Воспоминания одной собаки

«Бр-р. Холодно. Аж до костей пробрало. Чересчур в Москве холодно зимой. Тем более для того, кто живёт где попало, вроде меня… Я – бездомный пёс. Ну, конечно, не в полном смысле этого слова “бездомный”, а так, скажем, без определённого места жительства. У меня есть излюбленные, почти что родные места в городе. Например, Павелецкий вокзал. Или Киевский. Там грязно, людно, суетно, там никому до меня нет дела. Зато в изобилие имеется легкодоступная еда: множество объедков усеивают эти благодатные площади, давая пропитание, радость и надежду обездоленным.

 Но больше всего я люблю метро. Да, именно люблю. Удивляться тут нечему: метро – это благодать, это манна небесна, это буквально всё для тех, у кого ничего нет. Метро… - оно ведь для всех. Всегда тепло. Я бы наверное не пережил свою первую зиму, если бы не прятался в нём от морозов. –30 °C, неужели бы выжил?! Как же я люблю часов в 11, когда вечерний час пик спадёт окончательно, лечь на полу в вагоне и разглядывать пассажиров. Вид у меня смиренный, тишайший. Я, по возможности, принимаю жалостливое, подобострастное выражение морды – чтобы меня не прогнали. Но оставляю при этом некоторое самоуважение, даже самоуверенность. Это необходимо. Слишком много жалости превратиться в брезгливость, а ведь для меня это тоже хуже некуда. Непереносимо. Нет, дело не в дешёвом позёрстве, не в надуманной гордости, а в том, что это напрямую скажется на количестве пищи, объедков, подачек. Ведь псина, к которой нельзя подойти, не испытывая при этом брезгливого отвращения, будет есть крайне редко. Почти что никогда. О, тут много хитростей, много тонкостей. На моей морде изощрённый баланс полувыражеий и получувств. Я бережно, расчётливо храню остатки изображения собственного достоинства.

Казалось бы, как это можно соединить самоуничижение и самоуверенность в рамках одной морды, в пределах одной собаки – но я делаю это не хуже заправской звезды провинциального театра. Я бы даже сказал, что по-другому и не бывает. Если броситься в какую-либо из этих двух крайностей буквально умрёшь с голоду. А у меня ведь и так видны рёбра: я сижу на строжайшей диете – ем практически всё, но исключительно редко.
О, добрые люди! Я так признателен, так обязан им. Они часто подкармливают меня. Неужели, я им нравлюсь?! Природный цвет шкуры у меня белый, быть может, я даже альбинос, но жизнь на улице сделала мою шерсть грязной, серой. Окрас у меня и в самом деле неважный. Но, что поделать – виной тому обстоятельства.

Иногда мне кажется, а порой я в этом даже совершенно уверен, что меня и зачали-то, и произвели на электрический свет в метро. Случилось это прошлой зимой, а родился я в марте. Метро дало мне жизнь, а потом и помогло сохранить её. Из-за того, что я родился в самом начале весны, я бездомен. Дело вот в чём: летом, когда я был прелестным, очаровательным маленьким щеночком, я легко мог бы найти себе дом. В городе живёт 15 миллионов человек. В метро каждый день бывает 8 миллионов – я услышал это однажды ночью, став невольным свидетелем одного довольно занимательного разговора двух уборщиц о том, сколько грязи и мусора им приходится убирать каждый день. Но что мне эти миллионы?! 1-0-0-0-0-0-0ы – я не в ладах с цифрами. Что стоило бы мне тогда подойти, подползти к одному из этих миллионов, лучше всего к ребёнку, к девочке, и жалобно-жалобно посмотреть в её детские глаза своими щенячьими глазками-пуговками. И, приветливо тявкнуть, и замахать хвостиком, и завизжать, и лизнуть руку… Неужели её сердечко не растаяло бы? А если нет, - то другое, третье?.. Я смог бы найти дом. Но… тогда я был слишком молод. Слишком щенявым - мне было всего 5-6 месяцев. Я наслаждался жизнью, свободой, летом, теплом, запахами города, деревьями, травами; я упивался миром. Еды хватало – я веселился, резвился, радовался и... рос. Да рос, дни неслись чередой, я не чувствовал их, времени не было. Недели, месяцы – всё мимо. Ах, если б кто-нибудь во время рассказал мне… Ведь собаки растут стремительно, быстро, необыкновенно скоро. А люди – любят маленьких, миленьких, беззащитненьких, тщедушненьких, пусть и грязненьких щенят и бояться бездомных, взрослых псов, даже если на морде, ценной неимоверных усилий и ежедневных упражнений им и удаётся изобразить смирения пополам с самоуважением.

Моё тело выросло быстрее моей головы, моего собачьего разума. Когда я спохватился, было уже поздно. Это было в самом конце октября. Начинало холодать, ночью было уже –5, -10 °C. Нужен был дом. К тому времени я уже вырос, никто из нормальных людей не стал бы брать меня к себе. Зачем?! К детям я теперь даже и подходить-то не пытался – чтобы не испугались, чтобы не восприняли попытку подружиться как агрессию. Взрослые люди смотрели на меня с безразличием, с жалостью, с недоумением, со скукой, с неприязнью, со злобой – с чем угодно, но только не с желанием взять к себе домой и, я так боюсь пролаять это слово, приручить меня. Я знал это лучше, чем кто бы то ни было. Я был никому не нужен. Никому из этих бесчисленных миллионов. Ни единой душе. А ведь мне нужно было есть, хотя бы через день. Нужно было тепло. Нужна была любовь. Большую часть дня я бродил по помойкам, в поисках пищи.

В одну из ночей, проведённых на Гоголевском бульваре, я промёрз особенно сильно, буквально до костей. К утру я вышел из щенячьего возраста, поумнел и отморозил заднюю левую лапу. Слава Богу, ничего серьёзного, это было в начале ноября и холода были ещё не такими сильными. Несколько дней я ковылял на трёх лапах. Хуже всего был испуг, страх, ощущение леденящего ужаса от сознания того, что будь обморожение хоть чуть-чуть посерьёзней, я бы не выжил. Сдох бы, буквально, как собака. Причём на первом же году жизни.

Через несколько дней лапа прошла, и я снова смог ходить нормально. Теперь только в сильный холод или при резкой смене погоды она начинает у меня немного побаливать, ныть, напоминания мне о той ночи на бульваре и о вечной близости смерти для бездомной собаки. Страх остался, по-видимому, навсегда. Даже и теперь, когда я еду в тёплом, уютном вагоне метро, мне страшно. Мне часто бывает страшно, может быть от одиночества?..
Худющий я стал под конец зимы – не передать. Даже самому как-то неловко: из среднего веса я скатился в полусредний, а затем и в лёгкий. Узнал сколько у меня рёбер и как именно они выглядят. Но до голодной смерти не доходило, близко даже не было. Хотя есть удавалось далеко не каждый день.

Много сил давало метро. Я научился проникать туда с утренним час-пиком. За вход ни разу не заплатил. Делал я это так: терпеливо, долго выжидал подходящего момента - время у меня было – людей не должно было быть ни слишком много, чтобы не затолкали, ни слишком мало – чтобы не привлечь к себе ненужного внимания. Следовало, по возможности, оставаться незамеченным как контролёрами, так и с милицией. У меня получалось проделывать этот трюк виртуозно – не зря же я был рождён в метро! Оно будто бы само помогало мне, втягивало меня в себя. В вагоны, на станции, в переходы к людям, к теплу, к еде! Это была неизменная рука помощи.

Ориентируюсь я в метро прекрасно. Не хуже любого коренного москвича. Станции я различаю по запаху. В московском метро одинаковых нет. У каждой станции есть свой запах. Библиотека имени Ленина, например, пахнет сосисками. Не знаю, почему так, может быть причиной тому киоск с фастфудом, который торгует съестным в вестибюле, но запах стойкий, внятный, приятный, дразнящий, пленительный.

Однажды, под самый Новый Год мне даже перепала одна сосиска – добрый и несколько нетрезвый человек угостил меня. Он бросил мне недоеденный Хот-дог (и кто только придумал это ужасное название?) и сказал мне: «Ну, пусть и у тебя, собака, будет праздник». Это был действительно настоящий праздник. Сосиска оказалась превосходной. Может быть, именно поэтому мне кажется, что эта станция пахнет именно так?? Охотный Ряд пахнет книгами и духами, Парк Культуры – рвотой. Вдруг в этом виноват писатель Горький? Клянусь, но запах этой тошноты я ощущаю даже на другом конце города! Чеховская пахнет цветами, Китай-Город – чебуреками с пивом.

Словом, каждая, каждая станция имеет свой собственный, неповторимый аромат. Каждая из 150 мне знакома в той или иной степени, разумеется, но достаточно, чтобы в метро я ориентировался великолепно. Только бы давали ещё сосиски! Но Новый Год, как говорится, чаще… Я с нетерпеньем жду весны, она уже скоро. Лето. Тепло. Лишь бы пережить первую зиму. Быть может, я вступлю в стаю, найду себе подругу… Вольная жизнь имеет, конечно же, и свои преимущества: кастрировать меня будет не так-то просто, как домашнего, изнеженного пса, который сидит в тепле и питается собачьим кормом. Избалованные, отупевшие создания! Но ест он 2 раза в день, а я – раз в 2 дня. У него есть ошейник – мечта… Чистая шерсть, без блох. Эх, да что там говорить – время безнадёжно упущено. Щенком мне никогда уже не стать…

Я лежу на полу вагона и засыпаю под размеренный стук колёс. Люди не обращают на меня никакого внимания, просто садятся немного поодаль, места есть. Сегодня мне очень повезло: я нашёл куриную косточку в помойке и теперь мирно догладываю её на полу. Вид у меня смиренный, тишайший. При этом, само собой, с чувством собственного достоинства. Всё, как и должно быть. Поезд едет вперёд, останавливается и едет снова. Пассажиры заходят, смотрят на меня, отпускают пару ничего не значащих слов о моей худобе, грязной шерсти и грустной морде, и тут же расходятся по вагону, забывая о моём существовании. Выходят. Мне хорошо. Тепло. Спокойно. Уютно. Что такое?! Запах розы?.. Или это пахнет свежее мясо? От голода нюх обостряется настолько, что я начинаю везде чувствовать запах мяса… Подхожу. Нюхаю. Роза. Приятно, но совершенно бесполезно. Хозяин цветка лениво смотрит на меня и отворачивается. Возвращаюсь на пол. Поезд едет. Эх, если б кто меня приручил!