Мы с тобой одной крови, водичка

 Мы с тобой одной крови,…водичка…

 Николай Борисов

 

 -Махмуд, стреляй, уйдёт.
 - Не уйдёт, от Махмуда ещё никто не уходил, - бородатый гигант внимательно следил в окуляр винтовки за русским. Вот тот в пол-оборота повернулся в их сторону, словно проверяя, нет ли кого сзади. Было видно, как он тяжело дышит.

 - Махмуд, да стреляй же, он нас видит.

- Не видит. Урус малай, устал. И успокоился,- он поймал в прицел голову, затем опустил прицел чуть ниже. Здесь русский повернулся полностью,
 вместо того чтобы прыгнуть к ручью и уйти. Махмуд довольно ухмыльнулся,- я же говорю, от меня ещё никто не уходил.- Он поймал грудь русского в прицел и плавно нажал на курок.

 Глеб задохнулся. Пуля, будто кувалдой, ударила в левый бок живота и, разорвав живую ткань, вырвалась, угодив в стоящий за ним камень. Он, согнулся от боли и побежал, мелко семеня ногами, зажав рану ладонями и, когда уже совсем изнемог, упал.

 Солнце из любопытства едва выглядывало из-за отрогов гор, а здесь в ущелье было, уже совсем серо. Те, кто его преследовал, видели, как после их выстрела, он схватился за живот, а потом исчез из виду. Они с полчаса постояли переговариваясь.
 
 До того места, где упал русский, по прямой, было метров триста. Но для того чтобы к нему добраться, нужно спуститься в ущелье, перейти ручей, а это в темноте, по валунам, по воде, мокнуть никому не хотелось.

 Если что, они втроём смогут подтвердить хозяину, что Махмуд попал. Они ещё немного посовещались, уточняя, как им говорить, и сошлись на том, что надо говорить, будто труп русского утонул, и его унесло водой.

 Шайтан с ним, он всё равно не жилец, да и не выбраться ему отсюда. Они его преследовали два дня, хороший бы работник из него вышел, выносливый. Неделю на одной воде жил, да овёс давали, что лошади, стакан на день.

 Глеб лежал, уткнувшись лицом вниз. Нагретые солнцем камни резали лицо и обдавали сухостью. Хотелось нестерпимо пить.

 Боль словно разделила его тело на две части. Голову, руки, грудь он ощущал, а всё, что было нижи раны, кипело сплошной болью. Да это была даже и не боль, а тягостно-изматывающее ощущение, что кто-то невидимый ухватил какой-то из его внутренних органов и безжалостно тянул, пытаясь оторвать его.
 
 Он терял сознание, вновь приходил в себя. И всякий раз, как только ощущение реальности возвращалось к нему, он слышал журчание ручья.

 Движение воды угадывалось им даже не по звуку, а по дуновению, по ласковой прохладе, что стелилась над ним. Глеб вслушивался в шепот воды и забывался.

 -Ну, иди же, иди ко мне. Чего ты боишься? Ты же сын мой, - высокая женщина, окутанная в голубую, лёгкую накидку, стояла в воде и манила его рукой. Тёмные её волосы были туго сплетены в косу, и она ниспадала по левому плечу и груди. Большие глаза были наполнены синевой и печалью, словно вот сейчас, ещё мгновение, и из них истекут слёзы. Открытые по плечи руки белели, отдавая голубизной и изяществом, может даже, каким-то неестественным изяществом. Они словно мерцали изнутри искусственным сиянием. Вуалевая накидка стелилась по воде и была продолжением воды, но только легким и зыбким.

 -Сделай усилие, ещё чуть-чуть. Вот и молодец, - лишь лицо её осталось безучастным. - А теперь пей. Глоток, ещё один и достаточно. Перевернись. Смочи, смочи рану. В тебе есть силы. Есть, ты просто не знаешь. Ты же боец, мужчина. В тебе ещё много, очень много сил. Ты только, только начал жить. У тебя впереди долгая и счастливая жизнь. Вот и молодец, - Глеб вновь пришел в себя.
 
 Теперь он лежал на спине, а звёзды, яркие звёзды, рассматривали его и, словно обсуждая увиденное, шушукались. Вот длинная белая искра отчертила по небу след. Нет, это не звёзды, это вода. Да, конечно же, вода. Это её шепот он принял за шушуканье звёзд.

 Боль ослабла. Она не исчезла, а только на время, наверное, подустав, отпустила. Или всё гораздо проще, наверное, он умирает, и последние остатки тепла уходят через правую руку, что лежит меж камней и омывается холодной водой.

 Огромные глаза склонились над ним, он чувствует прикосновение чего-то холодного и влажного к губам, лицу. Словно капельки холодного пота скатились по животу и упали в самую сердцевину раны. Рана, полыхнув огнём, поглотила капельки.

 Как жаждущий воды в пустыне человек, ловит ртом капли, невесть откуда взявшегося дождя, так и рана, ненасытившись, разверзла свои кровоточащие края в стремлении вобрать в себя влаги ещё и ещё.
 Глеб открыл глаза:
 -Ты кто?

 -Я мать твоя, вода. Человеческое тело состоит из воды, и только какие-то крохи иной материи сдерживают водяную субстанцию, чтобы она не расплескалась и не убила этим человека. Я пришла тебе помочь. Ты много страдал, а это не справедливо. Ты очень молод, ты ещё дитя и тебе надо жить и ты всегда любил меня.- Её шепот переливался с журчанием, и Глеб прислушивался, и всматривался в едва различимый силуэт.
 
 Белесая дымка, курящаяся вокруг женщины, только подчеркивала непостоянство её бытия. Казалось, малейшее дуновение ветра и она исчезнет, испариться, развеется. Глебу не хотелось, чтобы она уходила. Он устал быть один. Он, вообще, устал быть.

 Его слегка знобило. Боль притупилась, и он мог свободно дышать, пусть не в полную грудь, но без боязни получить на вдохе нестерпимую боль.

 - Так значит ты вода?- Он силился рассмотреть её.

 - И, да и нет. Это вы называете меня водой, вы люди. Вы всё упростили, вернее, стараетесь упростить. Вам так легче, вы очень и очень разумны, но уподоблены одарённым, маленьким детям, очень одарённым, но детям. Вы торопитесь, не познав, переделать свою среду обитания. Стремитесь разобраться в процессах мироздания, а себя ещё совсем, совсем не знаете. Оттого, что вы не знаете себя и не познаёте, происходят все ваши беды и несчастья. Не изучив земли и океана, вы торопитесь познать космос, заглянуть в бесконечность и объять необъятное. Вы спешите...

 - Пить, я хочу пить. Дай мне глоточек воды, ты же вода. У меня жар в животе и груди.- Глеб пытался перевернуться и упасть лицом в ручей и пить, пить эту холодную и так необыкновенно вкусную воду. Но адская боль резанула, отключив сознание.

 - Вот видишь, плотская жажда влечёт на необдуманные поступки, а всего-то необходимо потерпеть. Тебе, некоторое время, нельзя пить никаких жидкостей. Я сама напою тебя. – Глеб открыл глаза.

 Только журчание ручья и блеклость на небе звезд. И голос, он слышит его, едва выбирая понятные слова из разнообразного шума воды.

 - Вот также и необузданная жажда познаний влечёт человека на его погибель. В этом мире даётся всё по готовности и пониманию.- Глеб силился увидеть, кто же с ним говорит. Он сделал усилие и приподнялся на локтях. Никого. Только небо светлеет, да журчание ручья стихает.

 И словно вдогонку на последнем вздохе:
 -Попей три глотка, но не больше. Вставай и иди всегда вдоль ручья, он тебя выведет. Как только первый луч коснется вершин гор, можешь пить, но немного и смочи водой рану.- И Глебу показалось, что там, где ручей образует небольшой омут, словно что-то мелькнуло белое. Будто изящная ручка махнула на прощание.

 - Водичка, не уходи,- он упал навзничь и, забывшись, лежал, ещё долго не видя, как растворились звёзды, как по небу ветер прогнал облака и как первый луч зацепился за вершину горы.

 Крик какой-то птицы привёл Глеба в сознание. Он некоторое время лежал с закрытыми глазами, без движения, и словно решившись, медленно перевернулся на живот. И тихо порыкивая от боли, заставил себя встать на четвереньки, затем огляделся и выпрямился. С токами крови в висках стучало: «…иди всегда вдоль ручья», «…иди всегда вдоль ручья» и он пошел.
 
 Неуверенно, шаг за шагом, согнувшись и прижимая руки к ране, он брёл вдоль ручья, шатаясь и спотыкаясь, но всё дальше и дальше уходя, от того страшного места, где его настигла пуля. День за днём и так трое суток. То ли сон, то ли забытьё...Он шёл и шёл...

 Моментами заходил по колено в воду, захватывал её горстями и пил, захлебываясь, втягивая прохладность и не чувствуя влаги. Вновь захватывал её горстями и плескал на рану, и боль отступала.

 Глеб не останавливался.Если падал, то лежал почти бездыханно, не замечая времени, жары, холода. Он потерял понимания дня и ночи. Отлежавшись, вставал и шёл дальше, и дальше вдоль ручья, как сказала ему водичка.

 Его не гнал, ни страх погони, ни страх смерти от раны. Он, как заведенный автомат передвигал ногами, шаг за шагом, поскольку что-то другого ему сейчас делать было не нужно. И он не знал и неведал, что последних пол часа его голова находилась в оптическом прицеле снайперской винтовки.

 Шаг за шагом он увеличивался в прицеле, указательный палец наблюдавшего за ним, не лежал на спусковом крючке.
 
 Это были наши. Он не видел, как двое вооруженных людей бесшумно зашли с двух сторон и, подхватив его под мышки, затащили в кусты.
 
 А потом долгая, долгая тряска и резкий, повелительный шепот: «Держись, браток, держись. Дотяни до своих, а там заштопают, будешь, что новенький».

 Глеб иногда открывал глаза и ему чудилось, что вокруг него деревья и горы устроили хоровод, и он вновь впадал в забытье.

 Хирург, подполковник медицинской службы хмыкнул:
 - Хм, такое ощущение, что парню оказали доврачебную помощь эдак, дня четыре назад. Удивительно.

 Разведчики, принесшие Глеба в передвижной военный госпиталь, с нетерпением ждали результатов и замерли при появлении хирурга.
 
 Они лежали вповалку возле палатки, на которой виднелась табличка «хирургия». Старший из них поднялся на встречу:
 - А жить то будит, Саныч? Мы его пёрли на себе тридцать км, жаль если сожмурится. Да и он оттуда,- он показал головой.- Много знает. Наш парень. Ушёл от них. Саныч, он должен жить.

 Подполковник затянулся сигаретой и заговорил вместе с дымом:
 - Да жить то будет, умереть, конечно же, мы ему не дадим,это факт. Только я в толк не возьму, как у него кишка срослась, её ведь пулей порвало и никакого перитонита. Вот вопрос на засыпку. А ты жить…

 - Э-э, Саныч, это твоя кухня, ты в ней шеф-повар, кому что отрезать или кому что пришить.…А нам, чтоб жил,- он повернулся к разведчикам. – Подъём! Кино закончилось. По домам.- И они тяжело поплелись, обсуждая меж собой прожитый день.

 Подполковник медицинской службы ещё долго стоял и курил. Он смотрел на дальний силуэт гор, густо поросших лесом. На белеющие в них разломы, начала ущелий. И усмехнулся про себя: « Природа, словно огромным скальпелем кто-то нарезал эти ущелья... Н-нда. А с пареньком ничего не понятно.…Напишу касательное пулевое ранение. Не про воду же писать, о которой он бредит. На смех поднимут: «Водичка, мы с тобой одной крови.…Надо же, водичка. Водочка, да, а то водичка. Не поймут», - он улыбнулся, сам себе. Потушил окурок, посмотрел на часы и заторопился. Дел ещё было невпроворот.

* * * *