Узник

Пальцы коснулись шершавой неровной кирпичной кладки стены. Кирпич осыпался и крошился под пальцами, осыпаясь в неровном свете единственной тусклой лампочки в мелкую серую пыль, почему-то влажную и холодную.
 Вот пальцы нащупали кусок кафельной плитки, с грязными разводами и подтеками ржавчины. Рука лишь коснулась кафеля, тот со скрежетом съехал вниз по стене и разбился. Битые черепки валялись на полу кучами, выставив в разные стороны острые грани изломов. Выяснить какого цвета была плитка облицовки стен и потолка уже не представляется возможным, грязь и копоть, подтеки ржавчины и прогнивших труб, даже сам воздух, пропитанный затхлостью и сырым смрадом склепа – все стирает границы цвета. Все превращается вокруг в грязно серый почти черный.
Сам туннель тоже черный, лампочка над потолком, висит на двух скрюченных проводах, с крошащейся от времени и скачков напряжения изоляцией. Она освещает только несколько пядей вокруг себя. На большее этого мертвого мотылька уже не хватает.
С потолка капает, ржавая вода, крупные густые капли падают на пол, кругами разбегаясь в грязных мутных лужах. Неуютно, сыро, хочется умереть, только бы не видеть всего этого смрада и гадости.
Но в темноте далеко брезжит свет, робкий неровный огонек. Он не разгоняет темноту, что окутала туннель, но зовет, манит к себе, обещая хоть немного тепла и света.
Ноги сами бредут во мрак, сбитые в кровь, больные, черные от грязи и копоти ноги. Рука касается одной из стен, той, на которой еще остались плитки кафеля непонятного, от того еще менее приятного цвета.
Плитки сыпаться и разбиваются об пол совершенно беззвучно, поднимая клубы сероватой противной пыли. А пальцы все касаются стены и ведут по ней свою вязь, плитка падает и падает, некоторые куски разваливаются в падении, некоторые от прикосновения. Плитка старая, разлетается от малейшего дуновения.
За пальцами ползет кровавая полоска, обрывается на миг и продолжается вновь. Боли нет, когда это обрезаны пальцы? Один из осколков плитки, острый осколок, с влажно блестящим изломом. Темный матовый блеск крови. Запах, запах крови ни с чем не спутать.
Но опустить руку нельзя, в темноте, так легко оступиться, потерять равновесие и упасть. А вдруг огонек дрогнет и погаснет, потеряется среди щупальцев непроглядного мрака. Вдруг его как всегда сожрут с потрохами те звери, которые обитают во тьме. Те, у кого даже названия нет никакого, просто звери, звериные звери. Ибо нет и не может быть названия у тех, кто питается светом.
Вот и приходиться идти по горло во тьме, отмечая путь кровавой полосой на стене. Только бы не упасть, только бы не потерять огонек из виду. На большее сил не осталось, только идти на свет. Даже думать сил нет.
 От неровного света лампочки не осталось и следа, теперь не видно даже собственной руки, которая ползет по стене, сбивая хрупкую кафельную плитку. Только огонек впереди. Взгляд цепляется за него, старается не упустить, на все остальное и смотреть не стоит. Потому что нет, и не может быть ничего в этой непроглядной тьме, только огонек, только он.
Пальцы натыкаются на что-то гладкое и холодное. Тут же пронзает резкая боль и теплая волна начинает охватывать кисть, запястье, потом предплечье. Струиться ручейком до локтя. Кровь.
Порез.
Что-то разрезало руку.
Окровавленные пальцы нащупывают неровный осколок, но он более гладкий и холодный чем кафель плитки. И прочный. Не крошиться в руках, не распадается на части. Вторая рука помогает первой, наконец, осколок поддается и со скрежетом отрывается от стены. Он холодный и абсолютно черный, как и все в этом непроглядном мраке. И еще у него очень острый край. Острый и черный.
Все черное.
Все… кроме огонька.
Огонек! Глаза потеряли единственный ориентир во тьме. Вдруг с ним что-то случилось, его опять сожрали те, которые обитают во тьме. Те, которые до смерти бояться света, даже пусть самого тусклого и беспомощного. Они бояться его, бояться и ненавидят. Они готовы сожрать все с потрохами, только бы он не светил.
Но кто они? Не важно, они есть, наверняка прячутся в этих укромных уголках беспредельной тьмы.
Спасти огонек!
Ноги бредут вперед, оставляя клочки кожи на острых изломах разбитых кафельных плит. Руки теперь не касаются стен, они бережно прижимают к телу черное и холодное с острым краем. Эта находка намного важнее, чем упасть и потерять огонек.
Под пальцами попадался только красный крошащийся кирпич и старый потрескавшийся кафель, эта находка важнее, чем лампочка на потолке и два провода от нее непонятно куда уползающие. Теперь попалось что-то такое… такой… неизвестное. Тайное и загадочное. Черное холодное с острым карем. Надо бережно нести, не уронить, не потерять.
Огонек, все ближе, свет ярче. В такой темноте любой свет, покажется самым ярким, самым желанным. Он приближается, он прогоняет усталость и боль от порезов, кровь уже не течет, раны забились грязью и пылью и теперь только болят. Это хорошо.
Аккуратно нести, не уронить драгоценность, непонятное черное холодное с острым краем.
Огонек все ближе и ближе, свет слепит, в глазах появляется сырость, она накапливается и начинает стекать вниз, мокро и плохо видно огонек, он дрожит и расплывается. Он яркий. Но почему он дрожит и расплывается?
Под ногами попадается что-то острое, излом кафеля. Это впивается в правую ногу между пальцами, самым левым пальцем, что больше всех остальных на ноге и тем, что рядом с ним. Больно. Но вторая нога попадает в жирную лужу с грязью, и скользит.
Это хорошо, что вокруг темнота, а огонек был где-то впереди. Мир перевернулся вверх ногами, а потом еще раз. Но темно и по этому не видно.
Рука нащупала упавшее со странным звуком, похожим на звон тайное черное холодное с острым краем. Нащупало и крепко схватило, не потерять, не уронить.
Огонек, там впереди огонек. Где он. Вторая пыльная грязная рука утерла слезящиеся глаза. Где огонек?!
Огонек?
Нет больше огонька. На потолке, на двух проводах с крошащейся от сырости изоляцией висит тусклая лампочка, освещая вокруг себя кирпичные стены с кусками плитки, пол завален изломанными осколками кафеля. Лампочка отражается на глади грязных луж со ржавой мутной водой. Грязь и копоть.
Нет огонька.
Ноги отказываются верить глазам и устремляются вперед, руки желали ощупать, ощутить, что это не мираж. Но нет, это не мираж. Это ужас, это потеря самого дорогого, родного огонька вдалеке.
Нет огонька, нет, потерялся он. Его сожрали, точно, сожрали. Те звери, что прячутся в самых глубоких и темных норах мрака. Они похитили, спрятали, сожрали огонек, и подсунули вместо него тот же самый кусок освещенного тусклой лампочкой мира. Стены, потолок, пол.
И все. Опять как всегда они перехитрили. Они победили.
Стоило ли уходить на поиски неведомого манящего чистого света, чтобы страшные звери мрака оттолкнули, снова отбросили и заставили очнуться там же откуда начал путь. Под тусклой лампочкой.
Но в руках осталось тайное черное и холодное с острым краем. Оно грязное, и в крови, но оно гладкое, и у него есть острый край. Пальцы стирают грязь и кровь.
Кто-то прячется по ту сторону осколка, весь грязный в копоти с неестественно белым глазом, он биться и робко выглядывает, и что-то бормочет, он не слышно. В этой тьме ничего не слышно. Лампочка не может разогнать сумрак и наполнить мир красками и звуками.
Кто-то грязный и черный смотрит и смотрит в осколок. Это дверь. Да-да, дверь в другой мир, там так же темно. Нет, двери, они большие.
Да!
Это кусочек от двери, маленький, с острым краем. И там за гранью тоже кто-то смотрит и страдает от отсутствия света и тепла, красок и звуков. И пусть разбили дверь, остался кусочек с острым краем, зачем он? Почему осколок двери между мирами.
Да, этот острый край может резать. Точно, он может резать. Он разрезал пальцы руки. Он режет.
Зачем резать? Что резать? Почему резать?
Осколок двери в другой мир. Там тоже темно, те звери, которые украли и сожрали свет, они проникли и туда. И за дверью стало темно, как и здесь.
Тогда, наверное, дверь и разбилась. Зачем дверь между мирами, если ее не видно, если ее нельзя найти. Дверь разбилась, и осколки спрятала темнота.
А если собрать все осколки двери, ведь найти можно и на ощупь, можно ползти по полу и искать и собрать все. Тогда можно пройти к тому, кто смотрел в осколок, он наверняка тоже ищет и собирает осколки своей двери.
Дверь не знает, что в ее можно войти и в полной темноте, на ощупь, она не знает, что еще нужна. А тогда мир перестанет быть одиноким и темнота не покажется страшной и пугающе молчаливой.
Руки сами начали ощупывать пол, разгребая осколки битого кафеля и грязную жирно блестящую жижу луж в поисках кусочков битого зеркала. А за спиной в полной темноте вдруг возник огонек, такой манящий и такой далекий, он опять обещал свет и тепло – еще одна далекая лампоча.