Четыре дня

   В который раз за этот вечер перебирал ОН её письма, записки, рисунки и прочие напоминания о тех незабываемых днях, когда они были вместе; каждый раз перечитывая ее мысли, аккуратно выведенные каллиграфическим почерком, он как бы заново открывал для себя ее непостижимую натуру, ОН вновь переживал те чувства, эмоции как будто никакого прошлого не было, но лишь настоящее было единственной истиной этого вечера. Бумага, единственный свидетель того упоительного времени, быть может, самого значимого в его жизни, до сих пор хранила аромат ее пальчиков, частицу ее души – так бережно упакованную в несколько предложений, все это было для него, все это писалось и переживалось с единственной целью, чтобы ему было хорошо, чтобы ОН знал: ОНА его любит, и ОН знал, не только знал, но твердо верил, что это навсегда и другого смысла в его жизни не было и не будет никогда. Скрупулезно, бумажку за бумажкой перебирал ОН, чтобы как-то отвлечься от гнетущих сердце мыслей, тщетно искал он скрытый смысл очевидных слов, безуспешно искал он знак свыше в ее незатейливых обращениях… Напрасно. Вот она, одна из первых записок, застенчиво всунутая ему в карман после первой встречи-свидания: «Сегодня вы были неотразимы, позвольте же мне быть вежливой и достойно покорить вас завтра у фонтана, в 18ч.» Разумеется, ОН позволил, при чем ей было дозволено покорять его не только в этот вечер, но и всю оставшуюся жизнь. ОНИ тогда весь вечер провели наедине: не важно были ли кругом люди, шел ли дождь, а он шел, время, место – все это было совершенно безликим в ее глазах, его голосе, ее смехе, его неуверенных касаниях ее руки и первом поцелуе; ОНИ были пьяны, но пьяны исключительно друг другом. Всю ночь ОНИ гуляли вдвоем, мечтая, чтобы утро не наступило никогда. С той ночи жизнь их пошла совсем по другой колее, ибо его жизнь – была ОНА, ее – ОН. Каждый день был волнующим праздником, ибо он неустанно дарил им встречу друг с другом, возможность почувствовать ее дыхание, ощутить вкус его губ, он позволял им жить так, как живут герои сказок, не знающие бед и печалей, как живут люди, постигшие высшие наслаждение – любить и быть любимым…Как живут… А потом ОНА умерла.

   Все. Нет смысла описывать его в те дни, да и какой тут может быть смысл… казалось бы, какой маленький, ничтожный срок четыре дня – именно столько они были вместе - но для него эти четыре дня обратились вечностью. Первые дни ОН буквально жил возле свежей могилы, неустанно поправляя увядшие цветы, каждое утро педантично протирая стекло фотографии, покрывшейся за ночь росой, да и просто оберегая ее покой от случайных посягательств животных или пройдох-нищих, неизменно желавших поживиться за счет памяти покойной. Вся его жизнь была отныне сосредоточена на маленьком неприметном клочке земли где-то в глубинке провинциального кладбища; разумеется, изначально он полагал, что не задержится в этом мире более ее ни на день, но какая-то бредовая идея того, что после его смерти некому будет ухаживать за ее могилкой приводила его в неописуемое отчаяние, и мысль о самоубийстве была отложена до тех пор, пока память о ней не будет запечатлена материально: в виде мощного, но романтичного надгробия, согласно тому, какой была ЕЕ натура при жизни. А это, как минимум, год… И ОН готов был, со всей присущей ему верностью, потерпеть этот год, заставить ее подождать его этот год, чтобы потом им там, наверху, не было стыдно за то, что осталось после них в памяти человечества, хотя какая на тот момент будет разница: ведь ни пользы, ни вреда им от этой памяти уже не будет… Но так уж устроен человек, что и после смерти он искренне полагает, что останется человеком.
 
   Случайные прохожие или посетители кладбища с неизменным удивлением в любое время дня и ночи, в любую погоду наблюдали странного человека тихо разговаривающего с самим собой. Неизвестно было когда ОН ел, пил, спал… Один раз по заботливому ходатайству неизвестного приехала машина «скорой помощи», но после непродолжительной беседы с НИМ они вынуждены были уехать, не выявив причин для беспокойства. Изредка ОН прогуливался по соседним аллейкам, с безразличным интересом поглядывая на смиренно-поникшие памятники и надгробия. Как странно, думалось ЕМУ, ведь под каждым из этих холмиков, аккуратно загроможденных лавочками и столиками, покоится целая жизнь, целая история, наверняка насыщенная своими страданиями и мечтаниями, разочарованиями и стремлением к чему-то высшему, непостижимому, любовью, наконец; с каждым из них в ком-то умирала незаменимая частица души, характера и отношения к жизни, каждый такой уход был непоправимой катастрофой для множества других, но прошли какие-то жалкие 10, 20 лет и память бессердечно стирает невозвратимое, как нечто совершенно бесполезное... И отныне, посещение этих забытых судеб родственниками является, скорее всего, не истинным проявлением чувств, но какой-то слепой данью, обязанностью неизвестно кому. В смутном волнении вернулся ОН к НЕЙ: всего каких-то два метра отделяют его от него, но разве что-нибудь изменится от того, что он преодолеет это расстояние, разве станут они вновь счастливы, увы, любовь без жизни невозможна. Однако, если ей сейчас спокойно, то, что делать ему с чувством, которое буквально разрывает его изнутри, что делать с тем безнадежным отчаянием, что обволокло его сердце, подобно титановой решетке, как жить дальше, для кого, черт возьми, кому нужна его любовь, адресованная исключительно той, кто уже далеко… Как разорвать этот замкнутый круг, подло подкинутый злодейкой-судьбой? В слепом отчаянии, проводил ОН дни и ночи подле нее, силясь найти ответы на эти неразрешимые вопросы.
 
   В одну из таких ночей случилась гроза… ОН спал близ нее в сравнительно хорошо сохранившемся склепе 19 века. Несмотря на погоду, спалось ему на удивление хорошо и беззаботно. ОН видел сон… ОН видел себя спящим в этом же склепе, гроза и ОНА у входа. Вся в белом! Лицо ее приветливо и вся она до несказанности хороша.
- Любимый мой, - сказала она с непередаваемой нежностью и тем же неповторимым голосом, что был присущ ей при жизни, - я покорена твоей верностью. Никто до тебя не был предан мне до такой степени. Ты – безумец, но любовь потворствует безумию, ибо она и есть оно! Как бы я хотела быть с тобой, о, янтарная комната моей души. Но, увы, это невозможно! Поверь, после смерти я ни на секунду не переставала думать о тебе, мне было так же тяжело, как и тебе. Дни и ночи я была с тобой возле моей могилки, разделяя твои слезы и переживания, но, к сожалению, мне пора. Я покидаю тебя, единственный мой, не навсегда, но надолго… Прошу тебя: не вздумай делать глупости, иначе мы не встретимся никогда… Прощай…

   ОН рыдал, при чем рыдал так, как это может только совершенно отчаявшийся человек, у которого забрали последнюю надежду, ОН не мог говорить, ибо эмоции буквально «душили» его, и ОНА это поняла: просто подошла и осторожно поцеловала его, моментально исчезнув.

   ОН тут же проснулся, сердце его бешено колотилось, воздуха не хватало, на глазах были слезы… В невообразимом волнении выскочил ОН из склепа и безрассудно озираясь по сторонам, стал громко и исступленно звать ее по имени, часто срываясь на рыдания… однако отовсюду ему неизменным «ответом» была лишь щемящая тишина ночного кладбища и звук стекающих с листьев капель ушедшей грозы. Рассудок его окончательно помутился и не до конца осознавая, что делает, все еще под впечатлением странного сна, ОН кинулся к ее могиле и остервенело стал разгребать землю замерзшими руками. Когда же ОН весь в грязи и глине, наконец, извлек гроб, на секунду ему показалось, что это окончательное безумие, но ее слова о том, что любовь и есть безумие, напрочь отбросили все сомнения и ОН сорвал крышку…

   В глазах его вдруг потемнело, а сердце, казалось, выскочит из груди или, не выдержав этого, остановится. Это была ОНА! Боже, как часто ему казалось, что обратного пути нет, что они больше никогда не увидятся, он почти смирился с этим и тут, вдруг, такая уникальная возможность – они снова вместе, он снова может взять ее за руку, поцеловать, провести рукой по волосам. ОНА здесь, ОНА рядом, любимая, самая дорогая, обожаемая, властительница его души и сердца, ОНА вернулась… Разумеется, время сделало свое дело, но разве это может стать преградой между двумя любящими душами, разве за тело ОН ее любил? Глупости. И сейчас, когда души нет – есть тело, как свидетель их неземной любви. Какое-то время, он долго гладил ее по волосам, держал за руку, целовал, разговаривал с ней, нашептывая что-то на ушко. Ему было невообразимо хорошо и спокойно так, как не было никогда, даже, когда ОНА была еще жива. ОН вспоминал их встречи, разговоры, эмоции все больше захватывали его и, наконец, не в силах сдерживать желания, ОН овладел ею: со страстью, с любовью, с отдачей…

   Утром ОН ушел с кладбища, чтобы не возвращаться туда больше никогда. Ему было непередаваемо стыдно за то, что ОН изменил ей с телом, позабыв о душе. ОН предал их любовь! Всю оставшуюся жизнь ОН каялся и просил у нее прощения. ОНА безмолвствовала, ОН искал смерть, но тщетно. Лишь по прошествии многих десятилетий, ОН, умирая в страшных муках от неизлечимой болезни, перед самой смертью вдруг улыбнулся, и лицо его посветлело: видимо, там его кто-то уже ждал, кто-то, кто понял и простил…