Доктор Жизнь

Вот вам еще одна особенность нашей маленькой страны: врачи в Израиле отправляются на войну в защитной форме, с автоматом, и находятся не где-нибудь на периферии главных боев, а на самой что ни на есть передовой. Только в отличие от других бойцов, они должны не стрелять, а спасать тех, кто уже поймал свою пулю или осколок снаряда. И бессмысленно объяснять тем, кто прибыл в Израиль в гости или по другой надобности, почему у нас врачи на передовой. Даже после того, как ты выслушаешь массу вполне логичных вопросов: «У вас что, в стране, перебор с врачами? Для чего же они учились в университетах столько лет - чтобы стоять на линии огня наравне с простыми солдатами?» Все равно им не понять нашей израильской специфики! Ну а сами-то себе мы все способны объяснить?

Доктор Алексей Калганов просто и буднично, безо всякой патетики, рассказывает мне о том, как он спас своего первого солдата. «Я человек простой, в облаках не витаю», - скажет он мне позже.

- Это было в 2004-м, в районе Бейт-Лехема. Мы прикрывали наших спецназовцев, завязавших бой с боевиками в лагере палестинских беженцев. Четверо солдат получили тяжелое ранение. Одному пуля угодила в рот. Я посмотрел - все дыхательные пути разворочены. Подумал, что он умер, но пульс еще прощупывался. Быстро вставил в горло тубус, откачал кровь из легких, и мы эвакуировали его вместе с другими ранеными. По правде говоря, у меня не было сомнений в том, что он не жилец, а он не только выжил, но практически полностью восстановился, в отличие от других солдат, которых мы в тот день эвакуировали вместе с ним. Все решили какие-то секунды. Ему просто повезло, что рядом оказался не просто врач, а хирург.

Через некоторое время доктор Калганов получил за спасение этого солдата свою первую воинскую награду, чему сперва немало удивился, а потом порадовался.

- Я после этого зауважал нашу армию и государство. В Израиле, не как в бывшем СССР, воинские награды дают очень редко - отличившимся в бою, или награждают погибших, посмертно. И вдруг решили дать награду «русскому» врачу, который просто спас одного солдата, и ничего больше. Я репатриировался в 1992-м и хорошо помню, как местные газеты писали о том, будто «русские» специалисты, и в том числе врачи, приехали сюда с «купленными» дипломами. Может быть, поэтому мы всегда отличались от алии 1970-х большей сдержанностью в проявлении чувств к Израилю? Я получил свою первую награду, которая в общем-то не дает никаких привилегий и льгот, облегчающих жизнь, ее ценность совсем в другом. Израильтяне относятся с большим уважением к тем, кто служит в боевых войсках и имеет воинские награды, и я ощутил это на себе в полной мере.

***

Своего второго солдата доктор Калганов спас во время второй Ливанской войны. Это случилось 5 августа.

- Боевики начали обстреливать нас утром. Мы потеряли одного солдата, пятерых ранило, но не тяжело. Но тут противник принялся расстреливать ракетами дом, в котором мы укрывались, чтобы обрушить его на нас. Мы едва успели выскочить, и в этот момент снаряд угодил во второй дом, где укрывались еще несколько наших. У большинства были легкие ранения, а один парень не успел выскочить вслед за всеми - задохнулся от едкого дыма, быстро распространившегося после взрыва. Я попытался вставить ему в горло тубус, чтобы восстановить дыхание, и не смог: у него уже успел развиться сильный отек. Тогда я рассек раненому гортань – тривиальная хирургическая операция, только в полевых условиях - и вставил трубку прямо в горло. Мне казалось, что он уже умер, но парень вдруг задышал. Эвакуировать его под таким шквальным огнем мы не могли – ждали наступления темноты. Ближе к ночи вызвали вертолет и эвакуировали его еще с десятком легкораненых. Парень этот выжил. Я, кстати, его хорошо знаю – не один год были вместе на резервистских сборах.

«Тривиальная хирургическая операция», - повторяю я про себя фразу доктора Калганова и вспоминаю трагедию многолетней давности, которая случилась на одном из уральских озер, куда два моих друга-стройотрядника отправились на выходные понырять с аквалангом. Оба погрузились на дно, только один из них уже не всплыл. Во время вскрытия выяснилось, что всему виной была капля воды, попавшая ему во время погружения в дыхательные пути и вызвавшая мгновенный отек гортани. Его мог спасти только хирург, если бы он оказался рядом и провел ту самую тривиальную операцию в полевых условиях.

***

Доктор Калганов выглядит намного моложе своих сорока. Встреться он мне на улице, приняла бы за студента. Разве что легкая седина в волосах, но ее замечаешь не сразу.
Он приехал в страну в 1992-м из Челябинска: после мединститута успел три года поработать в «травме» городской больницы. Первый и пока единственный врач в своем роду, Алексей получил свое имя в память о старшем брате отца, погибшем в Брестской крепости в первый день Великой Отественной. Второму дяде повезло больше: всю войну прошел боевым летчиком и вернулся домой целым.

Калганов занял свою нишу в израильской медицине довольно быстро – через пару лет после приезда. С тех пор работает в больнице в Хадере. Он хирург-ортопед. Операции – практически каждый день, кроме того, консультации, прием – так что домой он возвращается ближе к ночи. Отпусков практически нет, отдыхает только в субботу и во время резервистских сборов, в которых участвует каждый год в качестве командира медицинского подразделения.

- Я говорю своим санинструкторам, что мы на передовой не воюем, а спасаем раненых. Воюют профессионалы, которых этому специально обучали, а у нас оружие – только на крайний случай, - произносит военврач Калганов.

...Мы сидим на балконе квартиры, коорую он снимает в Нетании, и я не могу понять, как ему удается оставаться в своем монологе, где моим вопросам почти нет места, таким немногословным - вот ведь парадокс! Потом до меня доходит: просто он предельно точен в формулировках, никаких внешних эффектов, никаких отступлений в сторону, никакой недосказанности и никаких пауз между словами.

И все же я упрямо пытаюсь вытащить из него ответ на вопрос, не дающий мне покоя: доктор Калганов действительно такой бесстрашный человек, каким кажется, или есть нечто такое, что и ему внушает страх?

- Самое страшное – это жить с ощущением, что тебе повезло, ты выжил, а того парня уже нет – его убило на твоих глазах. И потому у меня очень плохой осадок от второй Ливанской. Мы сильно пострадали – столько убитых и раненых, цели при этом не достигли, и война закончилась сама по себе. Впрочем, от любой войны остается плохой осадок. Что же касается страха - пока в тебя не попала пуля, или осколок снаряда, его нет. На войне ты постоянно испытываешь сильный стресс, но внутри живет странное, ничем не объяснимое, чувство уверенности, что тебя не убьют. Такая своеобразная защитная реакция организма на происходящее. Мне трудно сказать, какая картина из тех, что я видел на войне, самая страшная. Я ведь не первый год оперирую раненых в больнице, пришиваю оторванные конечности. То же самое видишь и на войне, только в полевых условиях. У меня нет никакого пост-травматического синдрома. Я не мальчик. Мне сорок лет. И я врач. Труднее привыкнуть ко всему этому солдатам, которым пришли в армию после школы и сразу попали на войну. Они возвращаются оттуда совсем другими.

Я с 1994-го года хожу на резервистские сборы, в качестве военврача участвовал во многих боевых операциях, дослужился до капитана. На самом деле у меня нет ответа на этот вопрос: почему в израильской армии врачей посылают вместе со всеми на линию огня. Ведь на самом деле наши фельдшеры прекрасно обучены и способны реанимировать тяжелораненого не хуже врача. Для этого не нужно заканчивать медицинский институт. Я не знаю, в какой еще армии мира врачей посылают на передовую: это высококвалифицированные специалисты, и в любой стране они очень ценятся. Но, с другой стороны, когда ты идешь с солдатами на передовую, они верят в тебя как в бога, им кажется, что если рядом с ними врач – ничего не случится. Я никогда не считал раненых, которых, возможно, спас от смерти. Но вот те два солдата, действительно могли умереть, если бы меня в тот момент не оказалось рядом: счет шел на минуты, и помочь им мог только опытный хирург. Вообще, это, наверное, нелегкое бремя – постоянно жить с мыслью, что ты обязан жизнью совершенно случайному для тебя человеку. Солдаты, которых я спас, до сих пор испытывают потребность в общении со мной, они никак не могут забыть о том, что вопрос их жизни и смерти решила та самая минута и простая случайность.

Я смотрю на возможность очередной войны немного иначе, чем гражданский человек, поскольку наблюдал за событиями не со стороны, а участвовал в них реально. И я твердо знаю, что: во-первых, нам надо выживать несмотря ни на что, и мы с этим справимся. Во-вторых, все не так смертельно опасно, и любую войну при желании можно прекратить. В-третьих, у нас хорошая армия. Я видел на войне тех ребят, которые в обыденной жизни для большинства - просто «продавцы фалафеля». Они отчаянно смелые мужики, ничего не боятся, умеют хорошо воевать, не считая себя при этом героями. Такими они всегда были и такими останутся. Армия сглаживает все различия, которые есть между людьми. Это именно та структура, которая всех объединяет, независимо от национальности, культуры и образования, - сплачивает и дает чувство безопасности.

Что же касается нас, «русских»: казалось бы, мы выросли в стране, которая после Великой Отечественной больших войн, по идее, и не знала. Мой отец, в отличие от меня, никогда не приходил домой с автоматом. Он был доцентом на кафедре, преподавал в институте физической культуры. Парадокс состоял в том, что нас постоянно готовили к войне – на уроках гражданской обороны в школе, на военной кафедре в институте. Из нас выращивали «виртуальных» солдат – в бывшем СССР этот процесс был поставлен на широкую ногу. Наверняка это где-то отпечаталось в подсознании. Во второй Ливанской участвовало много «русских» и они, как и я, совершенно органично вписывались в общую картину, хотя, в отличие от израильтян, выросли в совсем других, невоенных реалиях. Для моих сыновей, родившихся здесь, совершенно привычная картина, что отец приходит иной раз домой с автоматом и в военной форме. Они знают, что я был на войне, получил награды, и очень этим гордятся. Растут такими нормальными израильтянами, привычными ко всему, и в том числе к войнам. Вырастут и будут защищать страну, как все. И никто нас в море не сбросит, и никакой серьезной угрозы государству нет. Войны еще будут, это неизбежно, но я считаю, что уже сама жизнь – это вечная борьба за выживание. Когда мы приехали в страну, то в первый год не знали, как устроиться на работу, чем платить за квартиру, и нас это не сломало. Напротив. Для меня трудности всегда были только стимулом, чтобы двигаться дальше.

***

...Военврача Калганова ранило в последний день Ливанской войны, 13 августа. Боевики «Хизбаллы» стреляли по нашим солдатам противотанковыми ракетами с лазерным наведением. Одна из них угодила в дом, где находилась часть подразделения: одного убило, двоих тяжело ранило. Калганов побежал туда. Одного солдата ранило в голову – он вел себя очень беспокойно, второй не подавал признаков жизни – большой осколок угодил ему прямо в грудь. Доктор бросился к нему, хотел поставить дренажи, чтобы реанимировать, и в этот момент в укрытие угодила еще одна ракета. Это было прямое попадание. Офицер, который помогал врачу спасать тяжелораненого, был убит на месте. И солдат, который стоял рядом с ним, тоже погиб. Если бы снаряд был фугасный, не выжил бы никто. Но боевики выстрелили противотанковой ракетой: она пробивает броню танка и не предназначена для осколочного поражения противника. Однако в тот момент доктор этого знать не мог. Его просто ослепила вспышка взрыва, и он понял, что умер: ведь если в тебя попала ракета, ты не можешь остаться живым. Но потом вдруг пришел в себя и тут же принялся ощупывать руки-ноги, пытаясь понять, что оторвано, а что цело. Боли не было. В состоянии контузии ты не чувствуешь ничего. Когда доктор понял, что ранение не тяжелое, осколочное, он попытался встать на ноги. Вокруг были убитые, раненые. Его санинструктора, к счастью, не пострадали: в момент взрыва они стояли за спиной своего командира и он заслонил их собой от осколков. Отдав распоряжение быстро перевязывать раненых и уходить, доктор попытался нащупать пульс у того парня, которому оказывал помощь до того, как упала ракета: тот был уже мертв.

Стрельба постепенно стихала. Заканчивался последний день войны, за время которой его отделение потеряло пять человек. Пришел транспорт – всех раненых эвакуировали. Два дня доктор Калганов провел в больнице в Нагарии, а потом его перевезли в Хадеру – в больницу, где он работал с середины 1990-х и откуда был призван на вторую Ливанскую. Осколков было много, но боли он почти не чувствовал: правду говорили раненые, которых ему приходилось лечить, что осколочные ранения, в отличие от проникающих, не такие болезненные. Доктору мешали два крупных осколка, он вытащил их сам - остальные не трогал. Потом позвонил жене и сказал, что война закончилась и с ним все в порядке. Он не стал говорить Илане о ранении, понимая, что ей будет гораздо легче принять подобное известие уже после того, как она увидит его целым, чем услышит о случившемся по телефону.