Фантомас

Лунный свет, преломляясь, тем самым, изменяясь до неузнаваемости, падает через грязную оконную раму на пододеяльник, который и утром имеет бледно-желтый оттенок, наверное, из-за того, что за ночь впитал в себя его слишком много. Свет также освещает и часть стены…самую грустную ее часть, которая имеет выбоины и какие-то надписи, которые трудно разобрать. Тихо…очень, очень тихо. Слава Богу, что вечером забрали того, ну, того, который бился в агонии последние два дня и не давал никому спать. Скорее всего, больше он сюда не вернется, хочется в это верить. Печально как-то даже осознавать, что кого-то никогда больше не увидишь, даже если это кто-то выполнял банальную функцию мебели. Но он был…он просто был.
Я вот часто так лежу среди ночи на продавленной больничной кровати, от которой пахнет отвратительными лекарствами, и просто думаю о чем-то. Мысли сменяют друг друга настолько стремительно, что я даже не успеваю как следует остановиться хотя бы на одной из них, но сам факт их существования, хоть и секундного, но существования, успокаивает меня, поддерживает во мне ощущение личности. Я еще не перестал верить в то, что окружает меня, я вижу реальность такой, какая она есть, а не такой, какой бы я хотел ее увидеть и почувствовать. Я не перестаю верить, что когда-нибудь «это» закончится, и я снова вернусь в тот мир, из которого меня забрали…
Я –Фантомас. Еще учась в школе, я получил это прозвище за то, что очень любил одноименный фильм и всюду его цитировал. На самом деле я только делал вид, что любил его, потому что мне просто больше нечего было любить. Бывало, сижу я на грязном подоконнике, читаю какие-то жеваные тетради перед нудным уроком, а тут подбегает ко мне один из моих одноклассников и кричит: «Фантомас, кинь все это»! С тех пор я стал все кидать, а когда понял, что делаю, стало уже поздно.
Я – Фантомас, потому что всегда прятал свое истинное лицо, претворяясь, то одним, то другим. Собой же я был только перед зеркалом, в которое глядели унылые, поблеклые глаза. Среди людей же они, напротив, были яркими, гневными, расчетливыми... Фантомасов много вокруг, и я только один из них.
За дверью слышны приближающиеся шаги медсестры. Я уже досконально изучил этот предательский подступ, который так нежен к ковру, выстилающему длинный больничный коридор. Чувствуя ее приближение, я тут же закрываю глаза, прикидываюсь спящим. Наконец дверь открывается, и она также бесшумно и спокойно входит в палату. Я чувствую, как ее чуткий взгляд скользит по кроватям; она видит в темноте лучше, чем кошка. Удостоверившись, что все спят (к счастью, даром провидения она не наделена), медсестра медленно плывет к окну. Тихо, словно боясь разбудить кого-то из нас, она открывает его и наполняет палату звуками разбивающихся о землю капель…
За окном дождь...
Уже 12 лет я пребываю здесь, но скажу вам честно, смерть была бы для меня кувшином воды в Сахаре. Длинная пустынная аллея, засаженная по бокам тополями, ведет к мрачному серому зданию в 5 этажей, напоминающему обыкновенный жилой дом. Чтобы подойти к этому дому, надо сначала миновать ворота, в которых обычно стережет полу трезвый сторож Яков, с которым я знаком. Около ворот стоит покосившаяся лачужка, в которой и живет сторож. На сером кирпиче этой лачужки криво прибита вывеска: «Психиатрический диспансер с вечным стационаром». Вывеске уже очень много лет. Об этом можно судить по тому, что оставшиеся надписи совсем стерлись. Хотя зачем они, когда и так все понятно. За воротами, которые открываются с таким треском, что слышно в палате, находимся мы – вечный стационар. Рядом с нашим зданием есть еще одно – морг. Говорят, он остался от старой больницы, хотя его и теперь используют, только вот не по прямому назначению. Здесь хранят продукты, которые мы едим, так как холодильников нигде больше нет... Именно через морг я бежал 4 года назад.
Была суббота, да, точно, суббота. За окном палаты шел крупный снег, подвывал ветер, и, казалось, он хочет ворваться внутрь через плотно закрытую оконную раму и внести смуту в обычное течение жизни. На столике, установленном так, чтобы всем было видно, стоял большой цветной телевизор. Нас было пять человек, но только четыре пары глаз были пристально обращены к синему экрану, на котором шел какой-то американский вестерн; мои же глаза были закрыты, я спал. Мне даже во сне приятно было осознавать, что я лежу в тепле и покое, когда за окном бушует метель и ревет ураган. Нега, которая наполнило мое тело, парализовала все мысли, и все перестало существовать, кроме покоя и тишины. Я не помню, сколько времени проспал, помню только, что когда глаза мои открылись, все уже были погружены в сон, а столик с телевизором куда-то исчез. За окном теперь больше не валил снег, а было ясно, светила луна. Она отбрасывала свет, который скользил по стенам палаты, создавая причудливые тени. Она также освещала лицо моего соседа, который спал, как ребенок. Я вдруг почему-то испугался вида этого лица, слабо освещенного луной, и уже палата перестала казаться мне такой же теплой и безопасной, как прежде. Я огляделся. Но зачем, я ведь был абсолютно уверен, что в палате больше никого нет кроме моих спящих соседей, наверное, я просто хотел успокоить себя. За дверью кто-то быстро прошел и завернул за угол, затем шаги затихли, и все снова провалилось в немой мрак.
Меня давно посещали мысли о побеге, и я, скорее всего, не боялся их, потому что был уверен, что бежать отсюда невозможно. Я часто представлял себе, как выбегаю на пустынную дорогу, оставляя за спиной это здание смерти, как бегу по хрустящему снегу и всей грудью вдыхаю чистый воздух свободы, как по глазам катятся слезы, а я все бегу, бегу, бегу. Да, это были только мечты, которые тут же прерывались, стоило мне открыть глаза и увидеть ненавистные стены палаты. Мне часто снились сны о мире, в котором я существовал до заключения. И почему-то, после этих снов я понимал, как люблю тот мир с его проблемами, несправедливостью, но с живой, подвижной сущностью, которая в корне отличается от того, что происходит здесь, в больнице. Я понимал, как люблю весну, когда всем хорошо и радостно. Я столько времени не видел ее, так как нам разрешено дышать воздухом только в окруженном решетками вольере, похожем на тот, в котором обычно держат бешеных собак перед тем, как их усыпить. Уже 12 лет я не живу, а просто слежу за биологически жалким существованием своего организма, который полностью перестал бороться и подчинился какой-то лютой нечеловеческой силе, задачу которой мне до сих пор не удалось установить…
Еще минут десять я лежал и созерцал темноту. Думал ли я о чем-то? Нет, я просто лежал и ловил глазами тени, которые слились на стене в каком-то асинхронном демоническом танце. Я глубоко дышал, пытаясь разгадать вкус воздуха, но вдруг откинул одеяло, стремительно вскочил и вытянулся во весь рост на холодном полу. Не обращая ни на что внимания, я опустился на колени и начал судорожно искать под кроватью свои старые кеды, как будто от них в эту минуту зависела моя жизнь; по сути дела, так оно и было. Найдя обувь, я быстро сунул в них вспотевшие от волнения ноги, и только тут передо мной, как стена, обрушился вопрос: «Что я делаю»? Ответа на него я не знал, но я не мог просто так уйти, я ведь привык к этой жизни, привык к этой несвободе; куда я вообще пойду, даже если мне и удастся выбраться отсюда. Для меня все пространство, находящееся за пределами этого саркофага, как космос. Я не смогу ориентироваться в нем, я потеряю в нем контроль над собой, я погибну.
Вот так я стоял и думал, когда вдруг открылась дверь…
-Вы что, с ума сошли? – шепотом прокричала ночная дежурная, которая держала в правой руке противогаз, а в левой какой-то сосуд, над которым вился пар.
Меня парализовало.
Она вошла в комнату и тихо закрыла за собой дверь. Ничего не говоря (я бы все равно ее не понял), она вплотную приблизилась ко мне, резко вытянула руку и ловко приложила кисть тыльной стороной к моему лбу.
- Немного теплый, но только немного…- с этими словами она приподняла край одеяла, и я, как робот или как до забвения накаченный наркотиками человек, безропотно повиновался и медленно лег.
- Спите, - сказала она, и, не потрудившись поднять противогаз, который выпал у нее, когда она трогала мой лоб, быстро вышла вон. Послышался звук закрываемого замка. Выхода не было…
Я лежал в полной темноте, ибо окно теперь было закрыто черной, как траур, шторой (дежурная успела его зачем-то задернуть) и все еще не мог придти в себя. Я не мог поверить, что меня не забрали в изолятор, не накачали какими-то лекарствами, я не мог поверить в то, что произошло. Должно быть, дежурная сильно устала и просто поленилась вызвать того, кого полагается вызывать в таких случаях… Для меня его еще никогда не вызывали, но я слышал, что он делал с другими, он их мучил, мучил не как человек, а как животное, хотя и животное не способно на такое… Он был здесь главным, и каждая душа находилась у него в подчинении, будучи обреченной на медленное, но верное уничтожение…
Прошел час, но ничего не изменилось в палате. Все спали, слышался даже сухой храп, родителем которого был мой сосед, чье лицо, будучи освещенным луной, еще недавно меня напугало. Но теперь, лунный свет не имел возможности пробиться сквозь черную преграду, поэтому этот кошмар исчез. Изменился лишь я, точнее, изменилось что-то внутри меня, как-то быстро изменилось. Я вдруг, почему-то, повеселел, исчезли страх и беспокойство, казалось, что я просто лежу в собственной постели в собственном доме. Мне стало легко и непринужденно дышать, и даже душный воздух (ибо и окно было закрыто) показался мне на удивление свежим и живительным. Что же произошло? Этот вопрос лишь на мгновение атаковал мое взбодренное сознание, а потом я сам уничтожил его. Мне не хотелось ни о чем думать, мне хотелось…
Я опять вскочил с кровати. Искать кеды мне теперь не пришлось, ибо они уже были на мне. Действуя достаточно тихо, чтобы никого не разбудить, я направился к окну. Мне все еще казалось, что вот я проснулся у себя дома и хочу отодвинуть тяжелую штору, чтобы впустить в комнату свет, чтобы посмотреть на утренний город, на его ранних обитателей, чтобы увидеть все самое простое, но в то же время, самое лучшее в жизни, то лучшее, что происходит каждый день.
Я отодвинул штору, стараясь сделать это как можно тише, но, вместо солнечного утра, за окном была глубокая зимняя ночь, опять валил хлопьями снег, выл ветер, а смотрел я на все это через толстую железную решетку, которая полностью закрывала стекло. Вот тут все и оборвалось, рухнуло, не оставив мне ни единого шанса, и вернулось то, что на протяжении последних 8 лет так угнетало меня: страх, боль, отчаяние. Я вдруг понял, что делаю и что сделают со мной, если заметят. Мне вдруг захотелось (на самом деле – стало жизненно необходимо) быстро забраться обратно в кровать, чтобы опять проснутся утром, и не волновало где, главное, чтобы проснуться и увидеть, что я жив.
Я всегда боялся оцепенения. Когда оно навещало меня, я полностью терял сознание, хотя и оставался на ногах. Я терял контроль над ситуацией, переставал анализировать происходящее, становился стоячей мумией, с которой можно было делать все, что угодно.
Я стоял и не мог пошевелиться. Я боялся всего: спящих соседей, медсестер, шума ветра, в конце концов, я боялся самого себя. Я не знаю, что было бы дальше, если бы не произошла одна противоестественная вещь - замок на решетке был открыт.
Точнее не открыт, а полуоткрыт. Его корузлая железная душка имела необъяснимую трещину в самом своем центре. Сердце бешено заколотило в груди, рискуя вырваться наружу, пробив грудную клетку, дыхание участилось настолько, что, казалось, его слышно на другом этаже, задрожали мышцы, особенно на ногах, и мне пришлось быстро схватиться за подоконник, чтобы не упасть.
Для меня теперь существовала лишь одна цепь: окно – замок. Я кое-как унял дрожь и резко рванул вниз единственную щеколду, не думая ни о какой осторожности. Мне повезло. Щеколда сразу поддалась и мягко скользнула вниз, не вызвав почти ни звука. Разум подсказывал, что я все делаю правильно, что все идет, и будет идти хорошо.
Когда я полностью открыл окно и уже тянул руки к замку...
- Ты что делаешь? – послышался сзади знакомый голос. Душа ушла в пятки.
С минуту я стоял, абсолютно ничего не понимая, боясь вздохнуть и пошевелиться, но потом я понял, что голос принадлежит не дежурной, и попробовал что-то сказать.
- Мне душно, голова жутко болит, - ответил я, заикаясь, тому, кто из мрака палаты смертельно испугал меня. Это был мой сосед, и мне показалось, что он не спал все это время и следил за мной…Что за глупость.
- Да ладно тебе…ты ведь бежишь отсюда, - сказал он шепотом, чтобы, как я понял, никого не разбудить, и меня, как током ударило.
Откуда он узнал, кто вообще он такой?
Его звали Ноем.
- Не бойся меня, - чуть громче прошептал Ной, - это ведь я замок срезал…я. Тоже вот бежать решил, но все ночью никак проснуться не мог…
Я стоял весь в поту и в мыле и не мог ничего понять.
- Да….всегда мечтал на волю убежать, где жизнь ну и все такое, - также шепотом сказал Ной. – Устал я здесь.
- Ты…ты, когда замок срезал? - заикаясь и боясь кого-нибудь разбудить, тихо спросил я.
- Уж 4 год пошел, - спокойно ответил Ной, и мне показалось сквозь мрак, что он улыбнулся.
- 4 год! - подумал я про себя, и мне захотелось подбежать к кровати и задушить его, - 4 год существует выход в жизнь, а я все испытываю дурацкие мечты. Мне захотелось плакать, жутко захотелось, и даже потекла слеза, скользнула по щеке и бесшумно упала на застеленный ковром пол. - Сколько раз я мог убежать, сколько раз я мог избавить себя от этого ада, стоило только подойти к окну. Но как никто не заметил?
Я быстро взял себя в руки, хотя переполнившие мою страдальческую душу чувства вызывали во мне острое желание закричать, чтобы вместе с криком выплеснуть то, что накопилось во мне за эти годы.
- Да, Ной, я убегаю….убегаю. Я не знаю почему, но мне, можно сказать, повезло, и именно этой ночью я нашел твой тайный выход.
- Не будем никого будить, обсудим все внизу, он сделал жест пальцем вниз, быстро, но тихо, спрыгнул с кровати и оказался рядом со мной.
Он делал все так, будто вчера мы тщательно проработали план побега, а сейчас осуществляли его, он не спрашивал меня больше ни о чем, он просто однажды проснулся ночью и решил бежать отсюда.
У меня же была гора вопросов к нему, но я, осознав всю серьезность предстоящей операции, забыл о них разом.
В это время Ной уже полностью вытащил замок и открыл решетку. Я подошел вплотную к подоконнику и посмотрел вниз. Вот тут-то все и началось снова. Страх, пронизывающий страх сковал меня, ибо окно наше находилось на 5 этаже; казалось, я только сейчас узнал об этом, когда выглянул в него.
- Забудь, - прошептал я Ною, который вглядывался в снежную стихию, - мы разобьемся, ты ведь прекрасно это понимаешь…
- Но ведь это твой и мой последний шанс…последний….Больше никогда такого шанса не будет, надо его использовать. А если и разобьемся, все лучше, чем сдохнуть в этой преисподней.
- Но…- У меня не было слов, и я, конечно, понимал, что он прав. Что же я так боялся. Ведь прыгнуть вниз и разбиться разом было лучше, чем медленно угасать. Неужели я так любил свое жалкое существование, что боялся смерти?
5 этаж – это 14 метров пропасти, это расстояние, в течение которого судьба должна разобраться, останусь ли я жить или погибну…
- Кто будет первым? - спросил я и ощутил жуткую сухость во рту и какие-то спазмы в желудке.
- Прыгай ты…у тебя будет больше шансов остаться в живых…снег не тронут.
Да…Он был прав. Я высунулся в окно и увидел, что намело порядочно. Снег, казалось, манил к себе, обещал не нарушить планов, обещал спасти жизнь. Но как же Ной? Если я не разобьюсь, то непременно примну снежную перину. Но я не стал ни о чем его спрашивать, а решил сделать так, как он сказал.
- Когда прыгнешь, подожми под себя ноги и не раскидывай руки, у тебя будет больше шансов, - сказал он мне, а я в это время уже вытянулся во весь рост на подоконнике.
- Ты что, никогда не прыгал из окон? – спокойно спросил он, и мне показалось, что все происходящее его только забавляет, - прыгают сидя.
Я послушно сел, и тут все для меня перестало существовать. Подо мной была темнота, был снег, была жизнь или смерть. Перед глазами вдруг всплыла картина, как утром, открыв окно, медсестра любуется видом двух замерших трупов, и дрожь цепной реакцией прошла по моему телу.
Я кое-как откинул эти мысли и постарался полностью сконцентрироваться на прыжке. Я даже забыл, что сзади стоит Ной, до того меня поглотила эта пустота, я закрыл глаза…
Следующие 5 секунд я не помню. Помню только, как провалился во что-то твердое и мокрое и почувствовал острую боль в ногах, затем перевернулся через голову и неподвижно остался лежать. Это уже была почти свобода.
Я открыл глаза. Надо мной было глубокое черное небо в звездах, светила луна, и было тихо. Сначала я подумал, что мертв, но потом боль в левой ноге вывела меня в жизнь. Я все вспомнил. Я приподнялся в снегу так, что мог видеть пространство вокруг себя и поднял голову вверх. Окно было все так же открыто, каким я его оставил. Мысли постепенно стали приходить в себя, и тут я вспомнил о Ное. Я еще больше вытянул шею, чтобы лучше видеть подоконник (встать я пока не мог, ибо боль была слишком сильной) и попытался увидеть его, но его там не было. Я хотел крикнуть Ною, но это было бы равноценно самоубийству, и я сдержался. Что же произошло? Может быть, он передумал? Может быть он и не собирался бежать, а только хотел спасти меня? Его, правда, могли увидеть, но тогда бы непременно это отразилось на мне, и я бы уже был в карцере. Я ничего не мог понять, пока не повернул голову вправо. Метрах в 5 от меня что-то лежало в снегу, и я сначала подумал, что это какие-то тряпки. Только секунду спустя, я понял, что это Ной…
При падении он сломал себе позвоночник, поэтому не мог откликнуться на мои слова. Он был мертв. Из угла рта текла маленькая струйка крови, капала и оставляла на снегу алые пятна. У меня не было времени все обдумать, так как Ной перед прыжком сказал мне, что сразу надо бежать, ждать было нельзя. Я, все еще не веря, что Ной разбился, поднялся на ноги, преодолевая жгучую боль в вывихнутой ноге, и, что было сил, захромал к зданию морга.
Морг находился недалеко от северного входа в больницу и сообщался с забором, за которым была отчужденная лесополоса. Надо было во что бы то ни стало забраться на его крышу, и тогда уже можно было бы всерьез говорить о спасении.
Я все тащил свою вывихнутую ногу, утопая в снегу. Я падал почти каждую минуту, от чего весь промок. Через несколько минут я уже не чувствовал пальцев ног, ибо на мне были легкие летние кеды. Тело, покрытое лишь тонкой больничной пижамой, также содрогалось от пронизывающего холода. Я даже не знаю, от куда брались силы, хотя на самом-то деле я знаю; эти силы были скоплены именно для этого, для последнего рывка, и я верил в них. Один раз мне показалось, что пришел конец, и я уже было начал падать, когда руками ощутил жгучую мерзлоту железной лестницы, которая уходила вверх. Я почти достиг цели. Впереди предстоял сложный подъем, для которого надо было скопить последние силы, и я присел, опершись спиной о холодную стену дома мертвых.
Вокруг меня был темный, мрачный, недружелюбный мир, который ограничивался больничными стенами. Природа, казалось, была его прямым отражением: ветер зверски рвал на мне пижаму,шел сильный снег,и все заволокло настолько, что я с трудом представлял, где нахожусь. Вдруг я вспомнил о палате, где провел столько времени, и жутко захотел вернуться… За 8 проведенных в неволе лет я заболел страшной болезнью узника, которого, даже после побега, манит место его заключения. Мне вдруг захотелось подняться и бежать обратно, но, то ли из-за того, что силы были почти на исходе, то ли из-за решительности моего поступка, я кое-как встал, схватился окоченевшими пальцами за лестницу и постарался достигнуть первой ее ступени, которая находилась на уровне глаз. Мне надо было, что есть мочи, тянуть свое тело вверх, но силы сдали, и я упал. Меня то и дело сдувало резкими порывами ветра, и не было никакой возможности дотянуться, никакой. Это был единственный выход, как говорил Ной, но я слышал, что еще был путь непосредственно через само здание морга. Но неужели морг открыт?
Я в 7 раз поднялся из снега и медленно, преодолевая ветер, пошел к входу в морг, который был на другой стороне. Я опирался изодранными в кровь руками о стену здания, чтобы не сбиться с пути. Пару раз мне показалось, что я не знаю, кто я и что делаю, но затем сознание вновь возвращалось, и я, что было сил, продвигался вперед, отчаянно сопротивляясь взбунтовавшейся против меня стихии. Морг был закрыт.
- А что я думаю, что? - закричал я ветру (можно было не волноваться, что меня услышат, я находился слишком далеко от окон), - пойду через сторожа, неужели он остановит меня, я застигну его врасплох. В конце я истерически смеялся, в то время как из глаз катились слезы. – Я убью его, убью, жизнь этого стоит, Ной бы убил… Я кричал так, что шея набухла, рискуя быть разорванной вздувшимися венами, но все мои вопли уносились в никуда моим одновременно и спасителем и убийцей – ветром.
Через 10 минут я был около лачужки Якова, и слышал доносившиеся звуки его жизнедеятельности: громко орал хриплым мужским голосом телевизор, кипел чайник. Неудивительно, что сторож не спал в такой час, ведь это было именно его время, время, которое он проживал без единой мысли о нем. Вот чайник был снят с плиты, и через несколько минут Яков сел. Для меня не было никакой разницы, сидит ли он или нет, мне нужно было только убить его, ибо только так я бы смог убежать. Я совсем не думал о предстоящем, как о чем-то сверхестественном, я думал об убийстве, как всего лишь о способе выбраться на волю…
Даже поднявшись с кровати и открыв массивную штору, я еще не совсем осознавал, чтоёвсе это был сон. Кошмар, или просто иллюзорное произвольное приключение, я также не мог понять. За окном было солнце. Как только я дал ему проникнуть внутрь, оно тут же заиграло на моей щеке своими теплыми, нежными лучами, и я почувствовал себя человеком, для которого каждое утро начинается новая жизнь.