Глава 2

Тем временем над Приозерным королевством неумолимо наступал вечер. Прощальные лучи солнца ярко играли на молодых зеленых листочках, скакали бликами в брызгах лесных водопадов. И в этот час казалось случайному страннику, что дороже самоцветных камений блестит под водой речная галька, красивее шелка мягкая трава полян с разбросанными по ней червонцами одуванчиков. И сладостна первая песнь малиновки, что согласно древней легенде пробуждает память, и дурманно пахнет в начале мая простая степная полынь.
Там, где в прохладной тени безымянных гор пограничная река Приозерного королевства Альдуин встречается с беспечно бегущей Леттой, на излучине, смиряющей эти прекрасные реки, стоял Караульный остров. Белокаменные арки мостов, с обеих его сторон перекинутые над смирившейся рекой, соединяли древние торговые пути, по которым с незапамятных времен шли караваны из Белой пустыни и дальних, неведомых для жителей королевства царств и княжеств. Посередине острова, подобно грозной сторожевой башне высилась скала, исторгнутая из земных недр еще задолго до того, как пришли в эти края первые поселенцы. Сразу за островом в грозной своей красоте шумел водопад. Губительна была его красота для неосторожных наблюдателей – многие смельчаки, пытавшиеся приблизится к ощерившимся в вечной улыбке скалам, поплатились жизнью. Обманчиво было спокойное течение Альдуина. Местные жители сложили немало тягучих песен о том, что каждый, кто отважится проплыть над водопадом, обогнув остров, будет всю свою жизнь защищен чудесной магией Хозяина реки и на воде не настигнет его более никакая опасность.
У самого подножия Ветрогонной горы, что венчала Караульный остров, в тени высоких деревьев, неприметной искоркой тлел костер. Здесь, в преддверии лета, раскинули кочевники-цыгане свои полинявшие шатры. И верно было невдомек вечным странникам, что эта земля принадлежит роду маркизов Мантелла, что приплывут завтра сюда легкие речные корабли и сойдут на берег знатные сеньоры Приозерного королевства. Но тише. Что это? Задорно поют скрипки, звенят бубны и тамбурины. Кружатся в танце смуглые черноглазые девушки, легко касаясь земли босыми ногами. Смотрите, как красивы они в обманчивых сумерках, как украшает их огонь золотыми бликами, как звенят монисты и браслеты на их руках! Веселье в самом разгаре. Они тоже отмечают свой древний праздник, взывая к своей Богине, встречая предвестников лета, провожают день, вступая в ночь... Задорно смеется Карменсита, кружась в самом центре этого безумного карнавала. Не одна пара жгучих глаз ищет ее кружевную кофту, не одни губы ночью повторяли при луне ее колдовское имя. Ты прекрасна, Кармен. Но почему ты остановилась, отходишь, тяжело дыша, прячешься в тень? Подбирая подол длинной пестрой юбки, мимо танцующих неслышно проскальзывает цыганка, лицо которой скрыто ветхой цветастой шалью.
– Опять пошла к своей ведьме. – Говорит Кармен стоящей рядом подруге. – Знаешь, Зарема, по-моему Зингарелла забыла, кто она.
– Это почему?
– Ты когда-нибудь слышала, чтоб она пела наши песни?
– Нет, ни разу.
– Вот видишь, все у нее не так. Да и веселиться она по-нашему не умеет. Откуда она пришла к нам? Ты знаешь кто ее родители, где ее табор?
– Я никогда не слышала об этом, Кармен. Знаю лишь, что лет десять назад слепая колдунья Нидия привела ее к нашим старейшинам. С тех пор она находится под покровительством Барона.
– О, да! – С нескрываемой завистью воскликнула, сверкнув глазами, Кармен. – Ее действительно оберегают!
– Брось, Карменсита. Тебе живется не хуже. Я пойду еще потанцую... – И Зарема убежала.
Кармен теребит зубами конец своего платка, на котором позвякивают нашитые золотые и серебряные монеты. Она не замечает, как высокий черноглазый парень в красной рубахе неслышно подходит к ней сзади. Он сильно обнимает девушку за почти открытые плечи.
– Ах, это ты, Гайдан. – Повернувшись к нему, резко говорит Кармен. – Что тебе надо?
– Я пришел за окончательным ответом, Кармен. – Тихо говорит цыган, нежно касаясь губами шеи и плеч девушки.
– Ты же знаешь его. – Сильным движением Кармен отталкивает парня прочь. – Я уже сказала – нет.
– И тебе больше нечего добавить к этому? – Спрашивает Гайдан, и его ноздри хищно раздуваются, а рука привычно нащупывает на поясе рукоять длинного оточенного ножа. – Запомни, выбрав рыцаря, ты подпишешь свой приговор!
– Трус! Да как ты смеешь угрожать мне, жалкий конокрад! Прочь убирайся, я не боюсь тебя, слышишь, прочь! Ненавижу... – Но тут Кармен вдруг резко осеклась, и в ее глазах вспыхнул дьявольский огонек.
– Подожди, – обратилась она уже спокойным, чуть ли не нежным голосом к бессильно сжимающему в руке нож Гайдану. – Ты говоришь, что сделаешь для меня все, что я пожелаю?
– Да!
– Все-все? – Лукаво продолжала цыганка, запуская свои гибкие руки в черные, спутанные кудри юноши.
– Не мучай меня, ведьма! – Гневно воскликнул он, отталкивая Кармен.
Но она опять приблизилась и, обняв его за шею, склонила на грудь Гайдана голову. Из-под опущенных век ее глаза горели, как угли. И опять юноша оттолкнул ее, но уже более мягко и неохотно. Если бы не хваленая цыганская гордость, вряд ли он стал бы так долго раздумывать. Но еще упорнее цепкие руки завладели его руками. Жаркие губы Кармен на какую-то долю секунды приблизились к его губам.
– Ты околдовала меня... – Уже совсем тихо сказал усмиренный Гайдан, обнимая этого дьявола в цыганской юбке.
Но киска тут же выпустила коготки. Ловко увернувшись от жарких рук, Кармен насмешливо взглянула в лицо юноши:
– Если ты хочешь, чтоб я навсегда осталась в твоем шатре, Гайдан, иди и убей Зингареллу!
– Будь ты проклята, ведьма! – В ужасе воскликнул цыган, закрывая лицо руками. – Как могу я убить нашу сестру без вины?
– Когда я увижу ее кровь на твоем ноже, то навсегда буду твоей. Это мое последнее слово! – Ледяным голосом бросила ему, уходя, Карменсита.
Пока в наступивших сумерках не растаял тонкий силуэт девушки с головой укутанной в длинную шаль, парень сдерживал в себе бессильную ярость, но потом лезвие его острого ножа глубоко вошло в нежный ствол молодой березы. Неожиданно из свежей раны на разгоряченное лицо Гайдана брызнул горьковатый сок. Тут цыган опомнился и медленно сел на землю. Стекая по рукояти ножа мелкой моросью, орошали Гайдана слезы погубленного дерева.
А в это время Зингарелла, ничего не подозревающая о тех порывах страстей, которые бушевали из-за нее, отыскала узкую горную тропу, ведущую к вершине горы. Похолодало, и из ложбин поднялся густой белый туман, под ногами цыганки шуршали мелкие камушки, а из придорожных кустов время от времени вспархивали потревоженные птицы. После очередного поворота хитро виляющей тропинки девушка вышла на ровную площадку. За валунами, пышно обвитыми диким виноградом, еле заметно темнел небольшой лаз. Раздвинув упругие стебли, Зингарелла, склонившись, вошла в узкий длинный коридор. Пробираясь ощупью в потемках девушка наконец почувствовала на своем лице теплое дыхание огня, к которому был примешен пряный запах целебных настоев и сушеных трав. Таинственный коридор вывел ее в Пещеру Неслышных Шагов.
Пещеру назвали так не случайно – по непонятной причине в недрах Ветрогонной горы испокон века царила ничем не нарушаемая тишина. Любой звук, попадая под мрачные своды с улицы, мгновенно обрывался, словно задохнувшись. Древние, как сами горы легенды, рассказывали, что в лабиринтах этих пещер жили изгнанники Аль-гранадского края, которым исстари владели последователи Ордена Черных Ангелов. На горе тогда построили высокую башню, на которой горел негасимый огонь, а древние цари восходили к нему в ночи полной луны, дабы прочитать на карте звездного неба судьбы мира. Но дыхание всесильного времени оказалось сильнее чародейских заклятий. Словно засохшие листья развеялось над миром отжившее прошлое. От горделивой башни остались лишь руины, увитые хмелем да поросшие лебедой, ее именем стали называть гору и лишь немногие из местных жителей помнили, что оно значит.
За огромными, спускающимися с потолка сталактитами, маленькой неприметной звездочкой, тлел огонь. Тишину не нарушало даже капанье пещерной воды. Когда глаза привыкали к полумраку, можно было заметить, что когда-то здесь жили люди. По середине пещеры был вырублен глубокий колодец, обложенный по краям чуть мерцающим горным хрусталем. Обойдя его, Зингарелла оказалась перед высокой полуразрушенной аркой, испещренной загадочными письменами. Словно неусыпные стражи ушедшего прошлого, по обе стороны арки сидели, искусно вырубленные из камня, два остромордых пса. Вместо глаз у них были вставлены тусклые голубые камни. Девушка задержалась на мгновенье около собак, дотронувшись до их улыбающихся пастей и потрепав по шее, как живых, а затем смело шагнула под своды арки.
Приветливо потрескивало пламя костра. Из стоящего на огне огромного котла валил густой белый пар, а рядом на серебристой медвежьей шкуре сидела, скорчившись, древняя старуха, в длинной, сшитой из тысячи разноцветных лоскутков, рясе. Она время от времени помешивала варево длинной веткой бузины. Ее испещренное морщинами лицо за долгие годы превратилось в мертвую маску, не способную выражать какие-либо чувства, а огромные черные глаза колдунье были слепы и мертвы.
– Добрый вечер, матушка! – Легко подбегая к ней, воскликнула Зингарелла.
– Прилетела моя малиновка? Долго же ты не приходила. Где была, моя птичка?
– Мы кочевали в Граллии, матушка, зиму переждали в Зеленодоле, в Винсенте, а потом поднялись по Летте через Лонрен к Альдуину. – Весело перечисляла Зингарелла, усаживаясь рядом со старухой и обнимая ее.
– Ах ты, певунья, подожди, а то зелье мое разольешь. – Отстраняясь от девушки, ворчливо говорила старуха.
– А что на сей раз вы варите – снадобье от страха или же любовный напиток?
– Ни то, ни другое, девочка моя. Люди забыли про старую Нидию, никто не приходит к ней за советом. – Усмехнувшись, отвечала старуха. – Дни всеобщего благоденствия миновали... Но ты не сказала, надолго ли останешься на острове?
– Думаю да. На совете старейшины говорили о том, что до Русальей недели мы не будем разбирать наши шатры.
– Как живется тебе, малиновка, среди своих сестер и братьев?
– Хорошо, матушка, никто не обижает меня. Ты же знаешь, что меня всегда влекли дороги, я люблю такую жизнь. И у нашего Барона есть охранные грамоты здешнего правителя, да и люди перестали относиться к нам с недоверием. Во многих городах и селах полюбились изделия наших мастеров, за них хорошо платят.
– Да, дитя, ты ведь и не знаешь другой жизни… А что до людей…я это видела не раз, жаль, что все это не надолго... У цыган слишком непростая судьба, но они сами выбрали ее... Я чувствую, что за кажущейся беспечностью таится опасность. Мир не долго будет прежним, девочка моя. Надвигаются перемены, и никто не в силах замедлить ход времени.
– От ваших слов, матушка, мне становится страшно. – Обхватив свои колени и неотрывно смотря в огонь, сказала девушка. – Вы умеете предвидеть грядущее, но почему-то оно всегда слишком мрачное.
– Увы, Зингарелла, день сменяется ночью, правда не навсегда... – Не очень понятно объяснила Нидия. – Бояться этого не надо, страх всегда обессиливает. С неизбежным приходится смириться.
– О нет, матушка! – Воскликнула Зингарелла. – Смириться? Это не для меня. Вы же сами учили, что нет непреодолимых препятствий!
– Дитя, – ласково привлекая к себе цыганочку, отвечала колдунья. – Мудрость приходит с годами, смирение с опытом... Но я тебе немножко помогу. Пойдем.
Старуха поднялась с медвежьей шкуры и, опираясь на толстую резную палку, проковыляла в дальний угол пещеры. Со скрипом отворилась неприметная дверь, тени заметались по стенам, все еще усмехаясь, колдунья поманила за собой девушку:
– Никто не знает, когда пробьет его час начать Путь. И не всегда мы узнаем в лицо вестника нашей Судьбы. Но сегодняшний день, доченька, особенный. Мы все стоим на развилке дорог и от того, какой выбор сделает один из нас, зависят судьбы очень многих знакомых и незнакомых пока еще тебе людей. И сегодня ты сможешь заглянуть в древнее магическое зеркало, знающее будущее нашего мира.
– Зачем, матушка? – Удивленно спросила оторопевшая Зингарелла.
– Пойдем-пойдем, пришло время и тебе кое-что узнать, быть может, другого раза и не будет.
Зингарелла переступила широкий каменный порог и оказалась в маленькой комнате, вырубленной в недрах горы. Робкий огонек, спускающегося на тонкой цепочке с потолка, светильника отражался в глубине темных полированных стен. Прямо напротив входа, на высоком постаменте, стоял золотой диск с колдовским изображением Вселенной, испещренный по краям затейливыми древними рунами. Посередине диска, в треугольнике был выгравирован большой закрытый глаз. Как только Зингарелла оказалась напротив него, золотое веко ожило, и глаз открылся. В его центре вспыхнул и тревожно замерцал Королевский рубин. Но все это оторопевшая Зингарелла в обманчивом свете рассмотрела кое-как. Взгляд ее приковал к себе рубин, ибо мерцание его вдруг померкло. Камень становился все прозрачнее и прозрачнее, и тогда, в обманчивом блеске золотого треугольника, Зингарелла, как ей показалось, узнала дорогую ее сердцу тень.