Закат Короля

Все тише горланили усыпленные летним закатом птицы. Последние огненные лучи прореживали густую листву, горели на мощеных белым камнем площадях. Ветер дышал морской солью и нес её по городским улицам, по пути вздымая знамена и флажки.
Ахаси Шантариену было трудно дышать. С плавящимся от зноя воздухом в его грудь попадали насмешки шакалов и гиен. Они сгрудились на улицах его города – легионами скалящихся челюстей, блестящих кровью заката клинков.
И хуже всего – старому льву, впервые за долгие годы было действительно страшно. Не за себя – смерть подступала неотвратимо – он знал это. Но за поданных, за друзей, за единственного, доставшегося большой болью, наследника. Яд страха струился в его крови, отравлял самые сокровенные мысли, так давно хранимые им. И он боялся унижения.
– Закат… Род Шантариенов прожил славную эпоху. Ей пора подойти к концу, – звучный, терпкий как древесная кровь голос разлился по площади Мраморного дворца.
Широкая белая лестница вела к его воротам, и в конце её стояла черная тень, словно дым в костре закатного огня. Черный волк, не уступающий размерами льву, в развевающемся плаще медленно протянул лапу, словно школьника, подзывая Царя Ахаси.
– Только в твоей власти решить – каким будет закат Шантариена. Это будет твое последнее решение, лев. Побереги поданных, – Шеен-Арат, Огненный Клык Востока, Альфа пустынных стай, улыбнулся королю, обнажив белые клыки. На его боку, висел в изогнутых ножнах Огненный Клык – легендарный ятаган, когда-то убивший Бурю стрел – рыжую, державшую барьер между Восточными Цитаделями и Великой пустыней.
Восточные легионы скалились и смеялись. Жуткий, грубый смех разлетался по улочкам города.
– Если хочешь блага роду своему – мы заключим мир. И сладок будет он для нас всех, – сказал Шеен-Арат.
Гиены одобрительно завыли, и от этого воя, содрогнулись собравшиеся на площади львы.
– Слишали ви? Он сказать сладкий мирь! – хохотнул гиен, и грубо провел лапой по спине маленькой львицы, отчего та поежилась. Её отец стоял рядом и смотрел на Мраморный дворец. Его лапы дрожали.
Только дюжина горожан, не выказывала своего страха, пусть он и пронзал их глубоко внутри, вонзаясь в сердца сотнями темных мыслей.
Тамплиеры. Они стояли посреди площади, на Трибуне Закона. Не двигались, не опускали глаз и не дрожали. Единственные, чьи клинки не смогли отнять воины Шеен-Арата. Всего дюжина мечей посреди полчищ врага.
Ахаси Шантариен вздохнул и сделал первый шаг. Он шел медленно, красивый, в своем уходящем величии, благородный и любимый за свои поступки. Львы и львицы, от млада до велика, мысленно шли вместе с ним; шли к закату неотвратимому и прекрасному рубежу между зноем дня и сумраком ночи.
Утихающий теплый ветер дул в лицо, вздымал гриву Ахаси.
«Только несколько шагов, – просил он себя. – Шаг за шагом… ради подданных и друзей»
Гиены и шакалы скалились, львы замерли. На щеках некоторых блестели слезы. Маленькая львица заплакала, прижавшись к брату. Львенок обнял ее, взглядом ненависти ответив ухмылке шакала.
«Всего шаг…»
Они стали рядом. Царь Южных лиг и Альфа Великой пустыни. Шеен-Арат развел в сторону лапы.
– Поклонись новому королю, Ахаси, – сухо улыбаясь, сказал волк.
Лев отвернулся и посмотрел на Запад. Ветер нес оттуда соль Сияющего моря, дивный запах медовых рощ. Внезапно, Ахаси Шантариен понял, что больше у него не будет всего этого. Не будет утренних лучей, льющихся сквозь просторные окна, света звезд на озерной глади, ласковых поцелуев сестры, урожаев, праздников. Он… он никогда больше не увидит веселой искры в глазах сына, не погладит его на ночь и не расскажет ему легенд своей жизни. Жизни что вмиг обернулась падающей монетой.
Медленно и благородно он преклонил передние лапы, положил на них голову. По белому мрамору рассыпалась его пышная, седеющая грива.
Легионы Востока возликовали. Устремились ввысь черные знамена, гиены и волки хлопали друг друга по плечам, стучали рукоятями ятаганов о камень.
– Видишь, – тихо сказал Шеен-Арат. – Так просто – отдать корону и честь за жизни других, – Он положил лапу ему на гриву и, проредив когтем длинный локон, сказал с насмешкой. – Я касаюсь твоей гривы, Хаси.
Он вышел вперед, став на последнюю ступень, и распростер лапы перед собравшимися.
Готовый сказать победную речь, он вдруг остановился и обернулся к Ахаси.
– Ах да… я позволяю тебе отдать последний приказ. Скажи Тамплиерам сложить мечи.
Рыцари в белых доспехах оставались непреклонны посреди ликующих полчищ.
Их было только одиннадцать – все, кто осмелились войти на площадь и отвечали суровым отказом на требования отдать оружие. Им позволил сам Шеен-Арат, в кое-то веки находивший это забавным.
Ахаси выступил вперед и стал рядом с Волком.
– Тамплиеры… – громко сказал он, опустив голову.
Порыв ветра сорвал с Рубинного дерева лепесток и бросил к лапам Ахаси, колыхнул его гриву и умчался дальше – к черным знаменам Шеен-Арата на восточной стене.
Неслышимая другим, тихая и ласковая как ручей, шелестящая подобно высокой траве в сухих саваннах – до него долетела игра лютни. Она слилась с молчанием подданных, тихим эхом чаек в западном порту и… он слышал жену. Это она коснулась его гривы нежнее ветра, и шептала ему. Ветер донес тепло ее дыхания. Король поднял голову и посмотрел на подданных.
– Тамплиеры, – повторил он. Ветер сорвал черное знамя и унес его на восток. – Сражайтесь! Сражайтесь, невзирая на смерть! За все, что вами любимо!
– Убить его, – произнес Шеен-Арат.
Из толпы вылетел гиен, и одним гигантским прыжком преодолев все ступени, ятаганом раскроил грудь Ахаси Шантариену.
Монета упала на другую сторону.
– Ностэростон! – прокричал лев-тамплиер, и белесая молния сорвалась с его лапы. Шипя, она накрыла гиена и сбросила его со ступеней.
– К оружию, рыцари Шантариена! – разнесся над взъерошенными полчищами зов лиса Эндара Серохвостого. Дюжина мечей вылетела из ножен.
Рядом с ним, закинув щит за спину, медведь Талу Высокий, отвязал стальной, увитый орнаментом молот и разбил им голову нападающего гиена. Эндар метнулся вперед, ловя на секущем ударе шакала и отражая щитом арбалетный болт, посланный другим. Арбалетчик не успел достать изогнутый кинжал из ножен – его голова, украшенная ожерельями из клыков и мелких черепков медленно отделилась от тела. Лев Кэрбан Озёрный тут же перевел окровавленный меч вправо, подрубая замахнувшегося секирой шакала. Два гиена, рассекая воздух ятаганами, обрушились на льва, и один успел отсечь ему локон гривы и оставить длинный шрам на щеке. Кровь заструилась по шее на белые доспехи льва. Резким взмахом меча он настиг шею гиена и обрушил всю тяжесть щита на голову второго.
Собравшиеся на площади горожане разбегались, хватая детенышей, унося лапы прочь от побоища в центре.
Застрекотали арбалеты – накрывая тамплиеров стаями стрел.
Эрдан Серохвостый подумал, что рой стрел похож на стрекоз, когда две из них ударились о его щит, а три вонзились в спину и шею.
– Эрди… – прохрипел Талу Высокий, закрываясь щитом, и схватив с пола копье, с ревом метнул его в толпу арбалетчиков.
Стрелы подкашивали рыцарей, вонзались им в спины, пробивали лапы. Доспехи не выдерживали злобы пустынных арбалетов. Братья Варан и Равэн Сизогривые прорубили дорогу до стрелков и закружились там, спина к спине, их клинки разили, забирая из полчища то гиену то шакала. Кэрбан Озёрный успел ударить наступавшего врага щитом, и упал на ступени – громадный волк, подкравшись сзади, опустил одну секиру ему на пах, а второй разрубил шею.
– Ублюдок, – окровавленными губами сказал Черран Юркий. Облокотившись на тело гиена, лев поднял арбалет и всадил стрелу в затылок гигантскому волку, прежде чем его самого не настиг черный болт.
– Славно, – шептал Шеен-Арат, глядя на последних тамплиеров с высоты ступеней.
Рядом, погасшими глазами глядя на площадь, лежал Король Ахаси. Ветер колыхал рассеявшуюся по полу гриву.
Силы покидали Сизогривых братьев. Число ими убитых переступило за третий десяток, когда арбалетный болт вонзился в ребро Варану, а успевший воспользоваться моментом шакал рассек двуручным мечом его грудь. По щекам Равэна текли слезы, стрелы рикошетили от щита, а клинок рубил наступавших врагов. Он начал медленно продвигаться к ступеням – сегодня предвещавшим закат. Солнце погасло за Сияющим морем, черные знамена все меньше выделялись на темнеющем небе.
Их осталось двое – на западной стороне площади прореживал ряды врагов Талу Высокий. Вскоре и его искра погасла, свет исчез из глаз, весь израненный он упал на залитый кровью мрамор.
Равэн Сизогривый собрал все оставшиеся силы в кулак и, расталкивая врагов щитом, забрался на ступени. Его клинок сек воздух, останавливая одного врага за другим.
Шаг за шагом.
Он запрыгнул на последнюю ступень, вскидывая клинок вперед, желая настичь Шеена–Арата. Но за мгновение до того как меч пронзил бы Альфу Пустыни, за его спиной возник колдун и в синем всполохе они растворились. Острие клинка рассекло сгустившийся воздух на месте волка. Обессилевший, слепнущий от усталости лев обернулся навстречу арбалетным болтам, один за другим вонзившимся ему в грудь. Медленно, цепляясь когтями за края мраморных плит, он подполз к Ахаси Шантариену и положил окровавленную лапу на его гриву.
– Я касаюсь твоей гривы, король, – тихо сказал он, и в зеленых глазах угас свет жизни.

Ветер хватает в охапку лепестки рубинного дерева, несет их к сияющему морю, изумрудную гладь которого рассекает массивный корабль, и бросает на его палубу. Кружась, словно привязанные друг к другу, они опускаются в лапку Золотому Шантариену – последнему потомку Южных львов. Львенок обнюхивает их и нежно прикладывает к сердцу, тихо бьющемуся в покрытой бронзовой шерстью груди.

*****
В наших землях говорят – нет обиды, когда есть кто-то способный за меня заступиться. Нет смерти – если вспомнят меня после.
Даже когда свет любимых наших так мал, что, кажется, пропадает, теряется во мраке жизни – он не гаснет, держит нас, и шепчет нам слова утешения в боли и тяжестве.
И даже эхо этого света может пронзить самый темный мрак.

Шико Шериан. Всем борющимся и любящим.