Петров и вороны

 Всю свою сознательную жизнь Петров хотел разбогатеть. Внезапно и волшебно, как в сказках. Он неутомимо искал: в 4-5 лет, когда его выпускали гулять во двор, маленький Петя сторонился других детей, никогда не участвовал в общих играх – ему это было неинтересно... Вооружившись совком и лопаткой, с желтеньким пластмассовым ведерком, висящем на веревке через плечо, он шел искать свое богатство.

 Петя копал возле качелей и горки, недовольно поглядывая на мешающих ему, кричащих мальчишек и девчонок, занятых, по его мнению, полной ерундой. Он перекапывал единственную дворовую клумбу с чахлыми петуниями и фиалками, нечаянно ломал слабые растюшки, чем вызывал крики и бурю негодования у бабулек на лавочке. Бабульки постоянно жаловались его родителям, детвора смеялась над ним и дразнила, дружить с Петей не хотел никто, но его это не волновало. Он был счастлив – ведерко никогда не пустовало.
 
 Возвращаясь домой с очередной прогулки, Петя аккуратно ставил лопатку с совком в прихожей, снимал ботинки (к такой аккуратности его приучила мама) и пулей несся в ванную, где рассматривал и мыл свои сокровища. День на день не приходился, но чаще всего улов Петю вполне удовлетворял: разноцветные стеклышки, начинающие играть всеми красками под струями воды, симпатичные камешки причудливых очертаний, ремешки от часов, скобы, гвозди и шурупы (им больше всего радовался папа, который хвалил Петю, называя его добытчиком, и говорил, что в хозяйстве они очень пригодятся). Но главной удачей и чудом для Пети были монеты. Он находил их не каждый день, но все же достаточно часто. Одно- двух- и трехкопеечные, реже пятаки. Мыть и начищать пятаки Петя любил особенно – ведь они большие и цвет красивый! Как солнышко!

 Иногда Петя, копаясь в земле, принимал в дар из недр и 10 копеек, а один раз нашел тяжелый и массивный кругляш – 50 копеек. По его мнению, эта монета по своим внешним данным не шла ни в какое сравнение с золотисто-медным пятаком. И бурная реакция мамы его очень удивила.

 - Ну, Петя, ну и молодец, настоящий мужчина – какие деньги достал! Вась, посмотри, что наш добытчик сегодня принес!

 Отец оторвался от газеты, кинул взгляд на удивительную монету и тоже похвалил, присвистнув восхищенно.

 - Полтинник! Вот это удача! Молоток сын! Зарплату в дом приносишь!

 Петя никак не мог понять, почему родителей так обрадовала некрасивая и тяжелая монета, и чем она лучше его любимого пятака.

 - Ну что ты, Петенька, - принялась объяснять мама. – Ты на эту денежку и в кино сходить сможешь, да мы и все втроем на нее в кино можем сходить... Это же в десять раз больше, чем твои любимые 5 копеек. Слушай, ну вот, что б тебе понятно было, какое мороженое ты больше всего любишь?

 - Фруктовое за семь копеек, - моментально ответил мальчик.

 - Хорошо, значит на 50 копеек ты сможешь купить свое мороженое семь раз! И у тебя еще останется 1 копейка на газировку, правда без сиропа, понял?

 Петя только запыхтел.

 - Купить семь раз, почему?

 - Да потому, что семью семь – сорок девять, - сказал папа, поднимаясь с дивана. – Давай сделаем так, и тебе все сразу станет ясно. Ты будешь есть мороженое целую неделю на свои деньги, вот на этот полтинник.

 Это была чудесная неделя. Петя ликовал – каждый вечер они с родителями шли в ближайший «домик мороженого» и покупали восхитительно розовое, с клюквенно-красными крапинками, лакомство в низком бумажном стаканчике и с очаровательной палочкой, которую мама так ловко втыкала в волшебную сладкую массу перед тем, как дать Пете.

 - Бери герой, на свои заработанные и есть слаще!

 Прекрасная неделя. Петя ни до, ни после не ел мороженое каждый день. У них в семье не принято было тратить деньги на баловство. Позже, в школе, мама давала по 10-20 копеек на эскимо или стаканчик дважды в неделю, и то, если Петя не получал тройку или двойку. Приходилось на мороженое искать монеты на улице, возле палатки и автомата с газировкой. Хорошо, что школа располагалась около станции метро, и поживиться всегда было чем – люди в спешке часто теряли мелкие монеты. Если внимательно искать, а это Петя умел, то на самое дешевое мороженое можно было набрать практически всегда.

 Но это было много позже, а пока пятилетний Петя, проведя свою самую счастливую неделю в жизни, четко понял: возможность хорошо, вкусно и интересно жить не зависит от зарплаты – вон папа и мама зарплату приносят, к бабушке почтальон пенсию прямо в квартиру доставляет, а мороженое каждый день не покупают, в кино только раз в месяц водят, игрушки вообще только на день рождения да на Новый год достаются... Да еще взрослые постоянно жалуются, что до получки не хватает... Скучно все это и неправильно. Богатство нужно искать! А работа только мешает, из-за нее люди злые и усталые, а толку нет!

 Вот Петров и искал. Он искал клад. Лет в шестнадцать он брал лопату, садился в троллейбус, ехал в центр города, выходил в подходящем, по его мнению, месте и производил раскопки около старых исторических зданий, надеялся найти сокровище. На недоуменные вопросы прохожих, а иногда и милиционеров, отвечал:

 - Я из кружка ботаников и почвоведов. Меня послала сюда комсомольская организация. Видите – земля ссохлась и не дышит. Растениям здесь тяжело. Я рыхлю и перекапываю ее. Возьму еще и грунт на анализ, в следующий раз с удобрениями приеду.

 Прохожие умилялись, хвалили юного Петрова и ставили в пример своим оболтусам, которые только в футбол гоняли, били стекла в окнах, курили, занимались всяческими безобразиями и никак не хотели проникнуться проблемами почвогрунта и превращать дворовые территории в сады.
 
 Один старичок-пенсионер так расчувствовался, что даже всплакнул, и очень просил Петрова дать ему адрес школы и кружка для написания благодарственного письма. Юный Петя смутился и назвал номер школы своего двоюродного братца, который учился в 3 классе. Потом Петров долго и заливисто смеялся, когда позвонила сестра мамы и с недоумением рассказывала о странном событии: ее вызвали в школу, и классная руководительница долго ругала ее, трясла письмом и рассказывала о том, каким испорченным вруном растет ее сын Андрей...

 Сам Андрюша все отрицал и ничего не понимал. Его мама Катя лично встретилась с благодарным пенсионером и выяснила, что этот чудо-мальчик был уже большим – почти юношей, но репутация Андрюши в начальных классах была безнадежно испорчена. Ведь поначалу его с большой помпой вызвали в кабинет директора и собрали в честь него линейку к зависти и недоумению одноклассников, поздравляли и хвалили, хотели выдать грамоту. Андрюша же от удивления и свалившихся на него ласково-восхищенных речей педагогов, уверявших, что он – гордость школы, не мог вымолвить ни слова. Он стоял, пунцовый, как рак, и по-своему счастливый. Он даже подумал: все так и надо, я лучше других. Но счастье было недолгим – в тот же день в школу заявился сам пенсионер, который хотел лично вручить юному герою именные часы. Вот тут-то подлый обман и раскрылся, вызвали маму в школу...

 Классная руководительница и директриса были возмущены: когда они зачитывали письмо, Андрей кивал коротко стриженой головой с большими ушами и твердил: «Ну да, да». На разборке в директорском кабинете он замкнулся и уже никому ничего не говорил, даже маме. Только дома, вечером, он рассказал ей, что ничего не понимает, сады в городских дворах не разводил и не собирается, а что ничего про ошибку директрисе не сказал – так растерялся просто. В общем, навестила Андрюшина мама пенсионера, и решили они, что кто-то пошутил таким странным образом, а, скорее всего, тот славный юноша-почвовед просто случайно назвал такое сочетание имени и адреса школы, поскольку он очень скромный и не хочет, чтобы его хвалили...

 Да, не повезло Андрюше: учителя с тех пор относились к нему настороженно, а одноклассники долго смеялись над ним и обзывали «мичуринским козлом». Хорошо хоть, что через год родители перевели его в другую школу.

 Петрову же эта история почему-то была приятна. Он почувствовал себя умным, хитрым и ловким. Против своего кузена он ничего не имел, но, вспоминая это происшествие, он заливался счастливым смехом. «Ничего, - думал он, - вот станем мы старыми, я Андрюхе об этом расскажу – вместе посмеемся».

 А годы шли. Петров продолжал искать, но ничего не находил. Пузатенький и лысоватый, мрачноватый и неразговорчивый, Петр даже завел собачку – лохматое, вечно линяющее, грязно-серого цвета существо неопределенной породы – Тойку. Ее он подобрал на помойке, где самозабвенно искал богатство – ведь могут люди по неосторожности выкинуть кошелек с деньгами, часы, браслеты, цепочки, и серьги тоже ведь могут упасть, когда выбрасываешь мусор...

 В тот вечер Петрову не повезло. Он нашел только сломанный подстаканник явно не из серебра и безобразные часы «Полет» с треснутым циферблатом и, к сожалению, на матерчатом, а не на золотом, ремешке. Мохнатому щенку с гноящимися глазами повезло больше – хвостатая бастарда сидела и счастливо жмурилась, слезы вперемешку с гноем стекали по счастливой, мышиного цвета мордочке. Маленькой собачке удалось вскрыть несколько пакетов из шуршащего целлофана, где она, голодная, но счастливая, обнаружила целое собачье богатство: куриные кости с зеленоватым, источающим восхитительный запах мясом, несколько сырых и зеленоватых же куриных шеек, и даже в одном пакете – его и вскрывать-то не пришлось, он сам разорвался под тяжестью –обнаружилась прелестная, покорежившаяся и подгоревшая алюминиевая кастрюля без ручки, наполненная до краев чудесной кашей, которую нерадивая хозяйка, видимо, забыла снять вовремя с огня.

 Щенок был доволен собой и источал блаженство. Читались в нем гордость и чувство собственного достоинства – искал и нашел, молодец, сам себя кормит, независимый и самодостаточный.
Петров почувствовал родственную душу. С полчаса он стоял и любовался на щенка, смотрел, как тот расправляется с пищей и умилялся. Петр подумал, что у него никогда не было друзей, а хотелось бы...

 С родителями отношения стали натянутыми с тех пор, как ему исполнилось 20 лет. Вроде, до того времени он их только радовал, поступил в технический ВУЗ с военной кафедрой, приносил всю стипендию в отчий дом. А учился он в МАИ, и стипендия была «Королёвская» – повышенная, для отличников. В половину отцовской зарплаты! Неработающая мать нарадоваться на Петю не могла – у ее подружек сыновья-студенты деньги, и тем более такие, родителям не приносили...

 Все рухнуло в одночасье. В то злосчастное лето Петров, успешно сдав сессию и с чувством выполненного долга вручив родителям «Королёвскую» стипендию, получил взамен билет до Судака, где жил его дедушка, которого он почти не знал. Карманных денег ему, правда, не выдали, да и зачем? Дед будет его кормить, а Пете ничего больше и не надо – будет на море ходить, да книжки читать. Он был очень рад и предвкушал, как он классно проведет время на юге, и наверняка там то он уж точно свое богатство найдет, все перекопает, все разроет, но найдет. С легкой душой Петров уехал.

 На вокзале его провожала мать.

 - А вы не приедете, у отца же отпуск в августе, покупались бы?

 - Нет, Петь, - мама деловито поправила прическу, сложное сооружение на голове, источающее удушливый запах лака и напоминающее больше всего причудливо уложенную проволоку с вкраплением дешевых и каких-то хищно-агрессивных шпилек, часть из которых не желала крепиться на волосах и нагло торчала дужками на расстояние сантиметра-двух. В них очень хотелось Петрову засунуть палец и попробовать потянуть: «Интересно, отдерутся или намертво приклеены? Не голова у матери, а прям воронье гнездо».

 - Мы, наверное, ремонт делать будем, - продолжала мать. - Давно уж собирались, лет десять не делали, а отдохнем, в случае чего, с отцом на даче, там тоже речка есть. А за мастерами следить надо, сам понимаешь.

 - Ну ладно, давай, - важно кивнул Петров. – Только в моей комнате обои с цветочками не надо.

 - А с чем тебе, с лопатами да совками?

 Мать засмеялась, мотнула огромной головой, и одна шпилька все же вылетела и жалобно звякнула на перроне. «Ну надо же! – думал Петров, шествуя по вагону. – Плохой лак, ненадежная конструкция...»

 В Судаке Петрова ждал полный облом. Дед, оказывается, занимал всего полдома, участок у него был маленький и весь уже давно перекопанный. Дедушка с гордостью повторял: «У меня ни травинки, только грядки!»

 Петя уныло взирал на наглые огурцы, перцы и томаты, требующие постоянного полива, злобно смотрел на противные абрикосовые деревья – особую радость деда. В сезон дед пек замечательные пирожки со свежими плодами, добавлял в них тутовник и, положив горячую выпечку в ведро, аккуратно накрытое полотенцем с вышитым петухом мерзкого ядовито-желтого цвета, шел торговать на пляже.

 Петров не понимал, как можно в такую жару, обливаясь потом, сгорая на горячем южном солнце, набрасываться на обжигающие пирожки. Но это так и происходило: разомлевшие курортники, только завидев старика Иваныча с ведром, неслись к нему и расхватывали их действительно «как горячие пирожки».

 - Чушь какая, идиоты, - мрачно сопел Петров, приходя на пляж аж с двумя ведрами приторно-сладкого счастья.

 Дед неважно себя чувствовал, у него болели спина и ноги, и он все чаще просил внука носить абрикосовое счастье курортникам. Петров и носил. Каждый день. Иваныч же занимался бухгалтерией и шумно радовался выручке. Петров злился. Денег он не получал и ощущал себя дедушкиным вьючным ишаком. Вечерами он иногда ходил плавать на опустевший берег, но расслабиться не удавалось – нужно было возвращаться к деду и поливать ненавистные овощи и фруктовые деревья...

 - Поливать надо вечером и обильно, - вещал дед, лихо разделывая абрикосы. Он разрезал фрукт вдоль «ягодиц», вынимал косточки и бросал их в корыто, стоящее у перекосившегося крыльца. – А то днем вода испаряется, понимаешь?

 В щербатых зубах Иваныча торчал кусок оранжевой мякоти. Иваныч весело подмигнул, и застрявшая в зубах старика частица абрикоса тоже подмигнула Петрову.

 - Понимаю, - пробурчал Петя. – Завтра рано вставать, тесто месить.

 - О, и впрямь понимаешь, - осклабились дед и абрикос.

 Так долго продолжаться не могло, и Петров засобирался домой. С каникул Петров ехал не с пустыми руками: однажды ему все-таки повезло, и на пляже вечером ему удалось найти сережку и пару колец. Завернутые в пакетик, они покоились в кармане его рубашки. Он также вез в столицу три большие сумки, набитые абрикосами, - родителям, сам он их видеть не мог.

 В Москву Петров прибыл в субботу вечером. Он знал, конечно, что мама с папой по выходным на даче, но поехал на квартиру. У него было дурное настроение - в Крыму он устал только, а ничего значительного так и не нашел. У соседки по лестничной клетке он взял ключ и вошел к себе домой.

 Пахло краской, повсюду валялись рулоны обоев. В прихожей он заметил побеленный потолок, на кухне с пола был отодран линолеум. Петров стал открывать окна и мгновенно перепачкался – ручки оказались свежеокрашенными. Зашел в санузел и тут с радостью отметил сбитую плитку – хитросплетенье обнаженных труб ласково улыбнулось ему.

 Потом он заглянул в комнаты, оказалось, они уже были готовы. В гостиной, служившей и родительской спальней, красовалась новая стенка, два кресла и диван тоже были незнакомыми в задорную полоску. В центре композиции весело же смеялся полированный стол, мягко утопая тонкими темно-коричневыми ножками в роскошном ворсистом ковре. Петя направился в свою комнату и там тоже обнаружил новую мебель. «Неплохо предки постарались», - мелькнуло у него в голове, и вдруг непреодолимая сила потянула его обратно.

 Санузел влек его неудержимо. В коридоре рабочие- ремонтники оставили много соблазнительных инструментов – долото, стамески, разводные гаечные ключи, молотки и кувалды. Петров выбрал несколько наиболее полезных с его точки зрения приспособлений и вошел в ванную. «Надо проверить стены и трубы, - жгла его мысль. – Мало ли что там под плиткой можно обнаружить, дом-то у нас довоенный». К родичам на дачу он поехал лишь последней электричкой.

 Семейство Петровых вернулось в Москву в понедельник утром. Их встретили возбужденные соседи. Дверь в квартиру была взломана и опечатана. Внутри ужасное зрелище предстало перед глазами Пети и его родителей: вздувшийся и отвалившийся местами паркет, безнадежно испорченная мебель, отвалившиеся обои с печальными разводами. Полированные стенка и стол особенно жалобно демонстрировали свои увечья – лопнувшую нежную кожицу...
 
 Соседка тетя Марина рассказала родителям Петра о том, что он взял ключи, вошел в квартиру, провел там весь вечер, причем она постоянно слышала стуки и грохот.

 - Шумел больше ваших рабочих! – кричала Марина Евгеньевна. – Мне слышно-то как, стенка-то у нас общая! Я ему и кричала и в дверь звонила – куда там, не открывает! Я уж в одиннадцатом часу в глазок увидела, как он вышел и в лифт садился, хотела выбежать да ключи ваши взять, ведь он с сумками был – значит на дачу собирался – да не успела, не одета я. А утром Спиридоновы заявились с пятого этажа - вода у них с потолка протекла прям на мебель, на картины – все пропало. Комиссия из ЖЭКа пришла – дверь-то и взломали... А звонить-то вам некуда, телефона-то у вас на даче нету! А Спиридоновым вам теперь платить – ущерб возмещать. Они уже заявление подали...

 Тетя Марина продолжала верещать, папа Петрова схватился за сердце и стал медленно оседать на сырой и тяжелый диван, который недовольно крякнул и выпустил в хозяина пружину, ловко разорвавшую мокрую ткань... Мама с каменным лицом прошла на кухню, медленно открыла дверцу морозильника и стала там шарить, что-то искала между замороженными курицами и польскими овощными смесями из магазина «Морозко».

 - Так, так, - повторяла она, а затем развернулась к Пете...

 Вот так для Петрова и закончилось это лето. И жизнь с родителями. Петя был отселен в маленькую бабушкину однокомнатную квартиру, где он прописался, и вскоре стал ее полноправным владельцем. Отец надолго влез в долги, приходилось расплачиваться с соседями снизу. Из взломанной квартиры были украдены все деньги и нехитрые мамины украшения, новую мебель пришлось выбросить на помойку,... Виноватый во всем студент Петя предложил было маме два обручальных кольца, найденных в южном Судаке, но она почему-то пуще прежнего рассердилась и даже швырнула разнокалиберными кольцами в Петину понурую голову.

 - Идиот, бестолочь, живи сам уже...

 И Петров стал жить совершенно отдельно. Сам и на свои собственные деньги. Родители больше не брали его стипендию. Петя самостоятельно вел хозяйство и жизнью был, в принципе, доволен. Правда, он потерял интерес к учебе, нахватал много четверок и стипендию теперь получал обычную. Такое существование Петю в общем-то устраивало, только он уже меньше верил в свою удачу, ничего стоящего ему найти не удавалось.

 Серая жизнь Петрова текла своим чередом... Он закончил институт и тихо просиживал в проектном бюро, звезд с неба не хватая. Несмотря на невыдающуюся внешность и маленькую зарплату, Петя оказался завидным женихом – тихий, непьющий и с московской квартирой. Вскоре он женился на бойкой Людмиле – официантке в кафе «У вороны», куда каждый день ходил обедать. Круглолицая мощная Людочка, похожая на большую умывальную тумбу на тонких искривленных ножках от другого гарнитура, невесть как прикрепленных к основанию умельцем с безумной фантазией, в облаках не витала. Людмила крепко стояла на земле и не ждала, что сказочное богатство случайно свалится ей на голову.

 Жительница Балашихи цепко взяла задумчивого и неразговорчивого Петрова в свои руки, густо усыпанные безобразными, дешевыми, но золотыми, кольцами, купленными, по всей видимости, у местных цыган. Людмила наладила отношения с родителями Петрова, четко усвоила, что он тюфяк и бестолочь, воцарилась в его квартире, ушла с опостылевшей работы в общепите и незамедлительно принялась рожать детей. Мужа она особенно не любила.

 А Петрову часто становилось худо, и он чувствовал себя одиноким. Он уволился из проектного бюро, устроился вахтером в НИИ. Чем люди занимаются в этом учреждении он даже и не знал, но график его устраивал – сутки через трое, зарплата обычная. Главное, что его никто не трогал. Как-то само собой получилось, что он переехал на родительскую дачу, где жил круглогодично. В Москву наведывался изредка – отдать зароботок Людмиле, да, может, с сыновьями в кино сходить... Люда с детьми приезжала к Петрову на лето, да во время школьных каникул старшего сына. Особой близости между ними не было. Петрову казалось, что и дети относятся к нему с насмешкой и презрением.

 Петрову было скучно и уныло. Его единственным другом была старенькая Тойка, когда-то подобранная на помойке. С ней он и жил в покосившемся деревянном домике. С Тойкой было спокойно, она его любила и принимала безоговорочно. Однако его надежд собака тоже не оправдала - Тойка не стала искательницей. Обретя кров и ежедневную порцию «Педигри», она утратила азарт поиска. Правда, кудлатое создание исправно носилось по двору и гоняло зарвавшихся ворон и наглых соседских котов, оглашая окрестности визгливым тявканьем. По окрестным помойкам собаченция не ходила, видать брезговала. О своем маргинальном детстве забыла, да и что Тойку могло привлечь в груде мусора, оставленного двуногими? Она всегда была сыта, а возможность обнаружения кошелька, туго набитого купюрами, или случайно оброненных драгоценностей ее не привлекала.

 Петров давно освоил участок перед домом, изучил сам дом и погреб еще в юности – здесь ничего интересного не было. Да и вообще всю Немчиновку он давно исходил вдоль и поперек. Не мог он только проникнуть через высокие заборы коттеджных поселков, коих в последнее время здесь появилось великое множество. С завистью Петров провожал взглядом водителей «мусоровозов», гордо вывозивших отходы счастливых «новых русских» из закрытых поселений. Наверное, можно было договориться с водилой и порыться в мусорке, немало интересного нашлось бы... Но подобное было ниже достоинства Петрова – он хотел найти богатство сам, один и внезапно...

 Так проходили дни и годы. В свое свободное от работы время Петров сидел в кресле перед телевизором и продолжал вяло мечтать. На коленях лежала клубочком стареющая Тойка, причмокивая во сне и пуская слюни. «Эх, надо было из тебя трюфельную свинью сделать», - размышлял Петров, поглаживая несвежие собачьи лохмы и вдыхая аромат псины. Его черные брюки были густо засыпаны шерстью любимицы. Жена Людмила Тойку терпеть не могла, называла линяющей беспородной тварью и нахлебницей, видимо злилась, что Петров дворняжку кормит специальным собачьим кормом вместо того, чтобы вышвырнуть старую и никчемную сучонку на улицу. Однако семейство редко беспокоило Петрова и Тойку. Что с них, болезных, взять? На время приезда Людмилы с детьми Петров и его замечательная собака переселялись в маленькую неотапливаемую пристройку и даже питались вполне автономно.

 Всесезонно Петров общался лишь со своим ближайшим соседом Сыромятниковым, подвизающимся ассенизатором в садовом товариществе «Воронья слобода», расположенном неподалеку. Сыромятниковы тоже жили в Немчиновке круглогодично, а тощая, крикливая, с длинным, как у дятла, носом супруга работала поварихой в пришоссейном ресторане «Гостеприимная ворона».
Сыромятников был тоже тих и неразговорчив, с Петровым они часто смотрели футбол по телевизору и азартно ремонтировали своих «железных коней» - у Сыромятникова были подпорченные коррозией «Жигули» десятилетнего возраста, а у Петрова во дворе стояла пятнадцатилетняя беленькая «Таврия» почти не на ходу. Машину ему подарила Людмила пару лет назад на сорокалетие. Она купила ее за 200 долларов у московского соседа по дому, у которого «Таврия» гнила под окнами.

 Петров очень полюбил свою некогда белую, прогнившую, с большими и какими-то по-женски кокетливыми дырками на крыльях малютку и ласково называл ее Таврюшей. В те редкие дни, когда Таврюша заводилась, он бросал на заднее сидение Тойку и радостно кричал: «Поехали, девочки, кататься!». Обычно они объезжали окрестные помойки, а еще Петр любил, оставив Тойку в салоне, внимательно и неторопливо исследовать обочины – ведь из окон автомобилей тоже много что может вылететь и въестся в землю.

 Но ничего особенного он так и не нашел, разве что сломанные очки дорогой фирмы и пяток искореженных мобильников... К тому же Таврюша в последнее время все чаще куксилась, капризничала и не хотела выезжать в свет – глохла.

 Петров с пониманием относился к причудам своих любимых девочек – старенькие они стали. Особенно его умиляло то, что имена у обеих начинались на «Т». «Мои Тэшечки», – ласково называл он их. Утром, накормив Тойку, Петров выходил во двор, гладил изъязвленные, щербатые бока Таврюши и желал ей доброго утра. Машинка нежно улыбалась ему в ответ разбитыми фарами. Петров замечал, что Таврюша стала врастать в землю, а еще у бедной девочки от града образовалась большая вмятина на крыше, и было такое ощущение, что она скоро лопнет. «Ничего, - думал Петров. – Я посажу внутри растения, лианы какие-нибудь, и они вечно будут Таврюшу обвивать... Красиво будет – вечно жить будет хоть одна Тэшечка».

 А между тем приближалась весна... Неожиданно в конце марта заявилась Людмила с детьми – Сашкой и Сережкой. Шумно ходила по комнатам, открывая окна и жалуясь на неистребимый запах старой собаки и клочья выпавшей шерсти...

 - Не ждал? Я ремонт затеяла, пора уже делать... Тебе-то все по фигу, сидишь здесь, как крот в норе, свежим воздухом дышишь, а нам с мальчиками помирать что ль в городе от запаха краски?

 Петров растерянно наблюдал за женой.

 - А что, разве крот под землей свежим воздухом дышит?

 - Да иди ты, бестолочь! – рявкнула Людмила. – Умен больно стал сявку раззевать! Развел срач! В общем, слушай сюда!

 Людмила выпучила бешеные, как у разъяренной кошары глаза, Петрову даже показалось, что у супружницы зрачки стали вертикальными.

 - На тебя никакой надежды нет, болван – он и есть болван. Я в Москве буду с мастерами – их контролировать надо. А дети здесь жить будут. Немчиновка от Москвы в двух километрах, отсюда в школу ездить придется. Моя тетя Света будет жить здесь, за мальчиками следить и на занятия возить!

 Людмила нечаянно сказанула рифмой, сама обрадовалась и удивилась, замолчала даже на минуту.

 Петров слушал обреченно.

 - Да, кстати, Светлана в твоем флигельке обитать будет, так что выметайся оттуда.

 - А мне где? – прошептал Петров.

 - Где-где – в вороньем гнезде! - гаркнула женушка и весело засмеялась собственной удачной шутке. – Мне фиолетово, где ты находиться будешь. - Хоть в своем металлоломе ночуй. А Свете, если ты помнишь, конечно, надо место для швейной машинки, она, в отличие от тебя, придурка, деньги зарабатывать умеет!

 - А, ну да, - Петров вспомнил, что Людмилина тетя в застойные годы работала в ателье «Воронья мода».

 Впрочем, он долго не раздумывал и действительно вместе с Тойкой переселился в Таврюшу взяв себе одну подушку и два одеяла. Собака переселению не удивилась, ей всюду хорошо было с хозяином, а Тэшечка-Таврюша очень обрадовалась – ей теперь было совсем не одиноко. Когда наступали сутки рабочего отсутствия Петрова, в Таврюше спала старенькая Тойка, которой Людмила, тетя Света и дети окончательно отказали в доме. Старая собака часами оставалась в машине, выходила из нее только по своим делам. Да и то не всегда, ведь старушке тяжело было выпрыгивать из окошка, и Тойка во сне частенько прудила лужи, даже не догадываясь о содеянном. Потом просыпалась, удивлялась мокрому месту, стыдливо косилась на руль и панель управления и все-таки выпрыгивала на улицу.
 
 Хорошо, что в последнее время старенькая «Таврия» врастала в землю, опускаясь все ниже и ниже – легкой Тойке не составляло особого труда забираться и выходить из своей верной подружки, хотя бы по тем дням, когда собачка себя хорошо чувствовала. А влажная и гниющая Таврюша по поводу Тойкиных луж не обижалась- ей было тепло и приятно. Маленькая белая «Таврия» в своей автомобильной старости почувствовала себя нужной и значимой, необходимой своим друзьям – Петрову и Тойке.

 В те редкие моменты, когда Петр с собакой находились вне теплого нутра Таврюши, оставленные ими запахи – немытого, но родного тела хозяина и сладковатый запах мочи и тлена Тойки – несказанно радовали старушку «Таврию». Кроме того, весь Таврюшин салон был покрыт въедливой Тойкиной шерстью и прокурен дешевыми сигаретами Петрова. В бардачке лежали банки с пивом «Балтика-9», а в багажнике – разноцветные одеяльца с мишками. Таврюша чувствовала умиротворение, и еще она чувствовала, что никогда не умрет, она будет всегда дома и в ней будут цветы, так хозяин ей говорил. А кроме Петрова и Тойки ей никто не был нужен: «Какое счастье – мы всегда будем вместе!»

 И еще Таврюша стала наблюдать за жизнью во дворе... Ей почему-то стало интересно все, что происходит вокруг. Вот Петров побежал на электричку, погладив Таврюшу по ржавому боку. Машина ласково проскрипела ему: «Счастливого пути!»... Вот мерзкая тетя Света с отвращением покосилась на нее, позвала хозяйских деток, они вышли за пределы участка. Таврюша сквозь редкий штакетник видит, как вся троица усаживается в какой-то странный, огромный и неказистый, ярко-красного цвета, автомобиль, который начинает пищать непотребным голосом и бешено вращать желтыми кругляшками. Разбитым, треснутым глазам Таврюши тяжело. «Дэу» отъезжает.... Вот дурно и одновременно сладко пахнущая хвостатая подруга, кряхтя и охая, залезает внутрь. Сразу засыпает, похрапывает и пускает теплый ручеек, нет – прудик. Но это совсем не противно, напротив – хорошо-то как!.. А потом в пустой двор прилетают вороны – удивительные птицы. Они о чем-то разговаривают, почти как люди, они очень любят Таврюшу с Тойкой, поскольку постоянно кидают на капот кости и очень красивые разноцветные стеклышки. «Косточки, конечно, для Тоюшки, они же не знают, что собачушка предпочитает сухой корм - красивые, вкусно пахнущие гранулы, - думает белая машинка. – А яркие бутылочные стеклышки – это для меня, у меня же глаза давно треснули и белые какие-то. А я б хотела желтые или зеленые. Что за классные птицы, не то, что эти свиристели – прилетают в конце зимы, ягоды калины поедают, потом грачи и трясогузки – семена воруют, никакого толку от них нет, а эти – красивые какие, благородные, изысканные серо-черные ножки, пытаются нам приятное сделать. Молодцы, да и только!». Под мерное сопение старой вонючей Тойки «Таврия» засыпает – ждет Петрова. Жизнь прекрасна!

 Как-то днем Петров возвратился с дежурства, открыл калитку. По двору бегали Светлана, невесть откуда появившаяся жена Людмила, и захлебывался в истерическом крике младший сын Сережка. Из-за забора маячила ухмыляющаяся голова соседа Сыромятникова.

 Людмила и Светлана, как хищные птицы, налетели на несчастного Петрова.

 - Ты что, сволочь, воронье поганое здесь развел? – вопили они, задирая толстые пальцы куда-то наверх, тыча ими в березы и елки, расположенные у хилого штакетника.

 Петров в ужасе задрал голову. Действительно, там находилось гнездо. На нем сидели вороны и недовольно каркали. При появлении Петра они, впрочем, разом замолчали, и только сверлили черными буравчиками глаз беснующихся женщин.

 - Ты что, подкармливал их, идиот? – вопила Людмила. – Они с утра до ночи здесь каркают, грязные помойки, житья никому не дают!

 - Да тебе-то что, сука? – вдруг рявкнул Петров. Он покраснел, сам испугался, и сердце у него забилось.

 Людмила сразу захлопнула рот. Вытаращила бессмысленные совиные глаза Светлана.

 Воцарилась тишина. Петров только услышал приглушенный смешок Сыромятникова. Но он уже не обращал на соседа никакого внимания.

 - А мне что? Мне ничего, - опять завизжала Людмила. – Только грязь везде, вонь от тебя, от твоей шавки и колымаги. Житья от вас нету, сволочи!

 - Эти гады, - вступила в разговор Светлана, - Сереженьку заклевали.

 - Да, да, - заорала Людмила, - а вот этому человеческому гаду все нипочем. У него нет ни жены, ни детей. Ему на все наплевать, кроме этого дерьма.

 Пунцовая от злости Людмила смачно плюнула в сторону бедных Тэшек, находившихся, словно матрешки, одна в другой. Но старушки даже не проснулись.

 Петрову стало очень больно. Так больно ему не было никогда в жизни.

 - Не смей их оскорблять! - закричал Петров.

 Он подошел к белой Тэшечке, заглянул вовнутрь и резко обернулся.

 - А ну заткнуться, падлы, тихо!

 Светлана и Людмила от возмущения и удивления опять захлопнули свои пасти. Даже Сережка замолчал, сел на крыльцо и уже тихо-тихо размазывал свои сопли, одновременно левой рукой ковыряясь в недавно поставленной пломбе.

 Петров просунул руку в окно и слегка ощупал Тойку. Старушка была уже холодной, глазки были приоткрыты, на мордочке застыла улыбка. Таврюша виновато блеснула Петрову подфарниками оранжевого, почти абрикосового цвета... Из салона сильно пахло, под тельцем Тойки было мокро и тепло... Петров как-то странно переломился, упал на ближайший пенек и заплакал. Первый раз в жизни. Он странно всхлипывал, потешно подбрасывал коленки вверх, голова его тряслась. Петров никого не замечал вокруг.

 Люда и Света поразительно молчали. А маленький Сергей захохотал, ему было смешно и весело, и он уже забыл про больших и страшных ворон, которые злобно атаковали его и испугали.

 Женщины махнули рукой на Петрова и увели мальчишку в дом. Петр продолжал плакать на пеньке. Ему было пусто и горько. Зарыдала, видимо все поняв, и Таврюша – из нее потекло масло, омывая редкую весеннюю травку. Плакали и Таврюшины глазки – морщинки от трещин на фарах разбежались еще больше, наверное сосудики не выдержали. Петров взял на руки легкую Тойку, прихватил лопату, которой он давно не пользовался, и пошел на ближайшую речку – летом там купались дачники, а вечерами они с Тойкой рылись там в песке, надеясь откопать сокровища. Когда-то к этому месту их привозила верная Таврюша.

 Домой Петров вернулся под утро – он первый раз напился в знаменитом заведении «Гостеприимная ворона». Без удовольствия пережевывая вкусные блюда поварихи Сыромятниковой, он оплакивал Тойку, всю свою жизнь и... продолжал мечтать.
 
 Петров действительно по весне пытался приманивать ворон – этих гордых, умных, хитрых и замечательных птиц в свой дом. Петров решил. Что это – его единственный шанс. Сидя промозглыми вечерами в верной Таврюше, он рассказывал Тойке об удивительных существах – воронах.

 - Они такие догадливые, мудрые и необычные, - развлекал он своих собеседниц – Тэшек. – Я, вот, в детстве читал, если вороны рядом живут и ручные, то они у себя в гнездах собирают ценные вещи, ну, золото, ремешки, заколки, колечки и серьги, ожерелья, камни драгоценные – их это привлекает, понимаете?

 Тойка кивала и виляла ободранным хвостом, Таврюша тоже удовлетворенно крякала, прогибаясь под тяжелым, часто от тесноты меняющим позы Петровым. Верные Тэшки вполне разделяли внезапно возникший интерес хозяина к вороновым.

 «Между прочим, - думал Петров, - в тот момент, когда я трогал бедную мертвую Тойку, на капоте лежала щербатая кость, а на сидении около Тойки лежал большой кусок сала. Это точно милые вороны подбросили собачьей старушке». А еще раньше между давно не работающими дворниками Таврюши и лобовым стеклом Петр обнаружил множество ярких и обточенных бутылочных стекол и несколько монеток. Явно, великодушные вороны заботились о его любимцах и щедро одаривали их подарками в его отсутствие. «Чудесные птицы, настоящие друзья – милые мои».

 Петров ввалился домой, открыл калитку – кудлатая дворняжка не бросилась его встречать. Петров долго блевал в углу двора, прямо под вороньим гнездом. Ему было плохо, пара ворон сопереживала ему немелодичным карканьем, Таврюша продолжала сиротливо лить масляные слезы.

 Скрипнула дверь дома. Показалась мощная Людмила, она напоминала пышную сдобную опару дедушки из Судака. Вся она была как сладкий абрикосовый пирожок. Петрову внезапно захотелось приторно-сладкого. Он решительно прошел мимо печально ждущей его Таврюши. Она только прохлопала трагически-разбитыми и недоуменными в рассветных лучах глазами – фарами: неужели Петров ей изменил. Петров же, спотыкаясь, добрался до Людмилы, схватил ее и вдруг – откуда силы взялись – оттащил жену немного назад, к Таврюше, и мощно так, безапелляционно привалил ее на капот - раком поставил, халат ее задрал и вздул супружницу по самую матку.

 Людмила не ожидала, сопротивлялась мало, потом стала охать и кричать протяжно и развратно, ничего не стесняясь. Петров ритмично двигался в пышной плоти жены, тоже покрикивал, ругался и даже матерился, больше всего хотел ни о чем не думать, но все же заметил освещенные явно электрическим светом окна Сыромятниковых и, вроде даже, движущиеся фигуры, но ему было не до этого.

 А дальше все происходило быстро и как в кошмарном сне. Коварная Людмила пригласила Петрова в дом. Пожарила яичницу горячую, со свежим зеленым луком, сказала, что ей очень жалко Тойку, что хорошая она была собака... И что Петров тоже неплох оказался в сексе, а она уж и не надеялась. И еще она перед Петровым поставила горшочек с кислыми щами... А Петров и размягчал, подумал: «А Людка у меня неплохая все же, деловая». Раскрылся как-то Петр и рассказал жене о своей вороньей мечте.

 - Будет у меня в доме гнездо – будут благодарные вороны приносить счастье и богатство в дом, в клюве будут приносить золото и бриллианты.

 Заметил Петров много лет назад, как слетаются чудо-птицы на крышу – переговариваются, шебуршатся, воду пьют из железных труб водосточных.

 - Представляешь, Людка, умницы какие, догадливые – воду только у нас пьют, я же их не гоняю. А в марте я всякие тряпки по двору раскидывал, Тойку опять-таки вычесывал – им для гнезда...

 Тут Петров опять зарыдал навзрыд.

 - Ну ладно, ладно, - утешала его Людмила, убирая пустые тарелки. – Ну и что, принесли тебе вороны что-нибудь?

 - Да нет, но пару раз я поднимался на крышу, там такой желоб пустой возле водостока, шумели они очень.

 - И что там было?

 - Да, пара сломанных оловянных ложек, - зевнул Петров, - и еще заколка со стекляшками.

 Сытый и разомлевший Петров заснул прямо за столом. Утром проснулся счастливый, хоть и затекший. Пышнотелая Людмила в небрежно запахнутом халатике дремала на диване в столовой. Дети тихо спали на втором этаже, ненавистная Светлана, видно, сладко спала в пристройке. Вороны весело каркали.

 Петров побежал в туалет, возвращаясь, мимолетно хлопнул старуху Таврюшу по прогнившему крылу: «Не дрейфь старуха, может все еще хорошо будет». Верная машинка жалобно заверещала ему вслед.

 Петров выхватил стремянку из сарая и, лихо приставив ее к дереву, полез изучать гнездо. Там сидела только одна ворона-красавица, которая косилась на Петрова черными глазами. Она его совершенно спокойно подпустила к гнезду. Там Петров обнаружил четыре зеленых яйца, дно вороньего жилища было выстлано Тойкиной шерстью, имелось несколько перьев и проволок, и еще Петров, к своему изумлению, обнаружил остатки Людиного любимого фартука с вышивкой, изображавшей тупого голубя мира. Вспомнив об ушедшей Тойке, клочки шерсти которой еще жили в гнезде, он опять разрыдался и быстро спустился вниз.

 Людмила и Светлана уже уезжали в Москву, прихватив детей. Все еще довольная Люда на минутку задержалась в калитке и, неловко поцеловав Петю в подбородок, пожелала, что б его вороны работали и обогащали их семью.

 Петров медленно возвращался в дом, не замечая Таврюшу, еще сильнее вросшую в землю. Было пасмурно, и разбитыми фарами она уже не могла подмигнуть хозяину. К тому же под утро прошел дождь, оконные стекла белой машинки никто закрыть не догадался, гнилая белая девочка была очень влажной. Она внезапно почувствовала грусть и одиночество, а, главное, обиду – впервые за последнее время хозяин был не на работе, но не ночевал в ней... И верной, пахнущей мохнатульки тоже нет. И где только она? Дверь за Петровым в доме захлопнулась Таврюше стало дурно, пусто и горько, и она вновь заплакала тосолом.
 
 Петров в тот день был почему-то радостный и гордый. Людмила, не таясь от него, перевезла от ремонтников на дачу все свои деньги и драгоценности - она держала их в тайнике на первом этаже. «А может все еще и наладится, и семья у меня есть, и вообще...». Петров, сидя на кухне, зажмурился. Он жадно доедал сладкие сырники с изюмом, оставшиеся после завтрака детей. Это было очень вкусно, они еще не успели остыть. Петров смаковал еду, это было ему непривычно. А потом он задремал со счастливой улыбкой, и снилась ему молоденькая и энергичная Тойка – она счастливо изучала с Петровым помойки и одновременно охраняла двор. А еще по двору Петрова важно расхаживали вороны и размачивали огромные сухари в лужах. «Какие же вы умные, - думал во сне Петров. – Вы принесете мне счастье».

 Сон оборвался внезапно... Петров вскочил от резкого карканья ворон. Во дворе находилась целая стая. Вороны Петрова – мать и отец – сидели в гнезде и ругались, а куча других ворон, незнакомых Петрову, взъерошенных и некрасивых, дрались на крыше возле водосточного желоба. Вроде, одна из ворон что-то пыталась туда положить, другие же сородичи шумно возмущались и клевали ее.

 Возбужденный Петров кинулся домой, схватил стремянку, вышел и стал прилаживать ее дрожащими пальцами к стене дома. Дрожащими же ногами он по ней взбирался. «Наконец-то они, наверное, принесли что-то стоящее», - думал Петров. Он совсем забыл, что оставил дверь дома открытой, что во дворе никого нет, и что нет его любимой лохматой охранницы, спутницы их с Белой Тэшкой одиноких дней. Петров дотягивался до желоба, рылся там, пытался выгребать содержимое рукой. Нашел там пару голых костей, потом еще одну выщербленную косточку, кусок прожеванного целлофанового пакета и пару советских, никому не нужных медяков.

 На пути вниз у Петрова обломилась лестница, и он кубарем слетел на землю. Казалось, что земля сотряснулась под ним, потому что верная белая машинка ушла еще больше в грунт, а незнакомые Петрову вороны громко захохотали, похабно открывая уродливые черные клювы. Родная же Петрову воронья пара продолжала глядеть на него укоризненно, поблескивая черными умными глазками. Петров надолго запомнил этот взгляд – умный, благородный и великодушный. Подняться он не смог и остался лежать у стены дома, поглядывая на печальную задницу белой Тэшки. Багажник машины был слегка приоткрыт, и Петров заметил, что сквозь гнилое днище у нее стали прорастать колокольчики. Петрову стало очень грустно, и он заснул.

 А пробуждение было ужасным. Свернувшийся креветкой Петров проснулся от громкого крика Людмилы. Они на пару с тетей Светой тыкали его остроносыми немодными туфлями. Раздувая ноздри, огромная, умывальникообразная Людмила потрясала ручками-дверками. Избив Петрова, бравые женщины втащили его в прихожую. Людмила с перекошенным лицом трясла мужа.

 - Ну, ты и сволочь. И твои вороны! Я прихожу – дверь нараспашку, ты валяешься и спишь. Из дома вынесено все. Сволочь и никчемный идиот.

 Петров только хлопал глазами и ничего не понимал.

 - Слушай ты, негодяй, - вопила Людмила. – Хоть бы ты сдох поскорее! Освобождай дачу, ее надо продавать. Чтоб ты сдох! Твоих ворон я отравлю.

 Людмила загромыхала непропорционально тощими и кривыми ножками и удалилась к своим сынкам на второй этаж. Светлана, презрительно сжав губы, хихикнула и отправилась в пристройку. Перед тем, как хлопнуть дверью, она выкрикнула эхом:

 - Чтоб ты сдох!

 Наутро склочное семейство Петрова уехало. Петров был оставлен на даче, чтобы показывать ее покупателям. Они приезжали часто. Были недовольны отсутствием удобств, но, в общем, многим из них место нравилось. Людмила тоже иногда появлялась и вела переговоры с покупателями.

 Между тем Петров продолжал подкармливать своих ворон, мечтая о счастье. В Таврюше он больше не ночевал, хотя продолжал с ней общаться. Машинка не понимала такого отношения хозяина. Она преданно стояла на месте, погружаясь все глубже и глубже в землю и мечтала о засадке себя красивыми цветами. Внутренность ее давно выветрилась, и запахов Тойки и своего любимого хозяина она уже не могла вспомнить. Собачка куда-то исчезла, а хозяин ее, наверное, разлюбил. Правда, перед уходом на дежурство он никогда не забывал погладить ее по щербатым бокам и, запустив кулак в одну из ее бесчисленных дырок, хвалил ее: «Жива еще, старушка».

 В один прекрасный день Петров вернувшись на дачу, к себе домой, обнаружил, что верной Таврюши во дворе больше нет. Он увидел только глубокие вмятины от ее родных и верных колес, которые он бедной девочке не заменял ни разу.

Деревья с гнездом были спилены и лежали сиротливо у забора. Остатки гнезда с милой Тойкиной шерстью и тряпками валялись поодаль. Там же лежала убитая воронья мама. Хохочущая Людмила встречала Петрова на крыльце.
 
 - Твое, сволочь, железо я отправила на свалку. Скажи мне спасибо. Нашелся покупатель на дачу. Я пока оформляю документы, а ты, ничтожество, можешь в Балашихе в моей комнатке пожить. В три недели отсюда выметайся.

 Людмила заржала, оттолкнула потерянного Петрова, пошла к калитке. На прощанье зло обернулась.

 - Сдохни со своими воронами!

 Петров заплакал опять, во второй раз в жизни. Он похоронил воронью маму в Таврюшиной отметинке. Продолжал плакать, ходил по двору и искал хотя бы слётка. Ему казалось, что нет ничего важнее в жизни, чем сейчас найти слётка. Во дворе, ставшим в одноразье ему чужим, стало непривычно пусто и тихо. Не лаяла вонючая старуха Тойка, не белела гниющая Таврюша, перестали каркать милые его сердцу вороны. Совсем плохо стало Петрову. Да и жить ему не хотелось. Дождавшись, когда Людмила уехала на пошлом и самодовольном «Пежо-206», Петров выбежал за калитку и, оплакивая Тэшек и несчастную жизнь свою, принялся кружить в окрестностях.

 Он хотел найти птенца-вороненка. Он уже ничего другого не хотел искать – богатства, монет, драгоценностей. Он понял, что проворонил свою жизнь. Его никто не любил – ни родители, ни жена с детьми. А, впрочем, его любили Тэшки – две его девочки. И, как он надеялся, его любили вороны, и он верил в них. Петров уже несколько часов бродил вокруг дома, исходил всю Немчиновку. Любимого вороньего карканья не раздавалось. Петрову стало страшно. «Неужели это все?» - подумал он, и в сотый раз вспомнил косточку на капоте, красивые стеклышки между дворниками и стеклом, большой, чисто белый кусок сала на переднем сиденье, которые заботливые, очаровательные и мудрые птицы-вороны дарили его Тэшкам-девочкам.

 Петров пробирался по оврагам и залосненным рукавом пиджака смахивал слезы. У него подвернулась лодыжка, и он свалился в кусты. Раздалось тихое, но настойчивое карканье. Петров не мог поверить своим ушам и глазам. На него требовательно смотрел юный и очаровательный неоперившийся вороненок с большой головой, черным клювом и очень коротким хвостом. «Вот оно», - подумал Петров, схватил птенца, положил его дрожащими руками за пазуху и, высоко подбрасывая ноги, помчался назад, к себе на дачу.

 За три недели до выезда с проданной дачи Петров и вороненок добились многого. Петр назвал птенца Трошей. Он был тоже его «Тэшкой». Одинокими вечерами Петров сажал малыша себе на плечо и рассказывал ему про Тойку и Таврюшу. Птенчик, у которого появлялись пеньки перьев, внимательно слушал Петрова и важно кивал большой головой с несуразным клювом.

 Петров яростно выхаживал Трошу. Он очень спешил. Кормил вороненка по всем правилам, засовывая полезную пищу на черенке ложки ему в глотку. Он кормил Трошу как собаку, давал ему мясо, рыбу, творог и сыр. Варил своему питомцу кашу – гречневую и рисовую, мелко рубил крутые яйца, размачивал хлеб в молоке, потчевал его каждые два часа, не делая перерывов на ночь. Позднее он стал предлагать Троше оставшийся Тойкин корм «Педигри». Троша рос и жирел, купался в любви и ласке Петрова. Он стал выходить во двор, и Петров умильно наблюдал через окно, как вороненок важно ходит по огороду словно курица, широко передвигая большими черными лапами, и большим клювом разбрасывает в стороны слежавшуюся траву.

 Ежедневно Петров с ним занимался – готовил к полетам. Он поднимал Трошу на двух указательных пальцах и, смеясь, подбрасывал вверх, приговаривая: «Летай, летай, учись». Троша жутко боялся, каркал, махал крыльями, крепко вцеплялся в пальцы Петрова, не желая от них отрываться. С каждым днем он становился все умнее и сообразительнее и радовал Петрова. А ведь поначалу Троша жил в коробке, и Петров использовал лампу накаливания, чтобы не переохлаждать птенца. Петров радовался, что по команде «Кар!», данной им в любое время, вороненок раскрывает клюв, даже не открывая глаз.

 Вороненок многому научился у Петрова за три недели. Он стал залихватски рыться в пакетах. Долбил клювиком по носам заглядывавших на участок соседских кошек, жирных и ленивых, дразнил их, каркал и пытался взлетать на нижние ветки. Вечерами Петров рассказывал Троше, как его умные родители-вороны защищали гнездо, нападали на жену и детей Петрова, и те вынуждены были обороняться от них зонтиком.

 Троша вырос и стал уверенно летать по дому и по участку. Он очень полюбил Петрова, кормился на кухне около окна, спал с Петровым в его комнате, улетал только утром и не надолго. С другими взрослыми воронами особых отношений не поддерживал. К Петрову он ласкался, сидя на плече, перебирал его мочку уха, радостно покаркивал и пытался своим клювом прочесывать грязные волосы хозяина.

 Но однажды утром Троша улетел и до вечера не возвратился. Петров очень скучал, к вечеру заволновался и все вспоминал, какая черная манишка на груди у Троши, какие блестящие черные крылья и черная голова, какие умные ласковые глаза. К 11 вечера прибыла Людмила и заявила, что все произошло, покупка прошла удачно, и Петров может сматываться в Балашиху.

 Назавтра прибыли новые владельцы дачи. Петрову был дан от ворот поворот. Несколько дней Петров кружил по своему бывшему поселку, звал Трошу, но тот не появлялся.

 - Улетел к своим, - печально думал Петров. – Дай бог, чтобы у третьего Тэшки все хорошо сложилось.

 Прошло полгода. В студеный зимний вечер Петров из Балашихи приехал в Немчиновку. Он не знал зачем – просто так. Он теперь осел в Балашихе, с Людмилой развелся. Продолжал работать в том же НИИ. Бесцельно слонялся по своему просеку и случайно увидел Сыромятникова. Тот гордо ехал по узкой улице на новенькой "Рено-Меган". Его довольная жена сидела рядом.

 Петров кинул взгляд на противоположную сторону. Старый дом Сыромятникова был обложен кирпичом и выглядел солидно и неприступно.

 - Привет, Петька, - крикнул Сыромятников через открытое окно. – Как у тебя дела?

 - Да, ничего, - буркнул Петров.

 - Ага, в родные пенаты приехал, - осклабился Сыромятников. – Ща, погоди, супружницу отвезу на работу. Мигом вернусь. Поговорим.

 И Сыромятниковы умчались, вздымая снежную пыль.

 Петров долго бродил по просекам, и прошло немало времени, прежде чем он увидел возвращающуюся машину своего бывшего соседа.

 Сыромятников заехал к себе во двор и позвал Петрова. Петр зашел в калитку, полюбовался на стоянку и на дом, и спросил Сыромятникова, как ему подфартило такое счастье. Сыромятников хохотнул и объяснил недалекому Петрову, что все дело в воронах. Они ему счастье и принесли.

 - А ты что? Тоже гнездо у себя хотел построить? - тупо спросил Петров, но вдруг все понял и осекся в одно мгновение.
Сыромятников не сдержался и заржал.

 - Ну ты и бестолочь, честное слово, - всхлипывал он между припадками смеха.

 А Петрову все стало ясно в один момент. Он направился в знаменитую стекляшку, где Сыромятниковская жена по сей день работала, и напился там второй раз в жизни.

 В семь утра пьяный и несчастный Петров вышел из кафешки. По пути к шоссе он поскользнулся и неловко рухнул в канаву, весь запорошился снегом, но ему было уже все равно. Жить не хотелось совсем. Когда он пытался взобраться на скользкий откос, он падал и скатывался вниз. На шоссе же он увидел Сыромятникова, встречающего свою дражайшую половину после ночной смены. Небо было темное и затянутое.

 Сыромятников посадил в машину жену, засмеялся и помог выбраться Петрову. Они стояли на безлюдной дороге. Сыромятников посмеивался и приглашал Петрова отоспаться у него. Петров отнекивался, ему было неудобно и противно видеть бывшего соседа. Вдруг раздался характерный звук. Любимые Петрову птицы закаркали в небе. Огромная серо-черная ворона отделилась от стаи и, пикируя, приземлилась на плече Петрова. Впившись когтями в драную, двадцатилетней давности, куртку Петра, птица повернула голову, ласково блеснула бусинками таких родных черных глаз и очень мягко и нежно взяла мочку уха хозяина в клюв.

 - Троша, ты? – обрадовался Петров. - Пришел...

 - Что за черт! – Сыромятников попытался быстро открыть дверцу машины, но поскользнулся и неловко упал прямо к своим новеньким шипованным колесам. «А у Таврюши таких никогда не было», - почему-то подумал Петров, и слезы опять подкатились к его глазам. Стало ему так жаль своих девочек и всю свою бездарную жизнь. Он опустился в сугроб, не обращая внимания на вопли четы Сыромятниковых.

 Сыромятников, безуспешно пытавшийся залезть под «Рено», визжал как-то тонко и по-бабски, а Сыромятникова приглушенно и низко басила из-за стекол закрытой машины. Троша же был великолепен. Он атаковал! Ворона наносила точечные удары по голове Сыромятникова. Раза два Троша взлетал и бил клювом по лобовому стеклу «Мегана».

 Внезапно Петр поднялся. У Сыромятникова из-под машины торчали только ноги, он глухо матерился откуда-то из-под капота. Петров с трудом сделал несколько шагов и обошел машину. Работали дворники. За ними виднелось перекошеное лунообразное лицо поварихи с белыми губами.

 - Троша, да оставь ты их... Пускай живут... Пойдем, а...

 Падал крупный, мягкий снег... Сосны и ели выглядели волшебно. Да даже и голые лиственные деревья приоделись в пушистые блестящие шубки. Петров уверенно и как-то радостно вышагивал вдоль шоссе....

 Троша догнал его, сел на плечо. Петр улыбнулся, почесал ему голову. Ворона очень внимательно посмотрела Петрову в глаза и подмигнула. Затем тяжело взмахнула крыльями и ...полетела назад. Петров стоял и ждал. Минут через пять Троша вернулся. Петров выставил руку – ворона в клюве держала золотое кольцо и золотой браслет.

 - Ну вот и хорошо!

 Они пошли дальше. По дороге ехали машины. Занималось солнце. Все проезжающие мимо видели мужчину с большой птицей на плече. А пройдя километра полтора, Петров остановился передохнуть. Начиналась легкая метель. Петр и Троша стали белые, пушистые и блестящие. Им было весело – впереди их ждало только счастье...

 - Смотри, смотри – они похожи на сахарную скульптуру! Правда, здорово? - Две подруги на машине возвращались в Москву. - А что это за птица, ворон?

 - Да нет, - машина притормозила, - наверное, попугай, видишь, какой ручной, на плече как приклеенный сидит, классно! А может подвезем? Метель, птичку жалко, давай назад!