Родопи и всякое

 Это было лет семнадцать назад. Учился я тогда в Московском  фармучилище. Профессия, которой мы овладевали,  казалось женской, поэтому ребят в училище было совсем немного. И вот однажды утром, после первой пары, как всегда, ребята собрались возле туалета на первом этаже попеть песен и выпить чего-нибудь. Костя сидел на подоконнике, терзал гитару и напевал  песню о прекрасной девушке из репертуара  «Битлз». Я стоял рядом и пил портвейн прямо из бутылки.   Напротив  находилось зеркало,  перед которым вертелась, прихорашиваясь, девчонка  из соседней группы. Она сняла  белый халат, встряхнула причёску,  осмотрела себя с одного бока, с другого, подкрасила  губы югославской помадой, заправила обтягивающую полосатую майку в джинсы,  выгнула спину и посмотрелась сзади. Потом она достала  из пакета  блок сигарет «Родопи», засунула его себе спереди под джинсы, повернулась к нам, помахала рукой и пошла по коридору к выходу, смачно вихляя задом и топая каблуками.
   На следующий день я вручил ей тёмно-вишнёвую перламутровую помаду, за что был награждён двенадцатью рублями, пачкой «Родопи» и долгим поцелуем.
С тех пор образ  идеальной женщины у меня ассоциируется с чем-то порочным – или с сигаретами,  или с портвейном.
 

Сделал удивительное открытие – видимо грубое английское выражение «get out»  и наше «геть отсюдова» имеют общие корни.


   Душный летний вечер, поздно. Темно. Днём на улице так душно, что многие начинают жить только с наступлением темноты, как вампиры. Почти двенадцать, метро. На эскалатор заходит девица. Молодая, но сильно уставшая – красная кожаная юбка,  абсолютно ****ские колготки в сеточку со швом сзади, красные туфли на шпильках,  белая, с какими-то кружевными рукавами, майка в облипончик, яркий, но износившийся уже за день макияж.  Видно, что как-то этот вечер у неё не задался, наверно поэтому  она, такая уставшая, стоит на ступеньках, качаясь, как тонкая рябина. Эскалатор едет вниз. Она поворачивается кормой по ходу движения и начинает, задирая и без того  короткую юбку, подтягивать  сетчатые колготки. В этот момент просыпается сидящий внизу в стеклянном стакане дедок-дежурный, берёт микрофон и говорит :
- Да-а-а, хороша, очень хороша, да-а-а!
Редкие пассажиры, находящиеся в столь поздний час на эскалаторе выдают  аплодисменты.





   Карпов был на встрече у потенциального рекламодателя. Вернулся обратно.
Его спрашивают – ну, как сходил, с кем разговаривал, что видел, дадут ли рекламу.
Он пишет по ICQ :  «Татьяна Сергеевна. На вид лет тридцать- тридцать два, мелирование пшеничного цвета, глаза карие. Руки слегка полноватые, украшений носит мало. Рост около ста семидесяти  сантиметров, вес порядка шестидесяти пяти килограммов.  Грудь при этом невелика – приблизительно второго или третьего размера. Прошлый раз была одета в сиреневый лёгкий свитер  под горло».
Раньше Карпов работал реаниматологом.


Мы живём в эпоху тотального пренебрежения к языку,  на котором говорим.
Подслушано в автобусе.
- Мама, а это что?
- Не « что», а «чо»!



Метро, подошли с товарищем к первому вагону.  Думали, будет мало народу, сядем, мол, две остановки проедем как люди. На перроне  ожидает прибытия поезда инвалид в
коляске.  Тут к нему подкатывает ещё один, точно такой же – тоже на коляске, тоже без ног, тоже в потёртом камуфляже.
- Чего, приехал?
- А чего?
- Мой поезд сейчас.
- Ну и чего?
- Ну вот и ничего! Сейчас я поеду, а ты останешься… следующий…
- Ну и х… с тобой, чтоб ты б… не доехал!
- Ну вот и поеду! И х… тебе! А ты стой!
Двери закрылись, поезд тронулся,  и  мы уже в который раз услышали историю про оторванные на чеченской войне ноги и про то, как  бывают нужны протезы. Инвалид покатил в глубь вагона, звеня мелочью. Товарищ сказал:
- Вот тебе и агрессивный захват доли рынка, и борьба с конкурентами, и анализ предпочтений целевой аудитории. Всюду  маркетинг и менеджмент. И только у нас в конторе бардак!



Реклама  в метро. «Надоели пересушенные волосы – купи фен, который не сушит !»
То есть, не сушит вообще! А может быть даже где-то  наоборот, увлажняет! Альтернатива – вынь фен из розетки и пользуйся дальше.



Оттепель, проталины, весеннее солнышко. Мы с Машей  гуляем. Вдруг она радостно восклицает:
- Ой, смотри, какашки взошли!
От детей ничего не скроешь…
Едем в машине. Юля за рулём, на заднем сиденье сидят её сестра Света с сыном Пашей, ну  и Маруся.
- Мама, дай конфету, пожалуйста.
- Ну что ты, Машенька, конфеты давно кончились, ты уже много съела сегодня.
- Света, а у тебя есть конфеты?
- Нет, Машенька, у меня не было, все конфеты были у мамы, но они уже закончились.
- Паша, дай конфетку…
- Нету у меня!
Прошла тягостная минута молчания.
- Все обманывают, - сделала вывод Маруся и демонстративно отвернулась к окошку.


Однажды нашим генеральным директором стал англичанин.  На первом общем собрании он сказал:
- Мы, наши журналы – как «Титаник», и я -  ваш капитан. Но наша задача – не встретиться с айсбергом.
Через полгода наш корабль всё же получил такую пробоину, в которую капитан угодил одним из первых.


Получил зарплату.  Вздохнул и сразу понял – вот он какой,  вздох облегчения.
На мгновенье показалось, что приблизилось счастье. Выходит деньги действительно постепенно становятся счастьем? Проблема не в том, что деньги стали счастьем, беда в том, что счастьем стала какая-то дрянь.



Восьмое марта. Ходим с ребятами по магазинам, покупаем продукты, чтобы приготовить
стол и пригласить женщин. Настроения почему-то никакого нет ни у кого. Поймал себя на мысли, что за вечер всего-то пару раз и улыбнулся.  Стоим в магазине, разглядываем витрину с водкой,  Андрюха  вдруг говорит:
- Вот именно в такие тягостные минуты люди совершают самоубийства.
Итог вечера – сильно нетрезвый и истерзанный поцелуями Андрюха, в расстёгнутой рубахе стоял на подоконнике и с криком «За вас, мои несравненные феи!»  с грохотом пускал в небо то красные, то зелёные огоньки из ракетницы марки «Оса».




А она всё молчала.  И улыбалась радостному весеннему солнцу.
Хочешь я покачаю тебя на качелях? И он качал её.
Хочешь пива? И он приносил ей.
И она тихонько раскачивалась на качелях, зажав бутылку между ног, и ветерок легонько трепал её нежные соломенные волосы.
Так возникает привязанность. И она возникла.





Включил радио, покрутил ручку. Станция «Бизнес FM».
Ди-джей говорит буквально следующее:
- Рубрика «Без базара». Уважаемые господа. А сейчас давайте вспомним бизнес-терминологию начала девяностых. «Клоун». Таким словом  в начале девяностых называли человека, с которым нельзя иметь дела из-за его необязательности.  Рассмотрим пример использования этого слова.  «Вован, передай этому клоуну,  чтобы он базар свой цедил, и пассажиров пусть в своём банке  разводит, у нас тут лохов нет».
Вспомнился чистый и светлый взгляд программного директора этой радиостанции, который пару месяцев назад говорил мне о том, что у них  будет аудитория класса премиум,  то есть потребители товаров наивысшей ценовой категории, люди, имеющие в высшей степени развитый вкус и практически королевские манеры.
Теперь я спросил бы: « А шконку грызть будешь?»


Очередь. Магазин. Прилавок с напитками. Протискивается мужичонка, такой низенький, с открытым и искренним лицом, слегка уже под газом.
- Извините пожалуйста…
И к кассе. Опять поворачивается к народу, кланяясь, снова говорит:
- Пожалуйста простите, виноват.
Поворачивается к кассирше.
- Две маленьких без сдачи. Простите меня пожалуйста. Извините.
И быстро удаляется сунув в карманы два пузыря. Никто даже не подумал рта раскрыть. Была бы бабка-пенсионер с мелочью в кошельке на пуговице – удавили бы на месте.


Удивительное дело – по степени воздействия на сознание народа наш всегда проигрышный  футбол практически равен алкоголю.


Саша Хитров, главный редактор, держа в руках исписанные карандашом распечатки, как-то подошёл к  Палычу, чтобы тот внёс правки.
- Так, Василий Палыч, сейчас всё исправим, всё исправим сейчас, чтобы никто тут  бля… не гундосил… Щас… А… Вот! Диктую! Пишите!
Василий Палыч прильнул к огромному монитору и перевёл свой подслеповатый и измученный бессонными ночами  взгляд на  чёрную маковскую клавиатуру.
- Пишите! Печатайте! Про-бле-ма эректиль-ной дис-функции… бля, как они уже достали  своими дисфункциями… чтоб у них там всё уже стояло…
Василий Палыч вдруг застывает, соображает что-то, потом поднимает голову.
- Какие на хер рептилии, вы что – издеваетесь что ли?
Так мы узнали, что верстальщики -  это не киборги, а такие же люди, как и мы, которые должны отдыхать, хотя бы два-три раза в неделю.

Однажды Хитров в пылу внесения правок  стал размахивать руками и тыкать пальцем в монитор Кати, юной верстальщицы,  которая была дочкой Палыча, показывая что и куда вносить. Она ему говорит,  мол, «не фиг лапать мой монитор». Хитров замолкает и произносит ровным и интеллигентным голосом мудрого учителя : «Катя, ну как вы выражаетесь, что вы позволяете себе?»  И продолжил после паузы: «Вы что,  ох..ли совсем?!»



Опечатка, к сожалению найденная корректором. «ПсихоэмоциоАнальное состояние монашек  на момент начала исследования было стабильным».


- И сколько ей лет?
- Двадцать два.
- А тебе?
- Тридцать четыре… пять…
- Обалдеть. И что ты будешь делать? Как это у тебя, у вас всё происходит?
- Мы переписываемся.
- Как?
- По аське.  Днём.
- Почему днём?
- Ну…  на работе.
- Ты удивительный  идиот.  И о чём вы переписываетесь?
- О работе. Ну… и обо всём, о другом, о разном…
- И что? Что ты можешь сказать о ней?
- Она… добрая, ответственная,  спокойная, нормальная  в общем…
- Пьёшь?
- Ну…  в общем да…  Ещё она красивая, со вкусом одевается, у неё светлые волосы.
- Блондинка.
- Да.
- Пригласи её куда-нибудь, в кабак или в цирк. Зарплату платят?
- Платят.
- Ну?
- Я не могу.
- Отчего же?
- Я… я стесняюсь.
- Почему, придурок?
- Понимаешь, мы в основном переписываемся, а видимся мельком только в коридоре, она носит всякие документы  шефу. Вот ещё у него в кабинете видимся.
- Кошмар какой. Тебе сколько лет?
- Тридцать шесть… ой, пять…
- Стесняешься?
- Да.
- Странно. Как же это так может быть?
- Как только я увидел её в первый раз, меня пронзило электричеством.
- Так уж и пронзило!
- Прямо первый раз со мной такое.
- Ну ведь  должно же это как-то разрешиться. Либо ты завалишь её в койку и забудешь о ней через неделю, либо она тебя просто пошлёт.
- Ты напрасно говоришь грубости, я же не такой, ты же знаешь меня хорошо.
- Ну ещё ты можешь выброситься из окна. Или с моста сигануть.
- Могу.
- Дебил, забудь об этом! Ты видел, сколько в метро красивых девок? Толпы! Табуны! Видел?
- Да, видел.
- И что? Никаких мыслей не возникает?
- Нет. Не цепляет. Я иногда думаю – зачем мне это надо? Почему  так произошло? Или это испытание?
- Точно, ага,  испытание.
- Испытание на что? Ты веришь, что людям могут быть посланы испытания?
- Наверно… Ну да, ладно…  наверно бывают испытания…
- У меня очень тяжёлое испытание, между прочим.
- Я вижу… А было бы лучше, если бы этого не было?
- Наверное было бы хуже. Но не было бы так плохо.
- Пойми наконец, она не сможет с тобой быть, потому что не видит в тебе своего будущего.
- Почему?
- Ну зачем ей нужен такой человек, ну…  с пулей в голове? Даже если ты ей хоть немного интересен, она будет отстраняться от тебя, чтобы не  дать возникнуть настоящему чувству, которое может погубить её будущее. Наверное так.
- А я пронесу это чувство в своём сердце всю жизнь.
- И ничего не потребуешь взамен?
- Ничего.
- Да… Прости…  Мне отчего-то хочется плакать…


Вышел из метро. Пробка. Залезаю в просторную белую маршрутку, сажусь на второй ряд, сижу.  Заходят люди, передают за проезд. Просто тыкают меня в плечо сзади, будто открывая дверь, и я, понимая в чём дело,  подставляю ладонь, зажимаю в ней денежные знаки и передаю вперёд. Народу прибавляется. Слегка пригибаясь, заходит очень высокая и стройная девица. Сапоги, джинсы, куртка, косынка. Большие глаза.  Садится позади меня.  Через минуту моё плечо ощущает лёгкое касание тонких пальцев. Ровный красивый голос.
- Извините, будьте любезны, если вам не трудно, передайте пожалуйста денежку за проезд. Спасибо большое.
Оборачиваюсь, глаза наши  встречаются сами собой и смотрят друг в друга более пяти секунд, а в транспорте это уже неприлично до дрожи в груди. Она аккуратно, по одной кладёт десятки мне в ладонь. Я передаю деньги в другую протянутую руку и сажусь на место, как сидел до этого.  Жаль, думаю, что без сдачи, а то просто так ни за что не обернуться. Из-за дрожи в груди.
Проехав пару десятков метров, упираемся в пробку перед светофором.
- Ну куда ты вот лезешь, куда? – подаёт голос  сидящая рядом с водителем слегка поддатая мадам, возмущённая наглостью некоторых участников дорожного движения.
- Да ладно, нормально всё, - говорит водила, безучастно повесивший свои руки на руль.
- А вас как зовут?
- Коля.
- А-а-а… а меня Света.
- А почему «а-а-а»?
- Ну так… да ладно тебе Коль. Лучше скажите, Коля, что вот за знак такой есть, дорожный – белый треугольник на ножке внизу. С красной полоской.
- Что, ножка с красной полоской?
- Да нет же! – картинно раздражается Света. – Треугольник белый, полоска у него по всему краю есть, красная, а ножка внизу-у…
- Ну ножка внизу, это понятно, вверху были бы не ножки, а рожки…
- Ну-у, Коля, что за знак такой? Я вот только учусь на права, а вы ездите, должны зна-а-а-ть.
- Я хоть и езжу, а много чего не знаю. Какие тут правила, когда вон – всё стоит! Без виагры всё стоит!
- Как же так – не помните?
- Уступи дорогу.
- Кому?!
- Знак называется «Уступи дорогу».
- А-а-а, а я подумала, что ругается Коля на меня…   поняла-а…
- А зачем вам машина – в пробках хотите стоять? Так иногда бывает пешком быстрее.
- Ой, Коля! Ну куда я сейчас пойду пешком – я с работы еду, усталая и нетрезвая, достало меня всё потому что.
- Да! Хороша б ты была нетрезвая, да на машине.
- Ну Коля, зачем вы так с девушкой, я же вас не критикую, мы просто беседуем, так ведь?
- Ну да, беседуем, чего ещё делать?
- Ой, Коля, - запрокинула она голову. – Хочу жить в центре. Чтобы с работы одну остановку на метро проехал – и дома. Счастье. Ненавижу это всё Гольяново, эти спальные районы все… одинаковое всё везде, достало меня всё тут!
- Ну так продавай ту квартиру, что есть, покупай в центре, какие вопросы…
- Не хватит! Я узнавала! Там такие цены,  просто  бешеные! Ужасные цены сейчас на жильё в центре, просто ужас! А я не могу, мне тут всё опротивело.
- Да что ж такого здесь плохого – всюду зелень летом. Простор, лыжи, санки… Опять же, эти…  водоёмы…
- А ездить как? Как отсюда добираться? Утром как? Пока до метро доедешь – захочется удавиться, какие кругом пробки! Невыносимо, Коля! Невыносимо!
- Ну да,  пробки тут знатные утром. Да и вечером та же… хрень…
- Придёшь вечером домой – в магазин. Эти «пятёрочки» и «копейки»… Ненавижу всё это! Эти очереди, бабки эти несчастные с сумками… Ненавижу! Деревня эта опротивела!
- А в центре чего, не так?
- Не-е-ет, конечно по-другому всё! Там жизнь круглосуточно, там молодые все и всегда. В магазин зайдёшь – всегда кто-то покупает вино или шампанское дорогое, всё время праздник, понимаешь? Праздник! Огни! Реклама! Захотел – поехал на Манежную, а там люди гуляют, молодые, целуются! А тут вечером выйдешь – деды с удочками вокруг пруда,  и малолетки с пивом – ненавижу всю эту деревню, сил нет!
Наконец Коля протискивает нашу белую маршрутку поперёк через Щёлковское шоссе, на мгновение она замирает перед пешеходным переходом, и вот уже моторчик радостно урчит, будто почувствовав свободную дорогу впереди.
- До двадцать третьего дома не выходят? – кричит Коля, оборачиваясь в салон. – Значит не выходят. А тебе где выходить-то?
- Как раз там.
- Ну держись, что ли…  прокачу напоследок.
И мы несёмся, успевая на зелёный сначала на одном светофоре, потом на другом. Маршрутка легко мчится по ровной дороге, огибающей пруд,  настойчиво кренясь на один бок, и я снова чувствую тонкие пальцы, инстинктивно схватившиеся за моё плечо.
Вот и моя остановка. Чуть пригибаясь, прохожу к двери, спрыгиваю на землю и  оборачиваюсь, чтобы закрыть дверцу.  Но… «Невыразимая печаль открыла два огромных глаза…»  Обладательница тонких пальцев тоже выходила здесь. Я подал ей руку, она спустилась.
- Спасибо, - сказала она.
- Не за что.
- А вам тоже не нравится  наш район?
- Вы знаете, и раньше было ничего, а теперь мне здесь нравится ещё больше.
- Я живу в этом доме.
- А я в следующем.
- Значит, вероятно, встретимся ещё не раз! До свидания!
- До новых встреч, - ответил я и подумал, что нужно запретить возводить многоквартирные дома, похожие на тюрьмы. И хвостик косынки помахал мне, в знак согласия.


Бывает,  выйдешь из дома в дождь, тебе грустно и одиноко, но плакать не хочется - дождинки капают тебе на щёки, и кажется, что это дождь уже плачет за тебя,  чтобы тебе стало легче.



Однажды редакция наша переезжала в новое помещение. Два грузчика несут по лестнице стол.  Обычный стол, и, в общем-то, им даже не тяжело, а просто неудобно.
- Витя, ну что ты делаешь? Зачем же ты дёргаешь?
- А что?
- Нет, ты дёргаешь и пытаешься идти быстрее,  чем надо, чем могу я.
- А как надо, непонятно.  Я же впереди, к тебе спиной и не вижу тебя, ты говори.
- Ну вот я тебе и говорю, а ты дёргаешь. Выскользнет и ударит тебя.
- Коль, ну ты скажи, я понять не могу…
- Ну вот, опять! Как будто специально.
- Как?
- Ну  вот всё у тебя так. Всюду твоё  нежелание понять. У меня же руки длиннее и иду я сзади почему-то.
- Потому что взяли так, ну не меняться же теперь.
- А ты впереди, и руки у тебя короче, потому что ты ниже.
- Ну да, впереди.
- Ну так я сзади и ещё ниже, потому что ступеньки, и руки у меня длиннее, и коленками я бьюсь. В синяках весь уже.  А ты прыгнул через ступеньку – и радуешься. А я за тобой, и шире шагнуть не могу, потому что коленки… Нам ещё пролёт идти…
- Ах вот оно что… Коль, ну извини, а я так радуюсь, что так быстро идём.
- Я не успеваю, говорю же тебе! Из последних сил скачу за тобой, как молодой олень.
- С рогами олень-то?
- Не знаю, не важно. Неси ровней. Не спеши.
- Ну вот, Колян, я  стараюсь  уже.
- Да,  Витя, вот так хорошо. Давай так, не спеши только.
Я вдруг подумал, что ещё немного,  и  они начнут цитировать Канта и говорить о нравственном законе в сердце и звёздном небе над головой.


Конец мая две тысячи седьмого. Солнечно, сухо и необыкновенно жарко. Госдума  всерьёз обсуждает законопроект, запрещающий распитие пива в общественных местах.   Остывающим вечером после жаркого дня поддатый народ возле ларьков вдоль Тверской  живо и с интересом обсуждает именно эту новость.  Неподалёку от конструкций, теперь заменяющих гостиницу «Москва»   пузатые милиционеры жадно пьют пиво. И всё бы ничего, да вот только бутылки  обёрнуты в газету. Проходящие мимо люди  с необёрнутыми бутылками косятся, как на живых инопланетян – «привыкают что ли…»

Наблюдение. Если женщина даёт мужчине прикурить, значит она готова сделать для него что-нибудь ещё.
Если мужчина в состоянии запомнить название краски для волос, которой пользуется женщина, значит он с лёгкостью запомнит о ней и другое.



Кто-то прислал.
На семинаре по управлению процессами:
Тренер: и вот тут, понимаете, у нас получается странный период - когда эффективность падает до нуля и энтузиазм тоже падает до нуля, возникает такой вот промежуток безысходности...  Как вы думаете, что нам поможет его пережить?
Мрачный голос из зала: водка.

Стоим как-то с Шишовой возле торгового центра напротив Киевского вокзала. Стоим, разговариваем. Вдруг она взглядом показывает, едва сдерживая смех: «ой, смотри-смотри!» Идёт парень, в обтягивающих светлых брюках, в облегающей майке, на голове большая такая блатная кепка. Карманы оттопыриваются таким образом, что  понятно, что в них находится – кошелёк, телефон, сигареты, зажигалка, ключи, паспорт и ещё что-то. В общем,  выглядело это всё настолько впечатляюще, что Ирина задумчиво произнесла:
- А знаешь, у него карманы прямо какие-то эрегированные…



Андрюха как-то рассказал.
- В один прекрасный день была у меня необходимость вернуться на работу.
Поднимаюсь, открываю дверь, слышу задорный женский крик: «Только не в меня!».
Оказалось, открывали шампанское…



Депрессия – это когда ты просыпаешься под утро не от того, что плачешь, а от того что подушка мокрая. От ощущения влажности. То есть слёзы были, а ты этого и не помнишь.


Вот так всегда. Ты спешишь к ней, думаешь о чём-то, не забыть бы что-то, а она вдруг говорит, что у тебя холодные руки. Потому что в голове твоей радостно звенело, ты почти бежал и, может быть даже ещё и курил на ходу. А руки и правда холодные. В такие минуты начинаешь себя тихо ненавидеть.



Любовь – это когда не находишь в себе сил, чтобы разозлиться или обидеться. Тем более, если есть кажущийся повод это сделать – каждый раз себя проверяешь и… по-прежнему не находишь в себе сил, чтобы вспыхнуть.
Жертвенность – это когда кому-то, допустим, отрезало пальцы, а ты говоришь – на, возьми мои. Жертвенность глупа, неглубока и наивна по сути, но она присутствует. В настоящем чувстве. В виде порыва. Это критерий.



Сидим как-то с отцом смотрим телевизор. Идёт репортаж с животноводческой выставки. Какой-то дядя  гладит чёрного, такого крепкого, быка и говорит, что данная порода создавалась таким образом, чтобы животные были послушными и проявляли ласку к человеку. Батя говорит:
-Ну, наверно скрещивали быков с кроликами…а как ещё…

Из того же репортажа. Термин. «Спортивное свиноводство».


Смотрим сюжет о том, как чья-то собака кого-то покусала.
Отец смотрел, смотрел, да и выдал:
-Ну и что… У меня вот в полку случай был – пьяный пилот собаку покусал.
Он по улице шёл и пел песню, а она посмела на него гавкнуть.
-И что потом? - спрашиваю.
-Собака сидела два дня у буфетчицы и плакала…
-Как плакала?
-Натурально. Как люди. От несправедливости и обиды.


 
Показывали какое-то ток шоу про будущее робототехники и про то, какими мы хотим видеть своих электрических помощников, должны ли они быть похожими на нас.
Поведение робота должно быть простым – целеполагание, мотивация, стимуляция, эмоция, усиливающая мотивацию… А у нас что? Эмоции через край, нервы навыпуск, сплошная стимуляция и подёргивания. Чтобы что-то написать,  нужно с кем-то поговорить, испытать какую-то эмоцию, что-то увидеть, с кем-то поделиться, обо что-то чиркнуться. Делать это хочется  с  человеком, который тебя поймёт. Только вот целеполагание у нас очень часто отсутствует. Мы просто живые.


Прогноз погоды на радио. Девушка ди-джей:
"Сегодня у нас очень, просто очень холодно, идет дождь, мокро и противно.
Девчонки, я серьёзно думаю, что сегодня можно не краситься, всё равно всё потечёт и смоется".

Иногда ощущаешь себя полупустой склянкой из-под острого соуса. Тебя пробовали, добавляли в еду, ты приносил радость и какую-то неожиданность, а теперь ты стоишь в дальнем углу холодильника и стремительно покрываешься плесенью, потому что кто-то кому-то рассказал  о вреде острой пищи.


Крик отчаяния: ну почему инопланетяне прилетают только к идиотам?!