Предтечи Зверя гл. 4

Глава 4

Вечером, заглянув в неожиданно ярко – голубые глаза добрейшего Василия Ивановича, он, не осмеливаясь командовать, попросил: « Выпишите меня, пожалуйста, завтра».
- Но мы же с вами. Юноша, договорились…- начал профессор.
- Но доктор… Я уже почти здоров. Мне нечего здесь делать… Мне пора домой. Мне надо в школу, - просительно, но твердо ввинчивал он в глаза врачу свои желания.
- Нет, каков наглец! - прокомментировал мнение больного профессор, обращаясь одновременно и к молодым людям в халатах, и к Хоме. - А впрочем…
- Надо, профессор, надо, - подыскивая убедительные слова, продолжил Максим. Вы завтра утром поймете, что надо.
- Вы наглец, молодой человек. Вот с каким контингентом приходится работать – вновь обратился он к сопровождающим его лицам. Только-только очухаются, а уже командуют. Впрочем, динамика выздоровления очень впечатляющая. Да я вам потом в кабинете расскажу и об этом случае. А это – наш Хома, наша гордость, наш уникум. Я его сейчас бегло осмотрю. Как вам известно, более тщательные у нас утренние обходы. А этот - больше всего ради вас. Прессу мы все уважаем.
- Журналисты, – похолодел Максим. Надо же было ему перед прессой. А если бы профессор…. Или он бы не те слова нашел… . Гоняйся потом за каждым, чтобы забыли. Но все-таки надо быть осторожным. А я и был… Довольный собой, подросток с улыбкой наблюдал, как доктор тормошит Хому, одновременно давая осторожные комментарии для прессы.
- Теперь ты звезда, – обратился он к Хоме, когда посетители ушли. Будешь в газетах. Больше, конечно, о профессоре, но и о тебе не забудут.
- А о тебе?
- Мой случай не уникальный. Даже не вспомнят – пожал плечами Максим.
- А тебя завтра выпишут?
- Хотелось бы.
- Значит, выпишут. Профессор, он, наверное, тебе, как тот шпак, - пробурчал Хома, гася свет и отворачиваясь к стене.
- Что-то понял, – решил Максим, сладко зевая. Но предчувствия новых встреч, новых возможностей и новой жизни были столь сладки, что он отогнал мыслишку о Хоме.
- Да ну его, - решил юноша, засыпая. Сейчас ему грезились таинственные подвиги, и всяческие романтические способы применения своих новых дарований. Очень некстати оказался под рукой «Монте Кристо». А, может, и вовремя? Черт его знает, что натворил бы подросток, и какие скандалы разразились бы, если бы вместо этой книги кто-нибудь подсунул ему «Эммануэль».
- Ну что же, пора. Думаю, залеживаться тебе не следует. Динамика исключительно положительная. Пора… - профессор тяжело вздохнул. Пора, - повторил он. - Отцу я позвонил, так что прощайся.
- До свидания, профессор, спасибо вам, - начал Максим.
- Да нет, - рассмеялся Василий Иванович. Не со мной. С новыми знакомыми, с друзьями, так с казать, по несчастью, с обслуживающим персоналом. А мы с тобой попрощаемся попозже. Когда тебя забирать приедут. А вас, молодой человек, порошу в кабинет, - кивнул Хоме профессор и, ссутулившись, вышел из палаты.
- Чего это он? – поинтересовался Макс, когда из палаты вышел и Хома.
- А, все эта пресса. Вчера приходили, видел? Он перед ними бисер метал, а они…. Там, в четвертой палате, - очень тяжелый. Тоже профессор оперировал. Половину мозгов удалять пришлось. Так он – родственничек одного из этих журналистов. Ну вот, тот и говорит в конце интервью: «По какой таксе Вы эти чудеса устраиваете? Вот за Богдановича Вам что, не доплатили? При одинаковых травмах, одна уже ходит, а он – в всё без сознания?» Ну что тут ответишь?
- Ну, что время не пришло.
  - Нет, наш В.И. врать не будет, - с гордостью отвергла эти предложения Светлана, заканчивая утреннюю уборку. А ты, вот, выписываешься.
- Ну…
- Счастливо тебе – привычно пожелала медсестра и выскочила передавать смену.
- Не знает и ничего не помнит, - понял подросток. Это радовало, но и вызывало грусть. Он тут такое сделал… и никто не ценит. Не знают. Думают, профессор. Сердце на мгновенье обожгла ревность, но сейчас же уступила место здравому смыслу. Никто ничего не знает. Сам хотел этого. Профессор… хороший добрый старик. И такие операции! А сейчас – на тебе. Не верят. Он вспомнил согбенную спину профессора, вспомнил, каким счастливым майским жуком он влетал, когда дела больных шли на поправку.
- Отблагодарить? – пришла вдруг в голову мысль. А почему бы и нет? Силенок хватает. Напоследок? Один разочек, - уговаривал он себя, ежась от воспоминаний о боли. Потом на солнышко. Ну, решайся. Обругав себя трусом и решившись, Макс быстро прошмыгнул в соседнюю палату. Она ничем не отличалась от его палаты номер три – разве что два тяжелых неподвижных тела с забинтованными головами издавали пренеприятнейшие запахи. Видимо, после ночи до них у медсестер все еще не дошли руки. Но думать о причинах и последствиях было некогда. Максим протянул ладони сразу над обоими. (Дуплетом - пронеслась и сразу где-то спряталась шальная мысль). Теперь он больше знал, что и как следует делать. Мысленно он проник в мозги каждого и увидел похожие на ранее виденные повреждения – черную опухоль у одного и знакомую черную пропасть у другого. «Вырезали у этого» – понял он про несчастного с пропастью. Это он – родственничек. Но второй… Он же не виноват, что нет в родне журналистов. Ладно, обоих. Времени, конечно, для полного излечения мало. Ну, хоть полпути к выздоровлению. Но могу же помочь! Ну, должен, если могу! И появились уже знакомые лучи, и пришла уже знакомая боль…
Возвращавшийся с осмотра Хома подхватил стоящего в коридоре соседа и заволок его в палату.
- Что с тобой? Опять? Где? – задавал он вопросы, тормоша соседа. Ты это, не отрубайся. Чего тебе?
- Солнца. На двор…
- Я помогу. Ты только не отрубайся, - повторил второй юноша, поднимая Макса с кровати.
- Ну вот, тяжело отдуваясь, усадил Хома своего знакомого на скамейку. Последние два пролета лестницы он практически нес Максима на руках.
- Спасибо, – прошептал беспокойный сосед, подаваясь вперед и вверх, к лучам солнца.
- "Спасибо", - пробурчал своему спасителю Хома. - Нашел время. Скоро батька приедет. А ты что вытворяешь?
- Пока приедет, я оклемаюсь. Мне главное - солнышко. И – покой, попросил Макс, не вдаваясь в подробности.
- Ладно, отдыхай, я отойду, – обиженно ответил подросток и резко рванулся внутрь здания.
Макс не отреагировал. Он был измучен и опустошен. И как они делают это с толпами? – подумал он о великих целителях. Может, какое обезболивающее принимают? Он вдруг улыбнулся этой мысли, а затем оцепенел, впитывая в себя солнечные лучи. «Вот что чувствует аккумулятор при подзарядке», – решил он.
Хома в это время сидел в палате, ожидая развития событий. Но было тихо. Не выдержав, он пошел в соседнюю палату. Таинственный сосед выходил отсюда, выходил никакой, как тогда, когда лечил (лечил?) его. Значит, вот-вот начнется. Он еще брезгливо смотрел на этих «живых трупов», когда один из них зашевелился, попробовал приподняться, затем гнусным голосом заныл: «Сестра, утку!». После повторения этого призыва в палату ворвалась медсестра – та самая красавица, с которой о чем-то шептался ее сосед. Она машинально подложила под больного заказанную посудину, затем всплеснула руками и выскочила вон. Звать профессора – понял Хома.
- Где я? – спросил вдруг второй больной.
- Ну, началось, - понял Хома и, ответив вопрошающему, что тот на поле чудес, решил ретироваться. В коридоре он столкнулся с офицером и его дочкой. И хотя подросток, как и все местные, недолюбливал «белую кость», мужик был такой счастливый, а идущая под руку девчонка так радостно улыбалась, что юноша широко улыбнулся им в ответ и кинулся во двор.
- Там началось, – обратился он к Максиму и осекся. Недавно, словно тряпка, расслабленный бессильный мальчишка, теперь излучал здоровье и угощал невесть откуда взятыми червями чету скворцов. При появлении незнакомца птицы спорхнули с руки кормильца, и, умастившись на самой нижней ветке ближайшего каштана, стали ожидать продолжения трапезы.
- Круто! - односложно отозвался на увиденное Хома. А черви откуда? Тоже позвал к себе? Как птичку?
- Да нет! После дождя повыползали. Сами. Представив себе картинку, как он зовет червей, и они ползут на угощение к скворцам, подросток весело рассмеялся. Неожиданно также рассеялся и Хома, но что он представил, осталось неизвестным.
- Там, это. Началось. В соседней палате начали выздоравливать.
- Уже?- вырвалось у Максима.
- Да, а что? Пойдем, посмотрим, как профессор метаться будет.
- А, - сосед равнодушно махнул рукой. - Неинтересно. Только мешать будем.
- Я тебе помогу.
- Мне? Спасибо не надо. Уже очухался. Это так, временная слабость была. И, глядя на сомневающуюся физиономию Хомы, предложил: – Хочешь на локотки?
Через несколько минут, после того, как Максим трижды одолел противника, Хома, наконец, решился.
- Вот, возьми,- сказал он, снимая с шеи и протягивая своему спасителю довольно массивный золотой крест.
- Ты что, зачем? – отверг Макс этот подарок.
- Послушай. Я редко прошу. А сейчас, видишь, прошу. Возьми. И носи на память. Можешь потом не носить, но хоть сейчас. Хоть немного. Нагнись.
Максим покорился каким-то жалобным ноткам в этой просьбе и наклонился. Тёплый крестик пощекотал грудь и мирно повис среди прорезающейся поросли. Подаривший его юноша пристально, чего-то ожидая, смотрел на крест, затем на товарища, затем – опять на крест.
- Значит, чистый, облегченно вздохнул он.
- Ты о чем?
- Да так. Носи. Он твой.
- Но мне нечего подарить тебе в ответ.
- Ты мне уже подарил, - ответил Хома, обнял Макса и сейчас же, устыдившись своей «немужской» слабости, кинулся назад в больницу.
- Знает, подумал Макс, оставшись один. Придется и ему в глаза заглянуть. Хотя проявленная благодарность и тронула, он испугался, что сосед все-таки разболтает о том, что узнал. Не по-детски озабоченно вздохнув, он докормил вновь умастившихся на руке скворцов, посоветовал им пастись дальше самим и пошел паковаться.
Выписка прошла без особых эмоций. Профессор, растерянный от новых удач в лечении, рекомендовал душевного спокойствия и спокойствия вообще, сообщил, что в школу все-таки следует пойти, но если будет тяжело даваться - он сможет освободить Макса от посещений. «Все равно выведут по среднему». Выписав каких- то порошков и пилюль, он приказал явиться под наблюдение своего участкового врача, рассеянно выслушал благодарность Белого-старшего, после чего распрощался с Белыми обоими. Больше их в больнице ничего не держало. Болтушку сменила строгая Марина, холодно принявшая от Максимова отца коробку конфет. Самому же подросту многозначительно шепнула, что "должничка" все равно найдет. Хома куда-то исчез, с остальными Макс познакомиться не успел. Уже не удерживало решительно ничего. И только при переодевании в цивильную одежду возникла некоторая проблема. Джинсы, рубашка, кофта мало того, что свободно болтались, были решительно коротки – руки и ноги выглядывали на добрую треть.
- Ну, ты, сынок, и дал! Вот это вытянулся, – с удивлением объяснил эту странность отец. И действительно, стоя рядом с отцом, Максим с радостью осознал – вырос. Если сейчас одеть комбез – и на аэродром, то ни у кого и вопросов не будет.
- А он у тебя длинный, – констатировал подошедший к машине Пушкарев. Теперь, когда офицер Белый стал Героем и ему, по мнению многих, светила генеральская должность в столице, начальствующий состав начал принимать вчерашнего рядового летчика за равного. Вот и сегодня, узнав о том, что Белому надо ехать забирать сына, Пушкарев вновь предложил ехать вместе на его машине – тому все равно надо было проведать семью.
Максим односложно поздоровался и устроился на заднее сидение. Мужчины сели спереди.
- Как Анюта?- поинтересовался Белый - отец.
- Спасибо. С каждым днем лучше. В школу, конечно, в отличие от твоего, не успеет. Ну, за лето, думаю, наверстает.
- А Надюша?
- Тоже поправляется. Ей главное лекарство – Анютино самочувствие. Хотя сам понимаешь, инсульт – не шутка.
- Да… - вздохнул пассажир, они помолчали, а затем перешли к разговорам на служебные темы.
- Кстати, – обратился вдруг Пушкарев к юноше. - Ты не скажешь, кто с тобой в палате лежал?
- Парень один. Хома зовут.
- Хома? Мм-да… . Странно. А фамилия? Он кто такой вообще и откуда?
- Не знаю. Он мало разговаривал. У него долго голова болела.
- А чего он тебя заинтересовал? – полюбопытствовал его отец.
- Да меня кроме моих сейчас ничего особенно не интересует. Сам понимаешь. Анюта почему-то заинтересовалась. Узнай, да узнай, кто здесь из мальчишек лежит. Я ей говорю: «Брось глупости, какие еще мальчишки?» а она за своё. Про твоего рассказал, а она: "Кто ещё?" Вот и узнаю. Да ладно, спрошу у врача.
Такое «неблагодарное» поведение девушки больно укололо Макса. В свое время он смалодушничал и не приказал Анюте забыть про его целительные посещения. И вот вам, пожалуйста: чуть в себя пришла – и других пацанов ей подавай. Потом он вспомнил, что за всей этой кутерьмой не успел заглянуть в глаза Хоме, но мысленно махнул на все рукой и уставился в окно.
В действительности все было не так. Пушкарёва не была неблагодарной. По крайней мере – не в этом случае. Она запомнила оба посещения каким-то юношей. И не догадывалась – просто знала, что обязана жизнью далеко не профессору, а исцелением – не профессору вообще. Но помнила только невысокий силуэт, мягкий голос и яркие лучи, проникающие в самые глубины души («мозгов – не так романтично»). И она, едва начав говорить, стала разузнавать у отца, кто из мальчиков здесь лечится.
-Видел сына Белого. Когда к тебе шёл, ну, когда ты выздоравливать начала, столкнулся.
- И что? - напряглась Анюта.
- Ничего, пожал плечами отец. Его как раз медсестра из туалета выволакивала.
- Выволакивала? – разочарованно переспросила девушка.
- Ну, вела. Слабый он совсем.
-А ещё? – потеряла к Максиму всякий интерес Анюта.
- Не знаю. Да и зачем тебе? Уж здесь- то без них можно обойтись? И так вон, довели.
- Не надо, папочка. Я ничего не буду. Честное – пречестное. Ты только узнай.
Вот поэтому теперь Пушкарёв мимоходом и наводил справки о Хоме. Не зная всего этого, Максим обиженно молчал, рассматривая здания и узенькие улочки древнего города.
- А правда, что на месте больницы раньше был замок? – спросил он, вспомнив разговор с Хомой и винтовые лестницы.
- Очень может быть. По архитектуре похоже. Только не замок, а дворец под замок, - ответил отец. - Вот у нас, на родине, Радзивилов замок вообще под санаторий отвели. Очень интересно.
- В Питере на каменном острове тоже чей-то дворец под наш санаторий заняли. Тоже очень интересно, – дополнил Пушкарёв, и разговор перешел на достопримечательности Северной Пальмиры.
- Давай прорвемся в этом году? – обернулся к Максиму отец.
- Я вроде на море собирался.
- Ну, каникулы у тебя длинные, можешь и туда и туда.
- Счастливая пора, - прокомментировал Пушкарёв. Только сами дети не ценят. Мне тоже придется своих в санаторий, - заметил он вздохнув. Они вырвались, наконец, с узеньких улиц, миновали дымные предместья и помчались по усаженной фруктовыми деревьями дороге. Весна решительно брала своё. На горизонте зеленели горы, уже полностью освободившиеся от снега. Скрашивались нежными листочками ветви деревьев. Вовсю отливала изумрудом на солнце первая травка на полях. Рассеянно глядя на мелькающую зелень, Максим думал о происшедшем. Если это не чудесный сон и не бред, то что же? И что его ждет впереди? И как пользоваться этим даром? Дарами, - поправился он, вспомнив и гипнотические опыты.
«Будет день, будет и пища», - решил он, и когда сквозь стекло пробились солнечные лучи, подставил им лицо и блаженно задремал. Больничная эпопея закончилась.