Отгулы. повесть

 О Т Г У Л Ы

… именно в то самое время, когда началось с такой неудержимою силой и с таким трогательно-наивным порывом возрождение нашего любезного отечества и стремление всех доблестных сынов его к новым судьбам и надеждам.

Ф.М. Достоевский.
“Скверный анекдот”

Виталий, как обычно, еще не проснувшись, всей пятерней накрыл будильник, не желая даже лишнюю секунду слышать бьющий по нервам дребезжащий звук. И после этого нетерпеливого движения вместо того, чтобы глубже зарыться в подушку, он приучил себя немедленно вставать. Но без бодрячества, без жизнерадостного прыжка, без мощного подъема разгибом.
Он обычно, пробродив по квартире, отправлялся принимать холодный душ, предварительно поставив чайник. Потом кофе, а когда кофе не стало – крепкий чай. Дальше шли другие ритуальные процедуры, чтобы разгрузить Аленушку. И сборы на работу, совсем простые, так что еще оставалось время для газет, которые теперь всех захватили лучше любого детектива.
Среди всех утренних операций была еще одна, которая могла оказаться между любыми двумя другими. Он брал крепчайшую, невероятно тугую резиновую замкнутую ленту, наступал на нее ногами и растягивал или разгибался с ней раз триста. Иногда делал эти упражнения сериями по сто – монотонный труд длинной в триста движений бывал часто ему в тягость, хоть могучая мускулатура и сердце вполне выдерживали.
Жил он в просторной трехкомнатной квартире с огромным холлом, заставленным книжными шкафами, оставлявшими еще место для кресел и другой мебели. Типичная профессорская квартира, уже довольно запущенная, с большим количеством антикварных безделушек и других примет отошедшего стиля, столь симпатичного теперь иным, да и Виталию тоже. Квартира осталась ему от умерших родителей, и жил он здесь с женой и сыном. Аленушка не прочь была бы кое-что здесь осовременить, но только где взять денег – вот вопрос.
Странно, что встал он немедленно по звонку, если учесть, что был у него отгул на этот день и два следующих дня тоже были отгулы.
Тем более казалось это удивительным, что лег он очень поздно, после именин, а что касается отгулов, то решение это было принято прямо тут же на именинах. И хоть спал он всего четыре часа, не было ощущения трудного похмелья, почти не чувствовалось.
Зайдя на кухню, выпил он сразу большую чашку консервированного компота из персиков, дальше отправился в ванную, где увидел в зеркале прекрасную свою мускулатуру, а после душа вообще почувствовал себя превосходно. Вскоре подоспела и жена, почти не пившая вчера. У Виталия, между тем, проснулся аппетит и они позавтракали великолепными остатками от именин.
– Долго вчера сидели еще?
– До часу, кажется. И выпили все, что оставалось. А потом я еще провожал.
– И замечательный интеллектуальный треп, как всегда?
– И не только треп, а один очень интересный поворот разговора. Кстати, ты знаешь, что я сегодня в отгуле?
– Очень кстати, – рассмеялась она, радуясь каламбуру. – Сегодня мастер уже точно придет, будем надеяться, что придет. Этот чертов холодильник, похоже, нас еще долго будет держать. А ты хотел старый выбросить – хорош бы ты был со своими именинами. Эх, ты!
Она поцеловала его и нарисовала пальцем какие-то фигуры среди его очень еще густых каштановых с едва заметной проседью волос.
– Тогда я свой отгул ан-н-нулирую, иду сейчас на работу, а ты встречай это чудище, которое нас сегодня непременно осчаст-ливит.
– Да ты что, Аленушка? – улыбнулся он, возвращая целомудренный поцелуй. – Это ведь все равно, что я сказал бы кому-нибудь на работе: “Вы теперь свободны? Тогда, ну, предположим, приготовьте мне кофе”… или что-то в этом роде. Я ведь взял отгул, вернее, отгулы, с определенной целью, но, надо сказать, при весьма необычных обстоятельствах.
В этом месте необходимо сделать решительное пояснение, чтобы не интриговать читателя понапрасну. Если отгулы эти и будут похожи отдаленно на приключения, то лишь в силу оригинальнейшего характера Виталия. И не наша вина, что первое из приключений будет таким драматичным и для иного читателя послужит завязкой к детективной повести. Надеждам такого читателя не суждено сбыться, но кто знает, может быть, найдется другой повод для головоломки…
– Хорошо, хорошо. Ты прав, как обычно. Выходит, мы вместе в отгуле. Я остаюсь, разумеется, встречать этого неуловимого. Ты никогда не был любителем мистификаций, но на сей раз все окутано тайной. Я жду удивительного от твоих отгулов.
– Вот вечером и расскажу. Пойду будить его в детсад, а впрочем… почему бы и ему не быть в отгуле. Мы еще вечером все вместе в кафе закатимся кутить рубля на четыре. Или в зоопарк…
Она села к нему на колени, обвила рукой его шею, а другой провела по усам.
Ему вчера исполнилось 34 года, а ей еще предстояло только отметить 27. Тяготы жизни и стирка не оставили еще и малейшего следа. Она была не только прекрасной женой, но и всегда желанной любовницей. Ни один ее призыв не оставался без его ответа, но теперь он нежно ее отстранил.
– Потерпим до ночи, Аленушка, – сказал он со счастливой улыбкой. – Сегодня день свершений.
С этими словами он отправился в спальню, где стоял старинный письменный стол его покойного отца, сел в кресло, взял чистый лист бумаги и ручку и, подумав несколько мгновений, стал составлять список, который и приобрел скоро такой вид:
1. Монтаж и наладка гидравлических систем на малых предприятиях. 2. Легальное репетиторство. 3. Чеканка. 4. Дипломники. 5. “Техника”. 6. Грузчиком на хлебозаводе. 7. Найти кооператив по пункту “3”. 8. Найти кооператив по пункту “1”.
“И хватит, пожалуй, – решил он, размышляя с приемами интеллектуала. – Если вероятность успеха любого из начинаний даже 1/10, то вероятность хотя бы одного успеха… Что это? Сумма событий? 8/10… Ах, пардон… Это совсем иной случай… Забыл азы теории вероятности, или именины сказываются, – улыбнулся он. – Ладно, оставим это. И без того ясно, что шансы прекрасные. А я ведь перечислил еще не все. Погода великолепная! Пойду, пожалуй. На ходу лучше думается”.
Он послал красавице-жене воздушный поцелуй и вышел.
Дело было в конце июня и, несмотря на “летнее время”, солнце уже стояло довольно высоко, но было совсем не жарко. Политые, очень чистые улицы в центре города, вид знакомых с детства зданий, из которых многие были старой архитектуры и украшены скульптурными фигурами, вид старого любимого парка, хоть и обезображенного вечной стройкой, – все это еще больше поднимало настроение и вселяло радостную уверенность.
Не задумываясь слишком, с какого пункта начать, он двинулся по симпатичным аллеям парка, держа общее направление в сторону рынка и вспоминая не без удовольствия подробности именин.

2
Даже среди близких друзей долгий пьяный разговор на следующее утро вызывает нередко чувство стыда, особенно когда припоминаются какие-нибудь детали, излишняя откровенность или, наоборот, слишком уж запальчивые слова в ходе полемики, которая к тому же то и дело прыгает с одного предмета на другой, оставляя непроясненными различные недоразумения или разницу во взглядах.
Ничего подобного Виталий не испытывал сейчас, но очень живо, с интересом и как будто со стороны видел заключительную, самую лучшую, как всегда, часть именин.
Они сидели вчетвером, Аленушка давно уже спала, гости разъехались. И тут Тимофей Николаевич, начальник их отдела и доктор наук, никогда не чуравшийся ни молодежных компаний, ни острых дискуссий, ни даже душеспасительных разговоров, сказал, видно, продолжая предшествующую тему:
– Любопытную реплику вложил Федор Михайлович в уста не-
коего Степана Никифоровича: “не выдержим”.
Кроме Виталия и Тимофея Николаевича, в холле сидели Роман, его замечательный друг, элегантный, очень высокий и стройный, все еще холостой в свои тридцать один год, и ровесник Виталия Степан, тоже очень большой друг.
Роман, которого в обиходе называли чаще всего Ромочка, обычно приходил сюда с девушками, которые у него сменялись каждые год или два, но на эти именины пришел один. А сейчас он был весьма сильно уже пьян, но, понятно, не до безобразия.
Степан и Тимофей Николаевич жен своих, которые по совпадению тоже обе не смогли прийти, предупредили. Не говоря о том, что все они дружили домами, отношения их строились на доверии, и, таким образом, можно было позволить себе сидеть сколько угодно без докучливых звонков из дому.
На работу можно было и опоздать по такому случаю, а шеф мог и вообще выйти после обеда. Одним словом, были все предпосылки, чтобы посидеть в уютном холле за коньяком и кофе.
Вся тройка молодых были кандидаты наук. Рома – новоиспеченный, а Виталий и Степан – уже давно. Все занимали заметное положение в отделе у Тимофея Николаевича.
– Шеф, кажется, изволил всуе упомянуть мое имя, да еще так официально, – сказал Степан из дальнего угла холла, где уютно устроился курить и рассматривать корешки книг.
– Нет, что ты, Степан Никитович, – возразил Тимофей Николаевич, особенно подчеркивая отчество. – Речь вовсе не о тебе, ты-то как раз придерживаешься совершенно иной точки зрения. Да и вообще пустяки… Это некий Степан Никифорович сказал, вспомнилось почему-то.
Степан не стал доискиваться, так как не наступил еще момент наполнения рюмок и не было необходимости покидать уютное кресло.
А Виталий вообще пребывал в превосходном особом расположении духа, которое дает дружеское общение, тем более, что они занялись теперь коньяком и кофейник был полон уже в третий раз, и сигарет было выкурено немало. Виталий наслаждался беседой, а после высказанной Тимофеем Николаевичем странной мысли и короткой его пикировки со Степаном не знал теперь, уточнить ли ему в чем глубинный смысл высказывания или выразить сперва одобрение шефу по поводу вот такого цитирования без подробных ссылок, которое украшает беседу и делает ее, так сказать, неэлементарной.
Роман, правда, не вникал особенно, о чем речь, да и Степан подошел только отведать коньяк, который уже разлили по рюмочкам, закусить шоколадной конфетой, после чего взял свою чашечку с кофе и выделился как бы из беседы, вернувшись в свой угол. Вскоре к нему присоединился Рома, но двое оставшихся еще только начинали новый виток словопрений.
– Так почему же “не выдержим”, Тимофей Николаевич? Да и что требуется выдержать? А вообще что-то чудится в ваших словах, но не думаю, чтобы это “что-то”…
– Да нет, Виталий, долго “не выдержим” именно мы с то-бой, но особенно ты…

3
Поднявшись по лестнице вдоль короткого каскада зеркальных водопадов, он затем долго шел вниз, пока не оказался на грязной запушенной улице, где стояли приземистые жэковские дома дореволюционной постройки. Отсюда было рукой подать до рынка и он с удовольствием проделал короткий путь. Его нимало не расстраивали трущобного вида дома, приоткрывавшие иногда свои крутые полусгнившие лестницы. То тут то там трущобы были снесены, и на усыпанных кирпичным щебнем пустырях ему виделись уже нарядные здания, быстро поднявшиеся на волне новой экономики.
Свернув за угол, он обнаружил множество разнообразных лотков. Настроение Виталия все росло, достигнув уже почти эйфории, когда внимание его привлекла маленькая группа людей, в центре которой сидел на складной скамеечке “наперсточник”.
Виталий присел на парапет. Он стал наблюдать за этой группой, отложив на очень короткое время свои планы. Одновременно он наслаждался интересным рассуждением. Ведь эту игру, думал он, описал замечательный мастер развлекательных рассказов, только были скорлупки вместо наперстков. Классиком этим Виталий всегда восхищался. Трудная его судьба не помешала ему с улыбкой пройти по жизни, а это было залогом того, что он верно судил о людях, был подлинным философом.
Взращенный на классической литературе, Виталий любил украшать беседу или рассуждение ссылками или экскурсами такого рода, но слишком уж известных цитат избегал, пусть они будут какими угодно крылатыми и гениальными. Именно так поступил вчера один новый гость, стремясь привлечь внимание к своей персоне. Он без церемоний подсунул им крылатую и весьма актуальную фразу, придуманную когда-то великим писателем. С нее-то все и началось, а уж потом Тимофей Николаевич другой, куда менее известной цитатой перевел разговор в новое русло. Виталий улыбнулся и продолжал свое рассуждение.
Мысли текли непринужденно, и рождалось уже целое эссе. С большой теплотой описывал любимый писатель благородных жуликов, а в одном рассказе прямо взял сторону мошенников, которые вознамерились вытряхнуть деньги из толстосума.
А вот другой писатель того же примерно направления, певец Клондайка и прерий, забыл только, который из них, но это нетрудно установить дома, – так тот устами одного из героев прямо сказал, что считает профессию карточного шулера благородной.
Конечно, во всем этом присутствует условность. Виталий наблюдал однажды целых две недели на сочинском пляже этих рыцарей колоды, их развязность и алчность и татуировки их телохранителей. Приходилось слышать ему истории о продаже долгов и гнусных приемах, которые они пускают в ход, да и вообще о нравах играющей публики, примыкающей к уголовникам. Смешно было бы, если бы он стал идеализировать, – ведь не на Луне живем. И все-таки он был убежденным противником того пункта закона о нетрудовых доходах, который запрещал азартные игры. Шулеров и других мошенников этого типа он ставил куда выше злобных торговок рыбой, наглых таксистов и бесцеремонных официанток.
Между тем, обстановка вокруг “наперсточника” привлекала его все больше и больше. Он подошел и увидел, как разбитной шустрый детина дал человеку кавказского происхождения, сидящему на складной скамеечке, фиолетовую бумажку. Через две минуты детина держал в руке 50-рублевую купюру взамен своего залога в 25 руб. Пример счастливого игрока подтолкнул к аттракциону сразу двоих. Женщина лет тридцати быстро лишилась своих 25 рублей, а мужик, очень уже немолодой, по инерции совал свою фиолетовую купюру, надеясь на счастье. Двух минут не прошло, как, разочарованный, оглядывался он по сторонам, все еще не веря, что его купюра приказала долго жить.
А наблюдательный Виталий успел подметить трюк. Эссе приобретало вполне законченный и изящный вид. “Ну что же, – рассуждал он, – ведь сама игра заключается в ловкости рук. Если он все проделал чисто, то тем самым наказал любителей легких денег за их жадность, глупость и чрезмерный азарт. Пусть не играют, а он тогда будет вынужден бросить сложное свое ремесло, и вся его тренировка и сценарии – все будет напрасным. А если сами летят, как мотыльки, пусть обожгут раз крылышки. Но зато проиграв, он благородно должен расплатиться. Если же его схватили за руку при попытке передернуть, тут уж пусть не обижается. Он должен вернуть свой проигрыш и залог каждому из игравших, кто еще не успел уйти, а сам затем должен ретироваться под общий смех. Такова цена риска. Это все, так сказать, в теории. Впрочем, попробуем”.
Виталий взял две красненькие купюры, присовокупил к ним пять рублей и протянул кавказцу, который с ужасающим акцентом, но ни на секунду не замолкая, забалтывал толпу.
– Так, шарык видэшь? Смотры, дорогой, раз, два, три, смотры хорошо! Давай!
Выдержав пронзительный взгляд в течение одной или двух секунд и одновременно видя все, что на фанерке, Виталий после манипуляций кавказца, безошибочно указал на один из трех наперстков. Кавказец был озадачен, но не более мгновения. Неуловимым движением избавился он от шарика и торжественно приподнял наперсток.
– Проиграл, дорогой! – с широкой улыбкой провозгласил сын гор. – Еще хочешь?
Пока он это говорил, проворная и железная рука Виталия уже накрыла руку ловкача, где Виталий и подозревал не без оснований местонахождение шарика в этот момент. Но доказывать не пришлось, потому что тот самый удачливый детина, мгновенно растолкав публику, вырос перед Виталием.
  – Ты что, козел мохнатый, человека хватаешь? Засадил бабки, писюн, и сваливай или дальше играй.
А Виталий все сильнее сжимал руки горца и говорил:
– Разрешите получить 50 рублей, уважаемый. И вы, граж-дане не расходитесь. А ты, обезьяна, постой маленько, – это уже детине, – разберемся сейчас.
Дюжий малый, не долго думая, вцепился в его волосы. Пришлось бросить кавказца и приподняться. Кисти Виталия сомкнулись вокруг шеи мерзавца, который тут же выпустил волосы. Виталий тоже отпустил горло – запрещенный прием только в ответ на запрещенный.
Увидев подворотню, Виталий решил спровадить детину туда. Со словами “пошли со мной, гадина”, он толкнул в грудь. Потом видя, что загнать в подворотню трудно, стал прикидывать способ расправы на месте, когда вдруг услышал за спиной:
– Что случилось, гражданин?
Тут же вынырнул маленького роста белобрысый милиционер слева от него, а справа тоже, он почувствовал, выросла фигура. Повернул голову и увидел рослого милиционера, брюнета, кровь с молоком, жизнерадостного, с открытым взглядом.
– А то случилось… в общем, много чего случилось: мошенничество, грабеж с применением дикого приема, тяжкое оскорбление.
– Во дает… – это сказал добродушный страж порядка большого роста.
– Образованный, видать, сволочь, а чуть не задушил, – детина показывал едва заметные следы на шее от кратковременной, но мертвой хватки. – В тюрьме тебе место, поганка!
Свидетели, все видевшие, исчезли, зато выстроилось двадцать или тридцать зевак, а среди них, к неописуемому удивлению Виталия, кавказец. Дощечка и скамеечка валялись на своих местах.
– Вот эти двое, – показал Виталий сразу двумя руками, чувствуя уже неладное…
Горец удирать не стал, а наоборот, смело покинув шеренгу зевак, приблизился.
– Я видэл, товарыщ мылиция! Я в техныкум учусь… одын наперстки играл… удрал уже, нэ поймать… А этот наводыл, понимаешь, помогал, – он показал на Виталия.
Чудовищная версия тут же на глазах получала убедительный и стройный вид, а невероятное заключалось в том, что среди зевак не было свидетелей, даже пострадавшие улетучились, а если и были свидетели, то молчали. Он все еще надеялся на них и даже у него мелькнула мысль, что непременно должно быть пересечение двух множеств: зевак и свидетелей. Но свидетели так и не сыскались, а страшная реальность напомнила о себе, когда он услышал голос белобрысого милиционера:
– Идемте, гражданин. Ну, давай, давай, чего стоишь?
Милиционер вел себя очень бесцеремонно, а добродушный высокорослый его товарищ возвышался рядом, отрезая путь к бегству.
– Да я пойду с вами куда угодно, только попрошу повежли- вее.
Они двинулись, выходя из кольца зевак. Расстановка сил была настолько очевидна, что ему теперь стало не по себе. Как можно сомневаться при одном виде детины и горца и всей их подлой повадки. Или стражи закона в высшей степени не проницательны или куплены, в том числе и добродушный милиционер с открытым честным лицом.
“Что я могу теперь доказать?” – думал с растущим беспокойством Виталий. – А ведь страшная картина получается. Я ведь взял отгулы вчера, желая немедленно показать, чего стоят его пророчества. Это ведь был целый идейный спор… и вдруг такой конфуз… Письмо на работу, позор… тюрьма тоже реальна. А взятие на поруки? Есть такое теперь? Я ведь, кажется, вовсе нашей жизни не знаю. Да и зачем мне “поруки” – это ведь ужас какой-то, я не переживу такого позора. Не столько позора даже, сколько встреч с Тимофеем Николаевичем каждый день, хоть он, конечно, виду не подаст. Мы движемся к рынку, есть там – как это называется? – подрайон, что ли?
– Так, ребятишки, куда мы идем ?
Он все это время слышал их резкие реплики, но смысла не улавливал, думая о своем.
– А вы же сказали, гражданин, что куда угодно, – резонно отвечал ему белобрысый.
Виталий чувствовал растерянность. Горец и детина шли рядом не то в роли задержанных, не то свидетелей, не то конвоя.
– Я теперь, когда послушал вас, то идти с вами передумал. Если вы не видите, кто перед вами, – показал он на компаньонов, – то говорить не о чем. Свидетелей у меня нет, и поход в милицию не сулит мне ничего хорошего. Но учтите, если дойдет до крайности, то нетрудно установить личность и этих двоих и мою.
Маленький милиционер, видно, засомневался. Не будем пытаться проникнуть в его душу. И без того понятно, что он должен был сразу осознать и слабость своих позиций, и бесполезность затеи, и несолидность, мягко говоря, “свидетелей”. Не мог он не вспомнить и о перестройке, провозгласившей улучшение законности. Но так как был он злого и сварливого нрава, то сперва непременно должен был проворчать:
– Вот, вот, установим, ты иди пока.
В голосе его вовсе не было уверенности, и скорее всего дело кончилось бы расходом, если бы не вмешался детина, который тоже был перевозбужден и жаждал реванша, не думая о последствиях. Тоже, наверное, был у него гадкий характер вдобавок к низким его моральным качествам.
– Иди, дурак, иди. Чего стал среди улицы? – сказал он глумливо, как бы и себя зачисляя в конвой.
Унизительность положения до того была невыносимой, что Виталий остановился.
– Позвольте с вами попрощаться и поставить на этом точку. Не говоря о том, что у этого негодяя остались мои 25 рублей, – указал он на кавказца.
Маленький милиционер, после этих слов снова стал непреклонным, то ли из-за интеллигентской манеры Виталия то ли усмотрев здесь намек. Он глядел скверно так на Виталия и выражал нетерпение и досаду сразу и от остановки и от безнадежности всего дела. Зато детина был как бы совсем наивным и жаждал сполна насладиться коротким своим триумфом.
– Иди, дурак, иди, сколько раз повторять?
Виталий повернулся к проклятому детине и нанес удар ногой в промежность. Враг его согнулся и заголосил, милиционеры стали выкручивать руки. Виталий выскользнул от маленького белобрысого, а большой, видя, что остался один, и опешив от бешенства Виталия, ослабил хватку. Виталий вырвался, бросился бежать, лавируя. Бешенство и ужас – и то и другое в равной мере – умножает силы, но так как приходись лавировать, то скоро каким-то образом оказался рядом маленький милиционер и, будучи юрким, даже забежал вперед. Виталий похож был в этот момент на затравленного зверя. С ужасом сознавая, что сжигает мосты, он на глазах у толпы, с большой силой оттолкнул человека в форме.
Милиционер упал не очень удачно, но скоро поднялся, держась за локоть, и стал кричать, как бешеный, а товарищ его пронзительно засвистел.
Дальше, к счастью, было свободнее, и Виталий помчался гигантскими прыжками, то и дело цепляя кого-то. Преследователи, включая кавказца, кричали, причем страж закона еще и от ярости и боли. Народ расступался, но нашлись все же желающие улюлюкать. Он даже услышал возглас “ату его”, сопровождаемый хохотом каких-то подростков. А двое крупных парней даже решились помочь милиции изловить его.

4
Отчаянным усилием впрыгнул он в трамвай, уже двинувшийся от остановки, но еще до конца не захлопнувший дверь. Стал разжимать двери и зажал дверью одну дамочку, которая сразу принялась браниться и получила даже поддержку от пассажиров. Но у него не было уже сил оспаривать и призывать к вежливости или самому извиняться. На повороте, миновав мост, решил он выскочить и стал разжимать дверь, опять таким же манером придавив дамочку. Тут уже возмутились все и загалдели очень сильно, а некоторые даже стали дергать его. С превеликим трудом покинул он трамвай.
Огляделся и увидел высокого милиционера, вернее, угадал издали, что это он и приближается весьма быстро. Хоть Виталий и оторвался от погони метров на 150, но задыхаясь, побежал вверх по спуску, унося ноги и мечтая понадежнее скрыться. Наверху ему снова подвернулся транспорт, на сей раз троллейбус, в который он и вскочил, не раздумывая и с чувством облегчения.
Но теперь ему суждено было пережить особенно тяжкое испытание. Закрыв обе двери, водитель зачем-то мешкал и все не трогал с места. Как его подмывало спросить в обычной своей манере: “Позвольте полюбопытствовать, долго ли будем стоять?”
И это было бы смерти подобно. Вот тогда они стояли бы очень долго, и кто знает, чем бы дело кончилось. Страшно даже подумать. А так все же поехали, медленно при этом выруливая на повороте, а за поворотом вообще сбросив скорость чуть не до нуля, опасаясь оторвать штанги от проводов. И только когда набрал троллейбус скорость, увозя его к дому, он без сил свалился на сиденье. Наверное, в каштановых его волосах прибавилось седины за эти две минуты в троллейбусе.
Причесавшись и приведя себя в порядок, он вошел в квартиру, стараясь казаться беззаботным. В коридоре встретился с Владиславом, которого двумя руками потрепал по золотым его локонам, но останавливаться не стал, а прошел все к тому же письменному столу и погрузился в раздумье.
“Какое мрачное пророчество, просто чертовщина какая-то. Ведь если так пойдет, то меня везде будет преследовать “нечистая сила”…
Ему вспомнился замечательный роман непризнанного, гонимого и умершего в нищете, а ныне почитаемого и всеми любимого писателя. Он для этого писателя даже сделал исключение и купил том его сочинений за 25 рублей, хоть и не имел обыкновения пополнять оставшуюся от отца библиотеку.
“Ну как может ополчиться против меня вся эта дьявольщина, когда у меня никаких особо крупных моральных изъянов не имеется. Правильно ведь сказал вчера Степан”. Он тут же отбросил мистику и глупости, улыбнулся и с застывшей улыбкой прошелся по комнате. Очутившись перед трельяжем, он бездумно, но тревожно как-то смотрел на себя, пока сама собой не выплыла гадкая мысль сбрить бороду. “Нет, что угодно – только не это. Немыслимо из отгулов вернуться без бороды. А как же на рынок ездить за картофелем? Так можно и не ездить пока, или на другой рынок. Потом несколько дней похожу осторожно, не появляясь в тех местах, а там, может, и в самом деле сбрить?”
“Вот тебе и нечего выдавливать… “ – с горечью подумал он, припомнив вчерашние разговоры. Вспомнил он и свой страх в троллейбусе, и небезупречные свои мысли на пути в подрайон. Было ему не по себе, и под напором самых разных мыслей и скверных предчувствий он снова сел в кресло, подпер рукой голову и стал припоминать особенности именин.

5
Когда уже всласть поели и закусок, и нежирной свинины с картофелем, и потанцевали в просторном холле и в спальне, и даже пофлиртовали, то стали разделяться на группы, но вдруг случайно все оказались за столом. Спиртного еще было уйма, а к коньяку еще не приступали.
Тимофей Николаевич все время вообще не вставал из-за стола, сколько ни звали его женщины танцевать. Он не терпел насилия над личностью и, так как предпочитал беседу танцам, то и сидел все время за столом и даже курил там же, когда открыли форточку. Теперь он неожиданно предложил тост за нашу прессу.
Когда выпили, Степан сказал:
– От газет я балдею. Нет, устал я от жаргонных слов. Что там говорить, часто искренне восхищаюсь, да и не я один.
– Газеты прелесть, – воскликнул захмелевший уже Ромочка. – То ищут, кто Кирова убил, то анализируют эстетические воззрения Бухарина, то прокуроров ругают, то писатели счеты сводят, то предлагают триста быков на откорм взять.
– Так ведь это замечательно, язвительный мой Ромочка. Первую оттепель среди нас один Тимофей Николаевич помнит.
– Да, изрядный был глоток кислорода, – сказал Тимофей Николаевич, поддевая небольшой кусок мяса.
– А теперь столько кислорода, что у меня голова кружится, – ответил Ромочка, вставая из-за стола и преувеличенно пошатываясь.
– Нет, с Ромочкой никто не может сравниться в остроумии, но мне определенно нравятся газеты, – сказал Виталий. – Черт возьми, это ведь целый мир, и при том весьма увлекательный. Да и толстые журналы хороши, только времени не остается. А “Огонек”… Я с ужасом думаю, что скоро вообще разучусь читать и буду одними статьями питаться.
– А жизнь наша антимир? – не унимался Ромочка. Говорили теперь уже все как попало, не особенно слушая друг друга.
Аленушка, которая любила большое общество и веселые именины и почувствовала накануне, что собирается холостяцкая компания из одних только друзей, позвала своих четырех подруг, а три из них пришли с мужьями.
Новый в этом доме гость, муж одной из подруг, уже заметно лысый, несмотря на молодость, и довольно упитанный блондин, вдруг заявил, услышав про антимир:
– Я слышал, что черные дыры – выходы в другие вселенные. Каково, друзья? Что вы на это скажете?
Виталий взял маленькую книжечку, именуемую “Сингулярность, гравитация, Вселенная”, и, вручая гостю, сказал:
– Я, хоть обладаю некоторой математической подготовкой, но проблемы, затронутые вами, честное слово, уверяю вас, не могу обнять воображением, да и подступиться к ним не могу. Вот поглядите, может быть, вам удастся, – говорил он с едва заметной иронией, но гость ее почувствовал.
Полистав малость книжечку и не желая оставаться в тени, а стараясь показать, прежде всего своей жене, что ничем не хуже образованной компании, гость кричал, увязываясь за друзьями в холл:
– Господа, предлагаю капустник.
Насилу его урезонили.
Другой гость, муж еще одной Аленушкиной подруги, энергично убеждал Степана:
– Я простой работяга. Да, работаю по шестому разряду. Может, вам газеты и интересно, мужики, читать, но на производстве порядок нужен. А то как было, так и есть – сначала комплектующих нет, а потом за последнюю декаду… А госприемка руки вяжет… Порядок нужен! Я с Романом согласен.
Случившийся тут же Ромочка оказал этому гостю поддержку, но в довольно странных выражениях.
– Правильно! Энтропия! – провозгласил он, многозначительно подняв перст и загадочно улыбаясь. – Мы на пути к хаосу.
– Понимаете, в чем дело? – Виталий взял гостя за локоть. – Не будем его слушать: он всегда смешливый, Ромочка наш. А вот, что касается газет, то они как раз и хотят показать, что уже всеми способами наводили порядок, а он все не получается. А теперь открыли, что нужен, оказывается, беспорядок. Все эти заводы, колхозы, институты и даже отдельные участки их и отдельные даже люди – все это молекулы, и вы их никогда не застыкуете заранее. Они сами должны искать друг друга – вот в чем секрет! Саморегулирование! Оказывается, и безработица нам нужна, вернее она сама появится при полном сквозном хозрасчете, и не надо так уж сильно ее бояться.
– Это слишком мудрено для меня, парни. А куда же будем безработных девать?
– В том-то и вопрос, что не надо их “девать”. Они сами найдут себе дело, в тех же кооперативах, в индивидуальном труде, сезонниками, шабашниками да и вообще кем захотят. Саморегулирование! Открытость общества! Буйство прессы! – провозглашал он, как заправский оратор.
– Да ваши кооперативы цены ломят за барахло свое и за пирожные – это ведь ужас, такого отродясь не видел.
– И пусть ломят, не надо их стеснять. Очень скоро конкуренция все по местам расставит.
– Так что же, капитализм будет? – сердито запротестовал гость.
– Боже спаси. Разве можно так переживать? Будет социализм в лучшем виде.
– Я пока что стал получать меньше, или, в лучшем случае, столько же. А цены, мужики! С ценами что творится! А инженерики, я слышал, причем женщины, – представляете? – кое-где стали в полтора и в два раза больше зарабатывать.
– Это ведь сразу не делается. Саморегулирование времени требует. Мы ведь решаем вопрос общий, а не ваш или мой, к примеру, – пояснил ему Виталий.
– А вы, парни, среди газет ваших не встречали, что каждый должен перестройку начинать с себя?
Рабочий уже изрядно захмелел, и нельзя было понять, претензия ли это к интеллигенции или еще одна рекомендация для перестройки.
В этот момент упитанный блондин, уже стоя рядом с женой и ожидая, когда закончится бесконечное прощание, и хмелея еще больше от табака, закричал от двери:
– Раба из себя надо выдавливать по капле – вот что завещал великий писатель!
Кое-кто возвращался к столу полакомиться компотом и чаем с пирогами и конфетами, которые в магазинах почти исчезли.
– А чего мне-то выдавливать, когда я на своем месте? – сурово вопрошал пьяный рабочий. – Мне мастер недавно концерт устроил, так я его выгнал. Вы, парни, сидите лучше на своих стульях – для вас же лучше будет.
Он уже слабо контролировал, что говорил, и жена тянула его к выходу.
– А я на сады подамся. Вот прямо сейчас и поеду, через месяц и поеду, туда… ближе к августу… А могу и сейчас. Пусть попробует держать, плевать я на него хотел – я без трудовой уеду. Пусть пишет, что хочет.
Тут третий из неосновных, так сказать, гостей, который мало раскрылся в предыдущих прениях и потому слегка обиженный, обратился вдруг очень громко к рабочему:
– Прав ты, друг, о чем говорить. Сейчас выпьем с тобой, мне твоя прямота по душе. Идем, вон портвейна бутылка почти полная стоит среди тортов и чашек с компотом.
Несмотря на протесты женщин, эти двое вернулись к столу и налили по полному фужеру вина, выпили, хотели уже лобзаться, но тут их стали выталкивать все те же женщины. И спотыкаясь, вся компания стала протискиваться в двери, выкрикивая слова прощания шумно, беспорядочно и в который уже раз…
Приближалась лучшая часть именин, которая уже сегодня утром ему вспоминалась. Вот только утром мысли об именинах ничем не были омрачены…
Прежде, чем дошло до главного спора между Виталием и Тимофеем Николаевичем, было еще немало разговоров.
– Легко сказать “выдавливать”, а кому это по плечу? То есть выдавливать-то можно. Но для большинства это пустое занятие, – грустно изложил очередной тезис Тимофей Николаевич.
Тот же час нашлись и комментаторы и оппоненты. Ромочка, например, заявил:
– Мне это точно не по плечу, но счастье в том, что в этом и нет необходимости.
Ответил Ромочке Степан, держа в руке бутылку и изъявляя готовность разлить портвейн по рюмкам.
– Если бы мы не были такими большими друзьями, то я осмелился бы утверждать, – забирался он все дальше, смеясь и делая вид, что вязнет в фразе, – что твоя готовность обратить в любую минуту все, что только можно, то в парадокс то в юморок начинает, как бы это поделикатней выразиться…
Не дожидаясь конца тирады, заговорил Виталий.
– Ладно, пока ты подыскиваешь, я хотел бы сообщить Тимофею Николаевичу, что я в отношении своей персоны по этому трудному для всех, как вы полагаете, Тимофей Николаевич, вопросу придерживаюсь того же мнения, что и покинувший нас только что рабочий шестого разряда. Мне решительно нечего из себя выдавливать. Я политинформаций не читал, “Малую землю” не штудировал, портреты на демонстрациях не носил, да и вообще не ходил на них, на эти самые демонстрации.
– Так ведь другие ходили, Виталий, другие проводили политинформацию и теперь проводят, другие “Малую землю” штудировали…
– Вот другие пусть и выдавливают…
Здесь Виталий вспомнил, что в этом месте разговора испытал он какую-то неловкость. А теперь ему все время казалось, что все это безобразное и страшное утреннее приключение, особенно ужас, пережитый в троллейбусе…
Одним словом, стоило вспомнить об этом, как тут же выплывал Тимофей Николаевич, словно он, Виталий, должен перед ним оправдываться…
“Нет, мне теперь необходимо действовать. Довести начатое дело до конца, непременно, и ведь совсем несложно это… Но и не так уж просто… Не так просто, как казалось вчера вечером, а особенно сегодня утром…”
Он ободрил себя тем соображением, что еще не начинал действовать. И почему это ему кажется, что, если, предположим, Тимофей Николаевич прав в одном, то может оказаться правым и в другом? “Нет, позвольте, он ведь еще ни в чем не оказался прав. Подумаешь: нечего выдавливать, есть, чего выдавливать…”
Чтобы избавиться от наваждения, он еще тверже решил выиграть пари, хоть никакого пари, в сущности, и не заключалось по главному пункту, вот этому самому “выдержим - не выдержим”.
Он снова отбросил чертовщину, да и воспоминания об именинах тоже, и достал справочник кооперативов, который еще утром, выходя из дому, положил в карман джинсов.
6
Без труда нашел он кооператив, сфера деятельности которого была столь обширной, что он еще раньше испытывал и подозрительность и, еще больше, чувство, близкое почти к торжеству: как быстро реализуется прекрасная идея! Это уже вам не шитье шапок, и не выпечка пирожков с пугающей ценой, и даже не выпечка лавашей, вкусных и доступных. Монтаж и наладка гидравлических систем, систем вентиляции, холодильных установок – вот каков был диапазон деятельности кооперативного этого предприятия.
Поболтав на кухне пару минут с Аленушкой и с восхитительным своим сыном, который находился здесь же и прекрасно себя чувствовал, Виталий окончательно успокоился, наградил каждого из них поцелуем и ушел.
Теперь уже он отправился сразу на транспорт, но очень долго ждал нужного маршрута. Потом, так и не дождавшись, сел на другой. Когда сел, то увидел в окно нужный ему маршрут. Через три остановки решил пересесть, но добился только того, при всем своем проворстве, что оказался снова на улице. Смирившись, присел он на лавочку, не очень чистую, и стал ждать, теперь уже в лоб, без всяких фокусов, своего троллейбуса, который и не замедлил появиться через 20 минут.
Недоброе предчувствие суеверно шевельнулось в нем. Скверно начиналось как-то путешествие, но это было еще только начало.
Выйдя на остановке, которая по его представлению вернее всего обеспечивала ему нужный переулок, он обнаружил, что ошибся. Проделав длиннейший переход вдоль многих пыльных заборов, которыми так богаты окраины городов, он с облегчением прочитал название искомого переулка. Но и в переулке еще блуждал, пока не увидел приютившуюся между обшарпанной бывшей проходной и каким-то хоздвором или складом вывеску, претендовавшую даже на монументальность и перечислявшую уже известные ему виды монтажных и наладочных работ.
Отворив калитку, вошел он в убогий палисадник, который один способен был похоронить все его надежды. Упорно шел потом по тропинке, пока не наткнулся на широкую канаву.
Используя свои физические возможности, он перепрыгнул, а для других имелся мостик, но в стороне от тропинки, так что непременно приходилось зайти в жирную грязь. “Где-то, видно, есть обход. Должно быть, не с той стороны подъехал, несмотря на все старания”, – думал он с большим раздражением.
Среди этой пересеченной местности нашел он скоро живых людей, нескольких пенсионеров, которые жестикулировали и спорили, собравшись возле ветхого кирпичного дома. Они его направили за угол, где открылся ему другой дом, а там возле подъезда было начертано черной краской с подтеками “Кооператив” и стрелка приглашала в подъезд.
Внутри уже другая стрелка вела в подвал, куда он и отправился. Снова встретился ему живой человек, который сделал просто немыслимое сообщение: “Это не ваш кооператив, а тот, что вам нужен, под крышей”.
По лестнице, описывать которую не станем, чтобы не усугублять мрачную картину всей этой обстановки, поднялся он на второй этаж.
Интерьер был вполне сносный: какие-то деревянные планки, которыми были обшиты стены на высоту более полутора метров, светильник, телефон, шкаф с папками.
За столом сидел мужчина, озабоченный, слегка одутловатый, с перстнем, деловой человек, из тех, чья область – грубая материя. На Виталия он не смотрел, и они могли бы еще долго сидеть друг против друга, если бы терпение относилось к числу добродетелей Виталия.
– Простите, кажется, я нашел то, что искал. Если не ошибаюсь, кооператив по наладочным работам?
Последовало молчание. Потом деловой человек оторвал глаза от бумаг и вяло отреагировал:
– Кооператив. Слушаю вас.
– Я хочу предложить вам свои услуги в качестве наладчика гидравлических систем. Имею большой опыт, знаю теорию, если вас это может заинтересовать. А сверх того, могу слесарем, сварщиком, знаю электромонтаж.
– Работа у вас есть?
– В каком смысле?
– Заказчик есть у вас?
– Я полагал, что это у вас…
– Оригинальный молодой человек, – в высшей степени бесцеремонно сказал кооператор. – Да я вам найду любых монтажников, наладчиков, кого хотите, без теории, конечно. А вот вы работу найдите – вот тогда вас будут уважать!
У Виталия появилось нехорошее подозрение, которое перешло тут же в уверенность, еще до того, как он задал вопрос.
– Предположим, что я найду вам заказчика. А оборудование, транспорт, сварочные агрегаты, если понадобится, – это все у вас есть?
– У нас пока базы нет, – замялся немного деловой человек. – Все ваше, а чаще заказчика. Заказчики-то наши – заводики, мелкие предприятия, но сварка и транспорт у них найдется. Если нужны приборы, это уже наше дело. Одним словом, каждый наш работник все на месте сам обеспечивает, а мы помогаем, когда нужно.
– Позвольте, а в чем же ваша работа? – спросил Виталий и тут же стал развивать мысль. – Если вы кооператив, вы должны иметь базу, оборудование, а не только эту комнату и телефон. Но даже если предположить, что вы посредник, то у вас должен быть портфель заказов и список исполнителей. Стыкуя их с учетом их профиля и особенностей, вы должны брать весьма скромное вознаграждение.
– У вас что, много свободного времени?
– Нет вы уж позвольте вам высказать до конца. Я проделал немалый путь, потратил время, разыскивая вашу помойку. Представьте, что я заказчик, мне нужно систему отладить.
– Какую систему?
– Я к примеру сказал. Ну, допустим систему вентиляции.
– Найдем вам исполнителей. Нашли бы, если бы вы серьезно говорили, дорогой товарищ.
– Да на кой черт мне ваши исполнители? Вы должны систему отладить с гарантией, а как – это ваше дело. А чем вы тут занимаетесь, мне уже ясно, как таблица умножения. Пропускаете через себя халтуру, которую рабочие сами себе ищут. Не пойму только, зачем вы им нужны, когда проще трудовое соглашение заключить.
– И заключайте Христа ради. А от меня чего вы хотите, молодой человек?
Виталий стоял красный и растерянный. Ловкий пройдоха явно его одолевал.
– Все, все, до свидания, товарищ, – деловой человек даже встал и слегка дотронулся до плеча Виталия, но почувствовав его мощь, сделал шаг назад и спросил сухо и враждебно:
– Ну, что вы еще хотите, товарищ?
– Я, разумеется, понимаю, что вопросы в кооперативе решаются полюбовно между его членами. Но вы ведь повесили вывеску, фигурально выражаясь, и тем самым взяли некоторые обязательства перед обществом. Одни вправе рассчитывать на ваши услуги, другие хотят присоединиться к вам. Каково же всем им узнавать, что все это мыльный пузырь?
– Вы, дорогой товарищ, идите домой, жене это все расскажите. А нас уже, кому нужно, проверяли. Налоги мы уплатили сполна. Вы, похоже, любитель газет и телевидения – так пора уже знать, что большая отчетность теперь не в моде. А вы хотите, чтобы мы еще и перед вами отчитывались.
Кооперативщик окончательно его одолевал, взявши на вооружение издевательский тон. Бешенство закипало в Виталии. Он начал совсем уже высокопарную речь.
– Где же, черт возьми, это единение предприимчивых людей, организаторов и людей, готовых вложить свой труд и знания. Ведь закон о кооперации сулит такие гигантские возможности.
Деловой человек даже не взглянул на него, уткнувшись в свои малочисленные бумаги. Виталий был до того взбешен, что хотел уже подойти и тряхнуть прохвоста. Но безумная эта мысль его самого испугала. “Сумасшествие какое-то, второй раз за день. Такого со мной не бывало…”
– Да пропади ты пропадом с твоей шаражкой паршивой! Свет клином не сошелся, – кричал почти Виталий, отводя душу и покидая комнату. Но деловой человек так и не проронил ни слова и не поднял глаз, демонстрируя свое полное презрение и равнодушие к любым демаршам и риторике.
Пенсионеры стояли на том же месте среди грязного, нелепого, перекопанного двора. Обстановка эта и изуродованная земля сильно влияли на такого индивидуума, как Виталий, но нимало не портили настроения пенсионерам, которые все так же жестикулировали, любого готовы были взять в компанию и обсуждать любой вопрос, то поддакивая то оспаривая все подряд.
– Нашли свой кооператив? – спросил подвижный старичок с палкой. Есть такие старички, которые молниеносно идут на контакт, и только диву даешься: где берется быстрота реакции в этом возрасте?
– Да пропади он пропадом, клоака, помойка проклятая, – твердил Виталий свои проклятия, доставая сигарету.
– А ты как думал? Да я его знаю, он прораб и монтажник никакой. Тут управление было пусконаладочное, а он в нем снабжением занимался. Да, хлопцы, мы такого не знали. Пошел, кому-то внес, получил в нежилом фонде пару комнат, потом телефон, печать… И готов кооператив.
– А как мы работали… Я в РСУ за 200 рублей горбатился, – это уже другой старик, желчный и сердитый, подхватил разговор.
– А халтуры у тебя сколько было, –захихикал третий.
– Так это после работы. А когда мне не нужно, я мог и на 150 рублей жить. Помнишь, как бутылка водки 2-87 стоила?
– Так то когда было?
– Да я б ее век не пил…
О Виталии сразу забыли. Покурив и послушав их без интереса и чувствуя, как нарастает злая какая-то безнадежная скука, он топтался возле них еще немного, все собираясь по инерции еще что-нибудь узнать. Но никто этого не заметил, а разговор тек, подобно ручейку.
– Да я б этот сахар в жисть не выкупал бы, сколько мне нужно того сахару… А так берешь, то детям… то еще куда…
– На следующий месяц по два с половиной дают…
– А я на стакан меньше трех ложек не ложу, честно… я этого не понимаю. И раз пять в день пью – это точно…
Хоть физической усталости большой он еще не ощущал, но усталость, которая копится от бесплодных попыток и скуки, переполняла его. От полуграмотных дядек проку было ровно ноль, а беспросветность становилась убийственной.
Облегчив тут же на этой гнилой территории мочевой пузырь, он почувствовал себя лучше. Удачно сев в троллейбус, он вскоре оказался в центре. Пройдя пару кварталов и чувствуя смутную тревогу при виде людей в милицейской форме, разыскал Виталий без труда художественный салон и устремился туда с новой надеждой.

7
Стены до потолка были увешаны картинами, которые как-никак были подлинным искусством и представляли самые разные жанры. Было несколько картин авангарда. К стыду своему, он отказывался, как самый последний обыватель, понимать их тонкое и скрытое содержание, а видел только пропасть между мизерностью труда и ценой. Но ценилось, вероятно, что-то другое: интеллект, фантазия, воображение. Были и, так сказать, промежуточные картины, где условность не играла столь большую роль, а просто талант художника раскрывался своеобразно. Но были и совсем простые. Впрочем, недавно по телевидению он своими глазами видел, как подобное творение, еще даже проще, было продано за много тысяч, к тому же за валюту и не кому-нибудь, а специально приехавшим знатокам-ценителям. А тут какие-то 120 рублей.
Пока он таким образом размышлял, взгляд его скользил по близким ему натюрмортам, цветам, пейзажам, жанровым сценам. Он пытался соотнести размер или технику картин с ценой, пока не пришел к отрадному выводу, что цену назначает сам художник.
Обшарив взглядом каждый уголок, он убедился окончательно, хоть видно это было с самого начала, что чеканки нет.
– Скажите, пожалуйста, тут может любой выставлять свою картину?
Девушка не удостоила его ответом, направляясь к другой продавщице, пожилой и сердитой. Они расположились рядом, вяло перебрасываясь словами, и тут же к ним присоединилась третья. Все они находились в одной точке, предоставив публике толпиться вдоль убогих прилавков. В некоторых местах образовались скопления, больше всего возле бус. Те, что стояли у самого прилавка, не прочь были бы узнать что-нибудь у продавщиц. Но не хотели расстаться с местом у прилавка, которое тут же было бы занято стоящим сзади.
Преодолев небольшие трудности, Виталий оказался возле тройки продавщиц и стал было снова задавать свой вопрос, в чем-то даже и праздный. Но молодая, не дав ему закончить, процедила лениво и словно через силу:
– Я ж сказала, молодой человек, только через союз.
– Помилуйте, – чуть не задохнулся он, – когда сказали, что сказали? Какой союз?
Другая продавщица вдруг оживилась и сразу обнаружила сварливый характер:
– Какой, какой… Художников, а то какой же? Как маленький.
Надо же, невезение с утра и во всем, даже в такой обидной мелочи. Это выражение “как маленький” всегда было для него как в печенки нож, символ хамства. Стоит чуть сплоховать, допустить малейшую рассеянность, промах, и ты уже “маленький”. И если ты прав, то тоже сплошь и рядом приходится быть “маленьким”. Сам-то он готов терпеливо разъяснять любому, но редко кто нуждался в разъяснениях. Кажется, все все знают, а стоит попытаться пролить свет на якобы ясный вопрос, как ты уже или “занудливый” или “маленький”. “Но в данном, в данном-то случае, вообще все так очевидно. Ну спросил я, какой союз, так ведь это было всего-навсего возмущение ее ложью – дескать, ни о каком союзе… да и вообще я ваш голос впервые слышу. И что же, начинать теперь объясняться? Нет, было бы дико… Да черт с ней, проще надо это воспринимать. Видно, день такой выдался…” И сразу он вспомнил о мрачном пророчестве Тимофея Николаевича.
– А чеканку у вас выставляют?
Он ждал ответа на ясный свой вопрос, а они уже забыли о нем.
– Простите, чеканку у вас здесь выставляют? – спросил он очень членораздельно, выбрав паузу в их болтовне.
– Я ж сказала, через союз…
– Стало быть, если я не член союза…
Но тут его перебила совершенно беззлобно продавщица, которая последней присоединилась к группе.
– Не, чеканка не бывает, лет пять уже не было.
И они, как ни в чем не бывало, беседовали дальше, совсем как покинутые им недавно пенсионеры – бездумно и о чем угодно. Могли бы, пожалуй, заспорить и о чеканке, но не зацепились за нее. В третий раз к ним соваться было страшновато, но он решился, кляня себя за навязчивость, и спросил в конце концов очень твердо:
– Так где можно продать или купить чеканку?
Самая молодая, которая стояла спиной к нему, ответила сразу, чего теперь именно он меньше всего ожидал:
– В комиссионке.
Но эта реплика могла быть и частью их болтовни.
– Это вы мне?
– А то кому же?
Выходя из салона, он думал, что все отделы сувениров в обычных магазинах забиты чеканкой фабричного изготовления, весьма дешевой к тому же. А где выставляют оригинальные работы, как они ценятся, как соотносятся с машинными своими собратьями по эстетике и ценности с точки зрения знатоков? Много было интересных вопросов. А где искать скорые ответы? “Да уж не у этих сердитых теток, – печально подумал Виталий. – А ведь так надеялся на этот салон”. Для очистки совести решил он заскочить в комиссионный универмаг по пути домой.
Вдруг он передумал сразу идти в комиссионный, а прошел в скверик напротив и присел на скамейку. Мысль о мрачном пророчестве настойчиво, даже почти неотвязно стучалась. Он ее не то чтобы отгонял, но не хотел вплотную об этом думать. И хоть не хотел, а вернулся постепенно к вчерашним разговорам. Но главной темы, этого самого “выдержим – не выдержим” старался избегать. А почему, собственно говоря, главной? Они и о других вещах говорили и до и после. И что же было главное? Не желая об этом размышлять, он сидел без мыслей, но потом незаметно как-то пришел к тому, на чем прервал дома свои воспоминания о столь близких вчерашних именинах.

8
– Но ведь кто-то же должен был на демонстрации ходить?
– Нет, отчего же, пусть никто бы и не ходил.
Виталий любил такой прием спора – выдвинуть мысль заведомо нелепую, так сказать, крайнее утверждение, но при этом заставить оппонента высказаться.
– Эк тебя разбирает, Виталий… Никто бы не ходил… Это ведь все равно…
– … что мы сейчас без всяких приспособлений парили бы в воздухе, – помог Тимофею Николаевичу Ромочка.
Тимофей Николаевич стал смеяться, а Степан решил искать истину.
– Ничего не поделаешь – тут законы больших чисел, а сверх того еще и страх и непонимание. Да и вообще, что это я серьезно опровергаю шутку “никто бы не ходил”? Но интересно другое: что требуется от Виталия? В чем его хотят здесь упрекнуть мудрый шеф и очаровательный Ромочка, почти такой же мудрый.
– Я не знаю, почти ли я мудрый, но уже достаточно мудрый, чтобы не упрекать. А вообще, чтобы стать мудрым, нужно напиться. Так что сейчас мы все мудрые, – ответствовал пьяный Ромочка.
– Бог с тобой, Степан, разве можно упрекать? – спокойно сказал Тимофей Николаевич. – Этак ведь всех бы пришлось упрекать.
– Стало быть и виноватых нет?
– Нет, почему же? Может быть все виноваты, а то и впрямь никто не виноват.
– У вас уже целая философия получается, философы не ищут виноватых.
– Если вам детерминизм не нравиться, друзья, то очень хорош в борьбе с ним экзистенциализм, – провозгласил Ромочка. – Весьма рекомендую.
Степан разлил портвейн, а когда выпили, Виталий сказал:
– Нет, как хотите, а шеф не поверил, что выдавливать мне из себя нечего.
Но заставить Тимофея Николаевича говорить ясно было на сей раз делом трудным. Он упорно не хотел переходить на личности, а отделывался каждый раз то шуткой, то философской репликой.
– Один философ так сказал: пусть зло идет в мир, но не через меня. Вот и судите, и разбирайтесь, юные мои друзья.
– А что все-таки от меня требовалось, Тимофей Николаевич? Я уж не говорю о том, что мы нить спора потеряли. Ведь можно представить дело и так: выдавливать, действительно, нечего, а вина какая-то есть. Но я и вины особой не нахожу, пусть это не покажется вам самонадеянностью.
– Да, в самом деле, что от него требовалось? – серьезно и спокойно спросил Степан. – Вот я, например, политинформацию читал. Да что там политинформацию? Я уже не помню, но если бы кто-нибудь мне сейчас сказал, что я говорил на какой-нибудь политучебе “в докладе Леонида Ильича дан глубокий, всесторонний, подлинно марксистский анализ”… – так, ей-богу, я бы не стал категорически отрицать. Вряд ли, конечно, но поди знай. Я ведь столько, Тимофей Николаевич, по вашей просьбе политучеб и политинформаций провел. Я могу теперь и чувство стыда испытывать. А вот Виталий… Вы как хотите, но ему не нужно готовиться, ломать себя. Он может прямо таким, как есть, встречать всеобщее очищение. Поэтому не прав рабочий шестого разряда и с ним сонмища журналистов, когда утверждают, что каждый должен непременно с себя начинать.
Виталий чувствовал себя немножко неловко, пока Степан прямолинейно, как танк, с несокрушимой логикой объяснял.
– Я уже не говорю, что он и теоретик и практик. Моральных изъянов за долгие годы не обнаружено. Ты уж извини, старик, за столь грубую лесть, а иначе, как их припрешь – шефа и Ромочку нашего, – смеялся Степан, разливая по рюмкам, последний портвейн. – Только в лоб, так-то друзья.
– Но Тимофея Николаевича припереть было не просто. Он на весь вечер, казалось выбрал манеру поведения. И сколько бы ни прижимали его, он поддавался, но тут же и распрямлялся, лишь только пресс ослабевал.
– Представляешь, Виталий, как славно. В прошлом никто не может упрекнуть, ломать в себе нечего и будущее прекрасно.
– Давайте быков на откорм возьмем, – предложил пьяный Ромочка.
– Дались тебе эти быки, – заразительно рассмеялся Тимофей Николаевич, а с ним и двое друзей.
– Не вижу другого способа разрешить ваш очень философский спор. Общее дело нас всех сплотит и подвигнет на титаническую борьбу с бюрократией. И не потребуется нам препарировать друг друга. И не понадобится опровергать далеко не очевидные при всей своей прямоте и ясности построения Степана. Ладно, бог с ним, кто-то обещал коньяком заняться.
Виталий принес пузатую симпатичную бутылку. Степан, немного уставший, устроился в углу холла, а Ромочка блуждал.
Кофе и сигареты очень располагают к разговору, а еще не было и двенадцати. То, что Тимофей Николаевич только ронял свои реплики, вовсе не означало, что беседа течет вяло. Правда, реплики эти все время чуть-чуть как-то задевали и была какая-то недосказанность, но дела это не портило. В конце концов, их беседы никогда не были поддакиванием и часто тянулись за полночь. И теперь предвкушение беседы за кофе, коньяком и среди табачного дыма приятно будоражили.
Вот тут-то и высказал Тимофей Николаевич очередной свой тезис, это самое чертово “не выдержим”…
А сейчас, когда он сидел в центре города, в скверике, видел множество людей, идущих по делам, а солнце, давно миновав зенит, двигалось равнодушно к закату и все это как-то усиливало гнетущее чувство, фраза эта навязчиво преследовала его: “Да нет, Виталий, долго “не выдержим” именно мы с тобой, а особенно ты…”

9
Среди бесчисленных антикварных вещей, хрусталя, сувениров и бус сразу увидел он и чеканки, но, к превеликому сожалению, фабричные, штампованные. Были и картины, и это его обнадежило, но не очень сильно. Потыкавшись в разные двери, оказался Виталий в узком коридорчике перед дверью эксперта-оценщика по посуде, украшениям, произведениям искусства и тому подобным вещам. Очередь на вид небольшая, но чем-то пугающая, по неуловимым каким-то признакам безнадежная.
– Кто последний?
– За мной женщина, а за ней мужчина.
И в этом ответе чувствовалась уже обреченность – терпение в очередях не было его сильной стороной. Это он хорошо знал. Стульев стояло мало, и все были заняты. Он остался ждать пока, не в силах принять решение. Во-первых, невозможно было еще больше отягощать невидимый хвост очереди, а во-вторых, его принцип был, именно принцип, – не уходить, не дождавшись, пока за ним займут. Никто этого принципа не оценил, не знал, да и знать не хотел, а он упорно ему следовал, но, правда, очень редко вообще прикасался к очередям, довольствуясь общедоступным. “Когда еще займут за мной, а было бы неплохо – съездил бы теперь за чеканками”.
Через 15 томительных минут забрела в этот угрюмый коридор молодая пара с огромным баулом.
– Я, если не возражаете, уйду минут на двадцать. Держитесь пока этой гражданки.
Объяснять, что между ними еще кто-то есть, он не стал, так как не очень любил эти объяснения в очередях. И больше всего потому, что людей здесь обозначали только по признаку пола, как бы подчеркивая скудность обывательского лексикона и бедность традиций. Так же и обращаются друг к другу. Все люди здесь или мужчины, или женщины, или товарищи, но товарищи – теперь уже редко. Термин этот уходит из быта, а заменить его пока нечем. Но молодая яркая блондинка, тоже обладательница огромной сумки и, кажется, незлобивого характера, могла нанизывать очередников без конца, не раздражаясь.
– Нет, за мной женщина, за ней мужчина, а за ним этот мужчина.
– Да, да, между нами есть еще какие-то люди. Но я скоро вернусь.
Он в очередной раз вошел в троллейбус, проехал всего один перегон и оказался возле своего дома. Войдя, подбросил сына в воздух, очаровательного своего Владислава, стремясь сразу и скрыть и развеять плохое настроение.
– Представляешь, не приходил еще мастер, – донесся голос Аленушки, которая тут же появилась и предложила ему перекусить.
Хоть он держал сына высоко и улыбался ему и не подал вида, что сообщение его расстроило, но думал он с тревогой о том, что мелкие неудачи вовсе не собираются его отпускать. Запас терпения был у него невелик, а он с ужасом начинал почему-то осознавать, что прав был Тимофей Николаевич: терпение понадобится бесконечное. “А на что понадобится терпение? Что за глупости? Ну, маленькая полоса микроскопических неудач… Ведь именно по этому пункту, да и по всем остальным, он с таким блеском громил вчера упрямого своего шефа.
Он опустил сына, прошел опять в спальню, открыл огромный ящик комода и выбрал из многих чеканок, аккуратно переложенных бумагой, две лучшие свои работы. Завернул в газеты и положил в сумку, но вспомнил вдруг, что среди газет могут быть еще не читанные столь полюбившиеся сверхострые публикации.
Пришлось вынуть, развернуть, убедиться, что газеты старые. Заверив жену и сына, что скоро вернется, он в третий раз сегодня покинул квартиру и с грустью думал, как быстро убывает его энтузиазм и растет, помимо его воли, чуть ли не враждебность к Тимофею Николаевичу.
Путь он проделал пешком, надеясь, что дальше продвинется очередь. Шагая по нарядной любимой улице, Виталий вспоминал утреннюю свою эйфорию. Движение – лучшее лекарство не только от физических недугов. Приближаясь к комиссионному универмагу, он даже насвистывал…
Оказавшись в известном уже нам закутке, застал он все ту же публику, все в том же составе, что и определил с первого взгляда, и сердце у него упало.
– Так и не продвинулись ни на шаг?
Ответ он прочитал на их лицах – это была досада на его вопрос и покорность судьбе. Но ни одного слова. Теперь уже и уйти снова было неловко и надежды на продвижение не оставалось.
Он еще ни разу не видел, чтобы дверь в комнату приемщика открылась, и теперь страстно желал заглянуть туда, но пытка ожиданием продолжалась. Когда он хотел уже плюнуть на все и уйти, дверь неожиданно открылась. Там был не один, а сразу два приемщика: женщина лет 35 и молодой верткий парень. Женщина вышла в корридор. Ни дать, ни взять – манекенщица, одетая очень по моде, с головы до ног в импортном, с прекрасной фигурой. Пренебрежение к очереди видно было сразу и во всем. Широким шагом богиня прошла в другое служебное помещение, а минут через пять вышла, но к себе не пошла, а отправилась еще куда-то и наконец вернулась, но не одна, а с каким-то вальяжным, явно ее круга человеком, тащившим что-то сдавать без очереди.
Здесь Виталий уже не выдержал и зашел вслед за ними. Вновь прибывший только располагался, причем основательно, тогда как была далеко еще не закончена длиннейшая операция с благообразной старухой, сдававшей среди прочего огромный антикварный сервиз, каждый предмет из которого приемщицей ревниво осматривался.
– Послушайте, у нас есть хоть малейшая надежда сегодня попасть к вам? – пока еще очень корректно, но с ноткой раздражения спросил Виталий.
– Вы ж видите, я занята.
– Я-то вижу, но вот приятель ваш готовится сдавать без очереди. Я уж не говорю о том, что очередь вообще не движется и, приведя сюда еще кого-то, вы обрекаете всех нас на безнадежное ожидание.
– Я ничего не обрекаю, вы работать мешаете, понимаете? – с неожиданной истерикой ответила приемщица. Она подперла подбородок и застыла, словно слилась с окружающими ее изящными предметами.
Эта демонстрация была тут же поддержана виновником происшествия, непринужденно сидящим, облокотившись на стол.
– Вы что не понимаете, товарищ, что мешаете? Работа и так нервная.
– И это говорите вы? Ну объясните, в качестве кого вы здесь сейчас сидите?
– А вы что на работе не говорите, с кем хотите?
– Вы это серьезно? И вам непонятно, что работа служащего, предположим, в институте отличается от работы приемщика. Я ведь не работаю с населением, ко мне не выстраивается очередь. А если бы что-то подобное и случилось, то я говорил бы с людьми в порядке очереди, а не в порядке отдаваемого предпочтения.
Верткий приемщик принимал тем временем хрусталь у седого грузного человека, причем работа прерывалась то и дело досужим разговором, который седовласый комитант охотно поддерживал. И сдающий и принимающий не торопились, и ясно было, что магазину товар вообще не нужен, что приемщик и его пожилой клиент давно знакомы. Ясно было, что пройдоха этот – еще один негативный персонаж среди его сегодняшних бесконечных приключений. Он устремил на Виталия взгляд, полный любопытства и даже, казалось, понимания. Чуда, однако, не произошло.
– Ты что не видишь, человек поговорить пришел, пофилософствовать?
– Извините, я как раз не намерен философствовать, но если гражданин столь бесцеремонно вошел, а в ответ на мое справедливое замечание вспомнил о моей работе и покидать помещение не собирается, то мне ничего не остается, как здесь же ему отвечать.
– Нет, такого клиента у нас еще не было, разные были, а такого не было, – заметил приемщик, обращаясь к своему знакомому, который улыбался и согласно кивал.
А вот у “богини” нервы оказались слабее. Став в дверях, она обратилась к публике:
–Товарищи, вы видите, как мешает этот мужчина? Пятнадцать минут уже философствует. Я бы за это время…
Очередь безмолвствовала, не реагируя даже на развлечение.
– Дайте мне, пожалуйста, жалобную книгу. Я постараюсь все объяснить кратко и без философии.
– Я вас, кажется, не оскорбила, мужчина?
Это был китайский язык, полнейшая простота, сама ее величество бессмыслица, заполнившая, как некий таинственный эфир, все вокруг.
– Разве обжаловать можно только оскорбление?
Тут он и сам остановился и подумал, просто так и обыденно: “Ну что я ломлюсь, что доказываю ей и троим ублюдкам, давно утратившим человеческий облик. Или я вчера родился? Но ведь газеты криком кричат, среди прочего призывают и с хамством бороться. Ведь действительно антимир какой-то! Вот я сейчас сражаюсь, но сам вижу, что дураком выгляжу. А сейчас опять начну доказывать. Неужели авторы этих статей душераздирающих тоже смеялись бы или молчали бы тупо? Накаркал Тимофей Николаевич. Ведь раньше я почти не связывался, мимо шел…”
А скандал не затихал тем временем. Очередь-таки просну- лась.
– Ну чего вы, товарищ, время тянете?
– А чего тот мужчина зашел?
– Ладно, может, человек имеет право.
– Да, да, как же… Имеет право… Все они имеют право. Правильно он жалобную книгу требует.
Виталий от этой поддержки приободрился и заявил:
– Я вас очень прошу, дайте мне жалобную книгу, а потом уж делайте, что хотите…
– Нет у приемщиков жалобной книги!
– А где же она?
– Вы понимаете, что работать мешаете?
– Товарищи, вы хотите сдать вещи свои? – она уже по своей слабонервности готова была сулить несбыточное. – Объясните вы ему, что нет у приемщиков жалобной книги.
“Еще несколько минут назад так презирала всех, а теперь защиты ищет. Брошу, черт с ней! Уйду, и делу конец”. Но в этот самый момент вальяжный посетитель, который давно уже только криво улыбался и перебрасывал ноги с одной на другую, сам того не желая подлил масла.
– Не должно тут быть жалобной книги, простой вещи понять не может, а еще грамотного из себя строит.
– Нет, позвольте. Может ведь кто-то из этих самых комитантов, как вы тут выражаетесь, иметь претензии. Не у вас книга, так у директора или администратора какого-нибудь. А те, что в залах висят на стенках, так ведь в каждом зале – своя. Спрашивается, в какую же мне записать, если у меня именно к вам претензия, и отнюдь не беспочвенная?
– Ну что я ему сказала? – стонала приемщица. – Нет, в натуре, – повернулась она теперь к своему гостю и защитнику, – чего он кровь пьет? И пусть идет к директору – такой куда хочешь пойдет.
– Уехал директор, – невозмутимо сообщал верткий приемщик, даже не повернувшись.
– Нет, нет. Если уж до того дело дошло, то я пришел к вам, выстоял тут очередь и бродить теперь по служебным помещениям не намерен. Вы приведите директора или кого хотите или дайте книгу. Оснований более чем достаточно.
– Да что же это творится! – билась в истерике “богиня”. А вальяжный гость решился к этому моменту, как видно, на рыцарский поступок.
– Ты что над женщиной издеваешься? Милицию вызвать? Или самому тебя выкинуть?
– Позвольте, почтеннейший, вам на это объяснить следующие пункты, – начал излагать сквозь зубы взбешенный Виталий. – Первое – вы здесь всего лишь посторонний, нагло вошедший без очереди хам. Второе – я вашу приятельницу, что касается ее достоинства, ни в малой степени не затронул. Теперь третье, главное – ты грозился, гаденыш, меня выкинуть? – говоря это Виталий вспомнил страшное утреннее происшествие, у него появилось большое желание уйти от греха, но бегство было бы слишком сильным ударом по самолюбию. А потому он продолжал:
– Я тебе только шалобан один дам, так с тебя хватит. Выметайся с барахлом своим. А вы, уважаемая, книжечку принесите.
Тут очередь снова вступила, как иногда в театре статисты бросают подряд несколько реплик.
– Вы чего хулиганите, мужчина?
– Целый час уже болтает, уже сдали бы давно.
– Как же, как же! Так и сидели бы, а то еще бы кого - нибудь привела. Правильно, учить их надо.
Это говорила пожилая дама, которая при предыдущем всплеске очереди уже поддерживала его. Он тотчас повернулся к ней.
– Вы согласны подтвердить все, что имело место, и вместе написать жалобу?
– Оно мне надо, писать?
Вот это уже был холодный душ на его воспаленную голову.
“Не вижу человеческих лиц, гори все огнем, все, все…” – неслось в его голове, когда он покидал коридорчик. Ноги принесли его в тот самый отдел, где он часа два или полтора назад лицезрел антикварное богатство. Тоскливо смотрел он на полки, стены и прилавки, на картины, которыми мало кто интересовался. Но ведь купит кто-нибудь хоть некоторые из них. Сквозь весь этот туман и бесполезные обрывки мыслей, вдруг он услышал поразившую его фразу:
– Ничего чеканочки, вроде наших…
– А цены даже больше.
– Да нет, такие же, если площадь учесть. Ладно, пошли, а то времени мало.
Виталий отошел назад шага на три-четыре, и теперь ему видны были участники диалога. Просто замечательные парни, находка для него – он не мог поверить. Один типичный “физиколирик”, джинсы вельветовые, нарядные, но малость потертые, рубаха из грубой ткани, но видно, что не дешевая. Борода, как у Виталия, и возраст примерно такой же. Лицо одухотворенное, умное и вместе с тем какое-то породистое, взгляд спокойный. И надо же, что именно он о чеканке заговорил. Виталий за этот день, за несколько этих часов ужасного невезения, так фатально предсказанного вчера, устал вообще от людей, но все-таки хотел живого человеческого слова – вчерашние прекрасные именины отступили так далеко…
Товарищ “физиколирика” был ниже, коренастее, одет попроще и лицо имел менее выразительное. А вообще случай был необыкновенный. “Вот только как подойти к ним? Но надо, непременно надо, а то день пойдет насмарку. Неловко как-то, а надо… Поглядим еще, Тимофей Николаевич, так ли уж обязательно сбудутся ужасные ваши пророчества”.
Настроение у него очень поднялось. Парни развернулись уходить, а он приготовился подойти к ним. Где-то уже возле выхода он, отбросив последнюю стеснительность, заговорил с ними.
– Извините, пожалуйста. Я случайно услышал, и мне показалось, что вы много знаете о чеканке. А я вот хотел узнать о ценах и оценить свои. Пошел было к их экспертам, а там очередь. Если бы у вас нашлось минуты две…
Парни сперва опешили, но тут же коренастый проявил живой интерес.
– А где вы хотите показывать? Давайте в скверике напротив.
Виталий очень обрадовался, он знал качество своих оригинальных работ и чувствовал, что парни могут подсказать практические ходы. Глядишь и осуществится тот пункт, который он утром записал под номером 7. Велико же было его изумление, когда “физиколирик” заговорил.
– Тебе оно нужно сейчас? Человек пришел сдавать чеканку в комиссионный, а ты тут причем? – просвещал он простого своего товарища, который смутился, но от мысли взглянуть не отказался. “Как обманчива внешность, – думал Виталий. – И борода, много ли она стоит? Где-то я читал, что лица профессоров в прошлом мало чем отличались от лиц дворников. Та же окладистая борода, та же мудрость… Впрочем, этот не мужик и не академик – жлоб обыкновенный… А Тимофей Николаевич, ей-богу, пророк. Жутковато как-то…“
Виталий уже открыл рот, чтобы извиниться, но тут малыш сказал:
– Нет, как хочешь, а я взгляну. Да это ведь действительно две минуты. Ну что ты, честное слово, сердишься? Есть еще времени достаточно. Идемте, вон лавочка свободная.
Каким воспитанным и тактичным оказался этот паренек. Настоящий интеллигент, и как легко с ним… Но Виталий уже не мог радоваться – рок преследовал его.
Подошли к лавочке, и пока Виталий доставал и разворачивал, симпатичный малыш закурил. Как славно они бы поговорили, не будь бородатого.
Увидев первую чеканку, оба парня не могли скрыть восхищения, но бородатый тут же отвернулся.
– Рублей 60-80, наверное, оценит, но что это за цена за такой труд.
– Да, конечно, – Виталий тоже достал сигарету, – выход ясен – тиражирование, а пытаться продать это как произведение искусства – что-то сомнительно…
– Есть у нас кооператив. Сарай, оборудование… Если вы такой мастер…
Виталий перебил малыша, но совсем по-дружески:
– Я не художник в высоком понимании, я сюжеты заимствую, но все остальное, все так сказать, выразительные средства – это мое. Я даже не знаю можно ли это считать подлинным искусством. Но даже и ребенку ясно, что первый экземпляр во много раз дороже копии. А вот как подступиться, не вижу пока. Так что это сообщение ваше чрезвычайно интересно, ребята. Вы даже не представляете, до чего…
– Какое сообщение? Ты слушай его побольше. Чего плетешь зря? Какой кооператив? Какой сарай?
– Ну что ты так взъерепенился, Боря? И что я сказал такого? А вдруг шеф заинтересуется?
– В самом деле, – заговорил Виталий, чувствуя что Боря сидит, как на иголках, и сейчас поднимется. – Что теряет ваш кооператив? Не хотите разглашать? – ради бога. Я вам телефон дам. А вдруг и вправду заинтересуется шеф ваш. И что может быть для вас выгоднее? Все в ваших руках, не хотите – не звоните. А я бы очень хотел. Ведь если вы 200 или 500 экземпляров сделаете, это же будет настоящее сотрудничество. И работы мои останутся при мне. Да и расстаться с ними не обидно, если они будут жить во многих копиях. И источник дохода, и есть, за что трудиться. Да и готовые ведь есть, можно для пробы и бесплатно первую запустить. А оригинальный замысел поможет скорее продать.
– Есть у нас художник, – нетерпеливо сказал “физиколирик”, вставая, а поняв, что проговорился, добавил:
– А всего остального нет, гиблое это дело.
Виталий достал пачку сигарет и оторвал клочок. Пока он отрывал, доставал ручку, писал, “физиколирик” все удалялся, а симпатичный малыш словно разрывался между ним и Виталием и смотрел виновато.
Унизительная и горестная эта сцена кончилась тем, что Виталий сделал пару шагов и чуть не насильно вручил малышу клочок, сгорая от стыда.
– Вы ведь ровным счетом ничего не теряете, а кто знает… Счастливо, всего хорошего…
– До свидания, – уныло пролепетал интеллигентный малыш и стал догонять зловредного Борю, который, ускоряя шаг, приговаривал:
– Пошли, пошли, времени нет.

10
Не трудно было теперь решить, что перевесит: моральный урон от тягостной сцены или результат, хоть мизерный, а результат. А будь он и большим, разве перекрыл бы он урон? Ему вспомнилось, как Степан однажды излагал ему простейшую мысль: если тебе сказали “оставьте ваши координаты” – можно ставить крест на деле. “Прав, конечно, Степан, а тем более, когда сам суешь телефон. Зря только замарался. Встать надо было и уйти, а не проситься у них”. Мысли его стали двигаться по причудливым траекториям.
Хорошо бы встретить теперь Степана, недаром ведь любимый поэт утверждал, что “в плохую минуту приятно иметь друзей”. А Тимофей Николаевич разве не друг? “Конечно, друг и мой и моего отца покойного. И безупречный человек, и превосходный собеседник. Но надо ведь додуматься! “Да нет, Виталий, долго не выдержим именно мы с тобой, а особенно ты…”
Он бросил в урну окурок и побрел, а заключительные картины именин и вся его беседа с Тимофеем Николаевичем стали ему рисоваться живо и в подробностях…
Роман со Степаном, видно, нашли тему и подходили только наполнить рюмочки или подлить кофе. Роман очень редко изъявлял желание комментировать доносившиеся до него обрывки диалога, и беседа текла почти без помех. Виталий непременно хотел разговорить шефа именно в связи с этой фразой, которая не казалась тогда убийственной, а скорее странной.
– Просто диву даюсь, до какой степени все окутано тайной в этом вашем предположении, – говорил Виталий, зажигая очередную сигарету. – Здесь ведь намек на какую-то чуть ли не сословность, что ли, которую и вообразить невозможно. Особенно, если учесть вашу странную ссылку. Кто-то там собирался идти спасать народ, а его предупреждали, что не выдержит самого прикосновения к этому народу. Ну, а при чем я тут? Чего я не выдержу? Отвечайте, Тимофей Николаевич, – смеялся Виталий. – Я буду вас спрашивать с прямотой римлянина, пока все ваши недомолвки не исчезнут.
– Рациональный запад против лукавого востока, – провозгласил приближающийся Ромочка, еле переставляя заплетавшиеся ноги и демонстрируя недюжинную пьяную интуицию.
– Еще один любитель иносказаний, – продолжал смеяться Виталий. – Так что, Тимофей Николаевич, так и не выскажитесь?
– Ну, если ты так добиваешься, то я поясню, хоть все это кажется тебе сейчас бредом, да и мне самому, пожалуй, – улыбнулся Тимофей Николаевич.
– Зачем же такое самоуничижение? Я ведь потому и доискиваюсь, что это именно вы говорите. Мы ведь сколько раз говорили, кажется, уже обо всем, а такого странного тезиса вы еще не предлагали.
– Отчего же? Я разъясню, но мне, честное слово, самому теперь кажется странным. Может, выпили много? Как ты думаешь, Виталий.
– Хлебнем еще, пожалуй, последнее, что осталось.
Виталий ушел на минуту и скоро вернулся с бутылочкой коньяка емкостью 0,25.
Когда выпили по рюмочке, Тимофей Николаевич наконец сказал:
– Видишь ли, в чем дело? Ты всякий вопрос, который встречается, так замечательно умеешь формализовать. Он у тебя превращается в теорему, и оспорить очень трудно. А если не формализуется, так ты иначе доказываешь свою правоту, поднимаясь иной раз до подлинного красноречия. И все твои доказательства, строгие или эмоциональные, всегда прекрасны. Тебя переспорить невозможно – вот в чем твоя беда.
– А разве так уж это плохо? – спросил Виталий, сам смутно почувствовав, что не совсем это хорошо, но без тени беспокойства.
– Нет, это прекрасно, пока со мной беседуешь, или со Степаном, или даже с самим Ромочкой, – продолжал в шутливой манере Тимофей Николаевич.
– А чего же я все-таки не выдержу?
– Да вот этой правоты и не выдержишь. Никто оспаривать не будет – вот в чем неприятность. Ты, как только прикоснешься к странной жизни, тотчас с блеском начнешь доказывать, а никто спорить не будет.
– А как же я до сих пор жил, к жизни не прикасаясь?
– Так ведь застой был, странная жизнь считалась нормальной. Но дело не в этом, а в том, что ты спрятался от нее. А теперь рвешься к ней, к странной-то.
– А как же мне удалось от жизни спрятаться? Кому это под силу?
– А вот как-то сконструировал.
– Из чего сконструировал? Каким образом? – пытал Виталий своего старшего друга и начальника, все так же смеясь, но настойчиво.
– Вот чудак, заставляет меня его же собственную жизнь разъяснять. Ну, из случайностей, из везения небольшого, из собственных способностей… и даже, как ни странно, из пресловутого застоя.
Виталий все это воспринимал как этакие небольшие открытия очевидного, оригинальные рассуждения в духе нынешней публицистики. Он продолжал допытываться, а Тимофей Николаевич невозмутимо отвечал, пока Виталий не дотянул его до частных вопросов.
– Ты, как только защитился, сейчас же заявил, что будешь только теоретиком в отделе; писем, согласований, общественной работы знать не хочешь… Кроме колхозов, понятно, – от них еще никто не уклонился. Меня это устроило…
Тимофей Николаевич сам не заметил, как от реплик перешел к живому житейскому разговору.
– И вот образовался у тебя средний – 450 рублей, да жениных 120. До недавнего времени с трудом, но жить можно было. А какие роскошные хобби, шутка сказать: чеканка, альпинизм, байдарка. И друзья замечательные, сын прекрасный, жена красавица – жить да жить. Извини, я не сбился на пошлость? – все это с улыбкой говорилось. Великий классик ведь не только раба из себя выдавливать призывал, а всю жизнь звал с пошлостью бороться.
– Вы все так интересно развиваете.
– Ну вот, значит, квартира большая, в райисполком двадцать лет подряд справки представлять не нужно, как иным.
В этом месте Виталий мог бы и обидеться, дескать, ничего себе счастье привалило – родители скончались. Но не того уровня были собеседники, чтобы отойти от заданной темы и сбиться на препирательства, кому больше повезло.
– А как же я до защиты, позвольте узнать, к жизни прикасался и прошел сквозь частокол безумных правил, не споткнувшись нигде.
– Тут … имя твоего незабвенного покойного отца, который тогда еще был жив. Только, ради бога, не подумай чего. Работа твоя блестящая, но прошла с блеском вовсе не потому, что блестящая.
– Уж не хотите ли вы сказать, что все эти годы прикрывали меня? – вопрошал Виталий, а Тимофей Николаевич невозмутимо отвечал, и чувство юмора ни разу не изменило ни одному из них.
– Мы ведь не считаемся, а философствуем за кофе. Кто кого там прикрывал, разве это важно? Ты ведь сам говоришь, что политинформаций не читал, а кто же больше меня радовался за тебя?
– Однако не будем отклоняться.
– Ни в коем случае. Подоспела новая жизнь, теперь гораздо легче любому политинформаций не читать, на политучебу не ходить, в новой-то жизни.
– Но и прятаться от нее теперь нет необходимости, правда ведь? Если даже предположить, что в чем-то вы правы.
– Не только нет необходимости прятаться, а надо в ней участвовать активно, именно при такой стерильной моральной чистоте, как у тебя, – в тон ему с улыбкой говорил Тимофей Николаевич.
– Да, да, теперь не грех и политучебу провести.
– Что ты и сделал сегодня прямо на именинах. Небось рабочий шестого разряда задумается теперь.
– И что же дальше?
– А дальше что ж? Дальше тоже можно пояснить, хоть дело к часу идет. У многих людей образовалась зарплата фантастическая, а мы вот с тобой застряли, я на своих шести с половиной сотнях, а ты вообще на 450 рублях. А возможностей множество. Теперь инженеру, ученому, репетитору, рабочему легче продать свой мозг и руки, крючков меньше стало несравненно. И вот ты с радостной надеждой принести пользу и себе и всем вокруг устремляешься к жизни, к новой-то. Вот я и высказал опасение, что не выдержим, особенно ты. Жизнь-то старая! Ну вот, кажется, добрались. Уф-ф, уморил ты меня, старик. Все из меня вытянул. А кое-что все же оставил. Но это на дорогу, ты ведь проводишь нас, как обычно?
– С превеликим удовольствием. Но сперва еще один аргумент. Вы ведь полагаете, что переспорили меня. Так пусть же мое доказательство будет таким же изящным, как всегда, – ведь сами говорили.
Он прошел в спальню к своему столу и вскоре возвратился с бумагой и ручкой.
Устроившись для письма, он стал преувеличенно аккуратно, как всякий пьяный человек, составлять заявление на отгулы. Отгулами Виталий дорожил, как никто, копил их заботливо, с согласия Тимофея Николаевича делал их иной раз буквально из ничего. И все равно их не хватало на его походы и восхождения. У него, кроме прекрасных друзей-сослуживцев, было еще несколько друзей для походов.
И вот Тимофей Николаевич смотрел, как он жертвует сразу тремя отгулами, чтобы отстоять свои принципы и не когда-нибудь, а немедленно.
Пока Тимофей Николаевич смотрел на разборчивые ровные строчки, подошли Степан и очень пьяный Ромочка, но никто из них не испортил словами действо.
Один вручил заявление с подписью и датой, другой невозмутимо принял его, сложил и важно положил в карман, как бы скрепляя молчаливо заключенное пари. Оба направились к двери, к которой привалился Ромочка, поджидавший друзей.
– В высшей степени оригинальное пари. Я, правда, не знаю о чем, но знаю, кто выиграет, – глаголил Ромочка, с трудом открывая дверь, а Степан заботливо поддерживал его.

11
Убитый, вошел он в квартиру и сразу услышал: “Это ты, Виташенька? Не приходил твой мастер”.
Он продолжал набивать шишки. Ему теперь мучительно хотелось иметь хоть небольшой, но осязаемый результат. Это ведь черт знает что – завтра надо снова идти в неизвестность, а с другой стороны, необходимо ждать мифического мастера. И все это вместе начинает отравлять ему жизнь.
А ведь еще вчера днем была нормальная жизнь, а год-полтора назад вообще было прекрасно.
Виталий лег на диван и закинул руки за голову. “Холодильник я сам чинил, да и то раз или два за все годы. Телевизор вовсе не ломался, хоть имеет немалые дефекты. Первую программу нормально показывает, хоть и с пятном большим, которое принимает разные оттенки. Вторая и третья барахлят, но главные передачи, которые сродни публицистике, чаще по первой идут. И пятно это вовсе не портит дискуссий…
Поликлиника? Бог миловал пока… Как это он сказал?.. Из небольшого везения?.. До чего же проницательный человек! Это Аленушка предложила купить чертов холодильник под большие будущие заработки. Ей стали надбавки платить 40–50 рублей”.
Чувствуя, что мысли пустые и никуда не ведут, он встал и принялся мерить комнату шагами. Нет, не случайно именно сейчас холодильник этот всплыл. Значит, было “небольшое везение”, а теперь сплошь невезение? Вообще говоря, мистика очень симпатична была бы, и он вовсе не бежит от нее, особенно если бы вопрос с холодильником устроился. Но вот ведь как получается, масса мелких случайностей не дают ему показать, что весь анализ Тимофея Николаевича вздор.
“Отлично бы жил без нового холодильника, равно как и без машины, сада с дачей и без видео. А все остальное?.. А что остальное? Сантехнику сам чиню – есть у меня ключи и гибкая прочистка для канализации. Ремонтов вообще не ведаю. Последний был еще когда мама была жива, лет 13 назад, по ее просьбе… уйма денег пошла, но отец всегда щедрым был… Все в доме вверх дном тогда стояло, но после гораздо уютнее стало, особенно новые кресла украсили холл. Многое требует уже нового ремонта, но это не для меня… Весь труд по стирке, готовке, уборке на Аленушке, зато я кормилец и покупки на мне – по ее заданиям покупаю и торгуюсь крайне редко. На работе одни лишь проблемные задачи… и сам себе хозяин – рутины никакой… Действительно, сконструировал… Опять он прав. До чего же умный Тимофей Николаевич!”
“Вот не надо мне его опровергать и все пойдет нормально. И почему обязательно сегодня, завтра, послезавтра? Но когда-то ведь надо. Вот когда-то и будет – не надо форсировать. Да, нечего сказать, пафос обновления”…
“Сил у меня много, отчего же тогда я устал так скоро? Или мало сил? Поди разберись… Вот у тех, кто пороги обивает, пытаясь на квартирную очередь встать, кто со своей немощью в поликлинику ходит, стоит в душных коридорах по пять часов, у кого плесень на стенах или крыша течет и надо тазы подставлять, а они хлопочут, чтобы это исправили, – вот у них сил, видимо, много. Их сила в их терпении… Господи, что это? – опять он прав оказался? Вот проклятье, недаром он мне про терпение тлумачил. Перестройка – это терпение. Чем не крылатая фраза? Чем не лозунг? Чем не формула? А что же я ему скажу при встрече? Сосредоточиться надо… Нельзя допустить, чтобы весь этот вздор такой премудростью оказался и камнем преткновения для меня. И как тогда в глаза глядеть? А что, собственно, особенного произошло?..”
Он представил себе корректного Тимофея Николаевича, прямого Степана, резонерствующего Ромочку и, снова почувствовав, что мысли идут в какие-то тупики, лег на диван в прежней позе.
В этот момент вошли Аленушка и Владислав, который и сообщил ему весело:
– Папа, сейчас в кафе закатимся.
Аленушка, тиская сына, едва заметно кивала и подмигивала мужу, видя, что он расстроен, но как бы приглашая рассеяться.
– Непременно закатимся. Еще только половина шестого. Вот только звякну этим чудовищам, а там пообедаем и гулять. Кутить будем! Или в зоопарк – на выбор…
Когда длинные гудки прервались, наступила пауза – видно, трубку сняли, но отвечать в то же мгновение не собирались, заканчивая что-нибудь другое. Пауза такого типа сильно бьет по нервам: того и гляди, связь прервется и начинай все сначала. Вообще телефон – инструмент очень острый и многим противопоказан. И кто знает, скольких он подвел к инфаркту…
Щадя свои истрепанные за день нервы, он хотел уже положить трубку, когда услышал голос безразличный, но сердитый:
– Ремонт холодильников.
– Видите ли, я уже звоню вам в четвертый раз, а холодильник… алло, вы слушаете?.. Он говорил в пустоту, исчезла она.
– Алло, алло!.. Алло…
Только он перестал твердить проклятое междометие, чуть не умирая от досады, как раздалось равнодушно-металлическое:
– Марка холодильника?
– Юрюзань-7, – ответил он покорно.
– На гарантии?
– Извините, пожалуйста, так у нас ничего не получится. Я ведь все порываюсь объяснить, что все это вы уже спрашивали трижды. Я вам звоню, – членораздельно объяснил он, – в четвертый раз, понимаете? В четвертый? И каждый раз вы…
– Слушаю вас, товарищ, – продолжался разговор глухих, и он сообразил, что говорит уже с другой. Больше всего он теперь суеверно боялся, что они положат трубку – снова к ним ломиться было выше его сил.
– Видите ли, я вам звоню уже в четвертый раз, вы только не кладите трубку… – и он почувствовал, что говорит в пустоту.
Понимая, что угрозами делу не поможешь и как огня страшась заискиваний, он не мог выбрать верный тон. “Лишь бы связь не рвалась. А когда завяжется разговор, может быть, она будет хоть как-то реагировать на угрозу, на крик, на стон, на блестящую риторику. А пока это робот, и обращаться надо с ним, как с роботом”. Именно в этот момент он услышал:
– Фамилия?
Рассказав терпеливо свою анкету, дождался он вопроса “какой дефект?”
Вот он, удобный момент!
– Сейчас поясню. Только вы не исчезайте Христа ради и трубку не бросайте. Он не выключается. Был у меня мастер при установке и предупредил, что часов 10 не будет отключаться. После 30 часов непрерывной работы, видя, что он греется, как бешеный, я его отключил. И вызвал мастера, понимаете? Он не пришел – я снова вызвал. Он не явился во второй и в третий раз. Я бы сам им занялся, но он ведь на гарантии, а кроме того, агрегат нужно менять – я убежден. Итак, я требую…
– На пятницу писать? – осведомился человек-робот.
– Да вы что, голубушка? Вы не слушали, что я говорил? Я настаиваю, категорически настаиваю, – вы меня слушаете еще? – чтобы не когда-нибудь пришел мастер, а именно завтра в десять часов. Ведь я его ждал трое суток. Ведь если на то пошло, с вас неустойка причитается. Вот представьте себе на минуту, что западная фирма продала мне такой холодильник – ну можем мы пофантазировать? Мне в тот же день, а точнее вечером, чтобы никто не видел позора, привезут новый с тысячью извинений, с презентами.
Робот тут же стал мудрым обывателем и выдал простейший ответ:
– Мы не западная фирма.
– Ну, хорошо, хорошо. Это шутка, не требуется неустойки и извинений, но увидеть хотя бы этого мастера можно? Ведь две недели стоит в кухне бесполезный холодильник. Жена всех отгулов лишилась, в кухне теснота. Но я вовсе не хочу вас разжалобить – боже спаси. Я требую, понимаете? Требую, чтобы…
– Заболел ваш мастер. А может, в колхозе. Почем я знаю? В цех позвоните.
Он был несказанно удивлен, услышав человеческую интонацию, хоть и сердитую. И развивал бесполезное наступление.
– Предположим, болен или в колхозе, но вы ведь механически принимаете у меня четвертый раз подряд заказ, как ни в чем не бывало, так невозмутимо, словно предыдущих заявок и не было. Ведь можно с ума спятить от всего этого.
– Никто еще не спятил. На пятницу писать?
– Я устал повторять вам, уважаемая, – без всякого уже энтузиазма тихо сказал Виталий, и, понимая, что это последние мгновения и сейчас она положит трубку, спросил весьма корректно, делая над собою судорожные усилия:
– Скажите, пожалуйста, ваш адрес.
Здесь не было никаких эксцессов. Женщина снова стала роботом: “Коммунаров пять”. И раздались короткие гудки.
В холле Аленушка, устроившись в кресле, беседовала с терпеливым Владиславом. Она с пониманием взглянула на Виталия.
– Обязательно пойдем. Я лучше обедать сейчас не буду, а мотнусь к ним, дам им бой на их поле. В семь часов дома и немедленно выходим. И пусть сгорят все холодильники в мире!
Он вышел, молниеносно спустился и устремился к опостылевшему троллейбусу…
– Здравствуйте!
– Здравствуйте.
– Это я с вами говорил сейчас по телефону.
– Фамилия?
Потрясенный, он назвал свою фамилию, припоминая, что по телефону он ведь называл фамилию и можно перебросить хоть какой-то мост между жутковатым вопросом и его гигантскими претензиями.
– Адрес? – невозмутимо продолжал робот, а у Виталия волосы поднимались на голове.
– Да оставьте вы этот допрос и писанину. Мы ведь говорили уже битых 15 минут по телефону, и не когда-нибудь, а только что. И я вам объяснил… Господи, да у меня язык болит уже объяснять. Я в четвертый раз…
Он понял, что устал уже и от собственных аргументов. Он устал метать бисер, он не хочет быть ни грозным, ни смешным, ни остроумным. Он не хочет холодильника…
Но она сама пришла ему на помощь.
– А в чем дело, мужчина? Вы чего кричите?
– Этот я-то кричу? Да я с величайшим долготерпением, не жалея своих нервов и времени…
Его опять прорвало и он целых пять минут, отчаянно жестикулируя, то переходя на зловещий шепот, то громоподобным голосом излагал ей суть дела.
Он своего добился. Робот превратился в человека, и ему показалось, что все сегодняшние приключения – цепь ужасных случайностей. Он уже не держал зла на этих девиц, он радовался, предвкушая поход в кафе и видел мысленно новенький свой холодильник с замененным агрегатом.
– Да, вы со мной начали говорить, а потом с другой девушкой. А чем же мы вам поможем? Наше дело составить заявку, а потом она в цех пойдет. Вам лучше в цех позвонить – вот вам телефон.
Она написала на листике два телефона и забавное имя-отчество – Руслан Фомич.
Услышав такой дикий по его представлениям совет, он снова начал бурно протестовать, развивая верную и умную теорию.
– Я знаю вас и только вас. Вы дали гарантию – понимаете? – га-ран-тию! И взяли на себя все обязательства, которые она налагает. Вы представляете заводы, которые оплатили ваши услуги. И я должен – понимаете? – дол-жен иметь дело только с вами. Я никого не знаю и знать не хочу. Ведь этот Руслан Фомич может меня еще куда-нибудь послать, ну, предположим к тем, кто не прислал агрегат, а те – еще дальше. И я буду до бесконечности блуждать по безбрежному океану, постигая все новые и новые хитросплетения. Существуете только вы, фирма. Для меня это ваш телефон или вы лично, или кто угодно сидящий за этой конторкой. И над нами только суд. И не смотрите на меня, как на безумного, я не хуже вашего понимаю – не на Луне живу. Но разве могу я снова погрузиться в этот телефонный кошмар, искать вашего Руслана Фомича, которого застать на месте 1 шанс из 100. А потом ехать к нему, судя по телефону, на Горчаковку. Что же, начинать новый виток хождения по мукам?
Тут он сделал очередной резкий жест и, слушая ее невозмутимое “мужчина, мы принимаем заявки” и думая, кто из них слабоумный – он или она, с отчаянием уже сознавал, что новые его часы, прекрасный подарок его Аленушки, уже на полу. Несколько мгновений он смотрел на нее, потом на посетителей, которых набралось уже человека три или четыре, и все они слушали его с нетерпением и с испугом.
Виталий нагнулся и увидел часы, лежащие циферблатом вниз. Дарственная надпись на крышке гласила: “В день 34-летия. Алена и Владислав. 24 июня 1988 года”. Замок браслета рассыпался. Он собирал его крошечные детали среди чьих-то ног и без малейшего ужаса услышал, как робот интересовался у очередного клиента: “Фамилия?”

12
В семь часов они уже сидели в любимом своем кафе с приятным названием “Антарктида”, написанным скачущими снежными буквами рядом с элегантным пингвином. Сюда он приходил с Аленушкой, когда она была совсем юной. Все здесь нравилось им: оригинальная вывеска, треугольные столы, официантки, и главное, прекрасный освежающий лимонад, который еще в доперестроечные времена все сочли “нерентабельным”.
Давно уж перешло кафе на самообслуживание и исчез лимонад, но старой привязанности они не изменили.
Он не задумываясь заказал три причудливых башни из мороженого, три бисквитных пирожных и три “фирменных” напитка, равнодушно отмечая, что пирожные маленькие, а стоят 50 копеек; напиток же всего на одну копейку не дотянул до роковой этой цифры. Вместо упоминавшихся 4 рублей вышло около 7-ми. Виталий достал красную ассигнацию, сообразил что она последняя – а ведь утром было 35 рублей, – без особых сожалений расстался с ней, отмахнулся от промелькнувшей страшной утренней истории, сунул в карман трешку и мелочь и потащил на стол лакомства.
Аленушка свою порцию одолела лишь наполовину. Владислав хотел было помочь, но решили его не простужать, и все излишки прикончил Виталий. Долго еще они ходили вокруг фонтана цветомузыки, читали афиши, просто бродили по тенистым аллеям. И только в десятом часу со словами “утро вечера мудренее” он мужественно переступил порог своей квартиры. Сидя в кресле и навалившись локтями на столик, он почему-то вспомнил, что в этой позе и на этом самом месте писал вчера заявление… А потом…
Когда вышли из подъезда, то снова пошли парами. Романа вел Степан, а Виталий, несмотря на торжественный заключительный акт перед выходом, ухитрился все-таки опять вернуться к интересной и странной теме.
– Хорошо, ближайшие дни покажут, а хотелось бы знать, если вам все наперед известно, чего я еще не выдержу.
– Ну, если хочешь, как бы это пояснить… брезгливости что ли своей…
– Это у меня-то брезгливость?
– Я ведь не буквально имею в виду.
– И я не буквально
– Ну мне так кажется. Могу я иметь собственное мнение, тем более что ты из меня клещами тянешь?
– Конечно, каждый вправе иметь мнение.
– Особенно теперь, – заметил Тимофей Николаевич, и они рассмеялись. – Кооперативы ведь ничем не брезгуют. Я не экономист, но тут и экономистом быть не нужно, чтобы понять. Необходим начальный капитал, и его надо достать любой ценной.
– А если он есть уже? У очень многих точно есть. Впрочем, мы отвлекаемся.
– Нисколько. Тех, у кого он есть, ты ни в коем случае не выдержишь.
– Так, а еще чего не выдержу?
– Блата разнообразного не выдержишь, знакомств…
– Но ведь застой именно из блата состоял, все прокисло в знакомствах…
– Правильно, но ты ведь к жизни не прикасался.
– Ах, пардон, забыл, что я тогда не прикасался.
– Да, брат, а теперь собираешься.
– И это уже все напасти, или еще что-нибудь угрожает?
– Как ты любишь пункты! Просто обожаешь. Ну что ж, вот тебе еще один. Терпения не хватит.
– Час от часу не легче. А как же мне в горах терпения хватает?
– Ты меня опять к пошлости подталкиваешь, к расхожим формулам. Знаешь, есть такие формулы: “это не та любовь”, или “есть стыд и стыд”, или “работа работе рознь”. Да, есть такие смешные формулы. Ты хочешь услышать, что терпение в горах – доблесть, а то терпение, которым Бог тебя не наградил, тупость?
Вся четверка приблизилась к месту, где они часто расставались, расходясь от Виталия.
– Забавное резюме можно теперь составить. В прошлом я далеко не безупречен, в настоящем – самонадеян, а в будущем мне грозят такие напасти: невыносимая правота во всем, одна из разновидностей брезгливости, отсутствие блата и отсутствие некоего важного типа терпения.
– Вот шпарит, – заплетающимся языком прокомментировал приблизившийся незаметно Ромочка. – Недаром он чеканщик. Чеканная латынь – ни прибавить ни убавить. Механика Ньютона – все на своих местах. Но шеф тебя все равно загонит, он далеко ушел, он уже до теории относительности, до квантовой механики добрался.
– Ах ты, разбойник, – смеялся Виталий, поддерживая Ромочку и с нежностью глядя на него. – Ты еще про быков и про черные дыры расскажи, бездельник.

13
Пришлось ему взять на себя холодильник и отпустить Аленушку на работу. Отведя в детский сад златокудрого своего Владислава, он теперь сидел в кресле и листал знакомый справочник кооперативов. Справочник этот был составлен кооперативом же, именуемым “Информатор”.
Более всего кооператив этот афишировал свою собственную поистине безграничную информационно-посредническую деятельность.
Чудодейственный справочник теперь уже не приводил Виталия в такой восторг, но все-таки постепенно захватил.
НЭП, новейший НЭП, во всеоружии кибернетики готов был всех завалить услугами, всех нуждающихся немедленно соединить с тем, кто спешил на помощь. От переводов с японского до обучения игре в шашки, от обмена квартиры до исправления фигуры. Все рогатки, запреты и перегородки рушились. Безбоязненно и радостно люди устремлялись навстречу друг другу, не стыдясь коммерческой основы своего сотрудничества, называя все своими именами, без сожаления стряхивая жалкое фарисейство и мертвые призывы к дисциплине.
Он занесся в мыслях довольно далеко, и последние остатки настороженности улетучились. Тут он вспомнил о Руслане Фомиче. Неужели было такое время, когда Русланы уже возродились, а Фомы еще не перевелись?.. Он вовсе не боялся теперь Руслана Фомича. “Пожалуй, звонить еще рано, а вот в кооператив пройтись в самый раз. И совсем не далеко, сейчас прямо и отправлюсь. И дорога хорошая – через парк, а там рукой подать. И уж точно вместо прораба - упыря встречу там хотя бы воспитанных людей”.
Он не ошибся. Кооператив, хоть и был, как положено, в подвале, но занимал много комнат и интерьер имел внушительный. Стены были обиты солиднейшими кожаными панелями примерно 70х70 см, а в углах этих кожаных квадратов – красивые медные заклепки со строгим узором. Разглядывая интерьер и продвигаясь, он набрел на двух джентльменов 35–40 лет, прекрасно одетых и утопавших в мягком диване.
– Слушаем вас, присаживайтесь, – радушно сказал один из них.
– Я хотел бы найти приложение своим силам и вот зашел к вам. Если у вас найдется несколько минут, то я вам поясню, что меня привело сюда.
Первый джентльмен согласно и одобрительно кивал, а у второго проглядывал негативизм, но пока еще очень слабо. Виталий вспомнил вчерашних чеканщиков и ободрил себя тем, что первый влиятельнее второго – не в пример вчерашней ситуации. “Оригинальный мой подход должен его привлечь”, – малодушно подумал Виталий.
– Я после окончания вуза работал в экспериментальном цехе, выезжал на многие заводы в качестве наладчика, на шеф-монтаж и тому подобное. Я слесарь, сварщик и вообще обладаю немалой общетехнической подготовкой.
Тут он сделал предупреждающий жест, чтобы джентльмены не утратили интерес, и продолжал:
– Все эти годы я тренировал, так сказать, ум как на абстрактных математических проблемах, так и на прикладных. Вы ведь знаете, если математику забудешь, то это навсегда. После защиты диссертации я стал в отделе расчетчиком. У меня целая группа, мы решили много красивых задач, работали не только на наш отдел. Это, конечно, высокопарно, но иначе не скажешь: центр моих интересов сместился в область программирования.
Джентльмен номер один был сама доброжелательность, он слушал с удовольствием и с уважением и поощрял собеседника.
– И здесь, представьте себе, начинается. Бум газетных публикаций, огромная экономическая реформа, кооперативы всех направлений… И все это очень согласуется с тем, что вообще происходит в мире…
– А что такое происходит? – тепло спросил джентльмен.
– Нет, нет, я говорю не о грозных признаках вселенской катастрофы – это совсем другой вопрос. Я говорю об информационном взрыве и подобных вещах. Я так обрадовался, когда почувствовал, что в вашей деятельности большое место занимает кибернетика. У вас даже указатель в виде перфоленты! Я ощущаю, что нахожусь на замечательном перекрестке… Вы предлагаете составлять программы для машин всех поколений – я к вашим услугам. Вы занимаетесь информационно-посреднической работой – мы вместе с вами сделаем компактными и бездонными банки ваших данных. Я не верю, что у нас не найдется точек соприкосновения.
И так как первый джентльмен необыкновенно располагал к себе обворожительной улыбкой, в которой светились и юмор и понимание, Виталий зачем-то решил увенчать свою речь оригинальным пассажем.
– Наконец, если не нужны пока программисты, если родителям нужны только репетиторы, гарантирующие поступление, если наладчики, монтажники, электронщики отладили все, что только можно, – вы ведь все знаете, – может быть, где-нибудь нужны Никитушки Ломовы. У меня крепчайшая мускулатура.
Тут же пожалев о сказанном и ощущая горьковатый привкус от шутовства, Виталий ждал ответа.
– Вы знаете, сколько у нас докторов и кандидатов наук, но не инженеров, а математиков и физиков, стоит на очереди за репетиторством?
– Сколько?
– Сто пятьдесят, да еще неимоверное количество учителей школ, преподавателей вузов без степеней. Их толпы. Если считать, что существует некий рынок услуг и соотношение предложения и спроса можно выразить цифрой, предположим 1, 3, 7 и т.д., то репетиторов обогнали только две профессии: переводчики и … Как вы думаете, кто?
В этот момент второй джентльмен и решил ударить его дубиной.
– Не гадайте, все равно не угадаете. Программисты! У нас их как грязи, но все гениальные… Вот так-то, дорогой.
Оба джентльмена процветали, что и не замедлил продемонстрировать второй, то есть тот самый, который только что ошарашил его. Потянувшись на диване, он зевнул: “Пойду, кофею выпью”.
Затем извлек сигареты, которые стоили больше рубля, после чего короткопалая рука его, увенчанная обручальным кольцом и массивным перстнем, скользнула в карман и извлекла импортную зажигалку.
Джентльмен этот тут же пополнил коллекцию монстров, которая образовалась вчера, но за первого он продолжал держаться, даже уже не из желания что-нибудь найти именно сейчас.
– Понимаете, я ведь не рвусь сию минуту заработать, у меня зарплата получается и без того 450 рублей. Но сейчас, правда, уже больше требуется для семьи, а самое главное, тут вышел идейный спор в некотором роде с одним знакомым, доктором наук.
Кажется, так Виталий еще никогда не презирал себя. “Зачем я ищу его понимания и сочувствия? Признаю, похож он на человека больше, чем многие вчерашние типажи. Так зачем мне лезть, приставать к нему? Ему хорошо на диване и бог с ним”. А между тем продолжал спрашивать:
– А вы не знаете, что такое “Техника”? Шеф наш большие надежды возлагает.
Терпение джентльмена было безгранично. Или это было добродушие человека, погрязшего в уюте? А джентльмен - два осу-ществил свое намерение и покинул диван.
– “Техника” – организация при горкоме комсомола, которая занимается проектной, расчетной и тому подобной работой.
– Они тоже посредники?
– Нет, иначе немного, – улыбнулся джентльмен. – Они штамп дают, как в добрые старые времена.
– Как вы сказали? В старые?
Виталию стало казаться, что он мальчик в коротких штанах, а все вокруг взрослые. Он даже рот приоткрыл, но спохватился, а джентльмен поучал без тени зазнайства или превосходства.
– Да, да, штамп. Это из лексикона проектных контор. “Техника” подойдет вам, прав ваш шеф. У вас работы много?
– В каком смысле?
Джентльмен был как каменное изваяние со своим терпением, воспитанностью, корректностью.
– Заказы, которые не помещаются в ваш план, чужого министерства и все такое прочее. Вот эти заказчики пойдут в “Технику”, она заключит с вами, как с частными лицами, договоры, вы сделаете все под ее штампом, а она возьмет 40%.
– Послушайте, это ведь копия прораб-упырь, один к одному.
– Простите, какой прораб?
– Был прораб один, впрочем, просто вспомнилось… неинтересно вам будет… сидит один и считается кооперативом, халтуру рабочим раздает, вернее, они сами ее себе находят.
– Нормально работает. Да, так вот “Техника” вам подойдет.
– Но ведь это бандитизм чистейший, как вы считаете?
– Это как вам больше нравится, – улыбнулся джентльмен. – Мы-то этим всем не занимаемся, мы настоящие посредники.
– Значит, – грустно подвел итог Виталий, – в моих услугах вы не нуждаетесь?
– Пока нет, – симпатично улыбнулся джентльмен, – а вообще наведывайтесь.
Это уже был удар немилосердный, но Виталий решил дойти до конца.
– Вы насчет обмена квартир пишете.
– Это есть у нас, только без всяких ЭВМ. Там у нас женщины сидят, это их постоянная работа – подбор вариантов и все прочее. А вы можете попробовать по нашим картотекам просто обмены подбирать. С каждого ордера 200 рублей, из них 100 ваших, за вычетом налога, разумеется. А там и ЭВМ задействуем.
Виталий сразу вспомнил, как Ромочка, недавно поменявший квартиру, рассказывал с большим юмором. Это был такой юмор, как анекдоты якобы из психбольницы, – а не приведи Господь самому туда попасть. Обмены рассыпаются в последний момент. Старики так осторожны, так недоверчивы, испуганы. В любой момент ему покажется, что ориентация по странам света немного хуже, чем ему хотелось бы, или обои отстали в коридоре, – тогда легче ишака сдвинуть с места, чем несчастного старика. А без него рушится вся цепочка, которая с такими стараниями и тщательностью монтировалась целый год. Каждый уголок его психики изучишь, пока получишь от него отказ. “Да что это я в самом деле, маклером хочу сделаться или с ума уже сошел от его доброжелательности?”
– Ну что ж, спасибо вам за разъяснение, до свидания.
– Всего хорошего, – по-доброму кивнул джентльмен оглушенному Виталию. – Наведывайтесь.
“Черт побери, забыл спросить у него, где грузчики нужны, – вспомнил Виталий, выбираясь на свежий воздух. – Да это, верно, не по его части. Шут с ним! Знаю и я, кажется, что-то, чего он не знает. Городская шабашка есть одна, она вечная, товарный двор возле старого рынка. Бочки 150 кг с гнилыми яблоками по слегам вкатывать. Там точно 30-50 рублей за ночь”.

14
Домой он шел настроенный довольно философски. “А так ли нужно выигрывать это незаключенное пари ни о чем?” – думал он уже не в первый раз.
Чем ближе он подходил к дому, тем меньше ему хотелось заходить, приближаться к телефону, который то превращался в великого немого то дразнился безбожно.
Он стал описывать круги вокруг дома, вспоминая, как хорошо было ему в квартире среди книг. Как приятно подходить к дому, где ждут его Аленушка и восхитительный его Владислав. А сколько красивых решений он нашел сидя за большим письменным столом, где столько лет трудился его отец. Ах, отец, отец! Уже три года нет с ними отца. А мамы нет в живых уже десять лет.
Виталий описывал круг за кругом и все не шел домой. “Какая суета! Отгулы, кооперативы и газеты!” Он думал теперь о своих давно умерших родителях. Как убивался отец, когда умерла мама. Она была на 15 лет моложе отца. Целых полгода не мог отец прийти в себя. Виталий так боялся за него. Они вместе ходили обедать в столовую, дома не готовили. Виталий был очень похож на отца, просто поразительное сходство характеров, а все-таки разные люди. Отец был в разговоре легкий, остроумный, довольно мягкий человек, но с принципами: органически не выносил беспардонности, от общественной работы бежал, но не в такой, впрочем, степени, как Виталий. А иначе как получить характеристики для заграничных поездок от партбюро, тем более беспартийному? А вот побывал во Франции, в Швеции, в Японии и в Америке даже. Фантастика!
Он был крайне непрактичен и денег не скопил. Когда они уже жили вдвоем почти полгода и питались в столовой, вдруг встала проблема стирки во весь свой исполинский рост. Походы в прачечную и домашняя стирка – Виталий это недолго выдержал. Тогда наняли приходящую женщину, которая и являлась исправно три раза в неделю за двести рублей в месяц аж до тех пор, пока в дом не вошла Аленушка. Боже, как отец их любил, ее и крошечного Владислава. А сколько бесед у них было с Виталием. Они часто бродили по улицам, и отец был такой сильный и так легко двигался, несмотря на внушительный возраст. Это был совсем не стариковский моцион, а веселые прогулки, и увлекательные. И кто бы подумал, что все так быстро кончится?
Отец всегда с интересом и с сожалением говорил о первой оттепели и с досадой, что ничего не вышло. А вторую, нынешнюю, едва застал, только самые первые признаки, будучи уже больным.
В доме у них до самой болезни отца бывали друзья, отец любил быть щедрым и хлебосольным. Бывал и Тимофей Николаевич. Виталию вдруг вспомнилась одна давнишняя сцена. Тимофей Николаевич развил какую-то мрачную теорию. Отец говорит: “Экий ты брюзга, Тимофей, и философ”. А Тимофей Николаевич отвечает: “При всем уважении к вам, Владислав Николаевич, не могу разделить вашей восторженности. Не обессудьте”. Они тут же чокнулись и выпили по стопке…
Виталий решился наконец идти домой, но сразу стал думать о проблемах, о своих отгулах и о странном своем подвешенном положении. “Суета и мелочи, но что я скажу при встрече. А ничего не надо говорить, а сам Тимофей Николаевич едва ли спросит при его безупречности. А вообще, как сказать… уж очень настырно я у него допытывался и не без апломба. Но еще вот о чем я забыл совершенно. Раньше ведь при застое удобно так было… А теперь я просто обязан… иначе свинство получается и смех… Вот в чем еще отчасти дело, а не только в нашем споре с Тимофеем Николаевичем. А что же я обязан? Побочный заработок искать? Смешно как все перепуталось. Может мне ринуться в газетную полемику? А о чем, собственно, идет полемика? Или я должен открыть свой кооператив, да такой чтобы каждым заработанным рублем способствовал бы в то же время процветанию родного города, всей необъятной отчизны? Или мне следует опрощаться, чтобы, слившись с городским людом, способствовать улучшению нравов? А может, подобно старым интеллигентам и земским деятелям… Да, юмором и смешливостью лучше всего прикрыться. Господи, куда меня несет?.. Позавчера столько пил и трезвый был, все на своих местах стояло, а сегодня словно пьяный.”
Он не стал больше кружить и пошел домой…
Спокойные, обнадеживающие длинные гудки. Но на четвертом или пятом уже закрадывается нетерпение и сомнение. А на девятом он хотел уже бросить и уже видел себя тупо сидящим без мыслей и желаний, когда раздался долгожданный щелчок.
– Слушаю.
– Попросите, пожалуйста, Руслана Фомича.
– Я вас слушаю.
– Руслан Фомич? Здравствуйте! Мы уже с женой все отгулы использовали, дожидаясь вашего мастера. Знаете, две недели уже стоит новый бесполезный холодильник…
Он почувствовал, что говорит в пустоту. Исчез Руслан Фомич точь-в-точь, как девушки – приемщицы заявок из ателье. Слышно было только очень тихо, как он бранился с кем-то… “Или это только чудится мне голос чей-то?.. Видно, это норма жизни для них, они все живут среди телефонной чехарды, и нервы у них воловьи. Однако и я уже, кажется, немножко закалился… Держится пока связь…”
Неожиданно и Руслан Фомич объявился, без вести пропавший.
– Слушаю вас.
“Хорошо, хоть нашелся”.
– Я вам, Руслан Фомич, пытаюсь втолковать, что обращаюсь после четырех бесплодных попыток…
– Вы не кричите, товарищ, я не глухой. Фамилия?
Называя фамилию Виталий уже не первый раз за эти два дня чувствовал, что волосы шевелятся. В конце концов, после очередной паузы, Руслан Фомич сообщил:
– Есть ваша заявка.
– Даже целых три должно быть.
– А вам три нужны? – еще больше оттаял Руслан Фомич, обнаружив немалый юмор.
– Да нет, я подумал, что если с трех раз не появился, то вполне возможно, вообще не придет.
– Болен ваш мастер.
– Другой пусть придет. Я бы сам занялся, но во-первых, на гарантии холодильник, а во-вторых, и так ясно, что утечка фреона, и я здесь бессилен.
– И что же вы хотите?
– Чтобы мастер пришел, причем сегодня. Если болен, так другой пусть придет. И сегодня, – ясно вам? – сегодня. Слишком долго я ждал.
– Другой в колхозе, золотой вы мой.
Руслан Фомич был самым оригинальным собеседником за эти два фантастических дня.
Виталий стал было с привычным пафосом ему объяснять:
– Неужели вы не понимаете, что я не должен и не могу входить во внутренние дела вашего завода, как бишь его, “Рембыттехника”. Я купил холодильник за баснословную цену с гарантией, понимаете? – с га-ран-ти-ей…
Он запнулся, сообразив, что Руслан Фомич сейчас опять юмор ему предложит в отличие от других встречных им персонажей, которые только пялились на его красноречие…
– А может быть, мастера ваши в кооперативах трудятся? Знал я одного мерзавца, который из ничего создал кооператив. Так, может, их там искать, слесарей-то ваших, уважаемый Руслан Фомич?
– Все возможно, дорогой вы мой товарищ. Благодарю вас за развлечение. А то наслушаешься тут скандалов за день… Спасибо вам. Всего хорошего.
И Руслан Фомич положил трубку, не дав Виталию в очередной раз отвести душу.

15
“Ну что я зациклился на этой мелочи, это ведь мелочь из мелочей. А то ведь этот телефон из меня калеку сделает. Разве нельзя приподняться над этим. Да ведь это просто песчинка, молекула в океане страданий, которыми изобилует история человечества. Взять хотя бы массовые казни христиан или средневековую инквизицию. А двадцатый век, новая история… Тут уж поневоле о черных дырах задумаешься. А последние события… Иран-Ирак, например.
Он ходил по комнате и размышлял без всякой системы до тех пор пока кукушка на часах не прокуковала дважды.
“Этот холодильник стал занозой. Я уже ведь думал вчера. Сперва холодильник, а потом остальные дела”. Он против своего желания суеверно загадал на этот холодильник.” Вот если бы у меня вода хлестала из радиатора, что бы я перво-наперво сделал, кляп бы поставил, затычку. А потом уже все остальное”.
Вооружившись ручкой и бумагой, он сел поудобней у телефона и запретил себе всякую истерику.
Продираясь сквозь длинные и короткие гудки, снося бесчисленные обиды от должностных лиц, проявляя чудеса изобретательности, весь в ссадинах и ушибах, добрался он наконец до самого директора “Рембыттехники”, который вырос в его глазах в гигантскую фигуру, приближающуюся к директору мясокомбината или пресловутого техобслуживания. Не надо вовсе глубоко знать жизнь, чтобы чувствовать этот масштаб и трепетать. Легенды эти или, наоборот, преуменьшенные даже слухи, весь этот городской фольклор пропитали всех без разбора и во всех вселили священный трепет.
Забросав его снарядами всех калибров, не скупясь на любую ложь, следя тщательно, чтобы угрозы были и краткими и внушительными, он заламывал уже этого медведя, но сам был удивлен, когда услышал:
– Вот клиента Бог послал. Ну будет у вас сегодня мастер… или завтра в течение дня…
И директор бросил трубку. А Виталий почему-то вспомнил свое путешествие в ателье “Ремонт холодильников”, его тут же пронзила мысль о часах, прекрасном подарке Аленушки и Владислава.
Сразу бросился он изучать гарантийный талон, звонить по всем направлениям, пока посредством умозаключений не установил, где гарантийная мастерская, и не осознал, что уже говорил с ними.
Оказалось, что это в пяти минутах от дома. Не веря, что мастер придет немедленно, не имея сил его дожидаться, решился он искать успокоения в ходьбе и навестить часовщиков. “Должно же хоть когда-нибудь повезти. А почему новое везение должно быть следствием предыдущего невезения? Вот забавно как: вчера, выходя из дому в вероятностях запутался, а сейчас опять из той же области”. На всякий случай решил он прихватить деньжат из хозяйственных текущих, но их в шкатулке оказалось до смешного мало. Поколебавшись, он взял троечку.
– Я вам звонил, – обратился Виталий к человеку в окне гарантийного ремонта.
– Браслетов не чиним, мужчина, вам же объяснили.
– Это мы сейчас установим, докопаемся до самой сути, – сурово сказал Виталий, чуя уже недоброе.
– Такой, как вы, до чего угодно, докопается, – огрызнулся приемщик, продолжая ковыряться в механизме и не вынимая стекло из глаза.
Но Виталий уже ломился в служебное помещение, где рассчитывал найти старшего.
Он оказался в очень большой комнате, где сидело много мастеров, каждый из которых сразу сделался его оппонентом.
Сперва он отбивался от каждого в отдельности, а потом стал уже всем вместе вдалбливать свои аксиомы справедливости, изначальные, так сказать, истины, на которых только и могут строиться отношения в цивилизованном обществе.
– Ну, представьте себе, граждане часовщики, что кто-нибудь из вас купил телевизор в упаковке, а тесемки для переноски оказались гнилыми. Найдется человек, который осмелится отрицать законность ваших претензий? А ведь наш случай совершенно аналогичен. Часы с браслетом присланы с завода, с за-во-да, понимаете? – вдалбливал он, стуча себя костяшками пальцев по темени. – И нет даже малейшей разницы между браслетом – в данном случае! – и любой шестеренкой. В нормальном обществе для меня существует первая и последняя инстанция – магазин! Но поскольку я не могу изменить законы, я скрупулезно следую этим бредовым законам (по законам! – учтите) и иду к вам. А дальше я кувыркаться не хочу. Кто кому что поставляет. Мне нужны совершенно исправные часы или справка на замену! И я их получу здесь и сейчас.
До сих пор он еще часы не вынимал, а теперь вынул, чем и вызвал всеобщее ликование. Один пожилой часовщик тут же протянул настоящее изделие “часы-браслет”.
– Кому ты мозги пудришь, парень?
– Ну, молодец!
– Нет, ты видел такое? Сам уронил часы, сломал потом специально браслет и пришел в гарантийный ремонт.
– Я что, похож на сумасшедшего? Хорошо, пусть будет по вашему. Я был совершенно искренне уверен, что браслет прицепили на заводе или в магазине, да и сейчас еще уверен. Если я не прав, я готов извиниться. Но вы-то не знали, о каких часах идет речь. И пятнадцать минут оспариваете. А если бы я сейчас вынул именно эти часы, которые вы показываете. Разве не мог у браслета замок сломаться? Тот же самый почти замок. Ну что, что бы вы тогда сказали? Какие еще причины бы нашли?
– Почти тот замок, да не тот. Ладно, давай браслет тебе сделаю, – подошел к Виталию молодой, кудрявый и белозубый часовщик. Он взял у Виталия часы, детали замка – простейшая шпилька с пружинкой нашлись у него свои. Виталий не успел рот открыть, как замок был в порядке. Эту операцию Виталий и сам бы сделал с легкостью необыкновенной. Так что веселый часовщик, возвращая часы со словами “знай мою доброту”, только нанес новый удар Виталию, солью посыпал царапину.
– А ведь замок одинаковый в браслете и в “часах-браслете”, – подметил Виталий.
– Ты, я вижу, умнющий мужик, – заметил молодой часовщик. – Вон теперь твое окно. Гарантия твоя кончилась. Часы падали? Падали! Браслет чужой? Чужой! Все! Чижа захлопнула злодейка-западня.
Часовщики весело смеялись. Виталий и сам стал подумывать, что Аленушка купила две вещи порознь, а какой-нибудь гравер при магазине соединил их. А рассуждения о том, как бесчестно они поступали, заранее отказываясь чинить часы, еще не ведая, о чем речь, явно было бы не впрок лукавым часовщикам. Да и ему самому уже, пожалуй.
Выстояв длиннейшую очередь, сдал он свои часы на общих основаниях.
– Шесть-двадцать – объявил приемщик.
Виталий достал всю свою наличность – две смятые трешки и медь. Пересчитал – ровно двадцать копеек.
“ Вот аж когда повезло! Где тут теория вероятности, а где мистика – поди разберись.”
Рассчитавшись, он взглянул на квитанцию и с трудом разобрал каракули. Замена маятника стоила 4-50, а чистка 1-70.
– Какая чистка? – ему казалось, что он громко возмущается, а на самом деле губы его шептали.
Очередь в тот же момент о нем забыла. Жизнь шла своим чередом…
– Мастер работает, – прошептала Аленушка, лукаво улыбаясь и прижимая палец к губам.
Подивившись этой новости, Виталий вспомнил, как в рассказе великого писателя седок до смерти запугал возницу.
Выйдя на кухню, он увидел толстого, очень высокого, хорошо одетого и самоуверенного парня.
– Квартиру надо говорить правильно, – добродушно усмехнулся толстяк, продолжая свою веселую работу по развинчиванию болтов.
– Что вы сказали? Это вы мне? И у вас язык поворачивается? – грозно шептал Виталий, наступая на парня, а Аленушка пыталась преградить ему дорогу и успокоить его. – А вы знаете, сколько раз я вас вызывал? Четыре! Четыре раза, и можете не сомневаться, ни разу квартиру не перепутал.
– Чего не знаю, того не знаю. Утечка фреона у вас. Агрегат будем менять.
– А новый вы привезли?
Но толстяк уже извлек из холодильника его перекошенные внутренности, предоставив хозяевам любоваться страшным зияющим корпусом.
– Болты не растеряйте. Как только будет новый агрегат, я вам сразу поставлю. Он есть на складе, я сам видел недели две назад. Там у нас человек умер. Как новый примет склад, я сразу дам заявку.
– Да вы в своем уме? – торжественно начал Виталий свою последнюю обличительную речь. – Вы, наверно, считаете, что у меня дома склад металлолома. Нет, это не вы не понимаете, это я, видно, с ума сошел. Вы-то все понимаете, уважаемый потрошитель холодильников. Зачем, с какой безумной целью вы его сейчас разобрали?
– Вы если отказываетесь от ремонта, я так и напишу на гарантийном талоне. Тогда вызов оплатите, я вам назад поставлю и до свидания.
Виталий стоял в дверях кухни, не собираясь выпускать толстяка.
– Итак, я покупаю за 400 рублей холодильник. После двухнедельных мытарств, бесконечной нервотрепки, я получаю зияющий остов, груду металлических потрохов, болты на хранение – взамен холодильника, который должен – вы это можете уяснить, юноша? – работать с первого дня. А какое гнусное глумление! Когда кто-то примет склад… А если он его не примет еще полгода? А если кто-нибудь еще умрет? В конце концов, каждый день кто-то умирает. Когда-нибудь и я умру, так и не дождавшись вашего проклятого агрегата, – выкрикивал он в лицо ненавистному потрошителю.
Виталий был близок к истерике, а то и к чему-нибудь похуже. Толстяк стоял красный, Аленушка чуть не плакала…
Посмотрев на Аленушку, Виталий повернулся и ни слова больше не промолвив, ушел в гостиную и повалился на диван.
Щелкнул замок.
– Мне его умные слова ни к чему, – донеслось до Виталия. – У меня и так голова болит от своих забот. А ваши мне ни к чему. Как будет агрегат, так и поставлю.

16
Войдя в комнату расчетчиков еще до звонка, он мрачный ходил между столами.
– Здравствуйте, Виталий Владиславович! А Ромочка говорил, что вы еще один день в отгуле.
Это вошла симпатичная юная выпускница мехмата, недавно пришедшая в сектор Виталия!
– Привет, Виталий! – вошел Паша, всегда замещавший Виталия в его отсутствие. – Шеф вчера сказал, что ты завтра появишься. – Хорошо, что ты пришел. Забавную вещь покажу сейчас…
– Здравствуй, Виталий…
Не в силах далее терпеть эту пытку, Виталий вышел на лестничную площадку и закурил.
– А шеф, видно, просчитался с перепоя, мы тебя завтра ждем, Витаха, – услышал он голос Ромочки, подошедшего бесшумно. – Или впрямь не выдержал? Смутно так помню ваши препирательства.
– Привет, Рома. Рад тебя видеть в добром здравии, – вяло отвечал Виталий, когда появился Степан, разминая сигарету.
– Забавный анекдот мне рассказали, – сообщил Ромочка. – Жена приезжает из командировки, а муж сидит на шкафу…
– Вся честная компания, включая Виталия Владиславовича. И с утра курят, ай-ай-ай! Пошли со мной, Степан Никитович, ты мне очень нужен…
Это Бог весть откуда взялся Тимофей Николаевич – он на лестнице был не частый гость.
– Что это вас, Тимофей Николаевич, на официальности потянуло. И у Витальки тогда мудреную мысль высказали и меня к ней пристегнули.
Тимофей Николаевич улыбнулся:
– Я ведь объяснил, что речь о Степане Никифоровиче шла. А ты как раз придерживаешься противоположной точки зрения.
– Что правда, то правда. Цитаты ваши один Виталий в состоянии распознать.
Виталий, отвернувшись, выпускал дым.
– Пошли, пошли, Степан, времени мало.
– Я с вашего позволения доскажу анекдот, Тимофей Николаевич, – сказал Ромочка. – Очень любопытный анекдот. С утра полезно поднять настроение… Смех продлевает жизнь… и т.д. Итак, жена приезжает из командировки, а муж сидит на шкафу.
И он рассказал занятный короткий анекдот, из серии абстрактных, но все-таки с пикантной деталью.
Степан принялся хохотать. Виталий тоже рассмеялся, но не-весело, хоть при других обстоятельствах смеялся бы до упаду.
А вот Тимофей Николаевич подобных анекдотов не жаловал. Трудно сказать, что его подтолкнуло, если учесть его безупречность, но не смог он удержаться от злой шутки. Улыбаясь Ромочке, он сказал:
– Скверный анекдот получился, Ромочка.
Тут же он ушел, уводя Степана. Пошел к себе сразу и Ромочка. И никто не заметил, что Виталий покраснел.