Живи, Сергеев...

Дверь сотрясалась под ударами увесистых кулаков актёра Михаила Мочкина.
- Открой сволочь, по-хорошему открой, не то хуже будет, - напирал он стокилограммовым телом.
- Хуже уже не будет, - кряхтел сценарист Антон Пыров, двигая к двери добротный чешский книжный шкаф, купленный на первый гонорар ещё во времена застоя. Шкаф скрипел и упирался в некрашеные стыки половиц. Несколько книг, выпали из тугих гнёзд утрамбованных полок, словно боевые снаряды. Одна попала прямо на больную ногу. Антон сжал зубы.
- Открывай, всё равно я тебя достану, - орал Миша в морёный дуб дверных створок.
- Сначала достань меня, потом посмотрим, кто кого, - шкаф упёрся в дребезжащий косяк.
- Достану, куда ты денешься.
- Шёл бы ты домой, не хулиганил, - с надеждой в голосе выпалил Пыров и подпёр шкаф спиной.
- Домой, говоришь? Как мне теперь домой, после того, что ты со мной сделал?
- А что, собственно, произошло? – с некоторой визгливостью крикнул Пыров.
- Что произошло? – возмутился Миша и лупанул дверь ногою. - Ты же меня убил, натурально грохнул.
- Во-первых, не тебя, а героя, а во-вторых, чего ты от меня хочешь, ты роман читал?
- Какой, к чёрту роман, ты мне зубы не заговаривай.
- Не читал, а наезжаешь, убивают твоего героя, и ничего с этим не попишешь.
- Врёшь гнида, знаю я вашего брата, когда надо подрисуете, что угодно.
- Но, но! Что за намёки!
- Верни меня, слышишь, живого верни, мне эта роль позарез нужна.
- Беспочвенный разговор, ты просто обязан погибнуть. Этого требует сюжетная линия.
- Плевал я на твою линию, мне детей кормить нечем, а ты меня к стенке.
- Каких детей? - встрепенулся Пыров.
- Мало ли, каких. У меня кредит на машину висит, мать больная, отец в Грецию хочет поехать…
- Не могу, - выдохнул сценарист и попытался дотянуться до упавшей книги, - ты, Миша просишь нереальные вещи, я и так тянул с твоей смертью восемь серий, у меня самого сердце кровью обливалось, когда я дописывал эпизод гибели.
- Не губи, на голодную смерть обрекаешь, - почти шёпотом прорычал Мочкин, и надавил другим плечом.
- Ты же артист, зачем крайности, будут ещё роли, не первый сериал и не последний, - попытался подбодрить Мочкина Пыров.
За дверью послышалось сопение, Антон Сергеевич приложил ухо к замочной скважине.
- Я слышал, Ковальчук тебя звал в «Кровавый пикник», Глухов - в рекламу печенья, наконец, театры…, почему бы тебе не пойти к Ленивцеву, он всех берёт.
- Антон Сергеевич, Христом Богом прошу, ещё пятнадцать серий и делай со мной всё, что хочешь.
- Послушайте, Мочкин, - сурово начал Пыров, - я не для того положил четыре года своей жизни на этот проект, чтобы безрассудно идти на поводу у какого-то артиста.
- Это кто здесь какой-то, - возмутился Миша, - это я какой-то, а ну открывай писака, не то вышибу и дверь и мозги.
- Я милицию вызову! – фальцетом выдал Пыров.
- Вызывай, я им расскажу, кого ты замочил, как фраера позорного! Меня, капитана МУРа, орденоносца, грозу Московских подворотен и женского любимца. По мне завтра вся страна рыдать будет!
- Вот и пусть рыдает, умер, как герой, остался в памяти…, и давай на этом закончим.
- Значит, по-хорошему не хочешь?
- Это ты называешь, по-хорошему? Это бандитизм чистой воды, вымогательство, терроризм, наконец.
- Терроризм, говоришь? Ничего Пыров, я тебе всё припомню. И Ваську Щеглова, которого ты протолкнул без кастинга, и Верку Полухину, для которой, роль из пальца высосал, и вольное обращение с классиком.
- Да ты, мне никак угрожать задумал, - возмутился сценарист.
- Не только угрожать, я тебя в порошок, в пыль сотру.
- Ха-ха-ха, - театрально рассмеялся Пыров, - иди домой, завтра похороны.
- Пыров, я тебя, премии лишу. Не видать тебе кинофестиваля, как своих ушей.
- А ты-то здесь причём? – напрягся Антон Сергеевич.
- А при том, забыл, кто мой дядя? Так я тебе напомню, фамилия у него известная, Хохолков, знаешь такого?
У Пырова вспотела спина:
- Миша, войди в моё положение, я человек подневольный, какой материал дают, с тем и работаю.
- Пятнадцать серий и ни серии меньше.
- Мочкин, побойся Бога!
- А? О Боге вспомнил? Пятнадцать серий и роль лейтенанта Сёмкина в «Мерцающем закате».
- Это всё Трёшкин, будь он неладен, не могу я против него идти. Ты же знаешь, у него все права.
- Не ври, Пыров, твою галиматью никто не правит, верни меня в сериал и дело с концом.
- Как? Как ты это себе представляешь?
- И представлять нечего, пусть меня ранят, я выживу и вернусь в строй. Пойми Антон Сергеевич, если бы не обстоятельства, не пришёл бы унижаться.
- Господи, что же делать?
- Не знаю, - пробасил Миша, - только вернуться я обязан.
Антон Сергеевич поднялся и стал нервно расхаживать по коридору.
- Только из уважения к твоему дяде.
- Я понимаю, - замер в ожидании Мочкин.
- Не потому, что я испугался или поверил твоим угрозам.
- Я не хотел обидеть, - Миша снизил голос до шопота.
- Ради искусства, ради зрителя, ради спокойствия нашей милиции, наконец.
- Антон Сергеевич…
- И не надо думать, что Пырова можно сломить.
- Я слушаю.
- Пыров никогда ещё не шёл на поводу.
- Я не хотел, - артист приник щекой к двери.
- Даже не знаю, мне и самому было не по себе, когда…, впрочем, почему бы не попробовать, - размышлял Антон Сергеевич, потирая руки, - Ты ещё здесь?
- Да, - поскрёбся по древесине Миша.
- Давай-ка, мы вот что сделаем: тебя тяжело ранят, ты выживешь, но десять серий пролежишь в коме. И не спорь, пожалуйста! Это лучше, чем быть похороненным в титрах, затем, звание майора, почетный знак «за доблесть, и пенсия». Доигрывать будешь в инвалидной коляске.
- Я согласен, а как же «Мерцающий закат»?
- Подумаем, подумаем, - Пыров потирал руки. - Иди золотой мой и дяде привет передавай.
- Спасибо, Антон Сергеевич, я бы Вас сейчас расцеловал…
- Вот этого не надо, - Пыров проверил надёжность баррикады, - знаю я вас, актёров, сначала обнимаете, потом, душите…
- Я не думал.
- Иди, милый, иди, мне надо подумать, как тебя воскресить.
Миша, на цыпочках, стал спускаться с лестницы, боясь спугнуть удачу. Пыров подошёл к мерцающему монитору. На рабочем столе царил творческий беспорядок. Антон Сергеевич тяжело опустился на потёртое кожаное кресло.


«… Капитан схватился левой ладонью за окровавленный бок и стал медленно заваливаться на спину. Тяжёлое осеннее небо навалилось на него своей свинцовой тяжестью. Он понял, что умирает. Бесполезный «Макаров» вывалился из ослабевшей руки, звякнув пустой обоймой по растрескавшейся мостовой. Кровь проступала сквозь плотный свитер, вытекая между побелевшими пальцами. Сразу стало холодно, словно он оказался в ледяном дворце Снежной королевы.
- Зоя, - позвал Сергеев жену, непослушными губами. Ветер трепал застрявший меж прутьев решётки ограждения, газетный лист. Ещё немного и ветер справится, ещё немного и смерть ухватит Андрея за горло. Зоя не могла его услышать, не могла прийти ему на помощь, слишком далеко, слишком поздно».

Пыров перечитал абзац и почесал затылок.
- Красиво умирает, даже рука не поднимается, - он стёр последние два слова, и написал: «…но сердце её дрогнуло, словно невидимые нити, соединяющие, двух близких людей, натянулись и зазвучали тревожным набатом. Она поняла, что с Андреем что-то случилось».
- Так, так, значит, желаете помучится? – с ехидством спросил сценарист умирающего капитана, - ладно, получите.
«Начался дождь, Андрей с трудом перевалился на бок и уткнулся лицом в прохладный асфальт. «Здесь меня не найдут», - подумал он и попытался ползти. Каждое движение давалось с трудом. Ладонь зажимала рану. Там буквально в трёх метрах был спасительный круг света. Сюда он нырнул, чтобы достать бандита, теперь отсюда ему надо вырваться, чтобы выжить».
- Что, брат, тяжело? – Пыров постучал костяшками пальцев по потускневшей полировке стола, - Мочкина благодари, я тут не причём. Антон Сергеевич с ожесточением застучал по цокающей клавиатуре: «…скорая помощь уже неслась, нарушая все правила движения, вдоль проспекта Мира, пугая зазевавшихся прохожих протяжной ноющей сиреной.
- Пульс? – строго спросил седой фельдшер, молодую сестричку.
- Слабый но устойчивый, - тонким голоском пропела она
- Гони, Семёныч, - крикнул, фельдшер водителю.
- Илья Ивановаич, как Вы думаете…, встрепенулась сестра.
- А тут и думать нечего, успеем, - он тронул Андрея за плечо, - держись капитан, у нас карета с ангелом хранителем…»
Антон Сергеевич достал сигарету и смачно закурил. Добрая улыбка незаметно озарила его утомлённое лицо. Он вытер лоб. Манжет на рубашке стал мокрым. Едкий дым тянулся вверх, замысловатым завитком. Пыров удовлетворённо откинулся в кресле.
- Живи, Сергеев, - сказал он, растягивая слова.