Хито перестал говорить

Хито решил перестать говорить.
Не таким уж случайным оказалось то детское происшествие на вокзале, когда кривая старуха в рвано-зеленом, со страшной деревянной тростью и причудливой корзиной, покрытой темным платком, грозилась вырвать язык тому, кто посмеет шуметь. И когда звонко смеющийся Хито вновь пробегал мимо, и, покачнувшись вдруг на уходящем из-под ног вагонном полу, ткнулся растопыренной пятерней в ее костлявое колено, старуха посмотрела на него так, как будто бы он только что свистящей плеткой снес голову главному идолу в храме. Хито тогда испугался, затих, и всю оставшуюся дорогу сидел возле матери, сжимая в потной ладошке ее указательный и средний пальцы.

А потом стало странно. Сгибаясь над библиотечным столом, прижимая ладони к ушам, чтобы не слышать назойливого гула вентиляторов, мух и людей, Хито читал энциклопедии по мировой истории, одну за одной, пока голова не становилась похожей на неровно вздыбленный подземными толчками глобус. «Вы обладаете удивительным даром рассказчика» - сказал ему как-то профессор Остин, и Хито сразу же поверил, вменив себе в обязанность читать в библиотеке каждый день, до захода солнца. А как только темнело, и спадал зной, Хито уходил на берег реки, и рассказывал прочитанное вслух – гибким внимательным деревьям, торопливым птицам, таинственным рыбам, жмущимся к самому дну. Эти монологи становились все более живыми, и удивленный ветер разносил по городу истории о Клавдии, и Ганнибале, и о Великом Хуане – из конца в конец. Слова разлетались, бились грудью о стены домов, теряли значение и друг друга. Иногда нерасторопные хозяйки находили их вдруг в забытой на подоконнике грязной тарелке, или нечищеной клетке для попугаев – какое-нибудь «восстание» или «Гарибальди», или, того хуже, «звенели» и «флаги» одновременно. Было, о чем рассказать Матильде, над чем поломать голову.

Хито говорил перед людьми. Сначала спокойно и размеренно, чеканя слог, заводил механизм, который затем приводил в действие другой, и еще другой. Тогда слова начинали жить, и играть, и сражаться, перепрыгивать через материки, менять местами события, времена и пространства. На карте вместо Испании вдруг расцветал Люксембург, король становился казночеем, запертым в винном погребе, Миро продавал книги, которые читал своим братьям Иосиф, а Сафо плакала и рвала на себе одежды, но это уже – в другой истории. В пыльные классы один за другим входили Карл, Людовик, Александр, Фидель, Бруно, Эзоп, Арагорн, проплывали перед затуманенными взглядами и исчезали в знойной дымке, наведшей порчу на потерянный город.

И тогда Хито стал бояться. Как-то раз, наклонившись с берега и наполнив ладонь водой, в разгладившемся речном зеркале он увидел несуразно выпуклое лицо, с широко расставленными, смотрящими по сторонам глазами, а на нелепый и огромный лоб съехала ржавая зубастая корона. Хито сплюнул, по воде пошли круги, и двойник навсегда пропал. А Хито - остался.

Этой ночью в его комнате снова толпились всадники, кони били копытами в пол, качалась под потолком тусклая лампа, раздавался хохот, и вой, и призыв к победе, и кто-то вновь подхватывал упавшее знамя. И тогда Хито решил.

Сейчас он служит смотрителем маяка где-то на Лабрадоре, подает сигналы фонарем, слушает чаек, но никогда не говорит с ними. А потерянный город спит под обжигающим небом, и только иногда, в дорожной пыли, нищий находит вместо монетки слово «звенели», и рядом - зачем-то - слово «флаги».