Роман как уход от театральной недостаточности

Сергей Чонишвили — актер театра «Ленком» и «лучший голос России» (без дураков!) из тысяч радио- и телевизионных рекламных роликов; интонация и диалоги малолетних хулиганов Бивиса и Бадхеда из уморительно смешных мультиков; а еще Зуров из «Азазеля», Шадурский из «Петербургских тайн»; фатальный мужчина из нескольких других телесериалов — выпустил книгу «Человек-поезд». И обозначил ее на авантитуле как роман.
- Сергей, почему роман? Понимаю графоманствующих дамочек, для которых меньше романа литературы нет. Однако же для серьезного человека написать в подзаголовке книги – «роман» — штука ответственная. Тем более что лет тридцать назад западные интеллектуалы объявили смерть романа как литературной формы. Ошиблись, конечно, но все равно роман — это очень серьезно.
— Естественно. Я сначала тоже собирался назвать это попыткой романа, но в один прекрасный момент подумал, а почему, собственно, нет. Можно говорить о смерти романа, а можно говорить, что он перешел в другую стадию. В свое время в 1948 году, когда Диззи Гиллеспи и Чарли Паркер начали играть новый стиль, половина народа заговорила о смерти джаза, а другая половина заговорила о том, что он только начинается. Может быть, это предтеча того романа, который начинается сейчас. В мире нынче другие скорости, и я назвал эту книжку романом, потому что для меня по структуре это и есть роман. Если его сравнить с «Человеком, который смеется» или с «Красным и черным», то я жестоко уступаю им по толщине. А если не брать в расчет объемы, то количество героев, которые там присутствуют, и объем информации дают мне право называть эту историю романом.
— Романы бывают разные — романтические, реалистические, фантастические, магические? Каков ваш?
— Нельзя назвать происходящее в книге реальностью, хотя взят один конкретный день. Я очень большой поклонник классицизма, для меня очень важно единство времени и места действия, поэтому вся структура повествования заключена в один день. Другое дело, что все герои, которые там существуют, часто выходят за пределы этого временного отрезка, но основное действие происходит в один день незадолго перед Новым годом.
— Я, обычный среднестатистический читатель, захожу в магазин. Вижу книгу, обложку которой украшает ваш портрет. Мне симпатичен актер Сергей Чонишвили, мне интересно узнать о нем из первых уст, а не то, что сообщат досужие репортеры светской хроники или лгунишки-папарацци. Я, не задумываясь, покупаю эту книгу и …лишь потом, начав ее читать, обнаруживаю, что приобрел роман. Нет ли здесь пусть неумышленного, но все же обмана читательских ожиданий?
— С первой моей книжкой «Незначительные изменения» была именно такая история. Меня до сих пор спрашивают, сколько в ней настоящего, а сколько придуманного. Но там, на обложке был портрет непосредственно Чонишвили. На обложке этой книги в сидящем человечке в темных очках не всякий меня узнает. Ну а тем, кто узнает, хочу сказать, что на обложке книги «Человек-поезд» изображен один из героев, сыгранный в данном случае актером Чонишвили. Если же говорить об автобиографических деталях, то их формально нет, хотя фактически они есть, потому что человек Чонишвили как автор присутствует в каждом из героев, включая женщин, детей, животных и даже игрушек. Все они наделены какими-то моими мыслями, потому что всех их я проживаю как актер. Я не могу писать, пока не придумаю себе полностью картинку, поскольку жанр, который я для себя обозначил, — это «кино на бумаге». Хотя это совсем не сценарий, но нужно проживать каждого персонажа, тем более что все они выступают от первого лица. Естественно, часть их мыслей мои, без этого нельзя писать.
— Когда я узнал в «Центрполиграфе», что они готовят к изданию книгу Чонишвили «Человек-поезд», сразу же мелькнула мысль, почему бы Чонишвили не написать книгу «Человек-голос». О рекламе, ворвавшейся в нашу жизнь, как о неизбежности времени. Оказалось, что эта тема уже намечена в вашем романе и теперь осталось лишь ее развернуть до отдельной книги.
— Желание когда-то попробовать исследовать всю эту ситуацию есть, но надо посмотреть на нее отстраненно. Я же пока варюсь в этом бизнесе достаточно активно. Будем считать это временем накопления материала. Хотя в моей книге существуют параллели, связанные с персонажем ЭТ-2Л, который и снимается, и звучит, и играет в театре, и на этом завязан некий сюжет, но непосредственно выходить к подведению итогов этого материала я пока не готов.
— Почему актер, которому от природы много дано, но который вынужден крутится как белка в колесе, от рекламы к телесериалам, время которого расписано по минутам, как у одного из персонажей вашей книги, начинает заниматься таким трудным и подчас неблагодарным ремеслом, как писательство? Что толкает его на этот рискованный шаг? Сочинительством сегодня больших денег не заработаешь, а шишек можно набить кучу.
— Писательство — это болезнь. Если говорить о том, что побудило меня начать писать в 7 лет, — не знаю. Хотелось. Я с детства читал много книжек и очень любил сам процесс чтения. Это сыграло как положительную, так и отрицательную роль, потому что иной раз придумаешь какой-нибудь хороший ход, а потом читаешь его у кого-то из больших писателей — Джулиана Барнса, Юкио Мисимы или моего любимого Ромена Гари. Литература по сути дела написана давно и написана вся, потому что любой сюжет уже заложен в Библии. В ней ведь существует и история, и детектив, и мелодрама, и фантастика. Все сюжеты там прописаны. Поэтому перед тобой всегда стоит вопрос не ЧТО, а КАК? Если говорить о том, что толкнуло меня в литературу, — это некая невыполненная функция в профессиональной деятельности. Все, что недоиграно, недоделано, начинаешь фиксировать на бумаге. Поэтому в моей попытке вхождения в литературу присутствует некий терапевтический момент. Освобождаешься от каких-то своих проблем.
— Вы назвали писательство болезнью, а может быть, эта болезнь случилась у вас от театральной недостаточности?
— Театр — это отдельная стезя. Об этом можно говорить долго, но не хочется. Я служу в театре восемнадцатый год. И за все это время сыграл одну премьеру со словами, подчеркиваю, всего одну, через тринадцать лет после выхода на сцену «Ленкома». Это была «Мистификация». Все остальное — вводы. Два раза я тратил по году своего времени, репетируя работы, и два раза был снят. Тем не менее работаю в этих же двух спектаклях, только в одном спектакле я переиграл все работы, кроме той, которую репетировал. А во втором — через полтора года сыграл то, что я в свое время репетировал и с чего был снят.
— Что удерживает вас в этом театре? Чувство «ленкомовского патриотизма»? Ведь иные актеры меняют разные сцены как перчатки.
— Не только. Во-первых, здесь люди, с которыми я прожил очень мощную часть своей биографии. Во-вторых, я долгое время был «крепостным». Если бы я тогда ушел из театра, мог потерять прописку и комнату в общежитии. Зачем тратить время на бездарные поиски работы, чтобы оплачивать эту ситуацию? Живешь в театре и живешь. В-третьих, в те годы, в начале 90-х, происходила социальная ломка, когда сотни актеров сидели без работы. А здесь ты работаешь, здесь ты практически занят в 28 спектаклях в месяц. Другое дело, что никто толком твоей работы не видит, и, когда ты выработаешь свой ресурс, тебя засунут в категорию никаких людей. Да, на сегодняшний день я прекрасно понимаю, что биография в этом театре у меня не сложилась. По большому счету я потерял лучшие свои годы по разным причинам, субъективным ли, объективным. Но на сегодняшний момент глупо лезть на баррикады и уходить только лишь потому, что тебе кажется, что выработан весь ресурс. Я существую в театре в достаточно паритетных взаимоотношениях, играю свои спектакли. Единственное, чего я не хочу, — это «сочинять подписи к картинкам», умея писать стихи. В свое время я мог бы совмещать и это, но сейчас годы уже стучат в другую сторону. И все же, хотя я очень разочарован институтом театра в его существующем в настоящий момент виде, я не могу разочароваться в нем как в институте вообще. Мне очень нравится этот вид искусства, и я хочу продолжать им заниматься.
— Театр дорог вам как образ жизни?
— Да!
— Но если бы у вас в театре было десять главных ролей, возможно, мы не открыли бы писателя Чонишвили.
— Мне не нужно десять главных ролей. Достаточно одной, но чтобы она была МОЯ! Повторяю, я не хочу, чтобы меня заставляли делать подписи под картинками.
— Сергей, а каково вам бывает на сериалах? Слава Богу, в плохих сериалах, хотя их великое множество, вас не замечал.
— Я принципиально не снимаюсь в том, в чем мне не хочется. Деньги значение имеют пятое, особенно когда ты светишь лицо. Поэтому к «мылу» отношусь с большой осторожностью. Хотя до сих пор мне везло. «Петербургские тайны» были первой и очень важной попыткой создания настоящего отечественного сериала без каких-либо латиноамериканских заимствований. Полтора года плюс три режиссера и очень хороший материал. В «Семейных тайнах» мне было интересно работать у Лены Цыплаковой. То, что она предложила, и то, что она рассказала, и то, как две дополнительные недели она сводила воедино все сюжеты, как она дробила их, придавая им некую динамику еще в литературном сценарии, было страшно интересно. Если же говорить о «Праве на защиту», то для меня главным в сериале был режиссер Вячеслав Криштофович, с которым очень хотелось работать. Фамилию сценариста Озерникова я сегодня не могу вспоминать без улыбки. 45 процентов его текста я переписал, потому что написано это было чудовищно.
Потом я отработал в четырехсерийке у Алексея Козлова. Называется этот сериал «Демон полдня». Пафосное название. Начинаю читать сценарий, переворачиваю первую страницу и нахожу: Михаил Дроздецкий — краткое описание, мать Дроздецкого — краткое описание и т. д. — и понимаю, что это пьеса. Переворачиваю следующую страницу, читаю — «Овраг. В овраге лежит труп девушки». Думаю, очередная хренотень, но все же решаюсь прочитать до конца. А дальше выясняется, что никакой это не детектив, а настоящая гремучая смесь из вампиловских «Прошлым летом в Чулимске» и «Утиной охоты». Сразу же говорю Козлову о том, что согласен у него работать, потому что это мне интересно. И все время съемок, когда не мотался в Питер, изнывал в Москве в нетерпеливом ожидании очередной съемки. Само ощущение того, что ты работал в хорошем материале, очень важно. В любом материале должна быть литература.
— Мне до сих пор очень сложно ответить на вопрос: кем все же Высоцкий был больше — поэтом или актером? Мне порою кажется, что он был больше поэт, хотя, если бы он не был актером, его бы меньше знали как поэта. Ведь при всем огромном таланте Александра Галича его до сих пор знают гораздо меньше, чем Высоцкого.
— Да, при всем при том это так. И если позволите, я процитирую Георгия Юнгвальд-Хилькевича, который работал с Высоцким в кино. Он называл Владимира Семеновича «пишущим актером», а меня он назвал «играющим писателем». Я не могу с этим званием окончательно согласиться, но, когда такого уровня человек мне это лично говорит, это приятно и одновременно ответственно.
— Мой последний вопрос к «играющему писателю» Сергею Чонишвили. Издана уже вторая его книжка. Когда ждать третью?
— Я надеюсь, что это произойдет через два с половиной — три года. Это будет либо одна книга, либо их может оказаться две. Дело в том, что сейчас я пытаюсь обрести соавтора. Это чистой воды эксперимент. Мы ищем сюжет, который бы устроил нас обоих, хотя понятия не имеем, как писать вдвоем. Но попытаться это сделать очень хочется.

.