Кедрариум. Глава 1. Исподнее

 

 КЕДРАРИУМ. Глава 1. ИСПОДНЕЕ


 «Сурф» - старый японский внедорожник черного цвета, не съезжая на обочину, остановился на лесовозной гравийке. Из машины вышли четверо мужчин и цепляя ногами засохшие листья, сразу направились по застывшей глубокой автомобильной колее в сторону узкой лесной просеки.
 Лес вокруг быстро сгущался. Стройные березы и осины, размахивая высокими полуголыми кронами, шипели и постанывали, в отличие от их безмятежных колючих соседок - зеленых елок и пожелтевших лиственниц.
 Над деревьями по прозрачному осеннему воздуху холодный ветер перегонял на юг драные свинцовые облачка. Здоровяк с дробовиком, шедший позади всех, озябнув, поежился в своем черном тонкой лайки плаще:
— Рука, далеко еще?
— Двести метров не прошли, — самодовольно улыбаясь, остановился кругленький лидер группы и ожидая здоровяка, решил пропустить шедших за ним вперед, - километра два еще осталось, но если хочешь, тормознем на привал здесь.
— Ясно, - здоровяк следил за происходящим исподлобья, — да ты не тормози, Рука, не тормози, давай вперед, показывай дорогу.
 И как только Рука послушно засеменил, догоняя ушедшего вперед мужчину в стильной кожаной куртке, здоровяк негромко, но зло позвал ближнего спутника:
— Эй, Овца, мельтешишь.
Тот, коротко стриженый дебелый молодец, оглянувшись, шарахнулся вправо, туда куда указал опущенный ствол дробовика.
Рука же по ходу развязано разглагольствовал:
— Здесь одна дорога, не ошибешься. Шатуна бы вот не встретить, медведей расплодилось в этом году, в поселок заходят…, — и, оглянувшись назад, он осекся.
 Два оглушающих хлопка прозвучали почти одновременно. Мужчина в косухе, шедший впереди, резко пригнувшись, оглянулся. И как ему показалось, нечто странное случилось со временем. Медленно, очень медленно, разворачиваясь в его сторону, падал Рука. Лицо Руки было улыбчиво изумленное с застывшими в одном положении глазами. Дробовик дергался в чужих ладонях взад, вперед совершенно беззвучно – патрон торчавший из затвора никак не хотел выходить. Но ясно вдруг прозвучала команда:
— Стреляй, уйдет.
И тут же мужчина в косухе увидел направленный на него огромный и уродливый четырехствольный травматический пистолет. Именно туда-то и был направлен первый и единственно прицельный выстрел из револьвера, а потом этот в косухе стрелял назад не глядя, стремглав убегая в лес из-под залпов дробовика.

 

 Близился вечер, когда на зеленые в желто-бурых разводах таежные распадки, пришел снег. Он подобрался с северо-запада и были видны поначалу его кривые ходули-ноги, тянущиеся до небес, но вскоре снег пошел сплошняком. И скрылись в низких ватных облаках вершины холмов, а потом и все вокруг размылось в серо-белой зыби.
 Хрипло ухнул выстрел над рекой, трещина черная двухкилометровая прочертила лед от одного берега до другого. И со стонами наползая друг на друга, двинулись было резво плоские зеленовато белесые льдины, но враз опять замерли, искорежив поверхность реки торосами и дымящимися полыньями справа, справа от места былой трещины. Теперь она стала взъерошенной границей ледяной сдвижки.
 В метрах ста ниже по реке, вдоль свежей кромки торосов, спешили по ровному льду сквозь снежные залпы черные фигурки людей. Они направлялись в сторону поселка, который лишь временами чуть угадывался через летящий разбел серыми пятнами зданий на прибрежном косогоре. Но вскоре поселок обозначился сильнее благодаря прожектору, вдруг так кстати вспыхнувшему рано.
— Ура! —завопила опережавшая всех рослая девушка и еще больше прибавила шагу в сторону яркого желтого пятна.
— Что ура? — вдогонку девушке ударил хриплый женский голос с блатным придыханием, — Ты, мармулетка, под ноги смотри или может под лед торопишься? Ить, расслабилась сучка!
 Обладательница хриплого голоса, замыкая короткий строй, тянула за собой алюминиевые санки с горой поклажи перетянутой бечевкой. Эта тридцатилетняя невысокая сухая женщина в наглухо застегнутом нейлоновом пальто старалась, стиснув зубы, изо всех сил. Ее соболиный берет съехал на затылок, а руку вытянутую назад веревка от санок сдавливала так, что женский кулак неимоверно побагровел и на фалангах четырех пальцев ярко заголубела татуировка из букв: С, А, Н, Я.
 Девушка же на грубый окрик даже и не обернулась, только капризным голосом звонко отозвалась:
— Ай. Да давайте же побыстрее. Что вы там?
 Страх, пленивший девушку, не смог испортить пригожих черт ее юного строгого лица, мокрого от тающих снежинок. Развязанный цветастый платок, на ходу съехавший с головы на шею, молодка удерживала перед собой за уголки. Короткая поношенная шубейка на ее высокой груди распахнулась от натяжения, а длинные стройные ноги при ходьбе, соприкасаясь друг о друга, шипели светлым капроном и хлопали в резиновых сапогах.
 Поспешавший между девушкой и женщиной невысокий паренек с ребенком на руках, чуть картавя, проворчал:
— Ну и пускай Фенька первая бежит. — Парень, с досады кривя пухлые губы, обращался к дите мужского пола, у которого было сморщенное и на удивление некрасивое лицо, — И чего мать-то орет, да? Ведь мы за Фенечкой, мы за ней осторожненько. Ага, сынка? А утонет, так и нечего было убегать, ишь побежала королева, бросила младшего братишку. Не-а, не нашенской она крови, сразу понятно. Да, сынка?
— Ой, вода! — как вкопанная встала девушка у черной полосы, что растекалась вдоль близкого уже берега.
— Давай иди, не стой, - испуганно скороговоркой заговорил парень в спину девушке, - это она поверху бежит. Иди, иди. Вот ведь снова не предупредили, что сброс с плотины будет, забили болт они на нас.

 Две пары ног уже прилично прочавкали по мелкой воде, когда полозья санок только, только вкатились в черный разлив и встали. Встали, словно прилипли ко льду. Женщина развернулась лицом к санкам и дернула веревку обеими руками – санки чуть подались вперед. Еще рывок, еще рывок и лопнула веревка. Женщина, направляясь к поклаже, прокричала зычно:
— Васька, санки не идут, вмерзли что ли. Помоги.
— Иду. — Чему-то обрадовался парень. — Фень, прими-ка у меня Санька.
 А женщина, схватившись за острую бечевку крепившую груз, приподняла санки и с трудом стала передвигать ноги. И тут издалека донесся треск льда, а рядом вдруг, так весело зазвучало, нарастая, журчание воды.
 Санки в тот же миг плюхнулись вниз, а в женской ладони, щелкнув, раскрылся выкидной нож.
— Спиртяга-то где? — бежал Васька, шумно разгребая воду ногами.
— Да на, на, — женщина, неся на правом плече спортивную сумку, чуть подала вперед левую руку с черной пластиковой десятилитровой канистрой и тотчас констатировала, — все, санкам каюк.
 Вскоре, едва выбрела пара на берег, оставляя темные следы на пушистом снегу, лед за их спинами сначала тоскливо застонал, а затем затрещал повсеместно и тронулся.
 Сбросив с плеча сумку к ногам Феньки, державшей на руках брата, женщина, слегка тряся головой, беззвучно зарыдала.
— Ты чего, мамка? — удивилась девушка.
— Ничего, Настена, ничего, кастрюльки вот только новые совсем были, не попользовались жалко.



 Сапоги на молниях, сапоги кирзовые, сапоги резиновые. Они упрямо месили, утаптывали и поскальзываясь, разбрасывали в стороны светлое пушистое убранство, сыпавшее с неба на поселок. Толстый белый слой накрыл уже почти все: и крыши домов, и огороды, и улицы, и даже вырос высокими белыми шапками на заборах и столбах, лишь в лужах снег смерзался темной коркой. Ломая эту корку на дорогах, машины с чавканьем разбрасывали капли черной жижи по белому и уезжая, оставляли за собой черную колею.

 Радостное всеобщее возбуждение по поводу погоды царило на утлых улицах средь серых деревянных домов. Несколько юных, обоего пола, владельцев сапог кидались снежками. Делясь на группы, они гонялись друг за другом по площади перед новым двухэтажным особняком из красного кирпича.
— Что вот творят паршивки. — Умилялся, глядя из окна на улицу, миловидный, но уже стареющий крупный мужчина в зеленой форменной рубахе с подстать рубахе зеленым галстуком с отпущенным немного вниз узлом.
На площади девкам уже видимо надоело кидаться друг в друга и они с визгом принялись метать снежки в проезжавшие мимо автомобили. Один из них, новейший черный внедорожник, гикнув сиреной и замигав яркими огнями, свернул в сторону особняка. На что шкоды с веселым шумом ринулись с площади.
 Мужчина отпрянул от окна в глубь кабинета. Там уже почти растаял в полумраке длинный стол для заседаний, но телефонный аппарат на нем был высвечен настольной лампой. Мужчина поднял трубку и подождав секунду, промолвил нараспев:
— Тамара, Канин сразу пусть проходит.
 Затем мужчина надел свисавший со спинки кресла китель, сверкнув желтыми нашивками и прибавил дистанционным пультом в кабинете свет.

 Вошедший вскоре в кабинет высокий подтянутый симпатяга в строгом дорогом костюме, держа левой рукой на уровне живота черную барсетку, прощупал буравящим взглядом темных глаз обладателя кителя. Тот встал из-за стола. Вошедший направился к нему быстрыми широкими шагами, на ходу протягивая правую руку:
— Добрый вечер, Николай Викторович.
Обменявшись рукопожатием, симпатяга извлек из барсетки толстую квадратную пачку, перетянутую поперек, поверх белой бумажной обертки, тонкими резинками, синей и красной.
 Пачка мягко легла на стол, а затем, недолго побыв в руках Николая Викторовича, исчезла в отделении шкафа. Но взамен пачки хозяин кабинета явил на свет бутылку с золотистой этикеткой:
— Хороший коньяк. Попробуй.
В ответ гость, уже сидя на стуле нога на ногу и улыбаясь, развел руками, выражая всем своим видом сожаление.
— Да ты не пей. Просто нюхай. — Говоря, Николай Викторович нажал клавишу на телефонном аппарате и через пять секунд на пороге застыла рослая девица с пышными формами.
 — Виктору Дмитриевичу сделай кофе, — распорядился, обращаясь к вошедшей, Николай Викторович. — На чашку две ложки и две ложки сахара. Ну и лимончик, и что там еще есть под коньячок.
 Когда девица молча удалилась, прозвучал вопрос гостю:
— Сколько лет мы сотрудничали?
— Одиннадцать, — слегка покачиваясь на стуле, вдумчиво молвил симпатяга. — Бурные были времена.
— Да уж. Кто тогда думал, что ты станешь главой района. Многие сейчас локти кусают.
— Пока еще не стал…
— Да не скромничай, остались формальности. К инаугурации сам-то наверно уже подготовил речь …— Николай Викторович снова снял китель и повесил на спинку кресла.
— Но вас тоже, можно поздравить с повышением
— Ай, не сласти. Фикция это, а не должность. Номинально федеральный уровень, а практических рычагов ноль. Вот через десять дней сдам полномочия директора лесхоза, потом в отпуск, — Николай Викторович разлил по рюмкам коньяк, — ну да посмотрим, куда кривая выведет. Так что, Витя, с резким тебя взлетом, не забывай старых друзей.
— Как можно, Николай Викторович.
Вернулась девица и оставив разнос, направилась к двери. Николай Викторович крикнул ей вдогонку:
— Тамара! Машину через двадцать минут.
Девица, не оглядываясь, кивнула головой.

 Когда симпатяга вышел из кабинета в приемную, сидевшая за секретарским столом Тамара, сушила носовым платком глаза. Сделав вид, что этого не заметил, мужчина прошел к гардеробу и резкими, размашистыми, но точно выверенными движениями стал надевать свое длинное кашемировое пальто.
 Скоро из кабинета подоспел Николай Викторович, глянув на секретаршу, он недовольно пробурчал:
— Я сейчас домой, Толя сразу за тобой вернется.
 
Спускаясь по лестнице, симпатяга так, между прочим, спросил:
— Тома тоже в город переезжает?
— Нет. Здесь в плановом отделе будет, — Николай Викторович говорил, словно оправдывался, — буду ее курировать. Замуж девке пара, повзрослела, тело набрала.


 Сразу за дверью парадного входа под тесненной золотом вывеской головного лесхоза мужчины остановились, запаздывал служебный автомобиль. Канин тут же предложил:
— Пойдемте подождем в моей машине или может, я вас домой отвезу?
 Главный лесничий в ответ покачал головой:
— Да нет. Сейчас Толя подъедет, давай немного на улице постоим. — Затем Николай Викторович сделал пару шагов по мраморной лестнице и улыбаясь, посмотрел на кружащие по воздуху крупные снежинки. Вскоре он протянул к ним ладонь и заговорил этак с хитрецой. — Эротичный этот парень ноябрь, обходительный: одевает обнажившуюся тайгу в нижние одежды из года в год и заботливо так, как девку – в самые белые, нежные, в чистые-пречистые.
Канин вдруг насторожился:
 — Сейчас по свежачку зверь наследит, самая охота, Викторович. Хочешь, рванем, развеем тоску, как утихнет сыпать? Дела могут и подождать пару, тройку дней.
— Нет. Я завтра на недельку в город. А то не порядок, сын с молодухой в моей квартире еще живет, свой ему угол нужен. Вроде присмотрели они что-то, поеду проверю, понравится – куплю. А ты там, если встретишь сохатого, печенку мне привези, уже месяца два, как закончилась.
— Будет сделано, встречу с печенкой.
На дороге ярким светом фар обозначилась машина, но сотрясая воздух громыханьем музыкальных басов, она стремительно проследовала мимо лесхоза, широко разбрасывая сырой снег. Затем, еле вписавшись в левый поворот, иномарка с юзом исчезла за перекрестком.
— Твои архаровцы? — в нахлынувшей тишине спросил Николай Викторович.
— Нет, не наша машина. — Сквозь злую ухмылку произнес Канин. — Городские наверно, скоро всех на место поставим, заставим наш порядок уважать…, — на миг ехидный голос осекся и дальше потек уже в елейных тонах, — уважать надо наши местные традиции и обычаи.
— Твои воспрянут все сейчас. — Согласился собеседник. — -А заправлять по лесу вместо себя кого оставишь?
— Вместо себя? — удивившись, вздернул вверх брови Канин.
— Ну да, кто будет разруливать с лесхозом? Наши считают, что твой Авельков хорошо себя зарекомендовал.
— Алексей? — Переспросил Канин и снова злая ухмылка появилась на его лице и словно остекленели темные глаза Канина. — Думаю, Алеша навсегда исчез с моего поля зрения…

 Малиновый «Джип» наконец вырулил на площадь. Николай Викторович степенно сошел по ступеням крыльца, молча пожал руку Канина. И уже садясь в машину, он вдруг остановился и вперив во что-то свой взгляд, бросил фразу:
— Паразиты снова все изгадили.
Канин взглянул в ту же сторону и почему-то вновь порадовался уже давно банальной шутке. Она заключалась в том, что на плакате, обязательном для каждого лесхоза, располагался многозначительный призыв, построенный на эволюционной теории Дарвина, но шутники согласно местному колориту постоянно подправляли надпись, добавляя два восклицательных знака. И плакат получался несколько истерично-ругательным: «Берегите природу!» «мать вашу!».
 Садясь в машину и продолжая улыбаться, Канин обратился к водителю:
— Слушай, Мел. Раздобудь печенки лосинной, пять дней тебе сроку, уважу лесного генерала на проводины, может еще и сгодится когда.



 Снегопад с наступлением утра порядочно поутих, лишь нечастые искорки сыпались с небес, довершая и без того уже роскошное серебряное убранство тайги. Одна из елок вдруг сбросила с веток снег, за ней следующая и еще одна… Белка, это была белка, темно-рыжая бестия, она прыгала с дерева на дерево, спеша куда-то и до фени ей эти сказочные красоты. А тут еще, нарушая лесной покой, заурчал мотор и автомобильный сигнал замяукал. Э, дорога-то за грядой сосенок, совсем вот рядом. И сигналит на ней шустрый «КАМАЗ» контейнеровоз, обходя засыпанный снегом огромный груженый лесовоз «КРАЗ». Тот, с опасно накрененным в кювет прицепом, прилип к скользкой дороге в начале затяжного подъема.

 Вскоре, прибыв спереди, остановились позади лесовоза одна за другой две солидные легковушки. Но высыпавших на дорогу из машин пятерых мужчин, «КРАЗ» не интересовал. Они мялись у обочины, что-то обсуждая. Подъехала к ним с обратного направления и еще одна машина с двумя крупными мужиками. Посовещавшись, направили они самого из них длинного к двум домикам на берегу реки, отстоявшим от дороги в полукилометре. И в сторону лесовоза все-таки побрел, увязая туфлями в сугробах, еще один - здоровяк придерживающий правой рукой отворот черного лайкового плаща.
 Запрыгнув на подножку кабины, здоровяк постучал костяшками пальцев в запотевшее боковое окно. Небольшая щель на нем поверх стекла медленно со скрипом раздвинулась. Южным зноем и запахом колбасы пахнуло на визитера из кабины, оттуда же с укором взирал упитанный водитель в легкой рубахе, в задранных на лоб допотопных очках и с толстой книжкой в руке.
— Ниче устроился, — присвистнул здоровяк и радушно поздоровался, — наше вам здрасте! А что так знойно у тебя? Движок–то заглушен.
— Паяльную лампу кочегарю, солярка нынче в цене, — сразу как-то монотонно и равнодушно забурчал водитель, — экономлю. Пока дорожники гравий раскидают, не известно еще сколько простою. Так можно и всю соляру сжечь, потом жди, когда ее подвезут, а потом еще переливать, пачкаться.
— Не угоришь? — беспардонный визитер пролез с наружи в окно по грудь.
— Нет, лампа справная. В морозы только с ней и спасаюсь.
— Давно стоишь? Мужика в такой пижонской куртке не видел? — перешел к делу здоровяк, — не попадался по дороге?
— Нет. — Коротко ответил водитель и опустил очки на глаза.

 Со стороны реки донесся ожесточенный лай. Отбиваясь дубиной от двух собак, возвращался от домиков длинный мужчина. На полдороги псы, наконец, отстали от него и радостно виляя хвостами, побежали обратно.
 И здоровяк вернулся обратно к сотоварищам. Те, ухмыляясь, наблюдали с косогора за похождениями длинного, но вскоре интерес к нему угас.
 — Нет, ничего, — глубоко вдохнув сигаретный дым, ответил здоровяк разом на все немые вопросы. — Встречу суку на дороге, сходу раздавлю.
— Ты смотри мне, еще и впрямь машину с дуру об него помнете. — Строго заметил, снимая солнцезащитные очки, атлет в полной спортивной демисезонной экипировке.
 Один из двух прибывших последними, одетый в камуфляж и в высокие солдатские ботинки, заявил:
— Наверно в пустую мы тут его ищем. С чего это он именно сюда за пятьдесят верст попрется?
— А тут искать легче, — едкий ответ молодого азиата-южанина, вызвал общее одобрение.

 Взобравшись по косогору на дорогу, дылда принялся обстукивать сапоги и отряхивать свою новую черную фуфайку. Затем, глянув на собрание, деловито произнес:
— Вокруг дома целина, с вечера точно не было ни души, след только собачий.
 Здоровяк в сердцах рявкнул:
— Должен же был выползти он уже из тайги, холодно там и голодно.
На что мужик в фуфайке заметил:
— Сейчас по лесу бегать, по первому покрову, да по легкому холодцу – одна благодать. Это летом гнус, жара, трава по пояс ноги вяжет, так и тогда для лесников норма на отводах по сорок километров на день с топорами отмахать, ну и Авельков с ними. Не гляди что он за центнер, медведь то вроде тоже не худышка, а зайца быстрей. Да и зимой, было, пока наста нету снег мягкий до двух метров, а он спокойно на лыжах двадцатку бегал. Так что может, перескочил он где дорогу и по реке уже хрен знает где.
— Может и нет, лед вроде вечером сдвигался. — Рассудил спокойно закамуфлированный.
— Так вернулся и сидит он где-нибудь в охотничьей избушке, чаи гоняет. — Снова нашелся длинный.
— Какие чаи, в какой такой избушке? — Весь вздернулся атлет.
— Да тут их пропасть: и охотничьих избушек здесь пруд и еще землянки сенокосщиков, и лесорубов брошенные домики, а кое-где и сейчас рубят браконьеры. Ну, а припасы то на первость, ну там чай, крупы, соль, спички за правило у нас оставлять. Он эти места как свои пальцы знает, не одну тысячу леса отсюда выкинул.
— Ты-то знаешь, где эти домики? — продолжал въедаться атлет.
— Не все, — заволновался, поняв куда клонят, рослый мужик. — Нет, нет, нам и за месяц их не обойти пешком, что б эти миллионы гектаров прошерстить армию надо или на худой конец танкетку.

 Тут к компании и подрулил веселенькой зеленой расцветки внедорожник. Кругленький человечек выпрыгнул из-за руля и сложив ладони перед собой, сделал общий привет, затем стал приближаться в сопровождении двух амбалов к атлету.
— А я вас в конторе прождал. — Претензионным тоном начал кругленький. — Хорошо хоть через час сторож вышел, сказал искать вас на дороге. Что случилась?
— Авельков блуданул. Технику поехал нашу искать. Пацаны мои остановились отлить, а он чего-то взбрыкнул и дернул в лес. Вот мы всю ночь вдоль дороги и прорыскали. Ты же понимаешь, без него весь расклад в непонятках.
— Рука с ним накануне встречался, жена Руки сказала. Так тот тоже домой не вернулся. Руку вчера не встречали?
— Не, Руку не видели, — соврал, нагло улыбаясь, здоровяк в черном плаще. — Да бухает он где-нибудь.
— Ладушки. — Насупился кругленький человек. — Мы тоже поищем, проедемся. Далеко от сюда?
— Не, рядом, — снова соврал здоровяк. — А у вас стрелялки-то есть?
— А что? — уже на пути к машине, оглянулся через плечо кругленький.
— Ну, он не в себе, со стволом бегает и хвастал, что патронов полные карманы.
Кругленький на это ни чего не ответил, только громко хлопнул дверью.

 И едва зелененький внедорожник отъехал, с неба снова густо повалили крупные хлопья. Атлет молча стоял и смотрел, как вдали за рекой контуры гор размывало белым, потом и сама река исчезла за надвигающимся снегопадом, вот уже и на этом берегу домики стали еле видны…
— И что дальше? — нарушил тишину камуфлированный. — На перекладных, думаю, не рискнет: далеко не упрешь сходу, а на дороге побоится маячить. На станцию может рвануть, там больше шансов, и поезд и автобус. Нам знать хотя бы на какую, здесь станций подряд четыре…
— Да ладно, все, отбой, спасибо. — Атлет подал ладонь для прощания. — Будем шустрика в городе выпасать.
— Может оно и верней. До хрена народу пришлось бы здесь подымать и не известно на сколько дней. — Закончил свою речь камуфлированный, тряся руку атлета.



 Тихо в тайге в такой сильный снегопадище. Так тихо, что кажется, слышно даже, как шуршат и позвякивают, соударяясь в воздухе, снежинки. А чуть напряжешь слух, и вот уже миллионный хор ледяных кристаллов сливается в мелодию, чуть шипящую, с усыпляющим голосом и с устрашающей необъятностью.
 Да длинноногому лосю это все нипочем. Спокойно двигая губастыми челюстями, степенно переходит он от дерева к дереву. Гложет молодые осинки, одну за другой. Вдумчиво так жует, словно корова. Да точно был бы мордой корова, вот только плоские ветвистые рога все подпортили.
 Неожиданно сохатый замер, вытянул шею и повернул голову вправо, туда, откуда слышался стрекот сороки. И вдруг пошел резво от птички-трещотки подальше, заспешил, вскидывая грациозно жердины-ноги.
 Что ж такое страшное сообщила сорока лосю? Что ж поразило ее под горой, у незамерзающего ручья? То, что ручей съедает снег порцию за порцией, покрываясь лишь темной корочкой? Или то, что темные следы человека появились на забереге и потянулись тропкой меж сухой осоки в сторону пихт?
 Порхает беспокойная погремушка с дерева на дерево по кругу, все ниже и ниже, и трещит, но все тише и реже. И вот уже под самым боком длиннохвостой белобоки лежит в сумрачной тайге человек укрытый плотной снеговой простынею. И даже в его огромной густой шевелюре снег не тает, смерзаясь шапкой.
 Наконец, поразмыслив в тиши, сорока прыгнула с ветки и замахала усердно крыльями навстречу снежинкам, а когда устала, глянула вниз. У-у, ужасть что твориться, белым бело все, совсем прохудилось небо.