вещах. Но я привык доверять специалистам, а не прислушиваться к суевериям, – Арман сделал затяжку, выпустил дым и продолжил. – Капитал и сентиментальность несовместимы, друг мой. Я слышал, что мэр планировал купить землю, о которой вы говорите, на средства городской казны и построить там что-то общественно полезное: не то госпиталь, не то театр. Точно не помню. Кто-то надоумил его заранее проконсультироваться с архитектором. Опуская подробности, дело закончилось тем, что сумма, в которую обошлось бы строительство, оказалась запредельной. В чем бы там ни заключалась проблема – в качестве почв, в подпочвенных водах или в чем-то другом – нам она ни к чему. А приглашали они кого-то из бывших помощников Гарнье, по-моему, Луи Лебера, человека, который может построить что угодно и где угодно, были бы средства. Однако, что положено Юпитеру, то есть столице, провинции не по карману, тем более, частному заказчику.
Пока он говорил, папироса медленно тлела. Взглянув на короткий окурок, Арман затушил ее в пепельнице и полез в карман сюртука за портсигаром.
– Хорошо, вы меня убедили, – Рауль с облегчением захлопнул папку с инженерными расчетами. – Мне не хотелось бы сейчас надолго покидать Париж, моя жена скоро должна родить.
– Понимаю вас, но поездка займет не больше недели, Рауль. В конце концов, мадам… эмм… Арвиль – никак не привыкну – прекрасно позаботится о вашей супруге.
Еще в начале апреля Рауль представил Кристине своего нового делового партнера – Армана Клонье, пригласив того на ужин. С тех пор финансист довольно часто бывал в доме де Шаньи, а потому в общих чертах был в курсе семейных дел виконта. Он не знал, что компаньонка была рекомендована Раулю психиатром, да его и не интересовали такие подробности, гораздо больший интерес у него вызвала сама Жюли. Но первая же его попытка пригласить красавицу-вдову на прогулку разбилась о спокойно насмешливый взгляд и вежливую фразу: «Простите, господин Клонье, я не принимаю приглашений от малознакомых мужчин». Вскоре он узнал, что Жюли выходит замуж за человека известного и достаточно состоятельного. Арману оставалось лишь с сожалением вздохнуть и смириться. Поскольку при своих деньгах он не привык упускать понравившихся женщин, крошечный инцидент засел в памяти невытащенной занозой.
– Да, на мадам Арвиль можно положиться, – согласился Рауль. – Тогда я еду послезавтра.

* * *

Рауль не без основания полагал, что мадам Тремьер (ныне мадам Арвиль) – ниспосланный ему подарок небес. Если бы не влияние Жюли, которая действовала на Кристину лучше всяких успокоительных средств, допущенная им оплошность могла, по утверждению доктора Мертье, привести к весьма серьезным последствиям, вплоть до потери ребенка.
После свадьбы супруги Арвиль отправились в небольшое свадебное путешествие, точнее это была всего лишь двухнедельная поездка в Лейпциг и Берлин, связанная с научными интересами профессора. Незадолго до их возвращения Рауль пришел домой в дурном расположении духа: на угольной шахте, в которую была вложена часть его капитала, произошла большая авария, повлекшая значительное число человеческих жертв и вызвавшая остановку добычи угля, по-видимому, надолго. Новости были не из приятных, тем более, что виконт рассчитывал в ближайшее время продать свои акции – шахта оказалась почти выработанной и не приносила ожидаемого дохода – и перебросить средства в новые строительные проекты.
Поднимаясь по лестнице к себе в кабинет, он снова услышал звуки рояля. Ему казалось, что Кристина уже позабыла эту музыку и ее создателя. С появлением в доме мадам Тремьер она стала гораздо спокойнее, начала чаще улыбаться, меньше предаваться тоске и просиживать часами над инструментом. Во всяком случае, уже несколько месяцев его слуха не касалась проклятая мелодия страсти. Когда он оказался на пороге гостиной, открывшаяся взору картина уязвила его до глубины души. Кристина играла самозабвенно, с закрытыми глазами, а в выражении ее лица, в ее улыбке было столько мечтательности и восторга, что Рауль просто не смог сдержаться.
– Кристина, прекрати это!
От неожиданности она вздрогнула всем телом, открыла глаза и посмотрела на Рауля отсутствующим взглядом. Он понял, что в мыслях она находится невероятно далеко от этого дома, от него, от всего, что связано с ее сегодняшней жизнью. Ярость накатила горячей волной, Раулю захотелось немедленно вырвать ее из мира запредельных мечтаний, раз и навсегда покончить с давним наваждением Призрака Оперы.
– Кристина, – хриплым от клокочущей злости голосом сказал он, – никогда больше, ты слышишь, никогда не играй эту музыку! Забудь его и не вспоминай! Дух Оперы умер. Скелет с деформированным черепом нашли в катакомбах еще прошлым летом.


* * *

Едва Жюли переступила порог особняка де Шаньи, открывший дверь слуга доложил, что в зеленой гостиной мадам дожидается доктор Мертье. Встревоженная, она поднялась на второй этаж настолько быстро, насколько ей позволял узкий подол модного платья, и сразу прошла в гостиную.
– Жюли! Наконец-то! Я знал, что вы вернулись вчера вечером, но не стал беспокоить вас с дороги.
– Здравствуйте, Жан-Батист. Почему вы ждете меня здесь? Что случилось?
Занимаясь одной пациенткой, мадам Тремьер и доктор Мертье не только познакомились, но и до известной степени подружились на почве общего профессионального интереса. Кроме того, Жан-Батист был свидетелем Шарля на свадьбе. Жюли сразу заметила, что вид у Мертье чрезвычайно уставший и какой-то помятый: осунувшееся лицо, запавшие глаза, он даже как будто похудел.
– Простите, Жюли, я даже не поздоровался. Доброе утро. Хотя, какое к дьяволу доброе! Если ее не успокоить, в любой момент могут начаться преждевременные роды.
– Чем это вызвано?
– Семейная ссора. Не могу понять, что произошло. Позавчера вечером виконт прислал за мной свой экипаж. Я нашел мадам де Шаньи в глубоком обмороке. Очевидно, она потеряла сознание в другом месте, потом ее перенесли в спальню. Как только мне удалось привести ее в чувство, с виконтессой случилась истерика. Она плачет почти постоянно, отказывается есть и ничего не говорит. Я отчаялся добиться от нее объяснений. Вчера поздно вечером начались боли внизу живота, матка напряглась. Я принял соответствующие меры, но эмоциональное состояние может спровоцировать схватки. Мне удалось заставить ее выпить снотворное, и пока она спит. С тех пор я отсюда не отлучался, пришлось вызвать сиделку из госпиталя, чтобы я мог немного вздремнуть.
Мертье заметно волновался, дважды он доставал белый бумажный платок, чтобы стереть пот со лба и макушки.
– А почему вы решили, что была ссора, Жан-Батист?
– Виконт ходит мрачнее снежной тучи. Мне он сказал только, что Кристина случайно узнала о смерти своего бывшего учителя.
– Что?! – Жюли побледнела. – Это хуже, чем вы можете себе представить. Вы правы, кроме мужа, ей вряд ли кто-то мог об этом сказать. Но откуда Рауль знает о смерти…
Жюли не закончила фразу и быстро направилась к двери. Она не посвящала Мертье в подробности взаимоотношений Кристины с Ангелом Музыки, так как это была конфиденциальная информация, которую она обсуждала только с Шарлем.
– Идемте же, Жан-Батист. Отошлите сиделку, я должна остаться с Кристиной наедине.
Жюли заняла кресло сиделки у постели Кристины, та еще спала. Шторы на окнах были опущены, но неплотная ткань кремового цвета не слишком приглушала яркий свет июньского утра. Выглядела Кристина не лучшим образом: веки опухли, щеки покраснели от обилия пролитых слез, губы потрескались. Во сне она улыбалась. При виде этой улыбки сердце Жюли болезненно дрогнуло. Что будет, когда Кристина проснется и вновь осознает боль утраты? Мадам Арвиль вернулась к мысли о том, откуда все же виконт де Шаньи мог знать с такой уверенностью о смерти Призрака. Рауль обмолвился Мертье о «покойном учителе» почти полгода назад. Но было ли это правдой? Не присутствовал же он лично на похоронах соперника.
Веки Кристины дрогнули, она пошевелилась и открыла глаза.
– Жюли…
– Доброе утро, Кристина.
– Жюли, – лицо Кристины страдальчески исказилось, глаза затуманились слезами, – он умер. Мой Ангел умер…
Она говорила совсем тихо, почти шептала, по-видимому, у нее уже не осталось сил для бурного проявления эмоций. Две слезинки сбежали по щекам и упали на шелковое одеяло.
– Кристина, послушай меня, успокойся, – Жюли придвинула кресло ближе к кровати и ласково взяла подругу за руку. – Объясни мне, как ты об этом узнала.
Выслушав прерывающийся всхлипами сбивчивый рассказ подруги, Жюли поняла, что речь идет всего лишь о зыбком предположении. В первую очередь, Раулю самому хотелось поверить в эту смерть. Жюли едва сдерживала себя, чтобы не высказать в адрес виконта все, что кипело в ее возмущенной душе. Его сиятельство нашел самое подходящее время «сводить счеты» с соперником!
– Господи, Кристина, мало ли что находит полиция во время рейдов по катакомбам! А газеты всегда готовы написать все что угодно, лишь бы привлечь читателей. Скелет с деформированным черепом! Кто знает, чей это был скелет и сколько времени он там пролежал? Между прочим, я могу разузнать об этом. Даже по скелету, если он хорошо сохранился, можно кое-что сказать о человеке: рост, особенности сложения, возраст умершего. Перестань плакать, пожалуйста. Ты мне так и не описала твоего Ангела. Расскажи, какой он? И что у него с черепом, как он деформирован?
– С черепом?
Стоило Кристине задуматься о вопросе Жюли, слезы высохли. Она вдруг поняла, что смутно представляет себе значение этих слов – «деформированный череп». Жюли заметила ее замешательство и попробовала подсказать.
– Ну, понимаешь… неправильные пропорции. Например, череп очень крупный с выпуклым лбом, а лицо маленькое. Или, наоборот, голова непропорционально маленькая по отношению к размерам тела. Может быть, резко выраженные надбровные дуги, лобные бугры, плоская или утопленная переносица, плоское лицо…
– Ой, нет… Ничего такого. Он… правая сторона его лица была покрыта такими страшными кожными складками, наростами… я не знаю, что это… красного цвета…
– Как ты сказала? Одна сторона?
Кристина не обратила внимания на странное выражение лица Жюли, это было гораздо больше, чем сторонний интерес: изумление, граничащее с ошеломлением.
– Да, одна. Правая. В маске и парике он казался таким красивым! Он носил парик, потому что на правом виске и над ухом у него не было волос… кажется, там была какая-то выступающая шишка на черепе.
Кристина уже сидела на кровати, воспоминания о Призраке словно придали ей силы, она больше не ощущала слабости, сковывавшей ее члены при пробуждении. Жюли отпустила ее руку и немного отодвинулась в кресле.
– Больше похоже на поражение кожного покрова, чем на серьезную деформацию черепа, – Жюли справилась со своими эмоциями, она была рада, что подруга ничего не заметила. – И не говори о нем в прошедшем времени. Скелет, скорее всего, не имеет никакого отношения к твоему Ангелу. Рассказывай, какой он.

Осмотрев пациентку через три часа после разговора с мадам Арвиль, доктор Мертье проникся благоговением к профессиональным способностям супруги профессора. Мадам де Шаньи совершенно успокоилась, мышцы расслабились, ее состояние больше не вызывало опасений. Доктор прописал легкое успокоительное еще на три дня и со спокойной совестью отправился домой.


Глава VI

Пока Кристина завтракала, Жюли написала записку мужу и отправила с ней одного из слуг виконта в клинику. Она просила Шарля непременно пригласить сегодня на ужин Огюста Вернуара. Если скелет обнаружила полиция, тот не мог миновать стола патологоанатома. А столь необычный случай наверняка не прошел мимо внимания такого «любителя» диковинок и различного рода врожденных дефектов как Огюст.
Чуть позже, предоставив Мертье возможность убедиться в действенности методов современной психиатрии, мадам Арвиль зашла в библиотеку с намерением выбрать книгу, которую собиралась почитать Кристине после врачебного осмотра. Она медленно бродила вдоль многочисленных книжных шкафов, приобретенных кем-то из предков Рауля на закате стиля ампир, и никак не могла сосредоточиться на корешках с названиями томов. Добившись, наконец-то, от Кристины подробного описания внешности Призрака, Жюли оказалась в полном смятении.
Неужели это был Эрик? Тот самый Эрик – первая, почти детская любовь Люсиль, о которой, как об ужасной тайне, девушка решилась поведать только младшей сестре? Эрик, который строил для них из спиленных веток, старых штор и досок сказочные замки в саду дядюшки Тремьера?
Жюли не видела его слишком много лет, чтобы вспомнить цвет глаз или верно судить о росте. Последний раз Эрик зашел к Нортуа перед отъездом в Париж за письмами для Мишеля и попрощаться. После смерти отца он уезжал к дяде. Матери Эрика Жюли не помнила совершенно, скорее всего, даже никогда и не видела, так как она умерла намного раньше мужа. Теперь мадам Арвиль лихорадочно пыталась подсчитать, когда Эрик покинул Руан. Она смутно вспомнила похороны его отца: серый, промозглый день, холодный ветер, начинающий временами моросить дождь, мокрые желтые листья на надгробиях – осень. Мишель уже года два учился в Сорбонне, поэтому Эрик и взялся передать ему письма… Следовательно, шел 61-ый год. Да, именно. В марте Жюли исполнилось одиннадцать – господин Лебер был еще жив, и они оба пришли поздравить ее с днем рождения, – Эрик подарил ей куклу. Он всегда дарил сестрам Нортуа замечательные игрушки собственного изготовления. А сколько же ему тогда было лет? Шестнадцать или семнадцать, в гимназии он учился двумя-тремя классами младше Мишеля. Жюли вздрогнула, представив, каково приходилось Эрику сносить бесконечные издевательства и насмешки одноклассников. Его отец не позволял сыну прятать лицо, считая, что из этого ничего хорошего не выйдет, а будет только хуже. Наверное, господин Лебер был где-то прав. Дети Эжена Нортуа, привыкшие к внешности Эрика с раннего детства, не видели в ней ничего ужасного или смешного. Для них Эрик был… Эрик – умница, фантазер, мастер на все руки. Кто починит найденную на чердаке старинную музыкальную шкатулку? Конечно, Эрик. А кто устроит на праздник такой фейерверк, посмотреть на который сбежится полокруги? Эрик, кто же еще.
Картины далекого прошлого медленно, но верно восстанавливались в памяти, и Жюли все больше убеждалась в том, что описание Кристины вполне соответствует не только внешнему виду Эрика, но и некоторым другим деталям, которые ей удалось извлечь из своих детских воспоминаний. Да, сын архитектора Лебера, несомненно, обладал множеством талантов, он прекрасно рисовал и делал чертежи к проектам отца. Жюли знала об этом, так как Эжен Нортуа и Лионель Лебер были партнерами, и в доме часто говорили о делах их строительной компании. Но мадам Арвиль не могла вспомнить, чтобы Эрик когда-нибудь пел. Это ее смущало. Он играл на рояле, они даже брали уроки у одного учителя, поскольку их семьи были очень дружны. Но петь…
Жюли ругала себя за то, что прожив столько лет в Париже, ни разу не спросила у Мишеля об Эрике. Ведь брат должен был что-то знать о друге детства. Она просто совершенно забыла о существовании Эрика! И еще одно соображение не позволяло Жюли полностью увериться в правоте собственных предположений: Эрик никоим образом не мог быть мальчиком из цирка, о котором рассказывала мадам Жири. И что бы заставило его поселиться в подвале Оперы? Полученное от отца наследство, если и не делало Эрика богатым по столичным меркам человеком, все-таки должно было обеспечить ему вполне безбедное существование. Как-то не верилось в то, что Эрик бездарно промотал деньги отца, ничем при этом не занимаясь. Праздность и лень были совсем не в его характере.


* * *

Выходящая в основательно запущенный сад открытая терраса профессорского дома в пригороде была идеальным местом для приятного отдыха тихим летним вечером. Мужчины вынесли из дома легкие плетеные кресла и круглый столик на одной ножке, Жюли собственноручно приготовила кофе. В доме Арвиля был повар и две приходящие горничные, но после ужина всю прислугу отпустили. От земли тянуло приятной прохладой, напоенный сладкими цветочными ароматами воздух проникал в легкие, ласкал лица и чуть-чуть кружил головы.
– Изумительное тут у вас местечко, – с удовольствием прихлебывая кофе, похвалил Огюст. – Наконец-то можно поговорить. Шарль заинтриговал меня, сообщив, что вы страстно желаете меня видеть, Жюли. А раз вы не позволили завести разговор за ужином… кстати, гусиная печень в красном вине была великолепна… стало быть, речь снова пойдет о трупах.
Патологоанатом заговорщицки подмигнул, сделал еще глоток и поставил на поднос пустую чашку.
– На этот раз о скелетах, – улыбнулась хозяйка.
Сколь ни серьезен был бы предмет беседы, разговаривать с Огюстом, сохраняя озабоченное выражение лица, обычно не представлялось возможным.
– Действительно? Это что-то новое. Вас интересуют случаи эксгумации? Шарль, хотел бы я знать, чем это вы, психиатры, занимаетесь?
– Клянусь, я знаю не больше твоего, – пожал плечами профессор. – Жюли работает с одной пациенткой – не то чтобы с большими отклонениями в психике, но очень впечатлительной особой.
– И к ней являются по ночам скелеты?
– Господа, скелеты к ней не являются. Огюст, можете ли вы рассказать мне что-нибудь об этом?
Жюли протянула патологоанатому старую газету, которую потрудилась разыскать в архиве Мишеля, заехав около пяти вечера к нему в контору. К большому ее сожалению, брата на месте Жюли не застала, но с поисками ей помог один из его молодых сотрудников.
Огюст бегло просмотрел отчеркнутую статью.
– Снова Призрак Оперы? Кого бы я посоветовал запереть в твою клинику, Шарль, так это автора сей бредовой писанины.
– Так вы видели скелет, Огюст? – спросила Жюли.
– Еще бы: великолепный экземпляр для анатомического музея при медицинском факультете.
– А почему я должен запирать у себя журналиста? – живо поинтересовался профессор Арвиль.
– Понятия не имею, откуда этот недоумок получил информацию, но точно не от меня. А то бы я ему кое-что объяснил… Он пишет: «Таинственный Призрак Оперы, потрясший полгода назад воображение почтеннейшей публики не только своими жестокими и опасными действиями, но и блистательным выступлением на сцене…», – не закончив читать цитату, Огюст презрительно скривил губы и с демонстративным презрением бросил газету на стол.
– Скелет был старым? – с надеждой спросила Жюли.
– Вы хотите знать, принадлежал ли он старику, или как давно его душа отправилась на небеса?
– И то и другое.
– Скелет довольно свеженький, пролежал не больше полугода. Это был мужчина лет тридцати пяти – сорока.
– Вот как… Тогда в чем заключается «бредовость» статьи?
– В том, что если господин щелкопер и добрался до моего заключения – связи у них отменные, – он ровным счетом ничего в нем не понял. Только человек с больным воображением может представить хозяина злополучного скелета выступающим на сцене, да еще и «блистательно». Во-первых, я с уверенностью на девяносто пять процентов могу утверждать, что бедняга умер от рака, это доказывает пещеристая структура таза и тазобедренных костей. Редкий случай, когда при отсутствии смертельных переломов – пробитого черепа и тому подобных прелестей – по скелету можно с большой вероятностью установить причину смерти. Последние месяцы жизни его должны были мучить страшные боли… Не представляю, как он существовал без инъекций морфина. Только откуда несчастному было его взять в катакомбах? А, во-вторых, судьба очень жестоко посмеялась над этим созданием… Перелом черепного седла и соответствующий надлом основания небной кости, – по-видимому, родовая травма – это еще, я бы сказал, цветочки.
– Так бы сразу и объяснил: при жизни покойник должен был говорить с большим трудом и очень, очень невнятно, – прокомментировал Арвиль. – Кроме того, если травма седла привела к защемлению и прекращению кровоснабжения гипоталамуса и мозжечка…
– Умственное недоразвитие, я помню, – вставила Жюли.
Про себя она вздохнула с облегчением. Судьба неизвестного страдальца была ужасна, но предаваться запоздалой жалости, увы, уже не имело смысла.
– Не обязательно, но вполне вероятно. Защемления могло и не быть, – уточнил профессор.
– Это тебе, как специалисту, виднее, – кивнул Вернуар. – Что же касается деформации лицевых костей… Или вам уже не интересно? – заметив рассеянный взгляд Жюли, прервал себя патологоанатом.
– Простите, Огюст, – извиняющимся тоном ответила мадам Арвиль. – Конечно, интересно, но уже не столь существенно. А что же мы сидим здесь? Как вы смотрите на то, господа, чтобы пройтись? Шарль совершенно не следит за садом, это настоящий лес!
Она очаровательно улыбнулась гостю и решительно встала. Мужчины немедленно последовали ее примеру, все трое они спустились со ступенек и направились по еле заметной тропинке мимо цветущих кустов боярышника в глубину сада.