Ночь выдалась трудная. Бездомные дворняжки так и лезли. Приходилось неоднократно подниматься, поочередно подходить к гаражным воротам и входной двери, и усиленно лаять, помогая Пирату защищать дом. Лишь утром удалось уснуть в зале, растянувшись перед телевизором. Спал глубоко и сытно – снились сочные шкурки. Такого сладко похрапывающего, да еще чавкающего во сне меня нашел хозяин. Он разбудил меня словами:
– Жирбан, вон твоего бывшего соседа показывают, Владимира Вольфовича. Смотри, Жирик. Ну и чешет он – точно язык без костей.
“ Что это еще за сосед такой”, – подумал я, плохо соображая спросонья. – “К тому же Вольфович”. Заинтересовался и посмотрел в телевизор. На собаку этот Вольфович похож не был. Но не удивляйтесь. Он был похож на меня. А я – на него. Почему так – история долгая.
Давно это было. Но помню. Нас было шестеро. Плюс мама – большая собака, от брюха которой можно было покормиться. Вначале было хорошо. Уткнемся к ней в брюхо, сосем и дремлем. Потом стало тесно. И молока на всех хватать перестало. Мы начали ходить на поиски другой еды. Комната была тесная и грязная. Иногда еда в ней обнаруживалась. Тот, кто находил ее первый, хватал и пытался прятаться. Другие отбирали. Мне не всегда доставалось. Иногда приходилось засыпать голодным.
Потом пришли они. Двое, один побольше и взрослый, другой поменьше, еще почти мальчик. Тот, который побольше посмотрел на наш выводок и позвал: – Жирик. Я понял, зовут меня. Приведя хвост в рабочее положение и усиленно им, размахивая, я подбежал. Он взял меня на руки и спросил: “Ты – Жирик”? От него пахло собакой и едой. Я понял, что он – Хозяин. А я – Жирик. И мы поехали домой.
Пока ехали, молодой хозяин держал меня на руках. Было ласково. Я немного поегозился и стал смотреть по сторонам. Все вокруг было новое и непонятное. Впечатления улицы переполнили мою голову, и я задремал. Проснулся уже в доме. Молодой хозяин спустил меня на пол. Комнаты были большие, и их было много. Пол был чистый. Я пошел осмотреться. Обнаружил миску с молоком. Возле нее никого не было. Не уж–то никто не хочет? Попил. Хозяин сказал: “шкурка” и дал мне кусочек колбасы. Я взял его зубами и по привычке стал искать укромное место. Все вокруг незнакомо, как знать, где безопасно, где не отберут. Побегав с колбасой в зубах, я не удержался (уж очень вкусно колбаса пахла) и начал есть. Съел. В животе образовалась приятная тяжесть. Хозяин с очень довольным видом взял меня на руки и начал говорить что–то хорошее. Тяжесть в животе начала давить в сторону хвоста. Я понял, что сейчас произойдет, и попытался сообщить об этом хозяину. Но до него моя речь не дошла. Дошло то, что давило в сторону хвоста. Он спустил меня на пол и пошел мыть руки. Мне стало очень неудобно. Виляя хвостом и пытаясь лизнуть ноги хозяина, я старался загладить вину. Вроде получилось. Хозяин снова взял меня и понес. На улице я увидел очень большую собаку. Больше мамы. Почти с хозяина. Его хвостом меня можно было обернуть как полотенцем, а в его пасть я, наверное, помещусь целиком. Вдруг страшный вопрос затмил все остальные впечатления. Зачем меня несут к нему, к его огромной пасти? – Я ведь маленький, я не нарочно! Но пасть собаки не открывалась, а хвост добродушно вилял. Подойдя к собаке вплотную, хозяин сказал:
– Вот, Пират, это – новый Жирик. Знакомься. Не выпуская из рук, поднес к Пирату совсем близко. Тот начал меня обнюхивать и показывать, что он рад знакомству.
Когда меня спустили на землю возле Пирата, я уже не боялся. Потрогал его лапой, обнюхал. Понял, что Пират – друг, а хозяин не сердится. Дома мне дали еще колбасы, снова сказав “шкурка”. Я уснул, даже не доев колбасу. Спал в запахе колбасы, а в голове звучало это вкусное слово “шкурка”. Это было одно из первых слов, которые я запомнил. Слово очень емкое, означало оно всякие вкусные вещи – кусочки колбасы, сыра, сосиски, косточки.
Проснулся я оттого, что запах колбасы исчез. Вместо него рядом со мной была черная кошка с белым галстуком. Она выгнула спину и зашипела на меня. Такое я видел впервые. На всякий случай попятился и попробовал зарычать. Не получилось. Кошка махнула на меня лапой и пошла с видом победителя. Я понял, что не все в этом доме так хорошо. Долго сидел в углу и трусил.
Подошел хозяин. Погладил. Насыпал каких–то зернышек с запахом мяса. Из вежливости я съел несколько. Против колбасы полная гадость. Но настроение улучшилось. Хозяин вынес меня на улицу. Я заковылял по высокой траве. Начал делать пометки – моя территория. Как выяснилось, молока перед сном было выпито недостаточно. Обнаружилось и много чужих меток, как я определил, не Пирата. Возникло чувство беспокойства и опасности. Я очистил живот и понял, что заблудился.
Окрик хозяина “Жирбан” вернул мне ориентиры. Подбежал к нему. Он отнес меня в дом. Здесь все было уже хоть немного знакомо. Я сам нашел тарелку с едой и подкрепился. Тарелку я определил как центр, главную точку дома. Стараясь не терять ее из виду, я начал изучать окрестности. Обнаружил много новых, но вроде нестрашных предметов и запахов. Но ничего из прошлой жизни. От этого, и от усталости я затосковал и уснул.
Постепенно я привыкал к новой жизни. В целом, все сложилось неплохо. С кормежкой было очень даже недурно – в тарелке всегда каша, давали и шкурки. Хозяева относились ко мне хорошо. Гладили по спине, почесывали брюхо и за ушами. Дом просторный, чистый. Гулять выпускали часто, в большой загон. Туда же во время прогулки выносили миску с едой. Однако, первое время, меня постоянно норовила обидеть Катя, так звали черную кошку. Отбирала шкурки, отталкивала от тарелки, шипела, всем своим видом показывая, что она здесь главная, а я – так себе. Но это пока я был совсем маленький, меньше ее. Потом, когда я подрос, мой лай стал гораздо громче ее шипения, и я стал гонять ее по дому, таскать за хвост, несильно покусывать. Сообразив, что власть переменилась, она стала стараться наладить отношения. Ласково мяукала, рассказывая, какой я сильный и красивый приносила мне мышей и птиц. Я не злопамятный, мышей, конечно, не ел, но и угнетать ее не по делу перестал. Позволял даже спать на моей спине, и делать мне массаж лапами, что ей очень нравилось. Не позволял только брать шкурки и лезть вперед меня в тарелку.
Со вторым псом в доме – Пиратом мы подружились сразу. Его характер не совсем соответствовал породе – будучи достаточно чистой кавказкой овчаркой – этот огромный пес по отношению к своим был очень добродушным. Жил он в большой конуре из пустых бутылок с деревянным полом. Над конурой был навес, вокруг нее – деревянный настил. Жить в таких условиях было бы совсем не плохо, если бы не цепь. Пират был постоянно привязан, цепь ограничивала его передвижения. Лишь изредка его отпускали побегать по участку. В эти моменты он отыгрывался за недели привязанной жизни. Зрелище огромного белого пса, густая и длинная шерсть которого играла на бегу волнами, а метровый хвост крутился пропеллером, было красивым. Пират принял меня как младшего брата, опекал от неожиданностей, учил азам охранной службы и всяким житейским вещам. Позволял нападать на себя, покусывать. Он и сейчас в несколько раз крупнее меня, а тогда я, что называется, под ним пешком ходил. Понимая это, Пират очень аккуратно оборонялся от моих атак, стараясь не причинить мне вреда. Единственное, что он не позволял – это залазить в его тарелку.
Мои ощущения и мысли в то время были крайне примитивными. Попробую воспроизвести их. “ Раздался волнующий звук разрезаемой колбасы. Подбегаю. Хозяин ест колбасу, а мне дает оболочку. Это шкурка. Вкусно. На улице кто–то передвигается. Пират прямо–таки рвется с цепи. Я должен бежать к двери и громко лаять. Хотя неохота. Но служба есть служба. Подбежал. Дверь не дает выйти на улицу. Ну и хорошо. А то там мокро и грязно. Полаял через дверь. Прохожий ушел. Не зря я старался. Возникают мысли о колбасе. Непонятно, есть привычка – старайся, служи – будет колбаса. И я стараюсь. А колбаса бывает не всегда. Иногда бывает – вкусная, круглая. Но чаще – дырка от колбасы. Она даже не пахнет.… Полежу, отдохну. “Жирик” – зовет хозяин. Раз зовет – надо идти. Это тоже служба. Подбегаю, а колбасы опять нет. Но чешет за ухом. Это тоже неплохо. Облизываю ему руки… Погонял муху. Обнаружил шкурку. Висит высоко. Надо прыгать. Прыгаю. Шкурка – тоже. Я – вверх, она – вверх. Поймал шкурку. Вкусно. Бывает, шкурки сыплются помногу. А бывает – их нет долго. Вот бы знать – почему? Тарелка друга Пирата. В ней вкусная косточка. Сую морду. Отлетаю далеко. Ему что – жалко!? Лег на спину. Замахал ногами. Почесал за ухом. Хорошо когда наешься. Вздремну. Сплю около хозяина и телевизора. Слышу шлепок. Хозяин что–то бросил. Что? Может шкурку? Перестаю храпеть, поднимаю голову и оглядываюсь. Не видно. Принюхиваюсь. Шкуркой вроде не пахнет. Но что же хозяин бросил? А вдруг? Если не я – то Катя. Тут расслабляться нельзя. Но очень не хочется вставать. Еще раз принюхиваюсь и оглядываюсь. Признаков шкурки вроде нет. С неспокойной душой опускаю голову и засыпаю. Начинается приятный сон, но в этот момент слышу, как Катя хрустит зубами – жрет шкурку. Вот сволочь. Кидаюсь и отбираю остатки. Да, лень и шкурки несовместимы”.
Щенки растут быстро, чау–чау – особенно. Первое время меня еженедельно взвешивали при помощи контарика. Я, к удовольствию хозяев давал почти по килограмму привеса в неделю. К семи–восьми месяцам достиг веса и размеров взрослого чау–чау. Это примерно соответствует среднему барану. Вместо щенячьего серо–желтого подшерстка я покрылся густой и длинной роскошной рыже–коричневой шерстью. Я усвоил, где и когда надо совершать свой туалет, научился понимать все необходимые для меня команды хозяев. Вместо отгороженного небольшого вольера гулял теперь по всему участку, и он не казался мне огромным. Постепенно во мне просыпались и внутренние черты, свойственные моей породе. Я начал становиться уравновешенным, важным и степенным. Проявилась и такая черта чау–чау как склонность к бродяжничеству (так ее определяют в книгах про собак) или прогулкам без поводка и хозяина за пределами участка (так ее определил бы я).
Собственно тяга к свободе у меня проявилась еще в ранне–щенячьем возрасте. Уже тогда я чувствовал, что при всем благополучии моей жизни в новом доме что–то было не так. И это была не тоска по старому дому, по маме и братьям. Их я забыл по–младенчески быстро. Играя с хозяином, Пиратом, бегая по загону, даже поедая шкурки, я чувствовал, что чего–то не хватает. Чего именно я понял когда, отломав мордой и лапами одну из палок ограждения моего первого вольера, я вырвался из него. Вокруг открылся простор. Я смело и весело ринулся в неизвестность. Не стало поводка, ограды. Душу наполнило чувство свободы. Оно выходило наружу веселым тявканьем. Побегав среди кустов и увидев хозяина, я радостно подбежал к нему. Мне казалось, что он разделит мой восторг. Но он сердито взял меня за шкирку и отнес в дом, несколько раз повторив “Нельзя”. Тогда со мной стали проводить воспитательную работу. Хозяин говорил мне о том, что, убежав, я могу заблудиться, меня могут украсть. Пират рассказал мне историю первого Жирика. Его сбила машина на улице. Умом я согласился, что убегать нельзя. Пообещал, что не буду этого делать.
Но ведь сердцу не прикажешь. Совершая большой обход участка, я всегда неосознанно искал в заборе дырку. Иногда находил. Голова сама просовывалась в нее, и как только (а, наверное, и раньше) хвост, распрямленный узким отверстием, вновь ложился на спину, ноги уносили меня в даль свободы. Свобода затуманивала мозги. Даже если меня догонял крик хозяина: “Жирбан, домой”, я оборачивался на его зов и с повернутой назад головой бежал дальше.
Когда наступила зима, я счел это время года самым приятным. Везде бело и чисто, всякая шелуха не цепляется. Не жарко. Можно копать во всем огороде, не боясь испачкаться и повредить растения. Легче охранять участок – все посторонние следы хорошо видны. Я весело бегал по огороду изрезая сугробы боевыми тропами. Возросли возможности удирания: я подрос, а сугробы местами почти сравнялись с забором; теперь я мог легко перепрыгивать через него.
Гуляя на свободе, я изучил деревню. Она была достаточно большой – несколько сотен домов. В ней было несколько частей, отделенных друг от друга оврагом и небольшими рощами. Заметно различалась старая деревня с маленькими, вросшими в землю избушками, и новая, застроенная большими домами. Почти в центре деревни находилось озеро. Летом в хорошую погоду на его берегу отдыхала масса приезжих из города. Застройка новой части деревни была неравномерной. Между несколькими обжитыми главными улицами находились заросшие бурьяном пустыри. Много было и нежилых, недостроенных зданий. На пустырях и брошенных домах обитала масса бродячей живности – собак и котов. Псы встречались самые разные. Огромные, размером с Пирата, и совсем маленькие шавки, не крупнее кошки. Породистые – вымой их, расчеши – и хоть на выставку, и собаки непонятного происхождения – что называется помеси бульдога не то с носорогом, не то с тараканом. Некоторые, недавно брошенные или потерявшиеся, ходили в ошейниках, другие, и их большинство, никогда его на себе не носили. Кормилась вся эта свора отбросами из домов, остатками с пикников, устроенными приезжими из города людьми, а также с находившейся недалеко от деревни городской свалки. Бродячие псы были объединены в несколько стай со своими вожаками и ареалами кормежки. Нередко между ними вспыхивали индивидуальные и коллективные драки.
Наши отношения с бродячими собаками складывались по–разному. Некоторые всегда были злобными и агрессивными по отношению к нам, другие – напротив, старались показывать уважение и доброжелательность. Они как бы и помогать нам старались, облаивали прохожих или, гавкая бегали за проезжающими мимо домов автомобилями. Таким мы позволяли приближаться к забору и даже поедать остатки пиратовской еды. Отношение к нам бродячих псов менялось по мере удаления от дома, чем дальше, тем меньше уважения.
Однажды я сцепился с бродягами. Благополучно удрав, я с важным видом прогуливался вдоль лесополосы. Был солнечный зимний день. После недавнего снегопада все было бело и чисто. На таком фоне моя роскошная ярко–рыжая шуба смотрелась особенно выигрышно. Невдалеке я заметил сучку. Она была бродяжкой потрепанного вида и вряд ли заинтересовала бы меня, если бы не запах. Запах, который пробудил во мне основной инстинкт. Я подбежал к ней, мы познакомились, я начал пристраиваться к ней, чтобы сделать то, что положено. Но неожиданно мне грубо помешали. Крупный черный кобель, схватив меня за хвост, стащил с сучки. Другой, грязно–серый, поменьше прыгнув, повалил меня на бок. Все трое начали меня кусать. Злее всех оказалась моя несостоявшаяся партнерша. Она так и норовила тяпнуть за самое нежное и уязвимое место. Я с трудом вырвался от них, и, забыв на время про свою величественность, удрал. Благо калитка была открыта. На мою защиту встал Пират. Он настоящий друг. Только цепь помешала ему перепрыгнуть через ворота и порвать моих врагов. Эти бомжики конечно не решились зайти в ограду и сразиться с нами.
При осмотре обнаружилось, что у меня порвана бровь, вся морда в крови, а глаз закрыт распухшим веком. Хозяин, промывая мне рану бурчал: “Ну что, козел (он всегда так меня зовет, когда я провинюсь) нагулялся?” Будешь еще удирать?” Я пообещал, что не буду.
Домашнее средство лечения – промывание раны и глаза чаем не помогло. Бровь срослась неправильно, глаз не открывался. Хозяин повез меня в ветклинику. Хирург сказал, что случай сложный и лечить не взялся. Посоветовал обратиться к профессору, “очень видному специалисту”. Профессор долго не принимал нас, ссылаясь на занятость и собственную болезнь. Наконец принял. Издалека, брезгливо и с опаской посмотрев на меня, он поручил ассистентке открыть мой глаз. И хотя у нее не получилось, диагноз был готов. Глаз погиб, его надо удалить и вставить стеклянный, импортный. Всего за две тысячи рублей я должен был стать лучше прежнего. Хозяин не согласился и стал искать другого доктора. Нашел. Доктор попробовал открыть глаз руками. Не смог. Но менять его на стеклянный не предложил. Вместо этого неожиданно сунул мне в морду кошку. Я отпрянул, гавкнул, но глаз не открыл. Да, сказал доктор, и вправду трудный случай. Противные эти чау–чау, вечно у них проблемы. Но все решаемо. Будем делать пластическую операцию. Обойдется это вам рублей в триста – завершил доктор и вопросительно посмотрел на хозяина. Тот согласился. Доктор всадил мне укол. Через полчаса я проснулся с вырезанным куском века, зашитой бровью и увидел мир двумя глазами. Мы поблагодарили доктора и поехали домой. Неделю я, вызывая насмешки Пирата и Кати, носил на голове валенок. Его приделали к моему ошейнику с тем, чтобы я не мог чесать лапой бровь и повредить швы. Потом доктор снял мне их, и я стал как новый.
Из всей этой истории я усвоил, что все бродячие собаки – потенциальные враги. С соседскими собаками отношения складывались по–разному. С ближайшей соседкой – кавказкой овчаркой Бертой мы были примерно одного возраста. Одновременно приехали и на жительство в деревню. Эти обстоятельства, как и приятельские отношения наших хозяев, привели к нашей дружбе. Забор между нашими участками был сделан из крупноячеистой сетки, благодаря чему в щенячьем возрасте мы легко ходили друг к другу в гости. По–товарищески боролись, кусались, вместе гоняли котов. Хозяева не препятствовали такому общению. Но когда Берта подросла, все переменилось. Временами от нее стал исходить запах, заставлявший забыть об играх, и думать совсем о другом. Ну, понимаете, о чем. Хозяин Берты не пожелал породниться с нами и посадил ее на цепь в отдаленном от нас углу своего участка. Я тоже вырос и забор из сетки стал для меня непроницаемым. Примерно в это время Берту укусил клещ, она долго болела и поправлялась. Укус не прошел для нее бесследно. Уже став взрослой сукой, она имела размеры заметно меньше, чем положено для кавказцев. Возможность общения осталась у нас только голосовая. Прежнего уровня контакта уже не было, но приятельские отношения остались.
Совсем по–иному дело обстояло с другим соседом. Доберман Дэн оказался врагом. Черный, худой, на тонких ногах он постоянно истерично бегал по отгороженному участку своего огорода (в остальную часть его не пускали – он постоянно копал ямы) и непрерывно гавкал. Пират – он знает, когда лаять, когда не лаять. Я – тоже. Дэн лаял всегда. А когда не лаял – выл. По поводу и без повода. В целом, он был полной противоположностью пушистого, солидного и умного чау–чау, то есть меня. Меня и Дэна можно было сравнить со львом (это, конечно, я) и шакалом (это он). Важный и красивый, грозный и величественный лев спокойно обходит свои владения, формируя порядок одним своим видом. Шакал же беспрерывно бегает и лает от страха, а напугать может разве что кошку. Естественно, Дэн мне завидовал и был моим врагом. Он часто поджидал меня возле забора и забрасывал грязными ругательствами, не отличавшимися разнообразием. В юношестве я часто не сдерживался и отвечал ему тем же. Но долго поддерживать бессмысленную ругань и уподобляться Дэну я не мог. Сказав ему пару ласковых, я поднимал заднюю лапу и брызгал в его сторону. Струя не доставала, но все равно, он отпрыгивал. И вновь принимался гавкать. А я, не обращая более на него внимания, продолжал обход.
Однажды мы встретились на улице. Мне удалось удрать из калитки, пока молодой хозяин беседовал с хозяйкой Дэна. Он тоже был на улице и напал на меня. Я тогда был еще почти щенком, а он – взрослым псом. Но в обиду я себя не дал. Мы сцепились нешуточно. И я бы ему показал. Его спас молодой хозяин, утащив меня под мышкой домой. При этом Дэн показал свою гнусную сущность – ударил меня в спину, т.е. тяпнул за хвост. Когда меня дома осмотрели, выяснилось, что сам я целый, но зубы мои в крови. В крови Дэна.
Объединяло нас с ним только одно – прохожие, следовавшие мимо наших участков. В эти моменты мы забывали о вражде и вместе обливали их. Должен отметить, Дэн и здесь был не на высоте – лаял он крайне бестолково. Общая работа объединяла нас не на долго. Как только прохожий оказывался далеко, мы начинали лаять уже друг на друга, обмениваясь упреками и колкостями.
Через несколько домов от нас жил Белый. Он был приблудившейся к дому псом, которого приняли на службу. Приняли не по полной программе – он не имел ни полноценной будки, ни даже ошейника. Не было у их дома и полноценного ограждения. Забор был, но вместо ворот и калитки зияли пустоты. Может быть, поэтому он не понимал одной из основных заповедей собачей службы – охранять свою территорию от чужого вторжения. Несколько раз я, гуляя по улице, заходил в их ограду, и отнюдь не встречал противодействия со стороны Белого. Он не понимал, что это именно его территория – она не была помечена его запахами, как это принято у хозяйских собак. И при том, Белый ставил метки всюду, где его ни носило. Правильный кобель ведет себя по–другому. Он тщательно помечает свой участок, и лишь добросовестно сделав это, будет задирать лапу за его пределами. Большую часть дня он слонялся по деревне: ходил к чужим заборам и попрошайничал, дразнил крепко привязанных за заборами хозяйских собак. Бросая свой участок без охраны, он не испытывал, по–видимому, угрызений совести. Соответственно относились к нему его хозяева. Расчески его шкура не знала, кормили его нерегулярно и лишь объедками. Был труслив и хвастлив. Хвастлив, если был недосягаем для меня или Пирата, тогда он называл нас зазаборно–цепными придурками и сбивчиво поучал нас рассказами о погонях и задержаниях, в которых когда–то участвовал. Труслив, если мы могли его достать. Тогда он удирал на свой участок, где трогать его было не принято. Он не защищал свой участок, а наоборот, прятался на нем.
В своей додеревенской жизни Белый работал в милиции. Этим он гордился и хвастался, но подробностей избегал. По собачьему телеграфу я узнал: он служил в ГАИ и был натаскан на поиск наркотиков в машинах. Обучение собак такому ремеслу предполагает превращение их самих в наркоманов. Век таких псов обычно недолог – через два–три года их списывают по здоровью. Был списан и Белый. Но в отличие от большинства других собак такого рода занятий, он пережил ломку и обрел нового хозяина на нашей улице.
Нан. Нечистая московская сторожевая. Для своей породы был некрупным, но при том раза в полтора больше меня. В зрелом возрасте. Он жил в самом начале улицы, при не большом кирпичном доме, за забором из высечки. От его добротной будки до противоположного конца участка вдоль забора была протянута толстая проволока. По этой проволоке скользила цепь Нана и в зоне его досягаемости была вся площадь перед домом. К службе он относился очень серьезно, проникнуть на его участок чужой не мог. При этом Нан не был склонен к истеричному лаю в стиле Дэна. Просто следовавших по улице людей, не представлявших явной угрозы, он встречал рычанием или оскаливанием, выглядевшим достаточно убедительно. Но бывало по настроению, Нан, как бы не замечая цепи и забора, совершал резкие броски в сторону прохожих, издавая на пике прыжка один мощный “гав”. Этот “гав” переходил в непрерывный, тяжелый и злой лай, еже ли пес имел основания заподозрить кого–либо в намерении посягнуть на его территорию. Так же, как и Белый, Нан в молодости он служил в органах, но в тюремной охране и уволился оттуда вместе с хозяином. Своей прошлой службой гордился, к нам, остальным уличным собакам относился снисходительно, как к штатским, не вкусившим тягот настоящей службы и незнающим ее секретов. Про саму службу не рассказывал, но поучать всех любил.
Ко мне относился как–то странно. Первый раз обратился: “Жирлунг”, правда, после, как бы с насмешкой, поправился: “Жирик”. Это “Жирлунг” несколько резануло мне слух, но я не обратил на него особого внимания. Обнаруживались в его поведении и командные нотки. Он постоянно, по поводу и без, выдавал мне указания, будто он главный или даже хозяин. Критиковал, как мы с Пиратом охраняем: лаете не слаженно, не всегда верно тон и громкость выбираете, дальность отлаивания неверная: учуял далеко идущего чужого и давай на забор прыгать и гавкать; он издалека не испугается, надо потерпеть, подпустить поближе и ошарашить, высовываясь в прыжке из–за забора. Лаять следует с разных углов, при том бегать вдоль забора. Там гавкнул, дальше побежал, создавай впечатление, что вас не два, а много. Тогда можно добиться выделения у прохожего адреналина, а если повезет, то и калом запахнет. Запах, конечно, неприятный, но это высший успех отлаивания.
Звучало все достаточно по–занудски, но почему–то воспринималось мною спокойно, без раздражения, как должное. Пират его терпеть не мог и слушать не желал, я, когда Нана не было рядом, тоже; но при нем терялся, слушал и слушался.
Гусь. Чистопородным псом он не был. Маленькие уши, почти символический хвост, короткая колючая шерсть, цвет которой можно было определить лишь сочетанием нескольких слов – серо–коричнево–желтый–непонятно какой, приплюснутая как у меня морда, но при этом огромные выпученные мутно–желтые глаза, некрупный, но крепко сбитый торс – все это указывало на присутствие в нем очень разных кровей. Но назвать его дворняжкой никто не смел. Какая–то внутренняя стать, значимость присутствовали в нем, оправдывая свою кличку, он ходил важный, как известная глупая и самодовольная птица. Его низкий голос его звучал очень веско, убедительно. В детстве он прошел профессиональную школу дрессировки, окончил ее с отличием и остался там работать. Его обучили организовывать работу других собак, и он стал по должности собачьим начальником. С работой справлялся, со временем проникся чувством собственной важности в собачьем мире. На одной из тренировок получил травму, его вылечили и списали. Но повезло: он не забомжился, был принят теперь уже на частную службу одним из наших соседей. Новый хозяин поселил его в нормальной будке, кормил и относился хорошо, Гусь в ответ добросовестно охранял дом. Но тосковал по руководящей работе. В отношениях с соседями попытался играть привычную роль начальника. Не получилось – деревня не собачий питомник, тут у каждого свой хозяин и другие начальники без надобности. Не сумев завоевать должного авторитета, Гусь стал замкнутым и заносчивым. В драки старался не ввязываться, но случая облаять или ногу на кого–то задрать из–за собственного забора не упускал.
Бульдог–полукровка Зюка. Обвислые щеки и длинный нос, мощный торс на тонких лапах, передняя часть тела краткошерстная, голова вообще лысая, задняя с более длинной шерстью, хвост – так вообще лохматый. Откуда и как он взялся в деревне Зюка не помнил. Будучи бродягой, он выхватил счастливый билет – прибился к своему хозяину еще в период строительства дома, вошел в доверие и был принят на довольствие, со временем получил вполне приличную будку. Цепи у него не было. Он мог свободно ходить по участку и всей деревне. Эта свобода вызывала зависть многих, но самому Зюке она была нужна не очень. Он больше в будке лежал. Оно и понятно: долго жил впроголодь и бомжевал, теперь же ежедневная кормежка и крыша над головой казались куда важнее свободы. А кормежка была очень даже неплохой. Людей в доме жило много, готовили соответственно. Еда всегда оставалась. Свиней не держали, сжирал все он. Ведрами. Если дают сразу ведро – надо, пусть через силу съесть, съесть сразу, ничего не оставляя, вдруг отберут или украдут. А сожрешь ведро, так оно и не до прогулок совсем, тут полежать надо. Постепенно округлился, обрел лоснящуюся шерсть. К работе относился показушно–старательно, гавкал больше для порядка, без задора и увлеченности, скорее даже не гавкал, выл. Но если его тарелка, даже пустая, становилась объектом посягательств, он менялся. Даже после сожранного ведра превращался в полного пустобреха, лаял исступленно, долго не мог остановиться даже после ухода несостоявшегося вора. К другим псам относился завистливо: у этого будка лучше, у этого еда вкуснее – везет же козлам всяким.
Такса Реди. Она, как и я, жила в доме, а не в будке. На улицу выходила часто, гуляя без поводка. Она видимо пользовалась полным доверием своей пожилой хозяйки. И не зря. Прогуливаясь на своих коротких ножках, она постоянно держала в поле зрения свой участок. И при малейшей угрозе моментально оказывалась на посту. Несмотря на ее небольшие габариты связываться с ней не рисковали и крупные псы. Но охрана территории для нее была лишь добросовестно выполняемой обязанностью. Страстью ее было ловить бродячих котов. Гонялась она за ними с неожиданным проворством, могла часами сидеть под деревом и караулить. Поймав, хладнокровно прокусывала им шеи. Не ела, в клочья не рвала. В общении с нами была веселой, игривой и доброжелательной. Была любителем и мастером рассказывать анекдоты.
Сербернар Елкан. Он, наверное, был самым большим на улице. Даже больше Пирата. Характер имел несуетливый, но злой. Был одним из псов, способных напасть на человека, повалить его, а может быть и загрызть. Случая проверить, к счастью, не представилось, но, судя по тому, как Елкан перекусил пополам зашедшую в зону его досягаемости дворняжку, он был реально способен на убийство. Хозяева Елкан одними из первых поселились в деревне на постоянное жительство. Лет десять назад Елкан появился здесь вместе с ними трехмесячным щенком. Вся его жизнь прошла на цепи возле их небольшого дома, побегать даже по участку ему не позволяли из опасений, что огромный пес легко преодолеет забор и чего–нибудь натворит в деревне. Но даже сидя на цепи Елкан был известен всем. Во время вечерних бесед, когда каждая собака со своего места гавкает и этим вливается в обсуждение произошедших за день событий, и собачьи голоса сливаются в суммарный перелай по деревне, содержащий уже общее собачье мнение, тон часто задавал именно громкий бас Елкана. И не случайно: как старожила и здоровяка его уважали и побаивались домашние псы, а бродячие собаки старались и вовсе не подходить близко к их дому.
Однажды он был на глазах у нескольких бродяжек бит хозяином. Получить от хозяина несколько пинков – для собаки дело привычное. И хотя шавки злорадно растрезвонили на всю деревню, никто не придал этому особого значения. Кроме самого Елкана. Он счел удары публичным унижением, уронившим его авторитет. В собачьих перелаях он стал искать насмешки в свой адрес, ему казалось, что все только и обсуждают его падение. Характер сенбернара испортился окончательно. Он перестал участвовать в наших вечерних беседах, ни с кем, даже с хозяйскими псами, по–нормальному не общался, лишь скалился и рычал. Унижение, если оно известно и обсуждается, становится многократно значимее. И для Елкана все стали виноватыми. Он замкнулся в себе и затаил обиду, как бы ожидая своего часа. Даже с собственным хозяином вел себя подобным образом. Молчаливо признавал его первенство, вроде со всем соглашался, но жил с камнем за пазухой.
К моменту моего знакомства с Елканом у него начались возрастные проблемы со здоровьем. Лапы потеряли упругость, шерсть – блеск, голос стал хриплым. Выглядел он усталым и угрюмым. В один из моих первых побегов из ограды я подошел к нему познакомиться. “Отвали, щанок. Не подходи – тогда не трону” – был его ответ.
Джерри. Чистопородная немецкая овчарка. Некрупная, лишь несколько больше меня. Короткая, черно–рыжая шерсть с блестящим отливом. Очень ответственная, относительно службы хозяину. Готовая всегда выполнить его команды, которых она знала множество. Порой ее хозяин злоупотреблял добросовестностью Джерри: он бросал на землю шкурку, говорил “нельзя”, чем заставлял собаку подолгу сидеть возле куска колбасы или вкусной косточки. Джерри слушалась, истекая слюной. И даже не просила шкурку. В общении с другими собаками держалась с большим достоинством, но без заносчивости и отчужденности, холодно–доброжелательно. Хотя она жила на улице, не в доме, цепью ее не унижали. Джерри свободно передвигалась по своему участку, могла заходить в дом или гулять за оградой. Никогда не лаяла попусту. За пределами своего участка первой не скалилась. Держала в памяти список постоянных гостей, обозначенных ее хозяином как “свой”. Они могли заходить в калитку и дом беспрепятственно. Мой хозяин и я входили в список “своих”, и нередко навещали хозяев Джерри. Тогда и Джерри принимала меня по–приятельски, но внимательно следила за мной, метки ставить не позволяла, если ее хозяин давал шкурку именно мне – терпела, если шкурку просто бросали на землю, скалилась и съедала сама.
Другие могли пересечь границу участка только по разрешению ее хозяина. Здесь ее ответственность граничила с безрассудством. Однажды она, не задумываясь, сцепилась с двумя овчарками–кавказцами, прогуливавшимися возле их дома. Каждый из псов был раза в два больше Джерри, они бы просто порвали ее, если бы не выстрелы хозяина.
Среди деревенских собак был свои нормы поведения и чести. Заходить на чужой участок можно только с разрешения охраняющего его пса, следует помогать друг другу в отлаивании незнакомых людей и бродячих собак. Бродячие псы – общий враг, от них надо защищать соседей–людей и друг друга. Брать еду можно только у тех людей, с которыми твой хозяин в хороших отношениях и в его присутствии, воровать еду и шкурки у соседей – категорически нельзя. Задирать ногу на чужой забор, за которым твой коллега – высшее оскорбление, лаять на чужого хозяина, если только он не пытается без спроса перелезть через твой забор – бестактность.
Кодекс этот не предусматривал никаких санкций, кроме осуждения, но большинство хозяйских собак, особенно в части не касающейся еды, соблюдали его. Иное дело бродячие собаки. Никаких правил у них не было. Бегали они стайками, могли с одинаковым удовольствием вместе кидаться на домашнего пса и без всякого повода грызться между собой. Бродяги подкарауливали нас на улице, нападали, если имели перевес. Дразнили нас, подходя вплотную к забору, из–за которого мы не могли вылезти, задирали на него ногу. Схватки были частым явлением. Бродяги брали числом и злостью, домашние – сытой силой и уверенностью в своей правоте. Разобщенность заборами и цепи мешали нам дать им достойный отпор, но если возможность появлялась, никто из нас не упускал ее. Драки были жестокие, до крови, и даже смерти. Бродячие псы никому не служили и ничего не охраняли, и мы не считали их полноценными собаками. Они отвечали тем же, называли нас обожранными свиньями. Они были грязными и нечесаными, но нас презрительно сравнивали с беспомощными зажратыми котами, а сами рылись в помойках в поисках еды. Они надсмехались над нашими ошейниками, но каждый мечтал заиметь его. Они не упускали случая облаять людей, наверное, втайне надеясь, что те оценят их лай, как лай потенциального охранника и появится шанс обрести хозяина. Некоторые из нас иногда завидовали их свободе, но никто не хотел обрести ее, став бомжом.
С наибольшим уважением я относился к холодильнику. Почему – думаю, это понятно, ведь в нем хранились всякие вкусности. Первое время я не задумывался, откуда они там берутся. Холодильник представлялся волшебным существом, который всегда имеет шкурки и иногда щедро ими делится. Потом я заметил, что их туда кладет хозяин, приезжая домой. Холодильник перестал казаться волшебником, но в авторитете остался. Вырос авторитет автомобиля – ведь хозяин приезжает на нем, значит, он причастен к наличию шкурок. В моей голове сложилось представление о неком большом холодильнике, к которому на автомобиле хозяин ездит за шкурками. Я стал очень охотно ездить на автомобиле, если хозяин брал меня с собой. Но к большому холодильнику он почему–то ездил без меня.
Телевизор. С его помощью я узнал, какой я. Подойдя как–то к выключенному телевизору, я увидел красивого пса и понял, что это я. Я понравился сам себе. И начал симпатизировать телевизору. Уважение в нем вызывало и то, что хозяин подолгу смотрел в него. Я в это время устраивался рядом и дремал.
Электроплита. Это тоже была очень полезная вещь. На ней хозяин готовил еду себе и нам с Пиратом. Нам – ведро каши с костями и с маслом на два дня. Рядом с плитой стоял стол, на котором хозяин вел подготовительные работы к приготовлению еды. В процессе этого мне обычно что–нибудь перепадало. В общем, кухню заполняли полезные вещи, и она было самой интересной комнатой в доме.
Камин. Помимо декоративной роли он служил и для накопления и сжигания мусора. Иногда туда бросали что–то съедобное. Я, конечно, не так воспитан, чтобы по помойкам шариться, но Катя вела себя по–другому. Она копалась там и находила остатки еды. Тут я сдержаться уже не мог. Я отбирал ее находки и съедал сам. Иногда камин зажигали. Я ложился рядом, дремал, и в голове у меня прокручивались какие–то нечеткие, но приятные воспоминания. Что–то вроде пещеры, бородатых хозяев в шкурах, костра, на котором жарится мамонт, больших и вкусных костей. Возвращаясь к действительности, я всегда ходил к тарелке с едой.
К числу полезных вещей я относил еще два стола на ножках. Их полезность состояла в том, что под ними можно было спрятаться от наказания в нужный момент. Такие моменты в моей юности нечасто, но бывали. Смысла в наличии других вещей я тогда не видел, но раз они были нужны хозяину, то и я был не против их наличия.
Опишу свой обычный день в то время. Утром я встречал хозяина возле лестницы на второй этаж. Зная, что за ночь он по мне соскучился, я поднимался лапами на несколько ступенек, чтобы поскорее доставить ему радость общения со мной. Мы здоровались, он трепал меня по загривку и включал чайник. Потом мы шли кормить Пирата, и я делал свои утренние дела. Потом – завтрак. Это у хозяина завтрак. Э меня это был и завтрак, и обед одновременно. Дело в том, что какой–то дурак напасал в книге о собаках, что их надо кормить два раза в день. Хозяин почему–то верил именно ему, а не мне, регулярно сообщавшему о своей готовности питаться гораздо чаще.
После завтрака хозяин говорил мне что–то вроде: “Жирик, остаешься за главного, следи за порядком и охраняй дом”. В ответ я демонстрировал полную готовность следить и охранять. К своим обязанностям я на самом деле относился серьезно. Несколько раз за день обходил дом с осмотром. Проверял, закрыты ли входные двери, и нельзя ли удрать. Следил за передвижениями кошки Кати. Прежде всего, за тем, чтобы она не приближалась к тарелке с едой. Гонял ее, если она позволяла себе такое в моем присутствии. Первое время, в юности я периодически проверял и саму тарелку. Не появилось ли там что–нибудь новое и интересное. Потом обнаружил закономерность. Что–то новое в тарелке может появиться только тогда, когда дома есть хозяева.
Совершив очередной обход дома, я позволял себе вздремнуть. Но и при этом не забывал о своих обязанностях – спал, похрапывая очень чутко. Реагировал на все передвижения по улице и посторонние звуки. Реагировал по обстановке, по–разному. Если угроза была не очень серьезная, и Пират был в состоянии сам отлаять прохожего или проезжающие небольшие машины я не вмешивался. Но если прохожих было несколько, или ехал крупный автомобиль – я незамедлительно включался в работу. Вдвоем мы справлялись с любой угрозой. Особенно раздражали бродячие собаки. Эти бомжики, пользуясь тем, что Пират на цепи, а я – за дверью подходили почти вплотную к нашему забору и пытались на него побрызгать. Отгоняя их, приходилось долго, порой до хрипоты лаять.
В то время хозяин еще не оставлял мне днем включенный телевизор и в целом сидеть дома весь день одному было довольно скучно. Дневное одиночество и скуку скрашивали сны. Их я смотрел регулярно. Некоторые были красочными и интересными. Перескажу один из них, сильно впечатливший меня.
Машина была открыта. Ключ был в замке. Я запрыгнул в окно водительского сиденья. Сел в водительское кресло. Пододвинул его с тем, чтобы задние лапы доставали до педалей. Что и как делать, я видел много раз. Завел двигатель, включил передачу заднего хода. Развернулся и поехал. Где находится большой холодильник, и как к нему добраться я не знал, рулил по наитию. Встречные машины, водители которых видели меня за рулем, шарахались в стороны. Несколько из них от удивления сошли с трассы и потерпели аварию. Гаишников по пути к счастью не встретилось.
Отъехав от дома километров пять, я понял, что Большой Холодильник где–то рядом – стал ощущаться чудный запах огромного количества разнообразных шкурок. Вскоре я увидел его. Здание Холодильника было белым, красивым, огромным и величественным. Запах стал настолько сильным, что закружилась голова и затуманился мозг. Остановившись, я вышел из машины и направился к своему счастью. В дверях меня чуть не сшиб с ног ротвейлер, несшийся наружу с двумя рюкзачками на спине. Но мне было не до него. Я не стал упрекать его в невоспитанности и зашел внутрь Большого Холодильника. Шкурки лежали на полках, висели на веревочках, плавали в больших банках. Если существует рай для собак, то он был передо мною. Ко мне вышел крупный мужчина с черными развесистыми усами в белом халате и колпаке:
–Каких шкурок желаете? – Он весь светился доброжелательностью. Я рефлекторно встал на задние лапы и приготовился прыгать. Мужчина с добродушной усмешкой сделал жест, напоминающий хозяйское “сидеть”:
– Уважаемый, вы не дома. Здесь прыгать не надо. – И вновь эта сказочная, одновременно возбуждающая и умиротворяющая фраза: – Каких шкурок желаете?
Я желал всяких, много и сразу. На мгновенье замешкался – с каких начать? Но уподобляться известному “буриданову ослу” не стал. Ринулся к колбасным. Мужчина вырос передо мной, преградил дорогу, снова скомандовал жестом “сидеть”.
– Здесь есть шкурки нельзя. Только на вынос. У нас не пиццерия какая–нибудь. – Его голос стал жестким. – Как я понял, вы колбасных желаете. Подождите, я вам запакую.
Праздник начал портиться. Осаженный и сбитый с толку, глотая слюну, я наблюдал, как мужчина достал два соединенных лямками рюкзачка и начал укладывать в один из них колбасные шкурки. Я хотел и колбасных, и косточковых, и мясных шкурок. И всех других тоже. Подгавкивая, я начал показывать мордой в сторону мясных шкурок. Мужчина понял меня. Он уже наполнил один рюкзачок колбасными шкурками. Неторопливо подойдя к мясным, он, начал складывать их во второй рюкзачок. Я стал просить положить и косточковых шкурок. Мужчина и на этот раз понял меня, но отказал:
– Можно только два вида. По рюкзачку каждого. – Застегнув рюкзачки на молнии, он повесил их мне на спину. В этот момент я, наверное, был похож на караванного ишака. Но в отличие от ишака груз для меня был не в тягость, а в радость. Рюкзачки были что крылья. Я вознамерился поскорее выйти из холодильника и приступить к поеданию шкурок. Но мужчина вновь остановил меня:
– Не ешьте здесь, на улице. Дотерпите до дома. И поделитесь с товарищами. – Проводя меня до выхода, он открыл дверь. Я, с трудом преодолевая желание немедленно распаковать рюкзачки, вежливо поблагодарил мужчину и побежал к автомобилю. Около него блевал ротвейлер, встретившийся мне у входа в Холодильник. Он извергал непрожеванные, лишь надкусанные шкурки. Я сопоставил эту картину с напутствием мужчины в белом “дотерпите до дома” и собачьей заповедью “не бери еду из рук чужого”. Все вместе это дало еще одну, и большую ложку дегтя в мед моего праздника. Я понял, придется дотерпеть. Домой ехал с превышением скорости. За это меня остановил гаишник.
– Командир, везу шкурки домой. Терпежу нет. Отпусти. – Сказал я ему. Показал глазами на рюкзачки. Гаишник потянулся к рюкзачкам. Это выглядело как покушение на самое святое, и я зарычал. Он отдернул руку и стал расстегивать кобуру. Я понял, придется делиться. Что ж, нет худа без добра. Дам ему шкурку, и заодно проверю, не отравлены ли они. С болью в сердце я открыл один рюкзачок. Он взял колбасную шкурку. Начал жевать. Я надеялся, он подавится. Не подавился. Протянул руку за второй шкуркой. Выбрал покрупнее. Махнул рукой – проезжай.
Дальше ехал без проишествий. Дома праздник все–таки состоялся. Сначала мы с Пиратом съели колбасные. Потом, не спеша, глодали косточковые. Даже Кате досталось.
Проснулся от чувства тяжести в животе. Потребовалось срочно выйти на улицу. Но дверь была закрыта, а хозяев дома не было. Полаял–полаял – никто не пришел, дверь не открыл. Пришлось навалить кучу в гараже.
Этот сон имел и другое продолжение. После него я уже был уверен в существовании где–то в городе Большого холодильника со шкурками. И я задумал удрать от хозяина во время поездки в город и самостоятельно посетить Большой холодильник. Однако удрать из автомобиля было очень сложно. Перед поездкой на меня всегда надевали ошейник с пристегнутым поводком. Расстегнуть ошейник я сам не мог, а поводок хозяин выпускал из рук, только посадив меня в машину и закрыв дверь. Единственным вариантом было выпрыгнуть в окно автомобиля вместе с поводком во время движения. Это для меня не подходило – подобные трюки не в моем вкусе. Поразмыслив несколько дней, я нашел выход – во время поездок с хозяином запомнить дорогу до города и позже отправиться пешком на поиски Большого холодильника.
В одно солнечное летнее утро я, воспользовавшись неизвестной хозяину дыркой в заборе, отправился в путь. До города, как я и думал, было недалеко. Примерно через час, благополучно избежав всяких нежелательных встреч, я добрался до первых многоэтажных домов. Появился слабый запах шкурок. Я принюхался и определил направление. Минут через пять я подошел к источнику запаха. Большой Холодильник действительно был большим и величественным. Но не белым, а стеклянным. В распахнутые двери входили и выходили люди. Входили налегке, выходили с большими вкусно пахнущими пакетами. У входа всех, также как и в моем сне, встречал мужчина. Но не в белой, а в пятнистой одежде. Подумав, что разница невелика, я подошел к нему. Но я ошибся. Все последующее сильно отличалось от сна. Вместо вежливого “каких шкурок желаете” меня встретили словами: “Куда прешь, сука. Дуй отсюда”. Прежде чем я успел возмутиться по поводу обращения ко мне “сука”, мужчина в пятнистой одежде ударил меня по боку резиновой палкой. От нежданной боли я подпрыгнул на месте и тут же, еще находясь в прыжке, получил пинок по другому боку. Пинок был достаточно сильным, и я отлетел от мужчины на несколько метров.
Голова немного затуманилась, бока побаливают. Первый блин комом, это был не Большой Холодильник, но я не сдаюсь, гуляю по городу и ищу. Слышу: сразу много голосов радостно кричат: “Жирик, Жирик”. Думаю, это хорошие люди зовут меня к Большому Холодильнику. Бегу на звуки. Побегаю. Холодильника нет. Толпа народу. В центре толпы – грузовик, на нем крупный, видный мужик. Понимаю, обращение “Жирик” адресовано ему. Он что – тоже Жирик? Всматриваюсь в него. Да, в нем есть что–то на меня, по меньшей мере, похожее. Не могу уловить, что именно. О чем он говорит, непонятно. Но говорит красиво, хорошо, убедительно. Слушаю, открыв пасть и вывалив язык. Увлекаюсь настолько, что не замечаю, как к ошейнику пристегивают поводок. Иду на поводке, не задумываясь, куда, зачем и с кем. Не замечаю, как оказываюсь в машине хозяина. По дороге домой, осознаю – мне здорово повезло, я потерял контроль над собой, мог бы очухаться на живодерне. Наверное, прав хозяин, не отпуская меня гулять одного. Наверное, многое в этом мире не так хорошо, как хотелось бы. Но все равно, где–то он, Большой Холодильник, должен быть.
Вернувшегося домой хозяина я всегда встречал на пороге. Радостно попрыгав вокруг него, я шел гулять. Довольно часто он ходил со мной, если дело было весной или летом. Мы делали малый обход, осматривая, что и как в огороде подросло и поспело, подходили к Пирату, спрашивали, как прошел день. Потом хозяин уходил в дом, а я совершал большой обход по периметру забора. Осматривал его на предмет следов вторжения чужих собак и возможного появления дырок для удирания. Если все было в порядке, я выбирал себе в траве место поуютнее, и ложился вздремнуть. Но особо поспать не удавалось. Вечером по улице ездило много машин, ходили люди и собаки. Часто приходилось подниматься и работать. Доставали и соседские коты. Были периоды, когда они буквально пачками ломились в гости к Кате. Рассаживались вокруг дома и противно мяучили. Попробуйте поймать одну кошку на открытом пространстве. Это мелкое проворное животное передвигается стремительно и в последний момент, когда оно вроде у вас в зубах вдруг куда–то запрыгивает и нагло корчит рожи. А тут котов, как правило, было несколько. В общем, проблем возникало много, и поспать особо не удавалось.
К хозяевам приходили гости. Всем им я нравился, что конечно не удивительно. Они трепали меня по загривку, гладили. Те, кто поопытнее в общении с собаками чесали брюхо. Многие гости и мне были симпатичны. Их я норовил лизнуть, вилял хвостом, терся об ноги. Были и гости, которые будили во мне инстинкты. К таким я старался пристроиться к коленке и совершить нечто, похожее на половой акт. Одни сначала воспринимали это с юмором, другие – сразу с раздражением. Но довольно быстро все гости начинали пытаться избавиться от моих домогательств. Без помощи хозяина это удавалось немногим. В эти моменты я был неуправляемым. Единственным вариантом было запереть меня в ванной комнате. Там я постепенно остывал.
Однажды мои домогательства до гостей обернулись хорошим вариантом. Один худой и очень пьяный дядька, на коленку которого я настойчиво посягал, стал совать мне в пасть сторублевые купюры и говорить “уйди”. Я брал стольник в зубы, уходил, отдавал его хозяину и возвращался. За вечер я прокомпостировал рублей пятьсот. На следующий день мне купили колбасы. Хороший был дядька. Жаль, что он с тех пор не приходил к нам в гости.
Приход гостей часто сопровождался выпивкой и закуской. Появлялось много еды и шкурок. Часто жарили шашлыки. Я отнюдь не клянчил у гостей угощения. Садился рядом, терпеливо смотрел на них и ждал. Давали сами. Я брал из рук очень аккуратно. Некоторые гости, из числа постоянных, приезжая к нам, привозили шкурки с собой. Угощали меня, Пирата, даже Катю. В общем, приход гостей мною оценивался всегда положительно.
Когда хозяин делал что–то в огороде, а я был свободен от защитных функций, я старался ему помогать. Таскал в зубах палки, ветки, копал лапами землю (не всегда там, где надо). Особенно мне нравилось поливать цветы.
Вечером, покормив Пирата, хозяева садились ужинать. Зубы у них были слабые, и они могли разгрызть далеко не все. Поэтому, пока они сидели за столом, я не шел к своей тарелке, а находился рядом, готовый помочь. Вместо них грыз кости, и все другое, с чем они не могли справиться.
После ужина мы с хозяином пили чай и смотрели телевизор. Точнее, он пил, я вдыхал запахи, он смотрел, я слушал сквозь сон. Чай хозяин пил с сахаром, конфетами, вареньем, с лимоном. Или просто один чай. Это мне нравилось больше всего. Лимон, конфеты перебивали вкус, и что для меня важнее запах, аромат чая. Чай с лимоном пахнет лимоном, аромат чая теряется. За чаем и телевизором хозяин читал газеты. Иногда, если события в мире особенно интересовали или волновали его, он комментировал их, обращаясь ко мне вслух. В эти моменты я внимательно слушал, хотя тогда, конечно, мало что понимал.
В один из вечеров хозяин принес неяркую, желто–зеленую упаковку:
–Смотри, Жирик. Тибетский чай. Выращен на твоей исторической родине.
От запаха заваренного чая у меня из носа (именно из носа) потекли слюни (именно слюни). Аромат, разливавшейся по кухне, был неописуем. Я заворожено сел неподалеку от чайника. Мое дыхание участилось, сделалось глубоким. Приятно закружилась голова. Хозяину чай напротив, не понравился. Попробовав его сначала без добавок, он положил сахар и лимон. Снова поморщился, собрался вылить чай в раковину. Лимон – очень вонючая штука. Но даже он не смог перебить аромат трав моей названной исторической родины. Я подошел к своей миске для воды и начал показывать, что очень хочу пить. Хозяин усмехнулся и вылил чай в миску. Я выпил все, не отрываясь. В голове воцарилось безмятежное спокойствие и умиротворение. Я задремал перед телевизором. Обычно, вытянувшись рядом с хозяином, я спал неглубоко и чутко. Реагировал на посторонние звуки, при необходимости вскакивал и лаял. При этом в полглаза и вполуха наблюдал за экраном. На этот раз в доме и вокруг него все было тихо и спокойно. Ничто не отвлекало меня от телевизионной передачи. Передача была необычная. Показывали меня.
Я поднимался по длинной лестнице в потоке людей. По обе ее стороны стояли красиво разрисованные колеса, закрепленные на шестах. Шедшие вместе со мной люди руками приводили их в движение. Войдя в большую дверь, я оказался внутри дома. Далее путь лежал по сумрачному коридору, стены которого были завешаны изображениями странных, уродливых людей. Одни из них имели непропорционально большие головы, другие – животы, третьи были многорукими. Мы все шли молча, склонив головы и зачем–то высунув языки. Сквозь сон я подумал, что надо бы и мне распрямить и опустить хвост. Попытался это сделать. Не получилось. Хвоста не было. Но удивиться этому вопиющему факту я не успел. Процессия втянулась в просторный, хорошо освещенный зал. Я понял смысл происходящего – все мы шли к Большому Хозяину. Вскоре я увидел Его. Он сидел, поджав под себя ступни ног и раздвинув в стороны колени. Одна из рук, сложенных на груди крест–накрест периодически приходила в движение. Большой Хозяин прикасался к головам следующих мимо него посетителей шелковой кисточкой, что означало благословение. Именно за этим вся эта вереница людей пришла сюда, многие, судя по их виду, очень издалека. Получив благословение, посетители поднимали головы, втягивали языки и с радостными лицами следовали дальше. Чуть поодаль стоял помощник Большого Хозяина. Он принимал подарки пришедших. Одни дарили деньги, другие – красивые вещи, третьи – еще что–то. С пустыми руками ни пришел никто. Отдав подарки, люди подходили к другому помощнику. Он одевал всем красивые ошейники, символизирующие преданность Большому Хозяину. На этом церемония заканчивалась, люди покидали зал.
Я оказался не готов к визиту – у меня не было с собой никакого подарка. Единственное, что я мог отдать – это свой ошейник. Тем временем процессия двигалась, и я оказался напротив Большого Хозяина. К моему, и всеобщему удивлению, он не коснулся меня кисточкой, а возложил на мою голову руки. Это было особое благословение, даруемое лишь избранным. Радость и благодать переполнили меня. Я чуть не проглотил язык. Подойдя к помощнику, принимавшему подарки я на удивление легко (обычно мне это самому не удается) снял с себя ошейник и положил его в кучу подарков. Теперь я, как и все остальные, должен был получить мягкий и красивый ошейник, но неожиданно к обычной жизни меня вернуло резкое:
– Жирбан, шкурка. – Я рефлекторно, еще не освободившись полностью от видений, подпрыгнул и проглотил ее. В доме все было как всегда. Хозяин сидел за столом и смотрел телевизор. На экране какой–то толстый дядька что–то не спеша рассказывал. Догорал камин. Я почесал лапой за ухом. Ошейника на мне не было.
Эта телевизионная передача (сон, видение – я так и не понял тогда, что это было) удивила меня, но не более. Врезавшись в память, это видение постепенно, под напором впечатлений от обычных житейских событий погружалось глубже и глубже. Тем более, что тибетский чай хозяин больше не заваривал.
Иногда за телевизором мы с хозяином тяпали. Пил он разные напитки. Он наливал себе рюмку и со словами: “Жирбан, тяпнем”, совал рюмку мне в нос. Вроде как чокался со мной. Пахло из рюмки резко и противно, и я старался увернуться. Но далеко не отходил. Знал, что хозяин будет закусывать и поделится. Положительный смысл тяпанья для меня состоял именно в этом. К алкоголю я был равнодушен, но при этом различал спиртное по видам. Самым противным был коньяк. Из–за лимона, которым закусывал коньяк. К водке я относился лучше – в этом случае еда была самая разная – и нелюбимые мною огурцы, и вполне приемлемая селедочка, и нежно любимая колбаса. Но больше всего мне нравилось тяпать красное вино – здесь закуской служило жареное мясо.
Довольно часто вечером молодой хозяин вызывал меня на бой. Бой состоял в том, что я бегал по дому, гавкал и нападал на него с разных точек. Он ловил меня за шкирку, задние лапы и валил на пол. Я вырывался и нападал снова. В конце концов, мы уставали, и я поддавался ему, признавая себя побежденным.
Завершался вечер всегда одинаково. Хозяин уходил наверх спать со словами: “Ну все, Жирбан. Начинай охранять”
Моя жизнь в тот период протекала ровно, и, в общем–то, счастливо. Я был достаточно сыт, окружен вниманием со стороны хозяев. Имел друга – Пирата, приятелей среди соседских собак, постоянного (и через забор неопасного) врага – Дэна. Смыслом мою жизнь наполняла служба хозяевам. Под этим я понимал, прежде всего, заботу о безопасности. Вместе с Пиратом мы строго следили, чтобы незваные гости не проникали на территорию нашего участка. При приближении незнакомого человека, автомобиля, бродячей собаки или кошки мы поднимали лай. Пират дополнял лай резкими прыжками на ворота. В прыжке он высовывался над ними, и казалось, ни будь цепи, он окажется на улице. Одновременно из–под калитки скалился и лаял я. Наши совместные действия производили впечатление – приближаться к нашему дому боялись. Находясь в доме, я чутко отслеживал все посторонние звуки. Если происходило что–то непонятное, или тем более, вызывающее опасения, я немедленно сигнализировал хозяину и Пирату лаем.
В мои обязанности входило также всегда подходить на зов хозяина и общаться с ним. Общение могло быть самым различным. Это и поедание шкурок, и молчаливое сидение рядом, поглаживание (хозяин меня) и облизывание (я хозяина), и выслушивание комментариев к телевизионным и газетным новостям, или даже то, что я просто храпел рядом.
Конечно, не все было так хорошо, как хотелось бы. Были и проблемы. К примеру, тараканы. Мелкие и очень мелкие твари. И очень противные. Ночью на кухне они всюду. Особенно вокруг моей тарелки. Представьте, захотел я ночью перекусить. Захожу в темноте на кухню. Наступаю лапой на одного или нескольких этих мерзких насекомых. Один, крупный, лопается, ступня покрывается противной слизью. Другие, не совсем раздавленные, шевелятся под лапой и пытаются выбраться. Щекотно. Лапа скользит. Если бы не на четырех лапах был, а на двух – мог бы упасть. Отступаю. Лаю на них – уходите. Катя бы сразу послушалась. А эти сволочи игнорируют. Как будто им не страшно. Бегают по моей каше в тарелке, жрут и, наверное, тут же делают то, что рифмуется со словом “жрут”. Естественно, я после такого, эту кашу есть не мог. Голодал и ждал, пока свежую положат. К тому же и от жажды мучился – тараканы умудрялись тонуть в моей миске с водой.
Иногда на мой противотараканный лай приходит хозяин. Включает свет. Теперь эти гады начинают разбегаться. Я вожу взглядом с тараканов на хозяина и продолжаю лаять. Хочу донести до него мое глубокое возмущение поведением тараканов. Хотя хозяин и не лаял на них как я, он разделял мою позицию в этом вопросе. Но методы его борьбы с тараканами были неэффективными и для меня не приемлемыми. Он брал баллончик с какой–то вонючей дрянью и начинал брызгать в места сосредоточения тараканов, а иногда и попросту на пол. Тараканы меняли на время места сосредоточения и только.
Я пытался сам придумать способы борьбы с ними. Первый вариант – грызть и топтать врагов – был отвергнут сразу. Их сильно много, да и противные они очень. К тому же не пристало столь солидному псу охотиться за такими мелкими тварями. Попробовал уморить их голодом. С этой целью вечером стал съедать все, что было в тарелке. Тоже не помогло. Тараканы твари очень мелкие. Им на десятерых достаточно одной крошки каши или хлеба. Они все равно бегали по пустой тарелке и вокруг нее, а для меня смысл ночного похода на кухню терялся. Звать Катю на помощь – тоже не вариант – она себя еще большей аристократкой, чем я считает. Да и много их очень опять–таки.
Много времени потратил я на поиски решения проблемы. И тут мне приснился сон.
Ко мне прилетела красивая бабочка. С розовыми крыльями, большая, почти с синицу.
– Жирик, я знаю о твоих проблемах с тараканами. Можно все решить. – Я очень заинтересовался и начал водить хвостом в воздухе
– Но услуга – за услугу. – Она выждала дипломатическую паузу. – У нас тоже проблема. Ваша кошка Катя гоняется за нами и поедает. Причем самых красивых и крупных. Договорись с ней о том, чтобы она нас не трогала. Пусть птиц ловит. А мы расправимся с тараканами.
Конечно, я согласился. Использовав свое влияние, я без особого труда убедил Катю оставить бабочек в покое. Более того, тараканы ее тоже достали, и Катя вызвалась помочь. В одну из следующих ночей, она, забравшись на тумбочку, включила свет. Обнаглевшие тараканы в своем большинстве и не думали разбегаться. Продолжали нагло жрать кашу из тарелки, бегать по столам и шкафам. Но тут по моему сигналу в кухню стали влетать бабочки. Двумя колоннами, в форточку и в дверь. Первая колонна атаковала скопище тараканов вокруг тарелки с кашей, вторая, рассредоточившись, напала на тараканов бегавших по остальной части кухни. Не было никаких кулачных боев или бомбометания. Все происходило реалистично. Бабочки хватали тараканов за крылья, поднимали в воздух и переносили в туалет. Там, над унитазом, они разжимали свои объятия. Тараканы сыпались в унитаз. Не успев опомниться, они все оказались там. Я посмотрел. Мне предстало мерзко–сладостное зрелище. Воды видно не было. Тараканы барахтались в несколько слоев, лезли друг на друга. Одни добирались до верхнего уровня, другие уходили вниз. Это было похоже на медленно кипящую густую коричневую жидкость.
Изловчившись, я спустил воду. И они поплыли по трубам.
К сожалению, этот прекрасный сон не имел реального воплощения. Кате я его рассказал, и она, как и во сне, пообещала бабочек не трогать. Включала на кухне свет по ночам. Я подавал бабочкам сигналы к атаке. Но ничего не происходило. Я понял, что этот сон не сбудется и вскоре, рассердившись на бабочек, присоединился к Катиным гонениям на них.
Были и другие проблемы. Например, зуд. Чешется брюхо, спина, лапы. Чешется за ушами. Достать все точки лапами и зубами не могу. Почесать о дверь удается только бока. Непрочесанные части тела зудят и отвлекают от охраны и отдыха. Обращаюсь к хозяину на сей предмет. Не могу говорить про него плохо – но в этом он ленится, здесь другая оценка не возможна. В лучшем случае погладит по голове и спине или помассирует брюхо. Или привлечет молодого хозяина для прочесывания шерсти расческой. Тот тоже ленится, отлынивает под разными предлогами. Чешет раз в месяц, не чаще. А чешется всегда. Особенно летом. Бегаешь по улице, цепляешь на шубу всякие растения, их семена и прочую пакость. А попробуйте попить из лужи, имея под подбородком длинную шерсть. Обязательно ее намочите. Потом она сваляется колтунами и будет безобразно выглядеть. Вообще, расчесывание чау–чау важно не только для предотвращения зуда. Оно очень важно для того, чтобы они выглядели как настоящие комнатные львы. Это для какой–нибудь бездомной дворняжки потрепанный вид безразличен – ее больше волнует пропитание сегодня и завтра. Мне же, имевшему в ведре всегда достаточно каши с костями, непрочесанность доставляла не только физические, но и моральные страдания. Я то знаю, как я красив, когда расчесан. Это мне от природы свойственно. И вот представьте, подхожу я к зеркалу, и вижу там вместо комнатного льва собаку со скомканной, свалявшейся шерстью, завешанную репейником. Попробуйте при этом остаться величественным и сохранить самоуважение.
Пробовал договориться с Пиратом. Он меня чешет, я – его. Пират – конечно друг. Чесать он меня, как мог, чесал, не ленился. И я его тоже. Но толком расчесать мою шерсть у него не получалось. А может, просто не старался. Да и вообще, в отношениях с ним все было не безоблачно. Не слушается он меня как следует. Я живу в доме, ближе к хозяину, чаще с ним общаюсь – естественно я умнее, больше знаю и понимаю – и само собой мне и руководить охраной дома. И сам хозяин так определил, назначив Пирату охранять маленький участок возле его будки, насколько цепь пускает, мне же отвел несравненно большую зону ответственности – весь огород. Говорю ему, как охранять надо, а толку мало. Лает часто не вовремя, не правильно, на забор прыгает не с той стороны, рычит не всегда выразительно. Сосед Нан прав, не лучшим образом Пират охраняет. Не раз втолковывал ему, что и как, слушает, вроде соглашается, головой кивает – а делает все равно не так. Может он меня понять толком не может, потому что у него ушей нет? Но, это не все. Каши ему дают больше, и кости там крупнее. Хотя мне столько каши и не съесть, и кости такие не разгрызть, но все же немного обидно.
Точно также не были простыми и отношения с Катей. Она, конечно, четко знала, кто в доме главный. На мою просьбу почесать охотно залазила ко мне на спину, делала лапами нечто вроде массажа, после чего, пригревшись, засыпала. Выглядело это со стороны очень мило, но и только. Расчесать меня было можно только щеткой. А пакостливость ее частенько вылазила наружу. В мое отсутствие она всегда вытаскивала из тарелки самые вкусные кусочки. Сколько не гонял ее – не помогает, когда меня нет, распоясывается. Если хозяин дает шкурку, она все понимает, сидит смирно, даже не рыпается. Но как–то я заболел, потерял аппетит. Хозяин объявил о раздаче шкурок. Я подбежал, шкурку взял, а жрать не могу. Разжимаю зубы – шкурка падает. Это хитрое, и как выясняется коварное, животное, так и хочется сказать сволочь – но нельзя – она тоже на хозяина работает, хватает шкурку. И бегом. Скачками. Был бы я здоров, сожрал бы ее вместе со шкуркой. Шкурки – мои. И точка. А тут не могу ее поймать. Нет сил физических. А от ее наглости и душа разболелась. Опустившись на пол, посопел, повздыхал и забылся. Сон был странным.
Я вошел в парикмахерскую. У входа меня ждали. Мастер очень вежливо, даже заискивающе поздоровался со мной. Пригласил садиться в кресло. Я сел. Мастер подал мне сигару, я не курю, но сигару съел, хотя было противно. Одев мне на глаза повязку, мастер стал бороться с моим зудом. Выстригал колтуны, расчесывал и промывал шерсть приятно пахнущим шампунем, подрезал ногти. Делал это неторопливо и аккуратно. Процедуры приятно расслабляли, зуд стихал, я начинал чувствовать себя вновь величественным и красивым. Чувство довольства заполнило меня, и я уснул. Уснул во сне. Проснулся, когда мастер стал водить по морде и горлу чем–то острым, срезая шерсть. Было очень неприятно, по мне пробежал холодок. Но продолжалось это не долго, особо насторожиться я не успел.
Мастер снял повязку:
– Вот, извольте взглянуть. Хоть сейчас на телеэкран. – Я глянул в зеркало. И увидел не чау–чау, а человека. Мужчину с крупными волевыми и правильными чертами лица. Лицо было привлекательным, и как завертелось у меня в голове непонятное слово – харизматичным. Но самое удивительное было в том, что лицо этого человека я воспринимал как свое. Вместо лап – ухоженные кисти рук, вместо рыжей шерсти – рукава дорого пиджака, манжеты белой рубашки и запонки. Вместо ошейника – галстук. Я ощутил себя очень главным начальником. Мне принесли пойманную Катю, я должен был определить ей наказание за украденную шкурку. Она имела жалкий, раскаявшийся вид и я простил ее.
Я рассчитался с парикмахером и вышел на улицу. Там меня ждал автомобиль. Снисходительно кивнув водителю, открывшему мне дверь, я улегся на заднее сиденье. Водитель подал мне сигару, я не курю, но съел ее, хотя было противно. Ехали долго. Приехали домой. Хозяин снял с меня галстук. Я лег и уснул. Спал без снов.
Проснулся от голода. Каша в тарелке была свежая и вкусная, но кусочки колбасы выедены до меня. Поел и решил взглянуть на себя. Подошел к телевизору. Я был расчесан, шерсть местами была выстрижена, а проплешины заклеены пластырем. Зуд прошел. Пират рассказал мне, что я чем–то отравился, отказывался есть, даже сосиски выплевывал. Меня пришлось везти к доктору.
Всех собак обучают пониманию человеческих команд, или как это еще называют, дрессируют. Хотя, на мой взгляд, следует различать обучение щенка минимуму человеческого языка и собственно дрессировку. Последнее есть скорее цирковой термин, и предполагает заучивание всяких ненужных для собаки команд.
Хозяин сам разъяснил мне смысл необходимых в ежедневном общении команд “ Гулять”, “Домой”, “Нельзя”, “Ко мне”. Их выполнение имело непосредственную практическую пользу, и я без проблем их усвоил. Одну команду – “Шкурка” – я полюбил особенно. Она предполагала прыжки с места вверх за шкуркой, находившейся в поднятой руке хозяина. Если прыжок был удачный – шкурку удавалось съесть. Выполнять эту команду я был готов всегда.
Мое понимание хозяина не ограничивалось знанием этих команд. Я чувствовал его настроение, ориентировался, когда надо побыть рядом, а когда лучше убраться подальше, умел даже верно воспринимать его комментарии к телевизионным событиям. Если он одобрял их – я сопел и похрюкивал, если он был недоволен, я, поддерживая его мнение, мог порычать и гавкнуть. По–моему, этого было вполне достаточно. Но избежать дрессировки не удалось.
Смысл всех этих абстрактно–бестолковых “Сидеть”, “Лежать”, “Дай лапу”, “Апорт” и прочих я усвоил быстро. Но первое время мне было обидно быть клоуном, ведь я не цирковая шавка, а солидный охранный пес. Я еще был готов выполнять такие команды хозяина, тем более что он выдавал их нечасто. Но когда степень моего ума пытались проверять гости, а это было выше моих сил. Я не выполнял команды даже за шкурки, а если они не отставали, уходил в другой конец огорода. А гости начинали говорить, что я бестолковый и ленивый, расстраивая хозяина. Однажды, гости предложили хозяину привести для меня дрессировщика. К моему ужасу он согласился.
Я сразу узнал дрессировщика среди приехавших через несколько дней гостей. От него исходила особая энергия человека, считающего себя профессионалом в общении с собаками. Я сразу понял, что от меня хотят, и был готов из уважения к хозяину, да и из симпатии гостям, сделать все, о чем меня попросят, выполнить все команды. Но дрессировщик счел нужным выполнить полный ритуал и подошел к вопросу очень серьезно. В то время как все гости, попивая водку, готовились к жарке шашлыков – нанизывали куски мяса на шампуры, нажигали угли – дрессировщик не пил и готовился к моему укрощению. Не знаю, что ему наговорили о чау–чау вообще и обо мне в частности, но он явно боялся своей неудачи. Натер мясом какую–то палку, надел валенки, толстую куртку, большие рукавицы. Он объявил, что пора начинать в момент, когда шашлыки положили на угли. По опыту я знал, минут через 10 они будут готовы, а еще через 5–7 минут появятся первые обглоданные косточки. Всю работу с дрессировщиком надо было успеть проделать за это время. Один из гостей остался у мангала, остальные приготовились смотреть на мое укрощение.
Дрессировщик дал мне понюхать натертую мясом палку и бросил ее: “Апорт”. Я естественно понял, что надо сделать, да и надо было это сделать исходя из соображений экономии времени. Но переступить через себя и побежать за палкой не смог. Как оскорбительно плохо надо было думать о собаке, рассчитывая, что я побегу за дурацкой палкой с легким запахом мяса, в то время как от мангала исходит чудный аромат. Попроси он бы просто: “Жирик, принеси” – я бы сходил. А в той ситуации – остался на месте. Дрессировщик сам несколько раз сбегал за палкой, снова и снова совал ее мне под нос, крича про свой “апорт”. Я принял позу сфинкса и не реагировал. Сходил за палкой, только заметив сильное расстройство хозяина от моей кажущейся бестолковости. Сходил и принес хозяину.
Это подняло упавший дух придурка–дрессировщика. Теперь он собрался учить меня командам “сидеть” и “лежать”. По его просьбе один из гостей встал на четвереньки рядом со мной. Выполняя команды, он должен был показывать мне пример. Этот крупный мужчина по команде дрессировщика плюхался на землю, вскакивал, садился на корточки. Дрессировщик давал ему кусочки колбасы, чесал за ухом и хвалил. От этого зрелища у меня поднялось настроение. Хохотали и все вокруг. Помня о жарящемся шашлыке, я решил подыграть. Команды я выполнял, но колбасу у дрессировщика не брал. Хозяин встревожился – не заболел ли я. И скомандовал свое: “Шкурка”. Свою любимую команду я к всеобщему удовольствию выполнил в лучшем виде.
Дрессировщик собрался перейти к команде “чужой”, но поспели шашлыки. Устроили перерыв. В целях моего лучшего укрощения дрессировщик запретил всем давать мне шкурки. Только после завершения обучения. Я сидел радом с поедающими мясо гостями, давился слюной и злился. Повторять дважды “чужой” не пришлось. С трудом дождавшись команды, я задал ему хорошую трепку.
Впоследствии я сумел избавиться от оскорбительного восприятия бестолковых команд. Во–первых, нет ничего обидного в том, чтобы доставить радость хозяину, выполняя его команды. Во–вторых, поразмыслив, я осознал выгодность сделки “Дай лапу – Дам шкурку” и стал отвечать на рукопожатие гостей, если они держали наготове приличную шкурку. В других случаях, видя что, гости забывают (или не хотят) делиться шкурками, я применял методы обратной дрессировки. Если в собаке вид висячей шкурки должен пробуждать желание прыгать за ней, то и в человеке вид прыгающей или протягивающей лапу собаки должен вызывать стремление поделиться шкуркой. И я стал активно дрессировать хозяина и гостей. Часто срабатывало, но не все люди поддавались дрессировке. Многие были совершенно бестолковыми. Они с умилением наблюдали за моими прыжками, или воодушевленно жали мне лапу, не понимая, что надо делиться шкурками.
2
Однажды, когда мне исполнился год, и я стал взрослым, умственно и физически развитым псом, произошел случай, который удивил меня и послужил толчком к переменам в моей жизни. Начиналось все обычно. Благополучно удрав из ограды, я увидел прохожего. Невысокий, в потрепанной одежде, в кепке, которая когда–то была белая, с авоськой и в рваных домашних тапочках. Судя по виду, он был из нашей деревни. Повиливая хвостом, желая познакомиться, я направился к нему. Подошел почти вплотную, поднял голову, смотрю на него. А он пятится – испугался. Причем сильно. Мое добродушие вдруг куда–то делось. Я начал лаять, принял боевую стойку, изображал, что напасть собираюсь. Дальше – больше. Чем сильнее был его испуг, тем больше агрессии я проявлял. Мог бы, наверное, покусать его или даже съесть, если бы молодой хозяин не утащил. Уже дома, запертый в гараже, успокоившись, я задумался. С чего вдруг я хотел напасть на этого прохожего? Он шел мимо, угрозы не представлял, а значит, нападение на него не входило в мои обязанности. Шкурки за это мне никто не обещал, загрызть и съесть его я конечно не мог. Рационального объяснения я не находил (об инстинктах, выделении адреналина при испуге и собачьей реакции на это я тогда не знал).
Несколько дней эти вопросы занимали мой ум. Ответов я не нашел. Нашел себе новые вопросы. Молодой хозяин, рассказывая об этом случае гостям, смеялся. Смеялись и гости. Вопрос о том, зачем я напал, сменился вопросом: почему они смеялись. Возник и вопрос важности выполнения мною охранных обязанностей. Ведь когда я с хозяином уезжаю в город, Пират справляется один. Один он справляется и когда я ленюсь нести службу и лаять на прохожих, такое бывает, если честно. Вспомнил я смех гостей, начинавшейся, если я резко проснувшись, вдруг с лаем бросался к двери. Вспомнил предостережение хозяина – не убегай, украдут. Кого украдут? – Меня, охранника и защитника? Вывод пришел страшный. Я – бутафорный охранник, декоративная собака. Охраняют меня, а не я. Для любого домашнего пса служба и охрана превыше шкурок. И вот, весь смысл моего существования был, подвергнут мною сомнению.
Ради эксперимента я перестал помогать Пирату облаивать прохожих. И ничего не случилось. Дом не обокрали. Враги не напали. К своему ужасу я убедился, что безопасность обеспечивается без моего участия забором, замками и Пиратом.
От переживаний я потерял аппетит, на шкуре появились проплешины, хвост перестал стоять на спине веером и повис вниз. Я перестал совершать обход, искать дырки в заборе, ругаться с Дэном. Старался не выходить к гостям. Большую часть времени я лежал в траве или в гараже. Даже слово “шкурка” не действовало на меня как раньше. Я, конечно, подходил к хозяину, когда он объявлял о раздаче шкурок, рефлексы срабатывали. Но былая прыть отсутствовала. Этим пользовалась Катя. Она, сволочь такая, выхватывала шкурки у меня из–под носа, и недалеко отбежав, ела на моих глазах. А я не кидался на нее, не отбирал шкурку, а, тяжело вздохнув, опускался на пол и обиженно сопел.
Первый закон собачьей жизни – служи хозяину во всем и везде, пусть даже в ущерб себе. Забота о самом себе, приятные ощущения, связанные с вкусной едой, прогулками, новые впечатления, приятные сны – все это важно, но для по–настоящему преданной собаки решающего значения не имеет. А чау–чау – именно такие собаки. Зачем же я нужен, ведь меня кормят и любят? И я понял, что должен найти иной, помимо охраны, смысл моего существования для пользы хозяина.
Видя мое угнетенное состояние, хозяин заволновался и повез меня к врачу. К тому, который вылечил мне глаз. Он был хорошим доктором, но не был собачьим психотерапевтом. Даже сделав анализ крови, он не нашел причины моей подавленности. Не зная как меня лечить, хозяин стал давать мне больше шкурок, больше уделять внимания и разговаривать.
Это поддержало меня и заставило активно сосредоточиться на поисках нового смысла существования. Все время, свободное от еды, (я решил для себя нужным поедать шкурки – только шкурки, благо их давали больше обычного – для стимулирования работы мозга), обходов участка и гавканья на прохожих (я возобновил это занятие с тем, чтобы сохранить физическую форму) я обдумывал проблему своей нужности хозяину. Ложился в тени березы, вытягивал передние лапы вперед, задние – назад. Клал голову на передние лапы. Старался отключиться от всех внешних раздражителей и думать, думать в одном направлении. Я вспоминал и осмысливал все, что мне было известно о чау–чау. Чау–чау от природы красивые, пушистые, величественные и добродушные собаки. Купив щенка этой породы, хозяева таким хотели видеть и меня. Вывод простой, если ты умеешь мыслить на отвлеченные темы. Для меня же это было первым опытом практических выводов из абстрактных мыслей. Еще день ушел у меня на осознание необходимости зализать проплешины на шубе и возложить на спину опустившийся хвост. Когда хвост улегся на свое место, голова стала работать лучше.
Я вспомнил когда–то услышанную фразу – “Чау–чау – собака–компаньон”. Принялся ее обдумывать. После двух дней напряженных размышлений “компаньон” связался у меня с “компанией”. Смысл последнего слова был мне знаком. Это когда приходят гости. Пьют с хозяином водку и веселятся. Эти гости вместе с хозяином и есть компания. Значит, я как пес–компаньон должен пить водку с хозяином? Ради хозяина, я, конечно, был готов на все, но к питию водки собака никак не приспособлена. Еще через два дня размышлений я понял, что мысль о водке – тупиковая, а главное в компании – общение. Смогу я пить с хозяином, или нет – не столь важно, главное – чтобы общение со мной доставляло ему радость.
В общем–то, можно было и остановиться на сделанных выводах, моя нужность хозяину стала понятна, смысл существования был обретен вновь. Но джина познания, выпущенного из бутылки, внутрь не загонишь, а один раз научившись мыслить, не сможешь отказать себе в этом в дальнейшем. И я продолжил свои занятия направленным мышлением, или точнее медитацию. О том, что это называется медитацией, я узнал из сна. Удачно избавиться от всех внешних раздражителей я крепко уснул. Мне приснилась пустынная, каменистая местность. Где–то вдали виднелись белые шапки гор. Был ранний рассвет. На небе еще светились звезды. Я куда–то и зачем–то бежал. Бежал под небольшой уклон вниз. Бежать по острым камням, да еще без внятной цели, было совсем нерадостно, и я остановился. Сел, посмотрел на звезды. Рисунок звездного неба не был обычным. Вдруг я услышал Голос. Какой–то неживой, механический, непонятно откуда доносящийся. Голос как–то уставший и назидательно–властный.
– Жирик, ты на правильном пути духовного развития. Но твоя жизнь не должна исчерпываться службой хозяину–человеку. Миссия твоя другая.– Мне стало не по себе, но я все же осмелился спросить:
– В чем же она?
– Не спеши знать ее. Ты еще не готов. Пока смотри телевизор, больше общайся с хозяином и старайся осваивать человеческую речь. И больше медитируй, как сейчас. Готовься вернуться к Знанию.
Все это – и местность где я находился, и голос, доносящийся неизвестно откуда, и то, что он говорил – было настолько неожиданно и непривычно, что я замер. Замер, неспособный решить, или мне облаять этот Голос, или спросить у него, кто он такой и по какому праву разговаривает со мной в тоне сильно подвыпившего хозяина. Я решил все–таки погавкать на него. Но этого мне сделать не удалось. Приняв боевую стойку и открыв пасть, я обнаружил себя вновь на привычном месте, под березой. На нашем участке. А лай получился ненастоящим и неубедительным. Тут на меня сверху, с березы упало яблоко. Я отбежал в сторону и перестал гавкать.
Позже, я не спеша, обдумал увиденное и, главное, услышанное во сне. Почти все, сказанное мне, было в русле моих собственных мыслей. Занятия медитацией были мне приятны и явно шли на пользу моему развитию. Потребность смотреть телевизор и понимать речь, было мною прочувствована. Этот Некто лишь сформулировал ее предельно ясно. Непонятными были слова о моей миссии, о том, что моя жизнь не исчерпывается службой хозяину. Но в эти вещи я попросту не стал углубляться, хотя и все запомнил. Я сконцентрировался на том, что было понятно и отвечало моему настрою.
Со всей добросовестностью, с которой я ранее занимался охраной, я стал осваивать человеческую речь. Многое я понимал и ранее. Хозяин никогда не учил меня “собачьим” словам типа “фу, “апорт”, “фас”. Он общался со мной на нормальном русском языке – нельзя, принеси, возьми. И я понимал. Любая собака, если хочет понимать хозяина, и тот уделяет общению с ней достаточное время, способна усвоить несколько десятков слов, обозначающих окружающие предметы или прямое действие. Сложнее со словами обозначающие отсутствующие в обычной жизни вещи. Здесь мне помог телевизор. По утрам, за завтраком, хозяин всегда включал его. Уезжая – выключал. Я стал просить его оставлять телевизор включенным. Все время работы телевизора я внимательно, не отвлекаясь, смотрел на экран и слушал. В момент, когда хозяин брал пульт в руки, я подходил, поочередно переводил взгляд с экрана на хозяина и пытался сказать ему: “Не выключай”. Вместо слов, конечно, получалось гавканье. При этом я уверен, хозяин чувствовал, что я хочу, о чем прошу его. Но всерьез поверить, что я прошу оставить телевизор включенным, он не мог. И выключал его перед отъездом.
Мне не оставалось ничего другого как попытаться включать телевизор самому. Изловчившись, я встал в стойку, оперся левой передней лапой о стол. При этом правой мне удалось снять телевизионный пульт со стола. Вернее, уронить его на пол. Какие кнопки, и в какой последовательности использовать, я конечно не знал. Нажимать кнопки моими лапами тоже не получалось. Взяв пульт в пасть, я принял правильное положение головы, с тем, чтобы пульт был направлен на телевизор, использовал зубы. Нажать кнопку получилось, но телевизор не включился. Видимо нажал не на ту. Жму другую. Экран по–прежнему черный, телевизор молчит. Жму на третью, четвертую, пятую. Телевизор не работает. Начинаю злиться. Нажимаю всей правой стороной челюстей сразу несколько кнопок – может, тут какая–то комбинация предусмотрена? Снова не получается. Злюсь больше. Жму сильнее левой стороной челюстей. Опять черный экран. Жму (а точнее уже жую, не очень контролируя себя) пульт. Смотрю на экран. Он по–прежнему черный. Слышу хруст пульта. Из пасти выпадают его куски. Это как холодный душ. Пытаясь включить телевизор, я попросту сожрал, вернее, разгрыз пульт. Как шкодливый щенок. Мне становится стыдно. Ложусь под лестницу и намереваюсь провести время до приезда хозяина в медитации. Медитирую на телевизор. Но сосредоточиться не получается. Отвлекают думы о предстоящем наказании за съеденный пульт. От них, и от чувства стыда окончательно впадаю в подавленное состояние. С чувством жалости к самому себе, с мыслью “ну почему мне так не везет” засыпаю.
В этот вечер мне все же повезло. Хозяин приехал с гостями. Благодаря этому я избежал наказания, и даже стал центром внимания гостей. Подвыпив, они начали, как им казалось, острить: “какая любознательная собака”, “он не хулиганил, а к знаниям тянулся”, “надо посадить его за компьютер” и т.п. Если бы они знали, как близки их остроты к истине. Я пытался им сказать, дать понять, сообщить, что все действительно так, я действительно хотел включить телевизор, смотреть его и просвещаться. Но получалось совсем не то. Внешне я выглядел как разыгравшийся пес, скачущий от гостей к телевизору и обратно, и при том добродушно погавкивающий. Под всеобщий смех кто–то выразил опасения, что я могу и телевизор разгрызть, и меня отправили гулять на улицу.
Некоторое время хозяин включал телевизор без пульта. Я заметил, для этого он открывает планку на самом телевизоре и нажимает находящиеся под ней кнопки, после чего планка сама закрывается пружинкой. Приподнять планку носом и языком мне не удалось. Оставалось только ждать покупки нового пульта. Я был уверен – хозяин скоро это сделает – необходимость по нескольку раз за вечер вставать и подходить к телевизору досаждала ему. Я несколько раз помедитировал на использование пульта. Сделал выводы: а) первым делом надо запомнить, как это делает хозяин, б) действовать надо предельно спокойно и взвешенно, в) надо аккуратно нажать клыками нужную кнопку, а не жевать весь пульт.
Через несколько дней хозяин привез новый пульт, и я заметил, что включение телевизора производится расположенной на краю пульта красной кнопкой. Уловить назначение других кнопок мне не удалось, но это было не важно, главное – включить. А без остального пока обойдемся.
Дождавшись момента, когда меня оставили с телевизором один на один, я повторил попытку. Предельно спокойно я действовал по заранее намеченному плану. Не скажу, что получилось все запросто. Очень трудно перемещать пульт во рту языком с зуба на зуб. Очень трудно и нащупать клыками нужную кнопку, хоть она и красная. Но мне удалось это. Пульт в итоге остался все же немножко пожеванным, а телевизор заработал. Это была моя первая серьезная победа. Я лег на пол, положил рядом пульт. И смотрел на экран. В таком виде меня застал приехавший хозяин. Посмотрел на меня, на включенный телевизор. Взял в руки покусанный пульт.
– Жирик, ты действительно сам включаешь телевизор? Тебе интересно его смотреть? – спросил он очень серьезно.
– ДА, – мысленно завопил я. И хозяин услышал мое ДА. Я понял это по его лицу, ставшему еще белее серьезным. Это был наш первый телепатический контакт. Тогда ни я, ни хозяин не поняли этого. Я и знать не мог, что это такое. Хозяин, хотя и наверняка читал о телепатии, не мог так сразу всерьез в нее поверить. Но телевизор с тех пор стал оставлять включенным. Стал он и больше со мной разговаривать. Часто на отвлеченные темы. Говорил о своих впечатлениях от телевизионных программ и газет, говорил о бытовых вещах.
Я работал над освоением человеческой речи целыми днями. Учеба вещь трудная, и я, конечно, делал себе перемены – обходил дом с осмотром, лаял на прохожих – так, разминался.
Многие телевизионные картинки были знакомы. Некоторые слова диктора тоже были понятны. Картинки накладывались на текст и возникали первые элементы понимания. Особенно помогали обучающие программы для детей. Таким образом, я освоил за месяц около 200 слов и стал способен понимать смысл простых предложений.
Если бы все и дальше продолжалось такими темпами, то вам бы предстояло читать повесть о том, как я самостоятельно освоил речь и чуть ли не превратился в человека. К примеру, что я садился на стул, левой лапой облокачивался на стол и работал на персональном компьютере, орудуя правой лапой мышью и нажимая на клавиши клавиатуры свернутым в трубочку языком. Нет, все было по–другому. Собака, даже чау–чау, может немного понимать человека, но сказать может только “вау–вау” – так устроен ее организм. Так же и я, хоть и был, по словам хозяина, и моим собственным наблюдениям “умнейшим псом”, никогда бы человеческий язык сам не освоил. Как я говорил, я учил его очень старательно, и достиг определенных успехов. Но на рубеже 200 слов как будто в стенку уперся. Бился я об нее, бился. С такой настойчивостью, как будто за ней много шкурок лежит. Общий смысл телевизионных передач (кроме как о животных) по–прежнему был мне не понятен. И с хозяином поговорить я не мог. Хотя порой из шкуры выпрыгнуть хотелось, сказать ему. Представьте, хозяин неторопливо, с аппетитом ест жареное мясо. Я сижу рядом, смотрю на него просящими глазами. А он делает вид, что не понимает и подкалывает меня: “ Зря ты, Жирик, отказываешься есть жареную говядину, она очень вкусная”. Ну, очень хочется сказать ему, как все на самом деле, а не могу.
И тут ко мне явился ОН. Внешне очень неказистый. Маленький, худой, наголо обритый. В странном красном балахоне. У нас в деревне такие не носят. Появился непонятно откуда и как. Я его приближения ни нюхом, ни слухом не заметил.
– Здравствуй, Жирик. Я твой Наставник. – Голос его как–то сразу в мозгу, минуя уши, звучит. Кто такой “наставник”, я тогда не знал. Но что этот человек свой, почуял сразу. И тут, к моему стыду, у меня сработал собачий рефлекс. Будто и не было у меня нескольких месяцев духовного и интеллектуального развития. Раз свой – значит можно у него шкурку попросить. И я принялся прыгать с места вверх. Но он меня осадил:
– Нет, Жирик. Шкурки у меня нет. Я по другому вопросу. Ты проявил должное терпение и настойчивость в обучении человеческому языку. Ты показал себя как достойный ученик. И не твоя вина, что предел возможностей обычной собаки так низок. Ты достоин того, чтобы с тобой занялся я – твой Наставник. Я принес тебе путь к Великому Знанию. Оно поможет тебе расширить свои возможности. Я буду посещать тебя во время сна. Но это будут не обычные сны, а путешествия в астрале. Будь внимателен и запоминай все, что я буду тебе говорить и показывать. – И Наставник растворился в воздухе.
Лень – свойство нормального и здорового организма. Я был нормальным и здоровым псом. Такой поворот событий – спать и во сне усваивать Великое знание меня очень даже устраивал. Я немедленно отправился в тень уличной беседки. Лег на брюхо, вытянул лапы, положил на них голову и закрыл глаза. Внешне казалось, я мирно сплю – под березой лежал крупный, красивый, рыжий пес и сладко похрапывал. Но на самом деле я совершал астральное путешествие.
Я сидел на задних лапах, опираясь на хвост, спину держал вертикально. Передние лапы скрещены на груди. Был приятный теплый вечер. Вдали, за высокой стеной гор, садилось солнце. Оно окрашивало вершины гор в кроваво–красные тона. В окнах монастыря (я почему–то знаю, это именно монастырь, в нем живут монахи) зажигались огни масляных светильников. Я нахожусь на редко вымощенной крупным камнем площадке. Между булыжниками растет чахлая трава. Размером площадка больше нашего участка. Напротив меня на подушке сидит Наставник. Обращаясь ко мне, он говорит:
– Тебе предстоит многому научиться. Обычно у юных послушников на это уходят годы. Но мы с тобой не располагаем таким временем. Слишком важна твоя миссия. Я буду обучать тебя по ускоренной методике. Если ты проявишь должное старание и усердие, мы быстро проявим в тебе способности, заложенные от рождения. Ты сможешь совершать путешествия вне физического тела, станешь способным к ясновидению и телепатии, тебе откроется твое прошлое. Ключом к таким возможностям является медитация. С ней ты уже немного познакомился сам. Сегодня я научу тебя правильно медитировать
– Жирик, перед началом медитации ты должен расслабить тело и очистить мозг от всех мыслей. Представь себе, твое тело заполнено очень маленькими гномами, они суетятся в лапах, в голове, в животе и даже в хвосте. – Я вообразил себе это. Получилось, но с небольшими отличиями. Вместо гномов во мне сновали тараканы. Те самые. С кухни нашего дома.
– Теперь усилием воли ты должен выгнать гномов из тела. Выйти они должны через самую нижнюю чакру – точку твоего тела расположенную прямо под хвостом. Сначала прикажи идти к выходу гномам из хвоста и задних лап. – Я мысленно представил себе это. Получилось. Тараканы, строем покидая хвост и лапы, двигались к заднему проходу.
– Выгони их из передних лап. Чувствуешь легкость, появившуюся в твоих конечностях? – Еще бы, без тараканов было гораздо лучше. Лапы действительно были легкими, как крылья. Но махать ими не хотелось. Они были мягкими, вялыми и расслабленными.
– Представь себе, что, и живот твой освобождается от гномов. – Наставник упорно не хотел называть тараканов тараканами. – Прикажи им выйти. – Я приказал. Тараканы вновь послушались, пришли в движение, но пошли не в чакру, а через пищевод в сторону пасти. Я сконцентрировался и направил их в нужную точку. Тем временем, тараканы, находившиеся в голове, уловили мой еще не отданный следующий приказ, и сами пошли к выходу. Мощный поток тараканов выходил из–под моего хвоста и, рассеиваясь, терялся в траве.
– Жирик, – голос гуру звучал, минуя слух, прямо в мозгу, своей умиротворенностью и одновременно властностью расслаблял тело и подчинял ум. – Теперь ты освободился от внутренних раздражителей. Отключись от органов чувств и очисти мозг от мыслей. Самое главное – не думай о шкурках. Это сложнее, чем изгнать гномов. Повторяй раз за разом священную формулу “Ом Мани Падме Хум”. Представь себе, что ты сидишь на дне аквариума. Вода из него проникла в твою голову и утопила все мысли, сформулированные словами. Утонув, они всплывают на поверхность аквариума и не досаждают тебе. Твой мозг чист. В твоей голове есть только зрительные образы. Что, появилась какая–то новая мысль? Прикрепи к ней пузырек воздуха и пусть она всплывает на поверхность. Получилось? – Я выполнял все указания Наставника как автомат или зомби. И у меня все получалось. Даже мыслей о шкурках не было. В голове звучало только “Ом Мани Падме Хум”.
– Жирик, ты готов к медитации. Направь свое очищенное от мыслей и ощущений сознание на какую–то проблему, действительно тебя волнующую. Пока ты новичок в медитации, и по сему не определяй ее сознательно. Она возникнет в твоем мозгу сама в виде зрительного образа. Ты должен увидеть ее по–новому и к тебе придет решение.
Некоторое время, трудно сказать какое, я не ощущал ничего вокруг, существовал с пустым мозгом. Это что–то похожее на голубой, чуть мерцающий экран телевизора с отключенной антенной. Потом в мозг вернулись тараканы. Только в мозг, в теле и в конечностях их по–прежнему не было. Тараканы прокручивались не как телевизионная картинка, а в трехмерном измерении, объемно. Одновременно мелькало и все связанное с тараканами – бабочки, унитаз, рассыпанные яды, баллончик, ругающийся хозяин. И вдруг одна картинка закрыла все остальные. Два таракана, большой и маленький, не живые, а рисунок, вернее мультик. Большой говорит маленькому: “От Абсолюта умерла твоя бабушка. Бойся Абсолюта, сынок”. – Только он это сказал, как оба уже окочурились. Лежат кверху лапами. На этом фоне буквы и голос: “Гель Абсолют – самая надежная защита от тараканов”. Эта последняя картинка заполняет мой мозг и как бы поглощает меня самого. Но голос Наставника: “Молодец, Жирик. На место”, – возвращает меня к обычному восприятию окружающего.
– Объект медитации не самый удачный, но в целом для начала недурно, – дает оценку Наставник. – На сегодня достаточно.
Я просыпаюсь в траве, в тени беседки. Я вооружен новым знанием: “гель Абсолют – самая надежная защита от тараканов”. Я еще не знаю, как воспользоваться этим новым знанием. Но в том, что оно верное и поможет победить тараканов, у меня сомнений нет.
После первого полноценного урока Наставник несколько дней не посещал меня. Видимо давал мне время освоить и прочувствовать полученное знание. А через пару дней по телевизору показали фильм о далекой стране с названием Тибет. Суровые безлесные горы, огромные лохматые коровы – яки, мужчины и женщины в одинаковых одеждах, с плоскими обветренными лицами, убогие хижины и величественные монастыри, полное отсутствие привычных для меня автомобилей и асфальтированных дорог, костры из ячьего навоза, на которых варят соленый чай с маслом и мукой. И ни одной бродячей собаки – собак вообще мало, и они все при деле.
Смотря эту передачу, я узнал в Тибете что–то родное, но очень далекое, почувствовал и понял свою давнюю и неразрывную связь с ним. Фильм кончился, я вышел на улицу, совершил обход участка. Все было спокойно. Устроившись под березой, я задумался. Сон о посещении Большого Хозяина, появление в нашем доме тибетского чая, этот фильм и Наставник представились мне звеньями одной цепи. Меня долго и постепенно готовили к пониманию моей связи с Тибетом. Появившийся на следующий день Наставник подтвердил это:
– Жирик, чувство общности с Тибетом не обманывает тебя. Ты прожил там не одно столетие. Да, да, не удивляйся. Дело в том, что обычная жизнь собаки протяженностью в 10–12 лет лишь есть малый эпизод в длинной цепи перерождений, или говоря буддийским языком, реинкарнаций. Ты наделен душой, которая не умирает вместе с очередным телом, а переселяется в новое, когда старое приходит в негодность. Такая череда перерождений называется сансарой. Большая, и лучшая часть твоей сансары прошла в Тибете. Рождаясь и умирая, ты прожил в Тибете много лет, двигаясь по единственно верному пути Просветления. Лишь несчастье, случившееся с нашей страной, забросило тебя в Россию. Сегодня я покажу тебе твои прошлые жизни. Ты уже умеешь медитировать. Твои хозяева приедут не скоро, сегодня тебя никто не будет отвлекать. Устраивайся поудобнее и медитируй на Тибет. И ничему не удивляйся.
Я погрузился в медитацию. Наставник зацепил за мой ошейник серебристый поводок и потащил меня в небо. Я с легкостью взлетел. Мы направились, как я понял, к небесному телевизору смотреть фильм о моем прошлом. Но посмотреть его тогда не удалось. Наставник не предусмотрел визита моей соседки Берты. Она пришла к нам с Пиратом в гости, перескочив через забор. У нее был период течки. Повинуясь рефлексам, мое тело проснулось и начало приставать к Берте. Сила вожделения вернула меня на землю и прервала просмотр фильма. Несколько часов я гонялся за ней по огороду, пытаясь пристроиться сзади. Она выскальзывала, отбегала в сторону, игриво–маняще оглядывалась. Я снова бежал за ней. Она снова увертывалась. Трахнуть ее удалось только по приезду моего хозяина. Он приехал действительно поздно, но с гостями. Они стали жарить на углях мясо с косточками и пить водку. Пришел хозяин Берты. Вроде как забрать ее домой. Но вместо этого он присоединился к гостям. Берта несколько поостыла, притихла, от компании держалась на расстоянии, но и домой не ушла. Я решил восстановить силы, подошел к разгулявшимся гостям – я знал по опыту – там образовалось много вкусных и сочных шкурок. Поел сам, принес несколько шкурок Берте. После этого я наконец–то получил ее расположение. Потом нас напоили. Один из гостей натер хлеб мясом и намочил водкой. Наевшись этого, мы с Бертой вырубились.
Мне снились самые невероятные существа. Их было очень много. И они были разные, точнее, они непрерывно меняли облик. Огромная рыба обрастала конечностями, сразу десятком, приобретала голову кошки, постепенно покрывавшуюся иголками ежика, на каждой из которых появлялась насаженная собака. Рыбья чешуя осыпалась тараканами. Большой грязно желтый шар с пропеллером и несколькими крысиными головами вытягивается в трубку, из которой вылетают какие–то гадкие птицы. И все это на фоне маленьких юрких зеленых чертиков. Они непрерывно снуют вокруг меня и норовят уколоть острыми рожками. Эта пульсирующая и непрерывно перестраивающаяся мерзость заслоняет все вокруг, я не вижу ни чего нормального и привычного. Одно из существ поворачивается ко мне смердящим задом: “ Жирик., ты такой красивый и могучий, трахни меня”. Меня тошнит, я открываю пасть, вываливаю язык, рыгаю. Твари исчезают. Я трезвею и прихожу в себя. Все тело болит с похмелья, на душе гадко. Берта валяется рядом. Пытаюсь трахнуть ее еще раз. Не получается. Мне становится еще хуже – даже шкурки противны – а их после гостей много. Понимая, что причина моего отвратного состояния в употребленном алкоголе, я сочувственно думаю о хозяине: “Он, бедняга, эту гадость регулярно пьет, и помногу. Ему–то как тяжело”.
Появляется Наставник, укоризненно смотрит на меня:
– Это конечно хорошо, по–нашему, По–буддистки, то, что ты, мучаясь сам, полон сострадания к другому. – Он делает паузу, продолжает уже совсем назидательным тоном. – Но, ты сам создал себе проблемы. И они совсем не исчерпываются твоим болезненным состоянием.
Наставник рассказал мне, что в пьяном виде он попал в нижний астральный мир, населенный мерзкими и опасными для неподготовленной души существами. Они, если бы не сработали обретенные мною еще в Тибете защитные реакции, запросто могли бы завладеть его телом и пожрать душу. Кроме того, совершив с Бертой грубый, сугубо физиологический половой акт, я подпортил себе карму. Совершать его безвредно, даже полезно, если ты прошел специальную тантрическую подготовку и способен находить в сексе религиозный, а не физический экстаз, и посвящать его не собственной похоти, а единению с богом Шивой.
Я был полностью согласен с Наставником по поводу пьянства, но сказанное им по поводу секса отнюдь не запало мне в душу. Но, Наставник – это как хозяин, даже, наверное, больше, перечить ему не положено, и я смиренно поинтересовался, когда я смогу пройти требуемую подготовку с тем, чтобы трахаться богоугодным образом.
– Возможно, это и потребуется. Но не сейчас. – Мой вопрос не порадовал Наставника. – Сейчас для тебя важно узнать о своем прошлом и полностью восстановить навыки. Потом тебе предстоит ответственная работа. А дальше – посмотрим.
И я занялся просмотром фильма о своих прошлых жизнях.
Чау – одна из немногих собак ведущая происхождение непосредственно от волков. Я был членом небольшой волчьей стаи. Мы жили в стране почти всегда покрытой снегом. Чтобы обеспечить себя пропитанием стае постоянно приходилось преодолевать большие расстояния. На своих коротких, но мощных лапах мы неслись по сугробам в поисках добычи. Нападали на всякого, кого можно было съесть. Это могли быть зайцы, олени, всякая мелкая живность. Не боялись мы вступать в бой и с крупными хищниками. Здесь требовалась не просто сила и смелость. Белый медведь был крупнее и сильнее любого из нас. И для победы необходимо было проявить четкую организацию стаи, полную взаимовыручку, безусловное подчинение командам вожака. Слаженно атакуя, мы затравливали медведей, тюленей. Иногда заваливали даже мамонта. Некоторые из нас при этом погибали. Погибший переставал быть членом стаи и становился, если в этом была необходимость, просто едой. Когда добыча оказывалась крупной, все ели вдоволь. Если ее было мало – вспыхивали внутренние склоки в стае. Но при этом вожак по возможности следил за тем, чтобы сильные не объедали слабых. Ведь в следующей схватке именно их клыки могли дать нам решающий перевес. Если возможности наесться всем не было, то сытыми (и живыми) оказывались сильнейшие. Судьба улыбалась нам нечасто. Порой мы голодали месяцами. Умирали от истощения. И возродившись, вновь оставались голодными и неистовыми. И свободными. Мы были сами себе господа и хозяева.
Потом появились люди. Они пришли с юга. И принесли с собой охотничьи орудия, превосходящие наши клыки и когти. И стали охотиться на наших оленей и медведей. А их больше не стало. И тогда мы стали вымирать от голода. Реинкарнироваться многим волкам стало не в кого. С людьми пришли шакалы. Они сопровождали людей всюду, помогали охотиться, питались подачками с их стола. Они были рабами людей, но при этом имели гарантированный прокорм. Мы презирали, ненавидели шакалов, но и завидовали им. Некоторые из нас преступали себя и шли служить человеку, как шакалы, за пайку еды. Несколько раз, умерев с голоду, после очередной реинкарнации, не удержался и я. Пошел служить к людям, как сейчас понимаю, променял свободу на регулярную кормежку.
Тела шакалов оказались пригодными как к совокуплению с волками, так и для реинкарнации волчьих душ. Генетика волка была сильнее и собака чау–чау оказалась более похожей на волка, чем на шакала. Души умерших и возрождавшихся волков также оказались сильнее шакальих и без особого труда вытесняли их из тел щенков. Так и получились первые чау–чау – результат смешения шакала и волка, собака с волчьей душой, почти добровольно пришедшая служить человеку. Внешне чау–чау больше походили на волков – они были очень крупными собаками, обладали густой длинной рыжей шерстью, короткой мордой, мощными клыками, стоящим трубой хвостом, черной пастью и черным языком. При том волчья карма не отпускала нас. Творя зло и смерть, будучи волками, мы, и переродившись в собак, остались такими же. Чау–чау получились злобными, агрессивными, дерзкими собаками. Но один раз, продавшись за похлебку, мы признавали первенство человека и верно служили ему, ставшему хозяином. Служили не в пример лучше других собак, имевших не волчье, а шакалье происхождение. Нас использовали как следопытов и загонщиков дичи, охранников и охотников, как ездовых собак. За несколько мороженых рыбин мне приходилось порой целыми днями тянуть по глубокому снегу нарты с хозяином или пасти его домашних животных, охраняя их от ставшими врагами волков. И это притом, что охраняемые животные были для меня несравненно более желанной пищей, чем рыба. Жизнь не стала легче и лучше. Появилась лишь слабая стабильность. Я не мог сожалеть о своем выборе – столь сложные эмоции мне были тогда недоступны. Но я люто ненавидел своих бывших товарищей, не продавшихся человеку, и наши чувства были взаимными. И еще, по–прежнему, только с большей тоской, выл на луну.
Позже наши хозяева размножились в количестве, которое северная земля не могла прокормить. Тогда они стали переселяться на юг. Вместе с ними пошли и чау–чау. На юге нас никто не ждал. Жители юга жили в сытости и совсем не хотели делиться с пришельцами своим благополучием. Нашим хозяевам пришлось брать эти земли силой. Здесь мы очень помогли им. Мы стали собаками–воинами. Это было веселое, если убийство можно считать веселым, и удалое время. Сражения с южанами были не битвами, а бойнями. Хозяева пускали нас вперед. Мы неслись мощным рыжим потоком, размахивая боевыми хвостами, широко раскрыв черные пасти. Густая шерсть на бегу играла подобно львиной гриве. Для большего устрашения врага я мазал морду головешками от костра. Получалась рыжая голова с черными полосами. Как у тигра. Таких собак южане никогда не видели и видимо принимали нас за неких фантастических львов. Они цепенели и становились неспособными к сопротивлению. Мы опрокидывали передние ряды южан, сбивали их на колени и неслись дальше, обращая в бегство остальных. Следом шли наши хозяева и добивали повергнутых врагов. Я с товарищами преследовал убегающих врагов. Волку не свойственно убивать больше, чем он может съесть. Мы же к тому времени стали настоящими боевыми псами – мы преследовали и убивали южан не из потребности в пище. Перекусив горло одному, я, даже не успев распробовать вкус его крови, спешил настичь следующего. Я убивал с тем, чтобы убивать. Таковы были нравы в то суровое время. И мне это нравилось, это подходило мне больше, чем удел ездовой собаки.
В течение одной моей жизни наши хозяева покорили огромные территории. Территории, называемые сегодня Внутренней Монголией, Синьцзяном и Тибетом. Территории большие, чем они могли заселить и освоить. Хозяева разделились на группы, каждая из которых стала господствовать над аборигенами какой–либо части завоеванных земель. Я со своими хозяевами оказался в Тибете. Я говорю “хозяевами”, не называю имен ни одного из них потому, что хозяин менялся с каждым моим перерождением. Неизменным долгое время было то, что я исполнял роль телохранителя хозяина и выступал его рычагом власти, наряду с оружием. Мне неоднократно приходилось по его приказу откусывать ноги и руки, перегрызать горло коренным жителям. Иногда мы ходили в боевые походы на соседний Китай. Убивали, грабили, возвращались с добычей. Бывало, наши хозяева проявляли великодушие к побежденным и в обмен на дань делали им подарки. Однажды подарили меня. Я прожил несколько лет в праздности и сытости при дворе китайского императора. От моих биологических потомков, оставшихся при китайском дворе, произошли боевые китайские собаки – шар–пеи, от них же пошла китайская ветвь чау–чау. Некоторое время чау под страхом смерти не мог держать никто кроме императорской семьи. Но постепенно порода китайских чау выродилась, они стали бестолковыми, мелкими, толстыми и лохматыми собаками. Они перестали быть воинами и охранниками, они превратились в объект разведения ради мяса и шерсти.
Мне повезло избежать такой позорной участи – тогда карма не отпустила меня к мирной жизни. Я вновь реинкарнировался в свирепого тибетского чау. Что–то начало меняться лишь тогда, когда власть хозяев над местными жителями окрепла настолько, что уже не требовала ежедневного подтверждения силой. Хозяева обзавелись многочисленными стадами, и я заново освоил пастушескую специальность. Овцы и коровы очень глупые и непредсказуемые животные. Но одного оскала моих зубов было достаточно, чтобы они шли в нужном направлении. Боевые походы стали редкими, усмирять подданных хозяина перегрызанием горла тоже приходилось уже не часто. Наступил период относительно мирных жизней. Мой дикий, огненный нрав стал смягчаться. Я перестал лаять без надобности. Еды хозяин давал вполне достаточно. Впервые на протяжении всей моей сансары у меня появилась возможность иногда побездельничать в сытом состоянии. Полежать с полным желудком, не думая о завтрашнем пропитании, это, скажу я вам, большое удовольствие. В такие моменты мне стало казаться, что мир вокруг не так уж плох, что жизнь не исчерпывается лишь убийством ради еды или победы. Раньше мир был разделен на свою стаю во главе с вожаком (волчий период моей сансары) или хозяином (собачий) и врагов. Теперь же я заметил, что в мире помимо хозяина и врагов есть и просто посторонние, врагами не являющиеся. И хотя к посторонним я относился настороженно – мало ли чего от них можно ждать – надо всегда быть в готовности к схватке, я понял, что большинство посторонних не несут в себе непосредственной угрозы хозяину или мне. Беспричинная злоба на чужих людей перестала быть единственной реакцией на их наличие рядом. Я стал замечать, что живу в красивой горной стране, помимо запаха опасности стал улавливать ароматы трав и цветов, впервые узнал, что еда бывает вкусной и невкусной. Но на луну в то время я выл больше, и выл тоскливей, чем в период воинства.
Однажды я спас теленка. Он потерял равновесие и мог упасть в ущелье, но я вовремя прыгнул, схватил его за хвост и вытянул. Я сделал это, в общем–то, рискуя сам, не из каких–то симпатий или жалости к нему. Я просто спасал имущество хозяина. Но во мне произошла перемена. Мой торчащий трубой боевой хвост постепенно опустился, свернулся мирным калачиком и лег на спину. Внешне в той жизни больше ничего не изменилось. Но моя карма посветлела вследствие доброго деяния. Изменился к тому времени и Тибет, он окончательно стал мирным государством. Его подданные приняли буддизм. А я в следующей жизни я родился в монастыре.
С двух сторон монастырь был обнесен высокой каменной стеной, две другие стороны были защищены естественным образом – монастырь примыкал к почти отвесным скалам. Башен не было, ворот было двое, строго на юг и на восток. Вблизи ворот лежали большие груды принесенных камней. Их складывали посещавшие монастырь паломники. Положив камень, они несколько раз падали на землю, подходили к закрепленным на шестах под большими яркими навесами молитвенным барабанам, и, двигаясь к воротам, поочередно вращали их. Монастырь встречал паломников стуком барабанов, гудением труб.
Эти звуки действовали завораживающе на живших здесь же, у стен монастыря собак, в том числе и на меня. Мы знали, люди, пришедшие в утреннее и дневное время, во время открытых ворот – желанные гости. Некоторые из них бросали нам пищу, и я встречал гостей, миролюбиво виляя хвостом. Я, как и другие чау–чау, был уже почти добродушной собакой, беспричинная свирепость и злоба ушли в прошлое. Но охранное дело мы не забывали – в темное время суток никто не мог приблизиться к монастырю помимо его постоянных обитателей.
Раз в день, вечером, нам выносили еду – объедки с монастырской кухни. Впрочем, для нас это были не объедки, для нас это была сытная еда, никто из собак не комплексовал, напротив, из–за вкусных кусков вспыхивали ссоры.
Моя монастырская служба началась с охраны стада от хищников. В холодное время года мы ежедневно гоняли овец и коров на ближние пастбища, где приспособленные к жизни в горах животные сами добывали из–под снега скудный корм, и заводили домой, в расположенные вблизи монастыря загоны. Летом мы отправлялись в дальние кочевья, на месяц и более уходили в поход по горным долинам. Здесь опасностей, и соответственно работы для меня было больше, чем вблизи монастыря. Но было и интереснее. Работы я не боялся, напротив, я с удовольствием разминался, вступая в схватки с волками и рысями.
Работа на новом месте мало отличалась от моего пастушества в домонастырский период. Другим стало мое положение. Я перестал быть собакой одного хозяина. Я стал собакой монастыря. Людей, которые кормили меня, вместе с которыми я жил и охранял стадо, было гораздо больше, чем я мог сосчитать (считать в то время я умел до двух). Все они были своими. И все они относились ко мне хорошо, не как к охранному псу–людоеду, а как к младшему товарищу. Я стал беспокоиться о безопасности всех монахов, старался быть полезным всем. Перечень выполняемых мною работ постепенно расширялся. Во время экспедиций в горы за лечебными травами я выкапывал лапами нужные корешки, таскал на спине рюкзачки со снаряжением и добычей. Зимой с гор часто сходили снежные лавины. Многие монахи и паломники оказывались отрезанными ими от дороги или вовсе погребенными под снегом. В таких случаях я был непременным участником спасательных экспедиций. Как правило, я первым находил попавших в беду путников. Показывал им дорогу, приносил еду (на спину мне привязывали рюкзачок с продуктами). При необходимости откапывал людей из–под снега. Нередко при этом стирал лапы до крови. Бывало, отогревал замерзших теплом своего тела.
Говоря сегодняшним языком, я успешно справлялся со всякой работой, проявлял инициативу и постепенно продвигался по службе. Лет через триста меня перевели на работу внутри монастыря. Сразу за монастырскими стенами находились несколько рядов невзрачных каменных зданий с плоскими крышами, почти не имевших окон. Это были жилища простых монахов. Далее шла полоса общественных сооружений и зданий – хранилища продуктов, топлива, прочих нужных вещей, помещение для прохождения карантина и тюрьма, и, наконец, на мой взгляд, самое важное здание – столовая. Монастырь прорезали идущие от ворот мощеные крупным камнем улицы. Они сходились на площади. Площадь была обрамлена полукругом красивых молитвенных колес, в центре ее стояла огромная статуя Будды. В праздники здесь проходили массовые мероприятия. За площадью находились храмы большой, открытый и доступный для всех, и малый, вплотную примыкавший к скалам и продолжавшийся в них. Там в пещерах располагалась святая святых – хранилище реликвий. Доступ сюда имели преимущественно ламы. По эту же сторону площади стояли яркие и красивые дома лам. Сами ламы также отличались от простых монахов, как и их нарядные дома от неказистых строений вдоль стен монастыря. Они носили мантии из дорогих тканей, высокие красные шапки, украшали себя драгоценностями. Пищу для них готовили отдельно, и судя по запахам из ламской столовой, отнюдь не вегетарианскую. Отношения между ламами и монахами были похожи на отношения главенства моих хозяев, завоевавших Тибет, и аборигенов. Но были отличия. Ламы не были самыми главными. Главнее всех был Будда на площади. Ему поклонялись и приносили подарки все. И еще, между монахами и ламами не было вражды, отношения были добрыми, главенство лам не требовало подтверждения силой.
Жизнь в монастыре текла размеренно и спокойно, особых религиозных запретов и ограничений не было, нравы были достаточно вольные, дозволялось многое. Но не всем. Так мясо могли есть лишь те, кто был способен помочь душе съедаемого животного в деле Просветления. Определяли, кто способен на это, а кто нет, естественно ламы. Не было обета безбрачия, и у лам, и у многих монахов были жены. Здесь существовало одно, но существенное различие. У лам жены были персональные, монахи же, стесненные в средствах позволить себе такого не могли. Они заводили одну жену на несколько человек. Не совсем обычным был и сам секс. Он был тантрическим. Считалось, что стремление к удовольствию следует не подавлять, а, культивируя правильным образом, направлять на духовное развитие человека. Секс был посвящен не физическому удовольствию, а рассматривался как религиозный ритуал единения с Богом Шивой. Во время секса надо было думать о Боге и сливаться с ним в одно целое. В сексе не допускалась эякуляция, рассматривавшаяся как недопустимая растрата жизненной силы. Будучи религиозным действом, он не мог быть частным делом, опытные наставники передавали молодым монахам практические навыки правильного секса, контролировали усвоение. Допускался секс только в определенные календарные дни. А несколько раз в год, во время особо благоприятного расположения звезд, на площади проводились сексуальные массовые праздники.
Не был монастырь и зоной “сухого закона”. Монахи варили ячменное пиво, ламы пили привезенные из Индии вина. Но и здесь были свои ограничения: когда, кому, чего и сколько можно выпить. Чрезмерное пьянство наказывалось строго, постом, изнуряющими обрядами.
В монастырской жизни присутствовали и другие нарушения порядка. Воровство, лень в работе, нерадивость в учении и молитве, насилие, оскорбления лам и реликвий. Поэтому в монастыре была и своя полиция – два десятка специально обученных монахов во главе с признанным тулку–перерожденцем ламой Нангпопой. В помощь им определили и Жирика.
Первые лет двести я исполнял роль палача. В буддийско–монастырском варианте это было совсем по–другому, чем во время моего воинства. Мне не требовалось никого загрызать – монахов уличенных в незначительных проступках обязывали проявлять дополнительное религиозное усердие – проводить по нескольку часов, а то и дней в одной позе, без движения и к тому же без воды и пищи. Мне поручали следить за исполнением наказания, что называется, “без дураков”. Я усаживался напротив провинившегося и четко следил, чтобы он не двигался, не спал и даже не думал о еде. Мне при этом еду приносили. Я ее с аппетитом поглощал на глазах у нарушителя, оказывая на него этим дополнительный воспитательный эффект. Случалось, нарушителей приговаривали и к телесным наказаниям. Никто из монахов не хотел и не должен был портить свою карму, причиняя боль другому. Преступник должен был истязать себя сам. С тем, чтобы он при этом не сомневался в правильности наказания и не халтурил, звали меня. Мне достаточно было оскалить зубы, показать мою черную пасть и негромко зарычать, как преступник начинал неистово хлестать себя плетью.
Постепенно я усвоил принятые в монастыре правила поведения и запреты, нарушение которых влекло наказание. Круг моей работы расширился, я стал выполнять и контрольные функции. Прогуливаясь по монастырю, я пресекал ссоры и шалости юных послушников, следил, чтобы во время утренней и вечерней молитв никто без надобности не слонялся по территории. Замечая что–то более существенное, к примеру, совокупление в неположенный день, я угрожающим рычанием и лаем заставлял нарушителей прекратить и застыть на месте до появления монахов–полицейских.
Все прибывшие в монастырь, будь то миряне–паломники или монахи из других монастырей должны были пройти суточный очистительный пост. На это время их помещали в изолированное помещение, облачали в белые одежды. Сутки они должны были воздерживаться от приема пищи, словесного общения и движений, находясь в неизменной позе лотоса. Несколько монахов все это время наблюдали за пришедшими, следили за их поведением и аурой. Не выдержавших испытание неподвижностью отправляли назад. Я помогал монахам контролировать поведение постящихся, сообщал лаем о малейших нарушениях режима, угрожающим лаем пресекал их.
В этот период у меня обнаружилась способность по запаху угадывать в людях недобрые намерения. Однажды я заподозрил в этом одного из паломников успешно прошедшего пост. От него прямо таки воняло злонамеренностью, коварством и алчностью. Я лаем и рычанием протестовал, в то время как его пропускали в монастырь. Но меня не приняли всерьез и проигнорировали. Я начал следить за пришельцем и через пару дней я повалил его на пол в момент, когда он прятал за полу своей мантии священную чашу для воскуривания благовоний. Я не только поймал вора, но и в отличие от специально обученных чтению ауры монахов, сумел предугадать его недобрые планы. Это получило должную оценку.
И в буддизме в целом, и в этом монастыре в частности считалось, что за заслуги перед верой и ее обителью награда придет в следующей жизни. В этой не полагается ничего. Живи по канонам, копи религиозные заслуги и надейся на улучшение кармы. Со временем, по мере твоего продвижения по кругу сансары твои перерождения будут улучшаться, и когда–нибудь ты достигнешь Просветления. Для Жирика сделали исключение – дали награду при этой жизни. Его освободили от службы и три дня кормили до отвала бараньими внутренностями. На четвертый день привели к настоятелю монастыря.
Здорово оробев, опустив хвост вниз, я стоял перед пожилым мужчиной с жесткими чертами лица облаченным в шафранную мантию. Как принято в Тибете, в знак большого уважения я высунул язык. Настоятель некоторое время молча пристально смотрел на меня. Мне казалось, что его глаза находятся внутри моего тела и прощупывают меня тупыми иголками. Он изучал меня. Ничего не сказав, он выразил мне свое одобрение, слегка погладив по спине. После этого меня увели и оставили одного в темном помещении. Без еды и воды и будучи в неведении о своей дальнейшей судьбе я провел там три дня. В голове несколько раз мелькали сомнения: стоило ли мне так стараться, но я прогонял их. На четвертый день мне дали воды, сбрили шерсть на лбу и привязали к выбритому месту компресс из каких–то трав. В таком виде я провел еще одну ночь. Утром пришли двое монахов и лама–врач. Он снял повязку, осмотрел лоб, погладил меня:
– Тебе предстоит операция по открытию третьего глаза. Так нужно. Будет больно, но ты должен терпеть.
Один из монахов присел надо мной, придавил меня к полу и зажал мою голову между колен, другой крепко обхватил руками мои передние лапы. Лама принялся сверлить мне череп тонким металлическим предметом. Я почувствовал острую боль, а вместе с ней сильное сожаление о проявленном мною служебном рвении. Но не на долго. Вскоре дыра во лбу была готова, лама–врач плюнул туда, и боль стала утихать. В дыру вставили деревянную пробку. С ней я провел в темной комнате еще неделю. Но уже с едой. Потом пробку вытащили и заставили меня ее разгрызть и съесть. Привели к настоятелю, он с важным видом сообщил мне, что теперь у меня три глаза и мои возможности служить, охранять и распознавать врагов усилились. И он уверен, я буду еще более плодотворно работать на благо веры и монастыря.
У меня в голове мелькнула мысль “кто везет – на того и грузят”. Она была явно не моя, чужая и я прогнал ее. Я не роптал, был готов работать больше и лучше. Оценил свои новые возможности. Так называемый третий глаз не видел ничего, никакая аура передо мной не засияла. Но я стал способен к телепатическому контакту с монахами. Их мысли, минуя словесную оболочку, стали мне понятны. Конечно не все, а лишь простые по своему содержанию. К тому же первоначально контакт был односторонним, монахи и ламы не слышали и не понимали меня, попросту не предполагая, что можно вести диалог с собакой. Но и это было очень полезным в работе, теперь я лучше знал, чего от меня хотят. Способность оценивать людей и опасность по–прежнему была связана для меня с обонянием, то, что принято называть аурой, я не видел глазами, ни первыми двумя, ни третьим. Я вынюхивал ее. В силу односторонности контакта я не мог сообщить это ламам. Может и к лучшему, иначе они бы стали экспериментировать и открывать мне третью ноздрю.
До этого времени я не имел в монастыре никакого постоянного места. Ночевал, где придется, преимущественно на улице, возле столовой. Теперь у меня появился не только свой угол, но и свои вещи. В тамбуре, примыкающем к спальному корпусу монахов, мне постелили циновку и поставили глиняную миску для воды. Но самое главное – мне дали имя. До этого я, как и остальные псы, был просто собакой. Точнее, все мы были безликой собачьей массой. Теперь меня выделили из всех. Я стал Жирлунгом.
Буддийская вера предполагает, что все живые существа, как люди, так и животные стремятся к религиозному просветлению. Но не все они осознают это, и тем более не все знают истинный путь, страдая в неведении. Поэтому, наставляя на путь истинный окружающих, пусть даже животных, также наделенных бессмертной душой, ламы спасают их от страдания. И чем больше существ будет направлено по верному пути, тем ближе они сами к конечной религиозной цели. Жирлунга сочли способным к становлению на истинный путь. И решили приобщить к богослужениям. Первое посещение службы в храме произвело на него неизгладимое впечатление и чуть не кончилось трагически.
По обе стороны от золотой статуи Будды за небольшими столиками сидели ламы. Огромный молитвенный зал был насыщен запахом благовоний. Нюх у меня отбило сразу. Дым кольцами поднимался от кадильниц, соединяясь вверху под сводом в некое подобие облаков. На полу, скрестив ноги, сидели рядами монахи и послушники. Их было очень много, такого количества людей сразу я не видел со времен войн с китайцами. Я осторожно присел на задние лапы. Монахи пели хором что–то почти нечленораздельное. Даже телепатически я не смог уловить смысл их пения. И стал попросту подвывать им. В тускло освещенном, задымленном храме неожиданно вспыхнули и рассыпались искрами огни. Настоятель поднялся, поклонился на четыре стороны, встал лицом к монахам. Запел в наступившей тишине. Громким и сильным, резким голосом:
– Слушайте голоса наших душ. Это – мир иллюзий. Жизнь на Земле лишь сон, что в жизни вечной длится миг. Печальная жизнь теней придет к концу, и солнце Вечной Жизни засияет праведным. Слушайте голоса наших душ. Воскурим благовония, чтобы вести страждущие души.
В кадильницы добавили благовоний. Дым стал гуще. Дышать стало тяжелее. Настоятель стал читать короткие отрывки из священной книги. Монахи повторяли его слова мало разборчивым пением. От монотонных и резких звуков, чередовавших друг друга, духоты и потери нюха у меня закружилась голова. Казалось, искры сыпались уже не из кадильниц, а из моих глаз. Перед глазами (или в мозгу) запрыгали какие–то тени. Я действительно погружался в мир иллюзий. Головы окружавших меня монахов отделились от тел, начали летать вокруг меня и корчить мне рожи. Их тела начали ползать, хватать друг друга конечностями, сплетаться в тугие клубки. Некоторые лопались, разбрызгивая грязно–зеленую жидкость. Головы тем временем обрастали хвостами и гребнями. Откуда–то появился крылатый слон. Под хоботом у него вместо бивней был зоб. В этот момент я увидел себя лежащего на полу. Увидел себя с высоты. Я летал среди этих тварей и одновременно валялся внизу. Мне это показалось странным. Но поразмыслить на эту тему я не успел. Из одного клубка тел выделилось нечто похожее на двухстороннего паука (туловище одно, а наборов лап – два, сверху и снизу) и стало подбираться к моему рыжему, симпатичному, но беспомощному телу. Слон открыл пасть, и из нее вырвалось множество длинных змеиных языков. Языки принялись отлавливать и затаскивать в пасть все, что летало в зоне их досягаемости. Я счел разумным спуститься на пол. В этот момент обычный монах дергает за загривок мое тело. Я втягиваюсь в него. Оно холодное и мокрое. Пытаюсь встать и гавкнуть, но лапы разъезжаются в разные стороны.
Я очухался только тогда, когда меня выволокли на улицу, на свежий воздух. Сутки меня отпаивали лечебными травами. Потом ко мне пришел лама–тулку Данашила, один из наиболее авторитетных и почитаемых лам нашего монастыря. До этого дня я неоднократно видел этого невысокого, но при этом статного и крепкого, одетого в неизменную пурпурную мантию мужчину. Но приближаться к нему близко и общаться мне не приходилось – это было для меня не по рангу. Теперь же Данашила остановил жестом мой порыв встать и присел рядом. Впервые я рассмотрел его. Гладковыбритые лицо и череп, оттопыренные уши, добрые и умные глаза. Спокойствие и уверенность. Приятельски почесав меня за ухом, он объяснил, что со мной произошло. Мой собачий нос оказался чрезмерно чувствителен к благовониям. Под их воздействием я впал в наркотический транс, душа вышла из тела и оказалась в нижнем астрале. Все гадкие существа, виденные мною – жители нижнего астрала, демоны. Один из них пытался завладеть моим телом. Меня выручил монах, дернувший тело за загривок. Душа вышла из астрала и втянулась в тело. Выходить в нижний астрал не имея к тому навыков – дело опасное. Посещать богослужения мне пока не следует, я должен заняться специальной подготовкой. Руководить этой подготовкой будет лично он, лама Данашила.
– С этого дня зови меня “Наставник”. Сегодня еще отдыхай, занятия начнем завтра. – Лама ушел, я остался один. Но скучать не пришлось. По поручению Наставника для восстановления сил мне выдали внутренности и голову барана. Монах, принесший их, явно грешил против заповедей Будды – от него сильно пахло завистью. Он кладет лакомства передо мной, наполняет мою миску водой, и стоит, не уходит. Ждет, может быть, я поделюсь с ним. Но нет, мне такое счастье самому нечасто выпадает. Несмотря на голод, я проявляю выдержку – не кидаюсь на еду в его присутствии. Сглотнув слюну, он уходит. Внутренности я сожрал сразу. Насытился. Голову грыз неторопливо, растягивал удовольствие.
Перед началом занятий мне надели черный шелковый ошейник с красным капюшоном. Далее следовало усесться в позу лотоса. Какой она должна быть применительно к собаке никто не знал. Поискали подсказки в священных книгах. Они ответа не дали. Тогда Наставник взял на себя смелое решение:
– Жирлунг, устройся так, чтобы тебе было удобно.– Я лег на брюхо, вытянул лапы. Передние вперед, задние назад. Положил голову на передние. Расправил хвост на спине. Это была моя любимая поза во время отдыха. – Да, – задумчиво произнес Наставник, – на классическую позу лотоса не похоже. Но не будем ортодоксами. Сдвинь уши назад, приступим к медитации. Медитация – это основа основ. Лишь освоив, ее ты сможешь продвигаться по пути обретения магического опыта и Просветления.
Тот первый урок медитации в Тибете проходил почти также как и тот, под российской березой, уже описанный мною. Выгонял я из тела только не тараканов, а блох. И времени та учеба заняла больше – в первый раз оно всегда трудно. Но процесс мне понравился (лежать, расслабляться, думать о приятном, конечно, лучше, чем рычать и сторожить) и шел на пользу (впоследствии именно благодаря регулярной медитации, я окончательно стал спокойным и выдержанным псом). В ходе занятий Наставник телепатически отслеживал состояние моего мозга – насколько он свободен от суетных мыслей, как ярко мне удается созерцать требуемые образы. По мере нарастания моих успехов он усложнял задачи, с которыми я, хоть и не всегда без труда, но справлялся. В качестве своеобразной контрольной работы мне было предложено следующее. После подготовительно трехдневного поста я должен был медитировать на хорошую мясную шкурку с косточкой. Я должен был зрительно представить себе, как она жарится на костре, подрумянивается, с нее капает сало. Потом, когда она приготовится, мне надлежало мысленно вертеть ее на вертеле, рассматривая со всех сторон. Но при всем этом мне следовало воздерживаться от мыслей о сжирании шкурки. Только чистая медитация и никаких желаний. Наставник справедливо считал, что для пса, голодавшего три дня, это трудная задача, и был очень удивлен и обрадован, заметив, что я справляюсь. Мне было нелегко пройти такое испытание. Не знаю, справился бы я, если бы Наставник обязал меня созерцать шкурку не только зрительно, но и обонянием. Ведь для собаки в шкурке главное не внешний вид, а запах, которого не было у воображаемой шкурки.
Следующим этапом обучения стало посещение астрала. Наставник рассказал Жирлунгу, а к этому времени их телепатический контакт стал уже двухсторонним, что астральный мир имеет много уровней, вложенных один в другой, и при том не пересекающихся. Доступен практически для всех нижний астрал. Там путешествует душа спящего человека, туда же попадет она после смерти. Находясь в нижнем астрале, мы можем наблюдать физический мир, но почти не можем с ним контактировать. Каждое одушевленное существо наряду с обычным телом имеет и астральное, называемое часто душой.
Нижний астрал населен. Там обитают демоны, или злые духи. Их много, и они бывают разные. Большая часть демонов – всего лишь выбросы энергии живых существ. В момент сильного возбуждения или опьянения мысли человека путаются, в голове возникают яркие, необычные образы, а избыточная энергия выплескивается, выходит из–под контроля. Эти выбросы могут обрести в нижнем астрале самостоятельное существование на срок в несколько недель, а если им удается подкормиться, то и месяцев или лет. Они и есть демоны первого уровня. Они не имеют физического тела и не обладают бессмертной душой. На вид они полупрозрачные существа самых невероятных, порой ужасных форм и расцветок, причем, многие из них могут менять свой облик. Образовавшиеся из энергии пьяного человека обязательно зеленые (пей хоть красное, хоть белое – чертики все равно будут зеленые – говорят не зря), выплеснувшиеся из сознания коварного человека, вынашивающего “черные” замыслы имеют черную и серую окраску. Чем более страшен вид злого духа, тем дольше его существование – у него больше шансов добыть себе корм, поскольку питаются они жизненной силой испугавшихся их людей.
Демоны могут и не иметь зрительного образа. Тогда это просто мысли, выскочившие из чьей–то головы и витающие в астрале. Единственный их шанс сохраниться – вновь вселиться в сознание реального человека. Умные и полезные мысли делают это незаметно – никто попросту не сознается, что хорошая идея появившаяся в голове не его собственная. От дурных мыслей же стараются открещиваться, выгнать из головы. И они снова уходят в астрал, нередко измененные, ставши еще более дурными и сильными. Поэтому в нижнем астрале вредных, злых мыслей много, а хороших мало.
Демоны первого уровня сами не могут воздействовать на физический мир. Опасность представляют другие, демоны второго уровня, обладающие душой. Когда–то они были людьми, но испортили свою карму очень плохими деяниями и в наказание переродились демонами. Будучи способны действовать и в физическом мире, они охотятся за жизненной силой людей и животных. Но, даже насытившись, они всегда нацелены на зло. Ради развлечения такие демоны способны собирать толпы духов первого уровня и вместе с ними творить в физическом мире всяческие пакости, даже нападать на людей. Предел мечтаний любого демона – вселиться в тело живого существа. Иногда это им удается, такой человек становится одержимым демоном, его поступки будут определяться в решающей мере не им самим, а демоном.
Некоторые демоны встают на путь исправления и совершают добрые дела. Это добрые духи, со временем, улучшив свою карму, они вновь рождаются людьми или животными и покидают астрал. Но именно поэтому таких очень мало. Большая часть обитателей астрала зла и агрессивна.
– Я много думал о твоих успехах, Жирлунг, – молвил Наставник, закончив свой рассказ об астральном мире. – Ты достиг некоторого уровня знаний и умений, ты готов к выходу в астрал. Я рассказал тебе о том, каков он. Ты уже бывал там одурманенный ароматом благовоний в храме. Теперь я научу тебя сознательно покидать свое физическое тело.
Мое тело наливается тяжестью, глаза усталостью, тело при этом слабо вибрирует, Особенно трясется хвост. Засыпаю, или впадаю в транс. В момент выхода из физического тела испытываю чувство восторга и беспредельной свободы, свободы даже большей, чем моя свобода волка в давнее–давнее время. Поднимаюсь вверх на кончике серебряной нити. Бросаю взгляд вниз, на свое тело. Вижу большого пушистого рыжего пса. Я – красивый. Но то – не я, я где–то в другом месте. Осматриваюсь и не вижу привычного пейзажа горной долины, озера и монастыря. За несколько секунд меня унесло в неведомую даль. Вверху, ближе, чем обычно звезды, внизу непривычная лесистая местность. Задумываюсь, где же я. Но внезапно что–то тянет меня за серебряную нить. Что–то оказалось огромным слизняком, заглотившим и жующим мою нить. Он при этом попердывал от удовольствия. Нить выходила из его заднего прохода, будучи уже грязно–желтой. Я пугаюсь, вдруг он сожрет и переварит мою нить, и я не смогу вернуться в тело. Он стал жевать интенсивнее, к попердыванию добавилось похрюкивание. И он стал не один. Появилась всякая другая
гадость. Я вспомнил слова Наставника о том, что вся эта нечисть обожает страх жертвы. Я испытал страх, и они стали слетаться как мухи на мед, думая, что я труслив и стану их добычей. “Но нет, не на того напали”, – в гневе подумал я.
Я оскалил пасть. Собрался зарычать. И порвать их в клочья. Но не успел. Они исчезли. Струя моего гнева и вид моей черной пасти рассеял их.
– Возвращайся. Пора домой, – услышал я телепатический сигнал Наставника, – для первого раза достаточно.– Постепенно оседаю вниз, тело мерцает и слабо вибрирует. Подстраиваюсь под частоту его колебаний. Погружаюсь в физическое тело. Меня плотно окутывает холодное, сырое, жесткое одеяние. Будто одели сразу много ошейников и намордников да еще десятком поводков обмотали. Свободы как не бывало. Ужасно неприятно.
Наставник похвалил меня за проявленную смелость, посоветовал повнимательнее следить за сохранностью серебряной нити. На две недели меня освободили от всякой работы в монастыре.
– Гуляй по астралу, осваивайся в нем. Потом это понадобится, – сказал мне Наставник.
Я с большим удовольствием занялся этим. Прогулки по астралу во многом возвращали мне первобытное волчье состояние свободы, которое я потерял, став собакой. Не один десяток жизней я тосковал по нему, и по–волчьи выл на луну. В монастырский период, окончательно утеряв волчьи черты, я почти совсем забыл и ощущение свободы. Вместо него появилось и стало довлеющим чувство долга. Астральные прогулки вернули мне утерянное, причем, без ущерба службе. Пару недель я отрывался по полной. Путешествовал, смотрел новые места. Движение и полет не требовали от меня мышечных усилий, лишь пожелав, я мог менять направление и скорость. Привычный для меня физический мир был рядом, был вокруг меня, я видел его сквозь легкую голубоватую пелену. Я слышал все звуки, но не ощущал ни единого запаха. Предметы физического мира были проницаемы для моего взгляда, и что самое удивительное, для меня самого. Я мог пролетать сквозь стены и даже через горные хребты. Сначала это создавало некоторый дискомфорт и затрудняло ориентацию, но вскоре я привык, оценил дополнительную степень свободы и наслаждался вольным полетом. Но свобода не была полной. Она ограничивалась длинной серебряной нити, которую отматывал Наставник. Сильно далеко от монастыря нить меня не отпускала, иной раз одергивала и возвращала на место. Тогда это не сильно расстраивало меня – хотя я и был на привязи, мир все равно увеличился в разы.
С азартом охотника и воина я гонял стаи демонов. Насмотрелся их всяких – больших и мелких, зеленых и разноцветных, одним бесформенным комком с зубами и глазами, и представляющих из себя много рук (а может быть – ног или хвостов?), выросших непонятно откуда (или из головы, или из задницы). Научился отличать демонов первого и второго уровня. Первые были полупрозрачные, цветов самых разных, аура отсутствовала, облик меняли редко. Их было много, передвигались стадами, возглавлявшимися вторичными демонами, одним или несколькими. Вторичные имели более плотные тела, взгляд не проходил сквозь них, они были похожи на людей или животных, но при этом могли менять форму и окраску. Вторичные демоны, в отличие от примитивных, днем кучковавшихся в лощинах и ущельях, и лишь ночью выходивших на промысел, были активны все время, непрерывно замышляя и творя черные дела. Они были более устойчивыми, не распадались от одного моего грозного вида и рыка, их приходилось рвать на клочки зубами.
Один из таких оказался совсем странным. Я напал на очередную стаю. Часть демонов лопнула, часть разбежалась, а один не убегает, жрет останки своих товарищей. Меня такая наглость возмутила, я оскалился, смотрю на него. Тело человеческое, лицо тоже, жирное, отъевшееся, с черными усиками. Густые, длинные вьющиеся волосы, маленькие жадные глазки и рога торчат. Четыре рога. Одет, почему–то, в монашеский плащ. Я рычу, приготовился прыгнуть. Он пятится, вроде как боится меня, но жрать не перестает. Я прыгаю, он ускользает. Через пару дней вновь вижу его в толпе духов. Толпа эта прямо на меня летит. Он в середке, и не то рожи корчит, не то улыбается мне. Я решил конкретно его порвать. Прыгаю, десяток демонов в клочья и в брызги, а четырехрогий опять ускользает. И опять жрет останки. И рожи мне корчит, и какие–то знаки показывает. Поймать его я тогда не смог, но крепко запомнил.
Развлекаясь в астрале, я не забывал и о работе. Совершил одно доброе дело – привел, точнее, притащил зубами за шкирку, домой, в монастырь, душу знакомого монаха. Он вышел погулять в астрал, хорошенько накачавшись пивом, и спьяну заблудился. Сдав его Наставнику из зубов на руки, я получил похвалу:
– Молодец, Жирлунг, ты достаточно освоился в нижнем астрале. Пора двигаться дальше – на второй астральный уровень. Доступен он далеко не всем, лишь особо продвинутым. Во втором уровне астрала ты не встретишь демонов, – рассказывал мне Наставник, – этот уровень вообще не заселен. Он представляет собой информационное пространство. Находясь в нем, ты сможешь узнать об интересующих тебя прошлых или будущих событиях. Способности и умения получать такие сведения называют ясновидением. Ясновидение требует владения специальной техникой. Будем ее осваивать. – Наставник встал, взял в руки мой походный рюкзачок и наполнил его продуктами.
– Многие осуществляют ясновидение с помощью кристаллов или особых зеркал. Это вполне правильно в определенных условиях. Для нас же, живущих на берегу горного озера это все равно, что подсматривать в замочную скважину. Я научу тебя смотреть будущее на широком экране. Следуй за мной.
Мы вышли из монастыря и направились на берег окруженного со всех сторон снежными вершинами озера. Вода в нем была ярко–голубая и настолько прозрачная, что, смотря на нее при тихой погоде, я почти не замечал ее. Но взгляд не доходил до дна озера, а терялся в толще воды. Даже по тибетским меркам оно считалось уникальным по чистоте воды. Ради ясновидения на озере к нам в монастырь часто приезжали провидцы из самых разных районов страны. Даже Далай–лама хотя бы раз в каждой жизни приезжал созерцать его.
В этот день оно было не спокойным. По поверхности воды гуляли высокие волны, взбивавшие пену. Мы, остановившись невдалеке от кромки воды, в тени небольшого дерева. Мой Наставник сел на камень. И обратился ко мне:
– Чтобы ясновидение не подвело, вначале следует основательно подкрепиться. Иначе чувство голода будет мешать сосредоточиться. – Я привык считать слова Наставника абсолютно верными. Но эта его мысль была особенно правильной и своевременной. Наставник снял рюкзачок с моей спины и разложил продукты. Мы неплохо пообедали. Наставник ел тсампу с индийскими пирожными, мне досталась хорошая порция бараньих мозгов и ушей.
– Ну что же, – молвил Наставник, насытившись, – теперь можно и приступить к уроку. Мы уселись на жесткие подушки набитые верблюжьей шерстью, Точнее, уселся в позу лотоса Наставник, а я улегся, вытянув лапы. Мы выполнили обычный этап расслабления и медитации.
– Теперь ты должен направить мышление на то, о чем хочешь узнать. При этом не закрывай глаз. Ты должен, не отрываясь, смотреть на точку соприкосновения воды и воздуха. Пусть твой взгляд не скользит по поверхности воды, а проникает в ее толщу, вглубь. При правильно выбранном угле зрения голубизна воды начнет переходить в белизну. Обычное зрение должно выключиться и включиться ясновидение. Белизна разделится на черное отверстие и плотное белое облако, нависающее над ним. В пространстве между ними тебе откроются будущие события.
С первого раза у меня не получилось. Предметом ясновидения я избрал опасности, грозящие монастырю в ближайшем будущем. Я сверлил взглядом толщу воды, голубизна с белизной повели себя вроде как правильно. Но в тот момент, когда передо мной должны были появиться черное отверстие и белое облако, появилась шкурка. Наставник заметил мою ошибку, вывел меня из состояния медитации. Доброжелательно усмехнулся, во многом он понимал меня лучше, чем я сам:
– Видимо ты не наелся. – Он вновь открыл рюкзачок. Вытянул оттуда длинную ленту бараньих кишок. – Поешь еще. Только не спеши, прожевывай все тщательно, в должной мере используй свои здоровые зубы. Совершай тридцать три жевательных движения на одно глотательное, – он забыл о моем неумении считать. – Тогда наступит полное насыщение. – Я добросовестно выполнил указания Наставника. Желудок наполнился приятной тяжестью. Я принял собачью позу лотоса, расслабился и вновь погрузился в медитацию.
На этот раз все получилось как надо. Сквозь туман белизны начала прорезаться картинка. Я увидел идущую к нашему монастырю дорогу. Преодолевая крутой подъем, по ней шли двое китайцев. Я определил, что они на расстоянии примерно трех дней хода. Вид у китайцев был потрепанный. Это указывало, что они прошли дальний путь. Ничего интересного сами по себе они не представляли. Картинка немного затуманилась и стала неразличима. Замелькали непонятные кадры – как ускоренная прокрутка на видео. Но вот снова четкий показ. Китайцы обедают вместе с монахами монастыря. Они приняты как гости. Их укладывают спать. Вновь прокрутка. Они крадутся к святилищу. По длине их теней пытаюсь определить время дня, точнее вечера. Но тут меня охватывает гнев и меня выбрасывает из состояния ясновидения – оно и сильные эмоции не совместимы.
С третьей попытки я узнал об этих китайцах все – как их зовут, откуда и когда они придут в наш монастырь, время, в которое они попытаются совершить кражу. Рассказал Наставнику. Наставник доложил настоятелю монастыря. Тот сказал, что действительно ожидается прибытие паломников из Китая. Полученную мною в астрале информацию об их недобрых намерениях было решено проверить. Они пришли точно в час, предсказанный мною. Прошли карантин не вызвав подозрений. Присутствовали на вечерней службе. А ночью были схвачены при попытке прокрасться в святилище. Они ползали перед настоятелем, умоляя простить их, когда привели меня. Им дали кнут и оставили со мной наедине. С тем чтобы у них не возникло мыслей о сопротивлении или побеге я оскалился, зарычал и поднял хвост в боевое положение. Портить свою карму, нападая на них, я конечно не стал. Но все–таки согрешил, наблюдая, как они по очереди хлещут друг друга кнутом, радовался их воплям – страдания любого живого существа должны вызывать у буддиста сострадания, а не радость. После Наставник успокоил меня на этот счет. По его словам предотвращение осквернения святилища, являясь большой религиозной заслугой, с лихвой компенсирует совершенный мной незначительный грех.
После прохождения курса обучения я вернулся на работу в монастырскую полицию. Мой Наставник лама Данашила рассказал начальнику службы охраны ламе Нангпопе о моих новых способностях, и тот определил меня сторожить святую святых нашего монастыря. Моим рабочим местом стал пост возле хранилища реликвий – магических кристаллов горного хрусталя, золотых чаш из которых во время особо торжественных служб воскуривались благовония, священных книг и др. Я не прыгал на цепи и не лаял бесцельно. Я спокойно лежал рядом с входом в хранилище. Благодаря своему умению нюхать ауру, я мог безошибочно определить, с какой целью приближается человек. Ламу, пусть даже не знакомого мне, но имевшего право входа в хранилище и пользования предметами культа, я приветствовал добродушным урчанием и пропускал. Но случалось и по–другому. Бывало, в хранилище пытались из любопытства попасть юные послушники монастыря или взрослые монахи по своему статусу не имевшие на это права. Запах пакостливости, грязно–зеленый, немного напоминающий запах закисшего вина, указывал мне, что это не преступники, а лишь хулиганы и их надо просто пугнуть. Я вставал в стойку, несколько оскаливался и негромко рычал. Этого всегда было достаточно. Незваные посетители ретировались. Но приходилось мне задерживать и настоящих воров. Гнилостный, желто–зеленый запах их недобрых намерений я ощущал задолго до того, как они показывались в виду воочию. Затаившись, я подпускал их на расстояние прыжка, валил на пол. Религия Будды не позволяет лишать человека жизни, и я лишь немного погрызя руку или ногу преступника, передавал его приходившим на мой зов монахам.
Но это не было основной частью моей новой работы. Главной, и самой трудной задачей являлась охрана хранилища от проникновения злых духов. Невидимые глазу, неощутимые на ощупь они так и норовили проникнуть в святилище и разбросать предметы культа, создать там беспорядок. Лама Нангпопа, инструктируя меня, рассказал мне об их мотивах. Делали они это не из чистого хулиганства, а с вполне внятной целью. Проникновение чужого в святилище, на что указывал бы бардак, означает его осквернение. Чувства горя и страха, охватывающие при этом монахов, явят собой пищу для демонов.
Обнаружить их приближение можно было, только находясь в астрале. Удобно устроившись на своем боевом посту, я проводил сеанс медитации, расслаблялся, выходил из своего мирно (и обманчиво!) спящего тела и кружил вокруг хранилища. Незваные посетители всегда впадали в шок, когда я встречал их грозным рыком. Большинство попросту рассеивалось или выпадало в осадок в виде небольшой кучки сажи.
Это было приятной, хотя – попробуйте расслабляться и спать сутками – и не очень легкой работой. К тому же я не мог контролировать физическое и астральное пространство одновременно. Я пробовал прибегать к ясновидению с тем, чтобы знать заранее, когда на каком участке работы сосредоточиться. Это иногда помогало, иногда нет, но всегда забирало много времени. И тогда я попросил ламу Нангпопу дать мне помощников. Сначала это были два кобеля чау. Они были продвинуты больше собак других пород, но их бестолковый лай часто был не только бесполезным, но и вредным. После вместе со мной стали дежурить сменные монахи–полицейские. Они охраняли обычное пространство, я – астральное. Со стороны могло показаться, что я сущий бездельник – большую часть суток я спал под присмотром полицейских. И лишь посвященные понимали, сколь трудную охранную работу мне приходится выполнять. По оценке ламы Нангпопы, гонять и рвать демонов лучше меня не мог никто из монахов.
Прошло несколько десятков лет и несколько кругов моей сансары, и демоны усвоили – пытаться проникнуть в хранилище бесполезно. И перестали даже приближаться к нему. Это радовало лам и монахов, но отнюдь не меня. На посту возле хранилища и вблизи монастыря я уже не мог проявить себя должным образом. Демоны вторгались в мою охранную зону с единственной целью подразнить меня и удрать на безопасное расстояние, определявшееся длинной моей серебряной нити. Не имея возможности поймать их, я злился, а они питались моими эмоциями и были очень довольны. Нить не давала мне их настигнуть. Демоны между тем отнюдь не прекратили и другие свои козни. Они стали больше пакостить в близлежащих деревнях, атаковать путников, нападать на отшельников в горах. Желая лучше и больше бороться с демонами, я попросил своего начальника ламу Нангпопу увеличить длину моего поводка. Он согласился, хотя отмотал немного, наверное, десяток–другой километров, не более. Но и это здорово увеличило мои возможности. Я стал делать упреждающие рейды по местам скопления демонов. Определив, посредством ясновидения, где они кучкуются, я стремительным броском оказывался в гуще духов и устраивал бойню. Клочки их бесформенных тел, брызги, кучки сажи, визг уходящих в небытие демонов – я безжалостно боролся с врагами веры и получал удовольствие от побед. Но были не только победы. Я никак не мог поймать четырехрогого демона. Он всегда оказывался на поле битвы, пожирал остатки, подавая знаки, дразнил меня, и ускользал.
Однажды, в очередной раз упустив его, я рассказал о наглости и изворотливости четырехрогого своему начальнику. Лама Нангпопа напомнил мне, что гнев и успех дела несовместимы, посоветовал побороть гнев, временно отвлечься от собачьих шаблонов поведения “убегает – хватай”, и постараться собрать о четырехрогом информацию. Для борьбы с гневом мне выдали хорошую порцию бараньих внутренностей. Сытно поев, я устроил сеанс ясновидения. Оказалось, четырехрогий имел человеческое прошлое, последняя его жизнь прошла в одном из монастырей на севере Тибета. Звали его Митропа, он был просвещенным ламой–прорицателем, пользовавшимся авторитетом. Но увлекся алкоголем, причем предпочитал дорогое индийское вино. В поисках средств на покупку вина он докатился до тайной продажи предметов культа. Скрывал их пропажу разговорами о воровстве со стороны демонов, был разоблачен с поличным. Умер, не имея средств на опохмелку, переродился в демона.
Все это было интересно и поучительно, но я никак не мог понять, как полученные сведения помогут мне поймать четырехрогого. С этими мыслями я пришел к ламе Нангпопе. Выслушав меня, лама сказал нечто совсем неожиданное:
– А надо ли тебе его ловить, Жирлунг. Подумай. – В моем понимании, думать тут было совершенно не о чем: есть демон, его надо поймать и порвать, о чем я и сказал начальнику. Но лама снова удивил меня:
– Жирлунг, сейчас мы не будем говорить о возможности улучшения кармы Митропы и его перерождении вновь человеком, хотя и это очень существенно. Дело в другом. Наша служба не исчерпывается просто поимкой и уничтожением демонов, борьба должна начинаться с информации, нам важно знать все об их планах и возможностях, численности и силе. – В этот момент я подумал о ясновидении, но лама, прочитав мои мысли, усмехнулся и сказал иное:
– Ясновидение конечно полезно. Но более надежно иметь во враждебной среде своих агентов. Ты говорил, он постоянно подает тебе знаки. Он хочет контакта. Будем вербовать Митропу.
Лама Нангпопа вступил в телепатический контакт с демоном, пригласил пообщаться, на назначенную встречу взял и меня. Я был проинструктирован проявлять буддийскую сдержанность, наблюдать за ходом беседы, мотать на усы, бросаться на четырехрогого только в случае явной агрессии с его стороны. Но, тем не менее, увидев, как он приближается к нам, я с трудом сдержался. Благо, что предусмотрительный лама не только проинструктировал, но и хорошо покормил меня перед встречей.
Митропа начал разговор с того, что он давно хочет стать на путь исправления кармы, очень хочет быть полезным преданной им вере, а о самом предательстве глубоко сожалеет, что он давно искал контакта с хранителями веры, именно это он хотел выразить, подавая мне знаки. Он говорил долго, эмоционально, и, как мне показалось – в астрале я не мог ощущать запах его ауры – искренне. Я был растроган, уже был готов простить Митропе его издевательства надо мной и предательство веры, но лама Нангпопа холодно прервал этот словесный поток:
– Что можешь предложить нам ты, падший Митропа.
Четырехрогий готов был предоставлять любую информацию о своих собратьях и их намерениях, предложил даже подставлять демонов под мои удары, собирая их в нужное время в нужном месте. Лама Нангпопа согласился принять услуги Митропы, указал ему подчиняться в непосредственной работе мне, выразил надежду на улучшение его кармы при условии действенной помощи в течение сотни–другой лет. Митропа ответил, что улучшение кармы для него первично и бесценно, ради этого он готов и тысячу–другую лет помогать доблестному Жирлунгу ловить демонов, но он хотел бы высказать две маленькие просьбы в текущем времени. Первая состояла в том, чтобы я разрешал ему поедать останки демонов на месте очередного побоища, вторая в его желании хотя бы изредка, пусть раз в несколько лет, общаться непосредственно с ламой. Я несколько удивился ответом Нангпопы. Он не возражал против поедания остатков, вторую же просьбу, на мой взгляд, несложную в исполнении, лама отверг.
Постепенно у нас с демоном Митропой сложилось своеобразное сотрудничество. Он сообщал, где и когда нужно готовиться к встрече с группой злых духов, я нападал, с наслаждением рвал их, он объедался останками. И я привык к Митропе. Он, несмотря на свое человеческое прошлое, безоговорочно признавал мое главенство, никогда не упускал случая похвалить мои боевые качества, при всякой нашей встрече обязательно передавал ламе Нангпопе заверения в своей бесконечной преданности и преклонении. Судя по эффективности его стукаческой работы, в среде демонов он пользовался авторитетом – они оказывались в названное им время в названном месте. Сидя в засаде в облаке или за скалой я видел, как всегда легко и непринужденно он ведет их на гибель. Казалось, он испытывает удовольствие, делая это. Причем удовольствие не только и не столько от предстоящего пиршества, а скорее от самого факта обреченности стаи демонов и своей тайной власти над ними. Внешне Митропа обычно выглядел человеком с рогами, менять облик мог, но делал это редко, неохотно. При необходимости преодолевать большие расстояния он преображался в различные вариации кальмара или спрута и использовал реактивное движение. Но и в этих случаях неизменными оставались человеческая голова и четыре рога. Пожирание останков демонов явно шло ему на пользу, тело его еще больше округлилось, волосы и лицо стали лосниться, а рога обрели золотой блеск.
Лет через сто я спросил своего начальника, не пора ли вербовать иного агента, ведь Митропа приносит практическую пользу, его карма должна улучшаться, и вскоре он может переродиться человеком. Ответ ламы был отрицательным, нет, такого не произойдет, Митропа отнюдь не раскаялся, он не избавился от страсти погубившей его – ведь в останках демонов его привлекает именно содержащийся там алкоголь, да и предательство своих сородичей не улучшает карму. Причем, такое развитие событий было известно моему начальнику заранее, мне же был дан совет не доверять Митропе, и работать с ним дальше, зная, что для победы истинного можно пользоваться обманом. Признаться, я был озадачен всем этим, я привык к открытой и честной борьбе, а подобные подходы мне были в диковинку, и не по душе. Стал немного сочувствовать Митропе и подкармливать его деликатесными продуктами – звал попугать провинившихся монахов, выть у них по ночам, ронять на них предметы.
Упреждающие удары по скоплениям демонов были для меня самым значимым и увлекательным участком работы, но отнюдь не единственным. Поутихнув вблизи монастыря, демоны совсем распоясались в окрестностях, за пределами моей досягаемости. Приходилось защищать от них жителей соседних деревень. Они отнимали у людей жизненную силу, всячески мешали крестьянам, хулиганили, портили скот, насылали на посевы град или засуху. Крестьяне обращались в монастырь за помощью. Будучи людьми темными и невежественными, они не имели никакого представления об астрале, как среде обитания демонов. Поэтому для наглядности и убедительности, а значит и спокойствия крестьян, нам приходилось осуществлять действия против злых духов в физическом пространстве. Делалось это так.
Лама Нангпопа, несколько монахов полицейских, я и десяток других чау–чау выдвигались в очередную деревню. Монахи ставили в центре деревни сплетенную из прутьев и увешанную разноцветными нитями клеть, на время скрывались в ближайших домах. Лама сажал в клетку ягненка с перебитыми передними лапами и тоже прятался рядом за специально установленной ширмой. Я и другие чау, находясь на разных концах деревни, брали всех местных демонов в кольцо. По сигналу ламы мы, высунув черные языки, бегали по деревне кругами, постепенно сжимая кольцо. Демоны оттеснялись к центру, замечали жалобно блеющего ягненка, и сами залезали в клеть. Тут лама выходил из засады, закрывал дверку клетки, несколько раз обходил вокруг нее, произнося заклинания. Монахи обкладывали клеть дровами и поджигали. Демоны сгорали. Вместе с ягненком. Благодарные крестьяне жертвовали монастырю продукты и деньги.
Через некоторое время в деревню стекались другие демоны. И вновь начинали пакостить. Когда их концентрация достигала критического уровня, а это определял лама Нангпопа, процедуру приходилось повторять. Благодарные крестьяне вновь дарили нам еду и деньги. Мне такой метод казался чрезмерно длительным и требующим излишних усилий, и я предложил своему начальнику проводить действия в астрале: пусть Митропа собирает демонов в центре деревни, а я буду их громить – это и быстрее будет, и демонов можно будет больше порвать, или – еще лучше – дайте мне полную свободу передвижения и я уничтожу всех их. Но мудрый лама не согласился со мной. Он сказал, что всех демонов уничтожать вовсе не следует, иначе можно остаться без работы, что смысл совсем не в количестве порванных демонов, а в мере убедительности процедуры бития злых духов для крестьян, в степени их успокоения от процедуры, и самое главное в мере их благодарности.
– Иными словами, если ты, Жирлунг, просто по своему обыкновению, поспишь в центре деревни, крестьяне не будут довольны и не дадут нам денег и продуктов, а если демонов вдруг не станет, то и мы с тобой не нужны будем. – С такими словами ламы нельзя было не согласиться, но все же в голове у меня вертелась мысль типа: “Так–то оно так, но что–то не так. Как–то неправильно”.
Наставник лама Данашила, которому я при случае высказал свои сомнения, тоже сказал о ненужности уничтожения всех демонов, но с другой позиции – существует установленный не нами баланс люди – демоны и нарушать его мы не можем.
– Что же касается полной свободы передвижения в астрале, то ты не получаешь ее ради твоего же блага. Это вблизи монастыря демоны тебе по зубам. Вдали водятся совсем иные, против которых ты устоять пока не сможешь.
Вскоре мне выпал случай убедиться в этом. Наш монастырь должен был переслать в столицу Тибета, самому Далай–ламе крупное денежное пожертвование и взамен получить освященные им реликвии. Сопровождать караван к нам из Лхасы прислали большую группу воинов. Рослые, хорошо вооруженные, на могучих верблюдах, обученные владеть самыми разными видами единоборств, они были грозной военной силой. Но наш настоятель отправил вместе с ними и несколько монастырских полицейских и ламу Нангпопу, а тот взял с собой меня. Лама объяснил мне, мы дополняем воинов, являемся их астральным эскортом.
По прошествию двух недель пути мы подошли к снежному перевалу, у подножья которого остановились на ночлег. Все было как всегда, выставили посты, приготовили ужин, устроились на ночь. Устроив свое тело вблизи палатки лам, я прочесал окрестный астрал и не найдя опасностей, стал потихоньку кружить над лагерем. Вскоре, несмотря на нормальный походный ужин, я ощутил сильный голод, мои кишки прямо–таки ссыхались. “Работаешь, охраняешь, себя не жалея”, – подумал я, – “а тебе пожрать нормально не дают, и так всегда, я стараюсь, стараюсь, а до меня никому дела нет”. Постепенно чувство обиды становилось все более сильным. “Надо пойти и съесть общие припасы, а может, вообще, утащить мешок денег, купить мяса и раз в жизни наесться досыта. На кой мне все это – голодному жратву охранять”.
Охватившие меня чувства и мысли были новыми, незнакомыми и сильными. Они захватили меня, я даже по сторонам смотреть забыл. “А не загрызть ли мне кого–нибудь из каравана?” – мелькнуло в голове. Тут я понял, стоп, это не мои мысли, я так думать не могу. И услышал ламу Нангпопу:
– Правильно, Жирлунг. Посмотри вокруг. – Я посмотрел. Увидел что–то огромное, какого–то надутого уродливого слона с признаками дракона. Он схватил хоботом мою серебряную нить и себе на рога наматывает. Теперь я понимаю: это – враг, демон. Это он мне дурные мысли слал, а теперь мою нить сожрать хочет. Во мне вспыхивает гнев, нить раскаляется и разрезает рога и хобот демона в нескольких местах. Я открываю пасть: сейчас рыкну и черный язык ему в устрашенье покажу, но он тоже открывает рот и проглатывает меня. Внутри его темно, мерзко и шумно – я почти глохну от стука его сердца. Кто другой тут, наверное, испугался бы, но не я. Я пробираюсь на стук и прокусываю сердце. Оно лопается, все тело обмякает, меня сжимает со всех сторон, я захлебываюсь в тошнотворной крови демона и теряю ориентировку. Выручает зов ламы Нангпопы: “Жирлунг, грызи прямо, потом, налево, там выход”. Благодаря подсказке, с большим трудом я прогрызаюсь наружу.
Но, оказалось, это не все. Над лагерем толпа мерзких демонов, а вся охрана мирно спит. Твари лезут к нашему грузу, и я один против них, ни монахов–полицейских, ни ламы–начальника не наблюдается. Сил у меня почти не осталось, но я вгрызаюсь в шею самому крупному врагу. Но оказалась, это не шея, это хвост, демон начинает крутить им, как пропеллером. Я отцепляюсь, снова за горло, все равно загрызу, демон открывает в шее отверстие, я попадаю внутрь, на этот раз сразу в кишечник. Хорошо, что это астрал, а то бы задохнулся от зловония. Снова выручает подсказка ламы Нангпопы: “Пощекочи хвостом выход”. Я делаю это, меня выстреливает наружу. На этот раз я окружен мелкими уродцами с хвостами и с топорами. В каждом хвосте по топору. Я рычу на них, а они не боятся. И топорами в мой третий глаз попасть норовят. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы не лама Нангпопа. Его не было рядом, но вдруг его стало много, именно так, он не стал большим, его стало много. И его голос заполнил пространство:
– Я, лама Нангпопа Львиноподобный Джосай Юнгдрунг Гьялцен, – до сих пор не знаю, были ли последние слова фразы продолжением имени ламы или заклинанием против демонов, – пришел, чтобы съесть мясо и выпить кровь у всех вас, демонов. – И лама прыгает на демонов, на всех, и сразу. Все, разгром и победа.
Я выхожу из астрала, ощущаю прилив сил и сытость. Поджав хвост и высунув язык, подхожу к великому победителю демонов, своему начальнику ламе Нангпопа. Смиренно прошу его дать мне хоть частицу его умения побеждать.
– У тебя могучие зубы, Жирлунг. Но этого мало, нужны знания и вера, недоступные тебе в должной мере. – Эти слова ламы я понял и принял, но окончание фразы: – и, кроме того, победа требует тщательной подготовки операции, так же как и хороший обед хорошего повара, – было мне не понятно.
Произошедшее подтвердило слова Наставника о том, что короткая нить нужна для моего же блага. Я осознал, гулять без поводка по астралу мне не светит, надо знать и ценить свое место. На луну я выть стал реже, желание пуститься в дальний полет ослабло, ведь и рядом с монастырем было не так плохо.
Монастырь активно занимался добычей золота и драгоценных камней. Причем, не примитивным копательством, а поиском посредством ясновидения с маятником. Ученые ламы носили маятник по местам предполагаемого наличия драгоценностей, по частоте его колебаний определяли, где производить раскопки. Я иногда участвовал в таких экспедициях и знал, что ламы часто ошибались.
Знал об этом и Митропа. И предложил через меня ламе Нангпопе свою помощь. По его словам, находить золото для него было легче легкого. В обмен он попросил возможность бывать в монастыре и общаться с ламами. Я думал, Нангпопа обрадуется такому предложению, но тот почему–то рассердился:
– Передай нечестивцу, что не в его положении ставить условия. Никто из лам не опустится до контакта с ним. Даже помощь от него мы можем принять только через тебя, Жирлунг.
Митропа было расстроился, но через несколько дней изложил мне план своего участия в поисках золота. Я должен был договориться, чтобы маятник оставили поблизости от монастырского хранилища и, будучи там, выйти в астрал и позвать Митропу. Я насторожился:
– Уж не думаешь ли ты, демон, что тебе удастся…
– Нет, – ответил Митропа, не дав мне договорить. – Я, зная о твоей хватке Жирлунг, и мечтать не могу ни о чем нехорошем.
Это действительно было так, шансов напакостить у него не было, и я согласился. Маятник раньше не приносили в хранилище, и теперь все были удивлены. Находясь рядом с золотыми вещами, он молчал. Но стоило мне уснуть, захрапеть и выйти в астрал маятник зашкаливало. Только тогда он обнаруживал золото, видное всем невооруженным глазом. Ученые ламы во главе с Данашилой стали изучать вопрос. Объяснение они нашли в том, что частота колебаний звука от моего храпа совпадает с частотой вибраций золота и драгоценных камней, иными словами, мой храп делает маятник более чувствительным. Причем, условием оказался сон обязательно на сытый желудок. Если же я пробовал изобразить храп в состоянии бодрствования, то частоты вибраций не совпадали. При всех сложностях использования моего вновь открывшегося дара, меня стали брать в экспедиции за драгоценностями. В районе предполагаемого наличия золота меня хорошенько кормили и укладывали на носилки с маятником. Я с удовольствием засыпал, а двое монахов бережно таскали носилки до тех пор, пока маятник не подавал сигнал. Тогда меня будили, и все мы дружно начинали копать. Монахи кирками и лопатами, я – лапами. Ясновидение подводило меня крайне редко. Почти всегда мы возвращались с тяжелой добычей.
Но это было только внешне. На самом деле, место, где надо искать золото мне указывал Митропа. Он же раскачивал маятник в нужном месте. Это у него был настоящий дар искать золото, никакой маятник ему не требовался. Участвуя в этом спектакле, я не видел в нем обмана. Контактировать непосредственно с демоном ламы не захотели. Только через меня. Я, с его помощью, находил нужное ламам золото. И то, что при всем этом я мог хорошо наесться и выспаться, не было предосудительным. Когда суть спектакля открылась, нешуточное возмущение Нангпопы показалось мне странным. Впервые за многие столетия, меня ругали и даже побили. Неизвестно чем бы это для меня кончилось, если бы не Данашила. Он заступился, сказал, что демон попросту подставил меня, самого бесхитростного пса. Принимая во внимание мою долгую верную службу и сегодняшнюю полезность, меня простили. Я попытался, что называется, предъявить четырехрогому. Но он ответил, что он своей вины ни в чем не видит, что он честно помогал ламам искать золото, а мне устроил приятное времяпровождение.
В итоге Митропа добился своего, золото перебороло брезгливость лам, они стали принимать его помощь непосредственно и обещали ему улучшение кармы. Но я чувствовал: демон отдает драгоценности, скрипя сердцем, имей он возможность использовать золото сам, он бы наплевал на карму и копил бы его.
В монастыре жили и другие собаки. Огромные тибетские терьеры, чау–чау, простые дворняги. Некоторые из них приблудились неизвестно откуда и подкармливались монахами из сострадания. Но большая часть собак была при деле. Они пасли монастырских коров, яков и баранов, несли охранную службу вокруг монастыря и внутри его, выступали в роли проводников и спасателей в горах, а бывало, использовались как ездовые собаки. Среди собак находились и лодыри, норовившие вздремнуть на посту, и воришки, старавшиеся стащить лишнюю порцию еды. Но таких было мало, большинство псов добросовестно тянули службу. Чау–чау выделялись среди прочих своим умом и ответственностью. Они образовывали особую группу. Многие из них имели собственные клички, в то время как собаки других пород были просто собаками без имени. Чау–чау поручали самые сложные участки работы. За чистотой их породы следили, для обновления крови совершали обмены с другими монастырями.
Жирлунг, прошедший все ступени собачьей карьеры, выделялся из всех своим статусом. Его авторитет был непререкаемым среди других псов, его усердие и умения снискали ему уважение и среди монахов. В число его обязанностей включили и улучшение монастырской популяции чау–чау. В этих же целях к нему привозили и молодых сучек из других мест. Жирлунг добросовестно старался и на этом поприще. Это был первый приличный секс в его сансаре, совсем не то, что в волчий или пастушеский период. Тогда это делать его заставлял инстинкт, удовольствия не было, лишь разрядка. Теперь же он мог выбирать сучек, если они ему не нравились, он мог отказаться, сказав, что щенки от этой собаки будут плохие, потребовать другую. Трахаться можно было не спеша, с чувством. Тем более что к его радости здесь требовался обычный, а не тантрический секс, секс с нормальной эякуляцией.
Большинство людей и животных в промежутках между рождениями в сансаре по нескольку столетий проводят в астральном мире, готовясь к новому перерождению. Но не все. Некоторые, особо нужные, практически сразу после смерти вновь перерождаются. Так происходит с видными ламами. Так стало происходить и с Жирлунгом. Его реинкарнации стали специально отслеживать. Некоторое время спустя после его очередной кончины брали на заметку всех щенков чау народившихся в близлежащей местности. Первичный отсев производили по астрологическим показаниям. Всех, чьи даты рождения были благоприятны для реинкарнации, свозили в монастырь и по очереди подвергали экзамену. На выбор им предлагалось несколько ошейников, среди которых был и ошейник Жирлунга. Щенки выбирали те, что поновее и покрасивее, Жирлунг же всегда безошибочно брал старый, потертый, но свой, со своим запахом.
Обнаружив Жирика в очередном теле, ему первым делом открывали третий глаз, потом, на несколько дней, погружали в гипноз и прокручивали короткий фильм о прошлых жизнях. И в нем начинали просыпаться приобретенные в прошлых жизнях знания и навыки. Несколько месяцев интенсивных занятий и откорма и Жирлунг приступал к службе.
За свою монастырскую сансару Жирлунг часто встречался с магией. Эта практическая часть буддизма, в его глазах, вне сомнения была нужной и полезной, и пес, как мог, осваивал ее. Но нередко ему приходилось быть слушателем бесед на религиозные темы ученых лам. Благодаря телепатии некоторые постулаты веры были ему доступны. Если хорошо охранять, почитать старших, участвовать в отправлении религиозных ритуалов, то когда–нибудь наступит что–то очень хорошее, называемое Просветлением. Что это такое ему было непонятно, но если ламы говорят, что к этому надо стремиться то, значит, так оно и есть. Однажды Жирлунг заговорил с Наставником на эту тему. Первая благородная истина – вся жизнь есть страдание – была близка и понятна.
– Ты страдаешь от голода, – Наставник пояснил это на примере.
– Да, такое часто бывает, – смиренно и почтительно ответил Жирлунг.
Наставник развил мысль:
– Но, чаще ты страдаешь не столько от голода, сколько от невозможности съесть больше необходимого для жизнедеятельности, от невозможности набить брюхо до отвала. – Жирлунг молча выразил свое понимание и согласие и Наставник продолжил.
– В этом случае тебе надо избавиться от желания есть, для чего существует много медиативных практик, и тем самым избежать страданий от голода.
В голове Жирлунга мелькнула тень сомнения, и он робко спросил:
– Наставник, а нельзя во избежание страданий просто накормить досыта.
Ответ был многословным и непонятным Жирлунгу. Но он сделал вид, что понял. На том освоение им теории буддизма закончилось. Мечта каждой собаки – наесться так, чтобы еда больше в глотку не лезла – осталась неповрежденной Учением. Но Жирлунг спрятал эту мечту глубоко в себе, принял принцип никогда не просить дополнительной порции еды и даже не показывать, скрывать свою радость, если она вдруг появляется.
Внешняя часть веры – буддийские ритуалы воспринимались Жирлунгом по принципу “надо – так надо”. Ничего плохого, кроме резких запахов в посещении храма для него не было, а поскольку он делал это в наморднике из нейтрализующих запах листьев, было даже немного интересно. Богослужения воспринимались им как сеансы хорового пения, коллективного вдыхания благовоний и просмотра зрительных спецэффектов, он верил в их способность принести что–то хорошее. Большее его пониманию было недоступно и не предназначено. Впрочем, также как и пониманию простых монахов.
Живое существо всегда хочет лучшей участи и надеется на нее. В давние времена, будучи волком, Жирлунг думая об этом, выл на луну, в свой монастырский период он ходил в храм. Богослужения были для большинства молящихся приятным и пассивным времяпровождением, на них они могли отдохнуть и расслабиться. Но не для Жирлунга. Как истинный службист он всегда радовался, если удавалось заменить такой отдых напряженной охранной работой в астрале.
За свой монастырский период Жирлунг сильно изменился. Буддизм отрицал агрессию, и свирепость нрава уступила место спокойствию уверенного в себе сильного животного. Волчья тяга к свободе и неистовость еще больше притупилась размеренной, спокойной и почти во всем предсказуемой монастырской жизнью. Поддерживать боевые навыки и вволю порезвиться удавалось главным образом во время астральных прогулок. Он как бы раздвоился – флегматичный, склонный к медитации, а значит, внешне даже ленивый пес с высоким чувством долга – он становился совсем иным, выходя в астрал. Здесь проходила вторая, скрытая от большинства часть его жизни, он становился быстрым и проворным, задиристым и готовым не только по службе, но и из собственного стремления к удовольствию поохотиться за демонами. Телепатическое общение с людьми и астральные прогулки также оставили в нем свой след. Внешний мир не ограничивался для Жирлунга монастырем и окрестностями. У него начала появляться способность к размышлениям на отвлеченные темы, он понимал, зачем нужны деньги. Охрана стала для него вполне осмысленным, не инстинктивным занятием, он стал способен не просто лаять и не пускать, а предвидеть и упреждать события. Он очеловечился, в той мере насколько это возможно для собаки.
Высокогорный климат местности, преимущественно вегетарианское питание, уважение и любовь монахов наложили отпечаток на его внешность. От перерождения к перерождению она менялась. Жирлунг становился меньше. Но при этом приобретал важный и самодовольный, даже надменный вид. Постепенно его шерсть приобрела голубой окрас. Однажды он даже был удостоен похвалы Далай–ламы. Его заслуги перед монастырем и верой были столь велики, что кто знает, возможно, вскоре он смог бы Реинкарнироваться уже человеком, а то и вовсе достичь собачьего Просветления и завершить круг своих перерождений. Помешали китайские коммунисты.
Они пришли в огромном количестве. Голодные и оборванные они, тем не менее, были вооружены лучше тибетцев. Быстро сломив сопротивление правительственных войск, они захватили страну. Начались массовые убийства монахов и лам. Монастыри были разграблены. В том числе и монастырь, где жил и работал Жирлунг.
Я был застрелен на боевом посту, возле хранилища священных реликвий. Я и мои коллеги дорого продали свои жизни. Втроем мы завалили семерых китайцев, четверо из них были на моем счету. Но винтовки оказались сильнее наших клыков. Я был продырявлен в нескольких местах пулями. Потом мне вспороли брюхо и содрали шкуру. Я покинул тело. Находясь вблизи его на кончике серебряной нити, я стал свидетелем ужина победителей. Это был странный для меня ужин – ел не я, ели меня. Я наблюдал, как китайцы переворачивали над костром насаженное на металлический прут мое тело. Наверное, прожариваясь, оно издавало вкусный запах. Наверное, этот запах, а может и просто нетерпеливость, заставили китайцев сожрать его полусырым – когда они разрывали тело на куски, было видно – оно не готово.
Съели не только меня и моих товарищей по охране святилища. Съели всех собак. Всех собак во всем Тибете. Китайские коммунисты объявили что собаки – существа бесполезные, попросту говоря, дармоеды. Для выполнения всех собачьих функций им вполне хватало людей. Хватало даже с избытком, поскольку еды на всех людей было мало. А раз так, собак следует не кормить, а наоборот, съесть, что и было сделано. В результате в Тибете перестали рождаться щенки. Реинкарнироваться мне было не в кого.
Некоторое время я бесцельно слонялся по нижнему астралу. Я вяло реагировал на демонов, привычно разбегавшихся при моем появлении. Привычка – вторая натура. Я рассеивал их, но смысла в том не было. Охранять было некого и нечего. Как мог, мстил китайцам. Привлекал к этому делу демонов. Для них также наступили не лучшие времена. Вера в богов и сверхъестественное ушла на второй план, чудес происходит мало, в астрал трезвым почти никто не ходит, пьяные и вовсе перевелись. Вроде как демоны и не нужны никому и никто их не боится, а раз так, то и еды почти нет, и от голода первичные демоны распадаются быстро. Раньше их поголовье благодаря пьянству пополнялось, теперь же совсем мало их стало. Поэтому выжившие, и первичные, и вторичные, очень охотно, не ради идеи, а от голода, вместе со мной атаковали китайцев. Особенно помогал мне Митропа. Он не злорадствовал над моей бедой, но престал воспринимать меня как к главного, относился ко мне с сочувствием, как к товарищу. Впрочем, и ему впору было посочувствовать – его мечта вселиться в приличное человеческое тело была, как никогда, далека от осуществления.
Вместе мы безрезультатно пробовали захватить несколько тел китайских солдат и с помощью этого устроить стрельбу своих по своим. Пытались вытащить души китайцев в астрал, где мы могли бы сразиться на равных. Тоже не удавалось – они, несмотря на свою крайнюю невежественность, были испорчены материализмом, и выйти в астрал просто не могли. Оставалось только, стараясь их напугать, выть по ночам, ронять предметы, делать другие подобные несерьезные, на мой взгляд, вещи. Но и это было без толку. Китайцы больше демонов боялись своей коммунистической партии, под страхом наказания запрещавшую им верить в потусторонние силы.
По истечении какого–то времени я попал в мир Просветления. Никогда раньше я здесь не был, мне лишь рассказывали о нем. Все было очень непривычно. Деревья без больных веток и сухих листьев, и листья зеленее обычного. Ни одного камня неправильной формы, все обкатаны под яйца и различаются лишь размерами и цветом, все цветы цветут, нет ни нераспустившихся бутонов, ни сухих лепестков. Все краски ярче и насыщеннее, играет умиротворяющая музыка, все пропитано ароматами трав и неизвестных мне благовоний, что, наверное, очень должно нравиться людям, но только не мне. Кругом сплошное совершенство. “Даже погадить некуда”, – почему подумалось мне. Вокруг никого, но я слышу неживой, металлический голос:
– А здесь и не гадят, все здешние обитатели обходятся без этого.
– ???, – на мой взгляд, такое было невозможно.
– А не гадят. Потому что не едят, – прозвучало в голове.
– ???, – я уже засомневался, что здесь все так хорошо. Ниоткуда передо мной возникает мой Наставник, лама Данашила. Его голос привычно спокоен и доброжелателен:
– Ты можешь есть, чего захочешь, и сколько влезет. А можешь и не есть – тебе это здесь не нужно. Решай сам. Я приду к тебе позже.
Я выбрал первый вариант. Стал есть все сразу и помногу. Еды было немеренно, все чего бы я ни пожелал, появлялось передо мной большими кучами. Все было очень вкусное и сытное. Я многое съел, многое надкусал, есть прекратил от усталости. Гадить действительно не пришлось, еда оказались виртуальной, понос прохватил меня гораздо позже, через несколько лет, когда я реинкарнировался в щенка.
Отдохнув после еды, я заметил еще одну странность: как–то одновременно и людей много, и нет никого конкретного, все какие–то непривычные, непонятные. Будто бы пустотой накачанные. И тут снова Наставник:
– Ты верно заметил, Жирлунг. Здесь только те, кто смог достичь Пустоты в своем сознании. Или Просветления, что то же самое. – Я обрадовался встречи с Наставником, запрыгал вокруг него. Он погладил меня, угостил виртуальной шкуркой. И хотя у меня были сомнения, хочу ли я стать пустым, набравшись смелости, я спросил, не накопил ли я достаточное количество религиозных заслуг и нельзя ли, пользуясь случаем, прекратить мою земную сансару.
–Да, – ответил мне Наставник, – ты заслужил избавление от земных мучений. Но твои способности и таланты так велики, что тебя некем пока заменить. Тебе предстоит выполнить очень важную миссию. Надо отправляться назад. Ступай, обрети себе тело, позже мы найдем тебя.
Перечить ему я не мог, да и не хотел. Отправился искать подходящее тело. Я долго плутал по свету пока не реинкарнировался в российского щенка чау по имени Жирик.
Неделю после просмотра фильма о моих прошлых жизнях Наставник не появлялся. Мало кому открывается его прожитая сансара, но если такое происходит, все начинает выглядеть по–другому. Мир здорово раздвигается, вчерашние мысли и желания становятся мелкими, себя сегодняшнего начинаешь чувствовать почти тараканом. Наставник дал мне время привыкнуть, и лишь заметив, что я справляюсь, посетил меня. Он посыпал меня каким–то непахучим порошком, произнес заклинание и сообщил:
– Сейчас в тебе вновь открылись силы, обретенные в Тибете. Именно они помогли тебе воспринять знания, бывшие бы для других непосильным грузом. Ты уже не таракан, ты снова Жирлунг. – Я физически ощутил, впереди много трудной, но очень важной работы. И она не пугала меня, я был готов.
Наставник поставил следующую задачу. Теперь я должен был разобраться в политической жизни страны, помедитировать на эту тему и изложить свои мысли в форме устного рассказа, реферата.
– А что такое политическая жизнь? – Спросил я его. – Политика это то, во что верят люди этой страны, как и посредством чего, ими управляют. – Был ответ.
Я начал готовить реферат. Лежа под березой и медитируя на политическое положение в СССР, смотря телевизор в зале, я чувствовал, именно эта политика скоро выдернет меня из моего деревенского дома. Было тоскливо, но мысль ослушаться махатм не возникла. Через пару недель я озвучивал реферат.
На дворе 1989 год. Мы живем в стране под названием Советский Союз, в самой большой в мире, но при том в бестолковой стране. Управляет страной партия коммунистов. Страна столкнулась с большим количеством трудностей: не хватает еды, одежды и всего другого. Партия понимает: необходимы реформы. И одновременно боится их проводить. Отсюда родилась перестройка. Она идет уже несколько лет. Суть ее в том, чтобы улучшить все, ничего не меняя. Для этого используется гласность. Гласность это когда можно говорить все, что укрепляет социализм. Социализм здесь похож на высоко подвешенную большую шкурку. Есть партия и руководство, они держат шкурку (социализм) за веревочку. Вроде и хорошо, что социализм (шкурка) есть, но она высоко, и жрать нечего, хоть запрыгайся. Партия использует гласность для поддержки социализма. Гласность применяют в телевизоре, в газетах и на сборищах (съездах депутатов). Некоторые из депутатов (таких называют демократами) злоупотребляют гласностью и говорят вещи, которые не на пользу социализму. Часть демократов надеется уронить социализм и захватить шкурку. У них главный Ельцин. Он большой и сильный. Другие демократы хотят отодвинуть партию и держать шкурку за веревочку всем миром. Думают так, похоже, искренне. Глупые, шкурка тогда упадет. И на всех ее не хватит, и им не достанется. Кто–то самый шустрый утащит. У нас в деревне никто за свою шкурку другому подержаться не даст. Но все равно, усилиями демократов социализм раскачался. Шкурка вот–вот упадет.
Что такое социализм. Суть его, если по–простому, по–собачьи в следующем. Во–первых – справедливость. Она в том, что все должны работать. Работать не как кому вздумается, не где захочется, а там где скажут, и работать всем одинаково хорошо. При этом работать не на конкретного хозяина, а на государство. По–собачьи это значит всем сидеть на одинаковых цепях и охранять. Во–вторых – равенство. То есть, делят всем поровну, всем по чуть–чуть. В третьих, люди делятся на тех, кто делит всем поровну (к ним примыкают люди, которые еще не делят, но очень хотят делить) и тех, кто ни к чему особо не стремится, получает свою равную долю и делает вид, что работает. Недостатком социализма считалось то, что делители (некоторые) делили неправильно. Перестройка и должна была этих делителей (некоторых) перевоспитать, научить делить по–честному. При этом злые языки из демократов кричали, что партия поделить правильно в принципе не может. Мол, тот, кто делит – себя не обделит. Но истинные партийцы им отвечали: нет, социализм хороший, вот исправим отдельные недостатки, и все будет отлично. Еще немного, еще чуть–чуть. Как я понял, такая ситуация при социализме существует постоянно и лозунг “светлое завтра вместо сытого сегодня” составляет четвертую составляющую социализма.
Партийные начальники по–разному понимали перестройку. Одни считали источником всех бед социализма неправильность его построения и хотели вернуться к учению первого Вождя в исходном виде. Публика преимущественно твердоупертая и недалекая. Но были среди них и умные люди с очень ограниченным кругозором. Слаще морковки они ничего не пробовали, но обмусоливать ее умели очень изысканно. Ничего конкретного кроме предложений в очередной раз навести порядок, в их высказываниях заметно не было, говорили они в основном о возрождении ритуалов и опасности показать народу что–то отличное от морковки. Другие, хотели бы чего–нибудь реально изменить, но та же самая морковочная беда мешала им, и они вновь пытались по–новому причесть труды первого Вождя и найти там полезности.
Теперь о внешней стороне. Социализм требует исполнения многочисленных ритуалов. Некоторые совсем неплохи – хороших работников начальники хвалили, вывешивали их фотографии на доску рядом с портретом Большого Вождя. Всех работников два раза в год выводили гулять большой толпой с портретами Большого и сегодняшних вождей. Гуляли они под музыку, хорошо и душевно. Но другие ритуалы были мало понятны и занудны – изучение и пересказ произведений вождей, нудные собрания на которых вожди и вождики проводили с народом воспитательную работу – учили народ поступать так, как не поступают сами.
Я заметил, коммунистические вожди отчасти знакомы с тайными тибетскими знаниями и активно применяют их для укрепления собственной власти. Так, сознание человека во многом определяются составом тела или тем, что человек ест. Определяя рацион еды можно воздействовать в нужную сторону на его сознание. Коммунисты очень действенно использовали эту возможность, регулируя производство продуктов. Например, колбаса. Регулярное употребление колбасы, как и других мясопродуктов, увеличивает степень довольства жизнью, усиливает чувство собственного достоинства. В Тибете это известно много столетий и для большего религиозного рвения питание простолюдина там ограничено ячменной кашей. Коммунистам же понимание того, что человек, который регулярно ест колбасу, становится менее управляемым властью и его сложнее заставить, маршируя строем, горячо одобрять политику партии пришло недавно. Еще несколько десятилетий назад они старались увеличить производство мясопродуктов. И только в последние годы колбасы стали производить ровно столько, сколько необходимо, для того чтобы люди не забыли, что это такое. В столовых регулярно проводились рыбные дни, ширился выпуск котлет и сосисок из свеклы и моркови. Колбасу же в желаемом количестве давали возможность есть только особо проверенным и надежным работникам. Партия также объявила борьбу употреблению идеологически вредных, западных продуктов.
Единство партии и народа укреплялось и другими древними средствами. Коммунисты использовали произнесение мантр – народ и партия едины, слава КПСС, высшая цель партии – благо народа – так же как и тибетские молитвы, эти высказывание звучали везде и всюду, никто не задумывался об их смысле, но они все же вдалбливались в голову. Видел я и зачатки учения о реинкарнации – дело Ленина живет и побеждает, партия – верный продолжатель дела Ленина, Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить.
Кое в чем коммунисты даже превзошли лам. Ламы загоняли народ в монастыри и заставляли молиться. Коммунисты загоняли в лагеря и заставляли работать. А после работы молиться. Но они при этом часто перегибали палку – многие погибали.
Наставник остался доволен моей работой.
– Теперь, Жирлунг, ты готов к выполнению главной миссии твоей сансары. Я расскажу тебе о ней. – Голос Наставника сделался трагичным:
– Ты знаешь, нашу страну захватили китайцы. Но тебе неведомо, как она стонет под их гнетом. Истинная вера в опасности. Китайские вариации буддизма вкупе с коммунистическим бредом довлеют над нашей древней религией. Глава государства и церкви вынужден был покинуть страну. Следом за Далай–ламой из Тибета в Индию бежали сотни тысяч человек, более миллиона погибло. Разрушены тысячи древних монастырей. Ты знаешь, тебя съели китайские солдаты. И не только тебя. Вечно голодные, они съели почти всех священных чау–чау, как впрочем, и других собак. Они руководствуются правилом “ Собака не работает, а значит, и не имеет права на жизнь. Однако собаки еще могут сослужить нам службу. Став продуктом питания”. Приготовься, я покажу тебе сегодняшний Тибет.
Изменения я заметил еще в полете – ранее переполненное демонами астральное пространство Тибета оказалось почти пустым. Демонов было мало, и выглядели они по–иному – они хотя и могли вызывать страх, но стали блеклыми, невыразительными, все больше похожими на огромные мыльные пузыри.
– Не удивляйся, – сказал мне Данашила, – они стали такими под влиянием коммунистической идеологии.
Я посмотрел вниз. Пейзаж был знакомым. Горные долины, бурные реки, снежные пики и безлесные склоны гор. Но появилось и много нового. Железная дорога, автомобили с яркими фарами, новые мосты, электрический свет в поселках и разрушенные, безлюдные монастыри. Я почти не узнал Лхасу. Она встретила нас пестрыми огнями, светящимися иероглифами, большими домами, на фоне которых Потала, дворец Далай–ламы уже не казался таким огромным. Снизившись на высоту птичьего полета, я заметил всюду большое количество китайцев. Их было явно больше тибетцев. Не было слышно молитвенных труб и барабанов, преобладающими были резкие звуки китайской речи. Изменились запахи – жители сегодняшней Лхасы явно стали чаще мыться. Собак на улицах не было совсем. Зато было очень много торговцев, торговавших всюду и всем.
На площади перед Поталой, дворцом Большого Хозяина как я его раньше называл, где я привык видеть совершающих коленопреклонение паломников, стояло несколько больших автомобилей. Было много вооруженных китайских солдат. Мне сильно захотелось загрызть кого–нибудь из них. “Нет, Жирлунг, – одернул меня Данашила, – мы пойдем другим путем”. На площади было установлено много того, что в России назвали бы малыми архитектурными формами – грубо сделанных желто–зеленых драконов и черно–белых, пятнистых медведей. Они оказались урнами для мусора и были заполнены обертками от “сникерсов”, окурками и пивными бутылками. Мусор в некоторых урнах был подожжен, пасти драконов дымили. Выглядело это по–своему мистично, только мистика была своеобразная, с коммунистическим душком.
Пользуясь своей невидимостью, мы проникли внутрь дворца. Я увидел лестницу, по которой когда–то шел к Большому Хозяину. Покрывавший ее ковер был вытерт и затоптан. Я ступил на эту лестницу. Спутников на этот раз оказалось мало, и я быстро поднялся в покои Далай–ламы. Не было ни трона, ни его хозяина, ни его слуг. Но дароносицы, превратившиеся в грязные, полуразрушенные чаши стояли на месте. Паломники украдкой клали туда мелкие монеты, лоскутки ткани, разноцветные камешки. Видимо, это было запрещено, но китайские охранники делали вид, что не замечают. Я понял, они позволяют это с тем, чтобы потом своровать не им предназначенные дары.
Возвращались в Россию молча. Было грустно. Тибет и Лхаса стали другими. Я не уверен, что хуже. Конечно, все, что китайцы сделали с тибетской верой и собаками, было плохо. Но, пожив в России, я привык к электричеству и автомобилям, к запаху чистого человеческого тела. Эти вещи я оценивал положительно. Суммарная оценка не складывалась. От мыслей об этом меня отвлек Данашила:
– Китайские коммунисты погубили Тибет. Мы должны возродить его. – Все мои сомнения сразу ушли, все стало просто и понятно.
– Но, мы не можем совладать с грубой силой, потому что не вправе напрямую применить всю мощь нашего знания, – продолжал он. – Далай–лама, со своей политикой ненасильственного сопротивления, по сути, бездействует. Неэффективны и протесты международных организаций. Мы, истинные патриоты веры, нашли приют и поддержку в Шамбале.
Я практически ничего не знал о Шамбале, в памяти было только само название. Наставник счел необходимым рассказать мне о ней. Шамбала есть небольшая по площади страна, надежно упрятанная от посторонних в гималайских горах. Ее обитатели нашли для себя очень уютное место – в отличие от остального Тибета здесь круглый год тепло, бьют гейзеры, плодородная почва и очень красиво. Большинство ее жителей прекратили свою земную сансару, достигли Просветления, стали бодхисатвами. Они не имеют физического тела, существуют в астральной форме, но могут и материализоваться, обретая облик благородных старцев. Старцы называют себя адептами Белого братства или махатмами. Заняты они продвижением идей прогресса (света, буддизма) по всему миру посредством магических действий. Они посылают сигналы, знаки или даже развернутые послания правителям разных стран о том, как им следует поступать, влияя этим на историческое развитие. Если правители прислушиваются – все для них и для истории складывается удачно. И наоборот.
Шамбала занята тем, что пытается влиять на ситуацию на планете оказывая воздействие на мировых лидеров потоками своей энергии, иногда старцы прибегают и к облучению больших групп. Телепатически старцы отслеживают ситуацию во всех странах, рассылают туда свои импульсы. Совет Шамбалы определяет ключевые страны и усиленные группы адептов концентрируют на них свои излучения. Целевые установки – приоритет духовного прогресса над материальным, созидательная деятельность по преобразованию внешнего мира вторична по отношению к самосовершенствованию человека. С этой точки зрения Тибет был одним из самых развитых регионов Земли и вторжение туда сугубо материалистичных китайских коммунистов было для большой трагедией не только для лам Тибета, но и для старцев Шамбалы.
Выслушав рассказ Наставника, я проникся большим уважением к Шамбале и ее обитателям.
– Адепты Белого Братства Шамбалы готовы помочь нам. – Продолжал лама. – Вместе с ними мы выстрадали план освобождения Тибета. Сформирована группа, курирующая этот вопрос. Я являюсь ее председателем. Отныне ты должен обращаться ко мне по имени – Данашила. Не удивляйся, группа по освобождению Тибета от коммунистов носит название российского бюро Шамбалы. Дело в том, что справиться с гегемонизмом Китая можно только соответствующими методами. Здесь нам нужны возможности страны, в которой ты живешь сейчас – Советского Союза. Только он в состоянии оказать на коммунистический Китай нужное воздействие. Заставить его сделать это, и есть наша общая миссия. Именно так Тибет должен вернуть себе былое могущество и славу. Тогда мы сможем снова активно нести нашу веру людям, повсеместно внедряя ее. Сейчас в Союзе смутное время. Власть и идеология в упадке, старая система ценностей рушится. Скоро власть будет валяться под ногами. Мы должны подобрать ее, привить этой стране буддийскую мудрость и показать путь к спасению. Ты поможешь нам в этом. Именно ты. Ты больше соответствуешь этой стране, чем любой из махатм. Жители России незнакомы с буддизмом и нас попросту не поймут. Твоя же голова не забита премудростями буддийской философии, но при этом ты опытен в магии. Им как раз и нужны магические чудеса, от них они могут начать путь к мудрости.
Сказать, что от такой перспективы у меня захватило дух, значит, не сказать ничего. Если бы не проведенная со мною предварительная подготовка, у меня бы не просто захватило дух, я бы, наверное, его испустил. Но, я выжил, хотя по ходу речи Данашилы мои уши выписывали в воздухе восьмерки, хвост – кренделя, а кишки втянулись в пищевод и высунулись из пасти. Я готов был работать на благо Тибета и России, но я не представлял, что и как я смогу сделать. Данашила увидел мое состояние. Он достал круг ливерной колбасы, разломил его, сунул мне в пасть половинку и погладил по спине:
– Ты просто не знаешь своих и наших возможностей. Жуй колбасу, кишки встанут на место. – Я охотно выполнил приказ. Получилось именно так, как сказал Данашила, кишки опустились. Он отдал мне вторую часть колбасы и продолжал:
– Мы долго определяли, кто из жителей России способен развернуть ее в нужном нам направлении. Астрологи высчитывали по звездам, оракулы по языкам пламени, ясновидцы по горным кристаллам. Все сошлось на человеке по имени Владимир Львович Чирковский. Сегодня он безвестен. Но именно он способен стать фигурой, за которой пойдет народ, если мы дополним его потенциалом нашей веры и магических возможностей. Наша религия не приемлет насилия. Насиловать волю человека, или тем более, целого народа, побуждая его к чему–либо, могут только силы зла. Нам же закон свободы воли предписывает действовать лишь убеждением. Поэтому мы должны завоевать сердца людей и победить через выборы.
Первоначально мы планировали полностью освободить Чирковского от земных мучений, передав его тело нашему посланнику махатме Ригдену. Но все оказалось сложнее. Пока он отказывается полностью покидать свое тело и уходить в высшие сферы бытия. Вытащить его из тела насильно мы не можем. Подселить туда Ригдена тоже. Два астральных тела двух разных людей не могут одновременно находиться в одном физическом. Возможно лишь подселить туда другую, не человеческую астральную сущность, к примеру, демона или животного. Поэтому, наш выбор и пал на тебя. Тебе предстоит переселиться в человеческое тело, в тело Чирковского. С таким вариантом он согласен. Он готов принять тебя и совместно с тобой действовать. У вас будет одно тело и одно имя – Чирик, тебе придется пожить с ним вдвоем. В этом есть и свои плюсы – тебе непросто будет освоиться в теле человека. Твоей основной задачей будет контроль за Чирковским и постоянная связь с нами. – Голос Данашилы сделался ласковым, сочувственным:
– Твоя миссия очень трудна. Но в случае успеха это будет твоя последняя жизнь на Земле. Ты уйдешь в Высшие сферы.
Меня не спрашивали о согласии. За много кругов моей тибетской сансары никому из моих хозяев ни разу не пришлось заставлять или убеждать меня. Да и не принято это – собак уговаривать. Но все же в этот раз мне показали Большую Шкурку, коей, по представлению Данашилы, был уход в Высшие сферы.
На следующей встрече, а она происходила в Шамбале, я общался уже с Российским бюро. Оно состояло из трех махатм. Сидели они на мраморных скамьях покрытых добротными коврами, а не на полу на подушках, как принято в Тибете. Данашила, как главный, находился в центре. Двое других были мне незнакомы. Одеты они были не в пурпурные, как Данашила, а в белые мантии. Слева располагалась моложавая худая женщина с длинными распущенными и обильно отмеченными сединой волосами. У нее были пусть не очень большие, но какие–то емкие и даже бездонные глаза, напоминающие кристаллы для ясновидения, с тем отличием, что они были беспокойны. Глаза доминировали на лице, оттеняя все остальное. По другую сторону восседал невысокий, полностью седой мужчина с клиновидной скругленной к низу бородой. Некрупный нос, впалые щеки и круглая шапочка на лысой голове. Его уверенный взгляд показывал, что мужчина достиг высокой степени Просветления. Оба, и мужчина, и женщина имели европейские черты лица. Наставник сообщил мне, что они адепты российского бюро Шамбалы Урусвати и Ригден.
Разговор начал Ригден. Доброжелательно–снисходительно осмотрев меня, он торжественно сказал, что все мои необычные сны, овладение человеческой речью, просмотр телевизионных программ были этапами подготовки к выполнению уготованной мне миссии. Он разговаривал со мной тоном хозяина. Хотя таковым не являлся. И я невольно вспомнил о своей охранной работе в деревне, здорово позаброшенной в последнее время. Набравшись смелости, я спросил, как выполнение миссии сочетать с моими обязательствами перед хозяином.
– Твоя миссия несравненно более важна, чем сегодняшняя охрана вашего жалкого дома, – последовал резкий, раздраженный ответ Урусвати. – Скоро тебе предстоит совсем уйти из деревни. Будешь жить и работать в Москве.
Данашила предпочел успокоить меня на этот счет:
– Когда твой хозяин узнает, а придет время, и мы ему сообщим, ради чего ты покинул его, он будет гордиться тобой.
Не скажу, что мне это сильно понравилось, но, похоже, выбора не было. Завершил разговор Ригден. Тон его речи указывал на большое значение, которое заложено, по его мнению, в его словах:
– В не столь далеком прошлом мы уже пытались воздействовать на правителей России. Я лично возил послание Шамбалы в Москву. Но власть держащие оказались глухи и ограничены. Они не смогли понять меня. Я оказался слишком велик для них. Теперь мы пойдем другим путем. Мы войдем в их власть изнутри и обратимся к массам напрямую. Ты, будучи собакой, ближе к ним, больше им соответствуешь.
Меня начали заочно знакомить с Чирковским. Для начала мне показали сцену первого разговора с ним.
Трое махатм сидели полукругом. Появившейся перед ними Чирковский выглядел робким и подавленным. В Шамбале он явно раньше не бывал. Для него происходящее было, видимо, равнозначно вызову на заседание Политбюро ЦК КПСС. Ему предложили сесть, но он отказался.
– Многого ли достиг ты в этой жизни? Ты метался из стороны в сторону, стремясь к славе и материальному успеху. Несмотря на некоторые способности, полученные тобой при рождении, ты не сделал ничего заметного. Прошло более половины твоей жизни. И это была лучшая ее половина. Совершил ли ты что–нибудь, чем мог бы гордиться? Подумай об этом. – Обратился к нему Данашила.
И Чирковский подумал. Подумал о трудностях и разочарованиях выпавших на его долю, о том, что он всегда был и остается чужим на этом празднике жизни, о том, что его и далее ждет непонимание и безвестность, а через десяток–другой лет старость и болезни. Махатмы прокрутили в его памяти самые обидные и бездарные эпизоды его жизни – попытка агитации в Турции и становление невыездным, отказ в приеме в КПСС и соответствующий крест на большой карьере, женитьба, потеря семьи и одиночество, вступление в оппозиционные партии и собственная трусость.
Все это быстро промелькнуло в голове Владимира Львовича. К реальности (если это была реальность) его вернуло обращение Данашилы:
– Но у тебя есть шанс. Нам нужно твое тело для нашего посланника. Он должен явиться на Землю в человеческом облике, с миссией для твоей страны и всего человечества. – Услышав это, хозяин тела чуть не лопнул от злости. Его аура стала наполняться черным цветом. Из головы стали выделяться темные, агрессивные мыслеформы отчаяния: “А как же я без тела”, “Оно – мое, никому не отдам”, “Хрен тебе, а не мое тело”. Мыслеформы шли из его головы пачками, точнее волнами. Несколько отдалившись, они концентрировались в бесформенные сгустки. Сгустки пульсировали, выбрасывая из себя и втягивая назад отростки–щупальца. Махатма брезгливо подождал, пока интенсивность злости стала снижаться. И продолжил:
– Ты не дослушал и поэтому неверно понял меня. Мы не собираемся лишать тебя твоего тела насильно. Ты должен сознательно отдать нам его общего блага. Это позволит стереть все твои прегрешения, твоя карма очистится и перед тобой откроется Путь Просветления. Передав посланнику свое тело, ты сможешь попасть в Высшие сферы, а он продолжит твою трудную жизнь.
В разговор вступил Ригден:
– Твои сомнения развеются, когда ты узнаешь, кто будет посланником. Это буду я – Рета Ригден, адепт Священного Пути, достигший Высшей Цели. Одно лишь общение со мной есть радость для смертных, тебе же выпадает счастливый билет. – Цвет ауры Чирковского несколько изменился, посветлел. Но вопросы кармы и просветления, да и личность Ригдена были для него явно не очень значимы:
– А что такого хорошего я получил от этого человечества, что должен отдавать ради его блага свое тело? – Внешне он по–прежнему выглядел робким, его голос был обиженным, не злобным. Выдавала аура. Из нее вновь пошли волны злости и ненависти – “Мне плевать на страну и человечество, моя жизнь для меня дороже”. – Но вслух он произнес другое: – Тело–то у меня одно.
Данашила попытался смягчить ситуацию:
– Отдав тело, ты принесешь пользу и себе. Наградой для тебя будет и то, что успех миссии нашего посланника увековечит на Земле твое имя. А твое тело будет иметь славу и деньги. Для всех землян это будет твой успех, о реинкарнации никто не будет знать. Из Высших сфер ты сможешь наблюдать за этим. – Услышав это, Владимир Львович заинтересовался. Его мозг заработал на усвоение информации. Через некоторое время он спросил:
– Конечно, я буду очень рад осчастливить человечество. Но нельзя ли устроить так, чтобы я не наблюдал за этим как посторонний, а делал это, находясь в своем теле. Хочется принять в благом деле непосредственное участие. А уж потом, можно и на покой, в ваши высшие сферы. – Речь его сделалась мягкой и вкрадчивой, а аура замкнутой, цвета ее потускнели, вокруг головы стало наблюдаться какое–то хитросплетение.
Махатмы были явно неподготовлены к такому повороту разговора. Урусвати поднялась со скамьи, и, глядя на Чирковского в упор, пронзая его взглядом, заговорила:
– Нечасто мы делаем людям такие предложения. Большинству для исправления кармы требуется пройти в страданиях десятки перерождений. Ты показал себя как неблагодарная тварь. Лишь страдание может дать тебе урок. После смерти тебя ждет перерождение в червя, пожирающего трупы. Но рождаться, мучиться от голода и умирать ты будешь каждый раз в безлюдной пустыне. – Чирковский весь сжался, паутина ауры стянулась, но прямой взгляд Урусвати он выдержал. Отвечал почти заискивающе:
– Я только хотел как лучше. Очень хочется помочь вашему посланнику.
После некоторой паузы Данашила обратился к коллегам:
– Друзья, мы не должны горячиться. Возможно, в подходе нашего гостя есть нечто разумное. Ты, Ригден, уже отправлялся в Россию с миссией, но оказался слишком просветлен для этого темного царства. И, – лама закончил после паузы, – нам следует посовещаться в своем кругу.
На Чирковского опустили какой–то прозрачный кокон и, тем самым, отделили от разговора. В испуге он начал махать руками и широко открывать рот – видимо, кричал – но, снаружи кокона ничего слышно не было.
Данашила продолжил:
– Наверное, нам стоит подумать о временном совместном пребывании Чирковского и нашего посланника в одном теле. Им будешь не ты, Ригден. – Далее Данашила говорил о слабом знании Ригденом сегодняшних советских условий, недопустимости провала во второй раз, уместности помощи со стороны хозяина тела. Соглашаясь, Урусвати заострила внимание высокого собрания на важности и сложности контроля над поведением Чирковского, отметив, что здесь потребуется специалист, владеющий магией, развитым третьим глазом, и к тому же абсолютно надежный. Ригден сказал, что он не гонится за славой, готов уступить другому выполнение миссии, найти требуемую фигуру конечно можно, но нельзя разместить в одном теле двоих людей. Тогда Данашила и назвал Жирлунга. Коротко рассказал о его долгой и верной службе. Подвел итоги обсуждения:
– Лучшего контролера и проводника нашей воли, чем Жирлунг нам не найти.
Решение поселить Жирлунга в тело Чирковского, сотворив Чирика, было принято. Чирковский тем временем успокоился, сидел смирно. С него сняли кокон. Данашила сообщил ему, что он будет участвовать в выполнении миссии, оставаясь в своем теле. Коротко изложил суть миссии. Владимир Львович выразил полную готовность неустанно трудиться ради такой высокой цели, но высказал сомнения в возможности достичь власти и успеха благородными средствами, посетовав на низкую духовность и примитивный уровень сознания далеких от идей Просветления советских людей. Старцы успокоили его, сообщив о своем знании вопроса, о принципиальной допустимости использования при выполнении миссии методов не только правильных, но и не совсем правильных, и даже совсем не правильных.
– В своем институте востоковедения ты должен был получить представление о магической силе Шамбалы. – Урусвати, еще недавно обещавшая Чирковскому длительный урок страдания, пока не могла воспринимать его как соучастника выполнения миссии и обратилась к ему высокомерно–отчужденно. – Наш посланник владеет этой силой. Вместе вы сможете взять власть и добиться успеха. – Хитросплетение вокруг ауры Владимира Львовича после таких слов рассеялось. Она стала естественной, выражала полное согласие и готовность хоть сегодня взять власть и реализовывать миссию.
– Мы подселим в твое тело нашего посланника рядом с тобой. Им будет собака по имени Жирлунг. – Данашила начал подводить итог беседы. – Ты примешь его и будешь работать вместе с ним.
Перспектива совместного проживания с собакой сильно озадачила Чирковского, но еще раз пререкаться с махатмами он не решился. С него взяли твердое обещание во всех действиях слушаться посланника. Сказали, что технические вопросы подселения и совместного проживания в одном теле его волновать не должны.
– Мы в этом деле большие специалисты с многовековым стажем, – важно сообщил ему Данашила. На этом беседа закончилась. Чирковского отправили домой готовиться встречать посланника.
Данашила рассказал Жирику о предшествующих жизнях будущего соседа. В них он неизменно рождался евреем. Евреи, это такой небольшой народ, разбросанный по всему миру. Они не растворяются в местном населении, приспосабливаются к нему, выделяются трудолюбием и умом, а как следствие и положением. Поэтому евреев всегда не любят аборигены. Такая же участь неизменно, из жизни в жизнь, доставалась и Чирковскому. Но карма его по большому счету не испорчена. Никакого насилия и крови, грехи не смертельные – торговля водкой, мелкое жульничество, помыслы о крупном жульничестве и большом успехе, которым ни разу, ни в одной жизни не удалось реализоваться. Постоянная готовность ради личного успеха преступить через многое, но не через все. В прошлой жизни, в самые кровавые коммунистические годы, он служил в КГБ, но убийств на нем не было, напротив, его самого репрессировали за мягкотелость к врагам народа. Его карма улучшилась, и он родился наполовину русским.
– Для лучших перерождений Чирковскому давно надо было смириться, отказаться от тщеславия и стяжательства. Это помогло бы ему родиться тибетцем, или хотя бы русским. Но, евреи далеки от истинной веры, вера у них своя, иудейская, они очень упорны в приверженности ей, уперты в своем невежестве. – Рассказывал Жирику Данашила. – Лишь в последние десятилетия коммунистическая власть в России смогла немного отодвинуть евреев от их религии, но, к сожалению, отодвинуть в сторону бездуховности. Чирковский не очень верит в своего бога, ему больше хочется верить в собственный успех. Нам предстоит много трудов по его исправлению. На пути к власти ему будет трудно устоять перед искушением славы и богатства, он должен будет побороть тщеславие и дойти до конца, добиться власти, но употребить ее не в угоду собственным желаниям, а использовать на пользу торжества истинной веры. Ему будет очень нелегко, здесь нам предстоит ему здорово помочь, но, сделав требуемое, он сможет резко улучшить свою карму, а может быть и достичь Просветления. Здесь существенна и твоя роль. Ты должен изнутри следить за правильностью его помыслов и действий.
Закончив рассказ, Данашила устроил псу беглый просмотр жизни Чирковского. Вначале все складывалось благополучно. Ему удалось поступить в престижный институт востоковедения. Специализацией он выбрал арабский мир. Неплохо освоил арабский язык. На последнем курсе обучения был направлен на практику во влиятельную страну Ближнего Востока. Но вскоре по прибытии его выслали оттуда “за недопустимую советскую агитацию”. Институт, в котором учился Владимир Львович, был одной из кузниц кадров КГБ. Соответствующим было и задание практики. Чирковский провалил его. Комитет не простил ошибки. В его документах появилась “черная метка”, понятная впрочем, лишь кадровикам. По завершению учебы его распределили в третьеразрядный исторический музей. Дорога за рубеж и серьезная карьера ему теперь были заказаны. Последующие полтора десятка лет его жизни прошли серо и скучно.
Еще несколько лет назад ничем особенным он не выделялся. К сорока годам он, по собственной оценке, не достиг ничего существенного. Но внутри его сидело огромное стремление к успеху, славе и деньгам, не находящее возможности реализации. На почве неудовлетворенности в нем сформировались комплексы. Работа юристом в издательстве ни в коей мере не могла дать проявиться его способностям и амбициям. Необходимость ежедневно ходить на неинтересную работу ради невысокой оплаты, быть в подчинении ограниченных людей угнетала его. Чирковский не обладал знанием о вечности бытия, тленности земного успеха и хотел достичь славы именно в этой жизни. О своих прошлых жизнях ничего не знал, переключить свою энергию на незаметное внешнему взгляду самосовершенствование и довольствоваться в этой жизни малым, готовя себя к лучшему перерождению, он не хотел и не мог.
Его бурная и дурная энергия искала выхода. И наступило подходящее время, стабильность в стране была нарушена, открылись нестандартные пути наверх. В стране появляется множество неформальных организаций, не в полной мере вписывающихся в существующую политическую систему. Они робко потявкивают на социализм и власть партии. Они обладают растущей популярностью в народе. Их активисты становятся заметными публичными фигурами. Здесь Чирковский и увидел свой шанс. Он не выбирал среди множества разноцветных неформальных групп и движений близкую ему по мировоззрению, ту, идеи которой он принял бы близко к сердцу. Он выбирал перспективную, способную, по его мнению, обеспечить быстрый взлет. В начале своей карьеры Чирковский был отторгнут системой. Сегодня для него было важно отыграться, он пытается подняться, робко покусывая слабеющую систему.
Охарактеризовав Чирковского в общих чертах, Данашила предоставил мне для просмотра его личные воспоминания. Я погрузился в них. Это было похоже на сны, которые я видел от первого лица, глазами Чирковского, отождествляя себя с ним.
Я на чьей–то просторной кухне за бутылкой водки дискутирую о путях перестройки. Нас четверо. Бородач с ухоженной физиономией, похожий на попа своим благообразием, мужчина с густой рыжей шевелюрой и острым хищным носом, тоже с бородой, но с узкой, козлиной, я и еще один. Впрочем, скорее нас трое – четвертый оказался слабым, уже спит. Я – самый яркий, убедительный и темпераментный. Но мои собеседники с этим не согласны, для них их мысли – самые умные. Мы спорим до хрипоты, но в рамках приличий. Для смягчения хрипоты пьем водку. При всех наших разногласиях нас объединяет одно – увлеченность в отрицании старого и романтизм обновления. И чувство того, что мы – выразители нового, что нашими устами говорит сама правда. Правду мы понимаем по–разному. После пятисот граммов водки на человека характер дискуссии меняется, логические и исторические доводы начинают дополняться крепкими выражениями и личными выпадами. Вскоре водка кончается. Один из собутыльников–оппонентов, с большой бородой, сдается – откидывается на спинку стула, прислоняется головой к стене и начинает похрапывать. Рыжий, напротив, становится более активным, даже агрессивным. Он уже не ограничивается матерной бранью, а использует в качестве аргументов кулак, которым вертит перед моим лицом. На подоконнике – кактус, я думаю, а не засунуть ли мне в ответ кактус рыжему в жопу, ведь он – голубой, сам об этом в книге писал. Нет, сильно жестоко это, да и с ориентацией у меня нормально. Беру стакан с томатным соком. Выплескиваю его на светло–серую рубашку противника. Она приобретает местами цвет красного знамени. Что и требовалось доказать – мой оппонент не перестройщик, а красный, ярый коммунист. От его воплей просыпается четвертый, тот, который давно спал. Вдвоем с красным они выкидывают меня на улицу.
Надо ехать домой. Ловлю такси. Останавливается. На крыше автомобиля вместо черных квадратиков на желтом фоне что–то мигающее. Я сомневаюсь, такси ли это? Довезут ли меня до дома? Водитель обещает – да, непременно. Его помощник открывает мне дверь. Почему–то заднюю. Да черт с ней, какая разница. Сажусь. Машину потряхивает на дорожных выбоинах, меня немного укачивает. Замечаю, что вместе со мной едут черти переменного цвета. Их окраска волнообразно меняется снизу вверх по всему спектру радуги. Один из чертей начинает увеличиваться в размере и вскоре уже занимает все пространство салона автомобиля. Я оказываюсь внутри его, в желудке. Мне не страшно быть там, лишь бы домой довезли. Но очень противно – этот черт пил дешевый портвейн и закусывал его кислой капустой с салом. Откуда–то появляются другие черти, открывают в животе разросшегося черта дверь и вытаскивают меня оттуда за шиворот. Эти черти одноцветные, сизые, в галстуках и без хвостов. Они обшаривают мои карманы и уезжают на моем такси, бросив меня на улице. Идет дождь. Он смывает с меня зловонные следы пребывания в желудке черта, и я начинаю трезветь. Пешком добираюсь до дома.
Наутро обнаруживаю, мой нос и правое ухо распухли. Голова и все тело болят. Одежда пахнет желудочным соком лопнувшего черта. Я пришел домой не в своих ботинках. Денег в карманах – ни копейки. Начинаю восстанавливать в памяти вчерашний день. Постепенно выстраивается последовательность событий.
Я спровоцировал пьяную драку, был побит собутыльниками. Вместо такси остановил милицейского “бобика”. Был облеван попутчиком и обчищен ментами. События для перспективного политического деятеля, каковым хочется себя считать, очень неприятные, даже постыдные. Не то чтобы рассказать кому–то, самому помнить не хочется. В расстроенных чувствах открываю холодильник. Нахожу там пиво. Опохмеляюсь. Надо дать событиям вчерашнего дня другую интерпретацию. Уступая мне в искусстве полемики, политические оппоненты реализовали свое единственное преимущество – численное. Так я был избит. Следом за этим, против меня была осуществлена акция спецслужб. Они подвергли меня воздействию химических препаратов. Но моя воля не была сломлена. Им удалось только расстроить мой желудок. Такая версия более приятна. Открываю вторую бутылку пива. Постепенно привыкаю именно к такому восприятию вчерашних событий. Теперь рассказ о них может быть мне на пользу. Вхожу в роль потерпевшего. Представляю себя на трибуне. С гневом рассказываю собравшимся о том, как подвергнулся нападению политических противников. Физически ощущаю, ряды моих сторонников множатся.
Пиво в холодильнике кончилось. Это возвращает меня к реальности. Наверное, лучше все же просто не вспоминать о вчерашнем дне. Как и о многом другом в моей жизни.
Данашила сообщил мне и другие факты.
– Обрати внимание на следующее. Энергетика его имени – Владимир Львович Чирковский, или просто Чирик – очень созвучна вибрациям, сопутствующим твоей кличке. – Я мысленно произнес сочетание “Жирик–Чирик”. Действительно, очень созвучно. Имена, произнесенные вместе, как бы удваивали свою положительную энергетику. “Жирик–Чирик. Чирик–Жирик. Два веселых друга”. – Кроме того, родился Чирковский в год собаки. У вас и в другом много похожего. Внешне вы оба мягкие и пушистые, внутри – сильные и твердые.
– Нам известно также, – продолжал Данашила, – что в недрах могущественного КГБ зреет план создания управляемой, карикатурной оппозиционной политической партии. Наш Львович рассматривается как один из кандидатов на пост лидера. Мы поможем КГБ остановить выбор именно на нем, и он будет двигать нашего Чирика и нашу партию. Мы воспользуемся энергией этого продвижения и в нужный момент возьмем ситуацию под свой полный контроль.
Когда живое существо умирает, его душа некоторое витает на кончике серебряной нити рядом с телом. Потом нить втягивается в душу и становится незаметной. Меня не убивали. Просто во время моего посещения астрала старцы отсоединили серебряную нить от тела, смотали в клубок и привязали к спине. Мое живое, но при этом пустое, бездушное тело осталось в деревне, меня же на несколько дней оставили в высшем астрале. Высший астрал способен рисовать каждому ту картину блаженства, которую тот мечтает увидеть. Мне он изобразил Большой холодильник. Почти такой же, как и в моем земном сне. Полки, полные разнообразными шкурками. Доброжелательного мужчину в белом. И никаких ложек дегтя – шкурки можно было есть здесь же, мужчина в белом услужливо подносил их и клал мне в тарелку. Наверное, впервые за всю сансару я наелся так, что шкурки в меня попросту не лезли. Но всякому блаженству приходит конец, и через некоторое время Наставник сказал мне: “Пора, Жирлунг”.
Мы спустились на землю, проникли в квартиру Чирковского. Ламы размотали мою серебряную нить. Один из них взял ее в руку и направился к спящему телу. Я при этом следовал за ним как воздушный шарик на веревочке. Чирковский на кончике своей нити витал в астрале невдалеке от нас. Лама привязал мою нить к телу. Его коллеги начали раскручивать меня и Чирковского так, что наши нити переплелись, и мы вплотную приблизились друг к другу. Я почувствовал: ему страшно. Несмотря на богатый магический опыт, мне тоже стало не по себе – я еще никогда не подселялся в тело живого человека. Но все же я постарался успокоить Львовича. К сожалению, ничего более умного, чем доброжелательно повиляв хвостом сообщить ему, что я не кусаюсь, не пришло в голову. Тем временем, ламы скрепили наши нити скотчем. “Возвращайтесь”, – сказал один из них.
Возвращаться из астрала в физическое тело не очень приятно, даже если оно свое. А в тот раз слова “противно”, “очень больно” слабо характеризовали мои ощущения. Прежде всего, было зловеще темно и тихо. Потом, очень тесно – присутствие чужого астрального тела давало о себе знать. Оно давило на меня снаружи и одновременно распирало изнутри. Но при этом я чувствовал, что не весь вошел в тело. Моему астральному хвосту разместиться было некуда. Аналогично зубам. Они стали мерзнуть и почему–то мокнуть. Я стал пытаться включить восприятие от органов чувств своего нового тела. Не получилось. Но заработал мой собственный третий глаз. Я обнаружил, что стою на задних лапах. Попробовал опуститься на все четыре. Тело не слушалось. “Жирик, забудь свои собачьи привычки. Ты в теле человека. Сосредоточься и осваивайся”, – услышал я телепатическое послание Данашилы. Его привычный, звучащий прямо в мозгу голос, несколько успокоил меня. Я подумал, что надо установить контакт с Чирковским. “Сосед, ты где”, – обратился я к нему как можно более по–свойски. – “Там же, где и ты”, – произнес он с плохо скрываемым раздражением. И чуть замешкавшись, завершил фразу обращением ко мне уже с некоторой горькой насмешкой: “Сосед”.
Астральное тело не имеет плотности, объема в обычных, земных измерениях. Поэтому вопрос размещения меня и Чирковского в одном теле не был аналогичен проблеме размещения двух литров жидкости в одной литровой бутылке. Он состоял в совмещении частот вибраций физического тела и наших астральных форм. Проблема осложнялась возможным резонансом от сложения частот. Махатмам пришлось использовать потратить немало усилий при регулировке вибраций. Постепенно, от одной части тела к другой, махатмы выполняли настройку. Это продолжалось несколько часов. По ходу процесса я (как и Чирковский) обретали контроль над телом. Оно переходило под двойное управление. Но полного эффекта добиться сразу не удалось. Кое–где, например, в конечностях и языке частоты не совпали – тело непроизвольно подергивалось, руки дрожали, а язык нес тарабарщину. Чирковский в такой сложной ситуации отнюдь не потерялся, не запаниковал. Напротив, он проявил выдержку и на завершающей стадии даже внес свою лепту в настройку вибраций. Он высказал неожиданную идею:
– Надо расслабиться. Тут без бутылки не получится.
Несмотря на принципиальное непринятие алкоголя махатмы, не стали протестовать. Даже они устали. И мы пошли на кухню расслабляться. Впрочем, “пошли”, это сильно натянуто. Пошло тело, а мы поехали в теле, как на трамвае. Точнее будет сказать “в трамвае”, а еще лучше – “в лошади”. Кое–как разместившись в теле, мы могли отдавать ему приказы, но были обособлены от него. Чирик достал бутылку коньяка и порезал колбасы. Сначала сидели неплохо. Он пил, я закусывал. Совсем как в старое доброе время с хозяином. Физическое тело несколько опьянело и обмякло. Это позволило нам разместиться в нем комфортнее. Астральные тела также снизили амплитуду вибраций и округлились. И постепенно у нас завязалась мирная беседа. Чирковский рассказал, что решился на столь трудный и для него шаг (имелось в виду мое подселение в его тело) исключительно из большой любви к своей стране, Тибету и человечеству. Горячо желая совершить полезное деяние, он превозмог страх и согласился с предложением лам. Он высказывал эти мысли достаточно долго, особенно подробно останавливаясь на своей любви к человечеству, несколько раз прерывая слова употреблением коньяка внутрь. Я, в свою очередь, закусывая колбасой, успокаивал его, говоря о том, что ничего страшного и опасного во всем этом нет. Реинкарнации, говорил я ему заученные фразы, дело житейское и постоянное, и круг перерождений есть круг страдания. Но, выполнив миссию, мы сможем вырваться из этого круга и навсегда остаться в астрале. Здесь мой сосед выразил сомнение – а так ли это хорошо, остаться в астрале. И подчеркнул свою бескорыстность. Я отметил, что как истинный служака, тоже чужд стремления к личной выгоде. Предложил немедленно сходить в астрал и посмотреть как там хорошо. Применять медитацию для выхода из физического тела на этот раз мне не пришлось. Выпитый коньяк здорово подействовал на меня, и как только я выразил намерение выйти из физического тела, меня буквально выбросило из него. Витая на кончике серебряной нити невдалеке я обнаружил, Чирковский по–прежнему в теле. Я позвал его. “У меня пока не получается, – ответил Львович, – Я сейчас”. Он еще налил коньяка, выпил, занюхал колбасой. Торс нашего тела начал раскачиваться, глаза помутнели. Вскоре голова опустилась на стол, раздался храп, а сосед оказался рядом со мной. Выйдя из одного тела на двух поводках, мы, по моему предложению, собрались погулять и отдохнуть.
Но во время прогулки на нас пытались напасть демоны. На этот раз они приняли образ зеленых дракончиков. Небольших, размером чуть больше меня, с выпученными красными глазами в тарелку. Будучи очень верткими, они нагло норовили ударить меня зубчатыми хвостами. Как ни странно, мой привычный способ борьбы с подобной нечистью – оскал белоснежных зубов на фоне черной пасти в полной мере не сработал. Драконы несколько отступили, но продолжали показывать агрессивность. Пришлось задать им по полной программе. Лишь после того, как я немало нагонявшись за одним из демонов, изорвал его на части, остальные разбежались. От борьбы и суеты действие коньяка ослабло. Мы начали трезветь. Чирковский сказал мне, что эти демоны – слуги Зеленого Змия, черти. Он выразил свое восхищение моей успешной борьбой с ними. Совместный выход в астрал углубил наш контакт. Во мне стало возникать чувство того, что Чирковский оказался, в общем–то, неплохим мужиком.
Непосвященный в суть происходящего человек со стороны наблюдал бы Чирика пьющего в одиночку и увлеченно беседующего сам с собой. А после, когда мы вдвоем пошли в астрал, взору предстал бы Чирик, банально спящий, уткнувшись лицом в тарелку. Но Чирковский жил в то время один и свидетелей не было. Забегая вперед, скажу, впоследствии посторонние не раз видели такое. Про Чирика начали говорить, что он совсем чокнулся. Но он не терялся и гордо отвечал: “ Я такой же, как и моя страна”.
Утреннее пробуждение было тяжелым. От выпитого коньяка мозг работал очень заторможено. Я был удивлен, обнаружив, что лежу не в гараже, а на кровати. Как хозяин. Только кровать другая. Похуже. В пасти, вернее сказать во рту, страшная сухость. И голова болит. Спрыгнул на пол. Лапы не спружинили, не погасили прыжок. Ударился мордой. Хорошо, что упал на толстый ковер. Поднялся. Обнаружил, лапы без шерсти. Попробовал пошевелить хвостом – его нет. Собрался на прогулку утренние дела сделать – ноги несут не на улицу, а в туалет. Тело действует по какой–то непонятной, непривычной мне программе. Рядом оказалось зеркало. Увидел в нем не чау–чау, а Чирковского. Вспомнил все. Окликнул соседа. Оказалось он еще спит. Разбудив Чирковского, я поручил ему заниматься утренним туалетом. Процедуры были непривычные. При пользовании унитазом меня одолевали опасения намочить хвост, хотя я помнил, что у моего сегодняшнего тела его нет. Опорожнять кишечник и мочевой пузырь на улице, под березой, на мой взгляд, удобнее. Особенно мне не понравилось бриться и чистить зубы. Не приятен был и процесс одевания. Одежда стесняла, сковывала движения. Самые отрицательные ощущения вызвали штаны – хвост моего астрального тела в них не помещался. Галстук вызвал воспоминания об ошейнике с поводком.
Одевшись, мы пошли на кухню завтракать. Возможность открывать самому холодильник, доставать оттуда нежную докторскую колбасу, резать ее, готовить себе пищу в количестве и ассортименте по своему усмотрению, поглощать ее, сколько хочешь, а не сколько дают, это, я вам скажу, стоило неудобств, доставляемых мне пребыванием в человеческом теле. Только ради одного этого стоит быть человеком. Позавтракали колбасой с яичницей. Выпили бутылку пива. Состояние тела улучшилось. Чирик сказал, что надо сходить в магазин за продуктами. Пошли.
В магазине самообслуживания все было даже лучше, чем в моем сне о посещении Большого Холодильника. Ассортимент мясных товаров был меньше, но за то были представлены самые вкусные. Мы катили тележку мимо длинных рядов замороженных косточек, уложенных в холодильные прилавки. Здесь были куриные лапки и свиные копытца, разрубленные свиные и цельные птичьи головы, вызывающие слюноотделение, целые худенькие тельца неких сизых птиц, удовольствие от разгрызания и обгладывания которых могло бы длиться часами, самые лакомые кусочки тел животных – латки, уши, пятачки и хвосты. Гирляндами висели лоснящиеся кольца кровяной и ливерной колбасы. Помимо этого было довольно много крупной мороженой рыбы и изделий из нее – котлет, сосисок и просто фарша. Присутствовал и большой выбор привычных для меня по тибетской сансаре перловых и овсяных круп. Я проникся признательностью Львовичу за то, что он, желая смягчить трудности моего привыкания к человеческому телу, привел меня в магазин именно собачьей еды. Растроганный, я поблагодарил его. Сначала он принял это за насмешку, а после с грустью сказал, что это не магазин собачьей еды. Это обычный магазин для обычных граждан. Докторскую колбасу, которую мы ели утром, обычным гражданам продают только по праздникам. В остальные дни приходится питаться именно такой едой. Меня это в тот момент нисколько не расстроило. Я хотел нагрузить полную тележку костей и субпродуктов и послал соответствующий импульс рукам, но Чирковский блокировал его. Подцепив и подняв несколько пакетов костей, руки замерли и через некоторое время разжали пальцы. Пакеты упали. Только моя специальная тибетская подготовка помогла мне сдержаться и не вспылить. Львович примирительно сказал мне, что много брать нельзя по причине стесненности в средствах и малых размеров холодильника. Я вынужден был уступить. Мы взяли по кругу кровяной и ливерной колбасы, сизую птицу, по пакету свиных ушей и говяжьих косточек. Чирик присовокупил к этому кусок обильно обсыпанного красным перцем свиного сала, десяток головок лука, несколько лимонов и пакет макарон. Я добавил пару пачек ячменной муки со странным названием “Толокно”. Предвкушение от поедания содержимого тележки было крайне приятным.
Расплатившись и перегрузив покупки в сумку, мы направились домой. По дороге я норовил ускорить шаг и перейти на бег – полакомиться было невтерпеж, а грызть на улице, находясь моем сегодняшнем облике, было неприлично. Чирик напротив, был непривычен к быстрой ходьбе и поэтому стремился замедлить наше передвижение. В итоге, тело шло подергиваясь и покачиваясь. Это привлекло внимание милиционера. Остановив нас, он попросил подуть в трубочку. Трубочка покраснела. Милиционер начал говорить о медвытрезвителе. Денег с собой уже не было и пришлось отдать ему круг кровяной колбасы.
Полакомиться косточками особо не удалось. Мое (или наше ) сегодняшнее тело не было приспособлено грызть их. И Чирик сварил суп. Подобным, на мой взгляд бездарным, способом впоследствии была употреблена в пищу и сизая птица. Лишь ливерную колбасу я смог съесть обычным способом. И как потом понял зря. Она была несвежей и вызвала несварение желудка.
Тем не менее, к концу первых суток стало ясно – мое переселение прошло успешно. Вибрации благодаря усилиям махатм и алкоголю подстроились. Практически все функции тела Чирковского стали мне доступны. И у него стало два хозяина. Я думаю, если бы оно могло самостоятельно выражать эмоции, оно бы сказало, что ему это очень не нравится. Простейшие бытовые действия Чирика требовали согласования между мною и Чирковским. В чем то мы быстро нашли компромисс – я согласился , спать на цементном полу в ванной холодно, Чирковский с пониманием отнесся к моим опасениям упасть с кровати – и мы спали на раскатанном на полу матрасе. В других случаях согласия достичь не удавалось, действия тела определялись принципом “кто первый встал – того и сапоги”. К примеру, готовя чай, я старался положить в чайник масла и “Толокно”, Чирковский – дурно пахнущий лимон и непривычный мне сахар.
Иногда несогласие проявлялось уже по ходу выполнения действий. Тело получало импульс: “Отменить. Сделать это по–другому” и заданное движение тела резко останавливалось, меняясь на противоположное. Чирик ложился на пол раскидывая конечности, и резко подскакивал, принимая вертикальное положение (армейское упал – отжался – смирно), широко открывал рот и высовывал язык, и резко захлопывал его, втягивая язык (щелкал хлебальником), пробовал чесаться задними ла…, извините, ногами и одевал валенки, брал предмет в рот и выплевывал его, пытался идти в разные стороны и т.п. И хотя такое поведение свойственно многим представителям человеческого рода, в эти первые дни мы старались не появляться вне стен квартиры. Чирковский боялся попасть в психушку. В ходе сеанса астральной связи с Шамбалой он попросил махатм принять меры. Махатмы провели еще один сеанс настройки, выключения моих собачьих привычек, сформирования во мне ряда человеческих частот. Я еще немного очеловечился и бытовые проблемы первых дней стали сглаживаться. Чирик спал на кровати, перестал ложиться на пол и вываливать изо рта язык. Быстро привык я и к человеческой еде. Это оказалось не столь сложно – в Советском Союзе она несильно отличалась от привычной мне собачей. Помогло здесь и доброжелательное отношение Львовича. Он согласился ограничить употребление острых, пахучих продуктов и увеличить калорийность рациона.
Более сложной проблемой оказалось спиртное. Его резкий запах отбивал мне нюх. Но самое страшное было в другом. Из пьяного тела я мог выйти только в нижний астрал, общение с махатмами, ясновидение и прочие магические вещи были мне почти недоступны. Чирковский не был большим любителем выпивки, но ограничить употребление алкоголя особо не получалось. Будучи в пьющей компании, а другие в России редкость, это я еще по жизни в деревне понял, не пить нельзя. Можно только пропускать, и я старался пить через раз или два. Получалось не всегда, бывало рука не подчинялось моим командам и выливала содержимое в рот, а не на пол.
Притуплялись от алкоголя и обретенные мною человеческие настройки. Собачьи привычки и навыки выходили наружу. Житейские ситуации сплошь и рядом были новые и непривычные, многие – неприятные, и я проявлял ту реакцию на обидчика, которую проявил бы чау–чау Жирлунг на своей тибетской родине, а лишь потом воспринимал происходящее по–человечески. Чирик мог кидаться в собеседника предметами со стола, схватить зубами за руку или волосы, облить водкой, выхватить из чужого рта кусок колбасы и т.п. Все происходило очень быстро и Чирковский не всегда успевал упредить мою реакцию. Многие говорили о Чирике: “в нем есть что–то ненормальное, скотское, животное” и были правы.
Поначалу Чирковский воспринимал такие оценки очень болезненно. Он обратился в Шамбалу с просьбой рассобачить меня окончательно. Ответ старцев очень удивил его. Данашила рассказал ему, что в старину именно такие люди с отклонениями в поведении нередко поднимались народом на самый верх.
– И признавали их одержимыми, и изгоняли беса, испытывая огнем или водой. – Важным тоном, строго глядя на нас с Чирковским, развил мысль Ригден. И с пафосом, не обращаясь уже ни к кому персонально, закончил: – Но многое они успевали. Чирика ждут великие свершения и великая смерть.
Чирковскому перспектива сгореть на костре отнюдь не улыбалась, он собрался было запротестовать. Но неожиданно его успокоила обычно жесткая к нему Урусвати:
– На костре уже давно ни кого не жгут. Сегодня одержимость, или раздвоение личности, двуличность, считается вполне респектабельной болезнью – шизофренией. Большинство ее форм не связаны даже с принудительным лечением. Напротив, ее симптомы видны очень у многих политиков. Двуличность может даже считаться своего рода пропуском в клуб избранных.
Поразмыслив, Чирковский согласился с махатмами.
Самым приятным совместным времяпровождением были у нас прогулки в российском астрале. Здесь, в отличие от Тибета, я не был скован серебряной нитью. Она была, но не сдерживала полет, сама отматывалась или втягивалась на нужную длину. Но ограничения были, Шамбала строго запретила мне рвать демонов просто так, ради собственного удовольствия. Поэтому наши гуляния проходили почти мирно.
Внешне астрал, как и российская природа, был более ярким и красочным, чем тибетский. Я не обнаружил привычного мне деления демонов на первичных и вторичных; первичных попросту не было, вместо них ощущалось сильное бесформенное мыслеполе страданий, смирения и одновременно ненависти, при том, то были не чьи–то отдельные мыслеформы, а скорее общее настроение астрала. В Тибете чего–то подобного я не улавливал, людей там меньше и их мыслеформы до поля с настроением не дотягивали. Поголовье собственно демонов, напротив, оказалось малочисленнее, а облик их более человекоподобным. Я привык к страшным, на людей не похожим, ко всяким драконам, спрутам и прочим чудищам. Местные же в своем большинстве не имели устрашающего вида. Леший, к примеру, отличался от обычного человека отсутствием бровей, ресниц и правого уха, да еще обувь носил перепутано, не на ту ногу; ни хвоста, ни крыльев, ни торчащих изо рта клыков, и никакого оружия. Лесовики и водяные и вовсе казались добродушными старичками, разве что один мхом порос, другой тиной покрыт. Но взгляд все имели недобрый, пакостливый. Кроме русалок. Эти и красавицами выглядели, разве что с хвостом вместо ног, и улыбались ласково, и песни сладкие пели.
Приятный облик был обманчив. Все местные демоны, как и наши, заняты были разными пакостями: пугали людей, вредили им по возможности, кормились их страхом и горем, заманивали в лес, в болото, в воду; заманив пытались защекотать до смерти. Мне такая щекотка очень даже понравилась. Я специально прикидывался дурачком, по их словам лохом, позволял себя заманить и щекотать, а после, начесавшись вдоволь, показывал свою черную пасть и белоснежные зубы. Здесь в России это действовало не столь безотказно, лишь некоторые демоны выпадали в осадок, больше удрать пытались, а некоторые особо наглые, возмущались и даже пытались угрожать или кусаться. Таких я рвал их в клочья. Львович, освоившись и глядя на меня, свою игру придумал. Он с русалками забавлялся. Завораживался их песнями, заманивался в воду, щекотать себя давал и в тот момент, когда они уже думали, все, клиент созрел, брал инициативу в свои руки и трахал русалок. Возмущались они лишь в первый момент, позже во вкус входили и повизгивали. Мне при этом, поскольку в астрале я был в собачьем виде и не мог принять в трахе участия, оставалось завидовать и на всякий случай бдительно следить за окрестностями.
Все это были коренные российские демоны, водились они больше в лесах да в полях, к городской жизни были не приспособлены. В городах же демоны водились другие. Самыми многочисленными городскими были зеленые чертики. Маленькие человечки, только зеленые, да еще хвост, рожки и копыта – вот и все отличия. Очень шустрые и задиристые, они пьяных на дурные подвиги подбивали. Их начальник – Зеленый Змий, был пришлым, с запада пришел, и чертики вместе с ним, совсем недавно, лет триста назад. Вся зеленая группировка кормилась на пьянстве человеческом, питаясь дурными мыслями и страхами пьяных людей. Меня очень удивило, что Зеленый Змий, встретив нас поздоровался с Чирковским как со старым знакомым, причем не как с клиентом, а как с коллегой, чем удивил Львовича. Побеседовав с Змеем, мы узнали, сейчас для него нелегкие времена, партия боролась с пьянством, алкоголь был мало доступен и всей банде приходилось кормиться мутными эмоциями от употребления суррогатов. Но Змей вынашивал замысел расширения сбыта в стране наркотиков, хотел привлечь к поставкам джинов из мусульманских стран.
Вскоре я познакомился с еще одним змеем – трехголовым Змеем Горынычем. Выяснилось, несмотря на русское отчество (или фамилию?) он мигрант, родом из китайских драконов. Обрусел, историческую родину знал только по рассказам дедушки, но во мне своего земляка признал сразу. Я поправил его, не земляк, сосед скорее. Он согласился, спросил, как и зачем я сюда попал, от моего рассказа проникся уважением. Попросил и его тоже уважать – он здесь, в России, в авторитеты выбился, возглавлял сельскую группировку коренных российских демонов.
– Мы народ мирный, вреда особого не приносим. Испокон веку положено людей в лесу пугать, а в реках топить. И мы тем кормимся, все по правилам. Но нам самим сегодня жизни нет. – Сокрушенно пожаловался Змей. – А все из–за пришлых беспредельщиков – нечистых Кощея Бессмертного.
Горыныч рассказал о другой астральной банде – группировке вампиров, упырей, приведений, ведьм и прочей нечисти, возглавляемой Кощеем Бессмертным. Сам Кощей появился в Росии очень давно. Но долгое время был тихим и ничем особо не выделялся, разве что красивых девушек воровал. Но постепенно к нему стали прибиваться пришлые (или залетные) из других стран нечитые. Банда росла, крепчала и стала нападать не только на людей, но и на исконно российских демонов. Нечистые оказались более продвинутыми и материальными и в последние десятилетия полностью вытеснили местных из городов.
– Не по правилам нечисть живет. Они людям не только ради еды вредят. Они и нам вредят, они в принципе вредные. Русалок насилуют, лешим бороды жгут, водяных на солнцепеке привязывают. – Змей безысходно вздохнул. – Зеленых не трогают, а нас совсем задолбали. Им одного страха людского мало. Они живую пищу любят, особенно кровь человеческую.
Через некоторое время я убедился в силе и коварстве нечистых демонов. Подлетая к роскошной, резной деревянной избушке я увидел приятную по тибетским меркам старушку–демона. Ее внешний вид немного портил большой нос–клюв и сгорбленная спина, в остальном – божий одуванчик. Она радостно приветствовала нас со Львовичем:
– О, тибетский дух, Тибетом пахнет.
Я заинтересовался и собрался приземлился. Чирковский пробовал отговорить меня: “Жирик, это Баба Яга. С ней лучше не связываться”, но не привык я демонов бояться. Приземлился.
Здравствуй, собачка, красивая, упитанная, жирнячок сладкий. – Баба Яга прямо–таки светилась от добродушия.
То, что она знает мое имя, окончательно усыпило мою бдительность. И хотя Львович подавал мне какие–то знаки, я не обратил на них внимания. Зашел в избушку, увидел много шкурок. Они были сочные, аппетитные, лежали на огромной тарелке. К тарелке почему–то была приделана длинная ручка.
– Садись прямо в тарелку, касатик–хвостатик, кушай.
Я сел, начал есть. Баба Яга ласково приговаривая “хороший хвостатик, жирнячок” посыпала меня солью и перцем, взялась за ручку и прямо на тарелке попыталась меня в печь засунуть. Тут–то до меня и дошло, что к чему. Пришлось рвать старушку. Но она оказалась верткая, поймать ее мне не удалось.
Позже я познакомился и с другими нечистыми. Они действительно оказались почти материальны, опасны, мало уязвимы. Самыми неприятными мне были вампиры, у них изо рта тухлятиной пахло. Заостренные уши, острые белые клыки, волчьи лапы, и перепончатые крылья. Оборотни, в людей превращались так, что и не отличишь. Публика европейская, продвинута, питаются не эмоциями, а кровью. Сволочи конченные. И что самое противное, большинство их пользовалось резко пахнущим дезодорантом.
Через некоторое время, окончательно обжившись в новом теле, я под руководством Данашилы занялся его изучением и наладкой. Начал с энергетических каналов. Они оказались в очень запущенном состоянии. Очистка заняла неделю, но результат был хороший – Чирик здорово помолодел и посвежел. Энергетические каналы связывают чакры, которые следовало теперь открыть, но тут выявился один непредвиденный факт.
У человека и животного разные по содержанию чакры. Различно и их количество – у Чирковского их было семь, у меня – четыре, плюс третий глаз. Общей оказалась лишь одна чакра – муладхара. Наши чакры сложились и у Чирика оказалось их не семь, как у обычного человека, а десять. Добавились три мои, собачьи, несовпадающие с человеческими. Пока Данашила с махатмами думали, как со всем этим быть, энергетика чакры муладхара Чирика от соединения “два в одном” резко поднялась. Ее состояние определяет работу органов выделения и сексуальные потребности. У Чирика они резко выросли. До этого Чирковский жил холостяком и довольствовался случайными встречами с женщинами, я тоже трахался от случая к случаю. Теперь же мысли о сексе стали главенствующими у нас обоих. Я вспомнил, что тантрический секс считался в Тибете делом богоугодным, подумал, что и здесь он нам поможет. Поделился этой мыслью с Львовичем. Он очень заинтересовался, заставил меня вспоминать ритуалы и заклинания. И Чирик неожиданно для себя обнаружил вокруг много озабоченных сексом женщин, а себя ощутил уверенным в себе привлекательным мужчиной. И начал всех трахать направо и налево по нескольку раз в день, и по тантре, с заклинаниями, и без нее. Трахали официанток и домохозяек, журналисток и учительниц, молодых и не очень. Львовичу все хотелось зубного врача, но такая не подворачивалась. Подвернулся партийный работник. На вечеринке в доме культуры Чирик увидел высокую, красивую явно не русской красотой женщину, в неуместном здесь строгом костюме с депутатским значком. Она пела. Пела красивый и томный русский романс. Ее большие груди распирали пиджак, вырываясь на волю, и нам, завороженным пением, захотелось им помочь в этом. Вскоре она вышла, скользнув по Чирику манящим взглядом. Мы нашли ее в подсобке, грудь была уже свободна от одежды, в этом же направлении двигались и остальные части тела. Она повернулась к нам задом, нагнулась, и почему–то закинула назад груди, прямо за спину. Завороженный Чирик начал было пристраиваться к ней сзади, но груди обвили его и стали душить. Насилу отбились. Оказалось, она вовсе не партийный работник, а вампирствующая ведьма иностранного происхождения.
Две недели мы пребывали в сексуальном угаре, и лишь этот случай заставил меня вспомнить о бдительности и забытой миссии. А забыть ее было отчего – за это время я испытал интересного и вкусного секса больше, чем за всю монастырскую сансару. Человеческий секс мне очень понравился. Женщины были гораздо интереснее собак–сучек, могли и хотели они не раз–два в год, а почти всегда, трахать их было можно не в одной единственной позе, а весьма разнообразно. Вместо густого шерстяного покрова женщины носят одежду, сняв которую вы обнаруживаете весьма приятное тело, ваши ощущения идут не только от члена, приятности испытывает все тело. Женщины гораздо сговорчивее, за ними не нужно гоняться, да и в целом все происходит более культурно и красиво. А женщинам же нравились проявления моих собачьих привычек и внесение мною в секс чего–то о скотского. Но все хорошее быстро кончается.
В Шамбале наши сексуальные подвиги вызвали большое неудовольствие. Меня вызвали на бюро и начали ругать за самодеятельность с поднятием потенции. Я пытался возразить: в Тибете правильно организованный секс считался делом нужным; если бы уважаемые махатмы помогли нам правильно организовать его, то занятия Чирика сексом могли бы быть во благо миссии. У Львовича тоже было что сказать, он хотел поделиться с махатмами замыслом тематических сексуальных сеансов с различными слоями населения. Мы оба были полны замыслов, но Урусвати прервала нас:
– Урусвати знает, не может собака понимать опасности Беспредельности. И не может она нести жертву прекрасную, а лишь бездумно расходует силу живительную. Лишь чистое сердце может действовать, а разрешенное удовольствие лишь в возвышенном.
Я ничего не понял из ее слов. Видимо, это было заметно. И Ригден с обликом человека, уставшего объяснять прописные истины, изрек:
– Богоугодный секс должен быть без эякуляции, а еще лучше – медитативным, на расстоянии от объекта и без элементов онанизма, в идеале вообще без эрекции. – Снова много незнакомых слов, но ощутилась тревога: трахаться нормальным образом Чирику не разрешают, но и надежда еще была: наверное, делать это придется как–то по–другому. Я мысленно вздохнул: “Опять надо не так, как хочется. Ну надо, так надо”. Но Данашила окончательно все разрушил, сказав о том, что правильный секс – это наслаждение от созерцания Пустоты и Нирваны, а раз Чирик не готов к этому, то поднимать следовало не потенцию, а жизненную силу, называемую Кундалини. Для этого надо пробудить чакру муладхару и тогда Кундалини открывая другие чакры поползет вверх, Чирик победит сексуальность и обретет силу.
С этим нас отправили домой. Перспектива победы над собственной сексуальностью не радовала, настроение было подавленное. Чирик завалился на диван и погрузился в какую–то бестолковую телевизионную передачу. Шамбала не стала отсрочивать приговор. Непонятно откуда взявшийся массажист принялся мять и растирать тело, совершая десятки неуловимых по отдельности движений. Казалось, у него не две руки, а несколько, они ощущались сразу во многих точках. Расслабляться и медитировать самому не пришлось, за несколько минут руки массажиста как мягкий щипающий молоточек много раз пробежались по всему телу. Тело стало податливым и мягким, а сознание как бы отделилось от него без всякой медитации. Было мягко и уютно, даже секса стало не жалко. Я смотрел на кончик носа , созерцал красные буквы ОМ на фоне звезд.
Теперь руки массажиста сосредоточились на ногах и стали медленно поднимался вверх. Они подобрались к заднице одновременно с появлением доброй и ласковой тибетской дакини, или, если по–русски, феи. Массажист коснулся нижней чакры, из палочки в руке дакини выползла змея и втянулась в чакру. Меня передернуло, расслабленность прошла, я понял, это никакая не фея, а переодетая Урусвати, а змея и есть Кундалини. Вскоре я почувствовал как она вползла в мою раскрытую чакру. Я сосредоточился на своих ощущениях, как оно теперь без потребности к грязному сексу, но ничего нового не обнаружил. Обнаружил рядом со своей, пронзенной Кундалини, муладхару Чирковского, нераскрытую, а наоборот, окруженную коконом из непонятных символов. Хотел было спросить Львовича, как это у него так получилось, но он заговорщически поднес палец к губам: тихо, молчи. И хотя я должен был сообщить Урусвати, я промолчал, хотя мне и было стыдно.
Кундалини тем временем поднялась к следующей чакре – свадхистане. Это была чакра Чирковского. Урусвати торжествующе сообщила:
– Теперь Чирик освободится от жадности, похоти и злобы, станет способен созерцает красоту Бога и испытывать от этого высшее наслаждение, а любовь к Богу заменит для Чирика любовь к деньгам. – Чирковский тихонько усмехнулся, и я услышал его мысли: “Я смогу любить обоих. Моему Богу деньги не мешают”. Я заметил, Урусвати не контролирует процесс, не в коей мере не допускает чего–либо противного ее воле.
А змея ползла дальше, к расположенной в районе пупка чакре манипура. Массажист поместил один палец на пупок, другой – на том же уровне на позвоночник. Сильно нажал на него, начал повторять “манипура, манипура…”., мне показалось, дыхание проходит теперь не через рот, через пупок. Чакра раскрылась, распустилась подобно цветку лотоса. Кундалини вошла в нее. Неожиданно мы с Чирковским увидели улыбающейся нам лик Бога Вишну. Вишну сказал нам, что Чирик отныне будет способен создавать и разрушать миры силой красноречия, сможет своими речами добиться успеха и благополучия для себя и других, обретет стойкость и динамизм овна – символа чакры свадхистана. Теперь, узнали также мы, нам не страшны такие опасности как алкоголизм, обжорство и материализм.
Перспектива избавиться от сексуальности ради каких–то там чакр и кундалини Чирковскому нисколько не улыбалась. Сумев уберечь ее, он успокоился, пусть старцы забавляются своими фокусами, но позже, услышав от Вишну слова о росте своих возможностей, Чирковский даже заинтересовался: а вдруг и вправду польза будет. Но Шамбала решила остановиться на активации нижних чакр, иначе Владимир Львович мог бы стать слишком сильным и неуправляемым. И старцы оставили его без способностей телепатии и ясновидения, и уж тем более не обрел свободы над собственной судьбой и дара материализации своих мыслей. Возможность стать по–настоящему просветленным, обрести и реализовать высокие стремления для Чирика не открылась.
Но даже проделанное заметно усилило в нем жизненную силу, сделало его стойким и динамичным человеком с большой артистичностью и убедительностью, он стал человеком способным зажигать других. Незавершенность процесса сделала харизму Чириковского несколько деформированной. Он оказался способен привлекать лишь определенный круг людей, хотя и накрепко. Со спрятанной муладхарой Чирковского и раскрытой Жирика, без трав и заклинаний, Чирик перестал быть жеребцом. Все вернулось к первоначальному уровню, так, иногда кого–нибудь, где–нибудь. Но замашки сексуального гиганта и соответствующее поведение у Чирика остались. Сохранились и все потенциально отрицательные свойства верхних чакр, а тяга к деньгам и власти окончательно стали основными жизненными мотивами.
Вскоре после открытия чакр нас с Чирковским вызвали в Шамбалу. Выйдя из тела, к которому я начал привыкать, на кончиках серебряных нитей мы вознеслись в астрал. Члены российского бюро сидели на своем обычном месте в обычном составе. Я скромно приблизился, поприветствовал собравшихся, с разрешения Данашилы сел на задние лапы, расправил хвост. Рядом, именно рядом, скромно устроился Чирковский. Находиться в своем собачьем облике и сидеть таким образом было очень приятно. Приятно было и лицезреть одухотворенные лица махатм. Я поймал себя на мысли, что по другому стал воспринимать их, раскрытие чакры помогло мне ощутить все величие и одновременно простоту их облика. Некоторое время они не особо обращали на нас внимание, продолжая беседу между собой. Первым отвлеклась Урусвати:
– Чирик, – язвительно обратилась она к нам обоим сразу, – хватит русских баб трахать. Пора и о деле подумать.
Ее мысль развил Ригден:
– Тибет и Шамбала смотрят на вас и ждут от вас великих свершений. Время пришло.
Данашила был как всегда мягче и мудрее. Он спросил, готовы ли мы.
– Да, – дружно и искренне ответили мы. Я попросту не знал другого ответа на указания руководства, Чирковскому же не терпелось скорее ринуться к успеху.
– Совсем скоро вы будете в центре важных событий, – Данашила подвел итог короткой беседе. И обращаясь ко мне, завершил разговор: – Конкретные указания будешь получать через астральные информационные поля. Приходи туда завтра в полдень.
Там я вновь встретил Данашилу.
– Тема для тебя сложная. Будем разбираться вместе, – сказал он.
Данашила рассказал Жирику о планах КГБ. В недрах комитета долгое время вызревала идея создания ручной, и одновременно карикатурной оппозиции. Первоначально она обсуждалась в кулуарах, затем, после принятия принципиального решения на высоком уровне, над ней в обстановке глубокой секретности работали эксперты, или по сегодняшнему политтехнологи. Смысл сформулированной ими концепции состоял в следующем. В среде интеллигенции стало модным говорить о многопартийности. Пока никто не осмелился создать самостоятельную политическую партию надо соорудить ее самим, внешне дистанцировавшись от этого. Партия при этом должна получиться смешная и убогая. КПСС на ее фоне будет смотреться выигрышно. В названии партии должно присутствовать слово “либеральная”. Либерализм – сегодня для КПСС наиболее опасная идеология, именно либеральные настроения в народе крайне вредны для власти КПСС. Не страшно, что термин “либерализм” еще не на слуху, а либералы в западном понимании больше кричат не о либерализме, а о демократии. Сработаем на опережение и дискредитируем саму идею либерализма. С демократией же бороться не столь актуально. В умелых руках демократия не страшна. Ее надо направлять и подправлять. Пусть процесс рождения и краха оппозиционной партии выглядит максимально демократично.
Оппозиции нужен вождь. Он должен обладать кипучей энергией, харизматичностью, казаться простым и доступным, ни в коем случае не быть перегруженным интеллектом. Важно, чтобы он был не связан с номенклатурой и при этом был управляемым. Убедительно излагать глупости, обильно сдабривая их либеральной фразеологией – его главная задача. На определенном этапе все поймут, что он попросту политический клоун и проблема дискредитации оппозиции и либерализма в целом будет решена.
Данашила оценил план КГБ как весьма изящный.
– Но все это, Жирик, только видимая часть айсберга. Комитетчики привыкли считать много ходов вперед. Кое–кто из них рассматривает оппозиционную партию как запасной аэродром на случай краха системы. – Данашила усмехнулся: – Глупые, они не знают о том, что в игру вступила Шамбала, – и сделал паузу, давая собаке прочувствовать всю неравноценность игроков.
– План обсуждался на самом верху – на заседании Политбюро ЦК КПСС. И имел несколько принципиальных противников – высших партийных функционеров, которые не могли и мысли допустить о какой–либо оппозиции, пусть даже и карманной. Мы нейтрализовали их. Один из противников, имевший весьма преклонный возраст, в ходе заседания был усыплен посредством гипноза, участие в обсуждении он принимал лишь похрапыванием. В мозг двух других внедрили весьма экспансивные мыслеформы, содержание которых не имело ничего общего с предметом обсуждения. В результате этого они говорили, что называется, “не по делу”, вызывая на себя косые взгляды. Именно благодаря нам решение о создании ручной оппозиции было принято. Там же, на Политбюро утверждено и название партии – Либерально–народная партия Советского Союза, ЛНПСС. Теперь КГБ поручено выбрать лидера партии.
Рассказывая, Данашила контролировал восприятие Жирика, при необходимости подправлял. Увидев, что пес понял все правильно закончил:
– Пришло время посвятить тебя в наш план действий. Он прост и состоит в том, чтобы сделать именно Чирика лидером новой партии. Тогда при продвижении к власти мы сможем воспользоваться силой противника, облегчая себе задачу. Тебе пора включаться в конкретную работу.
И Жирик включился. Махатмы сгенерировали мыслеформу “Чирковский, и никто другой”, вручили ее Жирику и отправили его к ответственному за выбор будущего лидера полковнику КГБ Версаеву Ивану Степановичу.
Полковник состоял в пятом идеологическом управлении КБГ. Его повседневная работа состояла в контроле за поведением московских интеллектуалов, поиске наиболее ярких и вредных говорунов и проведении по отношению к ним “профилактических” мероприятий. Версаев кнутом и пряником наставлял их на путь истинный, вербовал в осведомители, несговорчивым создавал жизненные трудности, а некоторых приходилось и изолировать. Народ проходил через него самый разный и с различными последствиями. Он знал, есть всякие умники, и есть мудрая, даже сакральная власть, высший смысл ее действий доступен лишь посвященным, которые есть часть власти и окружены ее заботой. А умники по собственному недоразумению мешают власти. Всякие действия такой власти по отношению к говорунам оправданны, если партия говорила: “Надо так”, он добросовестно делал это так, если: “надо наоборот”, он без всяких душевных сомнений выполнял и это. Но в последнее время Версаев не всегда сам понимал логику власти, чувствовал какой–то системный сбой. Он с раздражением замечал, говорунам с их нападками на партию дали распоясаться, стали зачем–то выпускать на телевидение, позволяют тявкать на святое – на КГБ, который всегда был надежным “щитом и мечом” власти. Наверху кто–то, явно чужой, играет свою игру, причем, не по правилам. А теперь, судя по поставленной задаче, им еще и партию решили создать. Истинные замыслы всегда скрыты, и зная это, полковник не очень–то верил в то, что это будет партия–насмешка. Но кто и зачем все это делает Версаев просчитать не мог. Все вокруг было мутно и беспокойно, а раз так, придется, хочешь – не хочешь, и о себе самому думать.
Размышляя подобным образом полковник углубился в свою картотеку. Большая часть потенциальных кандидатов были отвергнуты им сразу по причинам явной непредсказуемости поведения, независимости и честности, полной бездарности, или напротив большого интеллекта. Полковник искал обиженного на существующую власть, и одновременно не очень–то признанного и в своей среде говоруна. Достаточно яркого, но не самостоятельного, управляемого, и обязательно такого, чтобы не забыл, кому обязан. Последний критерий представлялся особо важным, но и трудным. Как угадаешь, кому верить можно. Работа в КГБ приучила Ивана Степановича: верить нельзя никому. И теперь, когда круг его выбора сузился до нескольких объективно пригодных человек, он перекладывал на столе их фотографии никак не решаясь назначить кого–то честным. Экстравагантный писатель с фруктовой фамилией, несколько ярких журналистов ругавших все и вся, молодой экономист переполненный чувством мессианства и наш Чирковский, как раз в это время переметнувшийся из общества еврейской культуры в Демократический Союз. И рассматриваемые на фото лица, и известные Версаеву слова и поступки этих людей не позволяли сделать положительный выбор. Трудно сказать, на ком бы он остановился, если бы не помощь Жирика. Подлетевший к нему в астрале пес сразу уловил проблему решаемую полковником. Уж чего–чего, а верности Жирику было не занимать. Сгенерировав собственную мыслеформу, наполненную верностью, пес присоединил ее к доставленной из Шамбалы и запихал в голову Версаева.
Полученное от Жирика тот воспринял как собственное озарение. Запросил подробные данные о Чирковском. Оказалось, в архиве есть его личное дело, заведенное еще в конце 60–х годов. По мере знакомства с документами полковник все более проникался мыслью о правильности своего, казавшегося ему интуитивным, выбора. После двух недель пристального наблюдения за объектом Версаев идет на доклад к руководству. Он излагает краткую биографию своего кандидата, характеризует его как энергичного и амбициозного, трусливого, и при том наглого, по своему харизматичного, но в принципе вполне управляемого человека. Особенно ценной чертой кандидата Версаев называет непостоянство и политическую неразборчивость. Чирковский засветился в политических тусовках самой различной ориентации, но никогда не был частью номенклатуры и не может быть скомпрометирован связями с нею. Он способен убежденно и зажигательно говорить что угодно, даже очевидные глупости – политический клоун может получиться прекрасный.
Изложив эти доводы, полковник легко сумел убедить своего непосредственного начальника. Генерал, всегда очень вдумчиво и критично воспринимавший предложения сотрудников, на этот раз согласился необычно быстро. Далее предстояло согласование кандидатуры на коллегии КГБ, в отделе партийных органов и других профильных отделах ЦК КПСС. Папка с досье на Чирковского пошла на рассмотрение. Махатмы думали все, неделя–другая и дело сделано. Но не тут–то было. Неделю папка пролежала на первом столе. И без резолюции пошла на второй, а полежав там – на третий. Никто не решал ни да, ни нет, папка или сама ходила по кабинетам, или ее кто–то незаметно перебрасывал со стола на стол. Старцы пробовали воздействовать на держателей папки, во время обработки лучами Шамбалы каждый из них вроде как становился сторонником Чирика, но подпись все равно не ставил. Казалось, против Чирика играет другая магическая сила. Но все было проще, визировать первым столь сложный и неоднозначный вопрос чиновникам не позволяла аппаратная выучка. Старцы, со всей своей магией оказались бессильны перед обезличенной бюрократической машиной.
Пришлось привлекать посторонних, знакомых с проблемой специалистов. Договариваться с кем–либо махатмы не умели и поручили Жирику поискать помощи в российском астрале. Откликнулась Баба Яга: ладно окажу твоим старичкам гуманитарную помощь. Общались с ней старцы опять–таки через Жирика, личность она отрицательная, и в Шамбалу таким нельзя, и непосредственно контактировать – тоже – карму испортишь. Пес внимательно слушал колдунью, а махатмы считывали его восприятие. Баба Яга старательно разъясняла старцам простейшую арифметику бюрократии:
– Тут, мои старички, ни магией, ни лучами вашими не возьмешь. Чиновник пуще всего боится должность потерять, с ней у него все связано. Подпись – это ответственность, а отвечать он не хочет, больше любит с других спрашивать. Поставишь закорючку хоть за, хоть против, а тебя тут же и спросят: а на основании чего? а почему именно так? Тут как в сказке: поставишь подпись “за”, и туда, прямо папку понесешь – окажется, что устои подрываешь, не только должность потеряешь, но и голову; не поставишь никакой подписи, и сюда, налево, на рассмотрение отдашь – скажут: не уловил важности вопроса, а значит, не готов к столь высокому уровню работы, снова долой с должности; напишешь “против”, назад папку отдашь, окажется, кто–то важный был заинтересован в вопросе, опять долой из кабинета, да еще партбилет выложишь. По такому скользкому вопросу любое мнение опасно, вот наши хлопчики и подбрасывают папку друг другу по ночам. – Старцы слушали и почти потели. Они даже забыли, что они самые мудрые.
– Жирик, спроси у нее: А что ж делать то? – Выдавил из себя Данашила.
– Да просто все, осветленные вы мои. Надо их всех к папке собрать на совещание. Каждого подготовить предварительно, это вы умеете. А одного, кто совещание вести будет, особенно, сон ему прокрутите, что руководство ждет от него нужных вам действий. Пусть он палец вверх поднимет и тихо скажет: “Есть мнение, надо решить”, и головой кивнет “да”, положительно мол решить. И все получится, только старушку отблагодарить не забудьте.
Так и сделали. Помогло. Через десять дней уже Политбюро санкционировало предварительную разработку Чирковского. Только старушку отблагодарить забыли.
Мне приказано было пока не говорить Чирковскому ему о закулисных событиях, коим я был свидетелем и участником. И Львович жил обычной жизнью, и думать не думал, сколько высокопоставленных начальников обсуждают его персону. Не заметил он и непрерывного двухнедельного наблюдения, организованного Версаевым. Если я постоянно, даже в туалете, ощущал неуютность от присутствия компетентных органов, то он явно не имел навыков оперативной работы. Он нетерпеливо ждал некого внешнего толчка, после чего собирался вершить предварительно подготовленные великие дела, и нервничал и дергался из–за его отсутствия. И когда вскоре КГБ провел с ним первый контакт, он отнюдь не понял, что это и есть начало.
Зная о контакте заранее, я сказал Львовичу о необходимости отлучиться на несколько дней в Шамбалу за подробными инструкциями и оставил его в теле одного. Все происходило в районном отделении милиции, куда Чирковского привезли прямо с разогнанного митинга Демократического Союза. Он вел себя очень смирно, даже пришибленно, утверждал, что на митинг попал случайно, взгляды шумевших там горлопанов не разделяет. Милиционеры не стали его слушать и дали высидеться часок в обезьяннике. Сидя там, Чирик сильно трусил, проклинал все на свете. Мое астральное тело было рядом и мне хотелось успокоить его, но было нельзя. После его проводили в отдельный кабинет, где Владимира Львовича поджидал среднего роста мужчина неприметного вида в добротном штатском костюме с твердым и умным взглядом. Чирковский сразу определил в нем сотрудника КГБ и поскучнел еще больше. Но мужчина, представившейся Александром Семеновичем Поповым, не стал требовать от Чирика признаний в антисоветской деятельности, склонять к осведомительству. Напротив, он сообщил, что органы сегодня не те, что раньше, что они целиком за перестройку и демократизацию и чуть ли не возглавляют этот процесс. Попов–Версаев продемонстрировал большую осведомленность в делах Чирковского, одобрив его отказ от выезда в Израиль по полученному около года назад вызову, выразил сожаление о снятии им своей кандидатуры на выборах в народные депутаты СССР в пользу одного известного журналиста–перестройщика.
– Там, на съезде, – Попов доверительно–заговорщически поднял вверх указательный палец и глянул на потолок, – нам нужны не горлопаны–журналисты. Там нужны проверенные и знающие люди. Как Вы, Владимир Львович. Не беда что эти люди в молодости совершали ошибки и сегодня высказывают не привычные многим взгляды. – Чирковский понял, что в комитете есть на него досье и перед встречей собеседник знакомился с ним.
– Если бы Вы сориентировались вовремя, мы могли бы Вам помочь. Подумайте об этом, – многозначительно смотря на Чирковского, закончил фразу Попов. Он встал, прощаясь, протянул руку.
К собственному немалому удивлению Владимир Львович беспрепятственно покинул собеседника и отделение милиции. Придя домой, он первым делом попытался связаться со мной и найти меня в астрале. Оказалось, что он обладает врожденным телепатическим даром – его сигналы доходили до меня. Из них я понял, произошедшая встреча его сильно взволновала и напугала. Чирковский хотел от меня успокоения и объяснений, хотел попросить о встрече с моим руководством. Но я не отзывался – по сценарию он должен был почувствовать свою собственную беспомощность. Так и получилось, но Чирковский не раскис, а начал думать. Думал в тревоге несколько дней. Если не принимать всерьез мысль о том, что КГБ действительно стало оплотом демократизации, а ее он отверг сразу, то характер и смысл разговора с Поповым был совершенно непонятен. Непонятно было и отсутствие каких–либо последствий пребывания в милиции и беседы с сотрудником КГБ. Через неделю напряженного осмысливания ситуации сквозь страх стало проступать чувство робкого злорадства. Львович понял, что он зачем–то нужен органам, и это что–то не есть обычное осведомительство. “Раз мною заинтересовались и обитатели Шамбалы, и наши родные органы, значит во мне что–то есть. Тут важно не продешевить”. Его мысли развивались уже явно в не правильном направлении, и я счел своевременным возвращение в тело. После недели свободного астрального существования оказаться вновь в нашем тесном “общежитии” было тягостно. Но работа есть работа…
Чирковский встретил меня очень радостно. Рассказал, что КГБ хотело его завербовать, но он не поддался и остался верен взятым перед махатмами обязательствам. Я сказал ему, что мне известно о состоявшемся контакте с работником КГБ, что это не было вербовкой, что вербовка еще впереди, и, что более всего удивило Чирковского, сообщил:
– Будем завербовываться. Это есть часть нашего плана по выполнению миссии. – Я сделал паузу с тем, чтобы Чирковский переварил сказанное. Понаблюдал, как у него ( точнее сказать – у нас) отвисает челюсть.
– Это махатмы устроили дело так, чтобы органы завербовали Чирика и стали ему помогать в продвижении к власти. – И окончательно разрушая его еще толком не оформившиеся иллюзии, – запомни, органы будут продвигать не тебя. Они будут помогать Чирику.
Я был удовлетворен произведенным эффектом – Чирковский сник. Мне даже стало его жалко и я подумал о утешении. “Надо сказать ему, что Чирик – это мы вместе”. Но от этой мысли меня отвлекло неконтролируемое мною движение нашей руки – рука наполняла стакан водкой. Я рассердился и хотел было вылить водку. Но не моя мысль о том, что если выпить, то вновь осваиваться в физическом теле будет легче, удержала меня от посыла соответствующего импульса. И странное дело, я заспорил сам с собой – не надо легче, я никогда не боялся трудностей, надо все–таки вылить водку, я ее не хочу и вредна она. И я вылил водку. Как оказалось не в раковину, а в рот нашего тела.
Тело стало размягчаться и я почувствовал себя уютнее. Чирковский тоже расслабился. Челюсть Чирика подтянулась.
– Рассказывай план, – обратился ко мне Чирковский.
И я рассказал. Факт режиссуры махатмами действий органов отнюдь не успокоил его, а напротив, озадачил, и как мне показалось, даже расстроил.
жирик и чирик
© Copyright: Олег Соловов, 2007
Свидетельство о публикации №207081600137
Свидетельство о публикации №207081600137
Рецензии