Кобэйн. от редакторов журнала Rolling Stone. ч. 2

начало здесь:  http://www.proza.ru/2007/08/14-241




Курт Кобэйн
 Интервью «Rolling Stone»

 Дэвид Фрикке

 [27-го января 1994 года]
 
 Курт Кобэйн, без рубашки, взъерошенный, медлит на лестнице за кулисами, ведущей к гримёрке «Нирваны» в «Aragon Ballroom» в Чикаго, предлагает посетителю отведать своего послеконцертного чая и говорит низким и бесстрастным голосом: «Я очень рад, что ты смог сделать это на самом дерьмовом концерте тура».
 Он прав. Концерт этим вечером – второй из двух, которые «Нирвана» давала в Арагоне, будучи всего неделю в первом за два года американском туре группы – это настоящий провал. Пещерный звук этого места превращал даже едкие торпеды вроде «Breed» и «Territorial Pissings» в рифф-пудинг, и Кобэйна весь вечер мучили проблемы с гитарным и вокальным монитором. Это моменты раздражающей яркости: абразивный вой Кобэйна, прорывавшийся сквозь Арагонское эхо, как в глубоком ущелье, в напряженном, взрывном припеве «Heart-Shaped Box»; короткая, сногсшибательная «Sliver», со страстной силой сыгранная приглашённым в тур гитаристом Пэтом Смиром (экс-«Germs»). Но не было никакой «Smells Like Teen Spirit», а когда зажёгся свет, это вызвало громкий общий свист.
 Согласно пресс-мифу, Кобэйн – «стервозный, жалующийся, обалдевший шизофреник», как он весьма точно выразился - 26-летний певец и гитарист должен был уволить звукооператора, отменить это интервью и вернуться в свой гостиничный номер в плохом настроении. Вместо этого он проводит своё свободное время за кулисами, души не чая в своей дочери, годовалой Фрэнсис Бин Кобэйн, маленькой белокурой красавице, которая носилась по комнате, улыбаясь всем, кто попадался ей на пути. Позже, возвращаясь в отель, не имея при себе ничего крепче пачки сигарет и двух мини-бутылок воды «Эвиан», Кобэйн находится во вдумчивом, непоследовательном настроении, предпринимая большие усилия, чтобы объяснить, что успех – на самом деле не отстой – во всяком случае, не такой, как обычно - и что его жизнь довольно хороша. И она налаживается.
 «Это было таким быстрым и взрывным, - говорит он сонным, скрипучим голосом своего первого кризиса веры после баллистического успеха «Nevermind». - Я не знал, как иметь с этим дело. Если бы существовал 101 Курс для Рок-Звёзд, я бы хотел его пройти. Это могло бы мне помочь».
 «Я до сих пор вижу материал, описывающий рок-звёзд в каком-то журнале – «Стинг, повёрнутый на экологии парень», и «Курт Кобэйн, плаксивый, жалующийся, невротический, озлобленный парень, который ненавидит всё, ненавидит рок-славу, ненавидит собственную жизнь». А я никогда в жизни не был так счастлив. Особенно на прошлой неделе, потому что концерты так удавались – кроме сегодняшнего. Я гораздо счастливее, чем многие думают».
 Кобэйн предпринял несколько длинных, тяжёлых объездов, чтобы добиться успеха в прошлом году. Запись «In Utero», долгожданного студийного продолжения «Nevermind», была чревато заменой в последний момент названия и трека, наряду с публичной перебранкой между группой, её студией звукозаписи, «DGC» и продюсером Стивом Элбини по поводу коммерческого потенциала группы - или его нехватки. О женитьбе Кобэйна на исполнительнице шумного панка Кортни Лав из группы «Hole» - пище для рок-сплетен, о которой можно только мечтать, с того момента, как пара обменялась клятвами в феврале 1992 года – снова заговорили в прессе в прошлом июне, когда Кобэйн был арестован сиэтлской полицией якобы за нападение на Лав во время домашнего скандала. Полиция обнаружила в доме три ружья, но никаких обвинений предъявлено не было, и дело было прекращено.
 В прошлом году Кобэйн также чистосердечно признался в своём пристрастии к героину, о чём давно ходили слухи, утверждая, что он принимал этот наркотик - по крайней мере, частично – чтобы облегчить сильные хронические боли в желудке. Или, как он выразился в этом интервью, «чтобы вылечить самого себя». Теперь он не принимает наркотики, и благодаря новому лечению и лучшей диете его желудочно-кишечный тракт, говорит он, находится на пути к восстановлению.
 Но корни его беспокойства, публичного и персонального, уходят намного глубже. Рожденный неподалёку от лесозаготовительного города Абердина, штат Вашингтон, Кобэйн, как и басист «Нирваны», Крист Новоселич, ударник Дэйв Грол и высокий процент юных фэнов группы - продукт распавшейся семьи, сын автомеханика и секретарши, которые развелись, когда ему было 8 лет. У Кобэйна с ранних лет было стремление стать промышленным художником, и в школе он выиграл множество художественных конкурсов; теперь он делает эскизы к большей части иллюстраций «Нирваны». (Он сделал пластмассовый коллаж зародыша на обороте «In Utero», из-за которого «Кей-март» и «Уол-Март» запретили альбом). Но после окончания школы Кобэйн охладел к обучению в художественной школе и стал жить жизнью подростка-бездельника, работая тур-менеджером в местной панк-группе «Melvins» (когда он совсем не работал) и обратился к написанию песен.
 «Я никогда не хотел петь, - утверждает Кобэйн теперь. - Я просто хотел играть на ритм-гитаре – спрятаться сзади и просто играть. Но за те школьные годы, когда я играл на гитаре в своей спальне, у меня, по крайней мере, было интуитивное чувство, что я должен писать собственные песни».
 В течение долгого времени после катапультирования «Нирваны» от юниоров, подписавших контракт со студией «Sub Pop», до супербогов гранджа - они завоевали награды в категории «Лучшая Группа» и «Лучший Альбом» по итогам голосования критиков «ROLLING STONE» 1994 года – Кобэйн не мог решить, был ли его талант благословением или проклятием. Он, наконец, пришёл к пониманию, что это чуть-чуть и того, и другого. Его раздражает, что люди думают о нем больше как об идоле, чем об авторе песен, однако опасается, что «In Utero» подводит финальную черту саунда «Нирваны», сформулированного в «Smells Like Teen Spirit». Кобэйн остаётся крайне недоверчивым к музыкальному бизнесу, но говорит, что сделал кардинальный поворот по поводу своего отношения к огромной толпе «Нирваны», желающей быть панками.
 «Я не критикую их так, как обычно, - говорит Кобэйн почти извиняющимся тоном. - Я смирился с тем, почему они там, и почему мы - здесь. Я больше не беспокоюсь, когда вижу такого неандертальца с усами, не в своём уме, пьяного, поющего «Sliver». Теперь я просто балдею от этого».
 «Я был освобождён от такого большого удовольствия за последние полтора года, - говорит Кобэйн с заметным облегчением в голосе. - Я всё ещё словно загипнотизирован этим». Он отмечает причины своего удовлетворения: «Выпуск этого альбома. Моя семья. Мой ребёнок. Знакомство с Уильямом Берроузом и запись с ним альбома».
 «Просто пустячки, которые никто бы не оценил или не интересовался бы, - продолжает он. - И с группой есть много чем заняться. Если бы это не было ради группы, такие вещи никогда бы не произошли. Я очень благодарен, и каждый месяц я прихожу к более оптимистическим выводам».
 «Я просто надеюсь, - с усмешкой добавляет Кобэйн, - что не буду настолько счастливым, что стану скучным, думаю, что я всегда буду довольно нервным, чтобы делать что-то сверхъестественное».
 
 Наряду со всем остальным, что пошло не так, как надо на сцене сегодня вечером, ты ушёл, не сыграв «Smells Like Teen Spirit». Почему?
 Тогда всё было бы в ажуре [зловеще улыбается]. Так всё было бы вдвое хуже.
 Я даже не помню гитарное соло на «Teen Spirit». Мне бы потребовалось пять минут, чтобы сесть в подсобке и выучить соло. Но меня такие вещи не интересуют. Я не знаю, может, я так ленив, что ли, что меня это больше не волнует. Мне по-прежнему нравится играть «Teen Spirit», но играть её почти неудобно.
 То есть как? Тебя всё ещё раздражает величина её успеха?
 Да. Все уделяют этой песне столько внимания. Причина того, что она вызвала такую большую реакцию, в том, что люди миллион раз видели её по «MTV». Её просто вбили в их головы. Но я думаю, что есть так много других песен, которые я написал, что так же хороши, если не лучше, чем эта песня, вроде «Drain You». Она определённо так же хороша, как «Teen Spirit». Мне нравится этот текст, и я никогда не устану её играть. Возможно, если бы она была так же популярна, как «Teen Spirit», мне бы она так не нравилась.
 Но я вряд ли смогу, особенно в такой плохой вечер вроде сегодняшнего, пережить «Teen Spirit». Я буквально хочу бросить свою гитару и уйти. Я не могу притворяться, что мне доставляет удовольствие её играть.
 Но тебе, должно быть, доставляло удовольствие её писать.
 Мы репетировали примерно месяца три. Мы ждали подписания контракта с «DGC,» и мы с Дэйвом [Гролом] жили в Олимпии [штат Вашингтон], а Крист [Новоселич] жил в Такоме [штат Вашингтон]. Мы каждый вечер ездили в Такому на репетиции, пытаясь писать песни. Я пытался написать элементарную поп-песню. По существу, я пробовал копировать «Pixies». Я должен в этом признаться [улыбается]. Когда я впервые услышал «Pixies», я настолько тесно соединился с этой группой, что должен был быть в этой группе – или, по крайней мере, в кавер-группе «Pixies». Мы использовали их чувство динамики, будучи мягкими и тихими, а затем громкими и тяжёлыми.
 «Teen Spirit» был таким шаблонным риффом. Он был так близок к риффу «Boston» или «Louie, Louie». Когда я придумал партию гитары, Крист посмотрел на меня и сказал: «Это так нелепо». Я заставил группу играть это полтора часа.
 Откуда взялась строчка: «Вот и мы, развлекайте нас»?
 Она возникла от того, что я обычно говорю каждый раз, когда обычно прихожу на вечеринку, чтобы нарушить неловкость. Много раз, когда ты стоишь с людьми в комнате, это очень скучно и неудобно. Поэтому было: «Ну, вот и мы, развлекайте нас. Вы нас сюда пригласили».
 Каково было наблюдать за тем, как то, что ты написал шутки ради, в знак уважения к одной из твоих любимых групп, становится гранджевым национальным гимном, не говоря уже об определяющем моменте в вашем маркетинге?
 На самом деле мы действительно на время обзавелись своей собственной вещью. Несколько лет назад в Сиэтле было Лето Любви, и это было так здорово. Можно было просто спрыгнуть в самую толпу со своей гитарой, быть подхваченным и добраться до конца зала, и вернуться обратно безо всяких повреждений - это было празднование того, что никто не мог правильно понять.
 Но как только это превратилось в мэйнстрим, это закончилось. Я просто устал быть смущённым этим. Я выше этого.
 Это - первый американский тур, в который вы отправились, с осени 91 года, как раз перед взрывом «Nevermind». Почему вы так долго избегали гастролей?
 Мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями и перестроиться. Это меня так сильно поразило, и я ошибочно полагал, что мне не очень-то и нужно ехать в тур, потому что я заработал целую кучу денег. Миллионы долларов. Восемь миллионов за 10 миллионов проданных альбомов – мне казалось, что это много денег. Поэтому я думал, что буду сидеть и наслаждаться этим.
 Я не хочу использовать это как оправдание, и это происходило так много раз, но моя болезнь желудка была одним из самых больших барьеров, который удерживал нас от гастролей. Я имел с этим дело в течение долгого времени. Но после того, как человек испытывает хроническую боль в течение пяти лет, к концу пятого года ты буквально становишься безумным. Я не мог ни с чем справиться. Я был как шизофреник, как мокрый кот, которого побили.
 Как ты думаешь, сколько из этой физической боли было направлено в написание тобой песен?
 Это жуткий вопрос, потому что очевидно, что если у человека есть некоторый беспорядок в жизни, это обычно отражается в музыке, и иногда это довольно полезно. Я думаю, что это, возможно, помогло. Но я бросил бы все, чтобы иметь хорошее здоровье. Я хотел дать это интервью после того, как мы некоторое время будем в туре, и пока это - самый приятный тур, который у меня когда-либо был. Честно.
 Это больше не имеет никакого отношения к большим залам или людям, пресмыкающимся перед нами. Просто мой желудок больше меня не беспокоит. Я ем. Я вчера вечером съел огромную пиццу. Было так здорово быть способным это сделать. И это просто поднимает мне настроение. Но время от времени я всегда боялся, что если бы я избавился от проблемы с желудком, я не был бы таким одарённым. Кто знает? [Делает паузу]. Вот сейчас у меня нет новых песен.
 В каждом альбоме, который мы пока сделали, у нас всегда была одна - три песни, отложенных с сессий. И они обычно были довольно хорошими, которые нам очень нравились, поэтому нам всегда было на что надеяться – на хит или что-то, что было выше среднего. Так что этот следующий альбом будет очень интересным, потому что у меня абсолютно ничего нет. Впервые я начинаю всё с нуля. Я не знаю, что мы будем делать.
 Одна из песен, которую ты в последний момент вырезал из «In Utero», была «I Hate Myself and I Want to Die» («Я Ненавижу Себя и Хочу Умереть»). Что буквально ты хотел этим сказать?
 Настолько буквально, какой может быть шутка. Не что иное, как шутка. И это имеет некоторое отношение к тому, почему мы решили её убрать. Мы знали, что люди её не поймут; они воспримут это слишком серьёзно. Она была полностью сатирическая, высмеивающая нас самих. Обо мне думают как об этаком стервозном, жалующемся, обалдевшем шизофренике, который всё время хочет покончить с собой. «Его ничто не радует». И я думал, что это было забавное название. Я долгое время хотел, чтобы альбом так назывался. Но я знал, что большинство людей этого не поймёт.
 Ты когда-нибудь испытывал такое страдание, боль или гнев, что ты на самом деле хотел покончить с собой?
 За пять лет за всё время, когда у меня были проблемы с желудком, да. Я каждый день хотел покончить с собой. Много раз я был очень близок к этому. Извините, что я так прямо об этом говорю. Это было, кстати, когда я был в туре, лежал на полу, отрыгивая воздух, потому что я не мог удерживать воду. А потом через 20 минут я должен был играть концерт. Я пел и кашлял кровью.
 Так жить нельзя. Я люблю играть музыку, но что-то было не так. Поэтому я решил вылечить себя сам.
 Даже если это и сатира, такая песня может задеть за живое. Есть множество тех, кто по каким-либо причинам действительно чувствует, что хочет покончить с собой.
 Это в значительной степени характеризует нашу группу. Это – два таких противоречия. Она и сатирическая, и в то же время серьёзная.
 Какие письма ты сейчас получаешь от своих фэнов?
 [Долгая пауза] Я обычно много читаю почту, и я обычно очень увлечён этим. Но я был так занят этим альбомом, видео, туром, что даже не потрудился просмотреть ни одного письма, и поэтому я чувствую себя очень плохо. Я даже не был способен иметь достаточно энергии, чтобы выпустить наш фэнзин, который был одной из тех вещей, которые мы собирались сделать, чтобы сражаться со всей плохой прессой, чтобы просто быть способными показать более реалистическую сторону группу.
 Но это очень трудно. Я должен признать, что делал то же самое, что делают или вынуждены делать многие другие рок-звёзды. Неспособные отвечать на письма, неспособные быть в курсе современной музыки, и я в значительной степени закрыт. Внешний мир довольно чужд мне.
 Я чувствую, что мне очень, очень повезло, что я могу сходить в клуб. Как раз прошлым вечером у нас был свободный вечер в Канзас-Сити, штат Миссури, и мы с Пэтом [Смиром] понятия не имели, где мы, или куда идти. Поэтому мы позвонили на местную радиостанцию колледжа и спросили их, что происходит. И они не знали! И нам пришлось позвонить в этот бар, и играли «Treepeople» из Сиэтла.
 А оказалось, что там я познакомился с троими очень, очень славными людьми, совершенно крутыми ребятами из групп. Я очень хорошо провёл с ними время, весь вечер. Я пригласил их в отель. Они остались там. Я заказал для них обслуживание в номер. Я, возможно, зашёл слишком далеко, пытаясь быть любезным. Но было очень здорово знать, что я всё ещё могу делать это, что я всё ещё могу находить друзей.
 И я не думал, что это будет возможно. Несколько лет назад мы были в Детройте, играли в клубе, и появились примерно человек 10. И по соседству был бар, и вошёл Эксл Роуз с 10 или 15 телохранителями. Это была такая огромная феерия; все эти люди подлизывались к нему. Если бы он просто вошёл один, в этом не было бы ничего особенного. Но он хотел этого. Вы создаете внимание, чтобы привлечь внимание.
 Как ты теперь относишься к «Pearl Jam»? Ходили слухи, что предполагалось, что ты и Эдди Веддер вместе появитесь на обложке журнала «Time».
 Я не хочу в это вдаваться. Я только понял, среди всего прочего, что осуждение людей просто ни к чему меня не приведёт. Это слишком плохо, потому что вся проблема с враждой между «Pearl Jam» и «Нирваной» продолжалась так долго и близка к тому, чтобы быть улаженной.
 Никогда не будет совершенно ясным, из-за чего была эта вражда с Веддером.
 Её никогда и не было. Я ругал их, потому что мне не нравилась их группа. В то время я не был знаком с Эдди. Это была моя ошибка; я должен был ругать не их, а их звукозаписывающую компанию. Их продавали – возможно, не против их воли - но они не понимали, что их втолкнули в фургон с грандж-группами.
 Ты совсем им не сочувствуешь? Они были под таким же интенсивным давлением последующего альбома, как и вы.
 Да. Сочувствую. За исключением того, что я вполне уверен, что они не сворачивали со своего пути, чтобы бросить вызов своей аудитории, так, как сделали мы с этим альбомом. Они - осторожная рок-группа. Они - приятная рок-группа, которую все любят. [Смеётся] Боже, я помнил по этому поводу цитаты значительно лучше.
 Просто в некотором роде меня бесит - знать, что мы очень много работаем, чтобы сделать песни всего альбома настолько хорошими, насколько мы можем их сделать. Я собираюсь потешить своё самолюбие, сказав, что мы лучше многих тамошних групп. Что я понял, так это то, что вам нужно всего пара броских песен на альбоме, а остальное может быть ерундовым грабежом Плохой Компании, и это не имеет значения. Если бы я был сообразительным, я приберёг бы большинство песен с «Nevermind» и распространял бы их за 15-летний период. Но я не могу так делать. Все альбомы, которые мне когда-либо нравились, были альбомами, которые выпускали одну замечательную песню, один за другим: «Rocks» «Aerosmith», «Never Mind the Bollocks» «Sex Pistols»…, «Led Zeppelin II», «Back in Black» «AC/DC».
 Судя по альбому, ты большой фэн «Beatles».
 О, да. Джон Леннон определённо был моим любимым битлом, безусловно. Я не знаю, кто написал какие части какой песни «Beatles», но Пол Маккартни сбивает меня с толку. Леннону явно мешали [Смеётся]. Поэтому я мог бы это понять.
 И из книг, которые я читал - а я так скептически отношусь ко всему, что я читаю, особенно в рок-книгах - я просто чувствовал, что мне его очень жаль. Быть запертым в этой квартире. Хотя он, несомненно, любил Йоко и своего ребёнка, его жизнь была тюрьмой. Он был лишён свободы. Это несправедливо. В этом суть проблемы, которая у меня была, когда я стал знаменитым – то, как люди имеют дело со знаменитостями. Это надо менять; это действительно так.
 Независимо от ваших стараний, это проявляется только тогда, когда ты на это жалуешься. Я могу понять, как человек может это чувствовать, и становится почти одержим этим. Но так трудно убедить людей плюнуть на всё. Просто смотрите на вещи проще, имейте немного уважения. Все мы - дерьмо [Смеётся].
 «In Utero», возможно, самый ожидаемый, обсуждаемый и вызывающий споры альбом 1993 года. Ты не почувствовал в какой-то момент среди всех изменений названий и шумихи прессы, вызванными Стивом Элбини, что все это просто становится глупым? В конце концов, это просто альбом.
 Да. Но мне не привыкать [Смеётся]. Во время записи альбома чего только не случается. Он был сделан очень быстро. Все основные треки были записаны за неделю. И я записал 80 процентов вокала за один день, приблизительно за семь часов. Мне просто повезло. Для меня это был хороший день, и я просто продолжал работать.
 Так в чём была проблема?
 Это были не песни. Это была продукция. Нам потребовалось очень, очень много времени, чтобы понять, в чём была проблема. Мы не могли этого осознать. Мы понятия не имели, почему мы не чувствуем ту же энергию, которую мы чувствовали от «Nevermind». Наконец, мы пришли к выводу, что вокал недостаточно громок, а бас совершенно не слышен. Мы вообще не могли расслышать ни одной ноты, которые играл Крист.
 Я думаю, что на «In Utero» есть несколько песен, которые, возможно, чуть лучше были приведены в порядок. Определённо «Pennyroyal Tea». Которая не была хорошо записана. С ней что-то не так. Она должен была быть записана как «Nevermind», потому что я знаю, что это сильная песня, хитовый сингл. Мы носимся с мыслью перезаписать её или заново смикшировать.
 Это непредсказуемо. Этот альбом - очень странная вещь. Я никогда в жизни не был так озадачен, но в то же время никогда не был так удовлетворён тем, что мы сделали.
 Давай поговорим о том, как ты пишешь песни. Твои лучшие песни – «Teen Spirit», «Come As You Are», «Rape Me», «Pennyroyal Tea» - все начинаются с куплета в приглушённом, угрюмом стиле. Потом начинается припев на полную мощь и приковывает ваше внимание. Так что же появляется первым, куплет или потрясающий припев?
 [Длинная пауза, потом он улыбается] Я не знаю. Я на самом деле не знаю. Я думаю, что начинаю с куплета, а потом перехожу к припеву. Но я так устаю от этой формулы. И это - формула. И ты мало что можешь с этим сделать. Мы в этом достигли вершин мастерства - наша группа. Мы все начинаем слегка уставать от этого.
 Это динамичный стиль. Но я использую всего два динамика. Я мог бы использовать гораздо больше. Мы с Кристом и Дэйвом работали над этой формулой – она в переходе от тихого к громкому - так долго, что это буквально становится скучным для нас. Вроде того: «Хорошо, у меня есть этот рифф. Я буду играть его тихо, без дисторшн-бокса, пока пою куплет. А теперь давайте включим дисторшн-бокс и будем сильнее стучать по барабанам».
 Я хочу научиться разбираться в этих вещах, курсировать туда-сюда, стать почти психоделическим в некотором смысле, но с гораздо большей структурой. Этого очень трудно добиться, и я не знаю, способны ли мы на это - как музыканты.
 Такие песни, как «Dumb» и «All Apologies» действительно наводят на мысль, что вы ищете способ быть понятыми людьми, не прибегая к гитарному эффекту большого взрыва.
 Именно, мне жаль, что мы, возможно, не написали ещё несколько таких песен на всех остальных альбомах. Даже поместить на «Bleach» «About a Girl» было риском. Я был сильно увлечён попом, я очень любил «R.E.M.», и мне нравились всякие старые песни 60-х. Но внутри той сферы, андеграунда, было много давления – словно вы приходите в школу. И поместить какофоничную поп-песню типа «R.E.M.» на грандж-альбом в той сфере было рискованно.
 Мы потерпели неудачу в показе более лёгкой, более динамической стороны нашей группы. Крутой гитарный саунд – вот что хотят слышать ребята. Нам нравится это играть, но я не знаю, до каких пор я смогу кричать во всё горло каждый вечер, будучи целый год в туре. Иногда мне жаль, что я не пошёл по пути Боба Дилана и не пел песни, когда мой голос не пропадал бы каждый вечер, чтобы я смог сделать бы себе карьеру, если бы захотел.
 Так что это значит для будущего «Нирваны»?
 Для меня невозможно заглянуть в будущее и сказать, что я смогу играть песни «Нирваны» через 10 лет. Это вряд ли. Я не хочу обращаться к тому, что делает Эрик Клэптон. Я ни за что его не критикую; я безмерно его уважаю. Но я не хочу, чтобы мне пришлось менять эти песни, чтобы они соответствовать моему возрасту [Смеётся].
 Песня на «In Utero», которая вызвала много споров – «Rape Me». У неё замечательный хук, но были возражения по поводу названия и текста - не только у своенравных ди-джеев, но и у некоторых женщин, которые чувствуют, что для мужчины довольно опрометчиво использовать такое мощное, подстрекательское слово так свободно.
 Я понимаю такую точку зрения, и я часто слышал это. Я метался между сожалением об этом и попыткой защититься. По существу, я пытался написать песню, которая поддержала бы женщин и касалась проблемы насилия. За последние несколько лет у людей было такое трудное время для понимания таких сообщений, которые мы пытаемся передать, что я просто решил быть настолько смелым, насколько возможно. Насколько жирно я должен поставить эту точку? Насколько большими я должен сделать буквы?
 Это не привлекательный образ. Но женщина, которую изнасиловали, которая в ярости из-за этой ситуации… это вроде: «Давай, насилуй меня, приступай, потому что ты за это получишь». Я твёрдо верю в карму, и тот негодяй, в конце концов, получит то, что заслуживает. Тот человек будет пойман, он отправится в тюрьму, и он будет изнасилован. «Так насилуй меня, сделай это, покончи с этим. Потому что тебе будет ещё хуже».
 Что твоя жена, Кортни, подумала об этой песне, когда она её услышала?
 Я думаю, что она поняла. Я, возможно, объяснил ей это лучше, чем объяснил это тебе. Я также хочу заметить, что я действительно, честно не пытался вызвать полемику по этому поводу. Это было последнее из того, что я хотел сделать. Мы не хотели выпускать это так, чтобы это бесило родителей, и нас бы отругали некоторые феминистки, и всё такое. У меня просто столько презрения к тому, кто сделал бы что-то подобное [женщине]. Это - мой способ сказать: «Сделай это однажды, и, возможно, тебе сойдёт это с рук. Сделай это сто раз. Но, в конечном счёте, ты получишь».
 Когда этим летом тебя арестовали по обвинению в домашнем насилии, Кортни призналась полиции, что ты хранишь дома оружие. Почему ты чувствуешь, что ты должен быть вооружён?
 Я люблю оружие. Мне просто нравится стрелять.
 Где? Во что?
 [Смеётся] Когда мы уходим в лес, на стрельбище. Это не официальное стрельбище, но в этой местности оно считается таковым. Там очень большой холм, поэтому нет никакой возможности выстрелить выше этого холма и кого-то ранить. И на мили вокруг никого нет.
 Без излишней политкорректности, ты не чувствуешь, что опасно держать это в доме, особенно когда поблизости твоя дочь, Фрэнсис?
 Нет. Это защита. У меня нет телохранителей. Есть люди гораздо менее известные, чем я или Кортни, которых выслеживали и убивали. Это может быть тот, кто случайно ищет какой-нибудь дом, чтобы туда ворваться. У нас есть система безопасности. На самом деле у меня есть одно ружьё, которое заряжено, но я храню его в надёжном месте, в кабинете высоко на полке, куда Фрэнсис никогда не сможет добраться.
 И у меня есть «М-16», из которого забавно стрелять. Это - единственный спорт, который мне когда-либо нравился. Это не то, чем я одержим или даже чему я потворствую. Я не особенно много думаю об этом.
 Что думает Кортни о хранении оружия дома?
 Когда я его покупал, она была в курсе. Видишь ли, я не очень физический развитый человек. Я бы не смог остановить злоумышленника, у которого было бы оружие или нож. Но я не собираюсь стоять в стороне и наблюдать, как мою семью забивают до смерти или насилуют у меня на глазах. Я не думал бы долго, чтобы прострелить башку тому, кто это сделает. Это из соображений безопасности. И иногда забавно выйти и пострелять. [Пауза] По мишеням. Я хочу это прояснить [Смеётся].
 Люди обычно предполагают, что тот, кто продал несколько миллионов альбомов, живёт на широкую ногу. Насколько ты богат? Насколько ты ощущаешь себя богатым? Согласно одной истории, ты хотел купить новый дом и разместить там домашнюю студию, но твой бухгалтер сказал, что ты не можешь себе этого позволить.
 Да, не могу. Я только недавно получил чек в качестве некоторого гонорара за «Nevermind», и у него довольно хороший размер. Это странно, всё-таки, очень странно. Когда мы продавали много экземпляров «Nevermind», я думал: «Боже, у меня, похоже, будет 10 миллионов $, 15 миллионов $». Это не так. Мы не живём на широкую ногу. Я по-прежнему ем сыр и макароны «Крафт» - потому что мне это нравится, я к этому привык. Мы - не экстравагантные люди.
 Я не виню никого из ребят, которые думают, что человек, который продаёт 10 миллионов альбомов – миллионер, и так будет до конца его дней. Но это не так. В прошлом году я потратил миллион долларов, и я понятия не имею, как я сделал это. В самом деле. Я купил дом за 400 000 $. Ещё около 300 000 $ - налоги. Что ещё? Я одолжил немного денег моей маме. Я купил машину. Вот и всё.
 У тебя мало что осталось от этого миллиона.
 Это удивительно. Одна из самых важных причин, по которых мы не ехали в тур, когда «Nevermind» был очень популярен в Штатах, была в том, что я думал: «Какого чёрта, почему я должен ехать в тур? У меня есть эта хроническая боль в желудке, я могу умереть в этом туре, я продаю много альбомов, я могу прожить остаток жизни за счёт миллионов долларов». Но нет никакого смысла даже пытаться объяснить это 15-летнему ребёнку. Я никогда не поверил бы в это.
 Ты беспокоишься о влиянии, которое твоя работа, образ жизни и продолжающаяся война с суперзвёздностью оказывают на Фрэнсис? Она казалась совершенно довольной, когда сегодня вечером ковыляла по гримёрке, но это для неё, должно быть, странный мир.
 Меня это весьма беспокоит. Она, кажется, обращает внимание почти на всех. Она любит всех. И мне грустно знать, что она столько ездит. У нас действительно есть две няни, одна на полную рабочую неделю, а другая, женщина постарше, заботится о ней по уикэндам. Но когда мы берем её в дорогу, она всё время среди людей, и она не очень часто гуляет в парке. Мы стараемся, как можем, мы начинаем приобщать её к дошкольным вещам. Но это – совершенно другой мир.
 В «Serve the Servants» ты поёшь: «Я так старался обзавестись отцом / Но вместо него у меня был папаша». Ты беспокоишься о том, чтобы не сделать тех же ошибок, будучи отцом, которые, возможно, были сделаны, когда ты рос?
 Нет. Меня это вообще не беспокоит. Мой отец и я – совершенно разные люди. Я знаю, что способен проявлять гораздо больше любви, чем мог мой папа. Даже если мы с Кортни должны были бы развестись, я никогда не позволил бы нам находиться в ситуации, где при ней мы бы создавали плохую атмосферу. Такие вещи могут причинить вред ребёнку, но они происходят оттого, что родители не очень сообразительны.
 Я не думаю, что мы с Кортни такие испорченные. Нам всю жизнь не хватало любви, и мы так нуждаемся в ней, что если у нас и есть какая-то цель, то это дать Фрэнсис так много любви, сколько мы можем, такую большую поддержку, какую мы только можем. И я точно знаю, что это не приведёт к чему-то плохому.
 Какими были отношения внутри «Нирваны» в течение прошлого года?
 Когда я принимал наркотики, они были довольно плохими. Никакого общения. Крист и Дэйв, они не понимали проблему с наркотиками. У них не было опыта приёма наркотиков. Они думали о героине точно так же, как о нём думал я до того, как начал его принимать. Это было просто очень грустно. Мы не очень часто говорили. Они думали о самом худшем, как и большинство людей, и я не виню их в этом. Но ничто никогда не бывает таким плохим, каким кажется. С тех пор, как я не употребляю наркотики, всё снова стало почти совсем нормально.
 Если бы не Дэйв. Я всё ещё несколько волнуюсь за него, потому что он по-прежнему чувствует себя так, словно его могут в любое время кем-то заменить. Он всё ещё чувствует себя, словно он…
 Не прошёл прослушивание?
 Да. Я не понимаю этого. Я пытаюсь говорить ему столько комплиментов, сколько могу. Я - не тот человек, который очень часто говорит комплименты, особенно на репетиции. «Сыграем эту песню, сыграем ту песню, сделаем её ещё раз». Вот так. Я считаю, что Дэйв – это человек, которому иногда нужно одобрение. Я замечаю это, поэтому я пытаюсь и делаю это чаще.
 Так ты всеми командуешь?
 Да. Я спрашиваю их мнение о каких-то вещах. Но, в конечном счёте, это моё решение. Я всегда чувствую странно, говоря так; это кажется эгоистичным. Но мы никогда не спорили. Мы с Дэйвом и Кристом никогда не кричали друг на друга. Никогда.
 Не похоже, что они боятся что-то ругать. Я всегда спрашиваю их мнения, и мы говорим об этом. И, в конце концов, все мы приходим к одному и тому же решению.
 А были какие-то проблемы, где имел место мало-мальски горячий спор?
 Да, гонорары за написание песен. Я пишу все тексты. Музыка - я получаю 75 процентов, а они получают остальное. Я думаю, что это справедливо. Но в то время, когда это случилось, я принимал наркотики. И поэтому они думали, что я могу начать просить о большем. Они боялись, что я свихнусь и начну переводить их на оклад, и всё такое прочее. Но даже тогда мы не кричали друг на друга. И мы делим всё остальное поровну.
 Несмотря на все твои замечания по поводу исполнения «Smell Like Teen Spirit» и написания песен такого же типа снова и снова, ты представляешь себе время, когда не будет никакой «Нирваны»? Что ты будешь пытаться добиться успеха один?
 Я не думаю, что смог бы когда-нибудь делать что-то сольное, Проект Курта Кобэйна.
 Не найдётся такого же очень хорошего круга для этого.
 Нет [смеётся]. Но да, я хотел бы работать с людьми, которые являются полной, совершенной противоположностью тому, что я делаю теперь. Что-то другое, чувак.
 Это не сулит ничего хорошего для будущего «Нирваны» и той музыки, которую вы делаете вместе.
 Именно поэтому я в некотором роде намекал на это во всём интервью. Что мы почти истощены. Мы подошли к такому моменту, когда вещи становятся скучными. Нет того, к чему мы могли бы двигаться, нет того, чего ты можешь с нетерпением ждать.
 Самые лучшие времена, которые у нас когда-либо были, это как раз тогда, когда вышел «Nevermind», и мы поехали в тот американский тур, где мы играли в клубах. Были полные аншлаги, и альбом пользовался успехом, и в воздухе было это потрясающее чувство, эти флюиды энергии. Происходило нечто действительно особенное.
 Мне на самом деле даже неловко об этом говорить, но я не думаю, что эта группа продержится больше чем ещё на пару альбомов, если мы на самом деле не будем упорно работать над экспериментированием. Я имею в виду, давайте посмотрим правде в глаза. Когда одни и те же люди вместе делают одну и ту же работу, они ограничены. Я очень интересуюсь изучением различных вещей, и я знаю, что Крист и Дэйв тоже. Но я не знаю, способны ли мы делать это вместе. Я не хочу выпускать ещё один альбом, который звучит так же, как и три предыдущих.
 Я знаю, что мы выпустим, по крайней мере, ещё один альбом, и у меня есть довольно неплохая идея, что он будет звучать как довольно неземной, акустический, как последний альбом «R.E.M.». Если я мог бы написать всего несколько песен, таких же хороших, как те, что написали они…. Я не знаю, как эта группа делает то, что она делает. Боже, они самые замечательные. Они занимаются своим успехом, как святые, и они продолжают выпускать замечательную музыку.
 Именно поэтому мне очень нравится наблюдать за тем, что делает эта группа. Поскольку мы находимся в некотором тупике. Мы были мечеными. «R.E.M.» - это что? Колледж-рок? Это не очень подходит. Грандж - такой же мощный термин, как Новая Волна. Вы не можете от него отказаться. Он устареет. Вы должны рисковать и надеяться, что вас или признает совершенно другая аудитория, или что та же самая аудитория вырастет с вами.
 А что, если ребята просто скажут: «Иди к чёрту, мы не понимаем»?
 О, хорошо. [Смеётся] Пошли они…


 «Курт мог просто быть очень чутким, забавным и обаятельным, а спустя полчаса он просто сидел в углу и был совершенно угрюмым и необщительным. И я спросил Криста: «С ним всё в порядке?». А Крист сказал: «Он в порядке - иногда он просто тихий». А потом с ним снова всё было хорошо».
 Батч Виг, продюсер, «Nevermind».



 Откровения Кортни
 [23-го декабря, 1993]

 Ким Нили

 Когда я впервые говорила с Кортни Лав, я не знала, чего ожидать. К началу ноября 1993 года, когда происходило это интервью, непримиримая тупость и уместность осуждения поведения певицы – не говоря уж о её браке с Куртом Кобэйном - сделали её любимой мишенью остряков музыкальной индустрии, и бытует общепринятое мнение, что Кортни была женщиной, с которой надо считаться независимо от того, хотите вы считаться с ней или нет. По слухам, она любила звонить людям утром во внеурочное время и бесконечно кричать на них, что она любила посплетничать, что она беззастенчиво выкрикивала губительные тирады о тех, кого она воспринимала как врагов. Мне говорили, что главное в интервьюировании Кортни – это чтобы не кончилась плёнка. До нашего разговора моё представление о ней было таким, что она – это та, кто будет перебивать вас, противореча вам; я думала, что меня ожидает вульгарная, несносная ведьма, которая много говорит со сверхзвуковой скоростью и, возможно, полную ерунду.
 В то время Лав несколько месяцев не появлялась на страницах газет, сосредоточив своё внимание на своей дочери, Фрэнсис Бин, и на записи второго альбома «Hole», «Live Through This». Потребовался целый месяц телефонный звонков между руководством «Hole» и «Rolling Stone», прежде чем Лав согласилась дать интервью: певица всё ещё злилась по поводу статьи в «Vanity Fair» в 1992 году, которая едва не стала причиной, по которой они с Кобэйном утратили опеку над Фрэнсис, и она также отказывалась делать интервью с ней одной. Устав от тенденции СМИ сосредотачиваться только на ней, Лав хотела, чтобы «Hole» была представлена как группа. В конце концов, она согласилась на интервью.
 Когда Лав позвонила в назначенный вечер, оказалось, что она мне сразу же понравилась. Она была доброжелательна, остроумна и очень откровенна; неоднократно во время нашего разговора у меня создавалось впечатление, что она редактировала свои мысли для печати. Я также обнаружила, что она была необыкновенно любопытной. Это редкость - и слегка сбивает с толку – когда субъект интервью меняется с вами ролями и начинает задавать вопросы, но Лав делала это так часто, что несколько раз я чувствовала себя так, словно интервью берут у меня.
 В начале нашего разговора Лав сказала мне слегка извиняющимся тоном, что она «не в настроении сплетничать». Несмотря на это, мы говорили четыре часа, и она ответила на большинство моих вопросов прежде, чем я успела их задать. Поскольку она звонила по сотовому телефону из тур-автобуса «Нирваны», время от времени случались паузы. Один раз автобус сделал остановку у магазина, работающего круглосуточно, и Лав попросила меня подождать, пока она просила Кобэйна купить «Хаггиз» и что-нибудь перекусить – что-то из «Хостес». Несколько раз, как автобус кружил туда-сюда по диапазону приёма сотового телефона, нас разъединяли громкие взрывы помех. Каждый раз, когда это случалось, Лав перезванивала и подхватывала нить беседы. Мы, наконец, закончили около шести утра, Лав предложила поспать: «Я хорошо провела время, спокойной ночи», прежде чем повесить трубку. Когда я ложилась спать тем утром, я, помню, подумала, что большинство людей, кажется, не ценят Кортни Лав по достоинству, а она, надо отдать ей должное, этого более чем заслуживает.
 Из-за пространственных ограничений в выпуске «Rolling Stone», в котором это интервью впервые появилось, добрая половина разговора очутилась на полу в монтажной. Здесь это интервью впервые представлено в своей оригинальной, бесцензурной форме.


 Кортни Лав - не тот человек, который избегает славы, но за последние несколько лет эта откровенная вокалистка стала всемирно известной по совершенно неподходящим причинам. Возвращаясь в 1991 год, Лав была просто известна как восходящий талант. Но равно как импульс для её группы «Hole» достиг максимума, Лав сделала то, что непредусмотрительно было довольно плохим продвижением карьеры: она вышла замуж за лидера группы «Нирвана» Курта Кобэйна. Почти сразу же сплетни об отношениях Лав со своим супругом-суперзвездой омрачила её карьеру. Негодование достигло точки кипения в сентябре 1992 года, когда ныне печально известная статья в «Vanity Fair» утверждала, что Лав принимала героин после того, как узнала, что беременна своей дочерью, Фрэнсис Бин – это обвинение Лав яростно отрицает – породила бурю споров.
 Этот год, кажется, больше нравится Лав. Фрэнсис Бин, розовощёкой чаровнице, сейчас 15 месяцев; материнство явно согласовывается с Лав; и она со своей группой (гитаристом Эриком Эрландсоном, басисткой Кристен Пфафф и барабанщицей Пэтти Скимел) добавляют последние штрихи к своему дебютному альбому на ведущей студии звукозаписи, который, кстати, называется «Live Through This» («Пережить Это»).
 Разговаривая по сотовому телефону из тур-автобуса «Нирваны», где она гостила у своего мужа как раз перед началом своего собственного тура с «Lemonheads», Лав шутила, была впечатляюще находчива и неизменно откровенна.

 Как дела?
 Ну, я потеряла одну драгоценность, и поэтому я просто с ума схожу. Это был настоящий алмаз.
 Что случилось?
 Я оставила его в пакете «ФедЭкс» под диваном в гримёрке у Курта. Я думаю, что кто-то его найдёт. Я думаю, что кто-то из персонала, возможно, найдёт его, и не захочет возвращать, потому что они думают, что я богата. Это очень угнетает. Это было не моё обручальное кольцо, но по сути дела оно было моим обручальным кольцом. Это кольцо – мой подарок самой себе на годовщину. Кто-то найдёт его и просто подумает: «О, она богата».
 Ты никогда не узнаешь. Это зависит от того, кто его найдёт.
 Да. В своей жизни я находила штук 10 бумажников и всегда их возвращала. Всегда.
 Ну, ты хочешь начинать?
 Да, конечно. Ты должна задать мне много вопросов, поэтому я не очень в настроении сплетничать.
 Хорошо. Что для тебя значил 1993 год?
 В этом году был «Vanity Fair»? Нет, это было в прошлом году. Гм … этот год был хороший! Его во многом сглаживали некоторые вещи, и он выявил достаточные основания. Он был попыткой найти идеальные песни в самой себе со своего рода конкуренцией, происходящей в моём собственном доме, которая довольно сильная. Этот год был плодотворным. И я - мать, и это здорово. Неважно, что это клише. Это действительно здорово.
 Как это изменило тебя?
 Знаешь, что? Это такой личный вопрос. Есть какой-то материнский инстинкт, который просто заставляет тебя хотеть покупать огнестрельное оружие, когда у тебя есть ребёнок. Она похожа на такое совершенство, такую невинность, такую абсолютную и полную чистоту, которая ничем не искажена. И если бы кто-то причинил боль или высмеял, или как-нибудь пристал к моему ребёнку, я бы, не раздумывая, убила его. Я отвечу что-нибудь, но наряду со всеми уровнями, которые затрагивает этот вопрос, он просто слишком личный. Это слишком глубоко.
 Хорошо. Давай поговорим о новом альбоме. В чём он больше всего отличается от «Pretty on the Inside»?
 Ну, он кардинально отличается. Настолько отличается, что не должен был быть чем-то средним. Я не хотела записывать панк-рок альбом – и я это сделала. Поэтому он очень мелодичный, и там намного больше соразмерности. И, знаешь, из-за того что наша манера написания песен настолько другая, с этим трудно иметь дело. Мы играли в Атланте на Хэллоуин, и неожиданно объявились все эти жуткие пуристы. Все фэны, но каждый раз, когда мы играли одну из наших поп-песен, они начинали скандировать: «Не делайте этого! Предатели!». Я слышала, как одна девушка говорила другой: «Они обычно гораздо лучше». Поэтому я просто начала говорить со зрителями. Я сказала: «Я выросла, вы нет, этот пол на самом деле больше не так хорош, и знаете что? Всегда будет какая-нибудь дерьмовая группа с девушками, которые не умеют играть. Девушки бросали в меня журналы о движении восставших девушек и прочим. А я: «Мм, я очень рада, что вы здесь, девчонки, но зацените: я теперь могу писать музыкальные вставки».
 Фэны не склонны хорошо воспринимать изменения.
 Когда я записывала «Pretty on the Inside», меня только что вышибли из «Babes in Toyland», и я была вполне готова к драке. Я говорила: «Я буду самой злой девчонкой в мире, вашу мать!». Я не хотела, чтобы у меня были какие-то недостатки в своём внешнем виде и без чего-то какофоничного. Мне очень жаль, что я не поместила туда что-то забавное. Я имею в виду, что я рада, что люди не ждут от меня многого, но в то же время мне жаль, что они подозревают, что я подозреваю, как писать.
 Ты действительно думаешь, что в этом дело - что люди не ждут от тебя многого? Ты получила много рекламы в прессе, но я не думаю, что в случае с фэнами…
 Слушай, когда ты говоришь «пресса» - это действует мне на нервы, потому что я могу по пальцам пересчитать вводящие в заблуждение статьи, которые были написаны обо мне. И по существу ты говоришь об одной статье в одном журнале. Я хочу это прояснить. Это не «пресса». Это никогда не было «прессой». Это была одна статья. Это - результат трактовки моего характера и моей жизни одной женщиной, независимо от того, какими могли быть её безумные и идиотские намерения.
 Но в прессе была тенденция сосредоточиться больше на твоём браке, чем на твоей музыке, и были инсинуации, что ты вышла за Курта, чтобы продвинуться в своей карьере.
 Ну, это меня удивило. В моём прошлом нет ничего, что бы указывало на то, что я встречалась только с парнями-неудачниками. Это, так или иначе, было чем-то вроде моего принципа. Поэтому было приятным сюрпризом, что мой муж оказался преуспевающим, но это не было тем, чего я ожидала или на что рассчитывала. Знаешь, ты думаешь, что начинаешь заниматься либеральным искусством, но по существу ты входишь в НФЛ. Это исключительно мужское, как спорт высшей лиги. Ты по-прежнему сталкиваешься с идеей, что женщин учат, как выйти замуж за врача и быть медсестрой. Или возглавлять группу поддержки и встречаться с капитаном футбольной команды. Это очень надоедает. Если ты когда-нибудь была на какой-нибудь вечеринке журнала «Rip» или что-то в этом роде, и была в женской уборной, там тоскливо. Ты даёшь тем девушкам возможность играть, и инструмент на их выбор, а они будут просто отторгнуты этой идеей. Они не видят в этом никакого расширения возможностей женщин или любого вида полового утверждения. Единственное половое утверждение, которое у них есть, состоит в том, с кем они спят. И меня не побуждали так думать. Это то, что я всегда хотела делать. У меня появилась моя первая гитара, когда я была очень юной. Когда я увидела тот альбом «Runaways», я сказала: «Вот оно - это то, что я буду делать». И я знала, что это была в некотором роде новая идея, но я думала, что будет преобладать достоинство. У меня была более либеральная идея относительно того, как это будет, из-за того, как я росла. Моя мать была феминисткой, и по существу я верила в Санта-Клауса. Я был довольно глупа.
 Как ещё половая дискриминация проявилась в твоей карьере?
 Как раз вчера вечером я слышала, что [организатор Лоллапалузы] Марк Гейджер сказал: «Мы очень хотим, чтобы «Нирвана» играла на Лоллапалузе - скажите Курту, что Кортни может играть, если он будет играть». Я почувствовала такое отвращение от этого. Я сегодня ему звонила, и я хотела всю его жизнь по косточкам разобрать. Поговорить о недооценивании чьего-то интеллекта. «Мм, хорошо, Кортни, я собираюсь устраивать Лоллапалузу, поэтому ты можешь играть на разогреве». Я тебя умоляю. Во-первых, я бы никогда, никогда, никогда в жизни не стала бы играть с Куртом. Независимо от того, как бы хорошо это не было или насколько это было бы уместно. Ваши цели могут быть велики, но мир трактует это иначе. И даже если Курт не понимал бы этого, я всё равно это понимаю. Поэтому для меня неудобно, чтобы Курт это делал, если бы я хотела сделать это. Меня потрясло, что он думает, что мы глупы.
 Ты проявляешь активность как феминистка?
 Я считаю, что да, с одной стороны, но нет - с другой. Я - определённо феминистка-активистка, но я - не академик. Я - не учёный, и я не особенно связана ни с одной группой. Не считая Сьюзен Фалуди, которая мне очень понравилась.
 «Негативная реакция» была удивительной книгой.
 Разве она не замечательная? Я купила 30 или 40 экземпляров той книги и раздала их, прежде всего, писателям. Но у меня много друзей в группах, которые не могут одолеть её, потому что: «Она слишком меня злииииитттт». Ты понимаешь. «Я слишком бешууусссь».
 Это - те же самые люди, которые платят, чтобы посмотреть фильм, а потом отводят глаза во время острых эпизодов.
 Я отчасти тоже так делаю.
 Ты серьёзно?
 Ну, как эпизоды во «Взводе», когда Виллема Дефо убивает Том Беренджер. Мне пришлось переключить канал. И есть сцена в «Короле Комедии» - которую я видела раз сто – я до сих пор не могу её видеть.
 Какая сцена?
 Когда Руперт приезжает в офис и начинает валять дурака, а потом он должен общаться с Шелли Хэк, а она такая [пародирует снисходительное, деловитое мурлыкание]: «Мистер Папкин … мистер Папкин …». Я просто не могу это выдержать! Руперт Папкин есть в каждом. У каждого внутри есть Руперт Папкин. И у меня, конечно. И это пугает меня. Я знаю диалог всего этого фильма. Это и «Калигула».
 Я, должно быть, единственный человек на планете, который никогда не видел «Калигулу».
 Я должна была работать в топлесс-баре в Гуаме. Я отправилась в Гуам, надувшись, потому что я не получила роль Нэнси Спанджен [в фильме Алекса Кокса «Сид и Нэнси»]. И слава Богу, что я не стала Нэнси Спанджен. [Смеётся] Можешь себе представить? Так или иначе, в конце концов, я стала работать в топлесс-баре, и у них там было три видео: филиппинский порно-фильм, японский порно-фильм и «Калигула». Я была там три недели, и каждый вечер я дважды включала «Калигулу». Для того, чтобы вся моя смена не обходилась без фильма. Именно тогда я начала сходить с ума по всему римскому.
 В каком смысле?
 Ну, вроде того, кто были эти люди? Почему она сохранялась как своего рода великая цивилизация? По моему мнению, тот факт, что она была так хорошо документирована, это к нашему вреду. Это была мужская утопия. Во-первых, у них было очень развито рабство. Во-вторых, их браки были полностью договорными, не было никаких браков по любви. Сегодня людям нравится сравнивать это с упадком, но гораздо более необузданный упадок, чем этот - здесь и теперь. И ты знаешь, ты мог сделать себя богом в сенате. Это всё равно как пойти в Конгресс и сказать: «Хорошо, я - бог. Я заменяю Иисуса и все украшения Хэллоуина в школе. Я. Я – бог». Что является истинной причиной зарождения христианства. Я думаю, что Христос родился как раз в то время, когда каждый объявлял себя богом. То, что сделал Христос, не было очень ново - это было просто чем-то распространённым в то время: «Я – Мессия». Но с ним это только стало модным. Я серьёзно! Было полно людей, которые в то время говорили, что они были мессиями. Это было большое дело - быть мессией. Я просто в некотором роде одержима тем временем, потому что оно всегда показывается как пример вырождения и также изощрённости, и все же было, возможно, ещё много более изощрённых обществ. О чём мы говорили до того, как я перешла на эту тему?
 Феминизм и Сьюзен Фалуди.
 Да. Я познакомилась с ней, и я однажды тусовалась с ней. Я жутко боялась. Хочешь верь, хочешь нет, на самом деле я не могла даже говорить. Я говорила об истории женщин в музыке, и я сделала для неё маленькую карту. Но она испугала меня. Весь этот мозг переполнял такую маленькую головку! И она очень красива. В ней столько любезности, столько самообладания, и на самом деле она так прекрасна. Не то, что эта Наоми Уолф с волосами, как у гомика. Наоми Уолф действует мне на нервы. Она вовсе не такая поэтическая или блестящая.
 Есть ещё одна книга, которую я читала, под названием «Слова и Женщины». Это очень тоненькая книжка, и она звучит скучно и выглядит скучно, но она написана точно так же хорошо и умно, как «Негативная реакция». Ты знаешь, что в словаре Мерриам-Вебстера слово «мужественный» описано как комплиментарное прилагательное, а слово «женственный» описано как оскорбление? В нём использованы предложения со словами, то есть: «Она преодолела это, как мужчина», или «Ты ведёшь себя прямо как женщина, перестань». Это прямо сейчас находится там! Вещи такого рода очень тонкие, но это очень важно. Язык действительно заманивает нас в ловушку.
 Ты можешь найти много примеров подобных вещей, если ты действительно думаешь об этом.
 Я что-то вроде Спайка Ли женского рода. «Куда я не посмотрю, везде есть предубеждение!». Но ты просто видишь это. Когда я читала «Слова и Женщины», я замечала всё. Курт - один из самых либеральных людей, которых я знаю, но он однажды посмотрел на меня и говорит: «Я ненавижу, когда ты читаешь эти чёртовы феминистские книги». Это было так забавно. Потому что, знаешь, это выглядело так, словно всё было заговором.
 Однако это - даже не преднамеренная вещь. Просто есть такое коварное невежество в том, как общество рассматривает мужские и женские роли. Например, если кто-то хочет оскорбить мужчину-рок- критика, это всегда: «О, он просто неудавшийся музыкант». Но никто никогда не говорит это о женщинах-журналистах. Говорят: «О, она просто стала этим заниматься, чтобы познакомиться с парнями в группах».
 Хорошая мысль. Это замечательная мысль. Потому что я никогда не думала об авторе-женщине как о неудавшемся музыканте. Видишь, это даже в моём собственном мозгу – на меня тоже повлияло гетто!
 Я где-то читала, что ты выражала недовольство, что женщины-музыканты говорят о желании «играть рок, как парни». Это всё ещё так?
 Ну, я считаю, что это происходит, потому что нет большого количества женщин-образцов для подражания. Я имею в виду, что думаю, что Дебби Харри - очень хороший человек, и я думаю, что у неё была очень забавная манера подачи, и она была крутой, и мне нравилась её позиция, но она - не один из моих образцов для подражания. Понятно, что Мадонна - не мой образец для подражания - Мадонна или та, кто настолько сексуальна. У женщин нет людей, к которым они стремятся, которые уже сделали это. Это – прототип, который является неопределённым. Где у тебя есть мужской прототип, который является таким простым, понимаешь? «О, он – воющая рок-звезда». «О, он – рок-звезда, мессия». «О, он – рок-звезда, которая принимает кокаин и встречается с моделью». Поэтому, я думаю, так много девушек попадает в эту западню: «Ну, если я хочу, чтобы меня принимали всерьёз, я должна осудить свой пол – вести себя, как мужчина, одеваться как мужчина, делать это так же хорошо, как парни и полностью потерять связь со своей женственностью». Им очень трудно с кем-то себя идентифицировать, когда они в группе, потому что у них нет прототипа, чтобы против чего-то протестовать или на кого-то равняться. За исключением Крисси Хайнд, которую всегда будут поддерживать мужчины. И ты нуждаешься в образцах для подражания, тебе это очень нужно. Иначе ты - в темноте. Поэтому в большинстве случаев это очень захватывающе. Для нас это - начало нашего рок-н-ролла, от «Gingerbreads» до всех поющих групп эры Фила Спектора до поздних 60-х и ранних 70-х, групп вроде «Isis» и «Fanny and Bertha». Они все несколько заносчивы. Но я думаю, что они думали: «Класс, это очень свободно и круто, мы теперь можем играть музыку». И они по-прежнему не могли сломать тот барьер. Этот барьер разрушается именно сейчас.
 До некоторой степени, так или иначе.
 Да. Когда вышел «Nevermind», я была в Чикаго с Кэт [Бьёлланд, вокалисткой «Babes in Toyland»], и мы были в баре. Мы так напились, что нас вышвырнули из бара - мы были такими бешеными. По стереосистеме крутили «Nevermind», и мы просто продолжали смотреть друг на друга, и я точно знала, что она думала, и наоборот. Словно: «Здорово, что это случилось, но если бы ты или я записали этот альбом, его бы продали сто тысяч». Мы обе это знали. Нам даже не надо было ничего говорить друг другу. Мы просто это знали. Мы хотели принять этот вызов и создать свою группу, и, чёрт возьми, что-то делать, и, однако там был этот проклятый стеклянный потолок.
 Насколько ты конкурентоспособна музыкально, и кого ты рассматриваешь как своего главного конкурента?
 Ну, это классное слово, не так ли? Есть ли единственная комната для одной из нас? Это то, почему люди хотели бы превратить это в нечто вроде борьбы в грязи?
 Я говорю не только о женском соревновании. Я имею в виду соревнование вообще.
 Я думаю, что я конкурентоспособна в хорошей американской манере. Я не думаю, что я конкурентоспособна в дерьмовой манере. Я - не плохая спортсменка; я хочу уважать своего врага. Знаешь, когда мы гастролировали с «Mudhoney», я каждый вечер заходила в их гримёрку: «Придурки, панки, вы готовы? Потому что я собираюсь надрать вам задницу». Я всегда себя так вела, и это меня вдохновляет. Это - то, что заставляет меня действовать. Не непреодолимое преимущество, а интересные, забавные вещи. Вроде: «Боже, если она может сделать это или он может сделать это, я тоже могу это сделать!». Все альбомы «Pixies» были для меня удивительны, поэтому я чувствовала себя очень конкурентоспособной в том, как Ким Дил и Чарлз [Томпсон] писали песни. И так, как Курт писал песни. Как тогда, когда Курт был ещё просто парнем, который, как я думала, тот ещё придурок, я услышала «In Bloom» в офисе моего пресс-агента, и это действительно разбудило меня. Я нахожу, что его написание песен должно быть безупречно. С мудрыми текстами - и это звучит очень безумно и претенциозно - если я могла бы просто завернуть фразу так же, как Леонард Коэн, я была бы довольна. Я имею в виду, что ему вроде 55, и он всё ещё может выпускать такую дрянь? Этот парень чертовски удивителен. Через что бы я не проходила, у меня всегда была одна из моих кассет Леонарда. Мне очень нравится «Blue»Джони Митчелл. Она отчасти грустная и жуткая.
 Кто ещё тебя вдохновил?
 Я относилась к самым настоящим белым отбросам. На меня оказали большое влияние «Rumours». Все говорят: «Лиз Фэйр, эта пародия на «Exile on Main Street». И я говорю: «Да, ну, в общем, этот альбом - пародия на «Rumours».
 Я думаю, что Стиви Никс обязана вернуться.
 Ну, она оказала на меня главное влияние. Я люблю ее. Она словно покрытая блёстками, искрящаяся чёртова Женщина в Золотом Сиянии.
 Кто ещё?
 Главным образом, у меня корни в «Echo and the Bunnymen» и «Psychodelic Furs».Люди не признаются в этом, потому что это так стрёмно. Я говорю: «Это - мои корни, чувак». Я никогда не говорила, что была панком. Если ты видела «Suburbia», это была панк-сцена Западного Побережья. Женофобы, увечные позёры, все пытались быть «Rolling Stones». Это было мерзко. Вот что я в этом ненавидела: это было так мерзко, и всё воняло. Я хотела какого-то шарма. Какая-то звёздная фантастика! У тебя есть корни Новой Волны?
 Нет, не особенно. Но я была первым ребёнком в своём квартале, у которого были «Never Mind the Bollocks». У меня он был на 8 трэках.
 [Кобэйну] Она купила «Sex Pistols» на 8 трэках! Это хардкор!
 У тебя он ещё есть? Курт говорит, что даст тебе за него 150 $.
 Его давно нет. Возможно, где-то на мусорной свалке.
 Тебе нравится «Stooges» и всё такое прочее?
 Да. Но первая группа, которой я когда-либо по-настоящему увлекалась, были «Beatles».
 О, да, я тоже. Какой альбом?
 Первый, который у меня был, это один из того собрания величайших хитов. Там были красный и синий. У меня был синий.
 Который 1967-1970 годов. Это тот, на котором есть «Hey Jude». Мне нравится эта песня, я спорю с людьми по поводу Пола. Я могла делать это часами, говорить про достоинства Пола. Вот если бы не было никакого Пола. Не было бы никакой «Helter Skelter». Если бы не было «Helter Skelter», не было бы «Sonic Youth». Это правда. [Слышно, как на заднем плане протестует Кобэйн.] Это наш очень добрый старый спор. Курт всегда говорит: «О? Кто играл аккорды?». Мне не важно. Пол написал песню. Никто не поддерживает Пола. На самом деле, на нашем альбоме есть натуральная песня Пола под названием «Miss World».
 О чём ты писала на этом альбоме? Последние несколько лет были для тебя напряжёнными. Что-то из этого просочилось в новые тексты?
 Этот альбом не такой уж понятный и не такой уж личный. Ты знаешь, когда женщины говорят: «Ну, я играю музыку, и это катарсис», это относится ко мне в известной степени, но это - также действительно не ярмарка людей, на которых повлияло гетто, вроде этих. Джони Митчелл ли это или Пи Джей Харви, или я, это словно ты, как предполагается, смотришь в замочную скважину в нервном срыве. Это именно то, что ты предполагаешь увидеть. А я просто думаю, что это чертовски тупо. Если я пишу песню со старым рифом «Stooges» о том, что была малолетней проституткой, это не значит, что я была малолетней проституткой, как не значит, что Нил Янг застрелил свою подружку на реке, или Курт изнасиловал Полли. Ты понимаешь, о чём я говорю? Это рассказы. Я просто хотела написать хороший рок-альбом. Я хотела бы написать в своей жизни несколько классных рок-песен, как это сделала Крисси Хайнд. Она - действительно единственный человек моего пола, которого я нахожу полностью состоявшимся, потому что как бы я не любила Патти Смит, она не писала свою собственную музыку. Потому что когда ты пишешь классную песню, нет ничего важнее или лучше. Я имею в виду, не всё, что угодно. Не всякого рода дерьмовых оценок красоты, славы, ограниченности, денег, наркотиков или какого-то подобного дерьма. Если ты пишешь то, что превысит пределы длительного периода времени и заставит людей чувствовать себя определённым образом, это действительно нельзя сравнить ни с чем.
 Для тебя кажется очень важным оставить след.
 Да. Для меня именно это важно в своей работе. Я имею в виду, что была какая-то цитата Уолта Уитмена о том, что когда ты умираешь, оставив плодородный клочок земли и счастливого ребенка. Когда ты умираешь, и твоя жизнь проносится у тебя перед глазами, я не думаю, что ты будешь думать о том, как ты ненавидишь какого-то журналиста. Ты будешь думать о замечательных вещах, которые ты сделала, об ужасных вещах, которые ты сделала, об эмоциональном воздействии, которое кто-то имел на тебя, и которое ты имела на кого-то ещё. Это то, что существенно. Иметь что-то вроде эмоционального воздействия, которое превосходит твоё время, вот это здорово. Пока ты не испортишь это, ведя себя недостойно, когда состаришься.
 Как ты думаешь, какой ты будешь, когда состаришься?
 Я надеюсь, что я буду достойной. Я знаю, что не буду трогательно увлекаться какой-нибудь ерундой. Я бы хотела иметь очень большой выводок детей и хороший сад, и я бы хотела выращивать очень классные гибридные розы, иметь много собак и кошек, получать журнал «Victoria» и иметь чертовски красивый дом! Я не думаю, что хотела бы сидеть на веранде, попивая виски и напевая блюз. [Смеётся]. Зная меня, я бы, возможно, кончила тем, что в баре просила бы какого-нибудь парня взять мне ещё мартини. Всё ещё обесцвечивая свои волосы в 59 лет.


 «Это такая вещь, когда ты слышишь это и просто продолжаешь думать об этом, но никогда не можешь вполне заставить себя поверить, что это совершенная правда. Ты слышишь это и видишь это в новостях - как 24 часа на «MTV» или что-то вроде того - но в то же время до тебя не очень доходит, что ты никогда больше не увидишь этого человека на сцене. Или никогда больше не будет ещё одного альбома «Нирваны». Это в наше время в порядке вещей, реальная вещь, которую на самом деле не осознаёшь.

 Мэк МакКоган, ведущий вокалист «Superchunk».



 Нисходящая Спираль
 Нил Стросс

 8 апреля, незадолго до 9 утра, тело Курта Кобэйна был найдено в комнате над гаражом своего дома в Сиэтле. Поперёк его груди лежала 20-калиберная винтовка, из которой 27-летний певец, гитарист и автор песен покончил с собой. Кобэйн пропадал на шесть дней.
 Гэри Смит, электрик, устанавливающий в доме систему безопасности, обнаружил мёртвого Кобэйна. «Сначала я подумал, что это манекен, - сказал впоследствии Смит. - Потом я заметил, что у него кровь в правом ухе. Потом я увидел винтовку, лежащую поперёк груди, направленную ему в подбородок».
 Хотя полиция, частная детективная фирма и друзья шли по его следам, его тело, согласно отчёту судебно-медицинского эксперта, пролежало там два с половиной дня. В крови Кобэйна была обнаружена высокая концентрация героина и следы валиума. Он был опознан только по отпечаткам пальцев.
 Марк Лэйнган, член «Screaming Trees» и близкий друг Кобэйна, говорит, что на той последней неделе он не получал известий от Кобэйна. «Курт мне не позвонил, - говорит он. - Он не позвонил некоторым другим людям. Он не позвонил семье. Он не позвонил никому». Лэйнган говорит, что он «искал [Курта] приблизительно неделю… прежде чем его нашли. У меня было ощущение, что что-то действительно случилось».
 Друзья, семья и коллеги Кобэйна беспокоились по поводу его депрессии и хроническом употреблении наркотиков в течение многих лет. «Я был вовлечён в попытку оказать Курту профессиональную помощь по многим причинам», - говорит бывший менеджер «Нирваны» Дэнни Голдберг, ныне президент «Atlantic Records». Однако этого не было до тех пор, пока не прошло восемь дней после того, как Кобэйн вернулся в Сиэтл из Рима, выздоровев после неудавшейся попытки самоубийства в марте, чтобы те, кто был рядом, поняли, что пришло время прибегнуть к решительным мерам. Кобэйн «спятил», говорит представитель «Gold Mountain Entertainment», компании, которая управляет «Нирваной» и «Hole».
 Те, кто дружил с Кобэйном и его женой, Кортни Лав, рассказывают об участившихся семейных ссорах в тот период, включая случаи, когда Лав была вынуждена проводить ночи вдали от дома, чтобы избавиться от странного поведения Кобэйна. Кобэйн даже сказал нескольким друзьям, что он беспокоится, что у Лав был роман.
 Его отношения с «Нирваной» были столь же неустойчивы. На самом деле Лав сказала в интервью «MTV», что Кобэйн сказал ей спустя несколько недель после Рима: «Я ненавижу это. Я не могу больше с ними играть». Она добавила, что он хотел работать только с Майклом Стайпом из «R.E.M.»
 «За последние несколько недель я много говорил с Куртом, - сказал Стайп в своём заявлении. - Мы работали над музыкальным проектом, но ничего не записали».
 18 марта семейная ссора переросла в новое бедствие. После того, как полицейские, вызванные Лав, приехали на место происшествия, она сказала им, что её муж заперся в комнате с 38-калиберным револьвером, заявив, что он собирается покончить с собой. Полицейские конфисковали это оружие вместе с бутылкой «разнообразных» неизвестных таблеток, которые певец имел при себе. Лав сказала полицейским, где Кобэйн прятал оружие - «Беретту-380», «Таурус-38», полуавтоматическую винтовку «Кольт» и 25 коробок патронов, и всё это было конфисковано. Хотя позднее тем вечером Кобэйн сказал полицейским, что он на самом деле не планировал покончить с собой, в полицейском отчёте, тем не менее, инцидент был описан как «нестабильная ситуация с угрозой самоубийства». Никого не арестовали, и потом Кобэйн «покинул резиденцию».
 Четыре дня спустя Кобэйн и Лав взяли такси от их дома в районе Мадрона в Сиэтле до стоянки подержанных автомобилей «Американская Мечта» неподалёку от центра Сиэтла. Водитель такси, Леон Хэссон, говорит, что супруги всю дорогу дрались. Всё ещё споря, Кобэйн и Лав вошли на стоянку. По словам владельца стоянки Джо Кенни, Лав была расстроена, потому что спустя несколько дней после того, как они купили «Лексус» 2 января, Кобэйн его вернул. Лав хотела машину, но Кобэйн хотел что-то менее показное. Кенни добавляет, что Лав казалась нестабильной и приняла несколько таблеток по пути в уборную.
 К этому времени члены семьи Кобэйна, товарищи по группе и управляющая компания начали разговаривать со множеством консультантов по интервенции о лечении увеличивающихся героиновых и психологических проблем Кобэйна. Одним из этих специалистов был Стивен Чатофф, руководитель «Anacapa by the Sea», поведенческого центра медицинских консультаций для лечения наркотических и психологических расстройств, в Порт-***неме, штат Калифорния. «Они позвали меня посмотреть, что можно сделать, - говорит Чатофф. - Он принимал наркотики в Сиэтле. Он совершенно не хотел в этом признаваться. Это было очень хаотично. И они опасались за его жизнь. Это был кризис».
 Чатофф начал беседовать с друзьями, членами семьи и деловыми партнерами, готовясь провести полномасштабную интервенцию. По словам Чатоффа, кто-то тогда предупредил Кобэйна, и процедуру пришлось отменить. «Gold Mountain» утверждает, что они нашли другого консультанта по интервенции и слегка приврали Чатоффу, чтобы вежливо отказаться от его услуг.
 Тем временем Родди Боттам, старый друг Лав и Кобэйна и клавишник «Faith No More», прилетел из Сан-Франциско в Сиэтл, чтобы присмотреть за Кобэйном. «Я очень люблю Курта, - говорит Боттам, - и мы очень хорошо ладили. Я был там с ним как друг».
 Басист «Нирваны» Крист Новоселич организовал свою собственную отдельную интервенцию с Кобэйном, но самая ужасная конфронтация имела место 25 марта. В тот день примерно 10 друзей - включая товарищей по группе Новоселича и Пэта Смира, менеджера «Нирваны» Джона Силву, давнего друга Дилана Карлсона, Лав, Голдберга и менеджера «Hole» Джэнет Биллиг - собрались в доме Кобэйна на бульваре Лэйк Вашингтон в Сиэтле, чтобы найти иной подход с новым консультантом по интервенции. В рамках интервенции Лав грозилась уйти от Кобэйна, а Смир и Новоселич сказали, что они уйдут из группы, если Кобэйн не пройдёт реабилитацию. Сначала Кобэйн не желал признавать, что у него есть проблемы с наркотиками и не считал, что его недавнее поведение было саморазрушающим. Однако к концу напряженного пятичасового разговора решимость Кобэйна ослабла, и позднее в тот же день он согласился пройти детоксикационную программу в Лос-Анджелесе. Потом он ушёл в подвал со Смиром, где они репетировали новый материал.
 Однако в Сиэтлском аэропорту Кобэйн, тем не менее, передумал и отказался садиться в самолёт. Лав надеялась уговорить Кобэйна лететь в Лос-Анджелес с ней, чтобы супруги могли пройти реабилитацию вместе. Вместо этого ей пришлось лететь на самолёте с Биллиг. (Дочь супругов, Фрэнсис Бин, и няня прилетели на следующий день). Лав сказала, что сожалела, что оставила Кобэйна одного («Та ерунда о жестокой любви 80-х, она не работает», - сказала она в записанном на плёнку послании во время памятного ночного бдения в честь Кобэйна две недели спустя). После остановки в Сан-Франциско Биллиг и Лав полетели в Лос-Анджелес, и утром 26 марта Лав остановилась в номере за 500 $ за ночь в отеле «Пенинсула» в Беверли Хиллс, и начала амбулаторную программу детоксикации от наркотиков («Gold Mountain» говорит, что это были транквилизаторы).
 Вернувшись в тот вечер в Сиэтл, Кобэйн остановился у подруги и торговки наркотиками в элитном богемном районе Капитолийского холма. «Где мои друзья, ведь они мне так нужны? - сказала она в интервью одной сиэтлской газете, что так говорил ей Кобэйн. - Почему мои друзья против меня?».
 Кобэйн остался в Сиэтле еще на пять дней, прежде чем согласился ехать на лечение в Лос-Анджелес. Перед отъездом он остановился в кондоминиуме Карлсона в районе Лэйк-Сити Сиэтла, чтобы попросить оружие, потому что Карлсон, который был шафером на свадьбе Кобэйна и Лав, говорит, что Кобэйн сказал ему, что в его владения в Мадроне вторгались. «Он казался нормальным - мы разговаривали, - говорит Карлсон. – Кроме того, я и раньше одалживал ему оружие». Хотя в Сиэтле для винтовок нет никакой регистрации или периода ожидания, Карлсон считает, что Кобэйн не хотел покупать винтовку сам, потому что боялся, что полиция конфискует её, с тех пор как они забрали его другое огнестрельное оружие после семейной ссоры, которая произошла 12 днями ранее.
 Кобэйн и Карлсон отправились в оружейный магазин «Stan`s», находящийся поблизости, и купили шестифунтовую винтовку «Ремингтон» двенадцатого калибра 11 модели и коробку патронов примерно за 300 $, которые Кобэйн дал Карлсону наличными. «Он отправлялся в Лос-Анджелес, - говорит Карлсон. – Казалось несколько странным, что он покупал винтовку до того, как уехать. Поэтому я предложил оставить её у меня, пока он не вернётся». Однако Кобэйн настаивал на том, чтобы винтовка хранилась у него самого. Полиция считала, что Кобэйн принёс оружие домой и спрятал его в чулане. Новоселич, как сообщают, привёз Кобэйна в аэропорт. Смир и служащий «Gold Mountain» встретили Кобэйна в Лос-Анджелесе и привезли его в Реабилитационный Центр «Эксодус», в Морской Госпиталь Дэниела Фримэна в Марина дель Рей, штат Калифорния. Кобэйн провёл четыре дня реабилитации в «Эксодусе» в 1992 году, но ушёл из центра до окончания своего лечения.
 Несмотря на неспособность продолжать свой план, Чатофф говорит, что он несколько раз разговаривал с Кобэйном по телефону перед тем, как Кобэйн уехал в Лос-Анджелес. «Я совершенно не поддерживал это, - говорит Чатофф об обращении Кобэйна в «Эксодус», - потому что это была просто очередная детоксикация «удар и сияние»».
 Кобэйн провёл два дня в клинике на 20 мест. Там он говорил с несколькими психологами, ни один из которых не посчитал, что он склонен к самоубийству. Хотя Фрэнсис Бин и её няня навещали его, Лав так и не пришла. 1 апреля Кобэйн позвонил Лав, которая всё ещё была в «Пенинсуле». «Он сказал: «Кортни, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знала, что ты сделала очень хороший альбом, - впоследствии сказала она в интервью одной сиэтлской газете. - Я сказала: «А что ты имеешь в виду?». А он сказал: «Просто помни, несмотря ни на что, что я люблю тебя». («Hole» должны были выпустить свой второй альбом, «Live Through This», 11 дней спустя). Тогда Лав говорила со своим мужем в последний раз.
 По словам артиста, известного как Джо Мама, давнего друга супругов, который последним навещал Кобэйна в «Эксодусе», «я готовился увидеть его дерьмово выглядящим и подавленным. Он выглядел так чертовски здорово». Час спустя Кобэйн, по словам Лав, «перепрыгнул через забор». На самом деле это была кирпичная стена более шести футов, окружавшая открытый двор центра.
 Хотя «Эксодус» - плохо охраняемая клиника, и Кобэйн мог выйти через двери, если бы захотел, у него в голове было кое-что ещё. Один из посетителей Кобэйна вспоминает: «Когда я пришёл навестить его, с ним там был Гибби Хэйнс [из «Butthole Surfers»]. Я не знаю Гибби, но он придурок. Он тараторил о людях, которые там перепрыгивали через стену, вроде «[один парень] перепрыгивал через стену пять раз». Курт, возможно, подумал, что это будет забавно».
 В 19:25 Кобэйн сказал персоналу клиники, что выйдет во внутренний двор, чтобы покурить, и перелез через стену. «Мы очень хорошо наблюдаем за нашими пациентами, - говорит представитель «Эксодуса». - Но некоторые действительно сбегают». Большинство друзей и деловых партнёров Кобэйна тогда в Лос-Анджелесе были на концерте другого клиента «Gold Mountain», «Breeders», не обратив внимания на то, что он убежал.
 «После того, как Курт пропал, я всё время был на связи с Кортни по телефону, - говорит Мама. - Она очень волновалась, поэтому мы поехали искать его во всех местах, куда он мог пойти. Она очень испугалась с самого начала, я полагаю, что она могла бы сказать».
 Но Кобэйн был уже на пути обратно в Сиэтл. Он вернулся домой рейсом «Дельты» через три часа после своего бегства, прибыв в Сиэтл в 1 час утра. К тому времени Лав аннулировала его банковскую кредитную карту «Seafirst» и на следующий день наняла частного детектива Тома Гранта, чтобы разыскать его, было слишком поздно. На самом деле, по словам полиции, аннулирование кредитной карты ещё более затруднило обнаружение Кобэйна, потому что «Seafirst» просто делает запись вида сделки и суммы денег для попытки произвести расход по аннулированным карточкам, а не о точном местоположении сделки. Лав также, как сообщают, наняла второго частного детектива, чтобы наблюдать за домом наркодилера Кобэйна, женщины, к которой Лав, как говорят, поначалу ревновала.
 Когда Кобэйн вернулся в свой дом на Мадроне, он обнаружил, что там остановился бывший нянь его дочери, Майкл Дьюитт (по прозвищу Кэли). «Я говорил с Кэли, который сказал, что видел [Курта] в субботу [2 апреля]», говорит Карлсон, добавив, что Дьюитт рассказал, что Кобэйн плохо выглядел и вёл себя странно, «но сам я не смог его удержать».
 Как и кто-либо ещё. Полиция считала, что Кобэйн блуждал по городу без определённой цели в свои последние дни. Диспетчер такси сообщает, что Кобэйна отвезли в магазин оружия, чтобы купить патроны к винтовке [квитанция на боеприпасы была впоследствии найдена в доме Кобэйна]. Соседи говорят, что в этот период они видели Кобэйна в парке возле его дома, он плохо выглядел и был одет в неестественно толстый жакет. Сообщают, что Кобэйн проводил время с несколькими друзьями-героинщиками, вводя себе так много героина, что они выгнали его, потому что боялись, что у него при них случится передозировка. Также считают, что Кобэйн проводил время в его втором доме, в Карнэйшне, штат Вашингтон, где обнаружили спальный мешок. Рядом с ним было чернилами нарисовано солнце, поверх слов «веселей», и пепельница, заполненная сигаретами - одни марки Кобэйна, другие нет.
 В воскресенье, 3 апреля, кто-то (возможно, Кобэйн) попытался сделать несколько покупок по своей кредитной карточке. Суммы в пределах от 1 000 $ до 5 000 $ были явными попытками получить наличные. На следующий день были сделаны ещё две попытки сделать покупки, на сей раз заплатить 86.60 $ за цветы. Именно в этот же день мать Кобэйна, Венди О`Коннор, обратилась с заявлением о пропаже человека. Она сказала полиции, что Кобэйн, возможно, хочет покончить с собой, и посоветовала, чтобы они искали его в специфическом трехэтажном кирпичном здании, описанном как место нахождения наркотиков, на Капитолийском холме.
 Примерно в полдень или чуть раньше 5 апреля Кобэйн забаррикадировался в комнате над своим гаражом, подперев стулом свои застеклённые створчатые двери. Один из свидетелей на месте происшествия предполагает, что он снял свою охотничью кепку - которую он носил, когда не хотел, чтобы люди его узнали - и затолкал в коробку из-под сигар, в которой был его тайник с наркотиками. Он написал записку на одной странице красными чернилами. Обращаясь в записке к Бодде, это имя, которое он дал своему воображаемому другу детства, Кобэйн говорил о большой пустоте, которое, по его ощущениям, открылось внутри, превращая его в «жалкого, разрушающего себя до смерти рокера». Он также выражал свой страх, что жизнь Фрэнсис Бин окажется похожей на его собственную. Называя Лав «женой-богиней, от которой исходит честолюбие и сочувствие», он умоляет её: «Пожалуйста, живи» ради их детей.
 «Я не чувствовал волнения как от прослушивания, так и от написания музыки, наряду с реальным написанием… на протяжении уже слишком многих лет», - наспех написал Кобэйн, добавив что, «когда мы за кулисами, и зажигаются огни, и начинается безумный рёв толпы, это не волнует меня так же, как это было у Фредди Меркьюри. Я всеми силами пытался оценить это, и я пытаюсь, Боже, поверь, я пытаюсь. Но этого недостаточно. Я ценю тот факт, что я и мы оказали влияние и развлекли многих людей. Я, должно быть, один из тех самовлюбленных людей, которые ценят вещи только тогда, когда они ушли. Я слишком чувствителен. Я должен быть слегка безразличным, чтобы восстановить тот энтузиазм, который был у меня в детстве».
 Кобэйн, по-видимому, бросил свой бумажник на пол, который был открыт на его водительских правах штата Вашингтон; друзья полагают, что это должно было помочь полиции опознать его. Лав восстановила остальную часть трагедии для «MTV»: Кобэйн подставил стул к окну, сел, принял ещё немного наркотиков (скорее всего, героин), приставил ствол 20-калиберной винтовки к своей голове и - очевидно большим пальцем – спустил курок.
 Хотя окружной судебно-медицинский эксперт установил, что Кобэйн умер днем 5 апреля, на следующее утро кто-то пытался потратить аванс наличными в 1 517.56 $ по его кредитной карточке. Попытка была сделана или по телефону или лично человеком без карты. Полиция также сообщает, что два человека говорят, что наркодилерша Кобэйна с Капитолийского холма сказала им, что Кобэйн заходил к ней вечером 5 апреля. Дилерша отрицает этот инцидент.
 По жестокому повороту судьбы только 6 апреля частный детектив Лав, Том Грант, прибыл в Сиэтл. «Я работал с [Грантом], - говорит Карлсон, - и в тот день, когда мы собирались в Карнэйшн его искать, мы узнали, что он мёртв».
 Карлсон и Грант, бывший помощник шерифа, дважды проверяли дом Кобэйна в Мадроне, но были не в состоянии обыскать помещение над гаражом, где лежало тело Кобэйна. (Карлсон позже заявил, что он понятия не имел о существовании комнаты над гаражом). Дьюитт уехал из главного здания и улетел в Лос-Анджелес днём 7 апреля, так и не подозревая о том, что поблизости тело. Полиция говорит, что они никогда не входили в дом до того, как было обнаружено тело Кобэйна, только спрашивая рабочих снаружи его дома, видели ли они Кобэйна.
 В другом месте 7 апреля был сделан экстренный звонок по телефону 911 о «возможной жертве передозировки» в отеле «Пенинсула» в Лос-Анджелесе. Полиция, отдел пожарной охраны и машины скорой помощи прибыли на место происшествия, где они обнаружили Лав и гитариста «Hole» Эрика Эрландсона. (Фрэнсис Бин и её няня были в соседнем номере). Лав увезли в Больницу Сенчури-Сити, прибыв около 9:30 утра. Её отпустили два с половиной часа спустя, лейтенант Джо Ломбарди из полицейского участка Беверли Хиллс говорит, что Лав была немедленно арестована после того, как её выписали, и «была обвинена во владении контролируемым веществом, владении наркотическими принадлежностями, владении шприцом для внутривенных инъекций и владении/получении краденой собственности».
 Адвокат Лав по уголовным делам, Бэрри Тарлоу, говорит, что вопреки сообщениям в печати, Лав «не была под воздействием героина» и «у неё не было передозировки». Он говорит, что «у неё была аллергическая реакция» на транквилизатор ксанакс. Тарлоу говорит, что краденая собственность была блокнотом с рецептами, которую «её врач… оставил там, когда приходил…. В нём не было никаких подписанных рецептов». А контролируемое вещество? «Это были не наркотики, - говорит Тарлоу. - Это - индусский пепел удачи, который она получила от своего адвоката по концертной деятельности, Розмэри Кэрролл».
 Лав выпустили около 15:00 после внесения залога в размере 10 000 $. (Все обвинения против Лав были впоследствии сняты). Она немедленно обратилась в Реабилитационный Центр «Эксодус», в то же восстановительное учреждение, из которого неделей раньше сбежал её муж. На следующий день, 8 апреля, она освободила номер, когда получила известие о том, что обнаружен её муж.

 Впервые о злоключениях Кобэйна таблоиды написали в августе 1992 года, после того, как «Vanity Fair» выпустил статью, в которой её автор, Линн Хиршберг, сообщила, что Лав принимала героин в то время, когда была беременна Фрэнсис Бин. (Лав это отрицала). В результате последующего внимания СМИ Лав и Кобэйну в течение месяца не разрешали оставаться наедине со своей новорождённой дочерью.
 После длинной и обременительной борьбы со службой защиты детей в Лос-Анджелесе, где они тогда жили, супруги восстановили опеку над девочкой. В статье «Los Angeles Times» в сентябре 1992 года Кобэйн признавался, что «баловался» героином и в прошлом году дважды проходил детоксикацию – стратегический шаг, по словам посвящённого лица, чтобы успокоить службу защиты детей. В последующих интервью Кобэйн никогда не признавался в том, что употреблял героин, после того, как он и Лав проходили детоксикацию до того, как родилась Фрэнсис Бин.
 Весной 1993 года, после того, как группа записала «In Utero» с продюсером Стивом Элбини в Миннесоте, начала разворачиваться ещё одна пугающая серия событий. Сначала пришли хорошие новости: 23 марта 1993 года, после постановления семейного суда Лос-Анджелеса, служба защиты детей прекратила свой контроль над воспитанием детей Лав и Кобэйном. Но всего шесть недель спустя, 2 мая, Кобэйн пришел домой (тогда в сиэтлском районе Сэнд-Поинт) дрожащим, покрасневшим и оцепенелым. Лав позвонила по 911. Согласно полицейскому отчёту, Кобэйн принял большую дозу героина. В присутствии матери и сестры Кобэйна Лав ввела своему мужу бупренорфин, запрещённый наркотик, который может использоваться, чтобы привести в чувства после передозировки героина. Она также дала Кобэйну валиум, три таблетки бенаприла и четыре таблетки тайленола с кодеином, чтобы вызвать у него рвоту. Лав сказала полиции, что такие вещи случались и раньше.
 Месяц спустя, 4 июня, полиция снова приехала в дом Кобэйна по вызову Лав. Двое боролись с наркоманией Кобэйна, как, по информации одного из источников, впоследствии рассказал ему Кобэйн. Однако Лав сказала полиции, что она и Кобэйн спорили из-за оружия в доме. Кобэйна обвинили в домашнем насилии (он провёл три часа в тюрьме), и три ружья, найденные в доме, были конфискованы. Один из тех ружей, «Таурус 380», одолжил Кобэйну Карлсон. (Кобэйн забрал оружие несколько месяцев спустя; оно было снова конфисковано в марте 1994 года из-за семейной ссоры).
 Семь недель спустя, утром 23 июля, Лав услышала глухой стук в ванной нью-йоркской гостиницы, где остановились супруги. Она открыла дверь и обнаружила Кобэйна без сознания. У него снова была передозировка. Однако «Нирвана» выступила тем вечером в «Roseland Ballroom». Фэны так и не увидели разницы.
 Несколько дней спустя Кобэйн вернулся в Сиэтл. Один из друзей говорит: «Он просто замкнулся. Каждый раз, когда он возвращался из тура, он становился всё большим затворником. Единственными людьми, которые видели его много раз, были Кортни, Кэли и Джекки [Фэрри, бывшая приходящая няня и помощник менеджера]».
 Хотя, по сообщению «Gold Mountain», клиническая депрессия Кобэйна была диагностирована ещё в средней школе, певец никогда, казалось, полностью не осознавал, что у него есть проблема. «Только в последние несколько лет своей жизни, - говорит Голдберг, - Курт видел несметное количество врачей и терапевтов».
 Многие близкие Кобэйна вспоминают, что музыкант часто переживал внезапные перепады настроения. «Курт мог просто быть очень дружелюбным, забавным и обаятельным, - говорит Батч Виг, который продюсировал «Nevermind», - а спустя полчаса он просто усаживался в углу и был совершенно угрюмым и необщительным». «Он был ходячей бомбой замедленного действия, и никто не мог ничего с этим сделать», - говорит Голдберг.
 14 сентября вышел «In Utero». Даже при том, что Кобэйн поклялся «больше не отправляться в длительные туры», пока не уймёт свою хроническую боль в желудке, группа отправилась в долгий тур по Штатам. Согласно источникам, перед туром Кобэйн прошёл детоксикацию от героина.
 8 января 1994 года «Нирвана» выступала на своём последнем американском концерте в «Center Arena» Сиэтла. Затем группа следующие несколько недель отдыхала в Сиэтле. В тот период, совершив жест, считавшийся многими нетипичным, Кобэйн разрешил Геффену внести несколько изменений в «In Utero». Чтобы заставить сети магазинов типа «Кей-март» и «Уол-март» распространять альбом, который магазины предварительно отвергли, Геффен решил удалить с задней стороны обложки коллаж Кобэйна из моделей зародышей.
 Геффен также изменил название песни «Rape Me» («Изнасилуй Меня») на «Waif Me» («Бездомный Я»), название, которое выбрал Кобэйн, по словам Рэя Фэррелла из отдела сбыта «Geffen». «Сначала Курт хотел назвать её «Sexually Assault Me» («Напади на Меня Сексуально»), - говорит Фаррелл, - но это заняло слишком много места. В конце концов, он выбрал «Waif Me», потому что «waif», как и «rape» - не имеют половой специфики. «Waif» представляет того, кто находится во власти других людей». Изменённая версия была также отправлена в Сингапур - единственную страну, где «In Utero» был запрещён.

 «Нирвана» (без Пэта Смира, который всё ещё был дома в Лос-Анджелесе), пробудилась после спячки в уикэнд 28 января и провела три дня в студии. 2 февраля члены группы отправились в Европу. Они остановились во Франции, чтобы выступить на телешоу, и начали свой тур в Лиссабоне, в Португалии, 6 февраля. Впервые «Нирвана» наметила так много последовательных концертов в Европе. Группа с командой путешествовала на автобусе. Кобэйн и Смир путешествовали в одном автобусе; Грол и Новоселич ехали в другом. По словам тур-менеджера Алекса Маклеода, два автобуса были делом роскоши, а не враждебности.
 «Концерты проходили очень удачно, - вспоминает Маклеод. - Но Курт устал. Я имею в виду, что мы много путешествовали».
 Проведя примерно 10 - 12 дней в туре, возвращаясь назад через Францию, Кобэйн начал терять голос. На время ингалятор, купленный в Париже и применяемый перед концертами помогли облегчить его недомогание.
 Пока «Нирвана» была в Париже - за неделю до 27-го дня рождения Кобэйна - фотограф Юри Ленкетт запечатлел ужасную сцену. Кобэйн позировал для фотоснимка для французского журнала «Globe» и принимал различные позы со спортивным пистолетом, который он недавно купил. В одном случае Кобэйн предвещал своё собственное самоубийство, приставив оружие к своему виску, притворяясь, что нажимает на курок, и имитируя действие выстрела в голову.
 После тура по небольшому количеству французских и итальянских городов - включая Рим – «Нирвана» выступала в Любляне, в бывшей Югославии, 27 февраля и, два дня спустя, в «Terminal Einz» в Мюнхене, в Германии. Это был последний концерт «Нирваны». Кобэйн потерял голос на середине концерта и, по словам Маклеода, на следующий день обратился к специалисту по ухо-горло-носу. «[Кобэйну] сказали, чтобы он отдохнул две - четыре недели, - говорит Маклеод. - Ему давали аэрозоль и [лекарство] для лёгких, потому что у него было обнаружено наличие серьёзного ларингита и бронхита».
 По словам Маклеода, врач, который прописал Кобэйну аэрозоль, сказал ему: «Ты не должен петь так, как ты поёшь, - то же самое ему всегда говорили. - Ты должен отдохнуть, по крайней мере, два месяца и научиться петь правильно». А он сказал: «К чёрту».
 Группа отложила ещё два немецких концерта - в Мюнхене и Оффенбахе - до 12 и 13 апреля, и отдохнула. На следующий день Новоселич улетел обратно в Сиэтл, чтобы проследить за ремонтными работами в своём доме; Грол остался в Германии, чтобы участвовать в съёмках фильма «Backbeat» (он играл на ударных на саундреке); а Кобэйн и Смир поехали в Рим. Группа отыграла 12 концертов, оставалось ещё 23.
 Кобэйн решил остаться в Европе. Путешествие на самолёте и расстройство биоритмов – это уже чересчур, чтобы он мог придти в норму. «Он, как и любой другой, был подавлен, потому что им пришлось отменить эти два концерта, - говорит Маклеод. - Но он в любом случае не мог выйти следующим вечером».
 3 марта Кобэйн остановился в римском пятизвёздочном отеле «Эксельсиор». В тот же день, в лондонском гостиничном номере, какой-то автор из британского ежемесячного журнала «Select» брал интервью у Лав, которая готовилась к английскому туру с «Hole». Автор говорит, что во время их разговора Лав глотала роипнол, транквилизатор, изготовленный фирмой «Рош», которая также изготавливает валиум. По словам фармацевтов, этот препарат используется для лечения бессонницы. Он также используется для лечения серьезных страхов и алкогольного похмельного синдрома, и как альтернатива метадону во время отвыкания от героина («Gold Mountain» отрицает отвыкание как проблему в случае и с Лав, и с Кобэйном). Известный в некоторых частях Европы как роипнол, этот препарат недоступен в Соединённых Штатах. «Слушай, я знаю, что это - контролируемое вещество, сказала Лав в интервью. – Мне его прописал мой врач. Это вроде валиума».
 По сообщению «Gold Mountain» Лав, Фрэнсис Бин и Кэли встретили Кобэйна в Риме на следующий день. В тот вечер Кобэйн отправил посыльного, чтобы приготовить по рецепту роипнол. В несвойственной ему манере Кобэйн также заказал в номер две бутылки шампанского. («Он никогда не пил», - подтверждают его друзья).
 В 6:30 на следующее утро Лав обнаружила Кобэйна без сознания. «Я дотронулась до него, а у него из носа текла кровь», - сказала она в более позднем интервью «Select», добавив: «Я и раньше видела его очень удолбанным, но никогда не видела, чтобы он практически этим питался». Тогда инцидент был представлен как несчастный случай. Это выяснилось, когда в желудке Кобэйна было найдено примерно 50 таблеток. Роипнол продаётся в пакетиках из жестяной фольги; каждую таблетку надо разворачивать отдельно. На месте происшествия была найдена предсмертная записка. «Gold Mountain» всё ещё отрицает, что была предпринята попытка самоубийства. «Была найдена записка, - говорит представитель компании, - но Курт утверждал, что это не было предсмертной запиской. Он просто забрал все его с Кортни деньги и собирался убежать и исчезнуть».
 Кобэйна стремительно доставили в римскую Многопрофильную Больницу Умберто I на пять часов неотложной терапии, а затем перевели в Американскую Больницу прямо за городом. Он вышел из комы 20 часов спустя и немедленно нацарапал в блокноте свою первую просьбу: «Уберите у меня из носа эти чёртовы трубки». Три дня спустя ему разрешили выписаться из больницы. Врач Кобэйна, Освальдо Галлетта, говорит, что у певца в то время не было «никаких неустранимых повреждений».
 «Он от меня так легко не отделается, - впоследствии сказала Лав. - Я за ним и в ад пойду».
 Затем супруги вернулись в Сиэтл. «Я видел [Курта] в тот день, когда он вернулся из Рима, - говорит Карлсон. - Он был очень расстроен из-за всего того внимания, которое проявлялось в СМИ». Карлсон не заметил ничего ненормального в здоровье или поведении Кобэйна. Как и многие из друзей Кобэйна, он сожалеет, что ни Кобэйн, ни кто-нибудь из близких Кобэйна не сказал ему, что в Риме произошла попытка самоубийства.
 Гитарист «Sonic Youth» и давний поклонник «Нирваны» Ли Рэналдо, которыми, как и «Нирваной», управлял «Gold Mountain», соглашается. «Рим был только последней частью [того, что происходило вокруг Кобэйна], сохранения видимости нормального состояния для внешнего мира, - говорит он. - Но я чувствую себя так, словно я был достаточно хорошим другом Курту, что мог бы позвонить ему и сказать: «Эй, как дела? Ты хочешь поговорить?».
 «Я никогда не знал, что [Кобэйн] хотел покончить с собой, - вспоминает Марк Лэйнган. - Я просто знал, что он переживал очень трудные времена».
 
 Дни, последовавшие за смертью Кобэйна, были наполнены печалью, смятением и обвинением всех заинтересованных. «Все, кто чувствует себя виноватым, поднимите руки», - сказала Лав в интервью «MTV» наутро после того, как Кобэйн был обнаружен. Она сказала, что одета в джинсы и носки Кобэйна, и носит с собой локон белокурых волос своего мужа. По сообщениям «Gold Mountain», был вызван врач, чтобы всё время находиться с Лав.
 «Она - достаточно сильный человек, чтобы это выдержать», - говорит Крэйг Монтгомери, который должен был организовать впоследствии отменённый весенний тур «Hole».
 «Было трудно представить себе Курта стареющим и довольным, - добавляет Монтгомери. – Много лет я мечтал о том, чтобы так кончить. Меня приводит в отчаяние то, каким одиноким и закрытым он себя чувствовал. Это было в его духе – быть закрытым от многих своих друзей».
 Новоселич сказал в интервью одной из сиэтлских газет, что полагал, что смерть Кобэйна была результатом необъяснимых внутренних сил: «Просто винить во всём героин глупо…. Героин был просто малой частью его жизни». «Я думаю, что наркотики портили его жизнь, - соглашается Боттам из «Faith No More», - но они не были такой огромной частью его жизни, как это представляют себе люди».
 Сообщение о смерти Кобэйна первыми передали по сиэтлскому «KXRX-FM». Сотрудник Гэри Смита, электрика, который обнаружил тело Кобэйна, позвонил на эту станцию с тем, что, как он утверждал, было «сенсацией века», добавив: «Вы будете должны мне за это много билетов на концерты».
 «Передавать эту информацию – в некотором роде принимать жуткое решение, - говорит Марти Реймер, который принимал звонок, будучи в эфире. - Мы - не станция новостей». Сестра Кобэйна, Ким, впервые услышала о смерти своего брата из сообщения по радио, так же, как и его мать, Венди О` Коннор. «Теперь он ушёл и вступил в тот глупый клуб, - сказала O` Коннор репортёру, имея в виду Джими Хендрикса, Дженис Джоплин, Брайана Джонса и Джима Моррисона. - Я говорила ему, чтобы он не вступал в этот глупый клуб».
 После того, как Реймер позвонил с этой историей в «Associated Press», «MTV» повторно показывал «Unplugged» «Нирваны», и сиэтлские ди-джеи захватили радиоэфир. «Он умер трусом, - орал один сиэтлский ди-джей на «KIRO-FM», - и оставил маленькую девочку без отца».
 «Я не думаю, что кто-нибудь из нас был бы в этом месте сегодня вечером, если бы не Курт Кобэйн, - сказал Эдди Веддер из «Pearl Jam» огромной аудитории во время концерта в Вашингтоне, округ Колумбия, вечером, когда было объявлено о смерти Кобэйна. Веддер оставил толпу с предостережением: «Не умирайте. Поклянитесь».
 У дома Кобэйна в Сиэтле днём после того, как его тело было обнаружено, 16-летняя Кимберли Вагнер сидела на стене четыре часа, плача и, не задумываясь, отвечая на вопросы жадных до новостей телестанций и журналов. «Я просто пришла сюда, чтобы найти ответ, - рыдала она. - Но я не думаю, что я его найду».
 Неподалёку стоял 15-летний Стив Адамс с другом. Когда мимо проезжал туристический автобус «Gray Line», полный любопытствующих, он объяснил, что значила для него музыка Кобэйна. «Когда я буду угнётен и рассержусь на свою маму или своих друзей, я пойду и буду слушать Курта. И из-за этого моё настроение улучшится…. Я тоже недавно думал о самоубийстве, но потом я подумал обо всех людях, которые из-за этого расстроятся».
 В Сиэтлскую Кризисную Клинику в тот день поступило 300 звонков, на 100 больше, чем обычно. Врач Кростос Дагадакис, директор по экстренной психиатрии в Медицинском Центре «Харборвью», говорит, однако, что «не было никакого особого роста случаев передозировок или попыток самоубийства, поступивших в наше отделение экстренной медицинской помощи».
 На следующий вечер, 10 апреля, Сиэтл оплакивал Кобэйна, когда примерно 5 000 фэнов собрались в парке у башни Спейс-нидл, чтобы почтить его память. Лав зачитывала толпе выдержки из предсмертной записки Кобэйна в записанном на плёнку сообщении, вкрапляя свои собственные эмоциональные ответы на признания и сомнения «грустного, маленького, чувствительного, неблагодарного, Рыбу, Иисуса». «Я должна была позволить ему, все мы должны были позволить ему иметь свою нечувствительность, - рыдала она. - Мы должны были позволить ему иметь вещь, которая заставила бы его чувствовать себя лучше».
 Всего несколько часов спустя после этого ночного бдения со свечами Сиэтл пережил своё первое, возможно, связанное с Кобэйном самоубийство. После возвращения домой с ночного бдения, 28-летний Дэниел Каспар одной пулей покончил с собой.
 Воздействие самоубийства Кобэйна отразилось по всему миру. В Австралии подросток совершил самоубийство, явно отдавая дань Кобэйну. В Южной Турции 16-летняя поклонница Кобэйна заперлась в своей комнате, включила музыку «Нирваны» и выстрелила себе в голову. Друзья сказали, что она была угнетена с тех пор, как услышала о смерти Кобэйна.
 В другом месте, вечером ночного бдения, семья Кобэйна наметила частную заупокойную службу в Сиэтлской Церкви Единства в нескольких кварталах от Сиэтл-Центра. Гроба не было; тело Кобэйна всё ещё находилось под надзором судебно-медицинских экспертов (впоследствии оно было кремировано). Преподобный Стивен Таулз начал службу, сказав примерно 150 приглашенным гостям: «Самоубийство ничем не отличается от нашего пальца, зажатого в тиски. Боль становится настолько сильной, что дольше вы не можете её терпеть».
 Потом Новоселич произнёс короткую хвалебную речь. «Мы помним Курта за то, что он был: заботливый, добрый и милый, - сказал он. - Давайте хранить эту музыку с нами. Она будет с нами всегда, навсегда». Карлсон прочитал стихи поэта-буддиста. Лав, одетая в черное, читала отрывки из Книги Иова и несколько любимых стихов Кобэйна из книги Артюра Рембо «Озарение». Она рассказывала случаи из детства Кобэйна и зачитала его предсмертную записку. Она включила туда и отрывки, которые она не читала на плёнке для ночного бдения. «У меня есть дочь, которая слишком напоминает мне о том, каким я обычно был», написал Кобэйн.
 Гэри Джерш, который подписывал контракт с «Нирваной», когда он работал с Геффеном (теперь он - президент «Capitol Records»), зачитал отправленный факсом панегирик от Майкла Стайпа. Последним говорил Дэнни Голдберг. «Я думаю, что он оставил бы этот мир несколько лет назад, - сказал Голдберг, - если бы не встретил Кортни».
 Когда служба закончилась, Лав отправилась к Сиэтл-Центру, находившемуся поблизости, где только что закончилось ночное бдение. Фэны сжигали фланелевые рубашки, выкрикивая музыку «Нирваны» (которая у них была) и дразнили полицию, которая безуспешно пыталась держать их подальше от общественного фонтана. Лав почти незамеченной затерялась в море скорбящих, сжимая в руке предсмертную записку мужа. Она исчезла, а затем вновь появилась с охапкой старой одежды и вещей Кобэйна, которые раздала его фэнам. Она описала себя свидетелям как «злая» и эмоционально «испорченная».
 Ким Уорник из местной группы «Fastbacks» внимательно смотрела на сцену с музыкальным директором «KNDD-FM» Марко Коллинзом, который помог организовать массовый мемориал. «Ему бы это понравилось», - сказала она ему. «Все эти ребята, - ответил Коллинз, когда он рассмотрел недокормленных подростков с крашеными волосами, беспокойными глазами и в рваных джинсах, толпящихся вокруг него, - выглядят так, словно прибыли из его мира».

 Что касается этой публикации, ни Грол, ни Новоселич не рассказывали его историю прессе, хотя они снова стали заниматься созданием музыки. 12 июля на фестивале «Yoyo a Go Go» в Олимпии, штат Вашингтон, они впервые вместе выступили публично после мюнхенского концерта «Нирваны» 1 марта. Без объявления они появились как часть группы поддержки Саймона Фэйра Тимони, 10-летнего певца, лидера группы «Stinky Puffs» (в которую входили его мать, Шина Фэйр, его отчим, Джэд Фэйр, и гитарист Дон Флеминг). Группа исполнила песню Тимони, посвящённую Кобэйну, под названием «I`ll Love You Anyway» («Я всё равно буду любить тебя»). (Кобэйн воспитал интерес Тимони к музыке с шести лет, он согласился сотрудничать на будущем альбоме «Stinky Puffs»).
 Новоселич и Грол также были в сиэтлской студии, просматривая плёнки с концертами, которые будут включены в живой альбом, который, возможно, выйдет осенью 1994 года. Оба создают вместе с семьёй Кобэйна и «Gold Mountain Entertainment» фонд стипендий в Абердине, штат Вашингтон, для школьников с «художественными способностями независимо от академической успеваемости».
 Отделы социальной защиты детей и в Сиэтле, и в Лос-Анджелесе подтвердили, что у них нет никаких патронажных сестёр, закреплённых за Фрэнсис Бин. Хотя у Кобэйна действительно было завещание, оно не было подписано, и поэтому стало недействительным на момент его смерти. При отсутствии завещания Лав и Фрэнсис Бин стали единственными наследницами его состояния (который включает имущество более чем на 1.2 миллионов $ и долгов менее чем на 740 000 $). Лав тем временем пожертвовала всё оружие Кобэйна, включая то, с помощью которого он покончил с собой, «Матерям Против Насилия в Америке»; эта организация переплавила оружие.
 Лав проводила время, некоторое время скрываясь в Сиэтле перед тем, как улететь в Нью-Йорк, куда она отправилась тратить деньги на покупку дамского белья. После того, как Лав вернулась в Сиэтл, вокруг неё развернулась ещё одна трагедия. Кристен Пфафф, басистка «Hole», готовилась переехать из Сиэтла в Миннеаполис вечером 15 июня, когда она заперлась в своей ванной около 21:30. На следующее утро Пол Эриксон, басист группы «Hammerhead» из Миннеаполиса, который ночевал в её доме, обнаружил её перевалившейся через край ванной, стоящей на коленях в пяти дюймах от воды. Полиция говорит, что они обнаружили «шприцы и то, что оказалось наркотическими принадлежностями» в дамской сумочке на полу в ванной. Судебно-медицинский эксперт впоследствии сообщил, что она умерла от передозировки наркотиков.
 «Это был несчастный случай, - сказала позднее барабанщица «Hole» Пэтти Скимэл в интервью сиэтлской газете. - Она любила жизнь, и этого не должно было случиться».
 Лав сообщила о своём горе на компьютерном форуме «Америка Онлайн», где она участвовала в активной беседе с фэнами, друзьями и врагами в течение нескольких недель. «Молитесь за [Курта] и Кристен, - написала она. - Они слышат это, я знаю…. У моей подруги отняли её звёздную жизнь. У моего ребёнка нет отца…. Спасибо за уважение самого прекрасного человека, который когда-либо жил, то, что он любил такую сволочь, как я – достаточное свидетельство его сочувствия».


 Плач во тьме

 Это - расшифровка записанного на плёнку послания Кортни Лав, которое включает её чтение отрывков предсмертной записки Курта Кобэйна, передававшееся толпе, собравшейся на наспех организованном мемориале в Сиэтл-Центре 10 апреля 1994 года.

 Я действительно не знаю, что сказать. Я чувствую тот же, что и все вы. Если все вы думаете, что я должна была сидеть в этой комнате, когда он играл на гитаре и пел - я чувствую, что это такая честь - быть рядом с ним - вы сумасшедшие. Тем не менее, он оставил записку. Она больше похожа на письмо грёбаному редактору. Я не знаю, что случилось. Я имею в виду, что это случилось бы. Это могло бы случиться, когда ему было бы 40. Он всегда говорил, что всех переживёт, и ему будет 120. Я не буду читать вам всю записку, потому что всё остальное – это не ваше собачье дело, но кое-что в ней – для вас. Я на самом деле не думаю, что прочесть её – значит, унизить его достоинство, считая, что она адресована большинству из вас. [Глубоко вздыхает]. Он - такой придурок. Я хочу, чтобы вы все громко сказали «придурок». [Все кричат: «Придурок!»].
 Курт говорит: «Понять эту записку будет довольно легко. Все предупреждения из 101 урока панк-рока за эти годы, начиная с моего первого знакомства с [ним], скажем так, этика, связанная с независимостью и вовлечением всего вашего сообщества, оказалась стабильной. Я не испытывал волнения как от прослушивания, так и от создания музыки, наряду с тем, что я всё-таки писал уже слишком много лет. Я не могу выразить, насколько я чувствую себя виноватым в этом. Например, когда мы находимся за кулисами, зажигаются огни и начинается безумный гул толпы, не меня это не действует, точно так же, как это было с Фредди Меркьюри [смеётся], который, казалось, любил, наслаждался любовью и обожанием толпы». – «Курт, тогда какого чёрта? Тогда не становился бы рок-звездой, придурок» - «чем я полностью восхищаюсь и завидую. Дело в том, что я не могу вас обманывать, каждого из вас. Это просто нечестно по отношению к вам или ко мне. Я не представляю худшего преступления, чем насаживать людей, притворяясь и делая вид, что я оттягиваюсь на все 100 %». Нет, Курт, не представляю худшего преступления для тебя, если бы ты просто продолжал быть рок-звездой, раз ты так чёртовски ненавидел это, просто остановись, чёрт возьми. «Иногда я чувствую себя так, словно я должен запускать таймер перед выходом на сцену. Я пытался делать всё, что в моих силах, чтобы быть благодарным за это, и я благодарен. Боже, поверь мне, я благодарен. Но этого недостаточно. Я ценю то, что я и мы затронули и развлекли многих людей. Я, должно быть, один из тех самовлюбленных людей, которые ценят что-то только тогда, когда остаются одни. Я чересчур чувствителен.». [Саркастически] Ой. «Мне надо быть слегка безразличным, чтобы снова вернуть энтузиазм, который у меня был когда-то в детстве. В наших последних трёх турах я стал намного больше ценить всех тех людей, которых я знаю лично, как и фэнов нашей музыки. Но я по-прежнему не могу справиться с неудовлетворением из-за чувства вины и сопереживания, которые я испытываю по отношению к каждому. [Плачет] Во всех нас есть что-то хорошее, и я думаю, что просто слишком люблю людей» - Так почему же ты просто не остановился, чёрт возьми?» - «настолько, что я ощущаю себя крайне, чертовски ужасно. Несчастный, маленький, чувствительный, неблагодарный, Рыба, Иисус». Да молчи уж, ублюдок. «Почему бы тебе просто не получать от этого удовольствие? Я не знаю».
 Дальше он говорит мне кое-что личное, и это никого из вас не касается; кое-что личное для Фрэнсис, что никого из вас не касается. «Мне повезло, очень повезло, и я благодарен. Но когда мне исполнилось семь лет, я стал ненавидеть всех людей вообще. Людям кажется, что жить так легко, потому что у них есть сочувствие - Сочувствие! – думаю, только потому, что я слишком люблю и слишком жалею людей. Спасибо вам всем с самого дна моего пылающего, вызывающего тошноту желудка [плачет] за ваши письма и участие в последние годы. Во мне слишком много от эксцентричного, капризного ребенка, и во мне больше нет страсти, поэтому помните» - И не запоминайте это, потому что это чёртова ложь – «лучше сгореть, чем угасать». [Вздыхает] Господи, ты придурок.
 «Мир, любовь, сочувствие,
 «Курт Кобэйн»
 Тут ещё немного личного, и это вас никак не касается. И просто помните, что это всё ерунда. Но я хочу, чтобы вы знали одну вещь: та ерунда по поводу жёсткой любви 80-х - это не работает. Это не реально. Это не работает. Я должна была позволить ему, все мы должны были позволить ему, иметь свою нечувствительность. Мы должны были позволить ему иметь вещь, которая заставила бы его чувствовать себя лучше, мы должны были позволить ему иметь это, вместо того, чтобы пытаться снять с него кожу. Идите домой и скажите своим родителям: «Никогда не пытайтесь испытывать на мне ту ерундовую жёсткую любовь, потому что это не срабатывает, чёрт возьми». Вот о чём я думаю, лёжа в нашей постели [рыдает], и мне очень жаль, и я чувствую тот же, что и вы. [Рыдает сильнее] Мне очень жаль, ребята. Я не знаю, что я могу сделать. Жаль, что я не здесь, жаль, что я не слушала других, но это так. Каждую ночь я сплю с его матерью, и я просыпаюсь утром и думаю, что это он, потому что его тело вроде бы здесь. А теперь мне надо идти. Только скажите ему, что он - козёл, ладно? Только скажите: «Козёл, ты – козёл», и что вы любите его.


 Новости Появляются*, Новости Исчезают

 Слова песен Курта Кобэйна в те дни, что предшествовали его самоубийству, было настолько ужасны, что каждый раз, когда по радио передавали песню «Нирваны», я был уверен, что это была только прелюдия к сообщению о том, что он мёртв. Много раз, почему-то, до этого факта, этой песней всегда была «Come As You Are». Когда она звучала, в среду или в четверг, она, казалось, замедлялась и увеличивалась, мучительно медленно проигрывая собственный звук, стирая себя.
 Когда пришло это известие, та версия, которую я слышал, была сомнительной, уродливой - насмешка, не похожая на сообщение о любой другой поп-смерти. Несколько человек говорили на «KALX-FM», радио колледжа в Беркли, штат Калифорния. Они объявляли альбомы «Raincoats»и «Vaselines»: «… два из его любимых. Да, очень плохо, что Курт Кобэйн ушёл» - такой идиотский эвфемизм – «ну и пусть, это - его жизнь». Кто-то захихикал, а затем громкий, обалдевший таблоидный голос грянул в микрофон: «Он застрелился! Из винтовки! В хибаре рядом со своим домом! Он оставил записку!» «Эй, - сказал первый голос, выражая недовольный сарказм, - мы не шутим над этим». Они сразу же перешли к «My Way» Сида Вишеса.
 Той ночью мне приснилась похоронная процессия Курта Кобэйна, с открытым катафалком, везущая гроб по Первой Авеню в Сиэтле, и тысячи людей выстроились на улицах. Каждые несколько минут кто-то выбегал из толпы, прыгал на катафалк, как танцор из мош-толкотни, выходящий на сцену; он поднимал крышку гроба и бросался обратно на тротуар, крича: «Лица нет, чувак! Лица нет!».
 На небольшом сборище в «Booksmith `s», на Хайт-стрит в Сан-Франциско, вечером перед тем, как было обнаружено тело Курта Кобэйна, речь зашла о «Нирване». Джина Эрнолд, которая написала книгу «Маршрут 666: Дорога в Нирвану», горько сказала: «Люди говорят о замечательном чувстве иронии Курта Кобэйна. Никакой иронии нет».
 По дороге в течение шести часов из Канзас-Сити, штат Миссури, в Фейеттвилль, штат Арканзас, в воскресенье, на следующий день после того, как эта история попала на первые полосы газет всей страны, никакого Курта Кобэйна не было. На сегодняшний день радио теперь так демографически сегментировано, что его форматы абсолютно не поддаются событиям в мире в целом. Здесь это - всегда … всякий раз. На Ваших Любимых Старых Лучших из 70-х Простеньких Роковых, не говоря уж о провинциальных радиостанциях современной музыки для взрослых или хип-хоп-радиостанциях, Курт Кобэйн не умирал, и при этом он никогда не рождался. Наконец, только на границе Миссури - Арканзас, на странной радиостанции, которая смешивала Майкла Болтона, «Salt-n-Pepa» и Бека, без комментария внезапно вынырнула «All Apologies». Вероятно, она была запрограммирована компьютером неделей раньше.
 Это было, конечно, уместно. Курт Кобэйн написал так чертовски много подходящих песен для самоубийства. Не для убийства, хотя что-то похожее на это - слушайте. Жестокость - всегда эхо; оно сильно только для того, кто кричит. «Иногда, - говорит гитарист Рой Бучэнан, ещё один самоубийца, - это становится настолько тихим, что вы можете выстрелить в себя из ружья» - и, он, должно быть, имел в виду, что никто бы этого не услышал.
 Легко ли было услышать Курта Кобэйна, когда он создавал хиты, полные жестокости, когда он изо всех сил пытался через этот звук делать и говорить те вещи, которые, как он думал, правильные, должны были противостоять и осуждать тех, кто, как он считал головорезами, вроде Эксла Роуза? В этой борьбе, если вы слышали, вы могли бы почти расслышать веру, чтобы принимать порядочность в мире в целом - чтобы бороться с гомофобией, чтобы помочь страждущему, чтобы осуждать зло - будет, даже если ваша собственная душа была склепом, находить порядочность в вас самих. Будьте, какими есть - когда вы проживаете жизнь по частям, легче сказать, чем сделать. Сейчас эта песня играет у меня в голове, с дополнительной строчкой от Лори Андерсон: Приходи, как есть, и плати, когда уходишь.

 Грил Маркус


 Один из Них

 Где-то до сумерек во вторник, 5 апреля, Курт Кобэйн сидел один в комнате над гаражом в своём доме у Озера Вашингтон, аккуратно положил идентификационный документ на полу рядом с собой и одним выстрелом из ружья в голову покончил с собой в возрасте 27 лет. Это был поступок, который произошёл в момент, для которого требуется дёрнуть одним пальцем, последний поступок, гарантирующий, что сложная и противоречивая биография Кобэйна будет усеяна одними только вопросительными знаками. При жизни Кобэйн умолял, чтобы его не выставляли делегатом или представителем не самого себя, а чего-то другого. Это желание должно уважаться и в смерти.
 Рождённый в поколение, которое хочет не героев, а просто кого-то, кто понимает, Кобэйн понял. Даже его предсмертная записка заканчивается словами: «Мир, любовь, сочувствие». Да, он был замечательно одарённым автором песен и певцом, но он был особенным не потому, что был уникален, а потому, что он был одним из многих. Лишённый гражданских прав и циничный. Неловкий и неуверенный. Для огромной массы индивидуумов уход Кобэйна - эквивалент смерти в семье. Он не был героем или каким-нибудь гуру. Он был просто одним из них, тем, кто понял то, что они переживали, даже при том, что он был бессилен управлять этими силами в своей собственной жизни.


 «Когда мне исполнилось семь лет, я стал ненавидеть всех людей вообще, только потому, что людям кажется, что жить так легко, потому что у них есть сочувствие… думаю, только потому, что я слишком люблю и слишком жалею людей.
- из предсмертной записки Курта Кобэйна

 Крис Манди

окончание: http://www.proza.ru/2007/08/14-244