Исход

Слух, зрение, обоняние, осязание –
Всё есть Бог,
Разделённый в человеке, созданном по подобию.




Море алых лепестков омывало её ноги - любимая сидела обнаженной за столом и довольным взглядом ласкала моё тело. Я же всё это время маялся своей навязчивой мыслью: «Что же такое смерть?» - Вопрос этот мучил и разрывал разум всю жизнь. Всё моё сознательное существование было занято им. Это холодная, отливающая сталью, эстетика смерти притягивала меня, а не приторные радости бытия.
Я искал смерть за каждым углом; с нескрываемым наслаждением удовлетворяемого любопытства заглядывал в глаза изуродованным в автомобильных авариях трупам. Даже работал судебным медиком.
Прошло время, приелись острые впечатления и я понял, что всё это лишь внешняя сторона смерти – только оставляемые ею грязные следы, а познать потустороннее через них невозможно. Нет другого пути, кроме как самому умереть, но зачем торопиться, если нетленен только отвергнутый Агасфер?
Спустя годы жизнь дала пищу моему интересу: часть смерти, что продета к нам из Мира иного. Живая шевелящаяся ощутимая часть. И опыт моего знакомства с нею был жесток.

Помню реяние лёгкого ветерка, пригибающего траву. Пасмурный вечерний день. Гуляя, мы свернули в овражек, прочерченный рекой: простая и могущая показаться смешной жизненная ситуация – моя любимая захотела пописать, и мы спустились к зарослям у реки.
Я остался в стороне, посмотреть никто ли не идёт.
Она встала под небольшое деревце, уронившее аркою крону, и застыла, глядя куда-то в сторону речки.… Затем вдруг резко выпрямилась, словно натянутая струна, и стрелою метнулась вперёд.
Я перепуганный бросился туда, но за кроною дерева никого не было. В реке тоже пусто: только голая гладь воды. Ни любимой, ни того, что привлекло её внимание. Будто оно специально пришло только за ней и исчезло.
Лишь потом, через неделю, где-то дальше по течению выловили её тело: глаза открыты, но что-то в облике изменилось, сделав её неузнаваемой. Ни разу из четырёх процедур опознания я не смог с полной уверенностью сказать, что это моя жена. В итоге личность подтвердили только по слепку зубов. А ведь я тысячу раз видел распахнутые глаза её тела, покинутого на ночь душою.

Вечерами супруга часто рассказывала мне, как она ещё маленькой девчушкой иной раз, сидя за столом, любовалась сморщенным старым яблоком. Его валиками кожицы, обрамляющими провалившуюся гнилую мякоть, в чёрной глуби которой, медленно раскручивая волоски, цвела белая шерстка плесени.
С такой же внимательностью та маленькая девочка однажды смотрела на свой вчерашний ужин: цвет, сморщенная извивами, мягкая поверхность – всё стало одною малоприятной субстанцией, которая – ей было стыдно за это - напоминала о коже умершей бабушке.
Девочка тогда заплакала, побежала к маме, чтобы та обняла: прижала к горячему телу, и страх исчез.
«Милая, что случилось? Что произошло, что стряслось, солнышко?»
Девочка отвернулась, стыдливо скрывая слёзы, и увидела посреди комнаты алый гроб с бабушкой: «Мама, что такое смерть?» - мать проследила за её взглядом и, обняв, ответила: «Это когда ничего нет».
После этого разговора, тогда ещё маленькая девочка, она впервые испугалась погружения в темноту закрытых глаз и всю ночь провела наблюдая за гробом, напоминающим о том как бабушка ругается с мамой, как бабушка проходит мимо, погладив внучку по голове, и исчезает в чёрном провале комнаты. Позже, когда воспоминания стали обманчивы, казалось, что туда никто и никогда не заходил: эта комната, будто призрак, всё время только и следила за обитателями дома.
Девочка смотрела туда и чувствовала огромное, засасывающее пространство, внутри которого уже есть всё, что только можно найти в Мире. Но когда зажгли свет и обнаружили мёртвое тело, то это пространство превратилось в бабушкину комнату и ничего более – бог ушел оттуда вместе с её душой.
А моя супруга во время сна так до конца жизни и не сомкнула больше глаз.

На годовщину смерти моей возлюбленной случилось нечто, после чего я тоже не смог спать, закрыв веки.
Метро. Народ волною хлынул в распахнувшиеся двери поезда, увлекая выходящих в свой снежный ком. Лавина забила вагон, залепила окна – двери, смыкаясь, отрезали излишек и завизжали рельсы метрополитена.
В поезде, словно зеркаля друг друга спали двое мужчин. Сидя по обе стороны от двери, они подобно древним окаменелым стражам охраняли мистические врата. Какая-то магнетическая сила притянула этих людей, подавив их волю и расставив в соответствии со своей структурой каждую деталь. Сила та была настолько мощной и явной, что в вагоне даже освещение забарахлило.
По трясущемуся днищу поезда я подошел к этой двери: скрипы, вой метро – всё ушло на второй, третий, четвёртый планы – поезд вылетел на поверхность, за стеклом галопом понесся слепящий пейзаж. Люди, много людей: столько я ещё никогда и нигде не видел – будто собрались все, кто только был когда-либо на планете. Огромное количество: они лезли на деревья, толкались в густой массе друг друга, падали, всползали вверх по телам – люди были повсюду; странно что вершины деревьев не раскачивались маятником, окруженные этой копошащейся муравьиной толпою. И звук. Голоса переплетеньем всех языков Мира заглушали шепот рельс.
На подходе к городу их стало меньше. Поезд приближался к перрону; за окном промелькнула до боли знакомая фигура. Я понял кто это, только когда поезд стал отправляться: проскользнул в закрывающиеся двери, но любимой на перроне не было.

Первое впечатление от этого случая выбило меня из колеи: видимо я совсем сошёл с ума – потому что вернулся домой со шлюхою.
Мы вошли; я бросил на комод ключи и, когда повернулся встретить её губы, поцелуй прервал резкий звонок: «Кто это может быть на ночь глядя?» - «Не знаю» - ответил я, открывая. За дверью стоял курьер. Он принёс коробку, наполненную лепестками роз – точно такую же дарила мне любимая на вторую годовщину свадьбы. Только у той из вороха лепестков на дне не проглядывала рукоять револьвера.
Когда девушка, которая была со мной, попыталась заглянуть туда, я захлопнул коробку и понёс в спальню. Девушка держалась позади, обхватив меня и допытываясь о содержимом коробки. Что б избежать вопросов, я, оставив коробку на полу, вцепился в подругу объятиями и увлек её на кровать…
Во время страстных ласк она вдруг откинулась назад, подставляя моим поцелуям грудь, но когда вновь припала ко мне, то это была моя умершая жена. Сердце замерло, кровь отхлынула из вен – объятого ужасом меня омыла волна оргазма. Когда очнулся, рядом вновь была лишь уличная девка. Я попросил её принести воды, а сам в это время сел, разгладил простыню и задумался.
Девушка вернулась – не глядя, я взял стакан. Опрокинул в себя ледяную воду и развернулся, чтобы… рядом сидела возлюбленная. На моё недоумение она бросила удивлённый взгляд. Испугавшись, что супруга сейчас прервёт мёртвым гласом сгущающуюся тишину, я быстро протянул трясущейся рукою пустой стакан со словами: «Дорогая, отнеси, пожалуйста». Она, утомлённо посмотрев мне в глаза, взяла стакан. Пред дверью обернулась вновь ликом незнакомой девушки, желая что-то сказать, но вышла в чёрный проём. Пока шаги не погасли в темноте коридора, я выхватил из коробки у кровати пистолет, крепко сжав его, вытянул руки - спустил курок: раздался выстрел, разметавший во тьму парящие лепестки. Пистолет с грохотом выпал на пол. Я побежал в коридор, включил свет: там никого не было.
Никого – только один я, наедине со стуком своего сердца. Оглянулся: пол перед кроватью устлан алыми лепестками – того и смотри, заглянешь чуть дальше за угол в комнату, а там сидит за письменным столом обнажённой любимая. Тогда я, накинув плащ, ринулся вон из дома; переступил порог подъезда и
попал в четырёхугольную безглазую клетку двора, посреди которого танцевали две девушки с покрытыми алой тканью прямоугольниками в руках. Не прекращая танец, они подняли плоскости над головой и, сделав три оборота, поочерёдно отпустили их: струящаяся ткань проглотила обе фигуры и глухо шлёпнулась двумя окнами на хрустящую бетонную крошку. Из дворовых подъездов хлынули люди, скручиваясь вереницами в свастику – её коловорот выбросил меня в центр и оставил в покое перед двумя зеркалами, стоящими друг напротив друга. В блеске амальгамы отражали друг друга фигуры мужчины и женщины.
Тонко и нежно женщина шептала что-то, но во всеобщем шуме толпы можно было только догадываться «что» по её мимике: люди вокруг снова и снова взрывались диким неудержимым смехом. Мужчина, жадно ловивший покрасневшими глазами каждое слово, вдруг схватился за лицо и заплакал – смех захлёбываясь разразился с новой силой.
Двое державших зеркала начали медленно их сдвигать. Женщина отчаянно пыталась успеть в эти уходящие мгновения что-то сказать, но мужчина уже махал руками: нет, не надо – просто посмотри на меня в последний раз. Оба они замерли за секунду пред тем, как ладони двигавших зеркала соединились, и линии плоскостей меж ними исчезли, провалившись друг в друга. Вмиг смех поглотил взрыв звука, утихающего стекольным треском среди мёртвой тишины, источаемой расходящимися в разные стороны людьми с траурно поникшими лицами.
Не желая оставаться наедине с этим местом, я бросился следом за одним из уходящих. Мы вошли в подъезд, наполненный испражнённым сквозь мутное стекло светом, и пронзая его пласты поднялись на этаж, где в итоге оказались у моей распахнутой квартиры. Этот человек свободно вошёл туда и глиняно-серой дланью указал на дверь справа от прихожей, которую я никогда прежде там не видел - она появилась из неоткуда, гармонично вписавшись в архитектуру линий. Оказывается, у меня под носом всю жизнь находилась комната, где мог кто-то жить, а я даже и не знал об этом. Кто мог попасть сюда и затаиться в ней? Только моя любимая. И теперь она смиренно ждёт меня.

Внутри распласталось во все стороны огромное пространство, разбитое на лабиринт многоэтажными стеллажами и рядами столов. В глубине него на столике лежала книга.
За дверью её заглавия - «Вечное Возвращение» - я увидел:
«Темноту, затопившую комнату, в которую просачиваются тонкими струйками лучи уличных фонарей. Скрючившись, на полу извивается мужчина, пронзённый невыносимой болью. Он встаёт на колени, пытается идти, но боль тут же сшибает с ног. Кричит – это помогает, но не надолго и вот он уже снова падает перед своей кроватью. Боль, окутав его лапами тьмы, пытается утащить в бездну своей пасти, но он, уцепившись одной рукою за край кровати, изо всех сил тянется к блестящему в луче света колоколу на стене. Вот уже хрустят его мышцы, перекрученные судорогой; и окровавленная рука почти отломала кусок деревянной спинки, что впилась щепками в ладонь. Он тянется: пальцы выгнулись дугой от усилия.
Наконец боль сдаётся под натиском упрямого человека, удовлетворённая тем, что итак рано или поздно получит его, и он хватается за медальон, подвешенный к язычку колокола - неистовый, будто от него зависит жизнь Мира, звон, перебиваемый выкриками: «Аве! Аве! Аве!» Каждое из которых превращается в вечности повторения в многоголосый вопль, что, достигая апогея, становится гласом божьим.
Так каждый из нас и каждая деталь окружающего Мира – являются частью единого Бога, разделённого циклами вечного повторения жизни».

Картонная обложка в металлической оправе вырвавшись из пальцев тяжело ударила по толще страниц. Я дёрнул шнурок настольной лампы и поднятая в воздухе пыль погасла. Взял своё пальто – пошёл сквозь длинный зал библиотеки, сверкающий со всех сторон зелёными абажурами. Эхо высокого свода передразнивало мои шаги; я обернулся к нему и вдруг щелчок - весь свет в библиотеке погас: предметы вокруг прощально мигнули бликом, и пух тьмы дорожкою разметал слепяще-белый прямоугольник двери за моей спиной. Я повернулся к ней - пространство позади наполнилось чьим-то присутствием: будто вокруг гудящий простор стадиона, а с трибун следят за каждым движением люди.
Нечто всевидящее ощупывало тьмою мою спину, наблюдало за мыслями. Я не осмелился обернуться во тьму, но я уже знал, что там распростёрлось соединение великих разумов, покрытое обликами всех живых существ Мироздания и заключенное во все существующие известные и неизвестные человеку формы. Великое скопище пустоты – оно не могло давать иного цвета, кроме тьмы, ибо оно поглощало даже свет, втягивая его глубоко в себя и пропуская через нутро, подобно крови в венах.
Вся эта масса колоссальным давлением навалилась на меня сзади, присосавшись чернильной тьмою в попытке вобрать в себя. Я сделал отчаянный рывок в сторону белеющего дверного проёма; чудовище дернулось, словно дрогнувшая водянистая куча и отпрянуло назад – когда оно отпустило, я замер в ужасе пред неизвестностью, таящейся в белом свете передо мной.
«Что же дальше?» - спросил я. В ответ позади разверзлась огромная бездна величественного гласа всех звуков, голосов, зовов, речей – всё переплелось в едином, разрывающем потоке, спасаясь от которого я прыгнул в, прожигающий светом замкнутые веки, дверной проём