Домик у заката

Он жил в маленьком домике за заброшенной железной дорогой, около заката, там, где заросшие серебряные рельсы уходили в никуда. Солнце косо ложилось на разноцветные облупленные домики, цветы на окнах пламенели в золоте, составляя единственную роскошь этого района.

Страшная жара расплавляла сталь крыш; даже на закате, умирая, солнце поджигало много-много окон, чертило огненным мечом полосу на горизонте и нехотя таяло. Они задергивали плотные шторы, и она ложилась спиной вверх, будто загорая под несуществующим солнцем.
Желтое пятно света красило простыни в сливочный оттенок. Кровать – островок покоя в мире – была завалена скомканными простынями, обрывками диссертаций и непосредственно ими. По телевизору шли старые голливудские и французские фильмы с Хэмфри Богартом и Жераром Филипом. Мелькала задранная юбка Мэрилин, и несгибаемая Вивьен Ли, как всегда, боролась одна против всех. Монеты звенели в телефонных будках. Ковбои взметали пыль прерий.
Они ели старинными темно-серебряными вилками из одной тарелки, заливая помидоры майонезом. Она, «голодный ребенок», по его выражению, пожирала пиццы, котлеты, салаты, конфеты. Смеясь, они падали на постель и болтали ногами в воздухе.
Он, прищурившись, читал при свете настольной лампы. Она закатывала ему чудовищные сцены ревности – так, для адреналина. С ним ей было так же хорошо, как с невзаимной любовью. Они были даже вульгарны – насколько вульгарны могут быть люди, живущие вне брака, и абсолютно наивны.
Через полгода такой жизни она собрала в сумку белье, дезодорант, духи, полотенце и большую плитку шоколада. Толстый блокнот и Зюскинд с Фаулзом полетели туда же, и она пришла в его домик насовсем.
Приняв это решение, она заметно повзрослела. Нечто неуловимо-женское слышалось теперь в ее смехе; ведьмы и нимфы плясали в ее глазах, и правая рука лежала на столе, под лампой, по-новому – женски-грациозно...
Засыпая, он бормотал ласковые словечки. Синее свечение лилось с неба одной струей, как церковный свет. Сквозь балконное стекло виднелся балкон дома напротив, весь увитый фантасмагорической геранью и настурциями.
Стоит закрыть глаза, августовская ночь льется в балконную дверь. Звездная вуаль трепещет на простынях. Небо обрисовывает такой четкий купол, что начинаешь верить в шарообразность Земли. Она лежит в корсете, сплетенном из его рук. Расходясь от луны веером, лучи с тонким звоном ломаются о стекло. Вот и вся их реальность. Никакого тумана, никакого флера.

Прошло уже достаточно, даже много лет. Я выросла и, пожалуй, даже постарела, наконец, стала выглядеть как зрелая женщина; теперь мне не дать четырнадцати лет.
Я и теперь иногда оказываюсь в том районе. Там по-прежнему закат, и пышно горят цветы на балконах, и неоново сияет вывеска бара... Это живое прошлое, не расплывчатый рисунок, проступающий под книжными строками, не запах духов, частичками растаявший на одежде в старом шкафу. Поэтому я снова бросаю в сумку всякие мелочи и поднимаюсь по трем ступенькам крыльца, чтобы войти в домик у заката.