Миг света и печали - 2002

Если вы когда-нибудь окажетесь на западе Москвы, не сочтите за труд, выйдете со станции метро «Кунцевская» (первый вагон из центра) и справа от вас широко раскинется пустырь. Серой глыбой чуть левее вдали будет высится (я надеюсь) кинотеатр «Кунцево», а рядом с ним, на здании префектуры будет гордо развеваться российский флаг. Бросьте свои дела, топайте весело по асфальтовой дорожке к кинотеатру, дышите глубоко свежим весенним воздухом. Собак не бойтесь. Они в городе все ленивые и трусливые. Минут через пять, когда вы поравняетесь с кинотеатром, справа от вас серым зевом откроется овраг, заросший чахлой травой. А в самом низу вы увидите два бревна, лежащие перпендикулярно друг к другу. В центре между ними – костровище, ну а вокруг, как и принято на Руси, сомн пустых бутылок из-под водки. Снимите шляпу, нервно скомкайте ее в побелевших руках и постойте несколько минут, не дыша. Ведь именно на этом самом месте произошло то, что перевернуло жизнь одного среднестатистического мальчишки с ног на голову. Именно здесь небом была раскрыта чудовищная тайна, вокруг костровища замкнулись на миг тайные силы Вселенной. Так что не дышите, а слушайте…
 Носастыч с детства, знаете ли, любил, как говорят, закладывать за воротник. Принимать на душу, освежаться в легкую – что вас томить – наш народ за свою многовековую историю и тысячелетний опыт напридумывал миллион синонимов. Расскажешь иностранцам, у них глаза на лоб лезут. Поэтому то и все их представление о России укладывается в банальный образ синего мужика в ватнике и ушанке, сидящего на снегу с обнимку с медведем (где-нибудь в Сибири), беседующего с этим медведем по душам и разливающего в граненые стаканы воплощение «зеленого змия». Идиоты! Ну… Что-то я отвлекся.
 Учился Носастыч в школе, честно говоря, с пятое на десятое. Пиликал на гитаре по вечерам, вместе с пивными компаниями слонялся по московским уютным дворикам. Шалил, бегал по крышам с другом Серегой, резался в автоматы в местном Доме Пионеров, который, кстати, не далее как месяц назад выгорел дотла. Все бы ничего, обыкновенный парень. Но не давала Носастычу покоя возникавшая по вечерам и томящая тупая грусть.
 Придет он из школы, набегается с ребятами, вдарит пивка бутылочку, а домой идти не хочет. Знает, придет, разденется, уляжется к кровать, закроет набухшие от пивного солода глаза… И вновь засвербит беспокойство, накатит ледяной волной грусть, аж жить не хочется.
 И запил парень. Не то что там – пивка, знаете ли, а в крутую, как пролетарий. Вечером с неразлучными друзьями Серегой и Коффом уполлитрится, с серого утречка – самого отвратительного времени в России – пивка, коктейльчика. Ну, а в течении дня уконтрапупится так, что хоть святых выноси. И где он только себя не обнаруживал поутру! Вот вы говорите: "Напился! Ничего не помню!". Ерунда. Из ваших уст – это пустое. Что-то вы помните, хотите, рассказывая, приукрасить произошедшее, напускаете на себя вид как у Папы Римского, а на самом деле – просто, небось, поддали накануне, подпили до учащенного сердцебиения и спать завалились. Детство все это, нелепые россказни!
 А вот Носастыч без дураков пил, как сапожник, в любое время суток любое количество мог так, походя, уговорить. Друзья поражались, и никак не могли понять, чем вызвала такая метаморфоза. А Носастыч отмалчивался, ничего не говорил, пил только.
 Долго ли сказка сказывается, однако и у самого металлического организма при постоянных чрезмерных нагрузках случаются обструкции. Сначала – провал в памяти на целый день, потом отходняк на неделю, рвота, истощение, синие круги под глазами, одуловатость лица, постоянное недоедание, ватность в членах, отсутствие работоспособности (напрочь), ну а потом – явление тотальной асоциальности, антигигиены. Носастыч на себя не похож стал. И что самое-то главное, не помогал алкоголь! Выпьет стакан, полегчает на какое-то время, а потом вновь эта грусть лезет в душу, да еще в обнимку с отходняком. Вот и тянется Носастыч к следующей бутылке. А грусть алкоголем будто наливается, полнеет, розовеет. Совсем спокойствие из души Носастыча вытеснила.
 Однажды весной, в тот год очень уж пышно черемуха цвела, Носастыч упился еще днем до положения риз. В последнее время алкоголь стал действовать на него избирательно – ноги ходят, прямо, четко, как на плацу, а вот в голове – куча говна, ничего не поймешь, даже в каком городе идешь не вспомнишь. В таком состоянии Носастыч шел мимо кинотеатра «Кунцево». Навстречу люди, кто с работы, кто с собакой, кто с триппером. Идут, наслаждаются пышным весенним цветением, любуются молодой сочной травкой, слушают щебетание птичек. И никому ведь, мать твою так, и дела нет до того, что в душе у Носастыча творится! Ему не в радость пробуждение природы (если покруче не сказать), он ничего не видит, топает себе по дорожке и только кулаки в карманах сжимает, ждет, когда последний выпитый стакан на время поборет неуступчивую грусть. Ух, хороша! Молодец, «Старка»! Так ей, грусти этой, по телесам!
 И увидел он свет белый, и птичек весенних, и улыбки людские. И дымок… Внизу, под кинотеатром, на бревнышках сидел кто-то зелененький и что-то испекал на костре. Причмокивал смачно, ежеминутно обсматривал полуфабрикат и вновь запускал его в густое жирное пламя. Носастыч выдавил из себя улыбку. И чудо! Зелененький помахал ему рукой, приглашая присоединиться к весеннему пиршеству.
 Чем ближе подходил Носастыч к костру, тем шире делались его глаза, поистине красные, так как от чрезмерных возлияний полопались все маленькие слабенькие капиллярчики, не смогли, понимаешь, вынести груза быта. А округлиться им было от чего. Зелененький-то он зелененький, но почему у него хвост? И так, знаете ли, постукивает им по бревнешку, будто бесплатная ритм-секция для птичьего пения. А рожки-то, масенькие, а блестят как генеральские звезды. Сам зелененький – махонький, метра полтора, а, может, и того меньше. Ноги сами поднесли Носастыча к бревну, вовремя согнулись, и вот наш герой уже сидит напротив странного субъекта.
 - Ну, здравствуй, Носастыч! Давненько, братец, хотел с тобой увидеться. Порассказать тебе кой-чего. Да ты не бойся, не съем. На-ко мяска вот поешь, а то все хлещешь, хлещешь, маковой росинки во рту не ночевало.
 - Вы кто? – как тяжело выходили слова. Хмель слетел, как последний осенний лист. Неизвестно почему затряслись поджилки. Но мясо Носастыч взял. Ох, сочное, сок аж по подбородку потек! С дымком, приправленное, без косточки. Желудок в знак благодарности отозвался долгим протяжным ревом. Даже пламя заколыхалось.
 - Да, братец, послали меня рассказать тебе тайну тайную. О тебе, о грусти твоей. О том, почему ты места себе в жизни найти не можешь…
- Да откуда вы все знаете про меня?
 - Работа, братец такая. Информационного, в основном, характера. Все знать, обо всем ведать, вовремя предупреждать. Сядь, дорогой товарищ, покрепче и слушай. В оба уха слушай тайну, пыльную, древнюю.
 И зелененький человечек начал рассказывать.
 - Давно это было. Жил да был в Саксонии знатный чванливый граф. Звали его Вильгельм Клаус Мария фон Оффенбух. Ничего себе имечко, да! Происходил он от знатного тевтонского рода Оффенбухов. Самолично участвовал в Грюнвальдской битве, сидел на вороном коне по правую руку от магистра ордена Ульриха фон Юнгенгена, Несладко тогда ордену пришлось! Драпали они, даже доспехи помяли. Но это, так, к слову. После битвы великий рыцарь загрустил. Еще бы, все дело его жизни – война – пошло прахом. Уже не гарцевать ему победно по варварским славянским городам, не лапать красивых девушек по винным погребам, не тешиться в сибирской кунице. Да что там говорить, медовухи новгородской-то не испить вволю. И запил граф. Ему, братец, в наследство достался отменный запас древних вин. Погребу графа завидовала вся округа. Сам германский император Сигизмунд Люксембург самолично однажды напился дома у графа французским десертным 14 века! А графу все нипочем! С утра до ночи сидел в погребе, наугад хватая бутылки, которые даже королям не под стать, и прямо из горлышка, смачно отрыгивая, короче, весь свой погреб в пару месяцев иссушил. Да ты ешь мясо – вкусное! Ну так вот. Погреб-то приказал долго жить, но граф остановиться не может! Долго сказывать, пропил граф сначала свои доспехи, расшитые золотом, потом полез на ратушу, содрал и пропил в кабаке золоченый свой герб. Таскал потихоньку из замка в кабак столовое серебро и гудел ночами в обнимку с потными, пахнущими навозом мужиками по всем окрестным злачным местам.
 Настало время, и в старом родовом замке остались лишь сырые стены, да пара изъеденных молью гобеленов. Очнулся граф, слуг нет, бланманже не приготовлено, кальсоны грязные не выстираны и в углу валяются, всюду грязь, бутылки, девки какие-то. И понял знатный отпрыск нордической крови, что все. Кран. Дальше так жить нельзя.
 Зелененький незнакомец почесал левый рог, сладко потянулся, посмотрел на Носастыча, прищурив глаза, и продолжил:
 - В старой капелле графов фон Оффенбух простоял он на коленях, моля о прощении, целый день. Представляешь, с похмелья-то? Я бы не выдержал. Под самый вечер, когда колени превратились в две дышащей огнем раны, когда в голове помутилось до потери сознания, услышал граф властный голос: «Ты прощен, никчемная пьянь! Вернется к тебе и слава, и богатство! Но знай, отныне все дети твои обречены на страдания! Пока каждый из них не допьется до потери сознания, будет их грызть изнутри беспричинная горькая печаль! И спасение все они будут находить в вине! А когда допьются, откроется им страшная тайна! Иди, граф, седлай коня, тебя ждут на приеме у курфюрста Саксонского!» Сказал и затих. Так знай, Носастыч, ты – потомок графа фон Оффенбуха! Ты – наследник славы тевтонских витязей! Ты – отпрыск крови Вотана! Знай это и попробуй жить!
 Извивающееся в сильных руках санитаров тело везли в 72 городскую больницу. Находящийся, видимо, вне себя молодой человек, с одуловатым лицом и сверкающими глазами беспрестанно кричал, что он граф и наследник седой славы. Санитары посмеивались. В больнице молодому человеку быстро вынесли вердикт: белая горячка, одели в полосатую пижаму, накачали снотворным, сделали клизму (или наоборот?) и уложили на свежее белье.
 В три часа ночи Носастыч спрыгнул с постели, распахнул окно и сиганул на влажную прохладную траву. Бежал он легко, взлетая над землей и лишь слегка обдавая ветром травинки. Костровище давно погасло. Даже остыло. Носастыч лег на землю, раскинул руки и захохотал. Он знал, что там высоко-высоко, в заоблачной дали, раскачиваясь на Большой Медведице за его здоровье пьет наследник тевтонской крови, его древний пращур, рыцарь и воин, граф Вильгельм Клаус Мария фон Оффенбух.


30 мая 2002 года