Калигула

И она сказала тогда, он ведь может изнасиловать ребенка.

  Я так много думала об этом, что и на этот вопрос у меня был ответ. Она, конечно же, не знала, что я уже сломала голову, потому что мысль эта не давала мне спокойно жить.
  Если он это сделает, то ему все равно ничего за это не будет... И всегда можно свалить на няню. Няня останется виноватой. Особенно, если у няни нет адвоката. Какой адвокат у няни из Восточной Европы.

  Няня забирала ребенка и вела его к себе домой, в общижитие для иностранцев, и его это устраивало, он сам хотел, чтоб няня забирала ребенка к себе. Он делал в это время уборку, принимал душ и уезжал. Но, думаю, иногда он не уезжал, он оставался... ведь когда-нибудь ему надо было найти подходящее время, чтоб просмотреть все это порно, все эти однообразные эпизоды с покрасневшими анусами растянутыми длинными толстыми пенисами, не знаю, как и что он говорил другим, но мне он говорил, что он удовлетворяет себя каждый день, - и это вошло уже в привычку, - он так и сказал «каждый день». Поэтому ему нужно было, чтоб ребенка не было дома. Няня приводила ребенка вечером и укладывала спать, и ждала, пока он вернется, через пару часов появлялся он. Мы думали, что он работает.

  И я тоже была одно время его няней. Однажды он пришел очень поздно, он сразу прошел в зал и воткнул диск в плейер. Я вышла из детской тогда и остановилась в дверях, наблюдая за ним. Он не любил меня и как няню, а только терпел и чувствовал себя неуютно в моем присутствии.
  Я не ожидала, что увижу классику итальянского кино на экране, потому что, если я и не знала, то чувствовала, что он – животное и у него все происходит на уровне инстинктов, хотя упаковка была привлекательная. И это обескураживало. Форма и содержание находились друг с другом в чудовищном диссонансе.
  Это было порно, в этот вечер я узнала, что он любитель анального секса. И он не только любил смотреть, но и практиковал его. Наши вкусы разошлись кардинально. Я любила смотреть на красивые вещи и красивые тела, обнаженные красивые тела, женские или мужские – это было все равно. То есть, я оставалась пассивной – мне хотелось только созерцать, а он любил, чтоб созерцали его.
Да, я любила созерцать неподвижные тела – на картинах или в пластике, и созерцать красивое движущееся на экране. И он знал это, потому что мы говорили друг с другом на кухне, перед тем как мне уйти. И он сказал мне как-то, почему русские девочки так образованы или почему мы все так стремимся к этому... Не все... стремимся, возразила я, не все, иначе его ждет разочарование, повторяла я ему. Он был не согласен, потому что у него был опыт с русскими нянями, да, он специализировался на русских нянях.
  Но он ошибся с порно. Он сказал мне сесть на диван, а я, единственное, что я ждала от него, - чтобы он мне заплатил, наконец. Опустила голову, сев на диван, - никакого желания не было смотреть на экран, тогда он взял меня за подбородок и повернул мое лицо к телевизору.
  Он всегда говорил, что женщины из восточной Европы послушны и дешевы.
На экране два... два накачанных, загорелых и высоких... мне как раз сейчас не хватает подходящего слова... Они были два молодых энергичных животных с низкими лбами... никакого интеллекта в порно не нужно... никакого искусства любви тоже не было... ничего красивого. Я попыталась возразить, что эротика все же лучше, мое еле живое в этот момент чувство прекрасного сильно страдало. Но он возразил, что в эротике не показывают ни пенис, ни анус. Про вагину он ничего не сказал.
  Два энергичных и накачанных стояли на небольшом расстоянии друг напротив друга со вздыбленными членами, один держал женщину за ноги и вводил ей ритмично в вагину, другой держал эту же женщину за плечи и пытался воткнуть ей в рот, но не удавалось... Не сразу удалось, потому что член стоял не под нужным углом, потом сама женщина помогла ему ртом.
  По его замыслу видно, я должна была возбудиться глядя на эту сцену и последовать наглядному примеру, но глядя на эту женщину, скорее, на девушку, которую раскачивали два... я так и не нашла подходящего слова, - я чувствовала лишь сострадание к ее бедному телу. Она, конечно же, изображала, что сильно наслаждается, но в это все равно было трудно поверить, она выглядела жалко, но это все равно, - ведь порно снимали не для Красного Креста и не для какого-нибудь Союза защиты животных. Она больше походила на резиновую куклу, которая болталась между двумя членами.
  Он понял, что не действует и перемотал вперед. Видимо, эти двое быстро утомились, - это ведь физически тяжелая работа, - проделывать подобные трюки, - все дальнейшее происходило в горизонтальной плоскости. Я почувствовала, как его рука опять легла на мой подбородок, он приподнял его, чтоб я видела, что происходит на экране.
  Я не поняла, как это получилось, но оба пениса – две розовые трубки – воткнутые в один анус терлись друг об друга на экране. Наверное, им было замечательно от этих трений, от тесноты, и хозяйка ануса тоже, кажется, была в восторге, но как мне было в это поверить, когда из ануса побежала красная струйка...
  Я встала с дивана и пошла в переднюю одеваться, это могло продолжаться долго и у меня был выбор – остаться до конца и, возможно, получить деньги за то, что я сидела с ребенком, или уйти сразу, сейчас, и денег не получить. Не было никакой гарантии, что я получу деньги и тогда, когда дождусь конца этих бесчисленных анальных эпизодов.
Последние две недели он не платил.

  Он сделал мне другое предложение. Он предложил свести меня со своим другом, который опять же занимался девочками из Восточной Европы. По-крайней мере, как проститутка я б действительно могла заработать деньги. Большие деньги, сказал он. А потом начать «новую жизнь».
  А как же быть с тем, что мы «дешевы»? – подумалось мне и какая опять же гарантия, что их девочки получают деньги. Тем временем он подробно объяснял мне, как это все выглядит здесь, я ведь сказала ему, что в России проституток часто убивают. Я сказала ему это так, для информации, а не потому, что уже спала и видела себя проституткой. И сказала не потому, что боялась за свою жизнь, нет, сказала для информации и, чтоб у него не было никаких иллюзий, по крайней мере, насчет меня. Но он именно понял это как проявление интереса.

А все выглядело безобидно и достаточно комфортно, как и почти все в этой стране. Вечером выезжал автобус по заданному заранее маршруту и подбирал ударниц ночного труда у их домов, этим занимались так же и студентки и домохозяйки, чтоб пополнить семейный бюджет. Автобус привозил их в отель, где каждой предоставлялась комната, постель, еда и питье. Им нужно было только приняться за работу. Половину от заработанного они отдавали хозяину. Утром, часов в пять, их развозили по домам. Конечно, у немок не отбирали документы и не продавали их в рабство, как «дешевых и послушных», но в-общем, условия и для нас казались быть достаточно льготными. Единственно, что мне было непонятно, отчего он решил, что если я еле перебиваюсь от безденежья, то ухвачусь за его предложение... Неужели я походила на проститутку?
  Эта мысль не давала мне покоя несколько недель, тем более, что он предлагал несколько раз. Что было во мне такого, что навело его на такую мысль? Во мне ничего не было, я выглядела забито с самого детства. Чужие люди, приходившие к нам в гости всегда хвалили меня за то, что я такая скромная. Внутренне я всегда сжималась от этих слов, они звучали для меня как приговор. Они все ошибались на мой счет, но и он ошибался.
  «Вот тогда тебе придется делать все», - сказал он назидательно, а потом усмехнулся, - «и анальный секс тебе придется делать», - добавил он. Ну-да, если я попробую себя в проституточном деле. В этот момент я подумала, что мужчины как популяция мне не нравятся. Есть, наверное, отдельные особи, как исключение... Но общая масса внушает лишь опасение.
  Я ничего не ответила на его реплику, что мне оставалось, спорить с ним что ли? Я просто, как всегда, встала с дивана и пошла в переднюю одеваться. И он мне опять не заплатил. Платил ли он этой, последней няне, я не знаю. Она забирала ребенка и проводила с ним половину времени у себя, я видела их с балкона. Ребенок катил впереди себя детскую коляску с куклой, няня шла в некотором отдалении следом, без всякого энтузиазма на лице, да и понятно, откуда ему было взяться?
  А в хайме был проходной двор, и если не няня испортила ребенка, его психическую и физическую девственность, то у няни мог быть друг, друзья друга, какой-нибудь заблудившийся алкаш... Так мог бы он свалить на няню, и даже если бы он ни на кого не стал валить, сомнительно, что он мог отвечать за свои поступки.

  Я предложила ему быть няней за два евро в час, он согласился, но не платил, а только обещал... Он дал в самом начале немного денег, я сильно нуждалась и моя обувь не выдержала бы осени.
  Но он был все время недоволен мной. Ребенок поел шоколада и у него появился диатез. «Почему ты дала ей шоколад?!» – спросил он, когда увидел, что у спящего ребенка красные щечки. Он приходил и первым делом проверял ребенка. «Я не давала ей шоколад, - ответила я, - это ты дал ей шоколад, когда собирал ее ко мне... Когда она одевала куртку, она нашла его в карманах и по дороге домой съела. Я каждый раз тебя спрашиваю, что ей можно и что нельзя, ты ничего не говорил про шоколад.»
  Он помолчал некоторое время. Мы стояли в его узкой кухне, он курил, а я просто стояла и делала отчет, сидеть в этой кухне было невозможно, она не была предназначена для сидения, потому что напоминала длинную узкую коробку.
  Мне подумалось, стоит ли вообще оправдываться, он все равно найдет причину, чтобы не заплатить, хуже всего, когда он находил эти причины в присутствии ребенка, девочка была сообразительная и уже начинала разговаривать со мной папиными интонациями.
  «Ей можно есть шоколад», - сказал он после некоторого молчания. «Ну-ну, теперь ей уже можно есть шоколад... а завтра, возможно, ей опять будет нельзя».
«Ей можно давать шоколад, но только после обеда», - добавил он.
«Ты привел ее ко мне с этим шоколадом не после обеда, а к вечеру», - возразила я. «А своему ребенку я б не стала давать шоколад и шоколадную пасту не стала бы», - проговорила я после некоторого молчания, а потом я решила ничего больше не говорить, он и так уже дал понять, что не заплатит.
  На этот раз он почему-то согласился – насчет шоколадной пасты – он согласился, он поел как-то ее ночью, часов в двенадцать и всю ночь у него болел желудок. «Не удивляйся, что она ничего не ест, ей достаточно три ложки этой пасты, и она целый день ничего не возьмет в рот, потому что паста калорийная», - сказала я.
  На следующий раз я забрала ребенка к себе и привела его назад, как полагается, к восьми часам. По его машине, стоявшей у дома, я поняла, что он никуда не уезжал, а он должен был уехать – работать. Если он ничего не заработал, значит, и я не заработала, понятное дело, и ему не нужно было разыгрывать передо мной сцену недовольства.
  Первым делом он снял с ребенка куртку и начал ее нюхать, я еще не поняла, куда все дело клонится, нужно было, наверное, сказать ему, чтоб он не разыгрывал сцен, - итак все понятно.
  В этот момент я вспомнила одну статью, в ней писалось, что большинство русских воняет, им предписывалось работодателями применять дезодоранты и почаще мыться. Я подумала в этот момент, не пахнет ли и от меня самой чем-нибудь. В первые дни в Германии мне казалось, что все немцы пахнут одинаково, но чем, я не понимала. А они все пахли ополаскивателем для белья, который добавляют в стиральную машину во время стирки.
  «Что ты готовила, что ты варила?» - спросил он, наконец. Я жарила рыбу вечером, рыбу мне принесла Милена, одну рыбешкую Рыбу покупали в Голландии на базаре, там было дешево.
  Рыбный запах подействовал ему на нервы, он тут же пошел и бросил куртку в стиральную машину. Это не произвело на меня никакого впечатления. На Милену это тоже не производило, когда он говорил ей, что она, ее присутствие действует ему на нервы, а скорее, ему действовал на нервы её внутренний покой, не покорность, а покой и её молчание. Она не спорила и не пыталась оправдаться, и этим она выводила его больше всего. Она относилась к нему, как к больному, и была права. Но я сказала ей, что она должна быть осторожной и не должна переходить границ.

  А потом он стал привозить ребенка на дом, каждый раз, когда ему хотелось, он говорил, что ребенку захотелось ко мне и он его привез, я только была не уверена, кому из них действительно хотелось... Мне звонили в дверь, я открывала, а на пороге стояли они.
Однажды он привез ребенка и сказал, девочка хочет идти погулять в парк. И исчез. Я стала собираться на улицу, а ребенок стал раздеваться. «А как же парк?» - спросила я. Выяснилось, что ребенок не хотел в парк, а папа хотел, потому что он не любил гулять, он передавал ребенка, чтоб с ним кто-то гулял.
Где-то через полчаса ребенку пришло в голову, что нужно все-таки пойти погулять, если папа так хочет. Я стала снова собираться, а девочка стала собирать куклу и кукольную сумку со всеми ее принадлежностями. Мне стоило больших усилий уговорить ее не брать куклу с собой, она согласилась тогда на зонтик. Нет, ей нужно было взять два зонтика. Один зонтик нужно было нести закрытым, а другой – раскрытым, над ней самой. На возражение о том, что дождя на улице нет, она не реагировала, поэтому мы шли с раскрытым зонтиком. На мое неповиновение она отвечала обычно фразой: «Тогда я к тебе никогда больше не приду». Я должна была считать за честь ее появление у себя.
  Я поняла, что существовали еще какие-то женщины, которые водились с ребенком, дарили ему подарки, одежду и кормили. Эти женщины носили специфические названия, смотря по тому, чем они кормили. Была, например, Фрау Болонезе, а я, должно быть, была Фрау Пфанкухен, что обозначало блины. Это звучало немного цинично, потому что имя самой женщины не играло роли, им были розданы клички, с другой стороны, женщины сами давали себя использовать, они покупались на милую симпатичную мордашку ребенка, но это длилось не долго, кто был поумнее, те быстро понимали, что было за этой мордашкой, ребенок в свои пять лет легко умел манипулировать чувствами людей. Иногда случались и сбои. В некоторые дома уже перестали приглашать, я сделала этот вывод, когда услышала что такая-то и такая стала противная, а противной у ребенка можно было стать в два счета.
  Конечно, ее отцу было странным платить за такого миленького ребенка, когда другие были рады и бесплатно с ним повозиться, он не хотел только замечать, что восхищение его ребенком быстро проходило, он не мог этого замечать, ему мешала гордость его творением, все должны были им восхищаться, этим существом.

  У него был еще один повод для гордости, это был его пенис, он показывал его женщине при каждом удобном случае, а для него почти все случаи были удобны. Он однажды встал на диване на колени и почти ткнул мне своим пенисом в грудь, я смотрела на его член, открыв рот и не знала, как мне реагировать. А он принял это, наверное, за восхищение. Я растерялась, потому что не поняла, в какой из моментов он успел вообще расстегнуть брюки, это происходило всегда молниеносно. В этот раз он спросил меня, не нравится ли мне случайно, когда меня поливают мочой. Так как надо мной до сих пор такого не производили, я не знала, нравится ли мне это или нет. Я отвернула лицо, ничего не говоря, я понимала, что он получает удовольствие, когда кто-то смотрит на его член и моя знакомая, которой пришло в голову, что он может изнасиловать ребенка, она говорила, что он приходил к ней даже и на работу, и каждый раз хотел ей показать, но она говорила, что ей незачем смотреть на его член. Можно подумать, она не видела такого добра... Но он утверждал, что такого, такого она не видела.
  Я спросила у Милены, что особенного есть в его члене, я не понимала, что особенного, разве они не все на одно лицо? Она долго смеялась. А потом сказала, что у пениса нет лица, и засмеялась снова. А просмеявшись сказала, что видимо, уже половина нашего городка перевидала его пенис. Казалось, увидев его пенис, женщина должна была тотчас на него запрыгнуть, это был, вероятно, замысел его хозяина. А потом мы решили, что ему, видимо, все равно, кому его показывать. Потому что это были разные типы женщин и причем от молоденьких и до тех, кто был его значительно старше, кому он его показывал.
 Милена сказала, что у него хорошая форма. «Форма? – спросила я, - а разве не размер?»
 «Размер-размер, - передразнила она, - этот размер – это просто камень преткновения. Он мне все уши прожужал про свой размер, ну не тянет он на XXL! Ему кажется, что у него большой размер, а у него самый обычный нормальный размер, да, хороший нормальный размер, почему он себе в голову вбил, что у него необычный член, я не знаю, может быть, ему просто кто-то сказал...»

  Я поняла, что кроме члена и дочери ему гордиться нечем. Как сказала знакомая, он симпатичный, но в голове у него пусто. Даже и она поняла. Но и внешность у него была обычная: невысокий и коренастый, волосы на груди и золотая цепочка на шее, всегда не застегнутый воротник и оттуда: бурная растительность и поблескивала эта цепочка. Волосы на голове были тоже кудрявые, он зачесывал их назад, открывая лоб, отчего его взгляд становился еще более властным. Они были черные как смоль, его волосы, а глаза - карие, иногда блестевшие, когда он возбуждался. Они горели иногда, как угли, и крылья носа напрягались, и в эти моменты, думаю, он ненавидел меня больше всего. Мой упрямый спокойный взгляд бесил его, внутренне же я ликовала. Точно это была маленькая месть за сидение перед телевизором в ожидании, когда он мне заплатит за вечер, проведенный с его ребенком. А однажды он схватил меня за шею, сдавил ее своими крепкими руками, но тут же отпустил. А я спросила, пил ли он уже таблетки сегодня вечером. И он поплелся на кухню пить свои таблетки.
  А жаль, что в упаковке было пусто. Это разочаровывало, а женщины часто путают упаковку с содержимым. А он часто говорил, что в нем много шарма. Да, в чем-то он был все-таки прав, когда говорил о шарме, хотя я не могла понять его природу, но долго прислушивалась к его словам. Однажды он сказал мне, что он цыган, а потом повторял это еще несколько раз. С цыганами мне довелось встречаться пару раз, все эти встречи заканчивались печально, меня обкрадывали и потом я еще оставалась некоторое время под гипнозом, потому что эти люди обладали какой-то способностью манипулировать другими, забирать их волю...
  Я поняла, что этот человек для меня опасен, не только из-за его неустойчивой психики, но и потому, что он давно уже подобрался к моей воле. Я предупредила и Милену, и она сказала, что заметила то же самое, но она держит ситуацию под контролем, но я возразила, что для этого нужно много сил и пусть она рассчитает эти силы, пока не поздно, потому что все эти пограничные состояния, они как заразная болезнь, никогда не знаешь, когда это перекинется на тебя. Милена засмеялась и сказала, он хотел записать её на прием к своему психиатру, он целый вечер её уговаривал, она сказала, что ей надо подумать. «Зачем тебе к психиатру?» - спросила я.

  Мы шли по дороге в сторону парка, я решила, как только ребенок забудет про зонтик, я его закрою и уберу в сумку. Это произошло быстро, через пятнадцать минут мы подошли к рощице, в которой был пруд и старики из дома престарелых гуляли там. Но ребенок сказал мне, ему нельзя в лес, папа сказал, что тогда башмаки замараются. Я сказала девочке, что почищу башмаки щетками. Она остановилась в раздумье, видимо, чтоб что-нибудь еще придумать. «А почему ты не взяла щетки с собой?» - возмутилась она. «А у меня карманы маленькие», - быстро нашлась я. «В следующий раз щетки возьмешь с собой», - сказала она. Так мы вошли в рощицу. Теперь, когда выяснилось, что башмаки все равно будут почищены и вымыты, она прыгала во всякие ошметки, попадавшиеся то и дело на дороге.
  Она увидела старика на скамейке, Каспара, и побежала к нему. Он часто бывал у пруда и неизменно на его шее висел бинокль, непонятно только, куда он смотрел из своего бинокля, когда вокруг стояли деревья. Она зоговорила с ним про садик, а потом про то, что она умеет говорить по-немецки, по-итальянски и по-турецки. После этого Каспар решил, что разговор окончен, распрощался и пошел со скамейки. А ребенку захотелось попрыгать с камней у дороги, они были невысокие – ничего опасного. Я говорила Милене, если с ребенком что-то случится, папа пришибет нас на месте.
  Ребенок забирался на камни, протягивал руки ко мне и прыгал, я подхватывала его, было довольно весело, но недолго, в какое-то из мгновений снова показался Каспар со своим биноклем, и ребенок побежал к нему, я - за ним. Каспар сказал нам, что к нему должны прийти гости и ему нужно идти домой, и пошел прочь от нас. А мог бы и не врать. Он был очень-очень старый и потому я больше всего боялась, что ребенок скажет, что у него русская няня. Я была уверена, что война еще сидит в его голове. Каспар бежал от нас, а я – от него.
  С камней прыгать было уже не интересно и мы пошли в сторону дома – пятнадцать минут ходьбы. Напоследок я обернулась назад и увидела Каспара, стоявшего у воды со своим биноклем, но я ничего не сказала ребенку, иначе он бы побежал обратно. Внимание ребенка переключилось на двух женщин лет сорока, которые как раз пробегали по асфальтовой дорожке в тренировочных костюмах, одна из женщин поздоровалась с ребенком, пробегая. Как выяснилось потом, это была мама одного ребенка, с которым девочка ходила в детский сад. И тогда она резко повернула направление, решив побежать за этими женщинами, но они быстро скрылись.
Я предложила ей пойти домой, и мы пошли в молчании, и это длилось минут пять, а потом она встала и сказала, что дальше не пойдет, она устала. Понятное дело, она не привыкла ходить пешком, ее всегда возили на машине. Я предложила ей передохнуть, а потом пойти дальше, мы пошли, но она начала реветь, но не по-настоящему, а так, подвывать. Я не знала, что мне с ней делать, мы застряли как раз на середине пути. Но ребенок сам подсказал мне, что делать, вот если б здесь был папа, он бы взял ее на ручки. Я не представляла, как ее понесу, но я не могла больше слышать эти вопли и взяла ее на руки, вопли сразу исчезли, через пару минут ребенок стал попрыгивать у меня на руках, то есть, я должна была его подбрасывать, но на подбрасывание у меня не было сил. Я совсем остановилась и поставила ребенка на землю, сказав, что мне нужно передохнуть. Через пару минут начался второй бросок и, когда я пришла домой, руки у меня тряслись и я ничего не могла в них взять, я легла прямо на пол, на ковер и лежала, так я делала всегда, когда отнималась спина. Это лежание, впрочем, продолжалось недолго, ребенок напомнил мне, что нужно идти чистить башмаки, и я пошла их и вычистила и поставила сушиться на батарею, а ребенку стало скучно, ему нужно было, чтоб его развлекали. Мы должны были делать гимнастику. Что-что, а гимнастику делать в этот день я не могла. Ребенок надулся, отвернулся от меня, а потом пошел к телефону. Когда ему что-то не нравилось, он шел тотчас к телефону и звонил папе.
  Папа в тот момент был в другом городе, у друга, он не мог сразу приехать. Девочка походила по комнате в раздумье... Потом она подошла к телефону и снова набрала его номер, но теперь там отвечала какая-то женщина и так она набирала бесчисленное количество раз, пока я не сказала, что папа отключил телефон, и тут началась истерика. Я устала.
  Я спросила, может быть, отвести ее домой. Я не знала, что ей предложить, ее отец не торопился, да и смысла не было, я должна была отработать день, а он знал уже, что пока он доедет до нас, ребенок передумает и будет потом упрашивать, дать ему поиграть еще некоторое время, а это время, по опыту, могло растянуться надолго.
Вечером, когда он вернулся, первым делом спросил, плакал ли днем ребенок, я спросила его, зачем он отключил телефон – вот из-за чего она плакала. Про парк я не рассказывала, только спросила, это правда, что он запретил заходить в лес. Он вопросительно посмотрел на меня, выходило, что я это сочиняю, чтоб не ходить с ребенком гулять и тем самым совсем облегчить себе жизнь. Я спросила его, не задумывался ли он о том, что мне приходят время от времени телефонные счета, которые я должна оплачивать и та сумма, что наговорил его ребенок перевешивает все остальное.
Он промолчал. Он всматривался пристально в лицо спящего ребенка, тот мирно посапывал, все-таки, прогулка пошла ему на пользу и потом, я его покормила... Диатеза на щеках не было, куртка ничем не воняла... Я сделала отчет и пошла в переднюю одеваться, а он спросил, разве я не останусь? «Зачем?» - спросила я.


  Но вот что произошло с Миленой...
Я думаю, он не должен был с ней так поступать. Она меньше всех это заслужила, даже если и происходила из нашей среды, из среды таких удобных и дешевых.
Это произошло чуть позднее, после того, как она завела котенка.
  Сначала мы читали газеты и искали котенка по объявлениям. В то время я бросила работать няней, а Милена как раз начала, вместо меня. Мы все знали друг друга по общаге, и эту историю с пенисом знали все, и он заплатил ей однажды, в самом начале, как и мне, и теперь мы ждали, что будет дальше.

  Так читая газеты, я наталкивалась все время на одно и то же объявление и, думаю, за этим объявлением стоял бизнес его друга. Вокруг него размещались объявления о домохозяйках, желающих подработать, до этого мне не приходило в голову, что именно эта группа населения так нуждалась в деньгах, что выходила днем на панель...

  Да, они выходили, но от скуки. От скуки жизни. От нечего делать.

  Да, на одной полосе городской газеты размещались соболезнования, на другой - реклама сосисок, на следующей - поздравления с днем свадьбы или рождения, на другой – объявления от разных Мань, Дунь, Насть, которые приглашали к сотрудничеству. Манья, Дунья, Настья... Один известный мне специалист в области продаж красивого юного тела, сказал как-то, не думай, что за этими Маньями стоят русские проститутки. Русские выбирают свои имена из мексиканских сериалов, просмотренных ими еще на родине. За Маньями прячутся немки, это у них в ходу русские имена.
  О такой популярности я не знала, но теперь можно было не сокрушаться, что на известных полосах городской газеты сияли своим многообразем и обилием русские имена, переделанные слегка немецким языком, по ему одному удобным фонетическим законам.
  Дуни, которые не хотели продавать свое тело, давали объявления на другой полосе, они были счастливы найти место уборщицы в каком-нибудь доме.
И я спросила Милену, может быть, мне попробовать себя в другом амплуа? Но не успевала выйти газета, как места уборщиц были разобраны.
 Только однажды я наткнулась на одно объявление, где снова требовалась няня. Из Восточной Европы. Говорили, нужно учиться извлекать из ошибок уроки. Может быть, нужно было научиться не извлекать из старых ошибок новые?
 
  И этому человеку нужна была няня из Восточной Европы. Понимаю, ведь мы ... И я как раз была такая. Он, видимо, тоже был наслышан об ужасающей нищете в России и думал, что любая женщина будет иметь за счастье переспать с его гладкой лысиной... Ну, и притом немного заработать.
  Он почему-то все время подхихикивал, пока я говорила с ним по телефону. И потом, он не понял, как меня зовут и переспрашивал несколько раз, и снова хихикал. Нужно было забирать ребенка из школы, вести его домой и делать с ним уроки. Потом приходил с работы папа, он был как и первый случай, одинокий отец, воспитывающий дочь. Я спросила его, как называется эта школа, откуда нужно забирать ребенка. Он не знал, как она называется, но он мог объяснить мне, как туда доехать на машине. Тогда я подумала, вероятно, он знает, сколько его ребенку лет. Одиннадцать лет, был ответ.
  Я что-то не слышала, чтоб в таком возрасте детям нужны были няни, но все-таки встретилась с ним поговорить. И он произвел на меня странное впечатление: его жесты были какими-то мелкими, его улыбка - слабой, походившей на усмешку, и глаза смотрели все куда-то в сторону.
  Он приехал без дочери, просто вышел из машины, остановившись в условленном месте и все время теребил связку ключей. Во время разговора. Он сказал, что на это место много претенденток, и они, в-основном, с машинами. Конечно, школа от дома близко, десять минут ходьбы, но если дождь, как вести ребенка из школы по дождю? И, вообще, ему няня сейчас не нужна, он уезжает в отпуск через неделю и забирает ребенка собой.
  На том и расстались. И няня ему и правда была не нужна. Возможно, её у него и никогда не было, потому что ребенок ходил из школы сам. Иногда и под дождем ходил, так сказала мне знакомая, которой на работе пытались показывать пенис, и которая жила в этом маленьком городке уже девять лет, и которая сказала тогда, если мужчина затаскивает девочку в проституточное «мильё», он получает за это большие деньги.

  Я решила жить на стипендию и больше не «шварцевать», и как раз начались разные кампании со стороны полиции, облавы на таких желающих улучшить свою жизнь. Хотя до таких нянь, как мы, они не добрались. Да и знакомая прислала письмо из России, в котором мне написала, если я выживала там, значит, выживу и здесь...
  Мы перестали читать газеты и искать кота, а просто решили поехать в приют для животных и взять оттуда какого-нибудь котеночка. Мы отправились туда сначала на день открытых дверей и пробыли там полдня. Нам хотелось взять почти всех котов сразу. Трудно было на каком-то одном остановиться. Потом мы поговорили с одной работницей из приюта и выяснилось, что за кота и здесь нужно платить. Какую-то пошлину. Кроме того, кажется, ему нужно было делать прививки, возить к врачу на осмотр, кастрировать. И она предупредила, что специальные работники в определенные промежутки времени будут приезжать навещать кота, смотреть, как с ним обращаются.
  Все это нас озадачило неимоверно, выходило, если мы берем кота из приюта, мы должны играть по их правилам. А платить мы никак не собирались, мы думали, что, наоборот, делаем доброе дело. Почему все так сложно?
  И мы сделали так, как легко. Взяли кота у знакомых, одних совсем дальних знакомых, и на этом успокоились. И кота мы воспитывали исключительно по своим правилам.


  Когда Милена первый раз к нему пришла, вообще-то она пришла знакомиться с ребенком, она сказала ему, что деньги для неё не так и важны, но она хотела б, чтоб он ей время от времени давал уроки итальянского, она всегда мечтала оказаться хоть раз в жизни в Италии. Да, не забыл же он за эти девять лет свой родной язык!
  Он согласился, и в первый вечер они разбирали глагол «иметь», с чего и начинается почти каждое изучение языка. Он диктовал потом фразы, а она записывала и, когда было неверно, он брал карандаш у нее из рук и исправлял. Пока он исправлял, она разглядывала его профиль, он должен был быть очень властным и неуравновешенным человеком, судя по его профилю, особенно по его довольно узким и подвижным губам. Когда он исправил последнюю фразу, он не вернул ей карандаш, но положил его рядом на диван, а руку Милены, которая потянулась было за карандашом, он накрыл своей теплой ладонью. Она обернула к нему свое лицо, его глаза казались совсем темными, а губы дрожали. Милена выдернула руку, взяла блокнот и пошла молча в переднюю, одеваться. «Не останешься?» спросил он. «Зачем?» спросила Милена.

  Во второй раз она провела полдня с ребенком, затем уложила его спать и стала дожидаться его прихода. Сначала она сидела на полу в детской, убирая игрушки, потом стало совсем холодно. Он не включал батареи, потому что ему было все время жарко, от этих таблеток его то бросало в пот, то кружилась голова или нарушалась координация. Когда он пришел, она сидела в пальто за столом и повторяла итальянские фразы, и было видно, что он не в духе. Он сел к столу, как был, в куртке. «Почему все так плохо?»- сказал он, наконец, после долгого молчания. «Не все», - отозвалась Милена. «Пойдем в кухню», - сказал он. И так они стояли оба одетые, в кухне, он курил, и ему нужно было, чтоб Милена стояла рядом, очень близко. Он придвинулся к ней и курил, чуть отвернувшись, чтоб на нее не попадал дым от сигареты.
  «Зачем вы едете сюда?»- спросил он и ткнул сигаретой в раковину, отчего в раковине зашипело. Милена сразу поняла, о чем речь. «А вы, зачем – сюда?» -спросила она в свою очередь. «Чтобы работать», - ответил он и начал скручивать новую сигаретку. «А мы – чтобы жить», - ответила Милена, - «зачем это, ведь ты сейчас только скурил...» - сказала она.
«Ты моя подруга или жена?» - спросил он и криво усмехнулся. «Не подруга и не жена», - ответила Милена и так они стояли в молчании, пока он курил эту сигарету. «Мне не нужна ни подруга, ни жена», - сказал он, наконец.
  Мы знали, что его жена живет в этом же городе и даже не так далеко от него самого. «Ну, хорошо», - сказала Милена и пошла обуваться в переднюю. «Уже уходишь?» - спросил он из кухни. «Ухожу», - сказала Милена и вышла.

  Я спросила как-то Милену, как она справляется, ведь ребенок-то был избалованный. Ну, она пока справлялась. Они все время с ней рисовали, карандашами и красками, и лепили из пластелина. Я попросила Милену как-нибудь принести мне эти детские рисунки.
  «Что, он еще не ставил тебе порно?» - спросила я.
Он не ставил порно, но он сказал, что сам бы снял с нее порно. Он бы снял сам, а потом бы смотрел по вечерам. Снял бы сам для себя.
  «А что, он еще не предлагал тебе заняться проституцией? Он ведь все равно ничего не заплатит», - сказала я. Но он не предлагал Милене заняться и проституцией, видимо, он хотел иметь Милену для самого себя. И еще, он сказал ей, зачем ей институт, зачем ей все эти знания, и, верно, там много молодых людей, там, где она учится. «Не хочу путцать», - ответила Милена. И тогда он спросил её, может быть, она помоет ему окна? Но Милена отказалась, и тогда он пошутил ядовито, что она не хочет марать свои руки об его окна, ведь она же ездит каждый день в университет. Она не будет мыть ему окна, повторила Милена, потому что она не подруга и не жена... Он расхохотался и сказал, да-да, она не подруга и не жена, потому что ему не нужна ни та, ни другая. Ему нужна рабыня, сказал он.
  У него же есть жена, сказала Милена и так она узнала его историю.
 Он лежал в клинике около полугода, и когда он оттуда вышел, казалось, можно жизнь начинать сначала. И он решил жениться на этой женщине, потому что был в нее влюблен. И она была очарована им, и это можно было представить, то есть, мы это хорошо представляли. Она, видимо,была очарована его внешностью, его сексуальностью. Её первый брак не удался... Она не заметила, что человек этот на самом деле неглубокий. Неглубокий настолько, что по вечерам с ним не о чем было поговорить. Она быстро ему надоела, в конце концов, ему нужна была каждый раз новая женщина, так он сам рассказал. Она почувствовала охлаждение и начала устраивать сцены и ревновать. Между тем родился ребенок. Сцены продолжались и потом он уже не хотел её, потому что когда она на него орала, его друг не хотел вставать. Он удовлетворял себя сам, а жена переспала с лучшим другом. Так он рассказал сам.
«Конечно, ты приучил ее сначала к большим порциям секса, а потом посадил ее на диету, что ты хотел от нее?» - спросила Милена после всего, что она услышала. И в этот момент ей показалось, что он готов вцепиться ей в горло своими хотя и мягкими холеными, но сильными руками. Милена отступила от него на шаг и опустила голову под его разъяренным взглядом.
  Его жена подписала без долгих разговоров все бумажки, и так ребенок перешел в его полное владение. И это устраивало всех. Теперь ему не надо было работать, потому что он стал одиноким отцом. А у жены уже был один ребенок. А этого воспитывал он, и он сам рассказал Милене, что очень ревнив ко всему, что касается его ребенка. И хотя он возмущался, что за многие месяцы жена ни разу не зашла в гости, ему на самом деле было наплевать, от ее появлений возникало одно раздражение. Она только один раз пришла, поздно вечером, потому что ей хотелось с ним переспать, сказал он, и добавил, что он выпроводил ее.
«Почему она не боролась?» восклицал он, стоя на своей кухне, «почему она не боролась за своего ребенка?» Милена не знала, чем можно было ему на это ответить.
  Он трясся над ребенком и всячески его баловал, то есть, относился к нему, как части самого себя. Поэтому его не удовлетворяла ни одна даже самая терпеливая няня, ребенок всегда прав, говорил он.
  Однажды он рассказал Милене сон, который виделся ему время от времени и отравлял его жизнь. Ему снилось, что каким-то образом ребенка отняли у него, и ему было так больно, так больно, что его внутреннее страдание превращалось в физическую боль и просто пронзало насквозь его сердце, так, что он каждый раз просыпался от боли. Этот сон отравлял ему жизнь.
  «Почему мне он не рассказывал никаких снов?» - спросила я у Милены, но она только пожала плечами. И он не хотел делиться Миленой со своим другом, он оставил ее для себя.
А со мной он не хотел делиться своими снами, он оставил их для Милены. И он не был с ней неглубоким, так говорила она. «И что за цена всем этим знаниям, которые мы накапливаем в своей голове, когда вокруг нас каждый день происходит настоящая жизнь?» – спросила она. – «Мы просто забываем проживать нашу собственную жизнь, а зачем нам проживать чужую, зафиксированную в каких-то книгах?.. через пятьдесят лет это время станет историей, и пока оно не стало историей и не попало в мертвые книги, его нужно прожить так интенсивно, как это возможно».
«А как же страх?» - спросила я ее.

  «Ты уже уходишь?» - спросил он как-то, когда Милена поднялась с дивана, чтоб пойти одеваться в переднюю, он схватил её за руку, отчего она внезапно остановилась, а он уже мягко, но настойчиво тянул ее за обе руки к себе, на колени. И она опустилась к нему на колени, отчего он на мгновение прикрыл глаза, а потом очень крепко прижал ее к себе. Она видела, как дрожат его губы и потянулась своими губами к его губам, но он вдруг отвернул лицо: «Я не целую чужих женщин в губы», - сказал он. «Хорошо», - сказала Милена. Она встала и пошла в переднюю одеваться, а он пошел на кухню курить.
  С тех пор она стала его раздражать, а ребенок стал называть Милену мамой, особенно когда играл в дом. Милене пришлось объяснить, что она к этому не имеет никакого отношения. Она не просила себя так называть. Это он должен говорить с ребенком, если ему это так надо. В конце концов, он мог бы свозить ребенка к его родной матери, чтоб они вспомнили друг о друге. «У моей дочери не будет матери», сказал он довольно жестко. Но все-таки эта женщина появилась в доме.
  Однажды Милена пришла за ребенком, но ребенка не оказалось дома. Он отвез девочку к матери и сам уже собирался уезжать по своим делам. Милена спросила, что же ей делать, идти домой? Почему же, сказал он, мать привезет ребенка. Через час. И тогда Милена спросила, а нельзя ли было так сделать, чтоб они не встречались с его женой. Нет, ответил он, нельзя.
  Милена старалась не смотреть в глаза этой женщине, а только помогала раздеваться ребенку и вешала его курточку, в то время как женщина эта пристально и недоброжелательно разглядывала Милену. Она вошла в квартиру вслед за ребенком, ничего не сказав, и так же без слов вышла, осмотрев Милену. Ребенок первым делом побежал на кухню и стал искать что-нибудь съедобное в холодильнике. Они с Миленой съели по куску хлеба с салями и пошли читать сказку на ночь.
  Она не хотела обратно к матери? - это был его первый вопрос, когда он вернулся, - она не плакала, не просилась назад? Она не просилась назад, сказала Милена, он может быть спокоен, наоборот, ребенок был доволен, что оказался снова в своих стенах. И он пошел посмотреть в детскую на спящего ребенка и попытался по выражению его спящего лица понять, как его чадо провело этот день. Никаких плохих признаков не было на лице и диатеза тоже. Он вышел довольный на кухню.
  Когда он курил на кухне, он становился немного позади Милены, время от времени задевая ее плечом, но стараясь не дымить в ее сторону. Иногда он склонял к ней свое лицо совсем близко и вдыхал запах ее волос и ее шеи, Милена поворачивала к нему лицо, глядела на него с молчаливым укором и видела, как постепенно сужаются зрачки и потухает его взгляд.

  Нельзя было разве сделать так, чтоб она не сталкивалась с его женой, спросила Милена во второй раз. А что, спросил в свою очередь он. А неприятно, ответила Милена. Ведь он хотел сделать ей больно, своей жене... больно, как она ему когда-то сделала... Вот он и сделал, может радоваться, действует, проговорила Милена и повернула к нему свое лицо, отчего лица их оказались совсем близко и он положил свободную руку ей на талию и притянул к себе. «А, вообще, у тебя нет вкуса», - сказала она и высвободилась из его объятий, отступив от него на шаг. И тогда он спросил, что это она имеет ввиду, но быстро догадался сам и оскорбился. Речь шла все еще о его жене. Милена не могла его понять. Как можно было влюбиться в эту женщину, бросить работу, большой город и переселиться сюда... Он был слеп, сказала она ему. Но он ответил, что Милена действует ему на нервы. И потом он ей часто о том говорил. Он наливал из-под крана стакан воды и запивал свои таблетки.
  А тогда она просто пошла в переднюю одеваться. «Уже уходишь?» - крикнул он из кухни.
«Я действую тебе на нервы», - сказала Милена и вышла. С тех пор она сразу уходила, как только он возвращался домой.

  Однажды она привела ребенка домой, чтоб положить его спать и дождаться, пока вернется отец, но еще у дома заметила его машину. Или он никуда не уезжал, или уже приехал. Ребенок с визгом забежал в квартиру и бросился на шею к отцу. Милена стояла в дверях, думая, сразу ей уйти или дождаться конца этой сцены. Он сказал ей раздеваться и проходить, а она не стала ему задавать неудобных вопросов, она, например, не знала, куда он уезжает вечером и почему он так рано сегодня вернулся. Позднее стало известно, что он бывал в казино, его видели там знакомые, непонятно только, откуда на это он находил деньги.
  Втроем они провели уютный вечер. Милена с ребенком валялись на диване, смотрели мультики и рисовали, а он готовил на кухне и время от времени выходил к ним. Он умел очень вкусно готовить. А после ужина Милена укладывала ребенка спать, а он убирал со стола и мыл посуду. Он показался один раз в дверях детской, постоял некоторое время молча, наблюдая, как Милена читает книжку, и потом ушел. Без слов. Книжка была прочитана, и девочка сказала: «А теперь ты можешь идти домой».
  Милена вышла в кухню, уже одетая. «Ты уже уходишь?» - спросил он. «Твоя дочь сказала, я могу уже идти». Он был удивлен. «Она не уснет, пока я не уйду», - пояснила Милена. «Обними меня», - сказала она. Он обнял ее и, не отнимая своих рук, поцеловал ее в одну щеку, потом в другую, потом опять в щеку, потом в лоб, в глаза, нежно. Потом он вздрогнул и оттолкнул Милену от себя. «Хорошо», - сказала Милена и вышла.


  Потом он как-то позвонил вечером и попросил прийти. Милена не собиралась никуда выходить в тот вечер, но она пришла. Ребенок спал. Они разговаривали на кухне, он убеждал Милену записаться на прием к его психиатру, но она объяснила ему, что не верит ни в каких психиатров и у нее не настолько крепкое здоровье, чтоб пить такие таблетки, какие он пьет. Он давал ей читать пояснение к этим таблеткам, которое они и нашли в коробке. «Я бы давно скончалась, если бы их пила, - сказала ему Милена, - они вызывают столько болячек». Но он убеждал ее и она собралась уходить. «Оставь меня в покое, я не больна, просто временами мне плохо», - сказала она под конец.
  Он подошел к ней сзади и снял с нее пальто, а потом положил его на диван и предложил ей сесть. «И что мы будем делать?» - спросила Милена, садясь рядом с ним. Он придвинулся к ней поближе и провел указательным пальцем по ее щеке и потом по губам. «Смотреть порно?» - спросила она его дальше. Он усмехнулся и расстегнул брюки и тогда Милена увидела Его. Она разглядывала Его, слегка склонив голову. Ведь это должно было произойти. Уже давно это должно было произойти. Он взял её за руку, очень бережно и медленно, как ребенка, и положил ее руку сверху. Милена улыбнулась. «Какой он горячий», - проговорила она, - «какой он твердый», - добавила она, - «а мои руки холодные». «Ничего», - прошептал он и закрыл глаза, - «это ничего». Милена прижалась к нему всем телом, оставляя руку на прежнем месте. «Какой он горячий», - прошептала она, касаясь губами его щеки. Он снова прикрыл глаза, глубоко вздохнув. «Поиграй с ним», -прошептал он. «Можно?» - спросила Милена. «Поиграй с ним», - попросил он снова.
  «Потрогать? - спрашивала она, наклоняясь над ним, -погладить?- спрашивала она, наклоняясь все ниже, - поцеловать?»
  Он застонал и в последний миг стал сползать с дивана и под конец оказался внизу. На коленях.

  «Хочешь прополоскать рот?» - спросил он ее.
Нет, сказала она, продолжая лежать на диване, нет, сказала она задумчиво, он хорошо пахнет, добавила она. Тогда он сам пошел в ванну, а за это время, пока он там был, Милена одела пальто и ждала его в прихожей, чтоб сказать ему «пока».
  «Уже уходишь?» - спросил он, выйдя из ванны. «Ухожу», ответила Милена и уже взялась за ручку входной двери. Он положил свою ладонь сверху, а потом взял ее руку и прикоснулся к ней своими губами, а после Милена вышла, ничего не сказав.

  «Зачем ты это сделала?» - спросила я ее. Да-да, это, конечно же, было не мое дело, но все-таки, зачем?
  Из чувства милосердия, из любопытства, от скуки, чисто для эксперимента...
Для чего это еще делают? – ах, да! Когда люди любят друг друга, они это друг с другом делают. Иногда это делают из мести.
  «Пока ты не была с мужчиной в постели, ты не можешь говорить, что знаешь его. Но это не значит, что нужно перепробовать всех. Всех мужчин. В этот момент они другие, не лучше и не хуже, а просто другие, и даже лицо другое, другое выражение лица: у некоторых лицо, как будто они выполняют важную работу, у дригих – тяжелую работу, они сосредоточены и иногда даже печальны, у некоторых глупое лицо...» Закрыть глаза и не видеть, чтоб не засмеяться? «И какое же у него было лицо?» - спросила я. «Оно было властным и жестоким», - сказала Милена.
  «И ты сделала это, чтоб увидеть его лицо?» - снова спросила я.
«Если ты сможешь увидеть его с таким лицом и любить, то, значит, это тот самый мужчина», - сказала Милена. А, вообще, ей стало очень трудно оставаться честной и перед самой собой в последнее время, и она сама уже начинала чувствовать, что пора заканчивать эти игры. Он жестокий, но очень ранимый, сказала Милена, и к тому же она знает теперь его тайну.
  Ах, у него, оказывается, были тайны, которых не знали мы!

  «Я б хотел снять с тебя порно», - сказал он как-то вечером, усадив ее к себе на колени.
«Ты покажешь мне, как ты себя гладишь? - спросил он, - если я сниму тебя, ты всегда будешь со мной», - добавил он.
Милена покачала головой: «Нет, с тобой останется мое тело, а не я». И положила ему голову на грудь, и закрыла глаза.
«Скажи, о чем ты думаешь сейчас?» - спросил он.
Она думает о том, как ей сейчас хорошо, и уютно, и спокойно, она чувствует себя как в детстве... О, маленькая девочка сидит у него на коленях, прижавшись к нему, как котенок, сидит на коленях, проговорил он, еще немного и заплачет эта маленькая девочка, усмехнулся он. «Не делай девочке больно, и она не заплачет», - сказала Милена и пересела с его колен на диван. «Я не могу терпеть насилия над собой, все, что угодно, но только не это...» - проговорила Милена. И если он хочет, она может сделать ему массаж. «Над мальчиками тоже совершают насилие», - сказал он и замолчал. «Я всегда знала, что мы родственники», - сказала Милена, - «мы слишком похожи, чтоб быть вместе, так хочешь ты от меня массаж?»
  Он снял свитер и рубашку и лег на диван, а Милене сказал сесть на него, так ей будет удобней. Милена села. Но только она не умеет делать массаж, сказала она, и руки у нее холодные. «Это ничего», - прошептал он и закрыл глаза.
  «Какой ты чувственный», - прошептала Милена, наклоняясь к нему, -«sensuale? voluttuoso?»
«Ты умеешь делать и это», - сказал он, одеваясь, а потом пошел курить в кухню, а Милена пошла за ним. И тогда он спросил, отчего все так плохо, спросил в который раз. Да, плохо, отозвалась она и спросила: «Зачем ты покинул свою родину?» - «А ты, зачем?» - спросил он, и так они молчали, стоя в кухне. Он же не знал, что так все получится. Милена тоже не знала.
  Люди здесь творят все, что хотят, никаких правил, никаких устоев. Творят, отозвалась Милена. Если бы его жена переспала с его лучшим другом там, в его родном городе, его б нашли на следующий день с простреленной головой в каком-нибудь переулке, сказал он. И потому этого бы не случилось, потому что это просто немыслимо, когда лучший друг... когда он вхож в дом, остается ночевать, когда ему доверяешь, как самому себе. Но ведь его жена не итальянка, возразила Милена, и поэтому он не должен ожидать, что она будет жить по его правилам, ведь она-то в своей стране. Вот потому ему и не нужна ни жена, ни подруга, сказал он. Не поэтому, возразила тогда Милена.
  Тем временем он достал фотографии из шкафа, его детские фотографии. На одной фотографии он держал за руку брата, который был младше его на семь лет. «Теперь понимаю, откуда ты умеешь обращаться с детьми, ты водился со своим братом, я отгадала?» - спросила Милена. Да, она отгадала.
  «Она очень постарела, твоя жена», - сказала Милена, разглядывая фото этой женщины, «она постарела... для нее это было тяжелое время – с тобой... а это кто?» С фотографии на Милену смотрела молодая итальянка, в этом трудно было ошибиться, девушка с живыми глазами, веселая и красивая. И в группе молодых людей, на заднем плане, стоял он сам.
«Твоя первая любовь?» - спросила Милена. Отгадала. «Я бы никогда не покинула Италию, даже если б я была там нищей», - сказала она, подавая ему фотографию. И потом она спросила, она снова действует ему на нервы, пора ей уходить? Но он сказал, что нет, но ей все равно было пора.

  Однажды он вернулся, она не знала, откуда, да и если б спросила, он бы сказал: «Ты что, моя жена или подруга, чтоб задавать такие вопросы?» Но она спросила, что, он ей совсем не доверяет, что посылает на дом друзей с проверкой! Пришел человек и сказал, что он его друг и ребенок его узнал. Он спрашивал, как дела и разговаривал с девочкой, а Милену он как будто не замечал... но все равно, они ходят здесь, как на выставку!
«Я никого не посылал!» - закричал он Милене, и она впервый раз услышала, каким громким может быть его голос.
  «Как он выглядел?» - спросил он после долгого молчания.
Милена назвала имя приходившего человека. Она открыла дверь, потому что думала, что это пришел он.
  «Что он говорил? Что он делал? Как долго он оставался? Что было ему надо?» Вопросы посыпались. А Милена спросила, это тот знакомый, который держит публичный дом или другой. Или тот, с кем переспала его жена? - Это был другой, не знакомый, а друг, они дружат с восемнадцати лет, - был ответ. - А он не сказал, зачем приходил, Милена этого сама не поняла, зачем! – приходилось оправдываться.
  «Как долго он оставался?» - снова вопросы. - «Что он тебе сказал?» - «Боже мой!» - воскликнула Милена, - « он не сказал мне ни единого слова!.. если только не считать его имени... значит, ты не посылал его?»
  И почему он был так озабочен, озабочен этим посещением, даже забыл куртку снять, когда садился к столу. Милена подошла к нему совсем близко и положила ладонь на плечо: «Скажи мне, что случилось, а?» - попросила Милена. Он обнял ее за талию, но ничего не сказал. «Ты не доверяешь мне», - сказала Милена, наклоняясь над ним и заглядывая прямо в глаза, - «а зря, я и так уже все поняла... еще тогда». Она поняла это еще тогда, когда руки её путешествовали по его телу... «Мне не нужна женщина», - повторил он. «Да-да, об этом и весь разговор», - отозвалась Милена. Она бережно расцепила его руки и молча пошла одеваться, и он не спросил свое обычное: «Уже уходишь?», а остался так и сидеть в комнате.

  Однажды. Однажды он пришел не в духе. Прошел сразу на кухню и начал курить. Милена вышла из детской и остановилась в дверях, наблюдая за ним, он стоял к ней спиной, смотрел в окно и курил. «Ты печален», - не спросила - сказала Милена даже и не видя его лица. «Да-да», - ответил он, продолжая курить.
«Поссорился со своим другом?» - спросила Милена.
«Это он поссорился со мной».
  «Временами мне кажется, я знаю тебя лет десять, - Милена говорила улыбаясь, - мы прожили вместе годы, и больше нам не о чем говорить, и чем больше мы молчим друг с другом, тем теснее эта связь между нами, тем менее заметна она для других. Такая мистическая связь... мы как близнецы... как сообщники... Я думала, отчего это может быть?.. Когда-то я читала, два человека встречаются и их не покидает чувство, как будто они уже друг друга видели, их не покидает чувство, что они уже были знакомы. Что они были близки... Это так и не так. Они были близки, но не в этой жизни... И оттого это мучение узнавания и мучение невозможности. Потому что в этот раз им предстоит пройти этот путь в одиночку. И оттого эта потеря воли...»
  «Я очень многому от тебя научился», - вдруг проговорил он, не оборачиваясь к Милене.
  «Чему же от меня можно научиться?» - удивилась она.
Она подошла к нему и положила руку ему на плечо и заглянула в глаза, они были необычно темными и влажными. Он резко развернулся и бросил сигарету в раковину.
«От меня трудно чему-то научиться, - проговорила Милена, - но если тебе это удалось, ты редкий человек».
  А потом Милена сказала, что ей нужно идти, ее знобило, в его квартире было все время холодно. Он не переносил жары с тех пор, как начал пить эти таблетки, но ребенок привык. Единственное, он не хотел вылезать по утрам из кровати – в холодную комнату. Он прибегал в постель к отцу и так они нежились с полчаса. И когда он целовал свою дочь в губы, - это было, возможно, единственное существо, которое он мог поцеловать, - что он испытывал при этом?. Что он испытывал, прикасаясь своими губами к губам ребенка? И испытывал ли?
  Потом ребенку нужно было на службу – в детский сад, а чем занимался отец, - этого мы не знали.

  Однажды котейка поцарапал ребенка, когда тот поволок кота за хвост вниз головой. Был рев, пролито много слез, бесполезно было говорить, что так делать нельзя. Нужно было еще как-то сообщить отцу, как это случилось, конечно, ребенок всегда прав – это мы помнили, но как быть с тем, что его надо иногда воспитывать, не кота – его мы воспитывали, но ребенка. И это было проблемой, потому что наши взгляды на воспитание отличались от его взглядов.
  Сам он не заметил царапины на руке у ребенка, потому что тот уже спал, но Милена сказала ему про царапину. «Ты должна или выбросить кота, или...»
«Или», сказала ему Милена. Он удивился, почему она так быстро согласилась. Тогда он вынужден будет искать другую няню, сказал он. Да вынужден, ответила ему Милена, но пусть он не забывает, что няне нужно платить. Этот их разговор слишком далеко зашел, а начался всего лишь с какой-то царапины, про которую и сам ребенок уже забыл.

  Может ли она, Милена, ему кого-нибудь посоветовать? Может, но не будет, не будет ему никого советовать. Найти няню в их домах – это не будет проблемой, он справится сам. Кроме того, у него по городу есть «знакомые», так он их называет, «знакомые» женщины, которые охотно посидят с ребенком и даже его накормят, и оденут, и купят игрушки, потому что они питают надежды. Надежды относительно его самого. Но эти надеждам не осуществиться, они настолько слепы, эти женщины, что не замечают, как их используют.
«Ты ревнуешь?» - удивился он.
«Я сказала это тебе только для того, чтоб ты понял: во-первых, я не глупа; во-вторых, я не питаю надежды; я ухожу не потому, что кот оцарапал ребенка, а потому что пришло время. Пришло время...»
  Это обескуражило его. Такая быстрота происходящего. Кроме того, ребенок привык к Милене и будет без нее скучать. Но Милена возразила ему, что дети быстро забывают, не скучает же ребенок по своей матери. Но он возразил Милене, что его дочь только про нее, Милену, и говорит.
 «Но ты сам решил, что у твоей дочери не будет матери, - возразила Милена, - у нее не будет матери, потому тебе не нужна женщина!» - « Что это ты хочешь этим сказать?» - он закричал на Милену, не подумав, что может разбудить ребенка.
 А Милена только повторила его слова, его слова, что стоит за ними? За ними стоит то, что у него есть друг и друг ревнует, а зачем тогда женщина?
«Что ты хочешь этим сказать?» - закричал он снова.
«Ничего», - ответила Милена.
«Что я голубой?» - продолжал он.
«Мы оба это знаем», - Милена пожала плечами, - «ты – пассив».
«Вон из моего дома!» - закричал он, - «вон из моего дома!»
Милена взяла пальто в передней и молча вышла, она одевалась уже по дороге. Уже спускаясь по лестнице, оглянулась невольно и увидела, что он стоит на пороге, провожая ее взглядом.
«Ты придешь?» - спросил он.
«Приду», - ответила Милена и вышла на улицу.


  «Почему бы не поиметь женщину в задницу, если под рукой нет мужчины!» - возразила я Милене. Я исходила из своего опыта. Она как раз сказала, что он несчастный, потерянный человек. Пусть тогда хотя бы других не делает потерянными и несчастными.
  Разве это легко понять, нет, Милена не понимает, где эта граница между любовью и ненавистью? Разве не идут они рука об руку? И где эта граница между любовью и извращением? Когда одно перетекает в другое, а другое перетекает назад в первое? И как быть, когда то, что для одного является любовью, для другого – извращение.
«Настоящая находка для психиатра», - проговорила я.

  И он позвонил ей как-то вечером, когда ребенок спал, и сказал, что нужно поговорить. Разговор подразумевался на диване. Он посадил Милену к себе на колени, как садил свою дочь, она обняла его и засмеялась, а он спросил, почему. Что смешного? Ничего смешного, улыбнулась Милена, просто, когда она смеется – это значит, что она счастлива. Она чувствует себя счастливой. Хочет она сделать и его счастливым? Этим вечером? Сейчас? Чтоб они были оба счастливы, каждый на свой лад? Милена вопросительно посмотрела на него. Как она может сделать его счастливым? Он расстегнул брюки, а затем положил свою тяжелую ладонь ей на шею и стал ее пригибать, все ближе и ближе к нему... Милена изогнулась и выпрямила спину. Она сказала «нет».
«Но почему?» - закричал он, рассвирепев, - «ты уже делала это!». Он снова положил свою ладонь и начал давить ей на шею, она снова изогнулась и убрала его руку.
«Но почему?» - закричал он снова, схватив Милену за плечи. Он тряс ее за плечи и кричал, а она прикрывала в этот момент лицо руками, как это делают дети, когда боятся. «Но почему? Ведь ты уже делала это!» Он столкнул Милену с колен и пошел в кухню, она слышала, как он наливает воду в стакан и достает из холодильника таблетки. Потом потянуло сигаретным дымом. Милена оделась и вошла в кухню, чтоб попрощаться. Она молча стояла в дверях и наблюдала, как он курит. Он больше не злился, но был очень бледен.
«Ты бледна», - произнес он, едва взглянув на Милену, и тут же бросил сигарету в раковину.
«О, ты тоже», - сказала она, - «ты тоже бледен».
Он обошел ее сзади, обнял крепко и спрятал свое лицо в волосах Милены.
«Я хочу тебя!» - прошептал он, поправляя ей волосы, он гладил ее по волосам и шептал: «Я хочу тебя, ты, упрямая, упрямая!»
Милена повернулась к нему и зашептала, касаясь губами его щеки: «Я тоже хочу, но я хочу по-другому». Он подхватил ее на руки и понес обратно на диван. Он поспешно снимал с Милены одежду и бросал ее рядом с диваном. Она потянулась к нему, прикрывая глаза, потянулась к нему за поцелуем, но он вовремя увернулся. «Я не целую женщин в губы», - сказал он, но Милена не хотела его слышать, она тянулась к нему, и тогда он одним движением руки столкнул ее с колен. Милена очнулась. Она размахнулась что было силы и ударила его по щеке. Рука отлетела от удара со щекой, произведя острый звук. Милена застыла, она смотрела своими расширенными от ужаса глазами ему в глаза и ждала ответного удара, но ни один мускул ни на лице ни в теле его не дрогнул. Какое-то мгновение он сидел неподвижно, потом резко встал и ушел на кухню. Он снова курил.
  Она остановилась в дверях, не совсем одетая и еще бледнее, чем прежде.
«Я хотел тебя ударить!» - закричал он, - «а что было бы, если б я тебя ударил?»
«Ну, что ты кричишь», - тихо сказала Милена, - «никто никого не хотел ударить, я тоже не хотела – так получилось...»
«Еще ни одна женщина в жизни не давала мне пощечины!» - возмутился он.
«Значит, я – первая и единственная, и это радует», - сказала Милена тихо, при этом улыбнувшись.
  И тогда он спросил, знает ли она, как это называется, как называется то, что она только что сделала? Это называется нанесение телесных повреждений. Милена смотрела на него с улыбкой, не понимая, шутит он или говорит всерьез. Это называется нанесение телесных повреждений, он может вот прямо сейчас позвонить в полицию и ее заложить. Его возмущению не было конца. Она приводит его в бешенство, она действует ему на нервы, она играет с ним, она измучила его!
«Ты забыл, что это ты мне позвонил и попросил, чтоб я пришла?» - спросила она.
Этот вопрос остановил его на время.
«Это ты хотел, чтоб я пришла», - проговорила Милена совсем тихо, у нее начинала кружиться голова. «А разве ты не хотела?» - спросил он.
«Дай мне сигарету», - проговорила она. Но он возразил, что она не курит и не даст ей никаких сигарет. Да, она не курит, согласилась Милена, поэтому пусть он раскурит сигарету. Он закурил снова и сказал, что мог бы сообщить в полицию, а она иностранка... «Ну, сообщи», - проговорила Милена, опираясь на стол обеими руками, - « если хочешь, можешь сообщить в полицию, если хочешь, можешь ударить меня – мне все равно».
  Он подошел и хлопнул ее по попе, как это делают с детьми, она покачнулась, потому что у нее кружилась голова, и потому она держалась за стол. Он обнял ее сзади и продолжал курить, а она положила ему голову на плечо... Так продолжалось несколько мгновений, пока она не повернулась к нему лицом и не выхватила сигарету из рук.
«Ты же не куришь», - только и успел он сказать и замер, глядя, как она прижала сигарету к груди, выжигая на коже красное пятно. Потом рука сама опустилась вниз. «Теперь мне пора идти», - прошептала она, - «не хочу больше мучиться», - и стала медленно сползать вниз. «Не хочу больше мучиться», - повторила она. «Не хватало еще, чтоб ты у меня здесь упала в обморок», - послышалось издалека. Теперь он был напуган, он помог Милене дойти до дивана, принес воды и помог одеться. И, когда она выходила от него, он не спросил, придет ли она. И он не проводил ее, потому что не провожал никогда.

  Так у ребенка появилась новая няня, я видела ее с балкона. Ребенок катил впереди себя коляску, наполненную игрушками, няня шла позади со своим безрадостным лицом. Через некоторое время, просматривая местные газеты, мы наткнулись на объявление. В нем сообщалось, что ищут помощницу по дому. С проживанием. Меня это устраивало – не надо платить за общагу. Искал одинокий мужчина, воспитывающий пятилетнюю дочь, итальянец по национальности... Да, кого-нибудь он найдет.

  «Как было бы чудесно, если бы на свете не было мужчин», - сказала как-то знакомая, к которой он приходил на работу и которая сказала, что он может изнасиловать ребенка.
Вряд ли. Но она могла так думать, исходя из собственного опыта.
  «У этого ребенка есть мать, пусть она об этом заботится, кроме того, у него есть бабушки и дедушки, тети и дяди, воспитательницы в детстком саду, эти чиновники, которые отдали ребенка ему на воспитание, психиатр...» - возразила Милена, исходя из своего опыта.
«Психиатр должен соблюдать медицинскую тайну», - возразила я. «Тем хуже для этого психиатра, - ответила Милена. Но не думаю, чтоб он мучился над нашим вопросом, остальным, похоже, тоже наплевать». «Но ты все равно принеси ее рисунки и мы посмотрим, где ребенок рисует свои солнца», - попросила я.
Ребенок рисовал море, а на нем лежали солнце и луна, и звезда.

Знакомая была из тех русских женщин, которые вышли замуж в Германию через каталог и, когда она сюда ехала, она не знала, что муж ее – бывший содержатель публичного дома. Первой своей жене, румынке, он выбил все передние зубы и румынская жена отбыла очень быстро назад на родину, теперь он хотел попробовать русскую. Русская оказалась с хорошей фигурой, как то и обещал каталог, кроме того, она была образованной и говорила по –английски. Это теперь она стригла случайных клиентов в своей забегаловке, а там она была инженером.
  В один прекрасный день ее муж в порыве ярости попытался выдавить ей глаза, она отбивалась и кричала и, выскочив на улицу, позвала на помощь. Вышедшие на крик соседи посоветовали ей пойти помириться с мужем, но она пошла ночевать к знакомой. Она боялась возвращаться назад, ведь он ей сказал однажды, опять же, в порыве ярости, что прибьет ее как-нибудь и скормит своему псу. «Ну и шуточки у него», - возмутилась я тогда. «А это не шуточки», - отозвалась она, - «меня все равно никто не станет искать, если и исчезну, меня некому искать, - повторила она, - никаких больше мужчин в жизни, никаких мужчин».
  Врач сняла побои, все записала и ахала и охала, но дальше этого не пошло. Он повредил ей один глаз, отчего теперь все в этом глазу двоилось. «Ведь слепые ничего не видят, у них чернота пред глазами, - говорила она, - а почему у меня пред глазами все было белым, после того, как он пытался выдавить мне глаза?» Я не знала, что ей сказать, у меня такого опыта не было.
  На следующий день она пошла обратно домой забрать документы и вещи. Но она не попала внутрь, потому что муж врезал новый замок, а документы ее он все равно разорвал на кусочки.
  А адвокат сказал, она не сможет зайти в дом, пока на это не выйдет постановление суда. А друзья сказали, будь осторожна, он собирается вывезти мебель из дома, так он сделал при своей румынской жене, а потом сказал, что это она его обокрала. А оштрафовать за побои его все равно невозможно, потому что он числится безработным.
  И потому она время от времени говорит, как было бы чудесно, если бы на свете не было мужчин, да, не было бы войны и повсюду цвели б цветы.


  Когда мы идем с Миленой по улице, мужчины, проходящие мимо, начинают посвистывать, а мужчины, проезжающие в машинах, включают музыку на полную громкость.
  А когда на улице стоит хорошая погода, итальянец, который держит кафе у ратуши, стоит в дверях, наблюдая за прохожими; при виде Милены, он неизменно щелкает языком.
  Но мы не ходим к нему за мороженым. Его сыновья, смуглые черноволосые парни, с пронзительными карими глазами, смущают сердца местных девиц. Они продают с мороженым еще и надежды, и потому девочки, выходящие с рожками, наполненными до краев мороженым, спорят друг с другом: «Он на меня посмотрел!» - «Нет, он на меня посмотрел!»
  Что спорить, он просто продал мороженое.
Мы проходим мимо, не заходя ни в какие кафе, хотя ОНИ нам не опасны. Просто не т денег.
 - Никаких больше итальянцев, - говорю я Милене.
 - Никаких, - отвечает Милена и улыбается и итальянец, глядя на нее, расплывается в улыбке, - он же не понимает русского языка.
 - Russa, russa, - говорит он вслед.