Бадека

Посвящается трактористу Бадеке, хорошо жившему и погибшему нелепой смертью.

До лета 1972 я был чисто городским ребенком. Никуда не выезжал из столицы. И такая жизнь, наверное, меня вполне устраивала. Мое мнение по этому и многим другим поводам никого не интересовало. Поскольку было два с полтиной года.

В мае 1972 стало ясно, что лето будет аномально жарким. Так и произошло. На востоке Области многочисленные торфяники Шатурского и Орехово-Зуевского районов перешли от фазы тления к состоянию активного горения. Столицу заволокло дымом. Пребывание ребенка с подозревавшимся «астматическим компонентом» в городе стало невозможным.
Так я оказался в деревне. И был там с июня по октябрь. У бабушки и дедушки.
И оказывался там каждый год. Половина весны, лето целиком, половина осени. Хотя торфяники больше не горели, по крайней мере, угрозы задымления в Столице не было.
Потом я пошел в школу, и время пребывания в деревне ограничивалось летними месяцами. А потом, класса с пятого, поездки прекратились. Мне они надоели, а мнение мое что-то, но уже значило. Деревенское детство закончилось.
Многое стерлось из памяти. Или сидит где-то глубоко. Не воспроизводится. Всплывают панорамы, красоты мест, стада и лай охранявших их овчарок… Образы жителей.
Эти полугодовые визиты помогли мне быстрее повзрослеть. С детьми там не церемонились. Не прятали «правду жизни». Пили, били жен на глазах детей, били и самих детей, спьяну и на трезвую голову (нас это, правда, не касалось, семья была нормальная по местным меркам). В деревне не утаишь. Все и всё на виду.
Хорошо помню почти ежедневные вопли соседки, когда пьяный муж-тракторист прикладывал к ней кулаки. Их сынок Дениска, наш ровесник, в такие моменты прибегал к нам. Мать сама его отправляла. Дениска бывал у нас почти каждый день. Он был в хорошем настроении. Радовался возможности поиграть с нами. Происходящее не казалось ему ненормальным. «Папка бьет мамку. Потом они пойдут в постель. Баба Зина, отведи меня домой, когда стрелка будет на десяти. Так мама сказала».
Хорошо помню рассказы местных старших парней. В подпитии они иногда любили что-то вещать мелюзге. Витек, ему было лет шестнадцать, сильный и страшный. Немного заикавшийся, часто останавливавшийся во время повествования и прислушивавшийся (то ли принюхивавшийся), словно зверь, к среде. С компанией Витек шустрил в поздних электричках: отбирали деньги и насиловали девушек. Когда попадались.
Витек не скрывал своих увлечений. А я не скрывал своего интереса к его рассказам.
Тогда мне исполнилось семь. Последний год перед школой.
(Через два года Витек будет призван в Афганистан. Еще через год – награжден. Заедет в отпуск домой. Потом будет убит. Домой вернется в цинковом гробу. Похоронен на местном кладбище).
Образ Витька хорошо сохранился в памяти. Вот он: прерывается на страшном и интересном месте очередного криминального рассказа, движет ноздрями, принюхивается: «С-слышь? Филин ух-хает. Значит, к-кто-то умрет. В-верный признак. Дед говорил».

В отличие от Витька образ Бадеки не имеет таких четких очертаний. Я никогда не разговаривал с ним и живым видел всего пару раз.
Бадека был человеком незаметным. Если о нем и говорили, все начиналось с приставки «вроде». «Вроде была семья». «Вроде есть ребенок». «Вроде сорок ему есть». «Вроде не из местных, приезжий, но здесь давно». «Вроде – фамилия».
Я не знаю, было ли «Бадека» именем, фамилией или кличкой.
Бадека был постоянно пьян. В подпитии. Как и многие другие, Бадека мог работать в таком состоянии.
Степень опьянения была не ясна. Никто и никогда не видел Бадеку трезвым. Спирт был компонентой его крови.
Бадека никогда не уходил в запой. Работал столько, сколько надо. С ним не боролись, в отличие от других сильно пьющих колхозников. Возможно, Бадека считался ценным кадром.
Бадека управлял гусеничным трактором. Вспахивал поля. Перевозил грузы. Трактор был неотделимой частью Бадеки. Желтый и грязный. Грохотавший, могучий.
Бадека был неотделимой частью трактора. Человек и машина стали единым целым.
Бадека никогда не мог бы водить машину. Но трактор двигается медленно. Угрозы ДТП не было. И Бадека продолжал работать. Может, был на хорошем счету.
Бадека всегда ставил трактор на площадку техники за фермой. И часто засыпал в нем, уставший после трудового дня. И принятого алкоголя. Наверное, смотрел сны. Из какой-нибудь другой жизни, которую видел в кино однажды, еще в своем детстве. Где солнце, море и песок. Где есть семья и дети…
И еще: Бадека был нелюдим. Таких не любят. Но Бадеке прощали. Относились снисходительно. Ему не нужно было ничего ни от кого. Никуда не совался и ничем не интересовался. Но почему-то говорили про него много и часто.
В последний свой день на Земле Бадека возвращался порожняком к техплощадке. Плуг отцепили и оставили на поле.
Грунтовая дорога ведет к ферме, поднимается в горку. Расстояние – километра полтора. Бадека и трактор преодолели бы ее за пятнадцать минут. По этой дороге часто ходят машины: колхозные и редкие тогда легковые. Со стороны фермы просматривается каждый метр.
Колхозная техника всегда возвращалась на площадку по этой дороге.
Никто не знает, почему Бадека решил отклониться от постоянного, изо дня в день, из года в год, маршрута и пошел по дну оврага. Дно ровное, но – крутые откосы справа и слева. По оврагу можно срезать путь. Трактор или грузовик могут пройти, со встречной же не разминуться. Здесь ездили, но – исключительно редко.
Овраг делает два изгиба, после первого поворота ты уже не виден, ни со стороны фермы и правления, ни со стороны грунтовки.
Скорее всего, Бадеку разморило и он задремал. Трактор продолжал двигаться прямо, дошел до очередного изгиба и тут уже попал правой гусеницей на откос. Стал взбираться в гору, все выше и выше, постепенно кренясь влево. Двигаясь по касательной склона оврага.
Из десятков людей, сновавших возле правления и фермы, одиноко и в компаниях бредущих по грунтовке, из проходящих машин, трактор Бадеки не видел НИКТО: склоны оврага здесь метра четыре.
С усиливавшимся креном влево и спящим Бадекой в кабине трактор взбирался выше и выше, до вершины оставалось немного…

Слышал где-то: Бог бережет пьяных. Но вышло по-другому.
Трактор перевернулся со склона, обрушился на дно и стал вертикально на кабину гусеницами вверх. Бадека не получил травм, но потерял сознание от удара, застряв в кабине вниз головой.
Масла двигателя и ходовой части полились в кабину.

Бадеку спохватились через несколько часов. И нашли уже к ночи. Он так и висел, скрюченный, вниз головой в кабине, как чудовищный экспонат кунсткамеры.
Верхняя часть, а теперь «дно» кабины была заполнена соляркой и маслами: голова, плечи и руки Бадеки были под этим слоем. Дальше заполнения не произошло, - двери кабины прилегают неплотно, масла стали выливаться на рельеф.
Бадека захлебнулся.
Не знаю, успел ли он придти в сознание, почуяв горячую маслянистую жижу в ноздрях, вдохнул ли, зашелся ли кашлем, заметался в кабине, пытаясь открыть заклинившие двери. Понял ли, что произошло.
Или ушел так же тихо, как жил, не вступая в противоборство с судьбой. Заснул и не проснулся. Видел сны. Или образы, создаваемые последними проблесками сознания. Где солнце, море и песок. Где нормальный дом, дети и любящая женщина… Надеюсь, что так и было...
Я рад, что Бадеку нашли до наступления ночи, и ему не пришлось ночевать вниз головой в перевернутом тракторе на дне страшного и темного оврага, где часто ухает филин… В свой первый день в Другом Мире…
Я рад, что в одиннадцать Бадека уже лежал обтертый и накрытый белой простынкой под прожектором техплощадки. И вокруг него было много людей. Намного-намного больше, чем было рядом с ним при жизни.
Через три дня Бадеку похоронили. Провожали многие, очень многие. Не друзья, и даже не знакомые. Просто, знавшие, что есть такой Бадека. Был…
Родных никто не видел. Бабушка говорила, что в сторонке от всех стояла какая-то женщина с девочкой лет восьми. Но к гробу они так и не подошли. Или бабушка не запомнила.
Его похоронили молча. Речей не было. Пытался что-то Витек, но сдержался. Никто не знал, что сказать. Бадека был слишком незаметен. «Вроде».
Витек лежит недалеко от Бадеки, могилы через четыре…

Бабушки и дедушки давно нет. И там крайний раз был в девяносто шестом. И тоже – на похоронах.
Запустение и разруха. Все, что осталось от деревни. Все, кто мог уехать, уехали.

******

2007 год. Август. Прошло тридцать лет.
Пятница. Семь тридцать утра.
Впереди выходные. Надо будет отдохнуть хорошо.
Сворачиваю с магистрали, до поселка и конторы верст тридцать. Пригорки и спуски. Красоты родной подмосковной природы.
Редкие встречные. Все – с ближним светом. В лощинах дымок от тлеющего торфа, еще не разогнанный утренним ветерком. Жаркое и малодождливое лето.
Зарекался думать о работе на скорости. Но…
«Что-то должно произойти, не зря же это все… Столько усилий … перейти в новое качество».
Подъем, спуск. Дым стоит плотно седыми слоями. Резко вылетают сначала огоньки фар, а потом и сами встречные жигули.
И вдруг вспоминаю всю эту историю. Поднимаюсь на горку (вид какой!), останавливаюсь, выхожу из машины, закуриваю.
В горле стоит ком, почему не знаю. Сентиментальный. Съездить туда? Помянуть?
Ладно, не раскисай. Пора ехать. За работу!