Перламутровые дни

Всем кинестетикам и аудиалам посвящается.

Зимой бывает: проснешься от странного звука.
А это талая вода стучит-перестукивает по карнизу. И ставший особенно громким по слякоти шум машин создает странный фон. А ведь еще вчера трещал мороз, и ты шел по улице, стараясь не дышать ледяным воздухом и пытаясь пошевелить закоченевшими пальцами. И чувствовалась какая-то торжественная обреченность. Казалось, город в осаде: в новостях сводки с атмосферных фронтов, по вечерам комендантский час – редко-редко увидишь в окно объемную тень закутанного несчастного, которому пришлось покинуть отапливаемое укрытие.
И вдруг утром просыпаешься в неге одеяла от перестука растаявшего снега, и серое небо нависает над городом, и до него долетают брызги проезжающих по слякоти машин.
Я радуюсь, я ликую, я иду на улицу и дышу дарованным теплом, я опасаюсь светских разговоров о погоде: все ругают непролазную неотстирываемую грязь – как объяснить им, до чего же я люблю оттепели! Ведь это зима ненадолго отступила, ведь это значит, что – жизнь!
Совсем не так в дни межсезонья. Когда погода бархатная – не жарко и не холодно – мучительно и печально воспринимаются уход солнца, серые облака, ворующие мягкое тепло. Все становится мерзким и неприятным на ощупь. Под колючий шарф проникает холодный ветер, а за шиворот льет злорадный дождь. Тяжелый зонт рвется из кулака, норовя вывихнуть озябшую кисть руки в промокшей перчатке и сбежать. В ботинках хлюпает вода, и кажется, что там уже поселилась какая-то влаголюбивая живность. А если это ранняя осень или поздняя весна, то сотни дождевых червей выбрасываются на темный асфальт, и их розовые медузообразные тельца копошатся в пузырящихся лужах. У меня истерический ужас наступить на них, их болезненно жаль, когда-то в детстве я прочитала, что они занесены в Красную книгу. А может, это мне только приснилось, но все равно вид их разорванной плоти доставляет почти физические мучения, и путь от автобусной остановки до дома я преодолеваю большими прыжками по непредсказуемой сзадиидущим траектории.
В такие дни накатывает какая-то полная внутренняя пустота. Ничего не хочется делать. Фильмы смотреть скучно, да я и не люблю их, а особенно одной. Ничего не пишется – мысли разбегаются. Идти куда-то не тянет. Но это не апатия, это что-то нервическое: все ищешь дело, но не можешь за него взяться, руки не поднимаются, и - так хочется чего-то нового. Спасают книги: если есть возможность, в такие дни я читаю запоем, не отвлекаясь на всякую мелочную ерунду, и мысли сплетаются тонкими зелеными стволами, растут вверх, цепляясь за настроение, и выпускают листья, а затем расцветают цветы – новые идеи, креативные находки. Но нельзя все это торопить. В серые дождливые дни надо наслаждаться ленью и ждать, пока из цветов вызреют ягоды. Потом, потом…
Но совсем не так в дождливые дни лета. Ведь и летом тоже бывают дожди. Совсем не так, совсем другое ощущение. Иногда небо вдруг станет желтым, и видишь весь город словно в сепии. И каждая случайно подсмотренная ситуация – фотография. Будто все, что происходит вокруг тебя, какой-то старый фильм гениального режиссера, и ты смотришь эти кадры и пытаешься постичь их глубину, а жизнь идет, и все герои твоего фильма заняты своим делом, не зная, что попали к тебе на пленку.
Но когда дождь не очень сильный – так, моросит – снова по-другому. Тогда весь город дышит теплым влажным воздухом. Говорят, что такой воздух – самый полезный для кожи, и потому англичанки даже в пожилом возрасте – прекрасные леди. Но думаю, что причина все же не в этом. Как бы там ни было, влажный воздух делает кожу более гладкой и более чувствительной к прикосновениям. И когда вдруг – сквозь морось – откуда-нибудь с крыши сорвется и упадет на голую руку крупная капля, ты чувствуешь, как медленно ползет она, оставляя дорожку, подчиняясь силе земного притяжения.
Совсем другое небо: не то чтобы белое, и не то чтобы серое. И в странном его свечении вещи все приобретают непривычный цвет. Яркие краски приглушаются, и чувствуешь – перламутр. Даже не столько серость, сколько какая-то матовая прозрачность, и глухие нежные оттенки предметов переливаются пред закрывающимися от дождливой сонливости глазами. Я называю это время просто – перламутровые дни.
В перламутровые дни живешь в раковине из своих нежно-печальных, сильных чувств. И все проходит к тебе сквозь этот фильтр. Чтобы ты не делал: мыл посуду, ехал в автобусе, спорил с родными – все сквозь этот легкий флер тоски.
Микроскопические капли орошают твое лицо, и ты поднимаешь голову и смотришь в бесконечное перламутровое небо и тонешь в нем.
Пушатся волосы. Все растрепанные – и такие милые, домашние.
Всегда откуда-то отчетливо доносятся чужие случайные разговоры. Говорят об обыденном. Пусть. У них внутри тоже глубина, просто закрыта раковина. Не для всех же ее открывать…
Звонко звенят проезжающие трамваи, и внутри у них силуэты серых людей.
Черные витые перила выгнувших спину мостов пугают самоубийц своей строгостью.
И можно часами гулять по улице в перламутровые дни – но зачем же так одиноко, почему же так одиноко…
Больше всего на свете хочется лежать в обнимку с близким человеком и ощущать тепло его тела. Пуст там, за окном, перламутр и серые силуэты, дождь и чужие разговоры, и зеленые листья шелестят, трепеща и нежась во влажном воздухе. Пусть там весь мир, за окном.
Слишком уж я помню, как шли мы по городу, дыша сырым ветром и касаясь веток мокрых деревьев. И глаза закрывались, и так хотелось прижаться щекой к плечу, чтобы исчезла вся окружающая мучительная невзрачность, чтобы осталось только тепло, твое тепло. Слишком уж я помню маленькую комнатку с окнами на другой дом через двор: во дворе всегда пусто, а из окон нас могут увидеть, но я не верю в это. Под вечер там зажгут электричество, и это единственный знак, по которому можно понять, что там кто-то есть.
В этой комнате время останавливается, а про пространство, существующее вне ее, забываешь.
- От тебя пахнет свежестью…
- Это дождь…
Это запах эфирного масла болезненно любимой мною сирени, и он сплетается с ароматом дождя и стука капель, и ощущения растрепанных волос: я знаю, что для других людей я навсегда связана с этим беспокойным цветком.
Кожа, впитавши из воздуха влагу, восприимчива до последнего предела, и ты понимаешь, что до этого ничего не чувствовал, ты ничего не знал. А жизнь, она совсем другая, ее можно ощутить всем телом, можно слышать полифонию звуков города, но надо закрыть глаза, потому что вокруг – перламутр.
И едешь, едешь потом в полупустом автобусе: закончился перламутровый день, начинается обычный ночной ливень, застилающий вид из окна. Не глядя сквозь запотевшее стекло можно думать о чем-то своем и понимать, что это только для тебя – и звук, и тепло, и ток прикосновений, но через полгода о тебе и сирени твоей забудут: будет другая, с уверенными руками и заливистым смехом – хорошая, хорошая, но разве она умеет различать дожди по цвету?
Я ликую зимней оттепелью, я хандрю в слякотное межсезонье, а в перламутровые дни думается о счастье и вспоминается о тепле чужого плеча…