Из книги воспоминаний. 01-Моё одесское детство

1.КОММУНАЛЬНАЯ КВАРТИРА НА ЕКАТЕРИНИНСКОЙ ПЛОЩАДИ
 Существует расхожая фраза, что все мы вышли из детства Я себя помню, вероятно, с четырёх лет, с 1937 года. Первое осознанное воспоминание: я стою на широком деревянном подоконнике у зарешёченного вертикальными прутьями окна в кухне нашей большой коммунальной квартиры на втором этаже дома № 8 на Екатерининской площади в Одессе. Внизу сквозь прутья я вижу замкнутый фасадным и флигельным домами узкий изогнутый дугой двор, а вверху ограниченное кромками крыш кусок белесого неба с мягкими белыми облаками.

 Моя мама в это время что-то вкусное, я это чувствую по запаху, варит на примусе. Блестящий медный примус на мамином столике в коммунальной кухне зло жужжит. Он стоит на трёх изогнутых из толстой проволоки ножках, загнутых сверху вовнутрь. На этих загнутостях своими впадинами лежит плоское металлическое кольцо. На кольце сидит кастрюля, а под её чёрным днищем раскрасневшаяся примусная головка, окружённая синим от злости пламенем

 Я так подробно пишу об этом, потому что теперь, к счастью, уже не увидишь ни зычного примуса, ни светящегося через слюдяное окошечко тихого гретца, ни постоянно пахнувшего керосином керогаза, разве что только в кино или каком-нибудь музее.

 Я стою на подоконнике и цепко держусь за черные прутья, с интересом гляжу на пухленькие белые облачка и стараюсь сообразить на что они похожи. Вдруг воздух заполняется протяжными звуками заводского гудка. Это загудел судостроительный и судоремонтный завод имени Андрэ Марти. Марти –революционный французский матрос, он высадился в Одессе 1918 году с кораблей Антанты во время Гражданской войны в России. В 50-ые годы он был объявлен ревизионистом, а может быть, и ещё чем-то хуже, исключён из цека французской компартии. Сейчас уже не помню этих подробностей..

 Заводской гудок гудит требовательно, он зовёт рабочих на вечернюю смену, а мне показалось, что по гудку, как по команде, облака, дотоле застывшие на своих местах, стали двигаться в сторону завода. Моё открытие меня ошарашило, и я поспешил поделиться увиденным с мамой. Я оглянулся, мамы на кухне не было. Я соскользнул с подоконника на истёртый подошвами и временем тёмно-красный пол из крашеных досок и побежал по изогнутому коридору в наши комнаты. Заводской гудок смолк, чтобы через некоторое время снова повториться. Такие гудки, а каждый завод гудел по-своему, отменили в Одессе в пятидесятых годах при Хрущёве.

 Я родился 28 марта 1933-го года в 4 часа утра, т.е. в год Курицы, а может быть, Петуха под созвездием Овна. В английском языке этот факт отражён более чётко, в пассиве: I was born –я был рождён. К тому же мне нравится, что местоимение «я» в английском всегда пишется с большой буквы. Мама рассказывала, что весу мне при рождении было 10 фунтов, следовательно, свыше 4-ех килограмм.

"В родилке,- рассказывала мне мама- все ходили посмотреть на тебя и на меня, у такой маленькой женщины родился такой крупный мальчик. А год 1933 был на Украине голодным, у мамы не было молока.

 Как назвать новорождённого предложила моя тётя Сима, младшая сестра моей мамы, ей тогда было неполных 10 лет. Я где-то прочитал, что имя предопределяет характер человека, который носит это имя. О Владимире-Овне известно, что он компанейский парень (это правда), не откажется выпить (только бы здоровье позволяло), несмотря на внешнюю открытость, замкнуты (тоже правда), трудно прощают обиды (точно, как в Пушкинской "Полтаве" сказано про Мазепу: "Что ни единой он обиды, с тех пор как жив, не забывал"...), деликатен (мне кажется, что "да"), эстет (может быть). Мама, когда я был отцом уже двух детей, укоряла меня, что я "аскет" в том смысле, что мне ничего не нужно. Женщин идеализирует до конца своих дней ( не всех), предприимчив (когда как), добивается высокого положения в обществе (я не успел) и так далее перечисляются положительные качества характера усреднённого Владимира. В целом можно согласиться, так как фрагментарно верно.

 Жили мы тогда в одном из красивейших приморских городов страны -в Одессе, на одной из уютных площадей города - Екатерининской. Но она была названа так  не в честь российской императрицы Екатерины Великой, подписавшей в 1794 году рескрипт (указ) об учреждении порта и города Одессы. Название появилось потому, что строительство площади началось с возведения церкви в честь Святой Екатерины.

 Застройка площади с основания города происходила постепенно: на протяжении прошедших веков строились сначала одноэтажные дома, потом эти дома перестраивались или на их месте воздвигались новые. В начале 20 века на Екатерининской площади образовался замечательный архитектурный ансамбль разноэтажных зданий, построенных в разное время по проектам таких известных архитекторов, как Франческо Моранди, Вильгельма Кабиольского, Николая Толвинского, Никифора Чекунова, Германа Шеврембрандта и других. В центре площади был сооружён фонтан.

 В день празднования столетнего юбилея города на Екатерининской площади заложили памятник «Основателям Одессы». Фонтан перенесли в Пале -Рояль а на его месте возвели цоколь из красного гранита. 6 мая 1900 года был открыт величественный памятник матушке- императрице с её сподвижниками в становлении Одессы - графом Григорием Потёмкиным, атаманом Платоном Зубовым, адмиралом Иосифом Дерибасом и инженер – полковником Францем Деволаном.

 Этот памятник, композиционно идеально вписавшемуся в архитектурный ансамбль Екатерининской площади, напоминал памятник Екатерине Великой, установленный Санкт-Петербурге в сквере у Александрийского театра, напротив Елисеевского магазина на Невском проспекте. Но одесский, естественно, был несколько скромнее столичного.

 В апреле 1917 года памятник «Основателям Одессы» задрапировали красным полотном. Известный писатель Юрий Олеша по этому поводу написал стихотворение "Кровь на памятнике". Там была такая строфа:
 Из тьмы веков взошла тяжёлым шагом
 На гулкий пьедестал торжественная новь
 И голову царицы красным флагом
 Закутала... И пурпур, точно кровь,
 Стекала вниз по бронзовому телу.

 Только через три года гранитный цоколь освободили от бюста Екатерины, выполненный одесским скульптором Б. Эдуардсом, вместе с её сподвижниками. И площадь стала называться имени Карла Маркса.

 На сохранившийся цоколь зимой 1921 года была установлена двухметровая бетонная голова Карла Маркса,. тонированная под розовый гранит Сделанный наспех бюст простоял недолго. В одну из зимних штормовых ночей сильным порывом ветра бетонная голова Маркса была сброшена и разбилась при падении. Спустя некоторое время Маркс был установлен снова, но другой, уже гипсовый и во весь рост.

В конце 30 годов на Одессу снова налетел сильный ураган. Ветер был такой силы, что вырывал большие старые деревья из земли с корнями. Ураганный ветер сбросил бюст Карла Маркса вниз и долгие годы в центре площади возвышался только цоколь с двумя симметричными лестничными маршами по периметру. Ступеньки этих лестниц часто были местом моих детских игр.

 Когда я услышал от взрослых, что ураган сбросил бюст Маркса, то резонно спросил: "А как теперь будет называться площадь?" Взрослые обратили внимание на логичность мышления малыша

 В 1965 году, в честь 60-ти летия восстания на броненосце "Потемкин Таврический", постамент памятника «Основтелям Одессы» демонтировали и на его месте установили памятник «Потёмкинцам». О художественной ценности этого монумента можно спорить, но он кардинально изменил привычный образ площади не в лучшую сторону. Площадь в очередной раз была переименована и стала называться площадью Потёмкинцев.

В 2007 году памятник «Потемкинцам» разобрали и перенесли поближе к порту, а на Екатерининской площади снова восстанавливают памятник «Основателям Одессы».

Екатерининская площадь в Одессе имеет четыре входа- выхода. Первый- непосредственно к морю, к Приморскому бульвару, который до революции назывался Николаевским в честь царского брата Николая, а после революции- в честь большевика Фельдмана. После войны он стал Приморским.

 Через второй мы проходим или выезжаем на Екатерининскую улицу, которая своим концом упирается в известный далеко за пределами Одессы базар "Привоз". В Одессе нумерация домов и соответственно улицы начинаются, как правило,от моря

 Третий являлся началом Сабанеева моста, который перекрывает Военный спуск, одну из естественных для Одессы балок (больших оврагов), спускающихся к морю..

 Четвёртый- это спуск. Он начинается у Сабанеева моста и идёт вниз к Военному спуску, который соединяет Дерибасовскую с Приморской улицей и портом.

 Екатерининская площадь с Сабанеевым мостом, Приморским бульваром и Военным спуском довольно часто мелькали в кадрах различных советских кинофильмов.

 С Екатерининской площадью, Сабанеевым мостом, Приморским бульваром, Воронцовским переулком тесно связано моё довоенное детство, которое осталось в моей памяти по-весеннему тёплым, солнечным и праздничным. Мне почему-то почти совершенно не запомнились зимние дни.

 Наш трёхэтажный красивый серый дом начинался у Сабанеева моста. Левый торец здания с арочными проёмами выходил во двор с высоким каменным забором и оградой из металлических пик. В глубине этого двора возвышались какие-то невзрачные по сравнению с нашим домом одноэтажные постройки. Что там размещалось до войны я не знаю, но после войны там находилась школа юнг, а потом портовый детский садик, куда мы в 70-ые годы водили сына.

 В нашей коммунальной квартире № 3 после войны я никогда не бывал. Поэтому восстановить расположение комнат в ней я могу лишь благодаря цепкой детской памяти. После румынско-немецкой оккупации города сохранились резные тёмные дубовые двери парадного входа в дом. Через них можно было войти в светлый вестибюль и надо было подняться по широкой белой мраморной лестнице, минуя бельэтаж, на площадку второго этажа.

 Парадная дверь нашей квартиры была увешена звонковыми кнопками, как парадный мундир, пуговицами. Открыв дверь, можно было пройти в квадратный коридор. Слева начинался дугообразный коридор, ведущий к туалету и на коммунальную кухню. В квартире тогда жило 8 семейств, а всего, включая детей, двадцать одна попа на одно очко в довольно просторном туалете. Бывшая ванная комната была переоборудована в кладовку.

 Справа от входа в первый коридор выделялась высокая двухстворчатая окрашенная зелёной краской дверь. Открыв её, наталкивался на вторую, через которую, наконец-то, попадал в маленький, площадью в один квадратный метр тамбур. Он был общий с нашей соседкой Беллой Ильиничной Малкиной. Дверь в её комнату была прямо, а в наши две- направо. Первая наша комната была площадью побольше, чем вторая.

 Большая служила столовой, гостиной и спальней для родителей, её украшала высокая голландская печь, покрытая чёрными блестящими объёмными изразцами с выступающими яркими жёлтыми цветочками. Эта угловая печь другой своей стороной обогревала и малую комнату. Дневной свет в большую комнату врывался через два огромных венецианских окна с очень низкими мраморными подоконниками, заставленными цветочными вазонами.

 Посредине комнаты стоял квадратный обеденный стол с четырьмя венскими стульями. Над ним нависал большой абажур цвета спелой мандариновой корки. У окна угол занимал мамин чёрный полированный рояль с вертушкой-сидением. Напротив окон и входа, у стены на двух деревянных козлах была уложена  родительская тахта.

 Во второй комнате напротив входной двери стоял славянский шкаф, вошедший в поговорку после того, как в 46 году на экранах кинотеатров появился фильм "Подвиг разведчика", напротив шкафа моя кровать и низенький столик с игрушками, у окна отцовский письменный стол.

 Когда-то наша первая комната была ещё больше и имела три окна. Но от неё отрезали одно окно и поставили фанерную стенку (тогда почему-то фанеру называли диктом). В этом пенале с одним венецианским окном и жила Белла Ильинична, одинокая высокая женщина с гладко зачёсанными волосами. На её крупном лице выделялся большой красный нос, он у неё был отморожен. Малкина была по профессии историком и писала кандидатскую диссертацию. Она иногда приглашала меня к себе в гости и угощала конфетами. Вся её узкая комната была заполнена книгами и бумагами.

 Когда началась война и Одессу после 73 дней героической обороны вынуждены были оставить румынам. Для подпольной работы в тылу врага оставили и эту Малкину, как члена партии. Что она делала в оккупации с ярко выраженным еврейским лицом, я не знаю, но, к счастью, выжила. Я, уже будучи отцом семейства, как-то неожиданно увидел ее утром на Греческой улице. Я торопился на работу и поэтому не подошел,не поздоровался. А,может быть, я обознался, со мной такое иногда бывало.   

 Напротив наших дверей в первом коридоре широкая одностворчатая дверь вела в три смежные комнаты, в которых жила большая семья о трёх поколениях Буга -Ивахницкие. Буга -это были бабушка Софья Романовна и дедушка моего первого товарища по играм Коли Ивахницкого. Дедушка Коли работал на железной дороге то ли стрелочником, то ли составителем поездов. Я иногда приходил к Коле поиграть игрушками, которые хранились у него навалом в большом фанерном ящике. Он назывался чайным. В таких ящиках пароходы привозили чай из Индии и Цейлона..

 Мы переворачивали ящик и выкидывали все игрушки на пол. У них пол был из досок, крашеный, а не паркетный, как у нас. Колина мама Оля, на мой детский взгляд, была красавицей, ну совсем, как царевна-лягушка в кино, которое я несколько раз смотрел, когда лягушка стала царевной. У мамы Оли был порок сердца, она не работала и часто сидела на подоконнике в коммунальной кухне. Мне было в диковинку, что Оля обращалась к родителям на "Вы". Толстый папа Коли- Кузя работал поваром в какой-то воинской части. Перед войной у Оли и Кузи родилась дочка-Света, у Коли появилась маленькая сестричка.

 Когда мы в солнечный августовский день 1945 года возвратились из Калинина, нынешней Твери в Одессу и сидели на немногочисленных пожитках около разбитого здания железнодорожного вокзала, то первую, кого встретила в Одессе мама, была Софья Романовна. Она без колебаний пригласила нас временно пожить у них в их двух комнатах коммунальной квартиры на втором этаже в доме по Малому переулку.

 Был конец августа. До начала занятий в школе я с Колькой Ивахницким несколько дней бродили по берегу пустого Ланжерона, отскакивая от набегающих на берег волн, чтобы не замочить ноги. Колька был на класс меньше меня.

 По нашу сторону, но уже не в первом широком коридоре, а в более узком его продолжении, в одной комнате жила семья школьных учителей. В те времена официально были модны сокращения, и учителя назывались шкрабами (шкраб -это сокращённо -школьный работник) Она была по фамилии Филиповская, а он - Чмиль. Через много лет я прочитал в «Одесском листке», издаваемом в Сан-Франциско воспоминания его бывшего ученика, что «Филипп Иванович Чмиль показал ему певучесть и красоту украинского языка, особенно в его полтавском произношении» У них в комнате я впервые в жизни увидел и услышал радиоприёмник марки СВД. Это, как и наручные часы, до войны были большой редкостью.

 У Чмиля и Филиповской росла хорошенькая благовоспитанная дочка Леночка. Она была старше меня года на три и училась играть на фортепиано. Иногда Лена приходила ко мне в гости или приглашала к себе поиграть. Леночка показывала мне свои школьные учебники и как-то рассказала, что вчера в классе учительница поручила ей замещать себя на уроке, когда та по какой-то причине отлучилась. Я слушал её, широко раскрыв глаза. Мне было лестно, что такая большая девочка проводит время со мной.

 Однажды Лена позвала меня к себе и предложила вдвоём написать книжку. Она даже показала мне белый картонный барельеф Ленина, который надо будет приклеить к передней обложке книги, когда она будет готова. Меня тогда больше заинтересовала конечная операция, то есть приклейка барельефа. Поэтому я спросил Леночку, нельзя ли с этого начать. Это, наверное, был знак судьбы. Через 20 лет я начал писать книги

 После войны я встретился с Леной Чмиль в летнем лагере отдыха для учительских детей на Большом Фонтане. Она тогда перешла в 10-ый класс, я в 8-ой. Лена уже была высокой взрослой девицей, а я ещё щупленьким 14-летним подростком. Мы часто дружески беседовали.

 Потом мама несколько раз встречала Лену Чмиль и рассказывала мне, что Лена уже закончила консерваторию, что она вышла замуж, что Лена ведёт фортепианный кружок в Доме учёных.

 Когда наша дочка подросла, то на семейном совете было решено учить ребёнка играть на фортепиано. Я пошел в Дом учёных поговорить с Леной Чмиль и был сильно шокирован, когда она наотрез отказалась принять в свой кружок мою дочурку.

 Мне почему-то представлялось, что Лена Чмиль в память о вместе проведенном довоенном детстве, с радостью возьмётся учить моего ребёнка. Наша Ляля в детстве очень напоминала довоенную Лену общим обликом девочки-отличницы своей гладко причёсанной головкой и двумя аккуратными косичками.
- Лена, -сказал я ей- может быть и я когда-нибудь смогу тебе оказаться полезным. На что она прагматично ответила:
-Как ты можешь оказаться мне полезным, если у меня учится внучка твоего начальника

 Я в своей жизни не так уж часто разочаровывался в людях и это был, как мне помнится, первый случай. Может быть, поэтому так врезался в память. С Леной Чмиль я никогда потом больше не встречался.

 В торце широкого коридора, в котором жила Лена с родителями, были ещё комнаты семьи профессора Сероглазова. Я не помню визуально ни профессора, ни членов его семьи, но в памяти осталось, что у профессора был взрослый сын, а у сына был взрослый чёрный велосипед. Велосипед в те годы тоже был редкостью.

 Из коридора, где жили Сероглазовы и Филиповская -Чмиль, был проход в ещё более узкий и дугообразный коридор. В него выходили двери комнат учительницы Кравченко со взрослой дочерью, Зинаиды Николаевны Михневич с немногословным мужем Эдуардом и пьяницы Куценко.
 Зинаида Николаевна была миловидной, но очень полной женщиной. У неё были ещё две старшие сестры. Самая старшая- Елизавета Николаевна с сыном-студентом и Екатерина Николаевна с мужем Иван Макаровичем. Сёстры жили очень дружно и души не чаяли в единственном племяннике, своих детей Екатерина Николаевна и Зинаида Николаевна не имели.

 Когда началась война папа воевал в одной воинской части с Екатериной Николаевной и Иван Макаровичем Веремейко, пока его не перевели из батальона связи в стрелковый полк. Екатерина Николаевна служила медсестрой, а Иван Макарович- начальником финансовой части. И после войны папа поддерживал с ними дружеские отношения.

 Сын Елизаветы Николаевны ушёл на фронт и вскоре погиб. К Елизавете Николаевне пришла девушка-студентка и сообщила, что у неё ребёнок от погибшего сына. И три сёстры стали вместе растить внука. .
 
Зинаиде Николаевне я обязан тем, что она подготовила меня к школе так, что я поступил сразу во второй класс, минуя первый.

 Куценко, по-видимому, служил в Чека в годы гражданской войны и участвовал в массовых расстрелах. Это сказалось на его психике. Когда он "набирался" то бегал по коридорам квартиры с кухонным ножом и кричал "Бей жидов, спасай Россию!" А ещё он кричал, что у него есть такая справка, что он убьёт, а отвечать за это не будет.

2. ДЕТСКИЙ САД В ВОРОНЦОВСКОМ ПЕРЕУЛКЕ.
 Тридцать седьмой год вошёл в советскую историю, как год большого террора. В 1937 году я, конечно, ничего не понимал, но чувствовал в доме напряжённую обстановку. В это время по всей стране шла большая чистка, развязанная Сталиным. Ни в чём не повинных людей арестовывали и расстреливали или отправляли на тяжёлую работу в концентрационные лагеря. Никто не был застрахован, что вдруг за ним приедут ночью и уведут навсегда.

Уже в перестроичные времена я читал и слышал по телевизору, что за годы советской власти было без вины репрессировано 40 миллионов человек, почти четверть населения довоенного СССР. Папа потом вспоминал, что он чудом избежал тогда ареста.

Арестовать могли любого: пароходного кочегара и капитана судна, секретаря обкома и уборщицу, красного командира и армейского политрука, врача и прокурора, продавца и артиста.

Репрессии шли как цунами, огромные волны которых вымывали ни в чём не повинных людей из нормальной человеческой жизни и создавали всеобщую атмосферу страха. Все ходили, как говорится, под богом.

Отец тогда работал членом президиума и заведующим культотделом одесского обкома профсоюза учителей и директором Одесского дома учителя. Последнюю конференцию профсоюза учителей ы 37 году он провёл один, всех остальных членов президиума к этому времени уже арестовали. Мама тоже работала в системе народного образования- в 57 школе секретарём-машинисткой, заведуя одновременно школьной библиотекой.

 В том же 37 году в Воронцовском переулке был открыт двухэтажный типовой детский сад № 37 для детей учителей. Я начал его посещать.Сначала меня водила мама, а когда повзрослел, то ходил туда самостоятельно. Потому что никаких улиц переходить не надо было, детсад находился за углом.

 Уже будучи преподавателем Одесского мореходного училища, я обычно шутил, что в своей жизни помню два светлых периода это детский сад № 37 и учёбу в Одесском мореходном училище. Курсанты дружно смеялись, но это была правда..

 По размышлению зрелом я думаю, что мой детский сад был замечательным, может быть потому, что здание было новое и специально приспособленное для детей, может быть и потому, что коллективом добрых воспитателей руководила Зинаида Лазаревна Фишер. Благодаря этому, в моей памяти четыре года пребывания в детсаду, в отличие от моих детей, оставили очень приятные воспоминания.

 Я был неспокойным и шаловливым ребёнком, меня часто наказывали за различные проделки, я не на долго огорчался и снова был жизнерадостен. Особенно я не любил послеобеденный сон. я не только сам не спал, но часто не давал спать другим. В наказание я не раз простаивал так называемый "мёртвый час" в кабинете заведующей, строгой Зинаиды Лазаревны с неизменным велосипедиком -пенснэ на её маленьком носу. Пробовали класть меня спать в другой группе, но я быстро находил с кем поговорить и разбудить остальных..

 В различных играх и проделках у меня был неизменный дружок-Лёня Кордыш. Его папа работал во Дворце пионеров и школьников, который размещался во дворце бывшего генерал-губернатора Новороссийского края графа Воронцова. В противоположность мне, очень плотненькому мальчику, Лёня был худощав. Он почему-то не выговаривал букву "к" и поэтому вместо Кордыш с запинкой говорил "ордыш". Мы конкурировали между собой во всех играх и даже девочка нам нравилась одна одновременно. Это была Нора Рябей с тонкими почти прозрачными пальцами, за которые мы с благоговением держались. Но она была к нам, признанным, как теперь принято говорить, двум лидерам группы- равнодушна.

 Каждая детсадовская группа имела свою комнату для игр, которая одновременно служила столовой, и спальню. И в столовой и в спальне висели портреты вождей: Сталин со своей дочкой Светланой или Ленин, читающий газету "Правда".

 В игровой комнате мне запомнился большой стеллаж, в котором хранился набор крупных деревянных конструкторских элементов. Из этих ярко окрашенных параллепипедов, кубов, конусов, дуг дети строили на полу различные сооружения, например, чем-то отдалённо напоминавшее контуры довоенного Одесского железнодорожного вокзала.

 В женский день 8 марта на наши обеденные столы из кухни приносили тесто, и мы лепили что-то похожее на хрустики. Сделанное детскими руками незатейливое печенье выпекалось и потом его подавали на полдник к чаю. Вот была радость, когда кто-то обнаруживал сделанный им хрустик. Мне очень нравилось готовить пищу и в детстве я подумывал о том, чтобы стать поваром, когда я вырасту. Во всяком случае, я и теперь не чураюсь готовки, находя в ней творческий элемент.

 На праздник армии и флота к нам в сад приглашали солдат и матросов, они тогда назывались красноармейцами и краснофлотцами. Молодые ребята в военной форме не очень ловко чувствовали себя среди малышни, которая буквально облепливала и висела на них

 В обычные дни после завтрака мы рисовали, что-то лепили из какой-то серой глины, даже вышивали нарисованные картинки на плотной бумаге. В определённые дни, тогда были не недели, а шестидневки, проводились музыкальные занятия. Потом все группы одевались, каждый ребёнок в вестибюле имел свой ящик-шкафчик, и шли гулять.

 Постоянным местом прогулок был бульвар Фельдмана, нынешний Приморский с его ухоженными газонами с яркими канами на клумбах и посыпанными мелкими морскими камешками аллеями. Мы много бегали по аллеям, изображая то самолёты, то танки, то паровозы и часто падали, разбивая коленки. Коленки заживали без зелёнки и йода и их снова били и царапали. Мальчишки есть мальчишки. В то время мы были в восторге от таких кинофильмов про лётчиков, как «Истребители», «Пятый океан», про моряков «Гибель «Орла»», «Подводная лодка Т9» и старались подражать их героям.

 В определённые дни шестидневки в большом зале детсада на втором этаже проводились музыкальные занятия. Мы учились танцевать, петь и разыгрывали разные сценки, чтобы всё это продемонстрировать перед родителями на очередном праздничном утреннике. Из детских песенок, кроме «В лесу родилась ёлочка», я помню ещё одну:
 …Дорогой товарищ Сталин!
 Пусть пройдёт немного лет,
 Мы защитниками станем
 Славной Родины своей!
 С самых детских лет воспитывалась любовь к гениальному вождю советского народа, а после Сталина к следующим так называемым выдающимся руководителям советского государства.

 На лето детский сад выезжал на дачу. Она находилась в районе кинофабрики. Одесская кинофабрика была после войны преобразована в Одесскую киностудию. На фронтоне здания была установлена мемориальная доска в память о работе на кинофабрике известного режиссера Довженко. Я, к моему сожалению, в его фильмах ничего выдающегося не усмотрел. Впоследствии на Одесской киностудии в разное время работали такие талантливые режиссёры как Пётр Тодоровский, Станислав Говорухин, Грюнвальд -Хилькевичи другие.

 Когда нас водили на пляж, то мы могли наблюдать плавающие макеты боевых кораблей, окрашенных в серый цвет, который у моряков почему-то называется шаровым. Эти макеты тащили по спокойной глади воды за длинную верёвку и имитировали дымовую завесу. Это всё было очень интересно наблюдать.

 После того, как я приходил из детсада, то обычно гулял с мамой. Она к этому времени уже возвращалась с работы Потом, уже перед войной, у меня появилась вечерняя няня Каролина Карловна, из одесских немцев. На краю Одессы был немецкий посёлок, который назывался Люстдорф.

 Милейшая совершенно обрусевшая старушечка Каролина Карловна не могла научить меня немецкому языку, кроме нескольких слов. Она гуля-ла со мной на Приморском бульваре или в Городском саду, кормила и отправляла спать, а сама оставалась ждать моих родителей. Они возвращались из Дома учителя после вечерних мероприятий поздно, когда я уже крепко спал.


3. КАК Я УЧИЛСЯ ИГРАТЬ НА СКРИПКЕ
 Напротив нашего дома, по другую сторону Сабанеева моста был небольшой сквер. С конца 19-го века и почти до Гражданской войны на месте этого сквера стояла гостиница «Крымская». Она была примечательна тем, что в ней в разное время останавливались и жили писатели В.Г. Короленко, И.А. Бунин, поэт В.В. Маяковский, драматург С. Найдёнов, написавший известную пьесу «Дети Ванюшина»

В конце Гражданской войны гостиница сгорела.

 В 1938 году на месте сквера стали возводить здание музыкальной школы-десятилетки, в которой должен был работать выдающийся педагог-скрипач Пётр Соломонович Столярский, Он был известен тем, что вырастил таких признанных исполнителей, как Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, Михаил Фихтенгольц и других.

 Строительство школы-интерната началось с корчевания деревьев в сквере. Одновременно стали завозить на телегах длинные сосновые доски. Концы досок свободно провисали с телеги и при её движении болтались вверх-вниз, почти касаясь земли. Я увидел мальчика, который подцепился снизу к свисающей доске и таким образом про-катился несколько десятков метров от ворот в сквер до места, где возница сбрасывал привезенные доски на землю. Не помню, сколько раз я успел таким образом прокатиться, пока ничего не подозревавшая мама сидела на скамейке и что-то читала.

 В одном таком рейсе я не удержался за доску и упал на землю. Всё было бы не страшно, не окажись на месте падения колючка от колючей проволоки. Она разорвала мне лицо слева от нижней губы и на том месте с тех пор вместе со мной стареет серповидный шрам. Крика было много: кричал я от боли и страха от неминуемого наказания, кричала моя мама на меня и на ни в чём неповинного возницу. Кончилось это происшествие тем, что в поликлинике мне поставили "кнопки", и на моём лице, как в книге почётных посетителей, осталась запись о начале строительства школы-интерната имени профессора Столярского.

 В предвоенные годы музыкальная жизнь в Одессе, что называется, бурлила. Кроме спектаклей в оперном, украинском музыкально-драматическом театрах, в театре оперетты, музыка звучала в филармонии, на открытых площадках в Городском саду, в парке Шевченко, в Доме учёных и в Доме учителя. На сценах выступали оркестры и лауреаты различных конкурсов. Много говорили о Петре Соломоновиче Столярском, как о блестящем если не гениальном педагоге, он, как-будто бы в начинающем ученике мог сразу распознать будущего маэстро.

 Моя мама в те годы много играла на рояле. Мама называла его роялино, будто бы он был несколько уменьшенного размера, чем концертный. Больше всего мама любила играть вальсы и мазурки Фредерика Шопена. А ещё она любила, аккомпанируя себе на рояле, петь сентиментальные романсы: ..."Он уехал, а слёзы льются из очей"..., "Вернись, я всё прощу: упрёки подозрений, мучительную боль". Пела она и "Соловья" Алябьева, и цыганские романсы. У мамы было хорошо поставленное колоратурное сопрано.

 Я внимательно слушал пение мамы, следил за бегающими пальцами её рук на черно-белой клавиатуре рояля и старался образно представить о чём она поёт. Потом мама вдруг вскакивала с блестяще чёрной вращающейся табуретки, маленькая, молодая, красивая, энергичная, в избытке чувств она кружила меня по комнате. Мама была очень жизнерадостна и не сентиментальна, очень любила танцевать, а папа не умел. Иногда она мне пела колыбельные песни, например, "Спи, мой бэби"...

 Может быть под влиянием музыкальной атмосферы, царившей в Одессе, а может быть строительство музыкальной школы через дорогу навело её на мысль, что я должен стать музыкантом. Школа строилась сравнительно быстро и к началу 1939 года у Сабанеева моста стали выделяться три составные части нового здания. Я мог следить за ходом строительства с низких подоконников наших окон на втором этаже.

 Левая часть здания была трёхэтажной, прямоугольной и строгой, без лепнины и только окна второго этажа были выделены простейшими архитектурными элементами. Зато средняя, центральная часть выпирала этаким кубом и смотрела на Сабанеев мост через монументальную лоджию высотой в три этажа. Над лоджией возвышалась надстройка и выглядела так, будто его временно одолжили у другого дома.

 Вход в лоджию украшали четыре колонны, выпол-ненные в коринфском ордере, по две с каждой стороны. Об ордерах я узнал намного позже, когда учил историю древнего мира в пятом классе по учебнику Косьминского.

 Правая часть школы была также прямоугольной, но двухэтажной. На втором этаже размещался вместительный концертный зал с огромными арочными окнами. С торца здание выступало дугой полуротонды в сторону Военного спуска. Исходя из сегодняш-них знаний, я могу сказать, что новостройка была этаким симбиозом социалистичес-кого конструктивизма и величественного русского ампира, а потому нарушила естественную завершённость Екатерининской площади.

 Открытие музыкальной школы было торжественным. Стояло замечательное ранее одесское сентябрьское солнечное утро. Я мог наблюдать только ту часть торжества, которая была видна из окон наших комнат. Я видел шевелящееся поле детских и взрослых голов, заполнивших всё пространство между школой и нашим домом. Каждый раз кто-то другой выступал с импровизированной трибуны.

 Вдруг в нашу дверь постучали. К нам заявился фотокорреспондент из областной газеты. Он взгромоздился ногами на белый мраморный подоконник («чистый, как солнце»-говорила мама) и стал фотографировать торжество.

 Вечером я с мамой присутствовали на концерте по случаю открытия школы. В школе было всё новенькое, красивое, много света, красные с зелёным ковровые дорожки на лестничных маршах и площадках, величественные кремовые гардины, как подогнутые паруса на мачтах корабля, на венецианских окнах концертного зала. Кругом царило праздничное оживление. В заполненных зрителями рядах все переговаривались между собой. На сцене стоял белый концертный рояль.

 Начали объявлять выступления учеников, мальчиков и девочек, больших и малень-ких и обязательно сообщали: "Класс педагога такого-то или класс педагога -орденонос-ца такого-то". В те годы орденоносцев было немного, и это было очень почётно.

 Прошло не помню сколько дней после торжественного открытия школы, когда мама меня спросила, не хочу ли я учиться в этой школе? Я ответил, что хочу, хотя ещё недавно хотел быть поваром, а потом под впечатлением недавно увиденных фильмов на морскую тематику решил стать моряком.

 Сначала будто бы решили, что я буду учиться играть на фортепиано, на фортепиано училась играть и Лена Чмиль, и рояль был у нас дома. Но потом мама почему-то решила учить меня играть на скрипке. То ли струнников тогда не хватало, то ли мама лелеяла мечту, что учителем моим на скрипке станет никто другой, как сам Пётр Соломонович Столярский. Мама сказала, что это даже очень хорошо, что я буду учиться играть на скрипке, ведь тогда она сможет на репетициях аккомпанировать мне на фортепиано.

Я уже не раз пробовал сидеть на рояльном полированном вращающемся стульчике за громоздким роялем или, как называла его мама, инструментом и чувствовал себя крайне неуютно. Со скрипкой, мне казалось, будет проще: я по сравнению с ней большой и смогу держать её в руках крепко. Но как оказалось позже, я держал её недостаточно крепко.

 Чтобы поступить в будущем году в школу Столярского, надо было подготовиться. Мама стала демонстрировать меня различным скрипачам. Одного мама заверила, что я на слух могу распознавать ноты.
-Вот Вы ударьте по любой клавише, -сказала музыканту мама, - а сын покажет на роя-ле, не подглядывая, эту клавишу.
Педагог с недоверием слушал маму, но от эксперимента не отказался. Он нажал паль-цем на клавишу, а я, не задумываясь, показал совсем другую, потому что в этих белых и чёрных палочках абсолютно ничего не смыслил. Зато по лицу экзаменатора сразу догадался, что я не отгадал.
 
Но это не остановило мою деятельную маму. Она нашла мне учителя. Где-то одолжили маленькую скрипочку, и я приступил к занятиям. Мне очень нравилось открывать чёрный деревянный футляр, потом тщательно протирать верхнюю и нижнюю деки, как будто, если я этого не делал так тщательно, то скрипочка потеряла бы свою певучесть. Впрочем, пока она в моих руках только вызывающе скрипела. А ещё мне нравилось натирать волосы из конского хвоста на смычке канифолью. Раньше я и слов таких мудрёных, как канифоль и смычок, не знал.

 Прибежал молодой чернявый учитель, запыхавшись, видно я у него в тот день был не первым. Он показал мне, как надо держать скрипку и как смычок, как надо стоять при этом, как водить смычком туда-сюда по одной струне, как переходить с одной стру-ны на другую. Я всё понял и начал водить смычком по струнам. Учитель в такт кивал головой. Потом он о чём-то переговорил с мамой, дал задание, улыбнулся и быстро удалился.

 Я сразу же приступил к выполнению задания. Я старательно водил смычком снача-ла по одной струне, затем по другой. На завтра я повторил упражнения. Сначала мне это было интересным, но вскоре многократные однообразные движения стали для меня нудными. Я сказал об этом маме, но она возмутилась моим нетерпением. Теперь каждый день, просыпаясь, я с тоской думал, что после детского сада я снова должен елозить смычком по струнам, когда на улице слышны озорные крики мальчишек. Мне становилось грустно-грустно, но не надолго. До вечера было ещё далеко, а впереди полный разнообразных впечатлений детсадовский день.

 Я родителей боялся, не смел их ослушаться и каждый вечер после неоднократных маминых напоминаний снова раскрывал футляр, доставал из него скрипку и с явной неохотой приступал к упражнениям. Скрипка в моих руках нещадно скрипела, словно оправдывая своё название. Ведь не назвали её "певучкой". Звук от моего вождения смычка по струнам получался какой-то рваный и к тому же со стонами и хрипом.

 Не помню, сколько дней прошло с начала моих занятий, но в один из таких дней папа и мама были вместе дома и о чём-то разговаривали в моей комнате, плотно закрыв двери. Я в это время стоял по другую сторону дверей и дёргал смычок то в одну сторону, то в противоположную. Время от времени я вглядывался в циферблат часов, и, сморщив свой детский лобик, напряжённо подсчитывал, сколько минут ещё осталось до конца моих скрипочных мучений. Вдруг дверь из моей комнаты резко раскрылась, вышел папа. Грань раскрывающейся двери резко ударила по хрупкому тельцу скрипочки. Она выпорхнула из моего объятия и со стуком шлёпнулась на пол. Гриф обломился и под звук потревоженных струн беспомощно повис на них.

 Что тут было и вспоминать не хочется. Я плакал и в горьких слезах обещал, что больше никогда не буду, но не мог сообразить, чего не буду. Папа в сердцах напомнил маме, что он говорил, что из её затеи ничего не получится. А мама, мама...рушились её тщеславные мечты сделать из меня музыканта. Во всяком случае, я смекнул, что сегодня я уже заниматься не буду, так как играть не на чём, но продолжал гундосить.

 Гриф скрипичный мастер приклеил, но занятия уже не возобновились. Я никогда больше не держал ни скрипки, ни смычка в руках и о том, что бросил учиться играть не один раз, будучи взрослым, жалел. Как показывает жизненный опыт, ничего не проходит даром. Благодаря маме, она дала мне первый толчок, а затем радио, по которому я слушал музыкальные передачи, я искренне и глубоко полюбил музыку, симфони-ческую и русских народных инструментов, оперную и балетную, оперетту и, особенно, песни. Заметную роль в моём музыкальном образовании сыграл мой сосед по послевоенному дому-Яша Зильберберг. Мы были друзьями Он закончил музыкальную школу. У него в комнате стояло пианино, на котором он частенько играл, иногда пел, аккомпанируя себе, что-то импровизировал, например, мне помнится в "Прелюдах" Ференца Листа.

 Постепенно я стал запоминать и узнавать мелодии оперных увертюр и арий, сонат и симфоний, песен и романсов, голоса исполнителей. Музыка с годами настолько вошла в мою жизнь, что без привычных уху мелодий, я чувствовую себя дискомфортно. Симфоническая музыка помогла мне погасить тоску и в первые дни после смерти папы.

 Я очень ценю великого Пушкина не только как гениального поэта, но и как мудрого философа. А он заметил, что "Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь-мелодия". Точнее и лучше, на мой взгляд, не скажешь.

4. ОДЕССКИЙ ДОМ УЧИТЕЛЯ
 Папа работал в те годы очень много, часто разъезжал по командировкам по районам области, одновременно заочно учился в педагогическом институте. Я видел его мало потому, что днём он работал в обкоме союза, а вечером- в Доме учителя.
 
Дом учителя сначала размещался на Екатерининской площади рядом с нашим домом, но потом переехал на Пушкинскую улицу в угловой дом, Вход в Дом учителя был со стороны улицы Пушкинской, а его большие окна смотрели и на Пушкинскую улицу, и на Еврейскую. В мою бытность Еврейская называлась Бебеля, в честь германского революционного деятеля, и на ней размещались такие учреждения, как областное управление КГБ и такое же по рангу управление МВД. После отделения Украины в Одессе восстановили почти все дореволюционные названия улиц и по иронии истории эти два государственных учреждения оказались на Еврейской улице.

 Начальник областного Управления службы безопасности никак не мог смириться с тем, что вход в его учреждение находится на Еврейской улице, так снова стала называться Бебеля. И тогда он приказал закрыть парадный ход в здание со стороны Еврей-ской улицы и сделать парадным запасный ход в переулке Грибоедова. Он, конечно, не мог предположить, что городские власти сочтут достаточным для увековечивания памяти великого русского поэта одной улицы, а одноимённый переулок переиме-нуют в переулок Романа Шушкевича-главнокомандующего Украинской повстанческой армии, с которым советские чекисты воевали насмерть. И теперь вход в областную -СБУ снова с Еврейской улицы.

 В двухэтажном здании Дома учителя когда-то размещалось Германское консульство. Там я после возвращения в Одессу тоже не был, так что описываю по памяти. Внутри здание было необычным: красивые парадные лестницы из белоснежного мрамора вели на широкую балюстраду на втором этаже. По правую сторону второго этажа было три зала. Один для танцев, второй (Белый)- для просмотра кинофильмов, концертов и заседаний, а третий служил для различных целей. Там группировался президиум любого собрания или совещания, чтобы дружно выйти в зал к столу президиума, там гримировались и переодевались артисты перед выходом на сцену. В этом же зале иногда устраивались заседания в узком составе и банкеты.
 
Дальше широкая балюстрада поворачивала под прямым углом и по ней можно было пройти или к зимнему саду с пальмами, ракушками, гротом и фонтаном, или к прогулочному коридору. В зимнем саду всегда журчал фонтан, было прохладно и растительности настолько много, что в ней можно было легко спрятаться.

 В Доме учителя проводилось много интересных мероприятиятий. Папа совместно со своими добровольными помощниками организовывал интересные лекции, воскресные школы повышения квалификации, концерты, в которых участвовали не только одесские артисты, но и приезжавшие в Одессу знаменитости. Регулярно крутили кино, проводили танцевальные вечера, концерты самодеятельности и балы-маскарады, демонстрировались кинофильмы, только что вышедшие в прокат. Я помню, что на дневном сеансе смотрел там только что вышедший на экраны фильм «Тимур и его команда»

 У Дома учителя была и летняя площадка для демонстрации кинофильмов. Она размещалась на улице Елисаветинской (Щепкина) в саду за корпусом университета. Там я впервые посмотрел фильм «Большой вальс» об австрийском композиторе Иогане Штраусе с пленившей меня своей красотой и голосом (коллоратурное сопрано) на.многие годы очаровательной россиянкой Милицей Корюс.

 Перед войной в Доме учителя появилось новое очень популярное мероприятие -воскресники. В воскресенье днём проводились, например, экскурсии. Я помню, как мы однажды вышли в море на большом пассажирском судне на прогулку и нам выделили каюту. Пребывание на большом корабле оставило у меня неизгладимое впечатление.

 В другое воскресенье, я тогда, в сороковом году, уже самостоятельно приходил в Дом учителя, я увидел переполненный людьми Белый зал. На сцене за длинным столом сидели какие-то дяди и тёти и как-то странно громко говорили между собой. Как мне потом объяснила мама, это была коллективная сценарная читка новой пьесы советского драматурга Афиногенова "Машенька".

 Читали пьесу группа артистов Одесского русского драматического театра имени неизвестного мне тогда Иванова. Театр собирался ставить эту пьесу на своей сцене.

 Мне было скучно и я стал разглядывать артистов, я впервые увидел настоящих артистов без грима и театра-льной одежды, оказывается они обычные люди. Осо-бенно выделялись один толстый- претолстый и второй-высокий. Как я узнал потом, это были ведущие артисты театра. Фамилия первого была Ляров, а второго Комиссаров

 Второй раз я увидел Лярова в русском театре уже после войны в спектакле "Русский вопрос". Он нисколько не похудел. Ляров играл в этой малоталантливой пьесе Константина Симонова, написанной им на потребу дня,. американца-хозяина большой газеты.

 Комиссаров после войны играл в одном из московских театров и как будто преус-певал там.

 На первом этаже Дома учителя помимо большого холла, откуда подымалась на вто-рой этаж уже упомянутая мною лестница, размещались ещё отдельные комнаты для работы разных кружков, директорский кабинет, буфет и большая библиотека с читальным залом. Попасть в эти помещения можно было через коридор, вход в который также был на первом этаже.

 Дом учителя, руководимый папой, пользовался заслуженной известностью не только у одесских учителей, но и у других жителей города. В начале 80-ых годов моя жена под впечатлением услышанного опубликовала в газете "Вечерняя Одесса" небольшую статейку, которая называлась "Был в Одессе такой дом..." Она начиналась так: "Как-то в троллейбусе услышала я разговор двух пожилых женщин: "А помните, - сказала одна из них- был до войны в Одессе Дом учителя, вот где было хорошо встречаться…Директором там был молодой такой, Шиф, кажется…»
 Папа в те годы действительно был молод, ведь ему исполнилось 32 года, когда началась Вторая мировая война. Он был худощавым, энергичным, совмещал две службы (зарплаты были мизерными) с заочной учёбой в педагогическом институте. Потом он ещё начал дополнительно преподавать историю древнего мира в пятых классах 39 школы, что была на углу Канатной и Ремесленной улиц. И надо же такое совпадение, что в этой школе уже в шестидесятые годы некоторое время преподавала химию и моя жена.

 Папа, я помню, ходил всегда в одном и том же двубортном темно-синем костюме с тонкой едва видной красной полосочкой (другого у папы не было) и белой рубашке. Но часто это была не рубашка, в манишка, которая крепилась на нательной рубахе английскими булавками или вокруг торса тесёмками. На запястья рук одевались белые манжеты и при надетом пиджаке создавалось полная иллюзия, что под ним находится полноценная рубашка.

 После войны я использовал этот опыт в институтские годы. У меня было два съёмных воротничка, и я их попеременно носил под простенький свитер, облагораживая его. Материальное положение нашей маленькой семьи и после войны было незавидным, но папа ещё старался периодически помогать деньгами многодетной семье своего погибшего в войну младшего брата.

 Но я отклонился от основной линии своего рассказа об Одесском Доме учителя. На статью откликнулся в «Вечерней газете» председатель Одесского отделения педагогического общества Украины Михаил Гриценко, доктор наук, профессор Одесского педагогического института имени К.Д. Ушинского. Этот институт теперь называется педагогическим университетом. После развала СССР все высшие учебные заведения стали называться либо университетами, либо академиями.

 М. Гриценко написал «С большим интересом и волнением прочитал я в газете «Вечерняя Одесса» статью Мери Фиш ( Гриценко или в редакции почему-то перепутали фамилию жены) «Был такой дом в Одессе», в которой шла речь о том, что до Великой Отечественной войны был Дом учителя. Здесь проводилась большая интересная работа с учителями школ города и их семьями: лекции на политические и педагогические темы, дискуссии, тематические вечера, встречи с учёными, писателями, работали научные кружки, проводились вечера отдыха. Была хорошая библиотека.»

 Это, на мой взгляд, благодарная оценка для любого клубного учреждения и в то же время в какой-то мере оценка работы моего отца. Это достигалось его ежедневным напряжённым трудом и творческой инициативой. Да будет, как говорят евреи, благославенна его память.

 После освобождения Одессы от немецко-румынских оккупантов 10 апреля 1944 года угловой дом на Пушкинской улице, в котором до войны размещался Одесский Дом учителя, оказался разрушенным. Осталась одна каменная коробка. Потом его восстановило какое-то строительное управление и само поселилось там. В последующие годы дом стал жилым, а Дом учителя в Одессе, в отличие от многих других крупных областных центров Украины, не восстановили.

5,. ПОСЛЕДНИЙ ГОД ПЕРЕД ВОЙНОЙ
 Лето 1940-го года ознаменовалось поездкой к бабушке в Ленинград. Точнее, в Ленинграде жили бабушка с дедушкой, с ними моя тётя Сима, которая училась в музыкальной и общеобразовательной школах, и мои дяди Миша и Иосиф. Дяди служили в армии, Иосиф в Ленинграде, а Миша в городе Старая Русса. После завершения 12 марта бесславной финской компании их не демобилизовали и они продолжвли служить. Сталин держал под ружьём огромную армию.

 Всё в этой поездке было необычным: я не знал, что мы собираемся ехать в Ленинград. Поэтому неожиданным было и то, что меня, обычно неспавшего в так называемый "мёртвый час", вдруг без всякой причины вызвали в кабинет Зинаиды Лазаревны. Я в тот день не нарушал дисциплины и никак не мог уразуметь, за что меня подняли с раскладушки, ведь я лежал тихо, как притаившаяся мышь. В кабинете сидела мама и сказала мне, чтобы я побыстрее одевался, сегодня вечером мы уезжаем в Ленинград.

 Необычным был и ночной старый одесский вокзал с таинственными далёкими огнями на путях и слабо освещёнными перронами. Перроны в довоенном вокзале были под огромной полукруглой стеклянной крышей. В построенном после войны новом вокзале перроны, к сожалению, не были защищены ни от солнца, ни от непогоды.

Таинственными мне показались тёмно-зелёные вагоны с наглухо закрытыми дверями и вертикальными поворотными чёрными пластинами на окнах, как шоры, позволяюшие смотреть только вперёд.

 Так получилось, что этим поездом ехал мой дружок Виталик Окунь с мамой -волейболисткой Ниной. Отец Виталика- учёный, математик ушёл на фронт в сорок первом добровольцем и погиб. С Виталием Абрамовичем Окунем я встретился уже в 70-ые годы в ресторане на морвокзале. Он, в противоположность мне, узнал меня через три десятка лет, подошел ко мне и представился. Виталий работал директором одесского завода весоизмерительного или, как потом стали говорить, массоизмерительного машиностроения.
 В этот вечер в ожидании, когда начнётся "посадка" в вагоны, я с Виталиком резвились на перроне, как молодые щенки. С нами в купэ ехала единственная дочь маминой подруги Фани Бобинской с непривычным именем Мэна. Это была очень привлекательная шестнадцатилетняя девушка, и в поездке около неё всё время крутились молодые лейтенанты. Они только что закончили военное училище и щеголяли в новенькой военной форме с двумя кубиками на петлицах. Лейтенанты, по-видимому, направлялись по месту службы. Они приходили из других купе и часами сидели в нашем. Лейтенанты болтали с Мэной, приносили ей полевые цветы, которые собирали на длительных стоянках поезда в поле или на железнодорожных разъездах. Наш поезд часто стоял в ожидании встречного или пропускал вперёд воинские составы.
 Теперь я понимаю, что летом 40-го года войска перебрасывались к границе и к началу войны там их было много Многие из этих воинских соединений попали в плен или погибли в первые же дни войны.
 Лейтенанты были весёлыми парнями. Они пели под гитару популярные тогда песни про Андрюшу:
 Эх, Андрюша! Нам ли быть в печали?
 Возьми гармонь, играй на все лады.
 Так играй, чтоб горы заплясали,
 Чтоб зашумели зелёные сады!

 Я вспомнил об этой незатейливой песенке, когда родился мой внук Андрюша. Я рассказал ему, что давно, давно, когда я ещё был маленьким мальчиком, я ехал с мамой в Ленинград и слышал эту песенку про Андрюшу, а вот теперь вспомнил.

 Вторую песню, которую я тогда услышал, была про Любушку:
 Нет на свете краше нашей Любы,
 Чёрны косы обвивают стан.
 Как кораллы, розовые губы,
 И в глазах у Любушки туман...

 У черноволосой и смуглой юной красавицы Мэны были коралловые губы. После совместной поездки в Ленинград, а ехали мы трое суток, я Мэну никогда больше не видел, хотя в 1945 году по возвращению в Одессу мы несколько дней прожили в комнате её мамы, пока не получили 30-ти метровую угловую комнату на третьем этаже дома № 4 на Преображенской улице. Там я прожил с родителями в одной комнате до 1956 года пока не женился.

 Мама потом рассказывала, это уже было после войны,что Мэна вышла замуж за моряка-китобойца. У мамы до конца её дней была очень цепкая память. Она, в отличие от меня, очень хорошо помнила людей и события в их жизни.

 В Ленинграде утром на Витебском вокзале нас встречали бабушка и Сима. Дедушка был на работе Мы вышли из здания Витебского вокзала, сели в трамвай. Их у привокзальной площади было много. Ленинградские трамвайные вагоны были окрашены в яркий красный цвет, у них были срезаны углы и они были гораздо длиннее, чем в Одессе. В Одессе вагоны были окрашены в грязно зелёный цвет и с торца закруглены. Бабушка пояснила мне, что это американские вагоны.

 От вокзала на Петроградскую сторону мы ехали довольно долго, пересекая огромный город. Я с интересом рассматривал через окно трамвая широкие, длинные и прямые улицы, которые оказывается называются проспектами, высокие дома и множество людей на тротуарах. Наконец, мы сошли на остановке около небольшого скверика, пересекли проспект и вошли в ворота длинного подъезда многоэтажного дома.

 Вход в бабушкину квартиру на первом этаже был из подъезда. Комната, в которой жили бабушка, дедушка, Симочка и Иосиф до призыва его в армию, была небольшой, полутёмной с единственным окном в закрытый со всех сторон мрачными и высокими домами двор. Во дворе размещался какой-то ведомственный гараж легковых машин.
 Я долго крутился около одного из шоферов, и он стал иногда подвозить меня на своей "эмке" (марка машины была М1, поэтому её называли эмкой) от ворот гаража до дворовых ворот. Мне было приятно сидеть в салоне и ощущать запахи, присущие только автомобилю.

 Очень часто бабушка и Сима в одинаковых по расцветке платьях и босоножках, и я с мамой, все вместе шли гулять по Ленинграду, останавливались посидеть в городских скверах. Однажды мы пошли в Эрмитаж. Моя бабушка попробовала посидеть на троне российских императоров, но была быстро и тихо удалена с него смотрителем зала. Вечером приходил с работы дедушка. Он работал тогда в ленинградском Доме торговли (сокращённо ДЛТ)-

 В одно прекрасное утро Симочка несла закипевший на кухне чайник в комнату и столкнулась со мной в двери. Кипяток плеснулся мне на ухо и обварил его. То-то было крику и плачу.

 В серьёзных положениях, теперь говорят "экстремальных", моя мама всегда была решительна и скора на действия. Помню, что родители жили ещё на Преображенской, маме было около восьмидесяти. В коммунальном коридоре стоял шкаф. Мой зять Саша что-то снимал со шкафа и на голову мамы упала тяжёлая металлическая крышка. Она своим острым краем повредила кожу головы настолько, что обильно пошла кровь Мама не растерялась и руководила всеми нами в оказании ей первой помощи. И только потом была поликлиника.

 Вот и в Ленинграде она решительно схватила меня за руку и направилась бегом в поликлинику. Мне наложили повязку, потом несколько недель делали перевязки. Всё обошлось благополучно, без следов на лице.

 Мне не успели ещё снять повязку, как в Ленинград приехал в командировку папа. Теперь, если папа был свободен, мы гуляли по Ленинграду вместе с ним. Как-то раз мы с набережной Невы поехали на катере в Петергоф. Это была летняя резиденция русских царей, славилось своими дворцами и фонтанами. На меня самое большое впечатление произвёл фонтан, где блестящий на солнце мощный бронзовый Самсон разрывает пасть льва и из неё извергалась под напором белая от пены, самая высокая и самая мощная струя воды в каскаде фонтанов.

 А ещё были так называемые фонтаны- шутихи. Вот стоит большой гриб, но только хочешь спрятаться под ним, как по периметру его большой шляпы неожиданно воз-никает водяная завеса. Обязательно кто-то неожиданно попадает под тонкие струи воды, что вызывает смех у окружающих, впрочем, как зачастую и у пострадавшего. Фонтанов в Петергофском парке было бесчисленное множество.

 Во время войны Петергоф был полностью разрушен, а бронзовая статуя Самсона со львом куда-то вывезена. Но к чести города Петергоф после окончания войны был восстановлен, статуя "Самсон, раздирающий пасть льва" была отлита заново и установлена в каскаде фонтанов на своём месте. Когда в 1955 году я был на практике в Ленинграде, то снова побывал в Петергофе. Я снова мог полюбоваться сверкающим на солнце Самсоном. и другими красотами парка.

 Ездили мы как- раз вечером с папой в парк на Кировских островах. В Ленинграде без чувства меры была увековечена память секретаря Ленинградского обкома партии С.М. Кирова. Его именем названы район города, улица, клуб, заводы (завод имени Кирова и Кировский завод) , театр, парк и т.д. Кировский парк поразил меня своими размерами и тем, что я впервые увидел действующий автомат по выпечке пирожков. Сверху забрасывали порцию теста, а сбоку выскакивал готовый пирожок с повидлом. Подобного я и до сих пор нигде больше не видел.

 В Ленинграде для меня семилетнего мальчика было много интересного, например, на улице я увидел вместо светофора- механический регулировщик движения. Он представлял собой большой куб, подвешенный на перекрестке улиц. На каждой из его 4-х сторон, направленных на улицы, как на циферблатах часов, стояли две стрелки, словно две руки милиционера.

 А как необычны были для меня белые ночи, а разводные мосты над широкой Невой. Всего, что отложилось в моей детской голове на всю жизнь, было не перечесть.
 
Иногда приходил в увольнение Иосиф, младший бабушкин сын. мой дядя. Он был необычно красив своими синими глазами на добром приветливом лице. Военная форма на нём ладно сидела. Он уже давно, как и старший сын Миша, другой мой дядя, закончили срочную службу.

 Служил в армии и третий родной мой дядя- Лася, брат папы, но я его совершенно не помню. Он служил сначала в Одесском пехотном училище, которое размещалось на 4-ой станции по Большефонтанской дороге. Он жил в училище вместе с женой Евдокией Иосифовной Турбило и тремя детьми, моими двоюродными братьями Феликсом и Владиком и сестрой Светланой. Она родилась в 1939 году. Иногда по воскресеньям папа со мной ехал на открытом трамвае на 4-ую станцию к ним в гости.
 
Мы долго ждали на контрольно-пропускном пункте пока папе выпишут пропуск для прохода на территорию училища. Я помню большую светлую комнату, но почти без мебели, неуютную, но не могу вспомнить лица или фигуру дяди,

 После переезда Ласи с семьёй по новому месту службы в Ровно инструктором политотдела бригады в чине, который соответствовал воинскому званию «капитан» в Одессу Лася не приезжал.

 В первые дни войны тётя Дуня с детьми успела эвакуироваться, а Лася погиб 3 июля 1941 года, в тот день, когда пришедший в себя от неожиданности нападения Сталин впервые обратился к народу с нелепым объяснением наших неудач.

 В Одессу из Ленинграда мы возвращались вместе с папой и везли с собой какие-то продукты. В предвоенные годы, как и послевоенные в Одессе каждый раз что-то из необходимых продуктов питания исчезало или за ними возникали длинные очереди.

 Вот в конце 1939 года началась Финская война, а в Одессе появились длинющие очереди за хлебом. Казалось бы, какое влияние может оказать локальная война под Ленинградом на уже собранный урожай хлеба того года? Для того, чтобы занять очередь в хлебный магазин на Екатерининской улице около бубличной надо было там быть не позже 5 часов утра.

 А бубличная на Екатерининской была необычной, наверное, единственная в городе, где непосредственно на глазах покупателя выпекали бублики с маком и сушки.

 Простояв в очереди 3-4 часа, папа приносил буханку хлеба. Потом было объявлено, что все квартиросъёмщики должны сдать дворнику матерчатый мешочек с вышитой на нём фамилией. Хлеб стали доставлять в домоуправление в фамильных мешочках.

 Папу забрали на военные сборы. Он со своим подразделением пешком от Одессы дошёл до Дубоссар. В это время к СССР присоединили Бессарабию, которую под давлением Гитлера добровольно освободили румыны. Молдавская автономная республика была преобразована в союзную. Папа вскоре возвратился из армии.

 Зимой 41-го года папа получил профсоюзную путёвку в Сочи и уезжал пароходом,. Я с мамой пошли его провожать. Пароход, снизу чёрный, а верхняя часть белая, стоял у причала Крымской гавани Одесского порта. Он был в моих глазах огромен.. Из чёрного борта внизу почему-то лилась водяная струя.

 Папа поднялся по трапу с чемоданом в руке, потом мы махали ему руками, а он махал нам. Раздался оглушающе громкий гудок, все вокруг засуетились, пароход стал медленно отходить от причала и также медленно двигаться к Воронцовскому маяку на выход из порта.

 Холодное солнце садилось, и мы пошли домой. Вышли из порта и пошли по Приморской улице мимо дома, где люди принимали морские ванны. По Приморской ходил 32-ой номер трамвая, в Одессе до войны было 32 трамвайных маршрута. Пешком дошли до фуникулёра, который предназначен был в основном для тех, кто принимал морские ванны. Фуникулёр имел две станции, внизу на Приморской улице и вверху на бульваре.
 Я с мамой вошли в нижний павильон и сели в купе вагончика Пришёл кондуктор, каждому с катушки, подвешенной на его кондукторской кожаной сумке, оторвал билет, потом он прошёл на открытую площадку впереди вагончика, задёрнул ступенчатую дверь, которая сразу закрыла входы во все купе, и подал сигнал о готовности. Вагончик стал медленно подыматься.

 В то время, когда один вагончик опускался вниз, то, будучи соединенным стальным канатом с другим вагончиком, помогал ему подыматься вверх. Канат одним витком был пропущен через лебёдку, но, благодаря такой конструкции подъёмной железной дороги,мощность лебёдки и расход энергии был не велик. Примерно на середине пути рель-совая колея раздваивалась, и вагончики проходили мимо друг друга в разные стороны, и колея снова выравнивалась в две стальные нитки. Я бы мог кататься на фкникулёре бесчисленное количество раз.

 В послевоенные годы фукикулёр, который красиво вписывался в склон бульвара, демонтировали и построили неудачный эскалатор. А в постперестроечные годы демонтировали эскалатор и снова построили уже современный фуникулёр. Жизнь не стоит на месте

 Я смотрел через окно вагончика на серую стену Потёмкинской лестницы. Через несколько минут мы вышли через верхний павильон фуникулёра на бульвар. Я упросил маму немного погулять по бульвару. Солнце садилось и становилось совсем холодно. Вот другое дело было на бульваре летом: все скамьи заполнены людьми, по аллеям ходит разнощик, на его груди деревянный лоток, который висит на верёвке на его шее. На лотке лежали ровные белые кубики рахат-лукума и всего за 5 копеек кубик. А около пушки с английского военного корабля "Тигр", которая стоит на камен-ном постаменте, какой-то дядя устанавливал телескоп и за 5 копеек давал посмотреть в трубу на жёлтый диск луны.

 Мы прошли мимо памятника дюку де-Ришелье (дюк оказывается означает герцог), вышли на Екатерининскую площадь и пошли домой.

 От папы приходили письма, а как-то он прислал большую посылку с крупными золотыми апельсинами. Посылку привезла пароконная "площадка", так называлась платформа с очень низкими откидными бортиками, на которой была установлена синяя будка. с большими белыми буквами. Написано «Почта»-это я уже сам умел прочитать. Я впервые попробовал апельсины, до этого я знал о существовании только мандарин. Их вешали, как игрушки, на новогодние елки.

 Наконец, папа возвратился. Он рассказывал, что в Сочи можно купаться в море даже зимой, что в санатории на обед подают 3-4 первых блюда, 4-5 вторых. Я не понимал, как можно так много съесть. Оказывается, это можно было выбрать только одно блюдо из предлагаемого ассортимента

 1-го сентября 1941 года я уже должен был идти в школу. Я уже умел сносно читать и немного писать, в выпускной группе садика регулярно проводили подготовительные занятия, но я почему-то боялся школы и будущих своих учителей.. Может быть поэтому я никогда не доезжал до улицы Гоголя, когда ездил на своём тёмно-красном трёхколёсном велосипедике по Сабанееву мосту. За углом, на Гоголя находилась моя будущая школа № 43.

 В этом году я стал посещать в Доме учёных шумовой оркестр, которым руководила Анна Исаевна Физдель. Мне кажется, что наша жизнь похожа на Броуново движение, беспорядочное и хаотичное, где люди, как атомы, сталкиваются, расходятся, чтобы снова или никогда больше не встретиться. Ведь надо же, чтобы Анна Исаевна, о существовании которой я даже не вспоминал, в 60-х годах стала тёщей моего двоюродного брата Владика.

 В шумовом оркестре я играл на бубне, треугольнике, но мечтой моей было сыграть на "соловье". Этот инструмент напоминал нечто подобное садовому поливальнику, но очень миниатюрный. В него заливалась вода, а музыкант через носик выпевал мело-дию. На занятия следовало приходить с блокнотиком, куда Анна Исаевна, милейшая женщина, как в дневник, выставляла после занятий оценки по поведению, будто бы мы в школе.

 В субботу, ранним солнечным утром 21 июня 1941 года к парадному входу нашего дома подъехала "полуторка" -это грузовая машина Горьковского автозавода, которая могла перевозить до полутора тонны груза. В её кузов стали грузить наши вещи. Наша маленькая семья на десятом году её существования впервые выезжала на дачу.

 Дача была специфическая. На 9-ой станции Большого фонтана стояла небольшая одноэтажная школа. Летом она, пустовала, и обком союза учителей решил использовать её для летнего отдыха учительских семейств.

 Это неказистое здание сохранилось и после войны. Там ещё многие годы размещалась школа. Потом между 7 и 8 станциями была построена новая школа и в последнее время, когда мы жили уже на 6-ой станции Большого фонтана, здание бывшей школы приспособи-ли под филиал Скорой помощи.

 Мы приехали на 9-ую станцию первыми, выгрузили вещи, освободили угол классного помещения от парт, и папа уехал на работу. Мама стала разбирать и раскладывать привезенное..

 Солнце исчезло, стал накрапывать дождик. Мама разогрела на примусе обед. Пока мы обедали, дождик прошёл, и мы пошли погулять вдоль трамвайной колеи к 8 станции и обратно к 9.

 Я уже спал, когда поздно вечером папа возвратился с работы. А утром 22-го июня 1941 началась страшная кровопролитная война, которая длилась почти 4-ре года, в которой приняли участие папа и все мои дяди и в которой все мы могли погибнуть.

 Радио в школе не было, как и не было его и у нас дома. Но очень скоро стало изве-стно, что мирная жизнь закончилась. Вечером следующего дня мы возвратились с первой в нашей
жизни дачи домой в город. Теперь всё прошлое называлось «до войны».
(Продолжение следует)