И я с ним спала?

Спала – это, разумеется, эвфемизм. Трахалась когда-то, тупо, примитивно, быстро очень, в мастерской твоего отца, пока тот выходил за сигаретами. Почти без слов. Как мы понимали, что оба этого хотим? Наверное, на уровне жестикуляции, у тебя красноречивые жесты выходили, но сейчас уже стерлись из памяти. И косноязычен ты был всегда.
Художник. Ты – художник. Ты творишь. Пишешь картины. На которых обитают рыцари и принцессы. Ими ты заставляешь поверить в сказку. Меня этот факт впечатлял. Впрочем, это все, что меня в тебе впечатляло. Остального я не могла узнать, понять, проверить опытным путем. Поэтому, наверное, так и не смогла остыть до сих пор.
Ты был тогда периода (я бы даже сказала, разлива) своей черно-белой графики, востокомании, полного отсутствия сегодняшней цепкой Гали, восточной же наружности… Ты был одинаковым. И еще позволял себе мне звонить. То есть сам мне звонил (бывает же такое). Звать в гости у тебя никогда не получалось, ты мямлил что-то в трубку своим надсадным грудным баритоном. Я-то, в те времена привыкшая к денискиному тенорку, еле различала его своими привыкшими ушами. И сама расшифровывала то, что не могло сорваться с твоих уст. И сама приходила.
В местах твоего обитания всегда было излишне густозаселено, накурено, смрадно. Еще там произрастала твоя кисейная барышня сестра, тоже художница, модельер и красавица. Я как-то чрезмерно цеплялась за дружбу с ней, хотелось отхватить кусок от твоей семьи, быть к ней причастной, как было раньше, когда у твоей мамы училась в школе. Сестра томно поводила плечами и оставалась по-вашему недосягаемой птицей, точно так же, как ты, дымом ускользающий из моих рук. Сестра была вещь-в-себе, загадка, во всех пальцах – карандаши, кисти, перья – изо всех карманов. Шила просто гениально. А ты… Ты, вынужденный жить с ней в одной комнате, ненавидел ее машинку (швейную), отдавая предпочтение чему-то попроще, линиям менее ломанным и механизмам более легким в обращении. Ты любил ножи.
Твой папа возвращался – и мне приходилось, одернув на себе всю одежду, быстро водворяться на место. Вечером все мы ждали твою маму с пирожками. Да уж, родители любили меня гораздо больше, чем их сын.
И вот – после пары незатейливых трахов, в перерыве между двумя затяжками, со мной ты никогда не был искусным любовником, вот с Галей, должно быть… Да что там Галя, мелкая ревность скрежещет в углах. За годы все должно было испариться и замолчать, ан нет. Не хотел ты меня на себя тратить, не желал этого, ради кого? ради меня? А я вот тратила себя и тратила, мне это нравилось, такой само-садомазохизм. Ты не сказал мне и пары осмысленных законченных предложений. А я тебя любила. Иначе, что это было, отношения без определенных устоев? Связь, ни чем не начавшаяся и – с моей стороны – продолжающаяся до сих пор. Иначе, зачем я сейчас перерываю весь интернет в поисках информации о тебе и ее нахожу! Нахожу твои картины. Свою единственную оставила дома, картину, тобой не подаренную, а проданную, конечно, я тогда деньги тебе частями отдавала, тянула сомнительное удовольствие встреч, как резинки твоих презервативов доставляли сомнительное удовлетворение.
Оказывается, в нете тебя ценят. Хвалят. Превозносят. Некоторые девушки даже готовы выйти замуж. Ах да, у тебя же Галя, вот не забыть бы… Меня смешит это имя, оно не модное. Почему бы не Гала? Юный лысый ты удивительно похож на молодого Дали. А ведь по законам жизни, у каждого Дали должна быть своя Гала. А девочка она молоденькая, судя по инфе… хотя я тоже часто возраст изменяю, и имя, и даже пол, случается, но виртуально. Галя в твоем исполнении (на портрете) прямо волшебница из сказки, вся такая кремово-вафельная, с раритетной брошью у виска. Ты ее любишь – и я об этом пишу рассказ за рассказом. У меня сил хватает писать только о тебе.
Почему-то мне именно сейчас дико захотелось почувствовать себя женщиной. Заботиться о себе, купить, наконец, новое белье, заняться спортом и сделать эпиляцию – благо порог болевой ниже некуда… Надо все-таки купить белье. Такое чтобы ярко-красное, вызывающее, гладкое на ощупь и приятное к телу, лифчик с широкими атласными бретелями, трусики на завязочках и с бантом сзади. Жутко дорогое. Радующее глаз.
Стоит уйти на время в вещизм.
Мне нравятся вещи, как и тебе, верно, (ты же художник), но очень сложно о них писать. Была бы моя воля – я бы комиксы клепала: в правом углу – портрет Гали с брошками, в левом – твоя рука с догорающим бычком… Зримо и осязаемо. Красота!
Но тогда это, конечно, было бы уже не мое, а наше совместное творение, а на твое у меня авторских прав нет. Твои авторские права все проданы какому-то столичному издательству, ты там – и лауреат, и победитель, и цепями перехваченный по рукам и ногам. Дениска говорил мне, что после получения столь звучных титулов, после твоего практического коронования, ты по-прежнему сидел и мямлил что-то непотребное с обычным выражением лица, кривя губы в полуусмешке-полугримасе. Такая, знаешь, мерзкая, мерзостная физиономия…За что, ну не понимаю, за что тебя могут любить девушки? Да причем здесь другие, за что все эти 7 лет могу любить тебя я, умная, тонкая, талантливая, красивая я? Ты странный тип – это в тебе и притягивает. Твои картины – набор шизофренических линий и пятен, каким-то чудом линии и пятна превращают реальность в сказку, просто меняют мою жизнь. Вне зависимости от того, когда я на них смотрю: сегодня или пять лет назад. Меня тянуло к тебе, притягивало именно то чувство взаимонепонимания, которое связывало нас все время.
Не помню, знал ли ты, как меня зовут. Скорее всего, да, ведь как-то же ты должен был меня называть, когда звонил мне на работу. Такой вот единственный прикладной аспект называния. Дениска, мой отвратительнейший и ближайший друг, будучи тебе тем же по совместительству, не вовремя раскрывал мои карты. Надо заметить, в покер я ему не проигрывала даже со всеми раскрытыми картами. Только в преферанс.
Я звала тебя исключительно твоим неродным, но привязавшимся уже ником твоей первой молодости, а не «Леша» – как в нете… «Леша» – это не твое, это из ряда «Галь».
Друг для друга у нас не было никаких имен – мы жили как первые люди, только «ты» и «я», нас было всего двое. Вот мама-папа-сестра, те да, те были носителями имен и даже отчеств. Но они всегда оставались за кадром. Мне ты был интересен безо всяких порочащих тебя родственных связей. Как-то в тебе это уживалось – намешанность их благородных кровей, привязанность к ним и удивительная свобода ото всех.
С возрастом ты становишься похожим на Дениску. Это странно, но факт, я вас даже путаю на фотографиях. Вы разные, конечно, так скажем, разнокалиберные, у тебя два с чем-то метра вверх и выпирающие ребра, у него – все не так резко выражено (здесь речь не о нем). Но вы оба мужчины и оба блондины, натуральные. Два блондина в одной комнате – это из разряда анекдота наоборот. Несмешная история с двумя мрачно-беспрестанно-курящими действующими лицами.
Раз уж роман мой не дописывается, а тема все сама себя не проживает, напишу вкратце. О нас. Мы сидели у Дениски на диване, ты был такой молодой и трепетный, и искренний. Ситуация банально-бытовая: сняли девочку (мне было 18). Но ситуация не проигрывалась, девочка не снималась, она не понимала, что ее снимают, да ты и действовать не хотел, сидел, своей костлявой рукой держал меня за пальцы, небрежно, как умел только ты, и говорил. Ты говорил, срываясь с шепота на крик, как ему завидуешь, его многоженству, его женообилию, так скажем, ведь у него не только законные бывали, тому, что у него всегда есть я, со своими раскрытыми картами, раздвинутыми ногами, полуодетая, полумуза-полунатурщица-полутоварищ по несчастью. Распустив свои длинные волосы по плечам, ты говорил обо мне.
Вот сейчас я снова позвонила Дениске с единственной целью – узнать про тебя сегодняшнего. Пришлось долго шифроваться, спрашивать про него самого и его теперешних муз, говорить, что на следующей неделе обязательно приду в гости, надолго, будем пить, петь и вспоминать первую молодость, пошлем муз за водкой без обязательного возврата… Но ты, ты мне не давал покоя. Мысли о тебе – мои извечные, невыведенные тараканы. Дениска обмолвился про тебя: ты все тот же, как и наш старый город, обитаешь в отцовской мастерской, творишь и не пускаешь к себе никого, кроме Гали. Опять третьи лица. Почему, начав писать про Адама и Еву, про первых и единственных, изо всех щелей тут же начинают выползать какие-то посторонние?
Тогда 6 или 7 лет назад на денискином диване прошли лучшие минуты моей сексуальной жизни. Мои первые счастливо закончившиеся минеты. Моя полная самоотдача и самоотречение во имя… Во имя искусства, что ли? Из любви к живописи? Смешные оправдания, маленькие, как и мой сексуальный опыт на тот момент. Почему-то еще вспоминаю твой брегет той эпохи, твой вечный нож за пазухой, дротики от дартса. Вещизм спасает от сильных переживаний. Денискины ножи даже не поставишь в один ряд с твоим. Он наводил на реинкарнационные воспоминания о рыцарских временах, должно быть, ты сам был таким же несовременным, немодным, живой реинкарнацией.
И вот теперь, когда я раскрыла все твои карты (слава такому замечательному изобретению, как интернет) и у меня есть все твои контакты, мне почему-то не хочется ими пользоваться. Я боюсь, что виртуальное станет реальным, мои тараканы сбегут и жить станет нечем. Боюсь потерять весь тот флер, окружающий тебя для меня, а вдруг ты начнешь со мной общаться и даже нагрянешь в гости, в мой другой город. Захочешь повторения счастливых минетов.
По этому поводу я не могу посоветоваться даже с Дениской, ведь что-то тайное должно быть у каждого, свой маленький скелетик в шкафу.

PS. Если я так легко нашла все про тебя, ты уж конечно можешь узнать все про меня. Я не скрываюсь. И все имена преднамеренно оставляю реальными. Только, если прочитаешь, не суди меня строго. Где-то в самой глубине ты сможешь меня понять. Иначе зачем эта любовь?