Государственная тайна

С самого утра у меня этот день не задался. Даже когда брился… нет, не порезался – порезаться электробритвой невозможно физически. Но всё равно, когда ситечко лопнуло и кожу прищемило, приятного было мало. Я полез в стол искать запасное ситечко, и в этот момент запиликал видеофон. Это был инспектор Вадковский – я узнал его по голосу. Он звонил с браслета, и я не видел изображения, но с первых слов я понял, что спокойное утро отменяется.

–Слушай, Эжен, – его азартный тон не предвещал ничего доброго, – тут, кажется, по твоей части.

–А через ведомство нельзя? – проворчал я.

–Да ладно тебе, ну придётся «через голову». Просто время дорого.

–Убийство?

–А ты думал! Записывай: Вторая Парковая, шестьдесят три.

–Ага… Ждите, сейчас подъеду.

Я натянул на себя первую попавшуюся одёжку и – как был, недобритый, без намёка на завтрак – вышел на улицу. Было семь десять. В моём районе, на Достоевского, в это время только-только звонят будильники и граждане, потягиваясь и зевая, шествуют в ванные и на кухни. Да вы знаете мой дом, сорок третий… Не знаете? Да перестаньте… Напротив консерватории. Этот район три месяца назад закончили. Вспомнили? Вот то-то…

По дороге я забежал в магазинчик, купил некое «хлебобулочное изделие»… В общем, представляете себе пирог с повидлом? То же самое, только «уменьшенная копия» в триста грамм – вместо завтрака… Заодно я взял сегодняшний номер газеты – прочитаю по пути.

Вообще-то, основа нашей работы – информация. И не всегда её можно выудить из Сети, да и «клиенты» наши по большей части нашу контору обходят за версту. Поэтому и бегать по городу приходится, и ездить… Своей машины у меня нет. И вот почему: наземная мне даром не нужна. Даже с водородным двигателем. Да нет, почему «водить не умеешь»… Просто не хочу, да и всё. А флаер у меня и так есть. Служебный. Вот только ставить негде. На крыше моего дома и так уже яблоку негде упасть. Чтобы встать на очередь (на место), надо идти в их контору, писать заявление… Надо бы, да всё руки не доходят. Поэтому служебный флаер стоит в служебном же гараже на другом конце города, а я пока что вношу лепту в развитие общественного транспорта… Нет, может быть, потом я и куплю личный флаер – на служебном ни на отдых, ни к приятелю не сгоняешь. Вот только когда я последний раз был в нормальном отпуске, сам уже не помню. Давно, видимо.

В вагончике монорельса, откинувшись на мягкое сиденье, я вставил пластинку «газеты» в свой видеофон. Всё-таки молодцы инженеры! Ещё чуть ли не в конце двадцатого века додумались до мобильной связи, а чтобы изделие лучше «шло», стали добавлять в тот же корпус разные штучки вроде видеокамеры, диктофона или калькулятора. Ну, встроенный калькулятор ныне редкость – сейчас каждый третий взрослый помнит таблицу квадратов до пятидесяти включительно. Главное – это связь да приёмник информации.

Ну, вот… Верфи Луны взяты под контроль силами Федерации… Вовремя, ничего не скажу… В момент захвата верфей сепаратистами в доках и на стапелях находились пятнадцать судов различных классов. Все они успели отойти на Марс Главную. Ясно, что операция по освобождению Марса должна быть включена в первоочередные планы Космических сил Федерации. Ваша правда… Как подумаю, что эти черти могут наворотить на Марсе, аж мурашки по коже. Пятнадцать судов… А сколько планетарных катеров переделали в «боевую» модификацию, никто не считал? А пока федераты будут собираться, чего доброго, сепаратисты на Марсе ещё и планетарную батарею поставят. Лазерную. Или с ядерными ракетами. Жуть! Что, думаете, сейчас невозможно купить ядерную ракету? Ошибаетесь. Сейчас боеголовку купить проще, чем флаер пять лет назад. Чёрный рынок, граждане, чёрный рынок… Чёрт его возьми.

«Гелиос» благополучно вернулся из Тридцатой Межсистемной. Посадка на Сахеле прошла в автоматическом режиме. Исследованы две планеты. Обработка материалов экспедиции уже началась. Ага, значит, одну ночь на Земле они уже провели. Честно сказать, не очень я завидую Исследователям. Иногда кажется, что на новых планетах они проводят меньше времени, чем на карантине потом…

Открылась экспозиция «Летательные аппараты конца двадцатого – начала двадцать первого века». Исторический музей…

Я выключил видеофон и поглядел в окно. Снаружи проносились улицы, постепенно наполняющиеся машинами. В небе один за другим проходили флаеры. Первая волна. Вторая будет к восьми часам, когда из дома выйдут школьники. Не сегодня, разумеется: июнь, каникулы.

Внизу понеслись зелёные волны парка. Вторая Парковая… Насколько я помню, то ещё место. Вот сейчас будет «час пик» – асфальта не видно будет. Потом то же самое в обед и вечером. А в остальное время суток – тишь да гладь… Никакой промышленности, учреждений тоже нет. Близко парк, поэтому в городе Вторая Парковая – синоним тихого местечка, насколько я знаю…



Когда я спустился с остановки монорельса, Вадковский уже шёл ко мне. Было ощущение, что он, пока ждал меня, встречал каждый вагон. Вид у него был встрёпанный – похоже, он встал ещё раньше, чем я.

–Слушай, Эжен, ты иди к остальным… – на ходу пожимая мою руку, он указал себе через плечо, где в центре огороженного пятачка возились эксперты, – Тут ещё из лаборатории подъехать должны… Я сейчас подойду… Ты иди…

Я пошёл. Инспектора Вадковского я знаю три года. Или чуть меньше. Правда, иногда кажется, что мы знакомы давным-давно. По-моему, он мне немного завидует. Ну, как же: Четвёртый отдел, особо важные дела… Даром, что имеем общее начальство. В принципе! А на практике до этого начальства так высоко, что решаем всё сами. Так сказать, сотрудничество меж отделами. Вот опять, убит кто-то «важный» – всё, Криминальная полиция даёт знать нам. А «начальство» – на уровне Совета Планеты – потом выносит благодарности за «сотрудничество»… или выговоры. Это когда как.

И по-моему, завидовать на его месте бессмысленно. Всё равно ведь ещё три-четыре, максимум пять лет – и надобность в Четвёртом отделе отпадёт. С милитаристами, которых хлебом не корми, дай только пострелять и пройтись строевым шагом, давно покончено. Прочая военщина, вроде кадровых разведчиков и крепких генералов, тоже утихомирилась. Кто-то пошёл работать к нам, кто-то сменил профессию. Кто-то пошёл под Планетарный Суд за организацию путчей разного калибра… простите уж, из песни слова не выкинешь. Последний путч, кстати – настоящий путч, где руководству федератов пришлось проводить линию фронта – подавлен чуть меньше года назад.

Фашисты, националисты и экстремисты разных мастей тоже почти что нейтрализованы. Есть, правда, ещё несколько группировок, время от времени их члены во имя «высоких идеалов» обстреливают муниципалитеты, взрывают поезда и захватывают заложников. Но их дни тоже уже сочтены, и об этом знает даже руководство этих «братств», «единств»…

Вот с кем ещё придётся помучиться, так это с мафией. Или гангстерами. Или братвой. Это уж зависит от национальных особенностей. Разница только в слове, да ещё во внешнем виде «субъекта». Суть одна. Для них есть только один закон – закон «кнута и пряника». Но это с лихвой компенсируется их изобретательностью. В качестве «пряника», например, может выступать кресло в каком-нибудь департаменте или электронный чек. Или «по старинке» – чемодан, под завязку набитый земными кронами. С «кнутом» попроще – пуля из скорострельного автомата или плазменная шашка в личном флаере.

Они неглупы. Просто однажды чья-то умная голова сообразила, что гораздо лучше живётся тому, у кого есть люди «наверху». И гонка за власть началась… К Объединению не было страны, где в число сенаторов и депутатов не входили бы «криминальные элементы». Либо сами, либо – если судимости не пускают – их марионетки. После пакта, в наступившем на два месяца хаосе, когда выстрелы и взрывы гремели каждый день, многие из «господ сенаторов» сложили буйные головы в столкновениях с конкурентами или бывшими друзьями. И туда им и дорога, по-моему…



У красно-белых лент ограждения меня остановил коренастый сержант из криминальной. Копаясь в карманах в поисках удостоверения, я заглядывал ему через плечо. В центре огороженного пятачка стояла сильно обгоревшая машина, остального не было видно. Да где же удостоверение? Забыл?! Фу, вот оно…

–Комиссар Пери, Четвёртый отдел УМБ(1) .

Сержант, как мне показалось, поглядел на меня с удивлением, но пропустил. Я прошёл в центр пятачка. Машина вблизи оказалась новёхоньким серебристым «альбатросом». Я, как уже сказал, не хочу покупать наземный автомобиль, но если бы мне предложили выбрать машину на мой вкус, я бы выбрал именно «альбатроса». Шестьдесят тридцать два. Или тридцать четыре… В крайнем случае «Альбатрос Лямбда». Двигатель на биогазе, ходовая – воздушная подушка, аэродинамика хорошая. Да и вообще красивая машина. Красивая и жутко дорогая.
Этот автомобиль, вероятно, тоже был красив. Ещё вчера ночью. Сейчас же он походил на гордую морскую птицу, которой безжалостно свернули шею. Капот и всю переднюю часть словно ножом срезало, а прочный стеклопластик лобового стекла висел лохмотьями. В жизни такого не видел. В довершение образа нижняя часть машины была сплошь покрыта белой пеной, вроде морской. Только потом до меня дошло, что это огнетушащий состав. Я думал, что убитый находится в кабине, но когда я подошёл ближе, увидел, что кабина пуста, а дверцы приоткрыты.

Тело лежало за «альбатросом», с другой стороны. Было видно только, что это мужчина средних лет, высокий, в красивом светлом костюме. Лица не было видно: он лежал на животе, неестественно раскинув руки со сжатыми кулаками. В мёртвом теле не осталось ничего человеческого. Он лежал, странно вывернув ноги, словно гигантская кукла, которую ради забавы сгибали и разгибали во всех суставах, а потом бросили на асфальт…

Я не услышал, как подошёл Вадковский, и вздрогнул, когда он произнёс у меня над ухом:

–Вот материалы на убитого. По пальчикам уже опознали. Распечатки…

Он протянул мне папку. Я листал материалы, переминаясь с ноги на ногу.

Как сказал Шерлок Холмс, худшее в профессии сыщика – это когда убийце сочувствуешь больше, чем убитому. Вот это был тот самый случай. Прямо передо мной, уткнувшись лицом в асфальт, лежал Курт Вильямс собственной персоной, он же Южанин, он же Испанец и так далее. Один из мерзавцев международного масштаба. Уже год он был в планетарном розыске, а сколько его до этого искал Интерпол, никто точно и не знает. Пожалуй, нет такой статьи в новом Кодексе(2), по которой его не надо бы судить. Торговля наркотиками, производство оружия и торговля им, похищения людей, организация убийств. Безжалостный и расчётливый, он за несколько лет поднялся до главаря международной группировки.

Я знал, что сейчас его банда разгромлена. Большая часть его бойцов и подручных погибли «при попытке оказать сопротивление», как пишут в протоколах. Конечно, это только пишут, что при «попытке». На самом деле сопротивление оказывают, временами доходит до уличных боёв. Сейчас такие случаи уже редкость, а вот с полгода назад – сколько угодно. В общем, его молодчики либо покоились с миром, либо отбывали наказание. Вот уж никак не ожидал встретить его в своём тихом – всего шестьсот тысяч жителей – городе. Скорее всего, у нас он прятался, выжидая в надежде на «лучшие времена».

Вадковский повернулся к фотографу.

–Сняли? – спросил он. Фотограф кивнул. Марьян – так зовут Вадковского – перевернул тело на спину. На лице Вильямса не было ни боли, ни сожаления, ни страха смерти – одна злоба. Звериный оскал плотно сжатых зубов и навсегда остановившийся стеклянный взгляд. Впрочем, такой смерти я бы не пожелал злейшему врагу: у правого плеча, возле колена и на предплечье Вильямса ткани костюма не было видно: она превратилась в кровавое месиво. Только сейчас я заметил, что в руке он сжимает огромный и страшно неуклюжий пистолет.

–Обследовали? – показал я на руку с пистолетом и, получив утвердительный ответ, попытался вытащить оружие. Это оказалось не так-то просто. Пальцы Вильямса свела предсмертная судорога. Когда наконец-то получилось, я сам чуть не выронил пистолет: он весил килограмма три, не меньше. Вблизи он оказался вовсе не пистолетом, а довольно примечательной машинкой системы «кайлер». Выгравированный на стволе вепрь не позволял ошибиться. Таких в мире осталось всего сотни полторы-две. Их производили в Гамбурге несколько месяцев в подпольных мастерских, потом производство накрыли. Я всего два раза до этого держал такое оружие в руках, один раз пробовал пострелять, в тире, у экспертов. Вспомнил всех чертей и всех родственников конструктора. В общем, нехорошее оружие, истинно бандитское. Убивает за доли секунды, причём наверняка. Оружие для стрельбы в упор. Потому что уже на десяти метрах тяжеленного «вепря» дико дёргает в руке. Как результат, все пули уходят в молоко. Ну, и скорострельность соответствующая: по описанию – тысяча выстрелов в минуту. Магазин на двести патронов малого калибра. Человека с ранениями от «вепря» удаётся спасти в одном случае из сотни. Я вытащил магазин: он был наполовину пуст.

–А на второго ничего нет, – опять вернул меня к действительности Вадковский. Дьявол! С проклятым Вильямсом и его «кайлером» я даже не посмотрел в ту сторону, куда он сейчас показывал. А там совсем близко, метрах в пяти от Вильямса, и вправду лежал на спине, глядя замершим взглядом в небо, второй убитый. Раньше его загораживали эксперты, да и я не поворачивался. Я подошёл ближе. Этот оказался гораздо моложе, на вид ему было всего лет двадцать пять, не больше – чуть младше меня. Джинсы, потёртая кожаная куртка. Стриженые светлые волосы, серые глаза, ничем не примечательное лицо. Разве только давно не бритая щетина бросается в глаза.

–Личность установили? – спросил я у Вадковского.

–Пока нет. По планетной картотеке проверяем отпечатки, но это долгое дело, сам знаешь.

После Пакта обязательным данным в паспорте гражданина Земной Федерации стали отпечатки пальцев. Противники объединения, кстати, использовали в своих речах этот факт: мол, Федерация всех приравнивает к потенциальным преступникам. Ерунда, конечно. По одним отпечаткам пальцев ни один суд не вынесет обвинительный приговор. Тем более что взломщики и убийцы без перчаток давно перевелись. Лет этак пятьсот назад. А вот когда нужно опознать неизвестного, первый шаг – за Сетью. За той частью, что принадлежит УМБ. Но даже усилиями мощных компьютеров по всему миру перебирать двенадцать миллиардов вариантов – задача на пару суток, не меньше.

Зазвонил мой видеофон. Я машинально взглянул на часы. Восемь ровно. Ну, кому же это быть, как не начальству. Точно. Звонил комиссар Заболотский – он начальник нашего отделения.

–Вы уже на месте, месье Пери? Что там?

–Двойное, Александр Павлович.

Вадковский зачем-то показал три пальца и сделал «страшные глаза», шевеля губами. Я раздражённо помотал головой и отмахнулся: всё равно не мог понять, что он хочет.

–Соображения уже есть? – бодро поинтересовался комиссар.

–А как же… – ленивым тоном профессионала ответил я.

–Кого возьмёшь себе в помощники? Наши все заняты, бери из криминальной. Приказ оформим, как обычно.

–Я сержанта Славейкова взял бы. Мы в прошлый раз с ним работали, – я посмотрел на Вадковского, тот пожал плечами и скорчил гримасу, словно говорил «Почему бы и нет?».

–Это Пётр Славейков, да? Хорошо… – Заболотский помедлил, – Вечером доложишь первые результаты.

–Слушаю, Александр Павлович, – без энтузиазма ответил я и дал отбой.

–Тройное, – произнёс Марьян. Я не сразу понял, о чём он. А он помедлил секунду и добавил:

–Почти тройное.

–А кто третий? Прохожий? – спросил я. Только этого не хватало!

–Да нет… Охранник Вильямса. И шофёр заодно. У него был такой же «кайлер».

–Значит, того же поля ягода. Где он сейчас?

–В больнице. Центральная районная. Когда сюда подъехала полиция, увидели, что он ещё жив, и вызвали «скорую».

Я ещё раз подошёл к неизвестному. Не знаю, я не психолог, да и вообще, перед самой смертью в голове у любого всё перевернётся. Но по-моему, у этого последней мыслью было испуганное «Что же я наделал?» Видимо, он всё-таки понял, что с ним произошло, и ужаснулся – такая тоска была у него в застывшем взгляде.

–А вот это на шестой отметке нашли, – Вадковский протянул мне ещё один пистолет. Он был в прозрачном пакетике, какими пользуются эксперты, но это не помешало мне как следует его рассмотреть. Тоже известная система. «Бенцур» – по фамилии конструктора. Магазин на тридцать патронов большого калибра, бьёт одиночными или короткими очередями – по три выстрела, кажется. Можно заряжать разрывными – тогда вообще страшная штука.

Я посмотрел: шестая отметка была метрах в двух от тела, словно он с отвращением отбросил своё оружие.

–Ну что, – сказал я, – картинка понятная. Перестрелка.

Я готов был спорить, что не ошибся: всё левое плечо и живот «второго» были залиты кровью из множества мелких ранок. Конечно, работа «кайлера».

–Оружие отправьте на экспертизу. Хотя и так всё видно.

–Сами не сообразим… – проворчал Вадковский. – Да, подожди… Тут вот что нашли.

Он подошёл ко «второму» и задрал левый рукав его кожанки. На кисти убитого был закреплён вдоль руки странный прибор: чёрная пластиковая коробка, на переднем конце два металлических выступа. Переключатель вроде питания. Тонкий пучок проводов уходил по руке вверх от локтя и заканчивался датчиками, похожими на те, которые крепят на тело, снимая кардиограмму. Вдобавок рука под прибором (а коробка не доставала до локтя сантиметров пять, не больше) была зачем-то обмотана плотным шерстяным шарфом. В два слоя.

–Ну, что скажешь? – Вадковский посмотрел на меня с видом победителя. – Что это за штука?

Я знал, что это такое, но не хотел говорить раньше времени – боялся ошибиться. Раньше я ни разу не видел этого оружия, хотя слышал о нём много. Это был электрошок, правда, не обычный. Такие одно время – до пакта – поступали на вооружение полиции в некоторых странах. В обычной модификации может только оглушить, да и то на расстоянии до метра. Но некоторые «умельцы» наловчились их переделывать: перематывали два трансформатора, заменяли часть деталей более высоковольтными, усиливали генератор ионизирующего луча – и… пожалуйста! После переделки такой электрошок бьёт на расстояние до десяти метров и разряд даёт в несколько десятков тысяч вольт.

–Электрошок, по-моему, – коротко сказал я. – Отдайте экспертам.

Вадковский пожал плечами:

–Зачем ему и пистолет, и электрошок? Бестолковое какое-то нападение.

Я промолчал. Надо было ехать в больницу. Я поглядел по сторонам: неловко было обрывать Вадковского на полуслове. Мой взгляд упал на другую сторону улицы – там высоко на столбе была закреплена камера слежения. Я вспомнил, как они работают: камера наблюдает за дорогой, изображение передаётся в вычислительный центр, и когда путь перегружен транспортом, система открывает «второй этаж» или советует водителям объездные пути. Но ведь изображение фиксируется! Не знаю, сколько оно хранится, но уж сутки минимум. Вот это называется повезло! Если будет нормальная запись, не надо опрашивать свидетелей, не надо ходить по домам… Я показал на камеру Марьяну:

–Видели?

–А, ты про камеру… Видели, – он рассеянно оглядел улицу. – Надо с дорожниками связаться.

–Так я поехал в больницу? Или тут ещё что-нибудь есть?

–Всё, пожалуй.

–У тебя номер Славейкова есть?

Вадковский сказал мне номер. Пожав на прощание ему руку, я пошёл к остановке монорельса. Вторую Парковую уже начали заполнять машины – город спешил работать.



Вагончик монорельса нёс меня в больницу, когда на мой видеофон пришло сообщение от Земного Парламента. Очередной референдум: мне предлагалось поддержать или отклонить законопроект о контроле исследований. Дальше шло разъяснение проекта. Я не стал его читать – проект в Парламенте пережёвывали уже третью неделю, и даже я, вообще-то неделями не включающий свой приёмник СТВ(3) , был о нём наслышан. По этому проекту НИИ и лаборатории отводились под контроль комиссии из научной среды. Предлагалась обязательное обнародование результатов. Словом, закрытым, секретным лабораториям и «номерным объектам» должен был прийти конец. Я проголосовал «за» и собрался убрать видеофон в карман, но вовремя вспомнил, что надо бы позвонить Славейкову. Бумажка с номером сержанта нашлась только в третьем кармане.

–Слушаю, – голос Славейкова так и дышал резким, отрывистым мужеством. Я улыбнулся: Петру только двадцать три, и он изо всех сил старается казаться старым, опытным оперативником, побывавшим в сотне-другой переделок.

–Сержант Славейков? Это комиссар Пери. Тебе уже звонили?

–Да, месье Пери. С сегодняшнего утра я в вашем распоряжении.

Я промолчал, а он азартно спросил:

–А что, месье Пери, это ведь разборки между бандами, верно? Перестрелка?

–Верно, верно. Значит, так. Ты уже получил ориентировку на убитого?

–Испанца, что ли? Та ещё скотина!

–Да нет, Испанца мы и так опознали. Я про того молодого, с «бенцуром».

–А… Да, получил.

–Ну так вот. Иди в вычислительный центр и проверь его по без вести пропавшим. Идёт?

–Идёт, – ответил Славейков, правда, уже без прежнего энтузиазма. Я усмехнулся,
представив себе его вытянувшееся лицо. Ещё бы: ждал перестрелок, погонь и прочих издержек профессии, а вместо этого – одна канцелярская работа… Ничего, приятель, от неё тоже никуда не денешься.

–Ну, до связи, сержант?

–До связи, месье комиссар.

Я дал отбой и убрал видеофон в карман брюк.



–Комиссар Эжен Пери, Четвёртый отдел УМБ.

–Вижу.

Доктор, длинноногий, нескладный человек лет тридцати, ничуть не смутился, увидев удостоверение. В общем-то, так и должно быть, но этот держался с каким-то особенным достоинством, хотя и был ещё вовсе не стар.

–Я знаю, зачем вы пришли, – он бросил на меня неодобрительный взгляд.

Я понял, что играть придётся в открытую.

–В какой он палате?

–В восемнадцатой.

–Это реанимация?

–Нет, к счастью, – доктор усмехнулся. – Кстати, «его» фамилия Хэнкс. Барни Хэнкс.

–И как состояние?

Доктор опять ехидно улыбнулся.

–А каким может быть состояние человека, из тела которого только пару часов назад вынули четыре пули?

–Без сознания?

–Почему же, в сознании. Даже может говорить.

И на том спасибо, подумал я.

–У вас ровно пять минут. Ни секундой больше… Направо по коридору.

Я уже двинулся вперёд, когда доктор добавил мне вслед спокойным тоном:

–Это для вас он подозреваемый. А для меня это – человеческая жизнь, которую надо спасать.



Хэнкс с трудом перевёл на меня мутный взгляд.

–Комиссар Пери, – я показал удостоверение.

–А… выследили-таки, – он лежал почему-то без подушки, глядя в девственно белый потолок. Хотя это была и не реанимация, на груди Хэнкса всё же закрепили датчики кардиограммы. Говорил он слабым, но недовольным голосом – «профессиональный» тон задержанного преступника. Лицо Барни заливала мертвенная бледность – впалые щёки, резко проступившие круги под глазами. Усталое, вымотанное лицо, хотя и не старое – лет тридцать, от силы тридцать пять на вид. – Только учтите, господа сыщики, если б меня не зацепил этот проклятый мальчишка, я бы никогда вам не дался… А уж тем более Испанец. Царство ему небесное…

–Какой мальчишка? – не понял я.

–А тот, который мне утром руку искромсал «бенцуром». Одержимый, чёрт бы его взял. В жизни не видел, чтоб человек двигался после очереди из «кабана»… в упор. Эх, жалко, Испанец не выкарабкался. Это ведь он юнца свинцом-то нашпиговал. Хороший был выстрел, да поздний. Проклятье, остались мы без головы…

Я вспомнил «решето», в которое превратились грудь и живот «юнца», и вздрогнул. Эх, Хэнкс, кем ты был, тем и остался. Хотя мне и не попадалось раньше дел с твоим участием, но ты – один из многих, имя вам легион. И ничем от них не отличаешься. К сожалению, «благородные разбойники» вымерли давным-давно. Нет, разбойники и бандиты остались. Вот только благородства в них ни капли.

Он начал забываться, а время летело, пять минут казались одним мигом. Я вернул его к реальности:

–Послушайте, Хэнкс… вы меня слышите? Кто это сделал, Хэнкс? Кто дал этому парню оружие, ваш номер машины… и фотографии? Кто организатор?

Хэнкс глубоко, тяжело вздохнул.

–Не делают так эти дела… Не впутывают легавых! – он оглядел меня презрительно. – А впрочем, плевать… Всё равно банды Испанца больше нет, ни банды, ни нашего Курта.

–Так кто это?

–Ха, известно кто… кокни.

–Кокни?

Название старожилов лондонского Ист-Энда никак не вязалось с нашим городом, даже в дни открытых границ.

–Они самые… Бумаги поднимите, там у вас всё написано… господа сыщики. Вам за это зарплату платят, – с неожиданной для его слабости желчью закончил он.

Я глянул на часы: оставалось с полминуты, не больше.

–Ладно. Мы поднимем бумаги.

Я уже подходил к двери, когда Хэнкс за моей спиной сказал:

–Постой, комиссар…

Я обернулся.

–Ты там не спрашивал… сколько они меня здесь собираются продержать? – увидев моё удивление, Хэнкс продолжил, сбиваясь, прерывающимся голосом. – Я бросить всё решил. Уеду к чертям. Банды больше нет, а раз так – не хочу, чтоб меня пристрелили… Переберусь… в Вальпараисо. Плюну на прошлые связи, глядишь, ещё и поживу без бед. До моих счетов в Земном банке вам всё равно не добраться… Так как, не слышно, сколько мне здесь торчать?

–Не слышно. Но вы не торопитесь, лечитесь спокойно, – он поморщился, – выйдете из больницы, расплатитесь с долгами, и – свободный человек…

–С какими долгами? – не понял он. – Перед кем?

–Перед людьми, – без всякого пафоса ответил я.

И закрыл за собой дверь палаты.



Я вышел на улицу. Надо было ехать в отделение, искать сведения по этим самым «кокни». Я когда-то слышал о группировке с таким названием, но вот что именно?

На остановку монорельса я попал как раз после ухода очередного вагончика. Стоять надо было минут десять. Вроде бы недолго, но небо заволокло какой-то хмарью, с залива потянул резкий холодный ветер. Меня в моей тонкой куртке он пробирал насквозь. Лето, называется!
Вагончик подошёл, когда я уже совсем продрог. Только я уселся – позвонил Славейков.

–Комиссар, мы Вас в отделении ждём… Я у дорожников запись забрал.

–Инициативу проявил? – я улыбнулся.

–Да нет, это Вадковский меня к ним отправил.

–Ну, и что там на записи?

–А мы ещё не смотрели.

–Ладно. Я как раз в отделение еду.

Тут я дал отбой, потому что увидел в окно остановку, где придётся пересаживаться с
третьего маршрута на первый.



Вагончик первого маршрута тоже долго не шёл. Я слонялся по остановке, как тигр по клетке: хочется горы свернуть, но к горам не везёт проклятый монорельс!

Вообще-то я редко пользуюсь своим удостоверением, когда я не на задании. Некрасиво это, по-моему – совать везде «синюю пластинку», хотя некоторые так и делают. Но тут был случай, когда пришлось лезть за удостоверением.

К торговому автомату на краю остановки, воровато озираясь, подбежал малец лет тринадцати. Сунув в автомат десятку, он что-то выбрал. Похоже, товар оказался из категории «старше восемнадцати», потому что мальчишка опустил в приёмник документа какую-то пластинку – по виду паспорт. Через секунду он, довольный, отошёл от автомата с пачкой «синтетики» в руке. Я не выдержал.

–Покажи-ка, что купил, – сказал я, догнав его.

–Ничего…

–А точнее?

Он со вздохом протянул сигареты. Пальцы у него были жёлтые, как у больного гепатитом. Я вернул ему десять крон, а сигареты бросил в утилизатор-урну.

–Пойдём…

–Куда? – паренёк опасливо покосился на меня. «Вот ведь привязался!» – читалось у него во взгляде.

–Обратно. Покажешь, как ты с автоматом договорился.

Мы подошли к «продавцу», и я выбрал на нём пачку той же «синтетики». Как и следовало ожидать, автомат спросил у меня паспорт.

–Не показывайте ему паспорт, – угрюмо сказал мальчишка, – обойдётся. Покажите какой-нибудь другой документ. Всё равно размеры пластинок одинаковые. Есть у Вас что-нибудь, кроме паспорта?

–Есть…

Я машинально достал удостоверение УМБ. Парень на мгновение вытаращил глаза, а потом кивнул – уважительно и, как мне показалось, понимающе.

Нет, этот автомат был явно не в порядке! Формально, служебным удостоверением ничего не докажешь, особенно компьютерам – возраст-то не указан. Человек ещё поймёт, что до восемнадцати лет в УМБ не поработаешь, а вот компьютер обязательно заартачится. Нормальный компьютер, конечно. А этот «добрый» автомат, проверив моё удостоверение, сказал операторским голосом:

–Чтобы подтвердить покупку, нажмите «выбор». Чтобы отказаться…

Не дослушав, я нажал «возврат». Автомат попрощался с нами и вытолкнул удостоверение.

–Ну а ты… что показывал?

Мальчишка молча достал школьный билет, которым, по логике, можно открыть только турникет на входе в родную школу. Во даёт! Я так и покатился…

–Свободен… – сказал я ему сквозь смех.

–Удостоверение не забудьте, – он криво улыбнулся и пошёл прочь.

Рядом с автоматом на стене висел видеофон. Я набрал номер сервисной службы (он был указан на торговом автомате). На стандартный вопрос о «пожеланиях по улучшению сервиса» я сказал:

–Включите видео.

Они включили. Я показал в камеру удостоверение – что называется, ткнул, и сказал:

–Проверьте восемьсот пятнадцатый номер. Он торгует, не читая документов. Сигареты продаёт всем подряд. И учтите: в следующий раз вами займусь не я – как частное лицо, а мои коллеги из ОЭБ(4). Всего доброго.



–Эжен? – дежурный окликнул меня, когда я проходил мимо. – Давай к Заболотскому. Он у себя разбор полётов устраивает.

–А Славейков у него?

–Да, вроде бы.

Я пошёл к Заболотскому. Дверь его кабинета обычная, пластиковая, как и все в нашем здании. Но всё равно она почему-то кажется солиднее остальных. Наверно, потому что на ней висит табличка с золотыми буквами «Начальник городского отдела по расследованию особо важных дел комиссар Заболотский А. П.»…

–Можно, Александр Павлович?

–Входи…

Я вошёл. В кабинете уже собралась половина нашего горотдела. Сержант Славейков сидел на самом краешке стула, как-то съёжившись, несмотря на свой почти двухметровый рост. Я улыбнулся, вспомнив его привычку разваливаться в кресле, перекидывая одну ногу через подлокотник.

–Ну что, все в сборе… – Заболотский окинул нас взглядом. – Начинай.

Пётр открыл папку, лежавшую перед ним на столе.

–Пожалуйста. Теплов Степан Алексеевич, две тысячи триста сорок девятого года рождения. Студент четвёртого курса. Двенадцатый день числится пропавшим без вести… «ушёл из дома и не вернулся»…

–Где жил?

–Общежитие Института биологических технологий. Он там учился.

–Связи? Характеристика?

–Характеристику из института я взял. Звёзд с неба он не хватал, но на лекции ходил и каникул среди семестра не устраивал – так говорят в деканате. С однокурсниками ещё не говорил. Сейчас будет трудновато найти их: большая часть разъехалась на каникулы.

–Ладно… Давай запись.

Славейков ткнул кнопку на пульте – на мониторе, стоявшем в углу, пошла запись с дорожной камеры. Я уставился на экран: честно говоря, не думал, что придётся впервые смотреть эту запись «при начальстве». Кроме того, я подозревал, что очень скоро – через пару минут – придётся выкладывать «соображения».

Конечно, это было не обычное кино с режиссёром и оператором, с гримом и планами – крупным, средним и остальными. Запись была чёрно-белой (для экономии объёма), шла рывками и без звука. Но лично мне даже такой хватило. Похоже, я теперь не скоро забуду эти кадры.

Началось с того, что на экран плавно вырулил из бокового двора «альбатрос». Я понял: в машине – Вильямс и Хэнкс. Как раз перед самым «альбатросом» прошёл какой-то тяжёлый грузовик, и Хэнкс затормозил – ждал, пока тот отъедет подальше. «Альбатрос» стоял неподвижно, мигая сигналом поворота. Вильямс выбросил в боковое окно недокуренную сигарету и поднял тонированное стекло.

И вот тут всё и началось. Откуда-то слева (камера смотрела в лобовое стекло «альбатроса») на экране появился Теплов. Я не сразу узнал его. Он двигался как-то неровно – это было видно даже несмотря на прерывистую запись, пошатывался и вдобавок странно горбился, сжимался, словно ему было холодно. У меня мелькнула какая-то мысль, но она не успела даже до конца оформиться: со Степаном произошла новая метаморфоза.

Похоже, он увидел машину Вильямса: сразу выпрямился, шаг у него стал резче, чётче. Но всё равно, в его движениях осталась какая-то… лень, что ли, неторопливость, словно он знал, что ему делать и сколько времени ему даётся. «Альбатрос» всё никак не уезжал.

А Теплов так же неторопливо положил правую ладонь на область часов (я вспомнил коробочку на его левой руке), потянул рукав, обнажая руку до локтя. И в тот же момент с его левого запястья слетела длинная – метров в пять – искра, словно небольшая ручная молния. Капот машины тут же начал вспучиваться, коробиться, и к небу взлетел столб ослепительного пламени – рванул биогаз. Повалила пена – это автомат начал тушить пожар. Я знал, что Вильямс и Хэнкс живы: кузов таких машин рассчитан на взрыв двигателя, он не даёт осколков и не проводит взрывной волны.

Как и следовало ожидать, оба они – живые и невредимые – открыли каждый свою дверцу. Машина ощетинилась двумя стволами. Хэнкс – его от парня отделял «альбатрос» – бросился к багажнику и, уперев рукоять «кайлера» в металл кузова, надолго зажал спуск. Это было ошибкой. Оружие затряслось, и все пули прошли мимо. Вильямс тоже выстрелил, но короткой очередью. Я представил визг «кайлеров» и чирканье пуль о мостовую (на асфальте видны были вспышки).

В ответ Теплов (а в его руках уже очутился пистолет) выстрелил дважды. Один раз очередь прошла над головой Хэнкса, и тот пригнулся, отпустив курок. Я видел, как Вильямс, скривившись, кричит что-то своему дружку. Вероятно, он посылал страшные проклятья небу, аду и всему остальному миру… Степан развернулся рывком и резко дёрнул курок. Выстрелы щёлкнули по асфальту возле машины, а последний из них задел голень Вильямса. Тот неестественно изогнулся на правый бок и вывалился с кресла, на котором сидел вполоборота, на асфальт. Хэнкс, поднявшись из-за багажника, выстрелил, но промахнулся. Пули лишь порвали кожанку на его враге. Тот, отклонившись назад, дал короткую очередь. Он целил в грудь или живот Хэнкса, но промахнулся – Хэнкс выронил пистолет и, подхватив правой рукой левую, раненую, медленно осел на асфальт.

Всё так же не торопясь Теплов развернулся и пошёл на Вильямса. Тот стрелял без остановки, лёжа на боку и держа «кайлер» двумя руками. А этот странный парень шёл, стреляя на ходу: шаг – выстрел – два шага – выстрел – шаг – три выстрела… Пули Вильямса проходили совсем рядом, не причиняя ему вреда. Наконец, когда до машины оставалось шагов пять, он попал-таки. Вильямс дёрнулся, и на его пиджаке выступило тёмное пятно. И всё же он не отпустил курка! Я увидел, как парень остановился, словно налетел на невидимую стену, и понял, что Вильямс попал. А дальше произошло такое, чего я никогда не видел: получив почти в упор очередь из «кайлера», Теплов продолжал идти вперёд как ни в чём не бывало! Ещё выстрел, ещё… Вильямс затих – последняя рана, в руку, доконала его. И та пружина, что поддерживала этого парня, видно, раскрутилась до конца: он вдруг резко, как подкошенный, повалился на колени. Но главное было не в этом! Он повертел головой, словно очнувшись, обвёл взглядом улицу. И вдруг резко, не размахиваясь, отбросил свой «бенцур». Покачнулся и так же резко повалился на спину, вывернув при этом колени. Изображение простояло ещё с полминуты, не меняясь. Только вздрагивала пена на капоте изуродованного «альбатроса».

Запись закончилась. Я вдруг почувствовал себя так, словно на несколько минут нырял в тёмную ледяную воду северных морей, а сейчас вынырнул обратно, на поверхность, вновь увидел солнечный свет, падающий сквозь оконные стёкла, вновь вдохнул свежий воздух. Я украдкой огляделся: все присутствовавшие – даже Заболотский – качали головой, выдыхали с облегчением. Похоже, не по себе было не мне одному.

–Хорошо, – сказал наконец Александр Павлович. – Какие ещё соображения по этому делу?

Я понял, что это уже относится ко мне, и начал:

–Хэнкс говорит про группировку с названием «кокни». Я проверю сведения по ним. Явно ведь две банды что-то не поделили. А вообще-то – эксперты ещё не закончили… Я как раз собирался к ним зайти.

–Но банда Испанца ведь распалась после февральских арестов?..

–Значит, хотели нанести последний удар. Добить… Это в их обычаях.

–А насчёт записи что можешь сказать?

–Ну, что… Повезло, что существует эта запись, вот что… Не пришлось опрашивать жителей соседних домов, искать свидетелей. Повезло, что перестрелка прошла под самой камерой.
Когда я сказал эти слова, меня словно что-то кольнуло – я не мог понять, что.
Заболотский кивнул, задал ещё какой-то вопрос, но уже не мне. А я задумался и не заметил, как закончилась «пятиминутка».

Когда мы расходились, я и Славейков вышли из кабинета вместе.

–Ну так я сейчас в институт, изучать личность?

И тут до меня наконец дошло, что было не так. А почему, собственно, Теплов совершил своё покушение прямо под дорожной камерой? Почему именно Теплов – это другой вопрос. Но почему именно под объективом? Он, разумеется, новичок, но не настолько же! И потом – двигаться после очереди из «кайлера»… Он был словно в трансе! Изменённое сознание? А что, может быть…

–Знаешь, Пётр, по-моему, личность тут ни при чём.

–Почему?

Я выложил свою мысль. Не скажу, чтобы он очень обрадовался, услышав её.

–Но ты всё равно езжай в общежитие.

–А зачем?

–Понимаешь, чтобы загнать человека в состояние изменённого сознания, нужно вообще в человеческом сознании разбираться. А бандиты – народ неучёный… Во всяком случае, кандидатских по проблемам сознания они не пишут. Для такого дела нужны лаборатории, работники, время. Понимаешь? Нужно выяснить, как Теплов оказался в этой самой предполагаемой лаборатории. Идёт?

–Идёт…

И мы разошлись.



Я пробежал глазами экспертное заключение. «Смерть наступила в результате большой кровопотери и множественных внутренних повреждений»… Помимо моей воли перед глазами опять встал залитый тёмно-багровой кровью асфальт. Я поморщился.

–А что-нибудь необычное есть?

–Пожалуйста… Как думаешь, что такое? – доктор Штальман протянул мне стандартный пакетик из набора криминалистов. В пластиковом уголке пряталась крохотная пластинка, не больше моего ногтя с указательного пальца. Чёрный пластик, кажется, с металлом на одной стороне. Другая сторона была сплошь утыкана коротенькими, в пару миллиметров длиной, штырьками.

–Чип?

–Угадал… А теперь догадайся, где мы его нашли.

–Ну, это просто… Возле тела Теплова?

–Ближе… На самом теле! На шее, если совсем точно.

Штальман протянул мне снимок. Мужской затылок – убитого, надо полагать, снятый с увеличением… Всё бы ничего, но почему-то пониже атланта кожа была усеяна чёрными точками – настоящее решето! До меня вдруг дошло, что это и вправду «решето»: чёрные точки – это отверстия в коже, в которые вставлялись выводы чипа, вживляясь в нервную систему. Я некстати вспомнил разъём-колодку, с которого можно снять одну запоминающую микросхему и поставить другую, быстро сменив программу…

–Заметь, никакого источника питания мы не нашли. Похоже, этой электронике хватает нервных токов человека. А когда Теплова ранили, наступил шок, нервные токи резко изменились… Ну и чип больше не смог удерживать его. Видел в записи: Теплов упал? Это только шок, ещё не смерть.

–И как он влияет на сознание? – я отодвинул пакетик с чипом на середину стола.

–Пока неизвестно. Но если тебя интересует моё мнение – то как угодно.

–Кому угодно?

Штальман пожал плечами.

–Создателю чипа.

–Или тому, кто его «установил»… – добавил я. Штальман не стал спорить.



Где приходится тратить больше всего нервов – так это именно в таких ситуациях, когда остаётся одна-единственная «ниточка». И сейчас был как раз именно такой случай. Чип был единственной зацепкой, зато достаточно надёжной. Ясно было, что его изготовил и запустил в работу не Испанец и не кто-нибудь из его парней. Но тогда выходило, что в одном из Институтов у них есть свои люди? Впрочем, это ещё далеко не доказано. Вероятнее всего, исследователей, работавших над этим проектом, перед самым Объединением взяли под опеку военные. Потом военных ведомств не стало, а вот оборонные проекты… Большую часть из них отправили на Парижский процесс и благополучно закрыли как «не представляющие интереса для использования в мирных целях». Но это большую часть. А сколько разработок было засекречено так хорошо, что избежали подобной участи? По сей день никто не знает ответа.

Как бы то ни было, если велись исследования, должна была остаться какая-то документация, лучше, если в электронном виде. Вернувшись в кабинет, я усадил Славейкова искать в базе данных дела, где упоминались бы «кокни». Сам я уже почти полчаса рыскал по закоулкам Сети в поисках сведений по проектам вроде «нашего» чипа. Первым, разумеется, до нужной информации добрался Пётр.

–Слушайте, комиссар, – прочитал он. – Досье. «Кокни», международная криминальная группировка. Образована в две тысячи триста сорок втором в результате объединения двух лондонских формирований. Руководство: Дэн Стаут, Джастин Кроулинг. Название получила по происхождению большинства бойцов из рабочих семей Лондона и юга Англии, а также по происхождению Дэна Стаута, главы одной из двух объединившихся группировок. Стаут погиб в две тысячи триста шестьдесят восьмом при попытке оказать сопротивление во время его ареста; Кроулинг убит в декабре две тысячи триста семидесятого, предположительно – заказное убийство. Поднять досье на лидеров?

–Не надо. Раз оба мертвы, тогда не надо. Ещё что-нибудь?

–Есть ещё крупные дела с участием «кокни».

–Ну-ну…

–Налёт на представительство банка Италии в Лондоне – пятидесятый год. Контрабанда оружия: в пятьдесят пятом сам Стаут был задержан на границе Аргентины и Чили с большой партией оружия, но был отпущен под залог во время следствия. Больше полиция нигде в мире не видела его живым… Дальше. Обстрел здания городского совета… Ну, это уже политика пошла. Шестьдесят второй год – убийство премьера Энтворта. Ну, наркотики и прочее – это как обычно. А, вот ещё: Бостонский мятеж.

–Июль шестьдесят восьмого?

–Ага. На шестнадцать дней взяли власть в городе и штате, попытались распространить влияние на окружающие территории. Федеральным войскам удалось занять город только после четырёхдневных боев. Ну и так далее.

–Ясно. Кто из членов банды ещё жив?

–Сейчас… Тут много, около двух десятков…

–Бойцов не надо. Давай руководство.

–Пожалуйста. Дэвид Уолпол. При жизни Стаута фактически был его правой рукой.

–Дай на него ориентировку. На весь округ. Ещё кто-нибудь?

–Да нет, пожалуй…

–Тогда свободен… пока.

Славейков достал видеофон и принялся изучать прессу, грызя при этом здоровенное красное яблоко – я даже не заметил, где он его взял. Перехватив мой взгляд, он показал на ящик своего стола:

–У меня ещё есть. Будете?

–Не хочется пока…

Я был почти что уверен в своём расчёте. В округе наверняка находился кто-нибудь из руководства банды. Почему не один из рядовых «стрелков»? Да потому что «рядовые» в нынешние дни стараются залечь на дно, и им уже наплевать на старое соперничество с другой группировкой. Да и потом, лаборатория, где «запрограммировали» Теплова, вероятно, находилась где-нибудь неподалёку от города. В конце концов, таких людей, как покойный Степан, сотни в любом городе. И вовсе незачем ехать именно к нам и именно за ним.

Я рылся в информации, которую мне подбрасывала Сеть – безукоризненно, с исполнительностью машины. А точнее, миллионов машин, входивших в неё. Меня интересовало, кто же всё-таки работает на «кокни» и, самое главное, где?

И кое-что нашлось! «Доклад доктора Гемеля», прочитал я заголовок статьи. «Вёл исследования в течение четырёх лет… Первые значительные результаты…» Не то! «Лаборатории… Помощники…» А, вот оно! «Эта микропроцессорная технология открывает новые горизонты в лечении заболеваний человеческой психики… После установки схемы у восьмидесяти процентов испытуемых припадки прекратились полностью… У десяти процентов частота припадков уменьшилась втрое…»

–Вот он, – вслух сказал я. – Доктор Гемель.

–Ганс Гемель? – спросил Славейков.

–Да… Ганс Гемель. А откуда ты узнал имя?

–В газете написано.

И Пётр прочитал:

–Два часа назад в лаборатории Института мозга был найден мёртвым доктор бионики Ганс Гемель. Осмотр тела экспертами показал, что смерть наступила в результате воздействия высокого напряжения. Предположительно, погибший по неосторожности коснулся высоковольтных контактов в механизме разобранного за день до этого для ремонта рентгеновского аппарата.

С минуту я сидел, ошарашенный.

–А ну-ка, давай ещё раз, – произнёс я затем. – «Сегодня утром в лаборатории Института мозга…»

Славейков начал читать второй раз. На слове «ремонта» меня, что называется, «стукнуло»: если аппарат был вскрыт для ремонта, то почему его оставили подключённым к высокому напряжению?

–Похоже, придётся наведаться в эту лабораторию, – вслух закончил я свои размышления. – В случае чего – звони.



Негромко гудя двигателем, флаер нёс меня к территории Института мозга. Лаборатории и все остальные здания были километрах в двадцати пяти от города, добираться туда автобусом пришлось бы слишком долго, а линию монорельса за город только собираются провести.

Надо бы обновить хитин, подумал я. Да, хитин, только не тот, из которого состоят панцири насекомых, а синтетический эквивалент. Уже лет десять как учёные доказали-таки: хитин значительно, процентов на восемьдесят, ослабляет гравитацию. С тех пор тонкими плитками из него прокладывают специальный слой в обшивке флаеров. Хитин делает машину почти невесомой, и от двигателя требуется лишь горизонтальная тяга.

Здание, в котором погиб Гемель, я нашёл почти сразу: на его крыше примостился грузовой флаер экспертов – синий с красной полосой вдоль борта. Я посадил свою машину почти борт к борту с ним и вышел на плоскую пластиковую крышу. Огляделся в поисках лифта, но нашел лишь люк с вертикальной лестницей, вроде пожарной. Впрочем, это было неудивительно: здание лаборатории имело лишь три этажа. Я спустился на верхний и чуть не столкнулся с двумя парнями в белых халатах, нёсшими какие-то чемоданчики. Я чуть было не спросил у них, где работают остальные, но вовремя сообразил, что в лаборатории НИИ белый халат могут носить не только приехавшие криминалисты.

Бросая взгляды в одну и другую сторону, я продвигался по коридору третьего этажа. Далеко идти, впрочем, не пришлось: я свернул в первую попавшуюся открытую дверь и понял, что не ошибся.

В углу большой, около тридцати квадратных метров, комнаты, возвышался рентгеновский аппарат. Кожух, снятый с него, стоял рядом – несколько толстых стальных листов да свинцовая защита. Без привычного кожуха аппарат казался неприлично «обнажённым». Возле него возились трое высоченных парней, очень похожих на первый взгляд – они стояли ко мне спиной. Подойдя ближе, я увидел у их ног пресловутый белый силуэт, отмечающий положение тела. Столько воды утекло, а его, кажется, до сих пор обводят простым мелом, несмотря на спектроскопы и нейтринную оптику.

Как ни странно, и здесь экспертами командовал Вадковский. По правде сказать, я не ожидал, что на это дело первым приедет именно он. А Марьян, казалось, совершенно не удивился и уже через несколько минут объяснял подробности:

–Не исключено, конечно, что у доктора было плохо с сердцем. Тогда он вполне мог, потеряв сознание, упасть на клеммы. Но – не похоже…

–А почему аппарат на ночь оставили под напряжением? Халатность?

Вадковский пожал плечами.

–Если это убийство, – продолжил он, – то подозревать придётся кого-то из учёных. Территория на особом режиме, даже после того, как здесь перестали разрабатывать военные проекты.

–А флаеры? Меня никто не останавливал на подходе к лабораториям.

–А люки на крышах зданий ночью закрыты. Взломать замки – мёртвое дело.

–Ладно. А окна?

–Тоже вряд ли. Во-первых, если ломать окно, шума будет более чем достаточно. Да и потом, не глупо ли – лететь сюда под утро, везти снаряжение, чтобы спуститься с крыши на уровень третьего этажа, ломать окно, а потом толкнуть Гемеля на оголённые контакты? Проще было бы привезти винтовку или другое оружие.

Мне пришлось согласиться.

–Значит, – подвёл я итог, – из лаборатории нельзя никого выпускать.

–И так уже с утра перекрыли все выходы.

–Идёт. Ты здесь пока не нужен? (Марьян покачал головой.) Значит, пока пойдём и
посмотрим, над чем работал доктор.

–Галина Эдуардовна! – вместо ответа позвал Вадковский. В дверном проёме показалась женщина лет сорока, худощавая, выше меня на полголовы. Чувствовалось, что сегодняшнее утро далось ей нелегко: глаза у неё были красные, и держалась она как-то нетвёрдо… Родственница? Вряд ли.

–Знакомьтесь: Галина Эдуардовна Полоцкая, доктор биологии. Ближайший помощник и соратник доктора Гемеля. Комиссар Эжен Пери, Четвёртый отдел.

Я поклонился, а Вадковский продолжал:

–Галина Эдуардовна, комиссар интересуется, над чем работал в последнее время доктор?

–Доктор занимался болезнями мозга, эпилепсией в частности.

–Лаборатория создавала чипы, если не ошибаюсь.

–Да, был такой проект. Уже прошли испытания: больной с вживлённой схемой жил без приступов эпилепсии от полугода до восьми месяцев. Обычной жизни, с обычными нагрузками.

Голос Галины Эдуардовны звучал неровно, прерываясь, словно она собиралась заплакать. «И чего мучить человека?» – подумал я. Будь моя воля, силком отправил бы её домой.

–Извините, – прервал я её, – нам бы взглянуть на кабинет доктора.

Она кивнула: «Пойдёмте».



Кабинет убитого оказался невелик, четыре шага от двери до окна да столько же от стены до стены. Большую его часть занимал широченный письменный стол, возле него на металлической стойке примостился компьютер. Слева от двери шли шкафы, частично застеклённые, заставленные тяжёлыми книгами, частично с дверцами, напоминавшие платяные. Я обратил внимание на небольшую дверцу посреди остальных шкафов, казавшуюся стальной.

Мы тактично отпустили Полоцкую: ей было бы неприятно смотреть, как мы копаемся в вещах человека, с которым она так долго работала вместе и – как я понял – жила одними мыслями.

Я включил компьютер – там должны были храниться документы, связанные с работами доктора, а Вадковский начал открывать и закрывать ящики стола. Бумаги, бумаги и больше ничего.

–Чтобы всё это прочитать, потребуется недели две, – Марьян нетерпеливо дёрнул плечами и подошёл к стальной дверце.

–Смотри-ка… – позвал он меня. Я заглянул ему через плечо. Дверца оказалась самым обычным сейфом. «Не дай Бог, замок настроен на биотоки Гемеля», – подумал я. Но, как ни странно, доктор бионики не доверял сенсорным замкам. Вадковский ушёл и через минуту вернулся с картой-ключом – её нашли в кармане убитого.

Пока он ходил, я успел попутешествовать по дискам докторского компьютера. Удивительное дело, паролей нигде не требовалось. Но и ничего интересного тоже не нашлось. Точнее, ничего такого, что я с моими «глубокими» познаниями в бионике мог бы понять навскидку.

Когда вернулся Марьян, я как раз влез в какую-то базу данных вроде отчёта о работах. Он открыл сейф.

«Двадцать третье марта. Закончен очередной чип…»

–Вот тебе и мотив, – сказал за моей спиной Вадковский.

Я обернулся и уставился на него.

–Если бы _они_ хотели украсть результаты работ, сейф был бы пуст.

–Значит, кто-то хотел прекратить работы Гемеля.

–Ага. Или замести следы…

Я не совсем понял, о чём говорит Вадковский, но промолчал. «Перейти к записи в базе данных проектов министерства обороны», – прочитал я на экране. Это было уже что-то. Во-первых, доказательство того, что проект шёл как военный – до пакта. Во-вторых, там должен был быть какой-никакой доклад, причём доклад, сделанный для военных, тоже в бионике не разбиравшихся.

Но… я рано обрадовался. «Внимание! Данная информация представляет собой государственную тайну и не значится в открытом доступе». Такой ответ доконал меня. Проклятье! Давно уже нет ни военных ведомств, ни самих государств, а сколько ещё материалов пылится под грифами «совершенно секретно», ни один чёрт не знает.

Вообще-то мне наша сегодняшняя ситуация напоминает услышанную мной когда-то присказку про старого охотника. Охотник поставил где-то в горах капкан и ушёл. Но проверить ловушку он не вернулся ни через день, ни через год: он слёг с лихорадкой и вскоре умер – охотник был стар. Прошли годы, охоту в этих горах давно запретили, ловушек уже никто не ставит, но старый капкан всё ещё стоит где-то в горах. И никто не знает, на чьей лапе (или ноге?) однажды щёлкнут железные челюсти. Капкан превосходно сохранился и готов сработать в любой момент… И кто знает, сколько таких ловушек приготовлено для нас нашими подозрительными предками?

Сам не знаю, отчего я вдруг вспомнил эту присказку.



Когда база данных выдала ограничение доступа, я понял, куда мне придётся ехать. Оставив Вадковского разбираться с бумагами и наказав ему ни в коем случае не выключать компьютер Гемеля, я пошёл на крышу. Через минуту флаер уже нёс меня к центру города, туда, где жил Взломщик.

Вообще-то их чаще называли каким-то старым английским словом… вылетело из головы. Но это слово как раз образовано от английского же глагола со значением «ломать». Так что мы смело называем их взломщиками. Это те, про которых говорили, что «Сеть – их жизнь».

Квартира Взломщика, как всегда, оказалась не заперта. Я покачал головой и вошёл.

–Костас! – позвал я с порога. Тишина. Мне показалось, что в комнате что-то шумит.

Я прошёл крохотную прихожую. В комнате стоял полумрак, в ноздри ударил какой-то кислый запах. Шумела и булькала азотная система охлаждения компьютера, занимавшего этажерку в дальнем углу. Костас Тасос, взломщик, сидел спиной к двери. На нём были очки типа «виртуальная реальность». Я знал, что очки эти старые-престарые, изображения в них толком не видно, но Костас не представляет своей работы без них – привык.

–Ещё один готов, – произнёс он вдруг, снимая очки и оборачиваясь. Он, казалось, совсем не удивился, увидев меня. – Слабаки. Даже ломать неинтересно.

–Ты бы хоть дверь иногда закрывал, – сказал я вместо приветствия. – А то вынесут всю твою аппаратуру и тебя вместе с ней.

–Кому я нужен, – ответил он. Я молча пошёл к окну, по дороге споткнулся обо что-то, что глухо звякнуло под ногой, но всё-таки дошёл и открыл жалюзи. Сразу стало светлей, и я увидел, что вдоль радиаторов климатической установки (по-старому – «кондиционера») выстроены в ряд десятка полтора бутылок из-под шипучки. Вот отчего в комнате такая духота! Я распахнул окно, включив вдобавок кондиционер на проветривание, потом сгрёб бутылки в охапку, не глядя на этикетки; отнёс всё на кухню и выбросил в утилизатор.
Вернулся в комнату: возле тахты, на которой спит Взломщик, на полу стояла недопитая шипучка – тот же сорт, что и пустые бутылки у окна. Зеленоватой жидкости было ещё прилично, но эту бутылку постигла та же участь, что и её «сестёр». Тасос не протестовал и только следил за мной безучастным взглядом.

По правде говоря, мне жалко Костаса: он проводит недели в четырёх стенах, поглощая шипучку и бродя по Сети. Рано или поздно он докатится до алкогольного отравления, и самое обидное, что я не знаю человека, который мог бы изменить положение хоть на йоту. Погибает хороший специалист, неплохой и совсем ещё не старый – двадцать девять лет – человек.

Формально – следуя тому «коктейлю» из старых и новых законов, что у нас есть сейчас, Костаса нужно считать преступником. За «несанкционированный доступ и изменение» существует статья, но у меня и в мыслях никогда не было предъявить ему обвинение. Я-то знаю, за какой информацией он охотится. В Сети ещё полно страниц, на которых любой может узнать, где по сходной цене можно купить боевой вертолёт, или как изготовить бомбу или яд, не выходя из дома, или почему в Америке должны жить американцы, а Россия – для русских… Вот всю эту гадость находит и уничтожает взломщик Костас Тасос. А мы – УМБ, я имею в виду – пока не можем добраться до такой информации. Руки связаны… Это называется «свобода слова». Сам жду не дождусь, когда примут закон о контроле за всем тем, что можно найти в Сети.

Кстати, больше всего Костас не любит страницы с полуголыми и просто голыми девицами. Лично я на них чихать хотел – такая информация рассчитана на пятнадцатилетних недорослей, по-моему – а вот Тасос всю эту музыку ненавидит лютой ненавистью. Не знаю, почему. Поговаривают, из-за такой информации когда-то давно произошла какая-то неприятная история, но не с ним самим, а с кем-то из его близких или родных… Не знаю точно, поэтому не хочу создавать сплетен.

На кухне я заглянул в холодильник: хоть шаром покати. С большим трудом я нашёл на полке растворимый кофе и быстро сделал две чашки. Точнее, две здоровенных и очень тяжёлых кружки, потому что чашек у Взломщика не было.

–Кому нужен, говоришь? – повторил я, возвращаясь в комнату. – Четвёртому отделу нужен. В очередной раз.

Я протянул ему кружку. Взломщик потягивал кофе с невозмутимым видом.

–Что нужно вскрыть? – спросил он через мгновение.

–Базу данных. Военные проекты.



Допив кофе, взломщик приступил к «операции». Но вскрыть для начала хотя бы компьютер Гемеля оказалось не так-то просто. Участок Сети, принадлежавший институту, был защищён «экраном», и его пришлось обходить. На это ушло около получаса. Столько же пошло на «взлом» самого компьютера. Наконец, доступ был получен.

–Прошу, – Костас небрежным жестом указал на экран. Я подошёл. «Отчёт по работам… Протокол испытаний… Экспертные заключения…» Не то! «Дневник…» Странно, но…

–Он хранил дневник в электронной форме, – сказал я вслух. Тасос пожал плечами.

Записи начинались ещё с шестьдесят шестого года, вероятно, с началом исследований.

«Учитель, похоже, был прав: его математическая модель мозга пока не дала ни одного сбоя. Сознаюсь, я уже пробовал дополнить её условиями для разных нарушений работы мозга. Чувствую, что решение совсем близко, но никак не могу ухватить его за хвост…», – прочитал я наугад запись в начале дневника. Я читал, перескакивая сразу через несколько страниц. Насколько я понял, речь в дневнике шла только об исследованиях Доктора.

Проклятое уточнение никак не даётся. И ведь не хватает самой малости – пяток формул да десятка полтора новых переменных. Ну, ещё система неравенств с параметрами…

Профессор Попов был прав! Мне удалось-таки найти недостающее звено, и всё сошлось.
Эпилепсия уложилась превосходно. Осталось всё проверить ещё раз.

Всё сходится. Модель верна. Можно делать выводы.

Всё лечение заболеваний мозга должно состоять в «коррекции» его сигналов. Биохимия тут вряд ли поможет, хотя последняя статья Иванова – интересная вещь. Нужен хороший нейрохирург. Или просто толковый инженер?

Полоцкая всё же неплохо разбирается в биотоках, как ни странно…

Лаборатория трещит по швам, сегодня полетел предпоследний энцефалограф. Несмотря на это, у нас праздник: Полоцкая и Штерн разработали-таки нужную схему. Сложность получилась приличная, и не нам с нашим антиквариатом в качестве оборудования разрабатывать такой чип. Пока это мёртвое дело, но радует уже то, что компьютеры не нашли в схеме ни одной ошибки, хотя бились над ней трое суток без отдыха.

Мне удалось раздобыть списанный «станок». Не знаю, удастся ли ему вырастить такой чип, но все мы очень на это надеемся. «Станок» с горем пополам установили, завтра пустим. Как бы исхитриться из имеющегося старья соорудить стенд?

И чип, и стенд получились, как ни странно. Вторые сутки идёт проверка. Стенд по модели Попова создаёт сигналы мозга, поражённого эпилепсией, а чип их «исправляет». Пока ни одного «приступа» не было. Очень хочется сплюнуть, чтоб не сглазить, но неужели получилось?

Всё же мы влезли в опасные дебри. Да, благодаря этим исследованиям эпилепсия и другие заболевания мозга будут побеждены, но страшно становится, как подумаю, что будет, если результаты попадут не в те руки… Управляя мозгом человека, управляешь человеком. Один «центр удовольствия» чего стоит. Нужно, чтоб все пока что держали язык за зубами.

Проклятье, похоже, я накаркал: к нам нагрянула военщина. Чёрт принёс этого полковника Моргана. «Сделку предлагать» он мне собрался! Я чуть не послал его по известному адресу, несмотря на университетское образование и степень доктора. Аж стыдно становится. Но в самом деле: он предоставляет нам лабораторию при Институте мозга, мы разрабатываем другой вариант чипа. Я знаю, им нужен «идеальный солдат», не чувствующий боли, страха, усталости. С одной стороны, за данное нам время мы могли бы выпустить известное количество имеющихся, «исправляющих» чипов. Это – человеческие жизни, годы жизни без приступов. Не знаю. Я не хочу, чтоб моя работа помогала людям убивать друг друга во имя чего бы то ни было!

Я принял предложение Моргана.

Кажется, ещё немного – и я добьюсь своего. «Исправляющие» чипы пойдут в серию, их будут имплантировать обычные нейрохирурги в обычных клиниках. Ради этого стоило работать.

Чипы первого проекта пошли в серию. «Проект Омега» (так его окрестили военные) тоже движется понемногу. Изрядная это всё же гадость.

Сегодня вынули из активной зоны первые чипы «омеги». Им тоже предстоит тестирование.

«Омега» прошла проверку. Дальше – заботы военных. Проверки на добровольцах я «уступаю» им. Увольте…

Существующих чипов военным мало. «Нравится, но нужны бы некоторые… усовершенствования».

Сколько же я не писал! Пакт, по-моему, развязывает нам руки. Военным не до нас, само существование армий и военных ведомств в будущем под вопросом. С «омегой» заканчиваем уже чисто механически. Осталось доштамповать жалкие пять десятков образцов.

Иогансен мне совсем перестал нравиться. В его лаборатории царит атмосфера в духе Фауста, и, как только я туда захожу, он моментально норовит оттеснить меня обратно в дверь. На Фауста он не тянет, но не с дьяволом же он связался в самом-то деле!

Отчётность «пришла в упадок». Не хватает тридцати двух «омеговских» чипов. Это работа Иогансена, больше некому. Куда он их сбывает, хотел бы я знать? Пора поговорить с ним.

Горбатого в лице Франца Иогансена исправит только могила. Я предупредил его, что выгоню его из лаборатории со скандалом, если пропадёт ещё хоть один чип. Он сделал невинные глаза. Вот только зря я, вероятно, сказал про УМБ. Он теперь будет нервничать. Не дай Бог, сделает ошибку. Молодой парень, ему ещё жить и жить.

Пробормотав «Минуту…», я включил видеофон. Вадковский ответил моментально. Я попросил его найти в лабораториях работника по фамилии Иогансен и поговорить с ним – этот Франц был явно причастен и к смерти доктора, и к уходу чипов «налево».

«Перейти к записи о проекте «Омега» в базе данных военных проектов…», – прочитал я на экране. Это как раз было то что нужно: почти карта капканов старого охотника, о котором я говорил.

В произошедшем потом нет моей вины, я знаю. Но всё равно – до сих пор не оставляет неприятное ощущение ошибки. Мы начали вскрывать базу. Как обычно, компьютер, за которым сидел я, отвлекал программу «охраны», а сам Взломщик пробирался к данным. Через пару минут я повернул голову от экрана:

–Костас, здесь ещё кто-то ломится. Отображается третий канал. Наш адрес засекут!

Взломщик только плечами пожал, и я решил пока что молчать.

И вот тут-то всё и произошло. Мы вскрыли базу и перегнали на компьютер Взломщика уже процентов тридцать, когда вдруг скакнуло напряжение. Что поделаешь, перебои с питанием случаются даже в нашем с вами высокотехнологичном двадцать четвёртом веке. Всего лишь на долю секунды померкло свечение монитора, но компьютеру Тасоса этого хватило: он начал перезагрузку.

Когда мы вновь смогли подключиться к этой базе данных, в ответ мы прочитали лишь:
«Запрошенный вами ресурс не существует или перемещён».

–Я ведь хотел стабилизатор купить, да опять пить начал… – Костас виновато смотрел на меня. Возмущаться было бесполезно.



Когда я поднимался на крышу, позвонил Марьян. Упавшим голосом он объявил, что Иогансен успел исчезнуть, словно сквозь землю провалившись. Потребовав сразу же звонить «в случае чего», я дал отбой.

Часы в кабине флаера показывали пять минут десятого. Ничего нового на сегодня не предвиделось, и я решил отправиться домой.

Может быть, подозрительность играла со мной злую шутку, но всю дорогу домой я поглядывал на экран заднего вида. По-моему, у меня на хвосте висел один очень юркий синий флаер, но я некоторое время петлял вокруг своего района, и он в конце концов отстал.

Но ведь наблюдал же кто-то за нами, пока мы лезли в эту несчастную базу!



В двадцать минут двенадцатого в дверь позвонили. Говоря откровенно, я машинально потянулся к стулу, на который была брошена кобура. Позвонили второй раз, и я уже вполне осознанно сгрёб кобуру и пошёл к дверям.

Я не сразу узнал его – он сильно изменился. Но уже спустя секунду я швырнул пистолет в сторону, распахнул дверь ощутимо трясущимися руками, и вот я уже сжимаю в объятьях своего старинного друга Виктора Абдулова.

Мы с Виктором вместе учились в старших классах, после школы старались не терять друг друга из виду, но потом он как-то пропал. Вероятно, для него «пропал» как раз наоборот я. Последний раз я слышал о нём месяца через полтора после Пакта. Прошло почти три года, а тем более в наши времена, когда «год идёт за два».

Пару минут спустя мы уже сидели на кухне, тянули шипучку – по-моему, тот самый сорт, который пил и Взломщик. Вспоминали. Я рассказал о своих делах – самую малость.

–Ну, а ты как?

–Я? Ничего, живой. Ты же помнишь, я закончил на инженера космодромной службы.

–Помню. Потом в техники подался?

–Да, в общем… Успел поработать на Канаверале. Ну а потом – Пакт… я прорвался в силы Федерации.

–Добровольцем?

–Да… – Виктор потёр лоб. – Мне сам Бог велел уметь управлять планетарным катером, ну, меня и взяли… Слышал – федераты взяли Луну Главную? Это работа наших.

–А ты сейчас в отпуске? Как ты ушёл, когда там так «жарко»?

–А я, пожалуй, отвоевался. Видишь?

Он неловко поднял левую руку, и я заметил странный, в малиновых пятнах, цвет кожи.

–Обморожение… – он улыбнулся. – Теперь вряд ли ещё выпустят.

–Чем тебя так?

–Забортной температурой. Хорошо, хоть вообще без руки не остался. В последнем бою скафандр порвало, ну и вот… Повезло, что система «герметик» сработала. Она прижимает скафандр вплотную к телу, – Абдулов провёл ребром ладони поперёк плеча, показывая, где система жизнеобеспечения не дала остатку воздуха выйти из скафандра.

–У нас львиная доля была из добровольцев, а на Луне мы дрались с профессионалами из военно-космических сил. Да и машины у них были получше. Последний раз на меня навалились двое таких – думал, не уйду. Одному повредил управление, а второй в это время зашёл на контркурс и всадил мне в левую скулу луч. Дальше всё «как надо»: потеря герметичности, причём и кабины, и скафандра. Скафандр пробило осколком. Результат видишь. Еле дотянул до «матки». В общем, я своё отлетал, по-моему. Да я не расстраиваюсь…

–А теперь куда?

–Найду. Инженеры везде нужны. Слышал, на юге Гренландии собираются новый космодром строить? А вокруг него как пить дать будет город. Подамся туда, как только врачи меня «отпустят». Я пока на осмотры хожу два раза в неделю.

Помолчали. Потом Абдулов добавил:

–Ну их. С одной стороны, если с сепаратистами не разобраться до конца, они никогда не успокоятся. С другой – там ведь убивать приходилось…

Я представил себе: сотни километров от ближайшей твёрдой поверхности – лунной, слепящее солнце за светофильтром, дьявольский холод – почти абсолютный ноль – за пластиком кабины. И нелепая гонка по вытянутому эллипсу; пара секунд, чтобы принять решение и, если атака не удалась ни одному из участников, приходится вновь мчаться вокруг Луны в ожидании следующей встречи, может быть, последней для одного… Мне стало не по себе.

–Да ладно, – сказал Абдулов. – Пехоте тяжелей.

Он заметил в углу мою гитару, которой я, по правде сказать, не касался уже месяца два, и взял её со словами «послушай – десантники придумали». В пару секунд подстроив струны, он запел под нехитрый мотив – на три четверти:

Мне этот бой не забыть нипочём –
Смертью пропитан воздух.
А с небосклона бесшумным дождём
Падали звёзды.

Вот снова упала, и я загадал:
Выйти живым из боя.
Зря так поспешно жизнь я связал
С глупой звездою.

Я уж решил – миновала беда
И удалось отвертеться.
Вдруг с неба свалилась шальная звезда –
Прямо под сердце.

Нам говорили: нужна высота,
И не жалеть патроны!
Вон покатилась вторая звезда –
Вам на погоны.

Звезд этих в небе – как рыбы в прудах,
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть, ходил бы тогда
Тоже героем.

Я бы звезду эту сыну отдал
Просто на память.
В небе висит, пропадает звезда –
Некуда падать.(5)

Потом мы начали вспоминать общих знакомых, друзей. Виктор спросил про Шевченко. Я ответил, что Шевченко погиб – убит во время массовых беспорядков в Стамбуле. Помолчали. Потом спросил уже я:

–А про Роуза ничего не слышно?

Абдулов помрачнел:

–В больницу угодил Роуз. Психика не выдержала, нервы. У них там, в Претории, был сущий ад… Он не мог убивать, а приходилось. У нас в космических силах – ладно, а когда выходишь из рукопашной, и весь в крови… причём не поймёшь, где своя, где чужая кровь. Видно, вовремя меня всё же ранили…



Расходились в начале пятого. Я предложил Абдулову переночевать у меня, но он засобирался домой. Тогда я вызвался подвезти его. Он согласился, и я, поднявшись из-за стола, вдруг заметил, что вовсе не чувствую опьянения, несмотря на выпитое нами… На всякий случай я проглотил таблетку нейростимулятора(6) – а вдруг остановит патрульная служба!

Управляя флаером, я опять то и дело косился на экран заднего вида. Улицы были полупустынны, но мне показалось, что опять где-то вдалеке за моей спиной тот же синий флаер, который я видел вечером. Я был уже почти уверен, что нас «ведут», и беспокойно ёрзал в водительском кресле: не хотелось показывать Абдулову, что существует опасность, но подвергать его риску, выдавая неизвестным его адрес, тоже не годилось. Поэтому я нигде не двигался по прямой, а петлял, как испуганный заяц. Кончилось тем, что кружить дольше стало неудобно – Абдулов уже начинал непонимающе поглядывать на меня – и я приземлился на крыше его дома. Синий флаер вроде бы исчез с горизонта, зато вновь появился, когда я полетел обратно. Я несколько раз пробовал от него оторваться, но безрезультатно: проклятый хитин был стёрт, и двигатель не мог выдать полную скорость. Вдобавок машину уже начинало покачивать, и я боялся делать крутые повороты. С грехом пополам я добрался домой.

По правде сказать, я чувствовал себя не в своей тарелке. Я подозревал, что кому-то – хотя бы тем же «кокни», Уолполу, Иогансену (а я уже почти не сомневался, что эти субъекты связаны меж собой) – очень не нравится, что мы добрались до материалов покойного Гемеля, и они теперь на многое пойдут, чтобы нас остановить. С одной стороны, такая перспектива не радовала, с другой – беспокойство «противника» означало, что мы на верной дороге. Очень велик был соблазн позвонить Вадковскому или кому-нибудь из наших, но не хотелось под утро будить людей. Да и потом, я не видел не то что номера того флаера, но даже модели его не знал – мне ведь так и не удалось взглянуть на него вблизи.

Махнув рукой, я повалился на кровать – почти не раздеваясь. На часах – половина шестого, а вставать мне нужно было около семи.



Второе утро шло насмарку. Я встал слегка разбитым, долго плескался под краном, умываясь холодной водой. Немного полегчало.

Я поднялся на крышу в семь двадцать. Пошёл к своему флаеру, доставая на ходу ключи. И тут я увидел его.

Это был мужчина, на вид – лет сорока, с начинающими редеть светлыми волосами. Он сидел, неловко привалившись спиной к вытяжной трубе, и курил. У ног его уже валялось с десяток окурков. При моём появлении он поднялся, бросил непогашенную сигарету и медленно пошёл в мою сторону, как-то неестественно припадая на левую ногу, на ходу копаясь во внутреннем кармане своей новенькой ветровки. Тут только я заметил, что его взгляд жутковато остановился, а на поясе незнакомца висит подозрительная пластиковая коробка. На все раздумья мне оставалось секунды полторы.

В кобуре у меня под мышкой лежал табельный пистолет. Но стрелять по ногам было бесполезно: я не сомневался, что и Теплов, и этот, второй, снабжённые чипом «омега», не чувствовали боли. Неужели мне сейчас придётся стрелять на поражение?

Я остановился – моё время вышло. Я понял это по тому, как на мгновение, словно налетев на стену, встал незнакомец. В следующую секунду в руке у него уже был пистолет – бессознательно рванувшись в сторону, я даже не успел заметить системы. Подсознание спасло мне жизнь: отклонившись, я услышал отвратительный свист пули возле собственного плеча. Он шёл на меня, стреляя на ходу.

Пожалуй, спасло меня то, что я неделю назад на «пять» сдал зачёт по стрельбе. Вырвав свой пистолет, я рухнул на остывший пластик крыши, скрывшись от него за одной из труб. В следующее мгновение по трубе гулко щёлкнули две пули. Приподнявшись, я выстрелил в ответ. Пуля вошла в пластик у ног незнакомца, но он продолжал идти прямо на меня. Было что-то страшное в механической размеренности его движений. Мне захотелось крикнуть, как в кошмарном сне, когда не слышишь своего голоса и все движения медлительны до предела.

Я понял, что дольше оставаться на одном месте нельзя: мой противник обойдёт меня по кругу и всадит мне пулю в спину. Выкатившись из своего укрытия, я несколько раз выстрелил, поймав на мушку коробку на его поясе.

Не знаю, как прошли пули, но по меньшей мере одна из них спасла мне жизнь. Мой противник дёрнулся и на миг отступил назад. По его телу прошла крупная судорога, а потом он повалился навзничь, жутко сгибаясь во всех суставах, словно марионетка, ниточки которой бросил её хозяин.

Поднявшись на ноги, я подошёл к нему. Он лежал, мертвенно скалясь, глаза остекленели. Мне стало не по себе: неужели я убил его? Коснувшись его шеи, я с облегчением почувствовал под пальцами тоненькую нить пульса.

Первым делом я набрал на своём браслете номер «скорой»:

–Экипаж на Достоевского, двенадцать. На крыше… Поражение мозга.

Потом я позвонил Вадковскому. Он приехал одновременно со «скорой», и их флаеры чуть не столкнулись, потому что Марьян не уступил белому с красной полосой медицинскому флаеру воздушную трассу.

Всё, что помню из последовавшего за этим – это как незнакомца укладывали на носилки. Да ещё голос Марьяна:

–Эжен, тебя самого зацепило.

Только сейчас я заметил, что весь мой левый рукав в крови.



Рана моя, к счастью, оказалась не опасной и даже не мешала двигать рукой. Врач «скорой» перевязал мою руку – пуля прошла навылет. Я порывался поехать в отделение, но Марьян отправил меня домой.

Уже у себя в квартире я вдруг представил себя на месте своего противника: не испытывая ко мне ни на йоту ненависти, даже не зная меня, он – орудие в чужих руках – должен был убить. Мне стало по-настоящему страшно. Не за себя, нет. Просто… А если бы мне – под действием чипа – пришлось бы стрелять в Марьяна, в Славейкова, в своего закадычного друга Виктора Абдулова или даже в совсем мне незнакомого человека, может быть, старика или ребёнка?

К вечеру позвонил Вадковский: на выезде из города задержали Франца Иогансена. Он уже признался, что втайне от доктора Гемеля имплантировал в своей лаборатории двоим чипы из партии «омега». Иогансен заявил, что должен был продолжить эту «работу», но Гемель заподозрил неладное. В убийстве доктора Иогансен пока не сознался, но он вряд ли отвертится, по-моему. Вдобавок он указал на связного, который передавал ему распоряжения от Уолпола – цепочка подтвердилась.

Через неделю был арестован сам Дэвид Уолпол.

Казалось бы, теперь я могу быть спокоен – хотя бы на некоторое время. Но не тут-то было.

У меня на душе тревожно. Ведь злосчастная база данных военных проектов погибла – дала сбой, когда во всём городе скакнуло напряжение питания… Рабочей копии не оказалось и у Уолпола. Теперь неизвестно даже точное число выпущенных чипов, не говоря уже о том, кто может иметь к ним доступ и были ли всё же испытания на людях. Жуть берёт при мысли, что каждый, кому в ходе испытаний установили такой чип, может оказаться послушной воле «хозяина» и почти что неуязвимой машиной для убийства. А кроме этих проклятых чипов на земном шаре ещё остаётся и атомное оружие, и химическое, и бактериологическое – не так много, но вполне достаточно, чтобы уничтожить население одного из континентов.

Или вот, хотя бы: позавчера в своей лаборатории в Монтгомери, штат Алабама, был найден мёртвым профессор Леонидзе. До пакта он разрабатывал военный проект – передача энергии взрыва на расстояние с помощью радиоволн. От такого оружия не было бы спасения. Часть бумаг убитого пропала…

И теперь я вряд ли скоро найду спокойствие. Ибо всё, что человек создаёт, можно использовать и во благо, и во зло. Даже старинный топор, изобретение каменного века, можно использовать для созидания, строя терема без единого гвоздя, а можно – для разрушения, кроша им черепа своих врагов.

Похоже, я всё же ошибался: Четвёртый отдел ещё рановато закрывать. Он исчезнет, пожалуй, лишь тогда, когда каждый землянин будет предпочитать созидание разрушению в любой его форме. Но тогда и всё наше Управление, к тому моменту уже ставшее архаичным, как каменный топор, можно будет наконец-то распустить. Потому что тогда страшнее Планетарного Суда будет суд собственной совести и осуждение тех, кто вокруг тебя. А аббревиатура УМБ к тому времени, вероятно, останется лишь в учебниках истории. Да ещё в приключенческих фильмах о похождениях разудалых сыщиков-героев.

23.03.2007

Примечания:
1)УМБ – Управление мировой безопасности, организация, в которую входят и Четвёртый отдел (особо важные дела, в том числе терроризм и организованная преступность), и Криминальная полиция (рядовые дела, замещает функции министерств внутренних дел в странах Земной Федерации).
2)Имеется в виду Уголовный кодекс Земли (принят в 2368 году).
3)СТВ – стереотелевидение, система передачи на расстояние цветных объёмных изображений и звука высокого качества.
4)Отделение экономической безопасности.
5)Стихи В. Высоцкого.
6)Средство, повышающее скорость реакции нервной системы на внешний раздражитель.