Призрачные тайны 9-10

Глава IX

Мэг в нерешительности остановилась перед открытой летней площадкой кафе «Прокопе». Несколько секунд она осматривалась, пока не заметила под одним из зонтов приветливо улыбающуюся мадам Арвиль.
– Добрый день, мадам, – поздоровалась она, присаживаясь за столик. – Я принесла письма, как обещала.
Появление в театре элегантной молодой женщины с запиской от Кристины удивило и обрадовало Мэг. Виконт де Шаньи практически сразу после свадьбы резко выказал свое неудовольствие по поводу общения супруги с ее бывшим театральным окружением. Сначала Мэг несколько раз навестила Кристину, но вскоре их встречи прекратились. У труппы возникло множество проблем в связи с поиском других помещений для работы и проживания, так как ремонт Гранд Опера грозил растянуться на длительный и неопределенный срок. К счастью, к началу этого лета артисты смогли вернуться в почти восстановленный театр, дирекция планировала открытие сезона на сентябрь.
– Здравствуйте, Мэг. Зовите меня просто Жюли. Какое вы будете мороженое?
Молодая балерина смутилась. Цены в старинном итальянском кафе возле театра Мольера не соответствовали возможностям жалования рядовой танцовщицы. Да и строгая диета исключала употребление мороженого. Но иногда так хочется нарушить все правила…
– Мэг, мне будет очень приятно угостить вас. Ведь это я позвала вас сюда.
– Шоколадное, – отбросив сомнения, сказала Мэг.
Действительно, средства подруги виконтессы де Шаньи, вероятно, позволяют мадам лакомиться «ледяной неаполитанкой» и прочими кулинарными изысками так часто, как она того пожелает. А диета… ну, что ж… постоит лишних полчаса у станка.
Жюли уже делала заказ подоспевшему гарсону. Себе Жюли попросила принести стакан вишневого морса.
– Вот, – Мэг вытащила из ридикюля толстый обернутый плотной серой бумагой и перетянутый белой атласной лентой сверток. – Надеюсь, мама не заметит, что я открывала ее шкатулку.
Мэг не сразу решилась удовлетворить просьбу мадам Арвиль, она привыкла слушаться мать и не имела привычки рыться в ее вещах. Но тайна Призрака Оперы до сих пор будоражила ее воображение. В их первую встречу Жюли, удовлетворив любопытство девушки, касающееся новой жизни Кристины, долго расспрашивала Мэг о слухах, ходивших в опере еще до переезда в новое здание, о страшных рассказах покойного Жозефа Буке, любившего пугать молоденьких хористок и балерин мрачными историями о встречах с молчаливым и ужасным Духом Оперы.
Прежде чем развязать ленту, Жюли внимательно присмотрелась к небольшому бантику и длине оставшихся свободных концов: аккуратные люди бывают очень придирчивы к мелочам, а ей не хотелось подводить милую Мэг. Официант принес морс и мороженое. Балерина, едва не жмурясь, принялась отколупывать крошечный кусочек твердого как скала и соблазнительного как чужой секрет лакомства. Жюли осторожно развязала сверток. Она не слишком удивилась, обнаружив на самом верху пачки разнородных бумаг и конвертов свернутую вырезку из газетной статьи: сообщение о скелете с деформированным черепом. Значит, мадам Жири также оплакала несчастного, нашедшего свой ужасный конец в катакомбах.
Жюли перевернула пачку, решив начать изучение с ранних посланий. Это были кое-как нацарапанные коротенькие записки без обращения и подписи, сделанные на обрывках нотных листов, театральных программок и даже клочках газетной бумаги. Многое уже просто нельзя было разобрать, так как автор посланий пользовался для писания всем, что под руку попадется: углем, графитом, сангиной. Более читабельны оказались записки, написанные плохого качества, сильно выцветшими чернилами. Почерк был маловыработанным, детским; на одно слово приходилось по две-три орфографические ошибки, пунктуация практически отсутствовала. От содержания этих писем Жюли пробрал мелкий озноб. В одной из записок говорилось: «Мне холодно не могу согреться достал одеяло оно с дырками…». В другой: «Поймал крысенка он такой смешной…». Развернув довольно большой обрывок театральной афиши, Жюли с трудом сдержала слезы. Примитивный детский рисунок изображал упрощенную человеческую фигурку (ее трудно было назвать женской) в короткой пышной юбке с расставленными в стороны ручками-палочками и поднятой палочкой-ножкой. Подпись под рисунком гласила: «Ты так танцуешь». После множества подобных записок и чуть более реалистичных рисунков Жюли нашла половину листа почтовой бумаги, где красными чернилами уже более уверенной, но, несомненно, той же самой рукой были выведены три слова: «Я его убью», а в качестве подписи нарисована скрученная в петлю удавка.
Следующее послание было вложено в конверт. Его содержание произвело на Жюли едва ли не большее впечатление, чем предыдущая записка с угрозой, но уже совершенно по иным основаниям. Рука была та же, и письмо содержало множество ошибок и помарок, но стиль изложения резко изменился.
«Дорогая Франсуаза, я много лет не писал вам. Я не забыл вашу доброту. И в память о вашем теплом отношении обещаю никогда больше не огорчать вас. Я знаю, ваше чистое сердце простит, и вы не откажете мне в помощи…» Письмо было подписано «ПО». Речь, видимо, шла о передаче требований дирекции театра: некий другой конверт должен был попасть на стол в кабинете господина Лефевра. Но подробности своих намерений Призрак в письме не раскрывал. Дальнейшая переписка шла достаточно интенсивно: в связке оказалось не менее тридцати посланий в конвертах, все они были составлены в довольно-таки обтекаемых выражениях, не позволявших в случае чего обвинить мадам Жири в причастности к шантажу и вымогательству.
Жюли заметила, что Мэг справилась с порцией мороженого и явно с большим трудом удержалась от соблазна облизать вазочку.
– Я скоро закончу, – пообещала мадам Арвиль девушке.
Она быстро открывала конверт за конвертом, мельком проглядывала содержание писем и вкладывала их обратно. Пачка почти закончилась, когда внимание Жюли вновь привлекла очередная записка. Она была короткой, но очень заинтересовала любознательную исследовательницу человеческих душ.
«Дорогая Франсуаза, прошу вас взять эти деньги и сходить по указанному на втором конверте адресу. Внутри конверта находится рецепт, по которому вы купите лекарства. Умоляю вас поторопиться, это очень важно и срочно.
Искренне ваш друг,
ПО».
Казалось, записка написана второпях, что не слишком сказалось на почерке, но… в тексте не было ни единой помарки или ошибки!
Жюли вернулась к предыдущему письму и вчиталась в него более внимательно. Только в самом конце она обнаружила две орфографические ошибки, они показались ей странными… словно их допустили намеренно, в простых словах, тогда как выше в тексте встречалось достаточно много слов сложных и, тем не менее, написанных грамотно.
Последнее письмо добавило еще больше пищи для размышлений. Оно заканчивалось просьбой и предупреждением:
«Франсуаза, пожалуйста, присмотрите за девочками. Ни в коем случае не подпускайте кого бы то ни было к подвалам. Здесь опасно».
– Мэг, я очень благодарна вам за возможность увидеть письма, – искренне сказала Жюли. – Но позвольте мне побеспокоить вас еще раз. Разрешите мне взять некоторые из них на два дня. Это очень важно для Кристины. Мы встретимся здесь в пятницу, и я все сама вложу на место, вам только нужно будет снова принести пакет.
– Мадам… Жюли, я не знаю… вдруг мама заметит. Даже боюсь представить, что будет, – заколебалась Мэг. – Но… если Кристине это так нужно… Хорошо. Мама, по-моему, давно не заглядывала в шкатулку.
– Спасибо! – с чувством поблагодарила Жюли. – Сейчас я быстро отберу то, что нужно.
Жюли посчитала и запомнила «порядковый номер» каждого вытащенного ею письма, аккуратно завернула письма в бумагу и тщательно завязала. На вид пакет ничуть не стал тоньше. Уже начавшая беспокоиться, как бы ее не хватились в театре, Мэг торопливо спрятала пакет в ридикюль и, распрощавшись с Жюли, быстро ушла.
Мадам Арвиль не стала говорить девушке, что вовсе не собирается показывать письма Кристине. Ее цель была совсем иной.

* * *

Оставивший службу в полиции и открывший частное сыскное агентство сорокапятилетний криминалист Поль Дюран не являлся завсегдатаем гостиной мэтра Нортуа, но по роду занятий имел довольно тесное знакомство со всеми друзьями Мишеля, в том числе и с Шарлем Арвилем. Поэтому Жюли не сомневалась, что Дюран, чья репутация высококлассного эксперта-почерковеда была широко известна в определенных кругах, не откажет ей в небольшой услуге.
– Образцов не мало, но большинство из них слишком короткие, чтобы составить портрет писавшего, – бегло взглянув на предоставленные Жюли для исследования материалы, покачал головой эксперт.
– Психологический портрет в данном случае для меня не главное, – заверила не слишком доверяющая в этом вопросе методам графологов Жюли. – Гораздо больше меня интересует идентификация почерка – все ли письма написаны одним лицом – и приблизительная датировка документов.
– Это я смогу вам сказать.
Худой, жилистый с проницательными серыми глазами и высоким лбом мыслителя криминалист производил впечатление человека уверенного и компетентного, что вполне соответствовало истинному положению вещей и обеспечивало успех и развитие его агентству. У Дюрана работали еще три сыщика, а также имелась экспертная лаборатория.
– Тогда не буду отнимать ваше время, господин Дюран.
Жюли поднялась со стула – обстановка в кабинете главы сыскного агентства не отличалась особой заботой о комфорте, скорее ее можно было назвать спартанской: простой письменный стол с керосиновой лампой под скромным светло-зеленым абажуром, три жестких стула, стеллажи из неполированного дерева, на которых располагалась обширная картотека детектива, плотные темно-серые шторы на окнах.
Криминалист проводил даму до дверей кабинета:
– Мадам Арвиль, жду вас завтра в три.

Выводы эксперта оказались не слишком удивительными – они подтверждали большинство догадок Жюли, но весьма любопытными. Как видно, изучение принесенных мадам Арвиль писем доставило эксперту чисто профессиональное удовольствие, о чем свидетельствовали блеск глаз и энтузиазм, с которым криминалист поведал ей о результатах исследования.
– Вы не ошиблись, мадам: образцы с седьмого по десятый написаны другим человеком. Причем седьмой и восьмой представляют собой почти идеальную подделку. Такое не часто увидишь. Особенности написания воспроизведены настолько точно, что бесполезно искать несоответствующие оригиналу элементы в графике. Соблюдены не только специфика начертания букв, но и размер, способы их соединения и наклон, расстояния между буквами, словами и строками, медленная скорость письма и даже характерное съезжание концов строк вниз. Можно сказать, что подделка – настоящее произведение искусства. Но сила нажима заметно меньше. Автор ранних записок как будто боится пера и бумаги и чрезмерно давит на них. Еще имитатора выдают две детали: во-первых, он оставляет более широкие поля как сверху, так и по сторонам текста, а, во-вторых, это, безусловно, высокообразованный и грамотный человек, допускать ошибки для него мучение.
В тоне Дюрана слышалось непритворное уважение к таланту неизвестного фальсификатора писем, в конце фразы он даже сочувственно улыбнулся.
– А пятый и шестой образцы? Там та же манера изложения, именно свойственная человеку образованному, – заинтересованно спросила Жюли.
– Ответ на эту загадку лежит в области предположений. Ошибки в тех письмах, я бы сказал, «натуральные». Возможно, автор – и это слово придется заключить в кавычки – писал под диктовку фальсификатора (опять в кавычках), либо переписывал текст с образца. Что же касается двух последних писем, наш автор-фальсификатор очень спешил и, вероятно, был чем-то расстроен или озабочен. Поля становятся еще шире, что характерно для манеры написания людей, имеющих склонность к изящному. Немного увеличивается размер букв и расстояние между строками, строчки прямые, вниз не съезжают, наклон букв несколько выпрямляется, скорость письма высокая. И орфография безупречная! Откровенно говоря, мне еще не попадалось такого интересного случая. В чем состояли мотивы фальсификатора: какую выгоду можно извлечь, составляя за кого-то расписание занятий или инструкцию по дыхательной гимнастике?
– Мне кажется, этот человек пытался совершать чудеса, или создать видимость свершившегося чуда, – задумчиво ответила Жюли.
– Мистификатор? – чуть приподнял правую бровь криминалист.
– Волшебник, – улыбнулась Жюли. – Что вы скажете о датировке писем, господин Дюран?
– Образцам номер 1-2-3 около четверти века: от двадцати двух до двадцати пяти лет. На этой программе, – Дюран показал Жюли образец под номером 2, – сохранилась дата – 12 октября 1855 года. Кроме того, ряд проведенных мной химических тестов чернил подтверждает вывод. Далее. Все письма в конвертах написаны не ранее 1875 года: используемый сорт бумаги поступил в продажу в апреле 75-го. Последнее письмо я отношу к концу 1877 – началу 1878 года. Сложнее всего точно определить датировку образца номер 4…
– Письмо с угрозой? – живо откликнулась мадам Арвиль.
– Да. Мне не удалось выяснить происхождение, если так можно сказать, листа. Бумага по качеству соответствует образцам 50-х годов, для более точного определения нужно время и дополнительные исследования. А красные чернила… как вам объяснить… обманчивы. Они дольше сохраняют интенсивность цвета. По некоторым дополнительным признакам я датирую его в интервале между 58-м и 60-м годами. У вас есть еще какие-то вопросы, мадам Арвиль?
– Пожалуй, нет. Благодарю вас, господин Дюран. Сколько я вам должна за исследование и консультацию?
– Помилуйте, о деньгах не может быть и речи. Рад был помочь вам, а заодно познакомиться, пусть и заочно, с удивительной личностью вашего волшебника.

* * *

Чем дальше Жюли продвигалась в своем «частном расследовании», тем больше ей казалось, что она забрела в какие-то непроходимые и загадочные джунгли невероятных событий, совпадений и повторяющихся ситуаций. Кого грозился убить двадцать лет тому назад Дух Оперы? Наверное, не Жозефа Буке, рассказывающего о нем всем желающим и нежелающим послушать страшные истории. К тому же, Буке, возможно, еще и не работал в то время в театре. Первое письмо в конверте начиналось с извинений перед Франсуазой, и, если сопоставить все это с датой появления на свет Мэг Жири, можно было прийти к вполне определенным выводам.


Глава Х

Мэтр Нортуа оторвал взгляд от бумаг, поднял голову и с нескрываемым удивлением воззрился на улыбающуюся ему с порога кабинета сестру. Адвокат не часто видел Жюли в своей конторе, тем более с утра пораньше.
– Жюли? Ты здесь в такое время?
Судя по выражению лица мадам Арвиль, если ее и привела какая-то веская причина, ничего плохого в ней не было. Поэтому Мишель привстал с места и сделал вид, что пытается выглянуть в окно.
– Не старайся так, Мишель, – рассмеялась Жюли. – Снег не пошел, и Сена не выплеснулась из берегов. Доброе утро!
– Доброе утро, малышка! Проходи же, не стой в дверях. Что случилось?
Жюли прошла вглубь кабинета и села в кресло перед адвокатским столом, вольно откинувшись на спинку.
– Красиво у тебя тут и кресло мягкое, – одобрительно заметила она. – Ничего не случилось. Решила заглянуть перед тем, как поехать к де Шаньи. Вчера увидела статью и хочу кое о чем тебя спросить. У тебя найдется четверть часа?
Мишель вытащил из жилетного кармана дорогие золотые часы, посмотрел на циферблат и серьезно кивнул:
– Даже полчаса.
Несмотря на ребячества, которые иногда позволяли себе, оказываясь наедине, брат и сестра, оба прекрасно знали, чего каждый из них стоит на самом деле. Если Жюли приехала к нему в контору, сделав солидный крюк по дороге из пригорода к дому своей подопечной виконтессы, ее визиту следовало уделить столько времени, сколько было возможно.
– Отлично. Ты помнишь Эрика, Мишель? Как его полное имя?
– Эрика? – автоматически переспросил адвокат.
– Да, сына господина Лебера. Посмотри, что тут написано. Наверное, я ошибаюсь. Но это было бы так замечательно.
Жюли долго думала, как бы завести с братом разговор об Эрике, чтобы не удивить его внезапно проснувшимся интересом к человеку из далекого детства. Статья о постановке новой оперы французского композитора в Вене оказалась как нельзя кстати. Сочетание фамилии Лебер с названием оперы буквально заставило ее вжиться в текст, вычитывая между строк подробности, на которые не обратил бы внимания любой другой человек. Краткий пересказ содержания подтверждал ее ожидания: переложить в творчество боль потери и поражения – разве это не лучший путь к возрождению?
– Эрика, конечно, помню. Полное имя – Этери Луи Лебер, – скороговоркой выдал Мишель и углубился в статью.
По мере прочтения на его лице расцветала искренняя теплая улыбка. Жюли не стала отвлекать брата, хотя на языке у нее так и вертелся следующий вопрос.
– Ого! – едва не присвистнул один из самых преуспевающих адвокатов Парижа. – «Триумф французской оперы в Вене»! А мы узнаем об этом из газет. Прекрасная новость! Ты права, Жюли, клянусь, ты права! Последний раз Эрик писал мне из Цюриха, что собирается ехать в Вену. И ни словом не обмолвился о своей опере. Должно быть, боялся спугнуть удачу. Как я за него рад!
Мишель в волнении снял очки в большой роговой оправе, положил их на стол, снова взял в руки, покрутил, опять водрузил на нос.
– Так вы общались все эти годы? Подожди, ты сказал, первое имя – Этери? – Жюли даже немного растерялась, она не ожидала столь бурной реакции брата на новость и боялась позабыть под влиянием его эмоционального всплеска все возникшие в голове вопросы.
– Ну, да. Ты, конечно, не можешь этого помнить. Он придумал себе имя «Эрик» еще в начальном классе гимназии. «Этери» его страшно злило. Он и сейчас во всех бумагах, кроме юридических и финансовых документов, подписывается только вторым именем. Все его и знают как Луи Лебера, – объяснил Мишель.
– Все знают Эрика? – с непритворным изумлением спросила Жюли.
– Я хотел сказать, все, кто с ним работает, – поправился брат.
– И чем же он занимается?
– В основном, архитектурой: мой дом, клиника Шарля и еще десятка два общественных и частных зданий построены по его проектам. Это только в Париже. Но, как видишь, строительство – не единственное его занятие, – кивнул на лежащую перед ним газету Мишель.
– Ты меня совершенно оглушил, Мишель. Твой дом, лечебница… Кабинет в клинике – изобретение Эрика?
– Чему ты удивляешься? Не помнишь, что он мог сотворить фактически на пустом месте? Эрик унаследовал таланты и отца и дяди.
– А чем знаменит дядя Эрика?
– Знаменит… скорее известен. Антуан Лебер был профессором математической физики в Высшей политехнической школе. Он умер семь лет назад, я занимался оформлением наследства.
Жюли никак не могла собраться с мыслями: ее версия относительно личности Призрака Оперы, с одной стороны, как будто подтверждалась, а, с другой, рушилась, словно карточный домик. Вместо отвергнутого обществом изгоя, каким должен бы быть человек, похоронивший себя в подземелье, со слов Мишеля в воображении складывался образ преуспевающего, вполне благополучно устроившегося в этом непростом мире специалиста.
– Как же я ни разу не встретила его у тебя?
– Видишь ли, – Мишель неожиданно замялся и помрачнел, – Эрик давно не бывает у нас. Я имею в виду, не бывает дома, сюда он иногда заходит.
– Что-то произошло?
– Раз уж мы заговорили о нем, лучше я расскажу тебе. Мадлен до сих пор очень расстраивается, когда вспоминает… Понимаешь, люди, которые узнают его близко, начинают ценить за ум, эрудицию, талант. Но любому человеку хочется большего: тепла, любви, счастья, наконец.
– Я понимаю, – кивнула Жюли.
Она внутренне напряглась, непроизвольно придвинулась к краю сидения и выпрямила спину.
– В начале 75-го года Эрик часто бывал у нас. Его карьера шла на подъем: он выиграл конкурс на строительство одного из новых корпусов Университета, работал над несколькими частными заказами и сотрудничал с самим Гарнье. Я никогда не видел его таким вдохновленным. Ему удалось преодолеть негативную реакцию на свою внешность, заслужить авторитет и доверие заказчиков. И вдруг… Эрик приходит ко мне сюда и просит продать дом его дяди. Мы не виделись какую-то неделю, а я с трудом узнал его. Он сильно похудел, осунулся, а глаза… Я даже не берусь описать, что я увидел во взгляде Эрика. Это была бездна – адская бездна невыразимой муки, тоски, отчаяния, унижения… Одним словом, он походил на призрак самого себя. Он ничего не объяснил мне, подписал документы и исчез на год. Потом внезапно появился и заявил, что собирается строить собственный дом и подыскал участок земли, который хочет приобрести. Я, как обычно, оформил все бумаги. Надо сказать, что участок он купил под целый дворец. Полагаю, что туда ушли все деньги, полученные им от отца и от продажи парижского дома Антуана Лебера, да еще, как минимум, половина того, что он сам успел заработать. Честно говоря, Эрик показался мне немного странным, словно был не в себе. Нет, рассудок его не помутился, но… какая-то сумасшедшинка во взгляде присутствовала. Знаешь, как бывает у людей, одержимых идеей осуществления практически нереального проекта. Раньше он был фантазером, изобретателем, но не мечтателем…
Мишель прервался и посмотрел на часы, оставалось еще пять минут до назначенного клиенту времени визита.
– Мишель, а ты не догадываешься о причине его исчезновения? – поторопилась задать интересующий ее вопрос Жюли.
– Гадать здесь нечего. Причину зовут Женевьева де Кавиль. Ты должна ее помнить, она кузина Мадлен.
– Ах, эта высокомерная особа, поклонница Катюля Мендеса! – поморщилась Жюли. – Как же, помню. Мы познакомились на крестинах Эмиля. Бог мой, что Эрик мог найти в ней?
– Не знаю, не знаю. Она умна, образованна, красива.
– И столь же спесива, самолюбива и бездарна. Ты помнишь ее стихи, она читала их вечером в гостиной? Псевдоэстетская пустота с претензией на следование идеям парнасцев. Мне страшно представить, что могло произойти между ней и Эриком…
– Очевидно, ничего хорошего, – вздохнул Нортуа. – Я не знаю подробностей, но Женевьева поделилась с Мадлен впечатлениями о «нелепом и смешном курьезе»: Эрик просил ее руки. Я узнал об этом уже после того, как он пропал.
– Пресвятая Дева Мария! – Жюли вскочила на ноги, не в силах сдержать нахлынувшие эмоции. – Бедный Эрик! Теперь все ясно.
– Что ясно? – подозрительно спросил Мишель. – Ты уже уходишь?
– Ясно, почему он перестал у вас бывать, – нашлась Жюли: подумала же она совсем о другом. – Мне действительно пора. Последний вопрос, Мишель. Его дом, он так и не построил его?
– Почему не построил? Полгода назад закончили отделочные работы. Стоит пустой и привлекает внимание множества желающих купить этот сказочный замок. Хотел бы я знать, для какой принцессы его спроектировал Эрик. Надеюсь, не для Женевьевы.
– Наверное, нет.
Тяжелая дубовая дверь с солидной бронзовой ручкой в виде головы льва нерешительно приоткрылась, и в кабинет просунулась кучерявая голова молодого помощника адвоката:
– Господин Нортуа, к вам генерал Дюваль.
– Я уже убегаю, Мишель. Договорим как-нибудь в другой раз.
– Спасибо за хорошие новости, Жюли.
Жюли кивнула на прощание брату и быстро вышла из кабинета.

* * *

День выдался невероятно насыщенным: пятеро клиентов, поездка в суд, где Мишель представлял интересы одной из сторон в затянувшемся гражданском процессе (тяжбы о наследстве иногда могут разбираться годами), работа с материалами следствия о подлоге финансовых документов…
Мэтр Нортуа снял очки, потер уставшие глаза, откинулся на спинку кресла.
– Пора домой, – вслух сказал он себе.
Взгляд адвоката задержался на газете, забытой Жюли и пролежавшей весь день на углу его внушающего уважения своей массивностью, красивой темной полировкой и строгим рисунком резьбы стола. Эрик. Мишель знал, что, работая в Вене в конце 60-х, Лебер одновременно учился в консерватории. Адвокат не переставал удивляться творческой неугомонности и разносторонности интересов и дарований друга. Но написать еще и оперу!
Кто бы мог подумать, что получится из несчастного, стеснительного малыша с по-взрослому печальными глазами, грустно смотревшими на мир сквозь прорези матерчатой серой маски на все лицо, малыша в плотной суконной шапочке, скрывавшей недостаток волос, каким его впервые увидел Мишель! Мадам Аннета Лебер до конца своих дней не могла простить себе, что родила мужу такого ребенка. Должно быть, ужас, который вызывало в ее душе уродство сына, сыграл не последнюю роль в ее ранней кончине. Мадам Аннета жестоко страдала и долгое время не решалась показать Этери кому бы то ни было. В конце концов, Лионель настоял на том, что ребенка необходимо брать хотя бы в дом ближайших друзей, а не держать в полной изоляции как диковинного зверька. Разумеется, ничего этого семилетний Мишель еще не понимал, он только слышал обрывки разговоров взрослых, а выводы сделал много лет спустя. Старший ребенок четы Нортуа навсегда запомнил поразивший его ответ четырехлетнего сына Леберов, когда на вопрос – зачем на нем эта тряпка – Этери обреченно ответил:
– Мама говорит, что я – урод.
Мишель вздрогнул, он словно наяву увидел сцену из далекого детства. Острое чувство справедливости и потребность защищать незаслуженно обиженных, предопределившие выбор профессии адвоката, были присущи Мишелю уже с ранних лет. Он ни разу не пожалел о синяках и ссадинах, полученных в драках с гимназистами, где Мишель и Эрик были вдвоем против пяти-шести противников, иногда старше их обоих. К счастью, со временем желающих поиздеваться над Эриком становилось все меньше. Шутки утратили свежесть. Да и не выгоднее ли дружить с лучшим учеником в классе, нежели пытаться уязвить его болезненное самолюбие? Тем более, что изобретательный ум Лебера позволил ему устроить несколько показательных демонстраций собственной небеззащитности. Кому захочется предстать перед классом во внезапно разваливающихся под действием неизвестного даже учителям химического состава брюках? Гораздо разумнее попросить Эрика объяснить решение головоломной задачи или подсказать окончания зловредных латинских падежей.
В Париже юношу ожидало второе путешествие по кругам ада, не столь длительное – с учетом возраста окружения, – но еще более болезненное. Эрик достаточно быстро обрел дружеское признание в среде парижских школяров. Но, достигнув возраста, когда отвращение во взгляде юной особы противоположного пола пронзает сердце раскаленной иглой, молодой Лебер прочувствовал свою ущербность как никогда раньше. Походы, время от времени организовывавшиеся Мишелем на улицу Сен-Дени, решали лишь физиологическую сторону проблемы, но не могли заполнить чудовищную пустоту жаждущего истинной любви сердца. Впрочем, занятые учебой и устройством карьеры молодые руанцы не слишком увлекались услугами профессионалок, побаиваясь, как все провинциалы, малоприятных подарков богини Венеры. Но если большинство приятелей-студентов с легкостью заводили интрижки в легкомысленной богемной среде или с успехом развлекались с непритязательной прислугой, Эрику и мечтать о подобного рода отношениях не приходилось. Да он к тому и не стремился. Пожалуй, Мишель был единственным человеком, знавшим о безнадежно романтичной натуре своего друга.
Ко времени возвращения Эрика из Вены осенью 71-го года, мэтр Нортуа удачно женился на мадемуазель Мадлен де Кавиль и не без помощи тестя завел собственную практику, успев к тому же стать счастливым отцом прелестных близняшек – Атенаис и Анриетты. В начале 74-го семейство адвоката переехало в новый, построенный в соответствии с последними веяниями в архитектуре дом, где Луи Лебер стал одним из самых желанных и дорогих гостей. Сделал проект и руководил строительством Эрик совершенно бесплатно, в качестве чуть запоздалого свадебного подарка другу.
Появление в гостиной Нортуа вернувшейся из Лондона, где она прожила несколько лет с отцом-дипломатом, Женевьевы нарушило относительный душевный покой Эрика. Забыв о том, что парик не скрывает его уродства, тридцатилетний архитектор позволил своему сердцу открыться навстречу несбыточной мечте и был жестоко высмеян не потрудившейся облечь свой отказ в сколь-нибудь мягкую форму девушкой.
Дальнейшая судьба Эрика долгое время оставалась Мишелю неизвестной, что заставило адвоката опасаться самого неблагоприятного исхода, однако худшего не случилось. Постепенно до Нортуа начали доходить слухи о том, что Лебер сотрудничает с той или иной строительной компанией, принимает участие в государственных конкурсах. Мишель понял нежелание Эрика появляться в кругу людей, так или иначе имеющих отношение к мадемуазель де Кавиль, на друга он не обижался. Несмотря на возобновившиеся после годичного отсутствия контакты, Мишель так и не узнал где, как и чем жил Эрик до своего отъезда в Швейцарию.
Последний визит друга не порадовал адвоката: Эрик выглядел смертельно уставшим и полностью разочаровавшимся в жизни человеком. И хотя из его взгляда исчезло пугавшее Мишеля выражение одержимости безумной идеей, заменившая его горечь не вдохновляла. Мэтр Нортуа даже подумал, что все повторяется как в дурном сне, и Эрик сейчас попросит его продать свой недостроенный дом. Но на этот раз обошлось: Лебер, сказав, что уезжает за границу, оставил другу доверенность на управление собственностью сроком на три года.
Половина означенного срока уже прошла, за это время Эрик более или менее регулярно писал Мишелю, интересовался его семьей и общими знакомыми, разве что ни разу не упомянув Женевьеву де Кавиль.
Мишель встал и, уходя, захватил газету с собой: «Новость непременно обрадует Мадлен», – подумал он.