Глава vi

Глава VI
В приемной уже сидели два главных технолога и два ГИПа из трех ожидавшихся – все мелкая сошка.
Представители главков, начальник ОКСа завода, главный инженер треста находи-лись в кабинете директора, как и предполагал многоопытный Михаил Львович, и вполне могли пропустить по рюмке коньяку. Туда же вскоре проследовал и главный инженер нашего института. Спустя некоторое время в приемной появился Иван Семенович и сел в углу, закинув ногу за ногу. Вскоре прибежал недостающий третий ГИП и еще пара технологов, все запыхавшись. В 1530 секретарша по звонку подняла трубку, сказала: “Хорошо, Дмитрий Илларионович” и обратилась к присутствующим: “Заходите, товарищи”.
“Товарищи” поднялись и, вежливо пропуская друг друга, потянулись в кабинет. На большинстве лиц читалось равнодушие, а у некоторых – почтительность людей, попав-ших на совещание, заметно высшее, чем их собственный масштаб.
Все расселись. Хоть большинству и было безразлично, как будут строить на заводе, но были и очень заинтересованные, а среди них больше всех, конечно, начальник ОКСа завода, который безрассудная фантазия Михаила Львовича обрекла на разруху.
Сам Михаил Львович был сдержан, полон достоинства, или не осознавая размаха затеянного им дела, или, может быть, упиваясь именно этим размахом.
Если бы на него сейчас смотрел опытный психиатр, посвященный в суть вопроса, то перед ним бы предстал любопытный образец маразма еще совсем не старого челове-ка. Видно, прав был Иван Семенович, который сейчас предусмотрительно сел рядом с Семеном Абрамовичем и с любопытством поглядывал то на Михаила Львовича, то на четыре толстые папки.
Директор начал совещание обычными мертвым словами: “Товарищи, вы все знаете, по какому вопросу мы собрались...” и так далее. Потом сделал комплимент начальнику ОКСа и вообще отозвался о заводе: “С этим заводом-гигантом мы много работали, всегда находили общий язык и теперь хотели бы решить все проблемы, если можно так выразиться, малой кровью”.
Потом высказался главный инженер: “Наши товарищи искали оптимальные варианты и, думаю, сделали все, что в наших силах. Переписка наша затянулась. Если представители завода имеют какие-нибудь иные решения, мы с величайшим внимани-ем их рассмотрим”.
При этих словах нетерпеливо заерзали на стульях два представителя завода, кото-рых начальник ОКСа привез с собой и которых мы забыли упомянуть, описывая чуть выше второразрядных участников совещания, собравшихся в приемной. Сейчас они сидели рядом со своим начальником и, подобно Михаилу Львовичу и Семену Абрамовичу, имели перед собой папки с чертежами, хоть и не столь объемистые.
– Ну что ж, докладывайте, товарищ Шкилько, – важно сказал директор.
Михаил Львович, нимало не смущаясь, приятным своим баритоном стал излагать суть дела, известную уже всем заинтересованным, а остальным – безразличную. Когда он говорил о переносе коллектора, заводские пытались протестовать, но начальник ОКСа жестом призвал своих подчиненных к выдержке. Когда же он обрисовал весь масштаб предстоящих бедствий, начальник ОКСа вдруг сам не выдержал и заявил, что они на заводе нашли способ не переносить коллектор, но придется уменьшить фунда-менты.
– Вот тут у наших товарищей есть прочерчивание. Ану покажи, Петр Николаевич.
Петр Николаевич, человек лет 55 в стандартном костюмчике и галстуке, довольно суетливый и нетерпеливый, но, чувствовалось, привыкший болеть за дело и дисципли-нированный, быстро развернул ватман и потом еще синьку и стал показывать всем, но больше всего Михаилу Львовичу.
– Вот первый вариант. Тут фундамент еще довольно большой. У нас строили такой же точно инженерный корпус, так там фундаменты еще меньше.
– Куда меньше! – воскликнул другой подчиненный начальника ОКСа. – Я помню мы еще помогали геодезисту разбивку делать, а потом я не вылазил с этой стройки...
– И заложение фундаментов было меньше, – перебил его Петр Николаевич. – У вас шесть и три, а там было четыре с половиной...
– Позвольте, товарищи, зачем нам здесь спорить о размерах фундаментов, – перехватил инициативу Михаил Львович. Он чуть придвинул к себе ватман и во взгляде его можно было заметить оттенок снисходительности. – Товарищи, вы привез-ли расчеты? Или на глазок определили размеры фундаментов? Дальше: подвал вы учли?
– Так ведь строили уже такой корпус. И там был подвал три метра.
– Где строили, что строили? Какая там геология? Семен Абрамович, где у нас геология? – и когда толстый том геологических изысканий оказался перед ним, он развернул план и обратился к приезжим вновь. – Ну, покажите, где строили. Вот наши скважины, вон наш корпус! А где корпус, о котором вы говорите?
Михаил Львович, не скрывая торжества, продолжал атаковать:
– Сколько там было этажей?
– Одиннадцать, – с вызовом ответил один из заводских.
– А здесь двенадцать плюс технический этаж. Но главное – грунтовые условия, – смаковал Михаил Львович. – Я ведь не знаю, на каких грунтах вы фундировали, или вернее те, кто вам проектировал.
Приезжие слабо сопротивлялись:
– Наш завод – довольно однородная в геологическом отношении площадка, – сказал важно начальник ОКСа, но выглядело это так, что он пассивно отбивается.
А Михаил Львович все наступал и наступал, стремясь до конца развенчать побеж-денных противников. Он теперь завел привычную свою песню, действительно чувствуя себя солистом на сцене.
– Мы работали по нормам, – не унимался он. – Вы же знаете, СНиП на проектирование оснований и фундаментов – это для нас закон... Понимаете? Дальше – есть “Руководство” в развитие этого СНиПа. Вы знаете о существовании такого “Руководства”? Вот геология, пожалуйста, смотрите. Мы вам охотно поможем разоб-раться.
Иван Семенович подумал, что заводские скорее пойдут на что угодно, но не будут разбираться. А вот, если бы начали разбираться, плохо пришлось бы Шкилько. Впрочем, люди не чета Шкилько подчас не могли разобраться в путаных абзацах, где след может потеряться вдруг на любом слове или значке.
– Мало того, – заливался Михаил Львович, упиваясь победой, – мы дважды обращались к геологам с просьбой скорректировать физико-механические характерис-тики грунтов в сторону увеличения их несущей способности... Но это уже предел. Так что не взыщите, дорогие товарищи!
Семен Абрамович подумал, что “не взыщите” – новинка в его лексиконе и не совсем к месту. Выходило, что заводчане в чем-то провинились, а он им воздает по заслугам. Потом он подумал, что заводчане могли бы легко одолеть Шкилько, если бы имели очень глубокие познания. “А зачем глубокие, можно и с обыкновенными, но где их взять, эти обыкновенные? Вот теперь мне придется... но как войти?” Потом он подумал, как причудливо скачут мысли...
Тем временем, глядя на растерявшихся оппонентов, в меру рисуясь, Шкилько продолжал:
– Если вы не возражаете, я перейду, пожалуй, к железнодорожному пути, который мы предполагаем перекрыть на время строительства.
– Но ведь с коллектором не решили. Мы не можем его переносить, – возмутился начальник ОКСа. – Вы ведь говорили мне, – обратился о к ГИПу Олейнику, – что сделаете все возможное.
– Да, подскочил Олейник, – мы когда-то обсуждали, Дмитрий Илларионович, – стал он отвечать почему-то директору, потом перевел взгляд на главного инженера, снова на директора и, продолжая зачем-то стоять, стал оправдываться.
– Я писем не подписывал, их отправлял...
– Это неважно, кто подписывал, кто отправлял, – строго вмешался главный инже-нер, желая показать, что лепет ГИПа – это еще не лицо института, а кроме того, чтобы не казаться лишним на совещании. – Письма ушли из нашего института, и разъяснения товарища Шкилько весьма убедительны.
– Я согласен, – забормотал Олейник, – у них там хорошие расчетчики.
– Я думаю, – провозгласил главный инженер, – послушаем теперь насчет железно-дорожного транспорта. Здесь не один коллектор, а комплекс вопросов, а мы пока стоим на месте.
– Да нас этот коллектор режет без ножа, – начальник ОКСа пошел на конфрон-тацию. – В конце концов, можно снизить нагрузки. Можно подвинуть весь корпус. А то что же получается – вопрос с коллектором считаем решенным и бежим дальше. А вы представляете, что значит для нас его перенос?
Здесь вмешался шустрый ГИП из института-генпроектировщика, который словно ждал момента.
– Нагрузки мы сильно не уменьшим, да и вообще не уменьшим, на это не рассчиты-вайте. А на генплане сдвинуть этот корпус тоже невозможно.
– Нагрузки, – сказал неутомимый Михаил Львович, радуясь, что есть новая пища для болтовни, – в таких зданиях вообще берутся по нормам, кроме некоторых помеще-ний – есть там лаборатории и прочие помещения. А насчет генплана товарищ тоже прав – у них свои нормы.
Михаил Львович с пониманием смотрел на шустрого ГИПа, который сидел, отки-нувшись на спинку стула, и играл карандашом. Начальник ОКСа начал было снова протестовать уже с элементами усталости и патетики, как протестуют каждый день миллионы людей, пробивая стены то равнодушия, то рогаток, то тупости, то злорад-ства, а то и всего вместе.
В таких случаях очень часто переходят от бесплодных атак к заискиваниям и обходному маневру. Начальник ОКСа был человек прямой и очень эмоциональный и хотел высказать свое искреннее возмущение, однако ему помешал главный инженер строительного треста.
– Тут надо решить: если переносить, то кто будет переносить. А проект производст-ва работ? Тут тоже есть, где спотыкаться. Я полагаю, что трест Водоканалстрой...
– Так вы что, тоже считаете, – закусил удила начальник ОКСа, – что перенос возмо-жен и целесообразен?
– Я не сказал, что целесообразен.
– Так из ваших слов получается!
При всем накале и страсти, с которой вел борьбу начальник ОКСа, у многих она вызывала уже скуку. Петр Николаевич стал вдруг указывать самостоятельно Михаилу Львовичу, что фундаменты должны быть меньше, а тот ему отвечал все теми же словами, не заботясь больше об апломбе, а следя только за тем, чтобы сохранялся тон снисходительности и улыбочка.
Совещание становилось неуправляемым. Участники его разбились на группы, как застолье после трех-четырех рюмок. Директор курил и бродил возле окна, используя свою привилегию хозяина. Главный инженер, знавший, что директор курит только от большого расстройства, подивился этому. Кое-кто уже разминал сигарету, но пока еще все оставались на местах, а потому и не курили – пепельница была только на столе у директора. Скука и хаос властно вторглись в это тягостное разбирательство.
Главный инженер все-таки добился того, что стали изучать вопрос о временном перекрытии железнодорожного пути. Но тут же сбились на пререкания.
– Отодвиньте спецкорпус, – требовал начальник ОКСа.
Бойкий ГИП, вообще не обнаруживая почтительности, заявил, что не здесь нужно было собираться. Наглость этого ГИПа у многих вновь пробудила интерес, но ненадолго. Он, между тем, не хотел успокоиться и важно изрек:
– Мы ведем завод десятилетиями. Кому, как не нам, знать, что можно, а что нельзя двигать.
Начальник ОКСа много лет знал этого ГИПа и не мог понять, почему его так заносит. На этот вопрос нелегко ответить. Может быть, готовился на пенсию и не мог себе отказать в удовольствии продемонстрировать, что не боится больше завода, который за много лет въелся ему в печенки.
– Но позвольте, – горячился главный инженер, которому очень не нравился тон ГИПа, – вы ведь получали копии писем и не могли не знать о предложении перекрыть путь...
– А мы и сейчас не возражаем...
– Как это не возражаете? – натуральным криком закричал начальник ОКСа. Директор при этом чуть не схватился руками за голову, понимая, что слышно и в приемной и даже в коридоре.
– Наши технологи просчитают варианты. Если дня на два, то, может быть, и мож-но, – испуганно сказал бойкий ГИП.
– Да здесь в три недели не уложишься. Тут вот еще можно шпунт бить, но очень неудобно, а тут у вас вообще плита почти под путь лезет. Выходит, хочешь не хочешь – надо путь разбирать, а с этой плитой и за два месяца не уложишься, – рычал он, забыв о том, что несколько секунд назад говорил о трех неделях. – А вы знаете, что значит перекрыть путь хоть на один день?
– Я так и не понял, – подлил масла в огонь скучающий главный инженер стройтреста, – кто будет проект производства работ делать. Мы без проекта этих работ выполнять не будем.
– А здесь есть отдел ПОР, вот они и сделают. До строительства еще далеко, – ответил оправившийся от испуга бойкий ГИП.
Совещание теперь полностью вышло из-под контроля. Начальник ОКСа бросался то к одному то к другому, ища поддержки, переходил к угрозам. Уже закурили, бесце-ремонно завладев пепельницей. Одни вставали размять ноги, другие выходили ненадолго и возвращались. Главный инженер урезонивал начальника ОКСа. Настыр-ный Петр Николаевич уже полез со своими проработками через стол и по диагонали ни много, ни мало – к одному из представителей главков, не найдя понимания в ближайшем окружении. Михаил Львович, глядя на эту смешную вылазку, хихикал, нашептывая что-то обалдевшему Семену Абрамовичу.
Был уже на исходе шестой час, а главные события на странном совещании были еще впереди. Оставим теперь спор и перебранки и посмотрим, о чем думали трое из участников совещания.
Директор подолгу находился у окна. Он видел, как на улицу высыпали сотрудники его института, а спустя некоторое время из разных контор покатились толпы клерков. Можно было рассмотреть их лица. Директор видел озабоченность на лицах и в движе-ниях большинства: им предстояло штурмовать транспорт.
А из тех, кто отправлялся пешком, многие улыбались, оживленно говорили. Почему-то одиночек было немного и групп тоже. Больше расходились двойками. Наверное, чтобы всласть по дороге побеседовать, и ему стало еще тоскливее. Он даже немного завидовал тем, кто сейчас пытался пробиться в троллейбусы, хоть его ждала персональная машина, но когда это еще будет... Машина ему по должности не полага-лась, но он решил и эту проблему, и никто не оспаривал... Жизнь вообще была хороша... Проклятое совещание. Зачем он вообще согласился его проводить, если оно мало свойственно его институту? И как только он не догадался сложить все это на главного инженера? Причина, видимо, была в том, что приехали представители главков, эти, в сущности, не очень крупные служащие. Оба хранили молчание уже больше двух часов, вернее хмыкали и делали пометки.
Приезжая в свой главк, он обычно шел прямо к начальнику или заместителю, а этого работника знал, так сказать, издали или по партхозактиву, банкетам и так далее. А теперь этот чинуша становится свидетелем его конфуза, а ведь такие крысы очень мстительны...
Что касается другого представителя, то он был из главка, которому подчинялся строительный трест, а для директора был вообще неизвестно кто. Между тем, он-таки раза два вмешался, обращаясь ни к кому и зловеще приговаривая, хоть его бормотание тонуло в общем шуме: “Учтите, товарищи, что все эти объекты должны быть включены в титул на 82-й, т.е. на 83-й...” Тут он запутался и сбился. В другой раз он сказал: “Эти принципиальные вопросы должны были решаться раньше”.
“Нет, действительно, – думал директор, – зачем я ввязался в это смешное и гадкое совещание?”
Он вообще никогда не проводил технических совещаний. Сенокос, зеленый цех, всякие рапорты для райкома, университет марксизма-ленинизма, различные семинары – вот что он любил. Эх, будь сейчас портхозактив, на котором бы был представитель его главка, вот этот самый. Они бы рядом сидели в президиуме. Ораторы шли бы один за другим. Какие бы ни были острые, сверхострые выступления, он был бы очень спокоен и важен, зная, что это не более, чем звуки. Его это все не задевает. Он сидит рядом с этим представителем, зная, что получает вдвое больше.
Вроде и сейчас нет большой беды, а не хочется выглядеть смешно и жалко.
Он так хотел избавиться от совещания, что уже начал обдумывать, как бы эдак прилично и твердо перенести дискуссии на завтра, а заодно и реабилитироваться в глазах чертова представителя, которого он успел возненавидеть, а три часа назад радушно встречал здесь же в кабинете.
А что же бедный Семен Абрамович, который возлагал такие надежды на совещание и так боялся его. Ему было гораздо хуже, чем директору. Войти-то в разговор было легко, когда пошел сплошной базар, но ведь надо было высказаться определенно, бросая вызов и Шкилько, и директору, и главному инженеру.
Казалось бы, бешеная непримиримость начальника ОКСа давала много поводов искать решения. Но и конфронтация нарастала, и чем дальше заходила распря, тем ему труднее казалось вмешаться. “Уж не снится ли мне весь этот кошмар? – проносилось в воспаленном мозгу. – А что мешало сделать разоблачения задолго до совещания? Не было бы эффекта? Так ведь и сейчас его не будет. Ну конечно, я ведь вообще не должен делать никаких разоблачений. Тогда почему сейчас, а не три дня назад? Ах да, чтобы не прошло незамеченным... Почему не три дня назад? А почему не пять лет назад?
Все эти мысли кружили как бы по периферии сознания, а в центре сидела заноза: “Совещание кончается, а у меня в голове туман, язык деревянный. Я чувствую, что не в силах вмешаться, да еще перевернуть весь ход совещания. Все, все пойдет по-старому”. Потом вдруг то, что ходило по краям, и то, что было в центре сознания, соединялось, и его охватывали и тоска и страх. “А что подумает Иван Семенович? Это был мой последний неповторимый шанс, и я его упустил. Все это были одни мечты”. Второй раз за один день он был на грани полного отчаяния.
Иногда ему казалось, что он сейчас уснет, и он вскидывался, начинал отчетливо слышать голоса. А по краям начинали снова бродить мысли. “Ну почему именно сегодня я должен был его одолеть?.. Ну что мешало зайти в партбюро и указать, что вся его переписка – это бред... Нет, это сейчас у меня бред...” На слове “бред” он споткнулся, и все вокруг показалось ему бредом... “Так в чем же дело? Ах, вот оно что, они бы не стали меня слушать... Совсем забыл. А почему теперь будут слушать? Ведь Патрикеев сказал, что не должно быть скандальных разоблачений. Но и отмахнуться они теперь не смогли бы... Значит, что же сейчас требуется?..” Он уже терял силы. Он уже не боролся со своей робостью, а судорожно пытался не потерять чувство реальной обстановки.
“Итак, я должен им сказать мягко и настойчиво, что я возражаю. Против чего возражаю?.. Боже, что я говорю? Я должен дать им понять, что есть выход из положе-ния... Но что-то еще было...” Он как бы без конца пережевывал одни и те же несложные мысли. “Да, вспомнил. Я не должен бросить тень на институт. Как он мне говорил? Дескать, расчет будет очень сложным и только крайняя необходимость и нужда завода...” Он вдруг снова почувствовал, что наваливается сон. Теперь уже в дреме плыли мысли и слова: “Но в чем же все-таки разница? Я же мог и без совещания... Нет, не мог, они бы не стали слушать”. И уже совсем сквозь сон: “А теперь не смогут игнорировать, это все получит огласку”. Тут он вдруг полностью проснулся от испуга. “Они, наоборот, очень рассердятся... Поэтому надо мягче, а как это дозировать... Нет, не в этом дело. Я должен высказаться, а дальше поможет Иван Семенович. Он не даст им расправиться со мной. Так чего же я хочу? Уцелеть? Тогда лучше вообще молчать. Как это молчать? Я ведь столько лет молчал...” Всю эту тяжелую, изнурительную умственную жвачку осложняло еще то, что Шкилько время от времени что-то шептал ему. Это было как грозное напоминание, что надо решиться, но решимости не прибавляло.
Он теперь отчетливо видел все, что происходило, и вдруг понял, что директор сейчас будет закрывать совещание – было двадцать минут седьмого. Теперь была полнейшая ясность в мыслях. Надо говорить немедленно. От этого решения опять нахлынул страх. Он устал бороться. Он был согласен на все...
И наконец Иван Семенович. Он вообще промолчал все время. Когда часов в пять или в начале шестого ему показалось, что Семен Абрамович сейчас заговорит, Иван Семенович попытался ободрить его взглядом. Никогда не терявший самообладания Иван Семенович и дальше проявлял огромное терпение. В один момент он уже решился легким прикосновением незаметно подтолкнуть Семена Абрамовича, но потом решил, что такое вторжение в изнурительную внутреннюю борьбу пользы не принесет. В самом деле, если кто-нибудь хочет спрыгнуть и не решается, а мы его подтолкнем, увенчается ли успехом такой прыжок?
“Нет, как я мог подумать, что он сможет бороться?” – думал он, сочувствуя в то же время от всей души. Он очень досадовал на себя, когда помимо его воли выплывали готовые формулы вроде “горбатого могила...” или “рожденный ползать...” Он прини-мался снова ждать, но постепенно скука, способная убить любое чувство, овладевала им.
Взглянув на часы, директор начал произносить заключительную речь, обводя взгля-дом участников совещания.
– Итак, товарищи, здесь, как вы видите, целый клубок вопросов. Но нам (я имею в виду представителей нашего института), кажется, упрекнуть себя не в чем. Давайте соберемся послезавтра еще раз. Пусть представители завода и строители, а также технологи, обдумают свои предложения, сделав их конкретными.
И себе он оставлял время, чтобы обдумать, как не присутствовать на новом разбирательстве. Ему казалось, что он мастерски закрывает утомившее всех совещание, дает заводчанам возможность почетного отступления. Он снова стал взглядом обводить присутствующих и продолжал:
– Что до размеров фундаментов, методов расчета, геологических данных, тут уж, как говорится...
Это поистине был день трагических и счастливых случайностей. Именно в этом месте взгляд директора добрался до Семена Абрамовича. Сознание огромной неправ-ды, заключенной в этих словах, тяжелый взгляд директора – все это вызвало в затрав-ленной душе даже не протест и не возмущение – ведь директор не понимает, о чем глаголит, – а непреодолимое желание донести до присутствующих хоть частицу исти-ны. Он вдруг привстал.
– Понимаете, мне...
– Вы что-то хотите сказать, товарищ...
– Шапиро, – подсказал главный инженер.
– Мне кажется, можно сделать такой расчет...
Семен Абрамович замялся, так как взгляд директора его гипнотизировал.
– Какой расчет? Вы о чем говорите? Вы берете под сомнение правильность расче-тов? Тогда почему же... – во взгляде директора можно было прочесть досаду, презрение и, пожалуй, больше всего, удивление, что этот невзрачный человек из его института выскочил, да еще в такой неподходящий момент.
На Семена Абрамовича было страшно смотреть. Даже Иван Семенович растерялся от такого неожиданного поворота, но быстро спохватился и понял, что надо говорить немедленно. Он пустился во все тяжкие. Ведь для него подобное совещание было мелочью, если вспомнить его необычную жизнь, прошедшую в большой степени и среди совещаний.
– Позвольте мне, Дмитрий Илларионович, – он мягко коснулся локтя Семена Абрамовича, и тот, словно освободившись от гипноза директора, сел. – Семен Абрамович – замечательный расчетчик. Но у них в отделе, если я не ошибаюсь, в последние недели была колоссальная загрузка текущими объектами. Он мне, между прочим вскользь говорил, что в “Civil engineering” прочел новейшую методику расчета плит на упругом основании.
Так была велика его уверенность в их неспособности что-нибудь проверить или взять под сомнение, что он легко пошел на этот трюк, вроде бы совсем наивный и вдобавок рискованный. За две-три секунды буквально, как бывает у людей с быстрой реакцией и хладнокровным расчетом, у него промелькнуло рассуждение. Разумеется, никто из них не знает о плитах на упругом основании, хоть все слышали эту старую, как мир, терминологию. Им в чем-нибудь разобраться невозможно, но что стоит главному инженеру поручить кому-нибудь просмотреть журналы и уличить его? Но тогда можно сказать, что это прикрытие, чтобы не ставить в неловкое положение институт. А если он узнает об обмане, но будет до поры до времени молчать? Ну и пусть молчит, пусть так все и висит, а они тем временем рассчитают плиты без всяких сверхновых методик. Короче говоря, они дадут решения, а победителей, как известно, не судят.
– Так когда прочел: сегодня, только что, здесь? А почему же молчал, если знал о такой возможности?
– Во-первых, это еще не дает гарантий, надо проработать варианты. А потом разве вы, Семен Абрамович, не говорили Михаилу Львовичу?
– Говорил три дня назад, – пролепетал Семен Абрамович.
– Да ты что, голубчик... – казалось, уже просилось на язык “совсем спятил”, но Михаил Львович тоже хорошо владел собой и понимал, что на глазах посторонних не следует переходить на брань. – Какой расчет? При чем тут журналы?
Он, может быть, сказал бы и резче, но, поди знай, может, и есть такие расчеты. А что он вообще понимает в расчетах? Он отродясь их не делал и не нюхал. Как бы ни был нахален человек, а сила его слов помимо его воли иногда зависит от внутренней убежденности.
Семен Абрамович виновато молчал, а Ивана Семеновича это вполне устраивало. Выходило так, что робкий групповод не смеет перечить грозному главному конструк-тору, а истина вроде бы где-то на стороне групповода.
– Ну, хорошо, – примирительно сказал Иван Семенович. – Теперь я подумал еще о такой вещи...
Директор при всем уважении к Ивану Семеновичу не удержался от вопроса:
– А сейчас ведь мы битых три часа ломали голову. Час назад что мешало сообщить?
– Я, например, понимаю товарища Шапиро. Трудно на это решиться. Результат не гарантирован. Потеряет время... Сорвет другие работы. А что касается меня...
Желание директора уехать было так велико и досада так его одолевала, что он стал откровенно нетерпеливым.
– Так что же дальше, Иван Семенович?
Иван Семенович перевел взгляд на шустрого ГИПа из технологического института.
– Не хотят снижать нагрузки? А если глубочайший анализ покажет, что их можно снизить? Но анализ и этого частного вопроса и многих других в области расчета, а потом после нового расчета тщательное продумывание и прочерчивание, не говоря о расчете вручную плит со сложными нагрузками. А объектов там много и сплошь проблемы!.. Я думаю, едва ли найдется несколько институтов во всем Союзе, которым по плечу такая работа в короткие сроки. Да и вообще никто не стал бы в подавляющем большинстве проектных институтов этим заниматься. Вы, пожалуй, правы, Дмитрий Илларионович, нам действительно упрекнуть себя не в чем!
Завершилось совещание очень непринужденно – чувствовалось, что приложил руку большой мастер. Директор получил возможность отступить без моральных потерь. Как бы оттолкнувшись от последней фразы Ивана Семеновича, он заговорил спокойно и легко стал выруливать к финишу:
– Значит так, нам тогда, пожалуй, и собираться послезавтра не нужно. Вы, Иван Семенович, сможете возглавить весь этот огромный труд? Сколько нужно времени?
– Мне нужен прежде всего Семен Абрамович, – он хотел присовокупить что-нибудь типа “его золотая голова” или “выдающиеся способности”, но без сожаления отбросил дифирамбы, которые были бы подозрительны, а вместо этого решил разбавить юмором, – или, вернее, я ему. Ну что ж, пусть будет месяц. Но, понятно, мы ничего не обещаем наверняка.
– Нам до 20-го нужно знать результат, кровь из носа, – заявил воспрянувший начальник ОКСа.
Директор подвел итог:
– Значит, товарищи заводчане, приезжайте через три недели. Наши сделают на сей раз, я надеюсь, все, что в человеческих силах. А срок, сами видите, фантастический! Это при нашей-то загрузке!
Он был безумно рад окончанию совещания, доволен собой и даже не видел больших противоречий между этими своими словами и прежними.
– Но вы завтра придите, подпишите протокольчик. Вы составите, Михаил Льво-вич, – но тут Шкилько сделал слабый протестующий жест, который не остался незаме-ченным. – Хорошо, тогда вы сами, Иван Семенович.
Последнюю точку на этом историческом совещании ухитрился-таки поставить главный инженер, сказавший:
– Но учтите, Шапиро, ни Западная Сибирь*, ни мебельная фабрика с вас не снимаются.
В Иване Семеновиче шевельнулось при этих словах недоброе чувство к главному инженеру. А причин было целых две: во-первых то, что он пропустил слово “товарищ”, а во-вторых, уже в меньшей степени, непосильность и абсурдность задания, которое он давал с такой легкостью.