Свет в окне

Тихим летним вечером, сидя у скучного окна, за толстым двойным стеклом которого под затихающие аккорды городского шума засыпает однообразный пейзаж, я листаю глянцевый журнал. С красочных праздничных страниц в тягучую серую будничность врывается иная напыщенная жизнь с её модной, изысканной одеждой, изящной, стильной обувью, утончённым разнообразием блюд, ультрамариновыми лагунами лазурных берегов, обрамлённых сетями дорогостоящих отелей, начинёнными роскошными люкс интерьерами, залитыми щедрым солнцем пляжами на лоне фешенебельных курортов, блестящими полированным лаком скоростными автомобилями на широкой груди капотов которых, возлежат совсем ещё юные, но уже чопорные красавицы-модели, улыбаясь белозубыми жеманными улыбками, лица которых кажутся уже давно и до боли знакомыми.
Красота моделей жгуче притягательна и ослепительно совершенна. Однако она холодна словно яркий свет луны в безоблачную ночь. В безупречно белозубых жемчужных улыбках, в холодных глазах отсутствует тепло души и лишь равнодушный снобизм, довольство и богатство искрится на глянцевых страницах. Весь этот гламур отнюдь не рождает чувства – он даже отталкивает. Я смотрю на них и думаю о другой красоте, о тёплой, о той, которая исходит изнутри. Я знал такую красоту. Кроме красоты тела там была ещё прекрасная душа и горячее трепетное сердце.
На моей улице… Нет, не совсем ещё моей, поскольку она ещё не носит моего имени, и неизвестно будет ли когда-нибудь носить, но уже моей в том смысле, что я на ней живу, во всех окнах соседних домов света нет. Только три уличных фонаря не дают ей окончательно погрязнуть во тьме ночной. Но в одном отдалённом доме, которого почти не видно, стоящего у лесной опушки и заросшего плющом почти до самой крыши слабым ускользающим светом горит одно единственное окошко. Этот свет, тёплого желтоватого оттенка, словно мучимый бессонницей полуночник, не желающий никому мешать, слабо мерцает вдали своим единственным подслеповатым глазом. Быть может, там по ту сторону оконной рамы, кто-то тихо играет на скрипке старую забытую мелодию. Я сижу и слушаю эту предполагаемую музыку. И мы вот так, не зная друг друга, даже, может быть, говоря на разных языках, ведём этот неторопливую вечернюю беседу.
Это одинокое окно, освещённое тусклым ночником, навеяло на меня грустные воспоминания. Мои, позолоченные ностальгической волной, мысли перенесли меня словно на крыльях в далёкие восьмидесятые годы прошлого теперь уже двадцатого столетия. И прошлого тысячелетия.
Дача Анны Архиповны Громовой находилась недалеко от наших стандартных шестисоточных наделов, нелепо именуемом в совокупности садовым товариществом «Труженик». Хотя это скорее была даже не дача, а небольшое поместье. На фоне наших убогих лачуг впростонародии называемых дачами, её огромный старый двухэтажный дом, с несчётным количеством комнат, выглядел просто средневековым замком какого-нибудь феодала средней руки. Дом был окружён большим земельным участком.
Затрудняюсь вспомнить, сколько Громовой было лет на тот момент, но теперь мне кажется, что ей было не намного больше, чем мне сейчас, то есть около сорока или, может быть, несколько за сорок. Мне же самому в ту пору было около двадцати. Анна Архиповна годилась мне в матери, и её возраст вызывал во мне чувство глубокого почтения. Её муж был генерал. В отставке. Молодым офицером ВВС он воевал на фронтах Великой Отечественной, прошёл её всю и когда он, горделиво приосаниваясь, надевал на себя свой генеральский мундир, увешанный орденами, тогда в его уже плохо видящих глазах снова блестел огонь прошедших боёв. Анна Архиповна была гораздо моложе своего мужа, но жили они удивительно дружно, как говорится душа в душу. Но однажды старый генерал умер. Беспощадный инсульт сразил старого вояку, уцелевшего от снарядов и пуль.
Анна Архиповна осталась одна и к тому моменту, о котором я теперь говорю, вдовствовала уже несколько лет. Она была очень мила и приветлива со всеми, а с детьми была очень добра, может быть, потому что своих детей у них с генералом не было. Соседи звали её за глаза генеральшей, и мне казалось, что это звучит как-то нелестно для неё. Мы, то есть дети, в ней души не чаяли. И она любила нас. Часто она зазывала нас к себе. Играла с нами, читала нам вслух, играла для нас на старом чёрном рояле, у которого был чудесный голос. Она была нам почти подружкой, хотя мы звали её по имени отчеству или просто тётя Аня.
У Анны Архиповны были тёмные густые, длинные волосы, посеребрённые ранней сединой, которая её совсем не портила и даже придавала шарма её миловидному лицу. За версту от этой женщины веяло аристократизмом. Нежные, мягкие черты лица, тонкий с легкой горбинкой нос, красивый большой рот с чувственными губами и маленькая мушка на левой щеке. А ещё неё были удивительные глаза. Зелёные, кошачьи, редкого оттенка, удивительно умные и глубокие. В свои годы он чудесным образом сохранила девичью стройность. Она вообще не выглядела на свой возраст. На вид ей было от силы лет тридцать. А издали она казалась просто молоденькой стройненькой девушкой. Но что действительно поражало в её внешнем облике – это ноги. Стройные, гладкие, поразительно совершенной формы, как будто бы античный мастер выточил их своим талантливым резцом. Летом она носила яркий цветастый сарафан из воздушного простого материала, который доходил ей почти до колен и легкие открытые босоножки на плоской подошве, которые озорно пошлёпывали при ходьбе по её розовым нежным пяточкам. Никогда она не надевала ни колготок, ни чулок и её бархатно-золотистая кожа, слегка лоснясь, искрилась на солнышке. Анна Архиповна не была очень высока, однако маленькой её тоже трудно было назвать. Она была среднего роста, но ступни её ног были до того миниатюрными и узкими, что казались ножками девочки-подростка. Ни мозолей, ни натоптышей, ни каких-либо других изъянов не имели эти безукоризненные ножки. Они всегда были такими чистыми, нежными и ухоженными, что не грех было бы выпить ту воду, в которой она омыла бы их.
Овдовев, Анна Архиповна не заводила никаких любовных романов. Никто никогда не видел её с мужчиной. Её дом оставался её единственным другом и родственником. Кажется, у неё была старшая сестра, которая жила в Ленинграде, но они виделись крайне редко. Тем не менее, Анна Архиповна следила за своей внешностью, но делала это весьма своеобразно. Она не пользовалась никакой косметикой и не красила волос. Она одевалась очень просто, но со вкусом и её платья всегда сидели на её стройненькой фигурке безупречно. Анна Архиповна была женщиной аккуратной и опрятной. Единственным исключением в отношении косметических средств были какие-то, наверное, очень дорогие французские духи, тонкий аромат которых едва различимо исходил от неё.
Каждое утро Анна Архиповна вставала на заре и делала гимнастику на лужайке перед опушкой леса, затем совершала пробежку. Верстах в трёх от нашего дачного посёлка находилось небольшое озеро, в котором вода была чистая и прозрачная как слеза младенца. Анна Архиповна добегала до него, переплывала его, возвращалась, затем бежала назад. Плавала она великолепно. Излишне говорить, что её фигура в плане совершенства не то что не уступала фигурам многих молодых девиц, моих ровесниц, некоторые из которых уже пленяли моё воображение, но и превосходила их. Я, свежеиспечённый студент первокурсник, бесшабашный и беспечный, ни о чём серьёзном в жизни не задумывающийся, в то время уже начал с вожделением смотреть на хорошеньких девушек и, что греха таить, порой проводил в ванной несколько больше времени, чем полагалось для мытья.
Анна Архиповна круглогодично жила на даче. В Москве у них с генералом была большая трёхкомнатная квартира недалеко от Белорусского вокзала, но она редко бывала там после смерти супруга.
Тем летом Анна Архиповна, как-то раз встретила меня на улице, когда я обкатывал свой новый спортивный велосипед, подаренный мне родителями в честь моего успешного поступления в Московский Университет. Желая размять потерявшие тонус за зиму ноги, я мчался по дороге, являющёйся границей между нашим дачным посёлком и генеральскими дачами. Когда впереди замелькал знакомый цветастый сарафан, я сбавил скорость и, осторожно поравнявшись с женщиной, остановился.
- Здравствуйте, тётя Аня.
- А, Кирюша, привет, – ответила она, оглянувшись и остановившись, как твои успехи на академическом поприще?
- Не плохо, вот закончил первый курс, сдал сессию.
- Ну и как?
- Без троек.
- Молодец. Ну, я то всегда видела, что ты парень способный. Потом так лукаво улыбнулась и говорит, только малость несерьёзный, и слишком, по-моему, ветреный.
- Нет, тётя Аня, я не такой. Вы меня просто плохо знаете.
- Да, ну что ж, сказала она задумчиво, может быть придёт время, когда мы узнаем друг друга получше…
Что она тогда имела ввиду? Скорей всего ничего, просто к слову пришлось, она ведь совсем не кокетничала со мной, и по большому счёту разговаривала со мной как взрослый человек с ребёнком. Хотя, надо отдать должное Анне Архиповне, она к детям всегда относилась с искренним уважением без всякого высокомерия. Вот уж действительно аристократическая черта!
Мы проговорили с ней минут двадцать. Она подробно и с интересом расспросила меня об учёбе, о моих академических успехах и мне было это очень лестно и приятно, потому что я почувствовал, что интерес не фальшивый, а искренний. Когда мы уже прощались, она, немного смутившись, сказала:
- Кирюш, а ты не мог бы мне немножко помочь, сделать кое-что на участке…Я бы тебе заплатила за работу.
- Да что вы, тётя Аня, я и так вам помогу.
- Нет, Кирилл, я знаю, ты молодой, студент и деньги тебе нужны. А труд должен быть оплачен.
- Хорошо, тётя Аня.
Утром, в следующую среду, как мы договорились, я пришёл к Анне Архиповне к десяти часам. Генеральская дача располагалась на земельном участке весьма внушительных размеров. Большая его часть была покрыта лесом. Участок был отгорожен высоким деревянным забором, за которым никто не следил уже в течение многих лет и который почернел и местами покосился. Ремонтировать его, однако, было некому и незачем. За забором располагались такие же огромные генеральские дачные участки.
Меньшую часть, этого казавшегося мне в моём отрочестве таким огромным участка, занимал сад. Яблони, груши, вишни и сливы плодоносили здесь в жаркую летнюю пору, давая обильный урожай. Весной деревья цвели, наряжаясь благоухающими белыми цветами, и трудяги пчёлы озабоченно жужжа, небольшими стайками кружили вокруг. По периметру росли густые кусты чёрной и красной смородины. К концу лета они были увешаны грузными гроздьями великолепных сочных плодов. Чуть поодаль изумрудными терпкими ягодами манил к себе коварный колючий крыжовник, а на опушке леса выше человеческого роста поднялись сочные стебли малиновых кустов. Чуть ближе, ровными рядами лежали несколько грядок клубники. Часть сада занимал небольшой огород, где росли овощи: картошка, редиска, капуста и др. Пока генерал был жив, он много времени уделял своему саду. Супруга была ему хорошей и верной подмогой, но когда муж умер, Анна Архиповна как-то охладела к хозяйству. Она пыталась поддерживать его на необходимом уровне, но не более. Дело осложнялось тем, что обильный урожай просто некуда было девать. Порой она предлагала его соседям, или разрешала нам, детям, естественно без излишнего вандализма, делать набеги на её сад. Вот тогда-то мы лакомились от души!
Однако работы поднакопилось и хозяйка решила с моей помощью навести порядок в своей усадьбе. Первые три дня мы работали в саду. Окапывали деревья, обрезали сухие ветви, белили стволы. Работы было немало, но с Анной Архиповной работать было интересно. В ней был прирождённый талант руководителя. Её поручения хотелось выполнять. Она руководила мягко и сама работала в полную силу. Кто бы мог подумать, что эта хрупкая на вид женщина окажется такой сильной и выносливой. Я невольно любовался ею.
На четвёртый день мы стали разгребать старый хлам в гараже, где когда-то стояла генеральская машина. Сначала генерал ездил на персональной Победе, затем пересел на красавицу Волгу, которую Анна Архиповна после смерти мужа продала соседу.
В гараже было полно старых коробок, ящиков и чемоданов пустых бутылок и прочего хлама. Мы принялись его разгребать. Что-то оставляли, аккуратно складывая в углу, остальное выносили во двор и там быстро росла большая бесформенная куча. Пустые бутылки очистили, вымыли, собрали в мешки, и я отнёс их в приёмный пункт стеклопосуды. Вышла, между прочим, кругленькая сумма.
Как-то она указала на старый пыльный чемодан, валявшийся в тёмном углу. В ней лежали какие-то старые тряпки и бумаги. Мы стали их перебирать, и наткнулись на небольшой фотоальбом в потёртом коричневом кожаном переплёте. Я открыл его и увидел старые фотографии, на которых совсем юная Анна Архиповна была среди своих подруг.
- Ах, а я думала, что он совсем пропал, этот альбомчик. А он здесь. Наверное, Вадим запрятал его сюда.
Анна Архиповна рассказала мне, что в юности она танцевала в ансамбле русской пляски, и как-то, выступая в доме офицеров, познакомилась, таким образом, со своим будущим мужем. На этих фотографиях она была удивительно хороша. На меня фотоснимки оказали сильное впечатление и она это заметила. Вскоре Анна Архиповна предложила сделать перерыв и пообедать.
- Кирилл, если ты хочешь, ты можешь посмотреть этот альбом в комнате, пока я буду готовить.
- Хорошо.
Мы пошли в дом. Она хлопотала на кухне, а я, усевшись на террасе на большой мягкий и удобный диван, снова раскрыл фотоальбом. Я перелистывал страницу за страницей. Старые фотографии запечатлели яркие мгновения чужой неведомой мне жизни, мгновения счастья, триумфа, молодости и красоты. Наконец, я добрался до последней страницы. Здесь лежал большой конверт из плотной жёлтой бумаги. Я осторожно открыл его. Внутри находилась ещё дюжина фотографий. На них, совсем ещё юная Анна Архиповна была запечатлена обнажённой. Кровь хлынула к моему лицу. Сердце часто забилось. Эти фотографии ошеломили меня. На них она была запечатлена в разных позах: сидя, стоя, лёжа. Несмотря на то, что фотографии были старые – изображения были четкие и хорошо сохранились. Фигура Анны Архиповны, которая и сегодня было образцом изящества и грации, в те далёкие годы было просто великолепна. Может быть, она была тогда чуточку полнее. Я не мог оторвать взгляда. Особенно занимали моё внимание те фото, на которых хорошо были видны её ноги. Их безупречные пропорции порождали во мне эстетическое наслаждение. Такие ноги могли бы послужить эталоном совершенства форм этой части человеческого тела. Любой скульптор наверняка счел бы за великую удачу, имея натурщицу, наделённую такими внешними данными.
В этот самый момент Анна Архиповна зашла на террасу. Она густо покраснела и смутилась.
- Я совсем забыла о них. Надо было бы их сжечь, - сказала она грустно и две крохотные слезинки блеснули в её печальных прекрасных глазах.
Я отбросил фотографии, поднялся и подошёл к ней растроганный.
- Анна Архиповна, голубушка, вам нечего стесняться этих фотографий. Вы были так прекрасны в те годы…То есть…Вы и сейчас так же прекрасны, поверьте. Все ребята в вас влюблены…
- Спасибо, Кирюш. Ты сладкий мальчик.
Она улыбнулась и ласково погладила меня по голове. Я сказал ей, чтобы она ни в коем случае не сжигала этих фотографий. Она обещала мне и спрятала их вместе со старым фотоальбомом в комод.
Две недели я проработал у неё. За эти дни мы сблизились и стали друзьями. Разница в возрасте как будто стёрлась и перестала существовать. Душой и телом она была всё ещё очень молода, и мы прекрасно ладили и понимали друг друга. Наши разговоры становились всё более и более откровенными. Наконец, мы дошли до самых сокровенных уголков наших душ.
Во время работы у неё я почти не уставал. Мы всё делали вместе и это было очень приятно. Но дело близилось к концу. И вот к моему тайному огорчению настал тот день когда мы всё что она планировала закончили. Через неделю я должен был уёхать в Крым на целый месяц, и мне было очень грустно при мысли, что я так долго не увижу её.
В последний день мы навели порядок на огромном чердаке, кое-что подкрасили в доме, потом вместе пообедали, и, наконец, она щедро со мною расплатилась.
- Ну, что вы, Анна Архиповна, это слишком, теряясь от смущения, сказал я, увидев банкноты, к тому же мы с вами всё делали вместе.
- Нет, Кирилл, ты мне очень помог. И не только в физическом, но и в моральном плане. Я раньше чувствовала себя так одиноко, а теперь мне очень жаль, что я вынуждена снова остаться одна. Я даже себя моложе стала чувствовать. Мне тебя будет не хватать.
- Мне вас тоже, Анна Архиповна.
И вдруг у меня возникло желание вновь полюбоваться на её фотографии в молодые годы. Я набрался отваги, или даже наглости и попросил её принести альбом. Она отказалась, слегка смутившись, но я был так настойчив, что мне удалось её уговорить. Она достала из комода тот самый маленький фотоальбом в кожаном переплёте и принесла его на террасу. Мы сидели на террасе на мягком и широком диване бок о бок и смотрели его. Она предалась воспоминаниям. Комментировала старые снимки. Иногда смеялась, вспоминая тот или иной эпизод. И вот на последней странице – тот самый заветный жёлтый конверт. Она уже хотела закрыть и унести альбом обратно, но я снова стал настаивать на том, чтобы мы посмотрели и эти запретные фотографии. Она снова пыталась мне отказать, но моя настойчивость в тот день не знала предела. И тогда она открыла жёлтый конверт…
- А кто вас фотографировал? – спросил я из любопытства.
- Мой муж. Вадим серьёзно увлекался фотографией, это было его хобби, и надо сказать у него кое-что получалось. Он часто говорил, что если бы не военная карьера, он непременно стал бы фотографом.
- Я думаю это одни из лучших его работ…
- Не знаю.
- Какая же вы красавица, Анна Архиповна! – воскликнул я.
- Она, молча, строго посмотрела на меня.
Лето было жарким на редкость, и на мне были только тонкие спортивные шорты и футболка. И вдруг со мной случился конфуз. Шортики натянулись, и тонкая ткань не в состоянии уже была скрыть проявления моего молодого тела. Я покраснел и замялся. Я посмотрел на неё и увидел, что она заметила причину моей неловкости. Немая сцена продолжалась несколько секунд, а затем она прервала напряжённую паузу словами:
- Теперь ты оказался в неловком положении. Совсем как я неделю тому назад.
- И что же делать? - как-то глупо прошептал я.
- Не знаю! - прошептала она в ответ каким-то заговорческим тоном, надо попробовать найти выход.
В зелёных кошачьих глазах её заблестел озорной огонёк. Мы сидели бок о бок, и в моё бедро уперлось её колено. Она положила мне руку на плечо, а затем провела своей нежной маленькой ладонью по моим волосам. У меня закружилась голова. Какое-то новое чувство рождалось в моём сердце. Мне казалось, что за моими плечами выросли два больших сильных крыла и что мне только стоит взмахнуть ими, и я крепко прижму к своей груди эту милую женщину и взлечу вместе с ней высоко-высоко в самый космос, к звёздам. Переполненный чувствами, я вдруг страстно схватил её руку, приблизил её к своим губам и с жаром покрыл лобзаниями. Она продолжала нежно и ласково поглаживать меня по голове.
- Ты всё-таки сладкий мальчик, – сказала она.
- Я продолжал целовать ей руку.
Так мы сидели в нерешительности, но никто из нас не решался перейти известную границу. Однако причина моего конфуза оставалась актуальной. Эти фотографии, моя молодость, её близость всё это послужило причиной для напряжения моего полового органа.
Она отняла свою руку от моего страстного рта и положила её мне на бедро, затем осторожно и медленно эта маленькая хорошенькая ручка с аккуратно постриженными ухоженными ноготочками на тонких изящных пальчиках, словно хищная ласка, учуяв добычу, скользнула к спортивным шортикам, к тому самому месту, где ткань натянулась, сопротивляясь напряжению моего чисто мужского мускула. Анна Архиповна осторожно потрогала этот живой трепещущий бугорок. Орган живо ответил тем, что напрягся ещё сильнее. Её рука очень медленно и осторожно, как будто боясь кого-то спугнуть, скользнула под шортики и поймала добычу.
- Он такой горячий! – прошептала она. Я так давно не держала в руках ничего подобного, сказала она, и сжала его в своём кулачке.
- Мне кажется, что ему там тесновато, – тем же заговорческим шёпотом прошептала она – давай выпустим его на свободу.
- Давайте, – прошептал я в ответ, не понимая, снится мне это или происходит наяву.
Она привстала и осторожно и бережно спустила с меня мои спортивные шортики до самых щиколоток. Мой половой орган, оказавшись на свободе, буквально расцвёл. Задравшись кверху, словно орудийный ствол, он разбух, затвердел и, покрывшись венами, часто пульсировал в унисон моему сердцу. Она взяла его в руку и стала медленно и аккуратно ласкать.
- А он у тебя славный. Девушки будут тебя любить! – прошептала моя зеленоглазая чародейка.
- Спасибо за комплимент, – попытался парировать я, стараясь скрыть сильное волнение.
- Лучше скажи спасибо своему папе и дедушкам, за хорошую наследственность.
Её остроумие было совсем беззлобным. Мне было приятно, и я почувствовал себя менее напряжённым. Она наклонилась, не выпуская мой член из своей руки, слегка подалась вперёд, и я почувствовал на головке органа её тёплое дыхание. Потом она наклонилась ещё ниже, и я почувствовал как она, слегка сдвинув крайнюю плоть, нежно поцеловала головку. Затем лизнула её своим теплым влажным язычком и, наконец, медленно заглотнула. Негромко урча и постанывая, Анна Архиповна сладостно и медленно сосала мой пенис. Блаженство разлилось по моему телу. Моя душа улетала в небеса, мне было так хорошо, как не было ещё никогда в жизни. Я пытался усилием воли продлить наслаждение, но это было сильнее меня. По моему телу побежали конвульсии, я глухо застонал и кончил ей в прямо в рот. Она жадно проглотила всю мою сперму, после чего зычно чмокнула меня прямо в живот.
- Сладкий мальчик, снова прошептала она.
- Мне было так хорошо, ответил я, – спасибо вам.
- Дурачок, хмыкнула она. Спасибо говорит ещё…
Она встала с дивана, и, взяв меня за руку, сказала: «Пойдём!». Она повела меня в спальню. На ней было тонкое голубое ситцевое платье до колен, которое застегивалось впереди несколькими маленькими василькового цвета пуговицами. В спальне она быстро расстегнула все пуговицы своего платья и сбросила его. Оно упало с её плеч прямо на пол. Затем она сняла с себя маленький беленький лифчик и такие же беленькие трусики. Её грудь, небольшая, девичья, похожая на два маленьких сердечка, смотрела вверх и каждый упругий бугорочек венчал нежный коричневый сосок. Между гладкими кремовыми бёдрами темнел аккуратно подстриженный правильный треугольник, внизу которого, как мне казалось, слегка поблёскивали в полумраке влажные губки. Обнажённая, она приблизилась ко мне, обняла меня и прижалась к моей груди, в которой моё трепетное сердце билось как пойманная птица в клетке. Мой твёрдый как камень член упёрся в нежную золотистую кожу её плоского, гладкого живота. Она снова взяла его правой рукой и стала ласкать. «Какой он у тебя большой и красивый!», – прошептала она. Почти как маленького ребёнка, она уложила меня на свою широкую кровать, на которой они когда-то спали с отважным генералом. Она велела мне лечь на спину и ничего не делать. «Я буду сегодня делать всё сама!», – сказала она. Я покорно повиновался. Прямо надо мной она стала на корточки, широко раздвинув чудные бёдра. Маленькая, аккуратненькая розовая дырочка оказалась прямо над головкой моего полового органа. Одной рукой она направила его к ней. Наши гениталии соприкоснулись. Впервые в жизни. Она стала плавно опускаться, и мой орган вошёл в тесную, но тёплую и влажную благодать. Анна Архиповна застонала так, как будто этот голос вырвался из самой её души, а затем стала приседать, энергично работая ногами, гарцуя на моём члене, словно в седле горячего скакуна. Одной рукой она в это время сжимала мою руку, удерживая равновесие, а другой в то же самое время ласкала себя между ног.
«Как же давно я этого не делала!», – прошептала она. Она приседала всё быстрее и быстрее. Я поражался её удивительной выносливости. Такой темп сделал бы честь любой ядрёной двадцатилетней шлюхе из западного порно. Я восхищённо наблюдал за тем, как она гарцует на мне, как работают её сильные красивые ноги, как трепещет её маленькая нежная грудь. Она закрыла глаза и начала стонать ещё громче. Она взяла меня за руки и положила мои ладони себе на грудь. «Щипай мне соски!», – приказала она. Стоны стали ещё громче. Она стала раскачиваться взад-вперёд. Теперь почти вопли, почти рыдания вырывались из самого нутра Анны Архиповны, из скромной милой женщины, превратившейся в ненасытную сластолюбивую Мессалину. Наконец всё её тело задрожало, конвульсии пробежали по её членам, и она возопила во весь голос: «Да, да, еби меня, еби! Да! Я кончаю! Вот так, ещё, ещё, да, да, да!!!» и в тот самый момент я снова почувствовал себя наверху блаженства. Мой член, словно вулкан, стал извергать из себя раскалённую лаву и я, в счастливом восторге, почувствовал её вагинальные спазмы и как из неё тоже потоком изверглась тёплая вязкая жидкость.
Каждый день в течение следующей недели я приходил к ней. Мы сидели на террасе, болтали, пили чай с чудным ароматным вареньем, а потом она вела меня в свою опочивальню и мы занимались с ней любовью, буквально растворяясь друг в друге без малейшего остатка. Потом я уехал в Крым и там только и делал, что считал дни. Среди прекрасной крымской природы, в романтическом уединении я мечтал там только об одном: поскорее бы вернуться назад. Когда я, наконец, вернулся – наш роман продолжился. Четыре года мы были любовниками. Она научила меня тому как надо любить женщину. Она научила меня тому, как надо делать женщину счастливой. Анна Архиповна, несмотря на то, что была женщиной образованной и воспитанной, в чувственной любви оказалась человеком страстным сверх меры. Она любила чудить. Я часто оставался ночевать у неё. Как-то раз в одну из тёплых летних ночей мы проснулись в три часа утра, изнемогая от желания. Однако она не отдалась мне в постели. По её инициативе, мы голые вышли в сад. Было уже совсем светло. Она увлекла меня прямо в мягкую, мокрую от утренней росы траву и отдалась мне. Это было райским блаженством. Однажды утром она увлекла меня с собой на пробежку. Мне, тогда молодому и неслабому парню, честно признаюсь, нелегко было следовать её темпу. Проспав часа три-четыре, после страстной ночи любви, она выглядела как всегда бодро и свежо и бежала по лесной тропе как лань. На берегу озера скинула с себя одежду и с разбегу нырнула в студёную воду. Через минуту она вынырнула на самой его середине и закричала: «Кирилл! Плыви скорей сюда! Вода – прелесть!» Обливаясь потом после трёхкилометровой гонки, я был на пределе, но у меня была своя мужская гордость. Я нырнул в холодную воду, следуя за этой зеленоглазой бестией. Когда я подплыл к ней, она, обхватив меня руками и ногами, впилась в меня таким страстным поцелуем, что, не умей мы хорошо плавать, мог бы оказаться нашим последним поцелуем. Тогда она отдалась мне на берегу озера. Потом мы снова купались и занимались любовью прямо в воде. Я стоял в воде по плечи, а она залезла на меня, обняла ногами мой стан, как обхватывают стволы пальм новогвинейские аборигены, её руки обвили мою шею и через пять минут я разрядил в неё очередной заряд. Однажды мы трахались с ней прямо в тамбуре электрички. Вагон был пуст. Она наклонилась, приспустила беленькие трикотажные трусики и я вошёл в неё сзади. Что и говорить, моя зеленоглазая бестия любила адреналин.
А я любил её. Господь свидетель, я, несмотря на свою относительную молодость, питал к ней не только плотские чувства. Я всей душой полюбил её как женщину, как друга и как свою жену. Я стал серьёзно считать её своею женою. Я хотел жениться на ней по-настоящему, чтобы у нас была семья и чтобы она родила мне ребёнка. Мне было плевать, на что наша возрастная разница была в двадцать с лишним лет. Я уже заканчивал университет, а она была ещё совсем молодой. У неё было такое молодое тело. Такое красивое, такое сильное, здоровое и неутомимое. Я сделал ей предложение. Я приехал к ней, вошёл в её дом, гордо держа перед собой огромный букет алых как осенний закат роз. На дворе был сентябрь, моросил мелкий дождь. На ветвях берез уже желтели листья, осины и клёны покрылись в бордо. Я вошёл на террасу, на ту самую, где она когда-то сделала меня мужчиной.
- Какие прекрасные розы, мои любимые! Воскликнула она. Она взяла у меня букет и хотела уже поставить его в вазу.
- Аня, я пришёл к тебе, чтобы сказать, что я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей законной женой.
Она долго смотрела на меня своими огромными зелёными глазами. Лицо её стало бледным. В прекрасных глазах я заметил слёзы.
- Мальчик мой, мы не можем быть с тобой мужем и женой. Это нелепо…
- Мы уже с тобой муж и жена, я только предлагаю соблюсти все формальности, перестать прятаться и жить вместе только и всего.
- Нет, ты в своём уме?!
Я долго и страстно убеждал её, и она, в конце концов, дала согласие дать ответ через неделю. Через неделю я снова приехал к ней с новым букетом цветов, но дом был на замке, ставни закрыты. Я долго ждал её, но она не возвращалась. Я вернулся в Москву. Ни через неделю, ни через месяц она не появилась. Я был в отчаянии. Долго и тщетно я пытался искать её по всей Москве, но мои попытки ни к чему не привели.
Через полгода я получил письмо. Трепеща, я открыл конверт и на маленьком куске бумаги прочитал следующее:

Здравствуй мой милый, мой единственный, любимый мальчик! Если бы ты знал, сколько страданий пришлось вынести мне.
Но поступить по-другому я не могу. Может быть, ты возненавидел меня, но пройдёт время, и ты меня поймёшь.
Прощай, мой любимый, сладкий мальчик. Бог свидетель, я люблю тебя и страдаю за тебя. За нас. Будь счастлив.
Твоя Анна

Мы больше не виделись. Никогда. И только незадолго перед моим отъездом мне пришла телеграмма из Санкт-Петербурга. Я срочно вылетел, но опоздал. Её больше не было.
На её похоронах я плакал как ребёнок. Когда гроб с останками моей первой возлюбленной опускался в холодную, узкую и глубокую могилу и куски мокрой холодной земли забарабанили по сухому дереву, моё сердце разрывалось от горя и страданий. Её сестра, седая старуха, в чертах покрытого морщинами лица которой едва-едва угадывалось сходство с той, которую я так любил и с которой был так по неземному счастлив, протянула мне небольшой свёрток.
- Анна Архиповна распорядилась, чтобы я отдала его вам.
- Спасибо. Храни вас Господь.
Когда я вернулся в Москву, стоя среди разбросанных вещей, часть которых должна была вместе со мной покинуть пределы, я развернул его и в моих руках оказался старенький фотоальбом в коричневом кожаном переплёте. Я, опустившись в кресло, медленно страница за страницей перелистал его от начала до конца. Со старых пожелтевших фотографий мне весело улыбалась стройная молоденькая девушка. На последней странице я нашёл тот самый жёлтый конверт, в котором лежала ещё дюжина старых пожелтевших фотоснимков.
Сейчас я сижу у окна и вижу ту самую улицу, которая не носит и, возможно, никогда не будет носить моего имени. Три тусклых фонаря освещают её своим холодным голубовато-белым светом. И только вдали, у самой опушки леса в одном из окон горит свет. Может быть, за стеклом и не задернутыми гардинами кто-то, осторожно сжимая тонкими пальцами маленький смычок, не спеша, водя им по лощёным канифолью трепетным струнам, наигрывает грустную забытую мелодию. Я не слышу этой музыки, но чувствую её. Звуки, чистые как капли весеннего ливня слезинками сползают по холодному оконному стеклу. Душа, застывшая в полудрёме, пробуждается от сонного забытья, и, расправив тонкие, прозрачные золотые крылья, устремляется ввысь и там, высоко-высоко, среди мириад мерцающих в необъятной космической глубине звёзд, обретает заветную свободу. Ту самую, которую вожделеет всем своим существом. Ту самую свободу, которую даёт ей любовь.