Носитель 3 часть

 Чтобы срок не полз, как черепаха

 По-настоящему тяжело только первые дни. Затем привыкаешь. В том числе к постоянному голодному полуобморочному состоянию. Зато к внезапно появившейся чесотке привыкнуть оказалось невозможным. Понятия не имею, откуда она взялась. Во всем изоляторе коснулась только меня. Однажды всю ночь было не до сна: чесался, чесался и чесался. Аж под ногтями потом остались синие полукружья – моя кровь.
А тут еще с утра-пораньше разругались Тыреткин и Серега. И чего им, спрашивается, не сидится тихо-смирно? Вообще-то Серега начал первым. После того, как Слава похвалился, что сегодня будет выдергивать зуб без наркоза. На моей памяти то был уже третий зуб. И этакое жертвоприношение ради прогулки. Сейчас поясню, как это. Когда-то в изоляторе дважды на день, утром и вечером, были десятиминутные прогулки. Для того имелся и прогулочный дворик – четыре стены под открытым небом. И выпускать перестали, по причине, что порой сюда тайком кидались сигареты. Это чья-то помощь из зоны. И теперь без прогулок - тяжко. Ладно там я и Серега. Мы тут недавно. Но какого Тыреткину? Когда два месяца запоминаются голодом, темнотой, вшами, вонью. И вы уже готовы почти на все, лишь бы, вдохнув полной грудью, увидеть солнце. И ничего, что за каких-то десять минут ходьбы от изолятора до санчасти придется с болью лишится зуба. Хоть так.
-Зато прогуляюсь, - козырял Слава.
- Дурак! – грубил Серега.
-Нет-нет, я – не дурак! При нынешнем развитии медицины мне страшна потеря зубов... Один укол и я проснусь с новой челюстью.
- Это ты где услышал? По телеку, что ль?.. Да ты по воле и на сто грамм *** найдешь. А чего говорить за новую челюсть?!.. Так ты... Рыжая шельма.
- Я не рыжий.
-А бороденка-то рыжая. Не надо мне «ля-ля»... Правильно делал Петр Первый, что менял вас на гвозди. Вы, рыжие, все такие...
-Какие - такие?..
- Да такие!..
-Ну, какие?..
-А ты, если башка на плечах есть, сам и подумай, какие вы такие, что вас называют та-акими!..
-Я спрашиваю: какие?!! – багровел Тыреткин. Похоже, разозлился не на шутку.
-Слушай ты, ****а-а-а, хватит мне тут шизу прививать.
-Ну зачем, Серег, грубить? Где ты здесь увидел ****ного?!
-Иди уши прочисть! Я сказал: ****а-а-а!.. Есть разница?!..
- Хватит грубить, Серег! Не то я ударю! - сжал кулаки Тыреткин.
- Поздно что-то спохватился. Ты уже схавал.
-Но я сразу не понял…
-Да ты не оправдывайся, Тыреткин… Ладно… Проехали
И Слава стерпел: не ударил. После чего от Сереги досталось и мне:
-Ну а ты, акуленок, тоже бить меня не будешь?
-Да ты что?! Тут, старина, как бы самого не ебахнули!
-Хе-хе… Молодец! Метла, смотрю, подвязана не по годам… И человек ты, конечно, хороший. Но я заебался просыпаться по ночам! Ты то и дело орешь во сне, что потерпевший. На помощь кого-то зовешь. Ты, братух, прекращай это. Иначе мы так не выживем.
Я опять кивнул. Мол, больше не буду, хотя от меня это и не зависело.
Потом ждал врачей. Они появлялись в изоляторе то раз в двое суток, а то и трое. График не поймешь. Зайдут, короче, когда захочется. Кроме субботы и воскресения, конечно. Тут хоть помирай – не появятся, потому что выходные дни. А врачи заходили разные и всякие. Бывал, к примеру, усатый доктор. Просить его о помощи - бесполезно. Ни лекарств, ни диеты, ничего не будет. Он, Айболит ***в, только умеет делать пометки в блокнотик. Вот и все. Другое дело, если в изоляторе дежурила она... Я уже рассказывал о ней в прошлом эпизоде, где по ее вине затвердели мои соски, а также кое-что еще… Молодая докторша, цокая каблучками, появлялась после обеда. Не раньше. Но уже утром мы вспоминали красотку. И ждали. Она нравилась всем. Заслуженно нравилась: красивая и отзывчивая. Если пообещает, значит выполнит. И сколько народу божилось, как, освободившись, приедет в эту чертову дыру с букетом роз. Не скрою, что и я находился в числе ее обожателей-цветочников.
 И вот я ждал. И, в конце концов, дождался. Первым с ней заговорил Серега – о своем геморрое. Затем Тыреткин – про зуб. И последним был я и моя чесотка. Докторша пообещала, что сегодня же выведут в санчасть. А там, дескать, и разберемся, как с нами поступить.
 - Эх! Ну и девочка! - сказал Слава, когда она ушла, - Я бы ей засадил!
- Ой, Тыреткин не смеши. Эта мартовская свинья тебе и ****у понюхать не даст! - обломал Серега.
- Она и тебе не даст, - огрызался Слава. И было видно, как он обиделся. И отнюдь не потому, что она не даст ни понюхать, ни потрогать, ни…
- А мне и не надо... А вообще... Я могу ее заполучить хоть сегодня, если выведут в санчасть... И на твоем месте я бы не спорил.
- Обрати внимание, это не я завел разговор о споре.
-Я бы на твоем месте помалкивал.
- Ага... Рассказывай больше... Так она тебе и даст... Ты зек. И к тому же со СПИДом.
- А СПИДом по глазам стебать не надо... Ясно?.. Не то быстро тебя приземлю!
Серега правильно сделал, что пригрозил. В голосе Славы отчетливо слышалась враждебность и неприязнь. Впрочем, ничего удивительного. Ведь Счастье, едва попав сюда, начал убивать у него нерв за нервом…
-Хочешь поспорить? – предложил Серега.
Тыреткин согласился – поспорили. И не абы на что - проигравший будет должен спеть тысячу песен. Громко и на весь изолятор. Одним днем не отделаешься. И ничего, если повторяющиеся. Главное – пой. И это Серегина идея. Дескать, тихо и скучно в изоляторе. А срок ползет, как черепаха. Тогда, как у Тыреткина пропадает талант. Ну вот и разомнет голосовые связки. Видя такую самоуверенность, Тыреткин поменялся в лице, которое теперь выражало сомнение. И было интересно, как Серега выкрутится. Я не сомневался: выкрутится. Недаром же его прозвали Счастьем!
Докторша сдержала слово. Не прошло и часа, когда наш больной «экипаж» повели в санчасть. Я смотрел в небо. Какое-то бесцветное. И не темное. И не светлое. И не высокое. И не низкое. Непонятное небо. Зато дышать стало легче. И захотелось, еще сильней захотелось сигарету. Но кругом не наблюдалось ни бычка, ни соринки.
- Командир, что вы с лагерем сделали? - недоумевал Серега, вероятно, как и я, думая о куреве, - Плюнуть негде!
- Стараемся, - довольно, словно бы и сам убирал, похвалился надзиратель. Он сопровождал нас до санчасти.
Но плохо старались! Все-таки один бычок валялся впереди. Серега, тоже заметив не порядок, подмигнул мне. Я догадался, что сейчас будет нечто невозможное, похожее на фокус. А как иначе назвать то, если он собирался незаметно поднять бычок на глазах у надзирателя? Но и я знал свою роль. Мое дело – отвлечь. Заговорить зубы. И что же - у меня получилось. Я быстро нашел общий язык с надзирателем. Речь забежала о футболе. В частности, последних изменениях в высшей лиги. И пусть, в действительности, футбол был мне до мячика. Зато надзиратель, рассказывая, не сводил с меня глаз. То, что и нужно. Тут-то Серега, как бы случайно споткнулся – упал. Мы остановились. Подождали его. Он поднялся. Отряхнулся от снега. Выругался. Затем мы двинулись дальше.
Я обернулся назад. Бычка не увидел. Значит, поднял.
 В кабинет с врачами вошли всеми сразу. Правда, зачем сюда Тыреткину с больным зубом - не понятно. За компанию, что ли. Первым осматривали меня. Я снял рубашку робы. И докторша, из-за которой спорили, увидела следы чесотки. И вместо того, чтобы признаться, как у меня твердеют соски, я всего лишь сказал:
- Извините, что без лифчика.
 Она, понимая шутку, хихикнула.
- А Сереге тоже не мешало бы кое-что показать... – из меня вырвалось шутливое замечание с намеком на гемморой сокамерника, - Серег! - обратился к нему, заметив в кабинете того бестолкового усатого доктора, - Если тебе там мужик будет ковыряться, то руку мне впредь не тяни здороваться.
- Братух, я ведь, сам знаешь, живым не дамся. Не для него рос...
 Вспомнился Серегин спор. Теперь его затея показалась невыполнимой. Все-таки это… не бычки поднимать. Нет, зря он поспорил. Проиграет ведь. Погорячился. Видимо, ему суждено петь. Долго петь.
 Докторша обещала, что мне дадут мазь от чесотки. Вечером, быть может. Повезло и Сереге. Его тоже, дескать, вылечат. Правда, ему в отличие от меня, поверили на слово.
- Спасибо, доктор… Но знаете что?.. У меня есть и другая проблема...
-Какая?
-Да так... Вслух не хотелось бы... Стыдно как-то...
-Геморрой, значит не стыдно. А это...
- Ну, зачем вы так со мной, доктор? Я ведь к вам с душой и доверием…
- Ладно, говорите...
Не было слышно, что Серега шептал ей на ухо. Но редко я видел его настолько серьезным. Казалось, действительно, какая-то проблема. И – боже! - что же случилось, когда он договорил! Ни я, ни, похоже, остальные не верили глазам. Серега, у которого ни стыда, ни жалости, приспустил штаны и трусы. А она, доверчивая, взяла в руки его член со словами: «Как у вас болит?»
Но вместо жалобы Серега вдруг сказал:
-Нежне-ей, доктор! Это, дело прошлого, еще никем не сорванный цветок… Да не пугайтесь вы так... Хе-хе… Я шучу…
Тут до нее и дошло, что ее просто-напросто развели. Покраснев, она попятилась в сторону. Подальше от Сереги. А он засмеялся. А вместе с ним и я. И даже усатый доктор присоединился.
- Вы!.. Вы симулянт! – зато ей было не весело, - Вы... вы...
Было видно, как хотелось обозвать бранным словцом. Но, вероятно, хорошее воспитание мешало. Ишь какая! Не то, что мы с Серегой: бля-бля-бля…
-На вас пахать надо! А вы!..
- Я промолчу о том, что нужно делать на вас…
-Вы неудачник. И ничего не добились в жизни… Вот скажите: сколько вам лет?
-Старше Карла Маркса на два года.
Так и ругались. Она ему слово. Серега же – десять в ответ. Было весело слушать.
И до чего все удивились, когда она, провожая, дала Сереге свечи от геморроя. Аж три штуки. И это после такого!..
- А как ими пользоваться-то? - притворялся дурачком Серега. А то не знает, как!..
- Засуньте себе их в одно место!
- Все три?.. Сразу?
- Да.
- Ну и на том вам, добрая тетя, спасибо!
-Пожалуйста, добрый дядя!
Сереге, значит, свечи. А мне – ничего. Как-то несправедливо.
- Так не считается, так не считается, - повторял Тыреткин, когда вышли из кабинета.
- В хате поговорим, - оборвал Серега.
 Славе удаляли зуб. За дверью кабинета с табличкой «стоматолог» слышался его полукрик: «Больно!.. Больно!» А я, Серега и надзиратель, ждали его на скамейке. Рядом с нами горбился паренек в телогрейке. Ему, очевидно, тоже к стоматологу. Я хотел стрельнуть у него сигарет. Да не делал того, опасаясь, что привлеку внимание охраны. К счастью, выпал случай, когда надзиратель, встретив другого коллегу, отойдет от нас на расстояние выстрела в тире. Они о чем-то между собой разговорились. И нам было безразлично, о чем именно.
- Нет закурить? – я тихо спросил того парня.
Он сделал вид, будто не услышал. Даже не посмотрел в мою сторону. И это разозлило.
- Оглох, что ли? - я слегка толкнул его рукой.
- Отвали!
-А почему ты сразу в штыки?.. Можно подумать я сказал тебе: «Чувак, у меня такая ситуация, что девушки сейчас нет. Поэтому ладно я тебя в попу раз?» Я же этого не прошу, правильно?.. Я всего лишь спросил закурить. Вот и все.
- Ты с изолятора. Если я тебе сейчас дам сигарету, то меня отправят туда же...
- Да вы тут изолятора больше, чем *** боитесь! – упрекнул Серега, - Кто тебя закроет в киче, если пиханешь пачуху незаметно? Сам же в любой момент можешь к нам заплыть. И ведь губяки потянешь...
-Не дам... Я «красный».
-Да хоть зеленый. Какая, в ****у, разница? Ты будь человеком...
- Я не дам.
- Гандон ты, а не «красный»!..
Надзиратель вернулся. Теперь курить не стрельнешь.
- Больше мне твои сигареты на *** не нужны! - громко процедил Серега, обращаясь к тому «красному» гандону.
-Я что-то не понял... Какие сигареты? – удивился надзиратель, услышав это.
- Они врут, гражданин начальник! Я ничего не давал... Я просто сидел... Все видели... Ей, богу... Я просто сидел... – дрожащим голосом объяснялся тот. Ну вот и получил по заслугам. Так ему и надо, если к нам посадят. А там и…
Окончательно разобраться в том, кто кому и что давал – не успели. Вернулся Тыреткин. Я впервые видел его лицо настолько замученным. Точно бы с допроса. Рукой он держался за щеку. Вероятно, больно.
Возвращаясь в изолятор, я прощался с солнышком, точно с живым, точно с другом.
Первые минуты в камере, что после прогулки, особенные. Они – неприятные: в ноздрях стоят смешанные запахи болота, потных тел, мочи. Скверные запахи, которые, принюхиваясь, не замечаешь. Привыкаешь. Зато есть и приятные ощущения. Это когда кажется, словно не появлялся тут не меньше, чем неделю. Ощущение, которое придает сил, чтобы жить дальше. Однако в этот раз оно быстро выветрилось. Внимание занимал спор между Тыреткиным и Серегой: за кем, дескать, победа? Опять шумно. И не на того Слава напал. Серега словоохотливей – не переубедишь. Вот и пел Тыреткин на весь изолятор до отбоя. Почти не замолкал. Исполнял разное. От «Сектора Газа» до частушек. Большинство текстов выучил сходу и благодаря Сереги. Кстати, победитель очень уважал город Воронеж за то, что его любимая группа «Сектор Газа» отсюда. В общем, песни раскрасили наше бесцветно-безвкусное время, словно детскую раскраску.
Перед сном Серега нашел нужное применение свечам от геморроя. И не будем вдаваться в подробности, куда он их, все три, засунул?..
 Удивительно, что и моя чесотка вдруг куда-то пропала сама собой. Хотя в отличие от Сереги, себе ничего и никуда не засунул…
 Я наконец-то тихо-мирно уснул. Но среди ночи проснулся. Увидел, как Серегу трясет, словно в лихорадке. Он злобно матерился на ту докторшу, которой от этого было не легче, не хуже. Ясное дело, виноваты свечи...
- Ты тоже даешь! Бывалый каторжанин, а повелся... – но, опомнившись, что слезами горе не поможешь, я спросил: - Может, позвать кого, если уж совсем плохо?
Серега отказался. А я сразу уснул, не подозревая, что дальше будет только хуже. Ведь утром у меня возобновится чесотка. А этот раз сильней, чем прежде. Я чесался и видел, как под ногтями скапливается кровь.
Я опять ждал врачей. И опять пришла она. Хотя и была не ее смена. Странно бы...
 Серега заговорил с ней первым. И, конечно, о побочных эффектах лекарств…
- Не знаю, не знаю, - хитро улыбаясь, сказала ему, - На остальных что-то нормально действует.
Очевидно, она только и ждала минуту, когда увидит замученного Серегу, когда убедится, что отомстила сполна. Ночь, похоже, не спала, ожидая следующий день. И все справедливо. Серега сам нарвался. И отныне докторша смотрела на всех нас, как на чужих. А мне не повезло: попал под одну гребенку. Хотя теперь я и настаивал на своем убедительней. Дескать, будучи вичинфицированным и расчесывая свое тело до крови, ставлю под угрозу жизнь сокамерников. Впрочем, как и надзирателей, которые осматривают на проверках мою робу, испачканную зараженной кровью робу.
- Ладно, лекарства будут, - сдалась она.
- Когда?
-Когда-нибудь.
Я еле сдержался, чтобы не нагрубить. Расплывчатый ответ не устраивал.
Она ушла, а часы продолжали бесследно вычеркиваться из жизни. Я чесался и злился. А лекарств не было. С горем напополам перетерпел до вечерней проверки, когда вновь раздевались у стены.
- Командир, - нарушал тишину Серега. Мне не верилось, что после всего случившегося он может быть в приподнятом настроение, - я как откинусь, так сразу в стриптизеры пойду работать… Ведь опыт, сам знаешь, не пропьешь.
Тот хихикнул.
- Как у тебя дела? - продолжал Серега.
- Да получше твоих, судя по всему.
- Ха! Куда уж лучше моего?! Живу в собственном номере. Имею личного официанта. Питаюсь стабильно. Танцую стриптиз. И даже своя... личниковая стража.
Я раздражался. Опять Серега за свое. Ему, похоже, день – не день, если нет конфликта. Не понимаю: зачем было называть надзирателей «стражей». Знал ведь, что те ненавидят, когда к ним так обращаются. От Серегиных шуточек лишь проблемы. Я подумывал сказать ему об этом. А то сам, видимо, не понимает. Тридцать лет, а не понимает. Да, поговорить бы с ним стоило. Мол, остепенись. Неужели нельзя смирно пересидеть подвижные дни? Дождаться, пока не выгонят на общий режим. Нет, Серега не прав. И эта мысль, вспыхнув в моей голове, как-то удивила своей ясностью.
После проверки я поделился своим мнением. Дескать, к чему все эти смехуёчки? И знаете, что он выдал? Поменялся в лице. И серьезно объяснил, что без смеха мы свихнемся, либо съедим друг друга. Словом, ничего хорошего не будет. Ведь нам наносят чертовски много зла, которому нужно что-то противопоставить. И смех – лучшее средство. И я поверил. И успокоился. И чем больше узнавал его, тем сильнее к нему привязывался.
Чуть позже мне принесли три таблетки. Их, по словам надзирателей, передала докторша. Та самая...
Я доверчиво проглотил их все сразу. Запил водой из-под крана. И лишь потом спохватился: что это?
- Азалептин, - ответили надзиратели.
- Что-то знакомое... – нахмурился Серега, - О! Вспомнил! Я когда через «дурку» соскакивал, то видел, как там азалептин дают особо буйным... Это снотворное... Тебя сейчас вырубит.
-Надолго?
-На денек.
Вот так вот!.. Впрочем, быть такого не может. Я не поверил: слишком весело он рассказывал про этот азалептин. И было непонятно, что общего между мной и особо буйными?..
Вскоре его обещание сбылось. Меня затянуло в сон. И деньком не обошлось. Я не просыпался двое суток. А то состояние полусна, что во время проверок, еды, отбоев и подъемов, так все это не в счет. И только на третий день спать, наконец, расхотелось. Как выяснилось, чего-либо интересного не пропустил. Разве что песни Тыреткина. А так – все по старому... Перемены появились лишь во мне. Теперь я не мог связать и пару мыслей. Не то, чтобы дельных слов. Сказанное мною мгновенно забывалось. Я отупел. Ощущение похожее на то, которое посещает боксера в первые часы после нокдауна... А Серега советовал читать книги. Сам, дескать, пробовал. Еще как помогает. А читал после губительных запоев и наркоманских «марафонов». Совет, впрочем, хороший. Но что толку, если каких-либо книг под рукой не лежало? Поэтому оставалось только деградировать и чесаться дальше.
 Я протестую

 Как-то Лунев, зайдя в изолятор, принес новость: вот-вот к нам зайдет прокурор. Поэтому лишнего не болтать. Вопросов не задавать.
 - Это мой вам совет, если спокойно жить хотите! - настойчиво угрожал он.
- Вовсе не обязательно запугивать, - заметил Серега, - Закурить лучше дай. А мы в свою очередь отнесемся с вниманием и пониманием.
- Никаких «закурить»!
- Что ж... Отношение порождает отношение, - с тенью угрозы сказал Серега.
 Лунев так и не дал закурить. А действительно - что ему стоило? Серега спросил свое. Ведь услуга за услугу.
В ближайший час меня и Серегу перевели в соседнюю, пустую камеру. Мы сразу смекнули, зачем это. По закону вичевые должны быть изолированы. Нет, хотя, слышал, будто есть места, где мы на общем положении. Например, московский централ Красная Пресня. Врачи думают, будто заболевание не передается бытовым путем. Напрасно так думают. Представьте себе: попал в камеру наркоман, у которого «ломка». В тюрьме – нередкое явление. А ведь у того на лбу не написано: «ВИЧ / СПИД». А уколоться охота. И, глядишь, сокамерники угостят – «вмажут». Тогда, как этим шприцом может колоться вся тюрьма. Тоже не редкость. И какие затем будут последствия?!.. А тому носителю, что до людей? Ну укололся – полегчало. Ну заразил. И что? Он - в СИЗО. Значит, сегодня тут, а потом – либо на воле, либо в зоне. И попробуй, найди.
 В нашу новую камеру положили две книги: «Преступление и наказание» и Библия. Я читал обе. Тем не менее, изголодавшись по буквам, взялся за книгу Достоевского. Открыл. Начал читать. Жаль только, что почти сразу помешают. В коридоре изолятора повисли два голоса: Лунева и второй, незнакомый. Поочередно открывались двери камер. Незнакомец представлялся областным прокурором. Спрашивал, как мы тут живем? И все ли устраивает? Я, как и Серега, удивлялся, почему зеки молчат. Ни слова о том, что нас бьют, не лечат, кормят абы как. А ведь еще утром, до прихода Лунева, все только и говорили о наболевшем. А теперь...
- Почему здесь двое, а там – по десять? – первое, что спросил прокурор у Лунева, когда вошел к нам.
-Вичинфицированные, - объяснил тот.
-Да сегодня посадили! - недовольно добавил Серега.
-Так ведь мест не хватало, - оправдывался Лунев. И, взяв в руки книги, перевел разговор на другое: - Они у нас перевоспитываются. Книги правильные читают.
- Да сегодня подкинули! – был недоволен Серега, - Еще и открыть не успели.
-А почему вы вообще в изоляторе? – заинтересовался прокурор.
- Отказники, - ответил Лунев, хотя спрашивали не его, - Они...
-Можно мы сами скажем за себя?! – оборвал Серега и, заметив тишину, продолжил: - Дело в том, что… нам навязывают условия, каких быть не должно. Та же сто шестая... Я имею право не работать.
- Вам трудно почистить снег, махнуть веником? – удивился прокурор.
- Представьте себе, если я возьмусь за лопату порезанной рукой... Могу и кого-нибудь заразить. Но, если быть до конца честным, то... вы правы. Мне трудно махнуть веником. Я не хочу работать! Ни малейшего желания! Не до того, знаете ли, когда жить-то осталось два понедельника!
- Как же так! – еще более удивился прокурор, - Я слышал про лекарства.
- Ну, и что? Они для вольных. Здесь не выдают.
Серега наступал. Ничего, казалось, не забыл: как время от времени бьют. И что санчасть бездействует. Тут я показал свои следы от чесотки. Затем мы в один голос заявили, как плохо кормят, хотя нам и положено диету. Отчего я, например, голодаю уже которую неделю...
Лицо Лунева выражало одну растерянность. Заволновался, наверно. Ну так ему и надо. Будет знать, как впредь жалеть сигареты. И для кого пожалел-то?.. Для людей страдающих!
-Странно... А почему другие молчат? - недоумевал прокурор.
-Боятся, - объяснил Серега, - Вы уедите, а нам тут жить...
- А почему вы не боитесь?
-Я же сказал: мне жить два понедельника.
Серегин взгляд был прям, серьезен, искренен. Его слова не могли оставить равнодушным. Прокурор отеческим, снисходительным тоном обещал принять меры. И что мы сегодня же будем переведены в лагере. Зато ядовито-злой взгляд Лунева обещал обратное, то есть ничего хорошего.
Едва прокурор ушел, как в изоляторе густо повисла брань. Зеки из соседних камер начали с нами разговор на повышенных тонах:
- У вас там вообще «бабины» сорвало!
-Думайте, что говорите!
-Вы огонь на всех вызываете! Теперь страданет каждый.
-Мусора лютовать начнут!
-Гайки закрутят.
-Да вы сами себе гайки закручиваете! – в конце концов, сорвался покрасневший, видимо, от злобы Серега, - Если так и будете молчать, то вас скоро мусора и ****ь начнут! Забыли, как сегодня только и делали, что ***сосили режим и Луня?! А что в итоге получилось?! Когда не нужно – ****ить заебете. А когда выпала возможность что-то сделать вопреки, так хуй дождешься!.. Вы все дали заднюю!
- Ты проигнорировал общее мнение!
- Свое мнение вы уже высказали молчанием. А я отстаивал свое. И никто не может запрещать мне этого.
 С одной стороны Серега прав. Но и те, по-своему - тоже. Некоторое время мы ругались почти со всеми, кто был в изоляторе. К общему мнению не придем. Останемся одни. И вскоре в изоляторе стало тихо, что в гробу. То есть, наверно, что в гробу. Там ведь я пока не был. Но только пока…
 Тишина напрягала. Лучше бы ругались. Читать перехотелось: не то настроение... Поэтому мне, как и Сереге, оставалось ходить по камере туда-сюда. Я представлял, будто гуляю по полям, морскому побережью, городам. Благодаря воображению, забывая, где нахожусь, забывая действительность, видел иное... И вот когда, если мне не изменяет память, мысленно бродил где-то в районе Пятого Авеню - за нами пришли...
 Прокурор сдержал слово. Нас, действительно, вывели в лагерь, когда снег падал какими-то огромными водоворотами, закрывая, словно занавес, все вокруг. И тут мы с Серегой разошлись, потому что, как вдруг выяснилось, находимся в разных отрядах, а значит и бараках. Так распределили без нашего ведома. Расставаясь, я пообещал, что зайду к нему в барак при первой возможности. Надо будет как-то узнать в каком он бараке, подумал я. Зато очень скоро узнаю, где мой. Там познакомился со своим отрядником. Молодым, со шрамом на левой щеке.
-Что тебе написать? – спросил он в своем кабинете и сразу предложил на выбор: - Можно, что курил в неположенном месте. Или не заправлял постель.
- Я не понимаю о чем вы...
-Нет, это я чего-то, наверно, не понимаю... Ты здесь, что ли, рассчитываешь остаться?
-Но ведь прокурор...
-Он только что уехал.
-И поэтому я должен вернуться?
-Да, поэтому.
-Охуеть.
-О! Это ты весьма кстати сказал. Напишу-ка я, что ты ругался матом. За это мы тоже в изолятор сажаем.
-А за геморрой не сажаете?
В ту же минуту отрядник записал о моем мате. И протянул мне лист. Дескать, расписывайся.
-Я не буду.
-Погоди, погоди, - затороторил тот, - Ты ведь сейчас матом ругался, правильно?
- И что?..
- Ну, вот и расписывайся.
- Если только за литр водки.
-При чем тут литр водки?
- При том!
- Ты ругался матом. Вот и расписывайся.
 - Я не хочу, потому что не согласен...
- ****юк, ты не наглей. А то хуже будет.
- А за ****юка спасибо. Хоть кто-то назвал… Значит, я не так уж и старо выгляжу. И еще на кое-что способен…
- Ха! И ты еще в лагерь собрался? ****а бы тебе там пришла! Не выживешь!
- С чего бы вдруг?
- Потому, что ты ****абол!
Странно, что ссора с отрядником совсем не огорчила. И, уходя, даже улыбнулся ему. Во мне приютилась какая-то беспричинная, безотчетная, зато хорошая эмоция.
Меня закрыли в ту же камеру изолятора без литра, и без подписи. Тут поджидал Серега. Правда, отчего-то улыбающийся. И неспроста. Оказалось, что ему удалось незаметно пронести пачку сигарет. И было интересно послушать, чего оно стоило: едва отрядник отвернулся, как Серега улизнул. Стрельнул пачку. Закрылся в туалете, где спрятал ее в воровской карман… Обыскивая потом, ясное дело, не нашли. А в лагере его не оставили, как и меня. Отказник ведь.
 Наверху, у потолка было маленькое окошко. Благодаря нему в камеру, просеивался волглый пыльный свет от лампочки, что в коридоре. И если кому-то встать на плечи ( один человек хорошо, а два – выше!..), то можно и дотянуться рукой до лампочки. А значит и прикурить. Так мы с Серегой и сделали. Поскольку я легче него, то и поднимать пришлось мне…
 Он прижал сигарету к горячей лампочке, словно к прикуривателю в машине. И вот через, минуту, или две, потянул дым…
От пары затяжек приятно закружилась голова. Сигаретный дым повалил на весь изолятор.
- Пацаны! Четвертая! – нас звала соседняя камера, - Нет курить?
Почуяли, значит.
-Ори громче! Пусть мусора в коридоре все слышат! – недовольно процедил Серега.
- Трудно сказать: есть или нет?
-Есть. Осталось с****ить и принесть.
- Ладно-ладно... Попросите у нас в голодный год.
- Завали свое ебло. И без тебя тепло, - грубил Серега – по-прежнему стихами.
- Ну дай хоть одну, - продолжали те, спустя короткую паузу.
-Иди ко дну!.. Кто там сегодня орал про гайки?.. А как мы-то своего добились, так и вы, смотрю, губяки рады потянуть... Нет, нам не жалко. Но много ты все равно не получишь.
-Почему?
-В твоей хате одни «козлы»!
-Мы не «козлы», - оправдывались «козлы», - Мы «красные».
-Какая, в ****у, разница?! Активисты ***вы! Никто у вас и грамма табака сюда не затянул. А затянуть ничего не стоило. А теперь на людском катаетесь.
-Мы исправимся, Серег.
-Так и быть... После проверки словимся...

Арестанты и арестованные

 Весной тяжело. Особенно, если взаперти. Трудно смирится, что оттепель за стенкой не для тебя. Мне не бывало хуже, чем этой весной – хоть вой, хоть кричи. И жалко, что ты здесь, когда время движется: тик-так, тик-так... И когда в мире, столько красивых мест, где ты не был. Да, да, именно красивых. Ведь красота и заключается в разнообразии.
А тут – что? Только трудности: одна, другая, третья… Ну вот и стая. Загрызут же, закусают.
Бельевые вши чего только стоят. Живут ( и, наверно, припеваючи ) в робе. Ползают там. А ты, будто христианин какой-нибудь, чешешься и терпишь. Только и делаешь, что терпишь! А врачам весело. Они даже не верили нам, пока во время обысков насекомые не переползли с робы на форму надзирателей. Вот тогда-то и раздели до гола, и понесли на прожарку наши вещи.
А вода. Раз в десять дней посещали душ, маленькую комнатушку с одной лейкой. Толпой, всей камерой туда заведут – купайтесь. А надзиратель ждет и подглядывает: как бы чего не стырили. И поживится было чем. В углу стояло мусорное ведро. Из него, если надзиратель отлучался из душевой хотя бы на секунду другую, подбирали сигаретные бычки. Их-то и пронесем в камеру. Вытряхнем табак. Вырвем лист из книги. И чаще - Библии. Федору Михайловичу почему-то доставалось меньше. А после сделаем самокрутку. И…
 И вот проблема. Едва запахло весной, как где-то под озером прорвало важную трубу. Поломка? Нет, катастрофа! Из-за этого во всем лагере отрезало воду. Я еще не подозревал, что здесь уже не искупаюсь. Ни разу. Зато надзиратели начнут приносить баклажку с водой, которую придется растя-я-ягивать всей камерой двое суток. А однажды и все четверо. Умывайтесь, дескать, как хотите. Им бы так! Надо ли пояснить, насколько мы стали жить в грязи?.. Но хуже, если забивался туалет. А он забивался регулярно и постоянно. Облегчится двое-трое и переполнено. Тогда вызывали ассенизатора. Пренеприятная должность и только для «петухов». Этим достаются все грязные работы. Понятия… Специальной трубкой ассенизатор пробивал то, что оставили-уронили двое-трое…
И в кого только мы, заброшенные и забытые, превратились здесь? Родня не узнала бы, и не опознала… Во многом виновата волосатость на лице. Благодаря бороде, Серега напоминал моджахеда. Нет, ну вылетый, если бы не глаза. Они, на взгляд не безызвестного борца-политолога, арийские. Меня же время наградило всего лишь козлиной бородкой, которая вдобавок чесалась. Это, вероятно, от грязи. И приходилось терпеть. А что еще поделаешь, если ножницы не давали? Потому и ногти на руках приходилось грызть. Со временем до того приспособился, что не во всяком педикюрном салоне такой марафет наведут. Уж я-то знаю!.. Но вот на ногах, боже упаси! Мне проще выпить шестьсот шестьдесят шестого растворителя. Он и то не настолько воняет…
И кормили так, что хлеб называли хлебусей…
То ли от грязи, то ли от постоянного сквозняка на моем теле, особенно лице, расселись гнойники. Такие, что и прикоснуться больно. И пусть у Сереги гораздо хуже, запущенней, смертельней, однако я все равно побаивался: как бы и у меня не СПИД. Последняя черта пугала лишь одним: из-за нее вряд ли встречусь с Настей хотя бы еще раз. А больше мысли о смерти, накануне которой неизбежно придется поработать ( и наверняка в поте лица, учитывая, какой я бездипломный!) на аптеку, почему-то не вызывали никаких чувств. На тот момент, по крайней мере, никаких.
Чтобы выжить, а заодно и хоть как-то провести время с пользой, я занимался спортом. Отжимался от пола по тысяче раз на день. А порой и больше. Конечно, не все сразу – постепенно.
- Давай, давай, малой. Скоро здоровяком станешь, - однажды подбодрил Тыреткин, - И в двери, наверно, не будешь пролазить…
- Ты пацану кровь решил, что ли, попить?! - тут же взбесился Серега, - К чему это сказал вообще?! Каким «здоровяком»?! Или ты не в курсе, чем он заражен?!
- Хорош, Серег, - вступился я, видя растерянность Тыреткина, который определенно сказал то в хорошем смысле слова, - Он просто забылся. И ничего плохого не желает…
 А как не хватало сигаретного дыма: хоть бы разок затянуться. Но, учитывая, что нас никуда не выпускали – ни в санчасть, ни на прогулку, то оставалось брать у надзирателей. И это получалось только у Сереги. Интересно получалось. Ему каждый давал и закурить, и прикурить. Со всеми снюхался. Отношения до поры, до времени не складывались лишь с одним. То был самый суровый. Его прозвище говорило само за себя – Зима. Всегда хладнокровен, зол, молчалив. Чуть что не так – удар по голове. А потом еще. И еще. И даже еще. Того и жди, забьет если не до могилы, так хоть до санчасти. За ним не заржавеет. Только попробуй запнуться, делая доклад... Поговаривали, будто он воевал в Чечне. Последней разборке. Там наградили простреленным легким. И, несмотря на ранение, Зима выглядел двухметровым здоровяком – вручную не победишь. Ему сама судьба велела работать вышибалой по пивным-распивочным. Либо же распугивать зеков. Словом, как видно, обнаружил свое призвание. Но Сереге посчастливилось разговорить и такого. Хотя все и начиналось не в пользу моего сокамерника. Ведь однажды Зима назначил его дежурным по камере. А дежурный, если помните, обязан делать доклад. А Сереге, блатному по жизни – западло. Он так и сказал Зиме: «Старина, ничего личного, но это противоречит моим убеждениям». А злобный надзиратель с убежденными не церемонится. Схватил за шкирку. Вытащил из камеры. А там как начнет переубеждать! Неспроста же из коридора донеслись звуки глухих ударов («Бах! Бах! Бах!»), а между тем - Серегин возглас:
- И чего ты доебался до меня?! Повышения, что ли, хочешь?! Генералом стремишься стать?!
-Можно бы, – согласился Зима удивительно спокойным голосом.
- Ну, давай я буду сразу тебя называть: мой генера-ал!
-Хе-хе... А что?.. Давай.
После они разошлись с миром. Хм… Так бы и сразу. А, спустя пару часов, мы впервые увидели, как улыбается злобный надзиратель. И оставаться равнодушным было просто невозможно. Ведь когда Зима опять открыл дверь камеры, то увидел Серегу, который, держа руку у виска, по-солдатски отдавал честь.
- Мой генерал! – говорил он, - В четвертой хате семь воинов...
Зима хохотнул. А Серега попытался выцыганить сигарет:
-Командир, дай закурить.
-Закурить? Так ведь не положено…
-Слушай, давай по-хорошему. Ты ведь, дело прошлого, у нас, в ФСБ на крючке…
-По-хорошему?.. Хе-хе… У вас, в ФСБ?.. Хе-хе… Ну ты юморист!.. Хе-хе…
- Командир, ну угости. А?.. Больше месюка уже не курил… Вижу: есть в тебе людская жилка. Тем более, ты воевал… Знаешь, каково страдать. Так ведь?.. А значит, понимаешь нас, как никто другой.
-Бля, Счастье, без мыла же залезешь… С твоей пронырливостью как раз и суждено стать генералом, - похвалил надзиратель, давая ему сигарету, хоть и не «положено».
- О чем ты, командир?! Брось! – Серега прятал сигарету в карман робы, - У меня по воле гонки только за то, где взять, сварить, употребить… Вот и все. Поэтому генерал во мне отдыхает.
 А ведь Зима верно подметил. Серега многое и всякое мог когда-то. Этим он и напоминает гайку, которая поначалу вкручивалась не так. Потому и резьба сорвана. И теперь попробуй-ка применить! И, очевидно, я пошел Серегиной тропой, которая вдоль пропасти…
А что до Зимы, то с тех пор он угощал сигаретами. Тайком, конечно. И только Сереге. А сокамерник – уже и нам.
 Серега кормил обещаниями, будто, освободившись, непременно приедет к нему. Отблагодарит. Либо пусть сам приезжает в Москву. Серега там и с работой, и с жильем поможет. Да, мой сокамерник много чего обещал. И не только Зиме.
Был, впрочем, и другой способ найти сигареты: ждать пока кто-нибудь из нарушителей пронесет. Но у этих постоянная отговорка: «Сигарет нет, потому что нежданчиком хлопнули». Хотя все-таки помню один случай. Веселый случай. Это когда подселили новенького. Примерно ровесник Тыретикина. Лохматый. Не бритый. Горбатый. Худощавый. Боязливо осматриваясь, он, помалкивая, стоял у двери без движения. Нет бы пройти и поздороваться.
-Ты не бойся… Милости просим, - первым с ним заговорил Серега, - Здесь не ебут... То есть сегодня не ебут… Надоело, знаешь ли, уже… Где-то я тебя уже видел? Грешным дельцем, бизнесом, случайно не занимаемся?
-Нет. Но и я тебя где-то видел.
- …!? Ты еще спроси: не занимаюсь ли я случайно криминалом?
-А курить нет, старый? – заговорил с ним и я.
Тот положил на стол две переломленные напополам сигареты. И похвастался, что хоть и обыскивали, раздевая до гола, а он все равно пронес. Сжал в руке. Мы похвалили. Дескать, чувак, так держать.
Нельзя было не заметить большие царапины на его лбу. Что бы это? Тыреткин спросил: кто ранил?
-Мое личное! – рявкнул новенький, хотя грубить не имелось причины, - Тебя не касается!
-Вот, значит, как ты заговорил! – раздраженно заметил Серега, - У меня такое впечатление, будто мусора тебя специально закинули, чтобы ты свой нервоз прививал нам.
-Да это меня всего лишь клопы покусали, - смягчил тон новенький, - Понимаешь, братан?!
-Я тебе не братан!
-Но мы же за одним столом хаваем.
- Во-первых, мы еще ни разу и не хавали вместе. А, во-вторых, колбасных братков ищи себе в какой-нибудь другой «квартире».
- Да ведь он же в бане работал, - воскликнул один сокамерник, которого в изолятор посадили на пять дней за неубранную постель, - Я тебя видел! Ты еще воды зажал тогда!..
-Ага... Вот, значит, как!.. Банщик! – Серега улыбался и потирал руки, словно перед сытным обедом, - А газуешь, смотрю, не по-банному!
Взгляд новенького забегал по сторонам, точно бы в поисках выхода. А никуда денешься с этой подводной лодки! Банщик, кстати сказать, должность для активистов. Каких на фене еще называют «козлами».
- Моей вины нет! Клянусь! – затороторил новенький, будто мы собираемся его убивать, - Меня заставили. А вообще я «черный ход» поддерживаю. У них – лучше! И курить есть. И...
- Заткнись!!! - закричал Серега, разминая кисти, как перед дракой, - Живи, кем жил. Только заткнись! Пять минут в хате, а уже шизу привил.
Новенький покорно замолчал. Потом снял куртку робы, под которой белая безрукавка. Жарко, что ли, стало. А, может, он хотел, показав свои наколки, запугать? Ну конечно! Он их не просто показывал, а де-мон-стри-ровал. И наколочки не абы какие – авторитетные. Прежде я слышал, что они означают. Восьмиугольную звезду «носят» только отказники. И на блатного он что-то не смахивал. Но ведь...
- А ты, старый, на малолетке был? - для начала Серега спросил о наколотом перстне на руке.
-Не-е-е... Что ты?!
-А перстень тогда зачем наколол?
-Да так... По пьяни, знаешь ли, вышло.
-А звезды... Блатовал, либо, по молодости?
-Не-е-е…
-Тоже спьяну?
-Ага.
-Бля, да с тобой опасно бухать. Либо сразу - «бляндер буду»! Да? Пальцы так и гнутся, наверно. Да?
- Что верно, то верно, - довольно признался тот, - Блатовать, дело прошлого, люблю. Как выпью, так и понеслось ...
-Все ясно, короче, с тобой... Ну, а пока наколочки свои спрячь! Люди за них страдают по сырым кичам. А где-то жизнь теряют. Ты же наколол просто потому, что захотелось!.. И откуда вы такие здесь беретесь на мою голову?.. Спецотлов, бля!
Новенький послушно одел рубаху. Осмотрелся. Кашлянул.
-Лет десять назад, - продолжал Серега, - кольщику бы голову отбили. А тебе наколки бы с кожей вырезали. А то и отъебать могли как самозванца.
-А сейчас? – испугался Тыреткин, отчего можно было подумать, будто и он разрисован, точно якудза, с ног до головы. Ну или, может, пока что только мечтал-планировал…
-Сейчас мягче. Козла вошло за правило называть красным. Пидера - отделенным. Хм... с такими темпами как бы вскоре петухи нас самих не отделили.
А новенькому не сиделось. Он ходил по камере – от стенке к стенке. Мелькал перед глазами. И это напрягало. А потом еще схватился за книгу «Преступление и наказание» со словами:
-Пропаганда, бля… Она тут на *** не нужна.
-Это ты здесь на *** не нужен! - сразу же крикнул Серега с такой яростью, что можно подумать, будто оскорбили его отца, самого Федор Михалыча.
-Серьезно?
-Серьезней не бывает!
- Ну спасибо, - прятался за иронией новенький, - Тогда я пошел отсюда, - Кто ж его интересно пустит?
-Смотри, чтоб туго не вошел!
-Кто?
-*** в твою жопу!
Некоторое время в камере висела пустая тишина.
- Может, закурим? - предложил я.
 Все согласились.
Как всегда, подкурили от лампы наверху, которая светит и днем, и ночью.
А сигарету, делая по две затяжки (это, кстати, арестантская традиция, как и два глотка чифира), пустили по кругу. Не успели выкурить и половину, а в коридоре уже послышались шаги и голос Лунева.
-****ец подкрался незаметно! – прокомментировал Серега.
Мы стали, махая полотенцами, точно секунданты в ринге, проветривать камеру. А то накурено - туманно. Заметит же, пронюхает. Если, конечно, войдет.
- Как я заебался! - махая полотенцем, приговаривал Серега, - Шифруюсь, что ****юк какой-то!
А Луневу до всего было дело.
-Курили, значит! – обвинил, входя к нам и принюхиваясь.
Мы, конечно, все отрицали. Дескать, в нашей камере нет ни курящих, ни пьющих. Ну просто группа здоровья. А дымок, наверно, ветром в окошко занесло. Лунев, услышав это, рассердился. И сказал кое-что, на его взгляд, важное: бла-бла-бла…
 После ухода ДПНК следовало ожидать не запланированную проверку. Как обычно, с выводом в коридор. Поэтому оставшееся курево, половину сигареты и одну целую, я спрятал в надежное место. Благо, что язычок моего правого кроссовка незаметно разрезан изнутри. Туда и сунул. Так что попробуй теперь найди. Я вообще-то был главным хранителем всего ценного и запретного. И знаете почему? Просто мои кроссовки оказались самыми вонючими. Отчего ни один надзиратель не решался, обыскивая, брать их в руки. И мне верили на слово. Дескать, внутри ничего не спрятано. А то ж!.. Стало быть, я вдобавок и врун-рецедивист. В общем, имейте в виду!
 Не зря и в этот раз суетился. Нашу камеру, одну только нашу, вывели в коридор. Начался обыкновенный шмон. Лунев, наблюдая, как мы раздеваемся, курил. Хотел, что ли, тем самым показать свое превосходство?
Проверка прошла в холостую. Луневу это не понравилось. Может, поэтому он велел всем присесть сто раз вместо одного - положенного.
- А дрессировать, командир, не надо! – Серега возмутился, - Мы тебе не собаки… Сто раз какие-то.. Тоже придумаешь… Нет, или ты, может, здесь хочешь Фитнесс-клуб устроить?.. Лично я от физкультуры освобожден… Хе-хе… А с твоими сто раз еще и до СПИДа не доживу.
- Ты до него и так не доживешь! – огрызнулся Лунев.
- И почему же?
-Потому, что ты урод!
- Ой, да груби, сколько влезет. От тебя все равно не катит, - высказался Серега. И отказался приседать. Следом и все мы.
Тогда недовольный Лунев вошел в пустую камеру. И с шумом перевернул там все, что могло переворачиваться. Отчего не узнаем место своего заключения. Кругом беспорядок: на полу размотанная туалетная бумага, зубные щетки, тюбик с выдавленной пастой. На столике – грязные следы обуви. Меня, как, очевидно, и других, кольнула сильная обида: совсем за людей не считают!
-Ну, зачем так, начальник?.. – спросил Серега.
-Гражданин начальник, - поправил тот, - Это чтобы впредь не курили... Я ведь знаю: вы курили. Меня не проведешь. Я вам не…
- Ну, курили! И что?! Тебе завидно?! – сорвался на крик Серега, - Беспонтовые шмоны устраиваешь! Нечем заняться?!
- Что ж, ты сам вызвал огонь на себя, - удивительно спокойно сказал Лунев, - Совсем уже попутал. Ты забыл, что ты - зек... Ты – никто и ничто.
Докурив сигарету, он бросил тлеющий бычок в нашу камеру - под ноги Сереги. Мол, добей. Серега незамедлительно пнул окурок. Так что он вылетел в коридор.
Когда вредоносец ушел, Тыреткин предположил:
- И чего он вечно такой злой? Его, наверно, дома жена обижает? А он на нас отрывается...
-А может он и жену дома по стенке строит, - предположил другой.
- Нет, скорей им просто движет азарт, - с гневом сказал Серега, - Ждет, когда въебут, что потом парашют не раскроется!.. – после чего, шмыгнув носом, продолжил тише и серьезно: - На самом деле, он из тех мудаков, кому всего лишь нравится издеваться над людьми. Только и всего… Другими словами, этот погром для него тоже самое, что бабе в рот кончить. Понимаешь?.. Черт его знает, может он и от рождения такой… Или же кто-то отобрал в детстве горшок… Вот с ****ючества и переклинило: пойду в мусора, буду мстить. Чаще так оно и получается, - теперь он заговорил спокойно, каким-то мудрым тоном, - Это ведь люди друг друга обозляют… Портят… Это они слепили для себя палачей: Гитлера, Сталина и других. И только сильные остаются самими собой… И не зря говорят, что общий режим наиболее чистый. В нем страдают в основном молодые и первоходы. Те, кого еще не успели разжевать-выплюнуть всякие луневы и обозленные акулины.
Принесли ужин. Всем простым смертным дали, как обычно, сечку. А мне и Сереге – иначе. Ведь теперь угощали диетой. На этот ужин, к примеру, манной кашей на воде, творогом, компотом. Не плохо, да?
 Новенький, чавкая, завистливо поглядывал то на мою пайку, то на Серегину.
-Что же вы, ребята, делаете, раз так питаетесь? А то я манную кашку люблю... Вы скажите, что делаете? А то, может, и я начну.
- А мы на все разведки мира работаем, - серьезно, точно так оно и есть в действительности, утверждал Серега.
-Болеют они, - влез Тыреткин, хотя его никто не спрашивал.
-Чем? – любопытствовал новенький.
-Да СПИД у них! - Тыреткин сказал брезгливо и оскорбительно. Так, словно речь шла о покойниках, к которым, помня о трупном яде, лучше не прикасаться.
-Слышь, Тыретка! – нахмурился Серега, - Ты до****ишься, что в хате одним диетчиком прибавится.
-Как так? – растерялся Слава.
-А вот так! Возьму да проебу, что отстираю!
- Хорош, Серег.
 - Вечно ****ишь не в тему, - и, переведя злой взгляд на новенького, сказал и тому: - А ты! Чего пялишься на мою хавку? Своей мало?
- Нет, нет. Не надо мне ваших диет, - облизывал ложку любитель манной кашки, - Я лучше так... Зато на годик другой дольше проживу.
- Ну вот и нечего смотреть, что Ленин на буржуазию. Мы за еду отстрадали. Не то, что другие... Духу не хватает отказаться.
- Да как же откажешься? – возмутился Тыреткин, - Оно у Витька сколько было? Месяц! Так и умереть недолго.
 Он преувеличивал. Вместо месяца - двадцать три дня голодовки. Что, впрочем, тоже не мало. Хотя и питался с Серегой. То есть делили его пайку напополам. Зато в результате диету получили вдвоем одновременно.
- А как вы хотели свое отстаивать? Только на свой страх и риск, – яростно говорил Серега, - Но если не борешься, то какой же ты порядочный арестант? Ты уже арестованный!.. А хотя и какой ты человек вовсе, если не борешься? Только существо готово смириться со сложившемся положением вещей. А вы позволяете себя ***во кормить, бить, унижать, оскорблять, запугивать.
-Ну, а что еще делать? - спросил тот, кто здесь за какое-то мелкое нарушение. Как, впрочем, и большинство.
- Вы можете многое! Представьте, если толпа, хотя бы треть зоны, сплотится. Станет одним целым. Вы хотите знать, что она может?.. Допустим, не вышли в поле: поднимать эту ***ву целину! Что будет? Всех сразу за бунт в изолятор не кинешь. Зато сбор урожая заметно уменьшится. Хозяину – это минус. Или не вышли в «промку»... Несколько раз так повторится и, будьте уверены, хозяин выполнит ваши требования.
 - Какой хозяин, Серег? Мы даже не видели его ни разу! Тут вообще не понятно, чья эта зона.
-После такого, уверяю, он появится.
- В изолятор, может, и не посадят. Но бока отобьют.
- Могут и отбить. В первую очередь – лидерам. Но по-другому революция не делается. Своего не добиваются. Все только через страдания и жертвы!.. А что вы? Вместо борьбы несете свое горе в лагерную церквушку. А Богу высказываете то, что давным-давно пора высказать хозяину. А смирение называете силой, - с каждым новым словом Серегин голос становился тверже и тверже, - Вы говорите: все боятся попасть в изолятор. А вы начните с того, что «разморозьте» кичу. Помогите нуждающимся с куревом и чифером. О наркотиках я и не говорю. Подкупайте баландера, чтобы он прятал «запрет» в баланде. Подкупайте мусоров, чтобы они проносили сюда «запрет». И тогда пропадет мнение, что здесь тяжело и страшно. Так появится почва для бунта.
-Ты говоришь: подкупить... Где ж денег взять?
- А-а-а! Вот наконец-то вы и призадумались для чего собирается общак! С каждого по чуть-чуть и появится сумма. Это и есть общак, добро для нуждающихся.
- Здесь мусора не подкупные.
- Неправда. Деньги все любят. Просто вы сами не разъясняли, чем выгоден «черный флаг». Я говорю про то, что мусора смогут брать взятки... А тут, в «красном», «пионерском» лагерьке разве возьмешь? Он бы и рад! Да у Лунева столько стукачей, что сразу вломят. Потом и с работы уволят. А в «черной» зоне попробуй «цинкануть» и сразу голову сами же зеки отшибут. И ничего им за это не будет. Там все схвачено.
 И тут Серега умолк. Его лицо выражало усталость. Видимо, понял, что объяснять дальше равносильно, как стенке. И не потому ли оставил бесплодное занятие? Взамен предложил поиграть в нарды. Я согласился первым.
Играли так: «доску» разметили-нарисовали на полу остатками зубной пасты. Фишки уже давно были готовы. Сделаны из пуговиц, что сорвали с телогреек и робы. У Тыреткина сорвали насильно: не хотел делится. Все поделились, а он не хотел. Ишь какой! Игровые кубики тоже имелись. Эти слепили из мякоти пайкового хлеба: перемешали с пеплом до однородной, серой массы. И затем придали форму кубиков. На них оставили маленькие точки: один, два, три... В общем, такова предыстория появления азартных игр. И то, нужно заметить, Серегина идея. С игрой время потекло быстрей. По крайней мере, я хоть не думал по несколько раз за минуту о том, который час. И скоро ли ужин, или отбой, или еще что-нибудь.
И вот, играя, я отвлекался. И пусть Серега то и дело нарушал правила. То есть, бросая мелкое число, сразу же хватал в руки кости и называл другое. Естественно, больше того, какое я видел, какое было в действительности. И как я мог не проиграть ему? Впрочем, его мошенничество напрягало не столько, сколько частое появление в коридоре надзирателя. Отчего накрывали фуфайкой место игры, фишки и кубики. Прятали. Ведь игра запрещается. За это тоже бьют. Иногда, проверяя, надзиратель подсматривал в «волчок», маленькое окошко. А когда он уходил, то игра продолжалась.
- Бейте, лохи! Дела мои плохи! - Серега тряс кубики, рифмоплетничая, - Ехал я из Америки на зеленом велики. Велик сломался... И я тут играть остался.
Да, с ним и его «великом» не соскучишься. И не от того ли многое прощаешь?
Я так увлекся игрой, что не заметил, как подкрался отбой. Когда легли спать, новенькому не хватило места на нарах. Поэтому он приземлился на полу: кинул матрас и лег.
Мне не спалось, потому что напрягал свет от лампочки. Тогда попросил новенького, чтобы он подсадил меня к потолку. А то нужно бы прикрыть окошко книгой. Пусть будет темница, зато уснешь скорей. Новенький согласился…
 Вскоре стало почти темно. Книгой, правда, оказалась Библия, у которой к этому времени половина листов пропала на самокрутки. Просто бумага нужней истории, какую и без того знаем. Да и зачем беречь книгу, которая учит приравнивать всех, в том числе родную мать и злодея-душегуба?!.. Разве так справедливо?.. А у Сереги тоже есть претензии к религии. Вот однажды, заметив, как он вырывает страницы из Библии ( некоторые из числа, так называемых, божьих одуванчиков покажут пальцем: «Богохульник! В костер!») на самокрутки, я спросил:
- Ты не верующий, что ли?
- Малой, а во что верить? В мире ***ва туча религий. Вот умрешь, предстанешь перед Богом. А он тебя спросит: во что верил? Ты скажешь, как было. А оно, хуяк, и не так оказывается. И что дальше? И тебя, хуяк, на сковородку.
-И как же быть?
-Ни во что и ни кому не верить. А вот умрешь и спросит Бог: «Во что верил?» А ты ему: «А во что надо было?» Он скажет, как следовало. А ты ему: «Старина, я в это и верил».
Задумаешься – ведь правильно он все говорил. Много нынче религий. А сколько было и теперь забылось?! А сколько названо языческими и неправедными?! А сколько человеческих жизней было отдано ради них, как выяснилось, зря!.. И сколько еще, вероятно, будет?.. Кто знает, может и над нами потомки посмеются…
 Вот о чем я думал, ощущая сильный позыв ко сну.
Проснулся неспроста – в туалете шумела вода. Это новенький присел- пристроился в «позе орла»... Я же отнесся с пониманием: с кем не бывает. Возможно, у него серьезно разболелся живот. Наверняка, казалось мне, он не желал кого-либо будить. Поэтому я не осуждал. И очень вскоре уснул. Однако ж, сомневаюсь, что надолго. Проснулся вновь по его вине. Застал за тем же занятием.
- Ты канатов, что ли, обожрался?! - теперь я не был мягок, как прежде.
-Еще чуть-чуть и я ебахну этого черта! – тихо, зато злобно сказал Серега. Оказывается, тоже не спал, - Пятый раз за ночь на «дальняк» «лукается»... Стране нужны герои, а ****а рожает дураков!
- Я не дурак. Я просто хочу срать.
-Нормальная жопа так срать не может! - разгневался Серега.
- Что значит нормальная?
-А ты как думаешь?.. Уж не ***к ли в ней побывал?
- Нет! Вы что?! Ни в коем разе!
- Ну, вот и спи... А то, бля, побывает…
После чего новенького, что к дедушке сводили. Радикально поменялся: сразу оставил скверное занятие и вернулся в постель. Так бы и сразу. А то ишь!..
Я даже не заметил, как задремал.
В третий раз меня разбудил звук льющейся воды, но уже из-под крана. Это новенький умывался. Заметив, как я наблюдаю за ним, спросил:
- Не спится?
-Ага… Если бы еще кое-кто не мешал, то могло быть и вообще заебись!
- У меня, прикинь, раньше погоняло было «Водяной».
- Ты хочешь, чтобы здесь тебя посмертно переименовали в «Утопленника»?.. А?.. Или ты «вымораживаешь», чтобы ебахнули?
- Я ему уже говорил об этом, - сказал Серега. Тоже, значит, не спал.
- И что?
-Говорит: «Было бы не плохо размять кости».
-И все?
-Ну и что он, видите ли, без ****юлей, как без пряников…
- Дерзкий тип.
-О да!
-Въебем?
-Раскрутка галимая. Ему только и хочется кому-нибудь сроку прибавить… В натуре, мусора подмутили так подмутили. Заслали казачка.
Несмотря на «казачка», я все равно уснул.
И что за наказание? Все-таки проснулся. И вновь по вине новенького. Пора бы и бить! Ведь теперь, пыхтя и сопя, он отжимался на скрипучем полу.
- Помню одного такого, как ты, - я начал миролюбиво, хотя и разозлился до отказа, - ему тоже не спалось... И знаешь, что с ним потом стало?
-Что? – он, прекратив отжиматься, сел на пол. Прислушался.
-Узнаешь – охуеешь! - рявкнул я.
- Вот это да!
-Он теперь спит вечным сном просто потому, что ему во время не спалось. Понял?
- Вот это да!
-Поэтому спи! И других больше не буди!
- Да брось. Все и так уже проснулись. А мне и вовсе некогда спать. Я нуждаюсь в физической подготовке. Я собираюсь в побег.
- Совсем не обязательно объявлять на всю зону, куда ты и когда собираешься!
-Я ему говорил об этом, - не спалось и Сереге.
- У меня получится, - продолжал новенький, приседая, - Я убегу. Во мне дури много.
-Никто и не сомневается, - подбодрил я, - Оно и видно: одна дурь в голове.
-Нет, вы, эгоисты, меня не понимаете!
-Если сейчас не заткнешься, я встану и рассеку тебе башку до жопы. И даже потом жевать не стану за что! - процедил Серега.
 И новенький примолк. Испугался, наверно.
 Странно, почему я вновь задремал. Последнее, что, засыпая, подумал: какая же выдалась беспокойная ночка. Но откуда мне было знать, насколько окажется жарким ее финал? Ведь в последний раз проснулся от шума из криков, мата, глухих ударов. И что я увидел? Серега, намотав на руки пару полотенец и напоминая боксера, колотил новенького. Что ж, тот сам виноват. Нечего наше терпение воспитывать. Тут, наверно, у всякого оно сгорит.
-Только не ебите! - умолял новенький. И после чего, видимо, забыв, что мы с Серегой вичевые, обманул: - У меня СПИД!
- Гнилой отмаз! - не верил я.
-СПИД здесь только у двоих, - напомнил Серега, - Пока что у двоих. Но и тебя, старина, сейчас тоже будет! Хе-хе-хе...
- Ты умрешь медленно и мучительно, - угрожал я. Тоже, конечно, шутя, - Лет через... один. А мо-ожет и меньше. Хе-хе.
-Не-е-е-ет! Только не ебите! У меня геморрой!
- Хе-хе-хе. Вот и нашлось твое слабое место. Хе-хе-хе, - говоря все это, Серега подмигивал мне, - Ну-ка, помоги, дружбан Витек!
-С удовольствием, дружбан Серега!
 Началось насилие: вдвоем мы перегнули его через лавку. Поставили, как говорится, «раком». Судя по перепуганному лицу новенького, а также просьбам о помиловании, он все воспринимал всерьез. Будто сейчас, действительно, начнется, как в сказке, «трах-тибидох-тибидох»… Мало того, так еще и заразят СПИДом. Новенький сопротивлялся слабее и слабее. Видимо, понял, что это бесполезно.
Вот, приспустив с него штаны, увидели семейные трусы в клеточку. А-а-а-а-а-а-а-ах!..
- Сейчас тебе глинку там помесим! – пугал Серега.
- Помесим, что неделю потом срать не будешь! - восторженно пригрозил я.
 - А братву потом курсанем, что так и было, что ты «дырявым» в хату и заехал.
-Нет, Серег, мы скажем, что он пидарасом уже и родился!
-Только не это!.. Пожалуйста! Я исправлюсь!
- Точно?
-Клянусь! Я больше не помешаю спать.
- Смотри у меня, бля! Еще слово услышу – титекну. И все! Что жил, то зря! Ты уже в каком-то сантиметре от моего раскаленного «фюрера»!
Мы хотели его напугать. Только и всего. И вышло, как ожидали: он притих. Очевидно, все принял за чистую купюру. Честно сказать, я побаивался: как бы не пожаловался охране. Однако новенький молчал и во время подъема, и во время завтрака. Отчего я подумал, будто раз не исповедался сразу, значит и потом промолчит. А значит и беспокоится незачем.
Начало второго дня прошло без жертв. Мы с Серегой даже разговорились об искусстве. Сокамерник вспомнил, как я отбывал год в Литературном институте. Значит, в рифме знаю толк. Серега тоже любитель посочинять. Поэтому и попросил заценить его ганста-рэп. И вот отрывок, который не забылся: «Я дерзким рос. Но если умереть придется. Не ставьте крест. Поставьте шприц, чтоб я и мертвым мог колоться». Ну как вам? Не дурно, правда? Иногородний Эминем рядом не валялся. И я не сдержался. Похвалил. Поаплодировал. И послал, куда подальше. То есть в журнал «Трезвость и культура».
 И все шло без напряга. И даже Лунев казался не пидарасом. Но это лишь до обеда. Пока речь не зашла о СПИДе. Уже и не помню, кто о моем наболевшем зарекнулся первым. Только в ходе разговора новенький обозвал меня «конченым наркоманом». И надо ли здесь расписывать, как я отреагировал?.. Серега, заметив мою злость, весело и громко предложил:
- Ну, что, Витек? Перегнем его через лавочку?
-Перегнем. Еще как перегнем!
-А кто будет первым ****ь?
- Я, наверно.
-Нет, Витек. Первым буду я. Мой «фюрер» больше. Уж я там у него дырочку растяну-у-у-у-у-у, - Серега говорил с таким удовольствием, словно мы обсуждали Люсю Фунтикову, школьницу-восьмикласницу с розовой попкой, - Он еще запоет у нас: «Опять скрипит потертое седло...»
-Еще как запоет!
Заслышав о своем будущем, новенький замолк. Присмирел. Боязливо осмотрелся. Ему, похоже, и в голову не залетало, что мы шутим. Иначе с чего бы, спустя минуту, он вдруг принялся звать на помощь и барабанить по двери? Я перепугался до того, что перерезало дыхание: как бы...
- Эй! Не пыли, пехота!.. Зачем «кипиш» поднял?! Тебя никто не тронет!.. Тормозись, говорю! – пытался усмирить Серега. И, видя, что тот продолжает орать, сказал: - Я ебу! Он же так всю хату разнесет!
Но когда придет надзиратель, то новенький, обозвав меня и Серегу сумасшедшими, попросился в другую камеру. И что же - перевели.
 А вскоре было не до него. Ведь мы играли в нарды. И теперь обманывал я. То есть, бросая мелкое число, сразу же хватал в руки кости и называл другое. Естественно, больше того, какое видел мой соперник, какое было в действительности. Что скажешь - Серегина школа.
 А потом вновь стало буднично, обыкновенно. И возобновилась жизнь, что похожа на одноцветную пустыню.