Брут - часть 1

Действующие (и упоминаемые) лица

Марк Юний Брут – сенатор, приемный сын покойного Квинта Сервилия Цепиона, впоследствии претор
Сервилия – его мать
Юния Старшая – его сестра
Юния Секунда – его средняя сестра
Юния Терция (Тертулла) – его младшая сестра
Марк Порций Катон Младший – дядя Брута, сводный брат Сервилии
Гай Юлий Цезарь – понтифик и триумвир, император, любовник Сервилии
Марк Антоний – племянник (троюродный?) Цезаря
Марк Тулий Цицерон – сенатор и философ, бывший диктатор
Гней Помпей Великий – триумвир, император
(Геминий – помощник Помпея, убийца отца Марка Юния Брута)
(Децим Юний Силан – отчим Брута, второй муж Сервилии)
Марк Лициний Красс – миллиардер, триумвир
Марк Кальпурний Бибул – второй консул во время консульства Цезаря
Помпея – вторая жена Цезаря, якобы родственница Гнея Помпея Великого
Марк Петрей – сенатор
Муция – жена Помпея, любовница Цезаря
Публий Валумний – приятель Брута
Стратон – приятель Брута и Публия Валумния
Порция – дочь Катона, жена Бибула, платоническая любовь Брута
Гай Октавий – внучатый племянник Цезаря, впоследствии Гай Юлий Цезарь Август (Октавиан).
Октавия – сестра Гая Октавиана
Децим Юний Брут
Клодий, он же Клодион, бывший знатный гражданин, а ныне плебей, клиент Юлия Цезаря.
Клавдия, его сестра, легкого нрава и поведения, в прошлом – жена Брута.



КЛОДИЙ-КЛАВДИЙ И ЕГО СЕСТРА КЛАВДИЯ

Действующие лица

Клодий, он же Клодион, в прошлом Клавдий, бывший знатный гражданин, а ныне плебей, клиент Юлия Цезаря.
Клавдия, его сестра, легкого нрава и поведения.


КЛОДИЙ.
Сестрица, перестала бы ты мучить
Поэта-ипохондрика Катулла.
Ведь он себе уж места не находит,
Терзаясь от любви неразделенной!

КЛАВДИЯ. Клодий! Перестань болтать пеонами и амфибрахиями, как какой-нибудь патриций! Говори по-человечески!
КЛОДИЙ. Я говорю, что Катулл совсем высох от любви к тебе, сестрица, а ты будто нарочно распаляешь его страсть и издеваешься над ним. Тебе его не жаль?
КЛАВДИЯ. А тебе какое дело до этого, братец? У меня есть законный муж – Марк Юний Брут. Если я захочу приласкать еще кого-то, то только уж не Катона!
КЛОДИЙ. Да ведь он впадает в худший вид хандры: творческую диарею! Он наводнил своими стишками весь Рим.
КЛАВДИЯ. Ты не любишь поэзию?
КЛОДИЙ. Я не люблю скандалы, которые запланировал и устроил не я. От них никакого веселья, а зачинщиком все считают меня.
КЛАВДИЯ. Не вижу связи между стихами Катулла и скандалами, которые устраиваешь ты или кто иной.
КЛОДИЙ. Потому что твое сильное место отнюдь не голова, сестрица.
КЛАВДИЯ. Это было оскорбление?
КЛОДИЙ. Нет, комплимент твоим женским прелестям.
КЛАВДИЯ. Оставь, братец, комплименты! И так уже весь Рим говорит, что мы сожительствовали.
КЛОДИЙ. В инцесте нет ничего порочного, если не родятся дети. А рождение детей – это в принципе порочная практика, такое можно себе позволить лишь под старость, когда жизнь потеряла всякую привлекательность. Если сестрица хороша, почему бы и не приласкать ее? Этот вид развлечений нынче очень популярен. И вообще, весь Рим давно спит под одним одеялом. Неудивительно: сам Цезарь подает нам ободряющий пример. По простыням он пробрался к власти, в постелях он создает политические блоки, через женщин узнает и о готовящихся заговорах.
КЛАВДИЯ. Братец, в тебе говорит уязвленное мужское достоинство.
КЛОДИЙ. Согласись, это хотя бы говорит, что оно у меня есть. (В зал) Иным и уязвлять нечего.
КЛАВДИЯ. Ты враждуешь с Цезарем с тех пор, как тебя застукали у его жены.
КЛОДИЙ. Враждую? Чепуха! Мы – лучшие друзья! И потом, злиться должен в этом случае не я, а он. Кстати, откуда ты можешь знать, что я был именно у его жены, а не у чьей-нибудь другой? Ведь на празднике в честь великой богини в доме Цезаря собрались все знатные женщины Рима! К кому из них я пробирался, знаю только я и она! Да и то она может жестоко ошибаться на этот счет!
КЛАВДИЯ. Там не должно было быть ни одного мужчины.
КЛОДИЙ. Вот и чудно! Женщины без мужчин порой позволяют себе такое! Ты не представляешь, как остро такие собрания привлекательны для мужчин!
КЛАВДИЯ. Теперь уже представляю, братец, коль скоро ты, переодевшись женщиной, проник туда.
КЛОДИЙ. Никто бы и не догадался, если б не негодная служанка, поднявшая крик так некстати.
КЛАВДИЯ. Некстати там был ты, а не служанка.
КЛОДИЙ. Брось, сестрица! Я отлично повеселился.
КЛАВДИЯ. А наказание?
КЛАВДИЯ. Оно было довольно мягким и ничуть не отбило у меня желание проказничать и дальше.
КЛАВДИЯ. Я никак не пойму смысла фразы, сказанной Цезарем.
КЛОДИЙ. И никто не поймет. В этом – величие Цезаря. Он говорит такие фразы, которым можно приписать какой угодно смысл, в зависимости от обстоятельств.
КЛАВДИЯ. И все же. Он сказал: «Жена Цезаря – вне подозрений». И многие решили, что он считает ее непричастной к твоим проказам.
КЛОДИЙ. Да, но ведь он таки развелся с ней!
КЛАВДИЯ. Вот это-то и странно.
КЛОДИЙ. Ничего странного. Жена Цезаря должна быть вне подозрений – это второй смысл этой фразы. Должна быть! А если жена Цезаря оказалась недостойной этого высокого положения, то с ней надо развестись.
КЛАВДИЯ. Но если он ее подозревал, то почему не дал ходу делу против тебя? Я не пойму: она должна быть вне подозрений, или была и есть вне подозрений?
КЛОДИЙ. В этом-то вся шутка! Одной единственной фразой он объяснил и почему он не обвиняет жену, и почему расстается с ней. Ловкач! Он – мастер изъясняться двусмысленностями. Прямо второй Сократ!
КОЛДИЯ. Разве Сократ изъяснялся двусмысленностями?
КЛАВДИЯ. Откуда мне знать? Сократа считают умнейшим человеком, а он ничего не писал. Или наоборот, он ничего не писал, поэтому все считают его самым умным. Разве не двусмысленность?
КЛАВДИЯ. А на самом деле, что Цезарь хотел сказать этой фразой?
КЛОДИЙ. Кто знает? Или и то и другое, или ни того, ни другого, или что-то третье. Никто его не понял! Умнейший человек! На самом деле ему нужны были мои услуги на будущее, и более уже не нужна была прежняя жена, поскольку он запланировал более выгодный брак. Следовательно, ему необходимо было так обвинить жену, чтобы и не очернить себя, и не преследовать меня. Его великолепная фраза, поставила всех в тупик, и позволила ему действовать по своему усмотрению. Учитесь, демагоги всех времен! Этот человек достигнет всего, поскольку он умеет представить что угодно чем угодно.
КЛАВДИЯ. Но только сомнительно, чтобы такому человеку, как Цезарь, был так уж необходим такой человек, как ты.
КЛОДИЙ. Ты считаешь меня ничтожеством только лишь потому, что я твой брат. Это – ошибка многих женщин. Кроме того, ты презираешь меня только лишь потому, что познала меня как мужчину. Это ошибка всех женщин без исключения. Отрешись от этого и ты поймешь, как я велик.
КЛАВДИЯ. Не очень-то велик, как я могла заметить.
КЛОДИЙ. Величина мужского достоинства определяется не его органами, а его чувствами! Чувства мои велики и разносторонни.
КЛАВДИЯ. И все они выпирают из одной стороны, и даже из одного места.
КЛОДИЙ. А из тебя так и выпирают замашки римской волчицы.
КЛАВДИЯ. Как ты посмел назвать меня шлюхой?
КЛОДИЙ. Я назвал тебя волчицей.
КЛАВДИЯ. Ты же знаешь, что означает это слово в Риме!
КЛОДИЙ. Зато я пользуюсь литературным языком. Все знают, что основателей Рима, Ромула и Рема, выкормила волчица. Попробуй, скажи, что их выкормила шлюха, и тебя закопают заживо в землю. А скажи, что они вскормлены волчицей, и все с тобой согласятся. Даже на памятнике изваяли волчицу, а не шлюху. Впрочем, если бы изваяли шлюху, по каким признакам можно было бы понять, что она – шлюха? Другое дело волчица – посмотришь на неё, и сразу видишь, что волчица. То есть шлюха. Ведь настоящая волчица не выкормила бы их, а сожрала, это каждому понятно. Но насколько приятнее называть молочную мать основателей Рима волчицей, чем шлюхой, настолько же и безопасней! Хотя все понимают, что речь идет об одном и том же, в зависимости от выбранных слов ты станешь историком или преступником, лириком или циником. Вообще, КЛАВДИЯ, неверно выбранное орудие в бою не так опасно, как не правильно подобранное слово в присутствии сильных мира сего. Не столь важна правильность поступков, сколь правильность их толкования впоследствии. Если бы Спартак победил, он стал бы императором, но поскольку наш приятель Красс четвертовал его и всех его сподвижников, Спартака называют смутьяном. Слова, дорогая сестрица, важнее дел! Цезарь прекрасно умеет выбирать слова, именно поэтому он – Цезарь. Никто не понимает фразы «Жена Цезаря – вне подозрений», но все ее почтительно цитируют, и каждый вкладывает в нее самый благородный смысл. А ее можно истолковать и так и сяк, и этак. Молодчинка, Гай, он так овладел риторикой, что вскоре овладеет и всем Римом.
КЛАВДИЯ. Один пример ничего не доказывает.
КЛАВДИЯ. Примеров тьма. Как ты назовешь должность, которую занимал Цезарь при царе Вифинии Никомеде Четвертом? Дипломатический представитель Рима? Или царская наложница? Виночерпий или жена? Как ни назови, смысл один. Риму нужен был дипломатический представитель, чтобы Никомед был с нами дружен, а Никомеду нужна была наложница, не важно, какого пола. Цезарь великолепно совместил эти должности, с пользой для Рима, и с удовольствием для себя и для Никомеда.
КЛАВДИЯ. Да уж. Недаром, я слышала, когда он в гневе крикнул, что оседлает весь сенат как жеребец кобылицу, кто-то из сенаторов возразил, что женщина не может взять мужчин таким способом.
КЛОДИЙ. А знаешь, что он ответил? «Амазонки, однако, смогли!» И он считал свой ответ изящным. Вот в чем суть Цезаря: он предпочтет быть женщиной – победителем, чем мужчиной – проигравшим. В этом он берет пример со своего кумира Александра. Этот македонский царек покорил весь мир и не покорился ни одной женщине, потому что у него под руками всегда были юноши, выполняющие обязанности полководца днем и супружеские обязанности ночью. Стишки об Александре Цезарь твердит наизусть, словно это поэмы Гомера. Да и в Гомере он вызубрил описания не только батальных сцен, но и эротических тоже. Потому-то он и не рассердился на меня за то, что я переоделся женщиной. Видать, что и сам он способен на подобные проделки. К тому же я ему оказал до того и после этого случая так много разнообразных услуг, которые не купишь ни за какие деньги. Даже в плебеи ради него перешел, а мне ведь и патрицием жилось не плохо.
КЛАВДИЯ. Только я так и не поняла, о каких услугах Цезарю ты тут говорил.
КЛОДИЙ. Их множество и все они неоценимые. Ты же знаешь, что Цезарь пробрался в консулы на волне народной поддержки и вопреки недружелюбию сенаторов. По нашим законам, дорогая, сенат – лишь совещательный орган, а вся законодательная власть у народного собрания.
КЛАВДИЯ. Это лишь на словах.
КЛОДИЙ. Разумеется, но Цезарь этим воспользовался и на деле тоже. Когда сенат с ним был не согласен, он пригрозил собрать народное собрание и голосовать там спорные вопросы. А поскольку все понимают, что толпа его поддержит, сенат был вынужден согласиться со всеми требованиями Цезаря. Ведь намного приятнее продемонстрировать уступчивость, чем слабость. Принуждение также отличается от вынужденного согласия, как рабство в цепях от рабства со свободными руками.
КЛАВДИЯ. Это всего лишь игры словами. Ну и при чем же тут ты?
КЛОДИЙ. Пойми, дуреха. Если хочешь обуздать сенат, то посты народных трибунов не должны заниматься случайными людьми! Народный трибун может наложить вето на любое решение. Неприкосновенность трибуна охраняется законом.
КЛАВДИЯ. Теперь я понимаю, зачем ты затеял этот фарс с усыновлением.
КЛОДИЙ. Разумеется! Только плебей может занимать эту должность. А ведь я не плебей. Был. Поскольку меня усыновил плебей, то я теперь вполне могу претендовать на эту должность.
КЛАВДИЯ. Претендовать-то сможешь, а вот выберут ли тебя, это вопрос.
КЛОДИЙ. Никаких вопросов, поскольку этим займется сам Цезарь. Кого он пожелает видеть народным трибуном, того и выберут, то есть меня. Все оговорено. Я буду поддерживать Цезаря, а он будет поддерживать меня, вместе мы – сила!
КЛАВДИЯ. Слон и мышонок! Несокрушимый блок!
КЛОДИЙ. Напрасно иронизируешь! То, что не по зубам слону, зачастую вполне может одолеть с помощью мышонка. Мышонок подгрызет, что надо и где надо, а слону останется лишь наступить.
КЛАВДИЯ. Вот она – римская демократия в действии!
КЛОДИЙ. Демократия основана на предубеждении, что некомпетентные и неспособные к управлению люди, собравшись вместе, выработаю компетентное решение. Ерунда. В толпе люди лишь глупеют. Сумма многих глупостей не дает в итоге ум, она дает бесконечную глупость, глупость многократно умноженную. Если толпой не управлять, это будет уже не демократия, а безвластие. Демократия – это ветер. Поставь парус, и ты сможешь идти даже против ветра силой этого самого ветра. Демократия без агентов власть предержащих хуже оружия в руках безумца, хуже звериных ловушек, вырытых в случайных местах. Это – сила без цели, или, что много хуже – сила со случайно выбранными целями. Я предпочел бы заснуть в горящем доме, чем довериться демократии, которой не руководят такие политики, как Цезарь. К счастью, такого никогда и нигде не будет. Везде и всюду, где мнение народа имеет какое-нибудь значение, находятся люди, умеющие формировать это мнение и прекрасно им пользоваться в своих целях.
КЛАВДИЯ. И ради этого ты записался в сыночки к девятнадцатилетнему плебею, которому в отцы годишься – и по возрасту, и по уму и по состоянию?
КЛОДИЙ. Вот именно эти тонкости позволяют мне оставаться независимым от моего приемного папаши. А что тебя смущает? По нашим законам возраст приемного отца никак не регламентируется по отношению к приемному сыну. Так же как нет никакой разницы между приемными родителями и родными. Так что я теперь самый что ни на есть безродный плебей, и ничто не мешает мне быть выразителем чаяний народных масс.
КЛАВДИЯ. Только уж от меня теперь держись подальше. Никто не заставит меня лечь в постель с плебеем, будь он даже мой собственный братец.
КЛОДИЙ. Даже вот эти денежки?
КЛАВДИЯ. Хм. Я сказала «никто не заставит», но я не говорила «ничто не заставит». Сколько тут?
КЛОДИЙ. Вот ты уже и торгуешься с собственным братом. Говори после этого, что ты не волчица!
КЛАВДИЯ. Ладно, я – волчица, как и все остальные римские женщины, но только учти, что это тебе обойдется намного дороже.
КЛОДИЙ. Вот это – разговор. Держи все деньги, сестрица, это лишь маленький аванс. В них мы теперь не будем нуждаться.
КЛАВДИЯ. Мой умница! Мой мышоночек!

 (Клодий обнимает Клодию и увлекает ее за сцену. КЛАВДИЯ взвизгивает и хохочет).


СЕНАТ ПЕРЕД ПРИХОДОМ ЦЕЗАРЯ

Действующие лица:
Лентулл – консул
Домиций Агенобарб - сенатор
Марк Туллий Цицерон – сенатор, философ, ритор, бывший временный диктатор, обличенный званием «Отец отечества».
Марк Фавоний – сенатор, друг Брута.
Марк Юний Брут – сенатор
Марк Порций Катон Младший – дядя Брута, сводный брат Сервилии
Сенаторы – несколько десятков, изображающие несколько сотен, в том числе Кассий.

ЛЕНТУЛЛ.

Сенаторы! Грядет большое горе.
С войсками в Рим стремится Юлий Цезарь.
Не должен был провинций покидать он
без нашего на то соизволенья,
но Рубикон уже переступил он
и вторгся за запретную границу,
себя поставив этим вне закона.

(Ропот в сенате)

ЛЕНТУЛЛ.
Опасность представляют легионы
под властью непокорного смутьяна!
Нам не собрать достаточного войска,
мы Рим теперь не сможем отстоять.
Поэтому Помпей нам предлагает
покинуть Рим и с ним соединиться,
затем собрать достаточные силы,
чтоб обуздать зарвавшегося Гая.

АГЕНОБАРБ.
Вот результаты вашего потворства!
Давно было пора его приструнить.
Теперь же мы бежать должны с позором!

ЛЕНТУЛЛ.
Он замыслов своих не открывал нам
и раньше был вполне благонадежным.

АГЕНОБАРБ.
«Благонадежно» к власти он стремился,
и не скрывал он этих устремлений,
на лбу лишь только не писал, пожалуй,
что власти хочет он как можно больше.

ЦИЦЕРОН.
Сейчас не время обвинять друг друга,
стоим мы на пороге потрясений,
и если быть теперь войне гражданской,
то не от разногласий среди граждан –
от дерзости единственной персоны,
утратившей и совесть и рассудок.

ФАВОНИЙ.
Но почему теперь мы отступаем?
Сказал же Гней Помпей, как помним все мы,
что стоит ему топнуть лишь ногою,
и тут же соберутся легионы!
Теперь на Рим идет с войсками Цезарь!
И нечем Риму защитить себя.
Так топни же, Помпей теперь, не мешкай!
Нам легионы будут очень кстати!
Найдется ли другой подобный повод
величие Помпея проявить?
За что ж его «Великим» называем?

ЦИЦЕРОН.
Фавоний, твою шутку оценили.
Помпей, конечно, говорил красиво,
но образность излишнюю не будем
использовать теперь мы для насмешек.
Не время обсуждать слова Помпея,
куда опасней Цезаря дела.

ЛЕНТУЛЛ.
Нам поспешить желательно в Брундизий,
где Гней Помпей с войсками ожидает.
Недолгими должны быть наши сборы,
поскольку Юлий Цезарь на подходе.
Заканчиваем нынче заседанье,
увидимся в дороге. На Брундизий!

(Все расходятся, остаются Цицерон, Брут и Кассий).
 
ЦИЦЕРОН, БРУТ, КАССИЙ

Марк Юний Брут – сенатор
Марк Тулий Цицерон – сенатор и философ
Гай Кассий Лонгин – сенатор, шурин Брута.


ЦИЦЕРОН.
Печальных дней настала череда.
Расколот Рим на две враждебных части.
Нас покидает Гней Помпей Великий,
и с войском к нам идет Гай Юлий Цезарь.

БРУТ.
Врагами называет Юлий Цезарь
всех, кто с Помпеем нынче Рим покинет.

КАССИЙ.
Помпей же называет всех врагами,
кто не покинет Рим как можно раньше.

ЦИЦЕРОН.
Друзья мои, пришла пора решаться,
за кем и с кем держать дальнейший путь.
И я, признаться, сам пути не вижу.

БРУТ.
Марк Туллий Цицерон! Такой политик,
философ и разумный человек,
как ты – и вдруг пути нам не укажешь?
Кому ж его и знать, как не тебе?

ЦИЦЕРОН.
Марк Юний Брут! Катон, твой славный дядя,
свой путь давно бескомпромиссно выбрал.
Ссылаясь на законы и порядок,
в любых делах он Цезарю противник.
И хоть мы уважаем все Катона,
нельзя сказать, что тут он беспристрастен.
Есть много личных поводов для ссоры.
Ты сам о них осведомлен изрядно.
Тебе, Гай Кассий, также слышать больно
то, что сказать сейчас я собираюсь.
Но родственные чувства умолкают,
коль речь должна идти о чести Рима.
Ни в чем не упрекаю я Катона,
наверное, он прав в своем решеньи,
но не должны идти мы столь же слепо
на поводу у личной неприязни.
Ведь неприязнь толкнуть нас может в бездну.

КАССИЙ.
Катон мне не такой уж близкий родич.
Люблю Катона я как гражданина,
которому подобных редко сыщешь.
Его авторитет давно незыблем,
и лишь с твоим он, Марк, сопоставим.

ЦИЦЕРОН.
Спасибо, Кассий, за благое слово. В
ернемся к теме. Кто? Помпей иль Цезарь?

БРУТ.
В такой альтернативе все ужасно.
Нельзя ль так выбрать, чтоб ни с тем, ни с этим?
Один готовит Риму тиранию,
другой ее готовит Риму тоже,
вопрос лишь в том, кто в Риме воцарится,
а кто быть должен изгнан иль убит.

КАССИЙ.
Но быть ни с кем теперь намного хуже.
Когда какой-то шаг ты совершаешь,
пусть даже он не приведет к победе,
по крайней мере, будешь знать, что сделал
все, что по силам было совершить.

ЦИЦЕРОН.
Ты, Кассий, прав. Хотя, в иное время
полезней было б быть ни с тем, ни с этим,
когда Помпей и Цезарь враждовали.
Когда-то я считал, что лучше дрязги:
пусть ссорятся, грызутся как собаки.
Объединились вместе три тирана –
Красс, Цезарь и Помпей – одною кликой.
Тогда всерьез я начал опасаться,
что в Риме больше нет путей к свободе.
Один лишь путь с тиранами бороться –
все делать для того, чтоб их поссорить.
Когда единству их конец настанет,
тогда ростки свободы прорастут.
Кто ж знал тогда, что есть такие ссоры,
которые ведут к войне гражданской?
И кто же знал, что этакие войны
любой другой войны намного хуже?
Когда мы воевали с Карфагеном,
с Египтом, с Иудеей – с кем угодно –
все было ясно, просто и понятно.
Тут друг, там – враг, здесь – тыл, а там война.
Хоть римляне в тех войнах погибали,
но погибали также и враги.
Притом, бывало, к счастью, и такое,
когда врагов намного больше гибло.
В таких мы побеждали часто войнах –
гораздо чаще, нежели противник.
В таких победах мы приобретали
не только славу – земли и рабов,
а также деньги, золото, продукты
и много прочих ценных достояний.
И даже проиграв в войне Парфянской,
в границах мы сильнее укрепились.
Но если Рим с самим собой враждует,
приобретений в битвах быть не может,
земли, рабов и денег не захватишь,
лишишься лишь того, что прежде было.
В такой войне победы быть не может.
Уж лучше пусть тираны сговорятся,
чем разорят весь Рим в войне друг с другом
и Рима сыновей в бою положат –
в жестоком и бессмысленном бою.
Но примирить теперь их невозможно.
Так значит, чтоб скорей войну закончить,
и мы должны по здравом размышленьи
примкнуть к одной из этих двух сторон.
Помпей иль Цезарь? С тем идти, иль с этим?
Свое уже я мнение составил,
но прежде я хотел бы вас послушать.

БРУТ.
Ты знаешь, Цицерон, мои пристрастья.
Гай Юлий Цезарь – друг моей семьи.
Он с матерью моей изрядно дружен,
и в этом – нечто большее, чем дружба.
И знаешь ты, что Гней Помпей виновен
в предательстве коварном и злодействе,
по наущенью этого тирана
убит был мой отец ударом в спину.
Я вырос сиротой неотомщенным.
От жажды мести кровь во мне вскипает.
Легко понять, что если б по пристрастьям
я принимал теперь свои решенья,
мне следовало б к Цезарю примкнуть.
Но отвергаю я свои обиды,
когда заходит речь о благе Рима!
Помпей сенатом был во всем поддержан,
а Цезарь шел наперекор сенату.
Возможно, силы меньше у Помпея,
но больше у него законной власти.
И если б нынче каждый римский воин
не за корыстью шел, а за законом,
остался б Цезарь тотчас же без войска.
И, значит, выбор мой – идти с Помпеем.

КАССИЙ.
Я говорить, как Брут, не расположен,
риторике я меньше обучался,
но сердцем всем я нынче с ним согласен.
К тому же и Катон сейчас с Помпеем.
И весь сенат ушел за ним поспешно:
так быстро все отъехали из Рима,
что вся казна осталась без хозяев.
Рим опустеет. Если и трибуны
уйдут из Рима, в нем не будет власти,
и Цезарь в Рим войдет как меч в подбрюшье.

ЦИЦЕРОН.
Тому назад уже лет двадцать с лишним
заметил Рим беспечного гуляку,
кудрявой головой пленял он женщин,
а также острой и скабрезной шуткой.
Племянник Гая Мария, Гай Цезарь,
Корнелию себе он выбрал в жены.
Но тесть его, Корнелий Луций Цинна,
всесильный Цинна, всемогущий консул,
карьере Гая не помог нисколько,
поскольку непредвиденно скончался.
Тогда вернулся в Рим с победой Сулла,
в проскрипциях своих подверг гоненью
врагов своих, и многих уничтожил.
Легко попасть в проскрипции мог Цезарь.
Тут впору бы с Корнелией расстаться.
Но Юлий Цезарь проявил характер.
Любил ли он Корнелию? Возможно.
Но стал уже тогда он марианцем
и делал ставку на поддержку черни.
А, может быть, взыграла в Гае гордость.
И понял Сулла, что за птица – Цезарь,
к каким полетам он себя готовит.
Сказал тогда о нем народу Сулла:
«Сто Мариев таится в этом парне,
так бойтесь же, когда они проснутся!»
Тиран легко тирана разгадает.
Был Сулла прав: Гай Цезарь – ужас Рима.

БРУТ.
Сказал Катон перед своим отъездом:
«Убью себя, коль победит Гай Цезарь,
а победит Помпей – уйду в изгнанье».

ЦИЦЕРОН.
Сказал бы я: «Под стать Амфиараю
я нынче ради чести умираю»,
как этот древний сказочный герой
и я готов пожертвовать собой,
я также был готов бы выпить яд,
но наши смерти Рим не защитят.

КАССИЙ.
К тому же раньше срока яд не пей,
быть может, все же победит Помпей.

БРУТ.
Ничем не лучше будет этот выход.
Припомните, как Куриона драму
смотрели мы на играх Аполлона,
 и как сказал Дефил, великий трагик
слова свои как будто бы к Помпею:
«Да, ты велик, но только потому,
что мы ничтожны!» – все рукоплескали.
Сказал Дефил: «Законы попирая,
ты видишь в том великую заслугу.
Но знай: настанет день, и ты заплачешь!»
Как будто было сказано Помпею.
Все римляне прекрасно понимали,
что заслужил Помпей слова такие.

КАССИЙ.
Их Цезарь заслужил ничуть не меньше.

ЦИЦЕРОН.
Помпей тогда не наказал Дефила,
и Куриону с рук сошли намеки.
А будь тогда диктатором Гай Цезарь –
не поручился б я за жизнь Дефила.
Припомить дело Веттия хотя бы.
Подослан был к Помпею он убийцей,
но оказалось: провокатор Веттий.
Он показал на консула Бибула,
а также на Катона, Куриона,
и даже на тебя, Марк Юний Брут.
Его признанья были смехотворны.
Он утверждал, что в сговоре с Бибулом,
и лично дал Бибул ему кинжал.
Как будто в Риме нож достать так сложно,
что только римский консул может лично
диковинку такую раздобыть!
Пытался Цезарь устранить Бибула,
поскольку был ему он конкурентом.
К тому же Веттий был клиентом Гая.
К диктаторству стремленье очевидно
у Цезаря и даже в поговорках.
Как часто говорил, что за корону
готов бы был и преступить закон.

КАССИЙ.
Тем более тогда примкнем к Помпею.

БРУТ.
На время смерть отца ему забуду.

СЕНАТ С ПРИХОДОМ ЦЕЗАРЯ

Действующие лица:
Гай Юлий Цезарь – император (полководец, удостоившийся триумфа)
Марк Антоний – полководец Цезаря и родственник
Сенаторы – малая часть сената, оставшаяся после того, как большая часть их примкнула к Помпею и покинула Рим.

ЦЕЗАРЬ.
Отцы-сенаторы, приветствует вас Цезарь!
Печальное сейчас настало время.
Я вместе с вами горестно скорблю
о гнусном поведении Помпея.
Я не хотел особых полномочий,
я лишь хотел законности и мира.
Вы помните, была договоренность,
что консульство Помпей на год получит.
Но речь тогда не шла о диктатуре!
Когда сказали мне войска оставить,
явиться в Рим обычным гражданином,
увидел я подвох не без причины
в таком невыполнимом предложеньи.
Триумвират сложился справедливый,
в котором Гней Помпей, и Красс, и Цезарь
имели одинаковую силу.
Но Красс погиб, за Парфию сражаясь.
Остались Гней Помпей и Юлий Цезарь.
Вы видите, что положеньи этом
коль Цезарь стать никем бы согласился,
то Гней Помпей тогда б стал в Риме всем.
Сенат он заменил бы и собранье,
диктатором пожизненным он стал бы!
Вам нужен ли пожизненный диктатор?
Спасая Рим, не сдал я полномочий.
И так уже творились тут бесчинства,
трибуны беспримерно оскорблялись,
изгнал из Рима Гней Помпей трибунов!
Я предлагал всегда переговоры.
С Помпеем примириться был готов я.
Но полномочий сдать я не согласен.
Помпей себя немало опозорил,
себя поставил этим вне закона.
Сенату я теперь же предлагаю
совместное правление со мною.
Но если это вам не подобает,
и коль со мной сенат не согласится,
мне это будет очень-очень горько.
Тогда другого выхода не вижу,
как управлять страною самолично.

(Молчаливое замешательство в сенате)

АНТОНИЙ.
Мне кажется, что все довольно ясно.
Сенаторы тебя, Гай Юлий, просят
решать вопросы так, как ты считаешь,
они с тобой заранее согласны.

(Легкое покашливание отдельных сенаторов Цезарь прерывает жестом – поднятием руки)

ЦЕЗАРЬ.
Других, надеюсь, не услышу мнений?
(Цезарь грозно обводит сенат взглядом, молчание).
Молчание сената, полагаю,
указывает нам, что все согласны
с тем, что сказал от имени сената
наш славный полководец Марк Антоний?
Я рад, что не угрозой, а согласьем
приходим мы к единому решенью.
Расположились в Риме легионы,
чтоб власть забрать, согласье мне не нужно,
но я не отнимать ее хотел бы,
а получить с согласия сената.
Теперь же так оно и получилось.
Благодарю за честь и за доверье.
(Пауза, сенаторы сидят молча).
Благодарю, сказал я! Все свободны.

(Сенаторы поспешно уходят, Антоний сбрасывает статую Помпея с пьедестала, голова Помпея откалывается и катится к ногам Цезаря. Цезарь хохочет).

ЦЕЗАРЬ.
Напомни написать в моих записках,
какие были прения в сенате,
как выступали многие достойно,
и как пришли к единому решенью.
 
АНТОНИЙ.
Ты много тратишь времени на это.

ЦЕЗАРЬ.
Записки эти очень много значат.

АНТОНИЙ.
С восторгом прочитают их потомки.

ЦЕЗАРЬ.
Не знаю, как с потомками, но эти,
которые передо мной дрожали,
они прочтут и сами же поверят,
что было все как я пишу об этом,
а не как память их о том расскажет.
Себе порою люди меньше верят,
чем тем, кто обличен над ними властью.
Слова играют в жизни роль большую
в делах, в которых сила не поможет.
А сила помогает выиграть в споре,
когда слова помочь тебе не могут.
Соединивши силу со словами,
мир можешь ты своею сделать вещью.
Без боя города мы занимаем.
Не только лишь войсками, Марк Антоний,
победы Юлий Цезарь достигает.
Я обещаю в Рим вернуть законность,
заступником теперь я выступаю
попранных прав народного трибуна.
Сенаторы трибунов зажимали,
не слушали избранников народных,
хотя они – отдушина плебеям.
Народный гнев родит порой броженье
опаснее, чем заговор смутьянов.
Трибунов надо выслушать с вниманьем,
и мненье их учесть, насколько можно.
И если даже мненье их противно тому,
что замышляет император,
то можно так расставить ударенья,
что белое как будто выйдет черным,
а черное покажется им белым.
Когда в народе хочешь ты поддержки,
то обещай простить долги плебеям.
Ведь должников в стране намного больше,
чем тех, кто деньги в долг дает с процентом.
А если хочешь средств собрать побольше,
то обещай что выколотишь деньги
из тех, кто задолжал большие суммы.
Ростовщиков получишь ты поддержку.
Дадут и без процента даже деньги
в надежде, что их прежние вложенья
вернутся к ним с положенным процентом.
А коль захочешь деньги и поддержку
народа получить единым махом,
в сенате говори ты о возврате
сполна долгов и полного процента,
в собраниях народных же, напротив,
скажи, что будут прощены проценты.
Никто тебя на слове не поймает:
сенаторы на митинги не ходят,
а плебс в сенат, ты знаешь, не пускают.
Учись Антоний побеждать словами.
Помпея мы изгнали без сражений,
хоть главное сраженье предстоит нам,
но Рим без боя нам теперь достался.

АНТОНИЙ.
Рим принимает Цезаря с восторгом.

ЦЕЗАРЬ.
Восторга я, признаться, не заметил.
С Помпеем убежала половина,
и Рим теперь, как вижу я, пустует.

АНТОНИЙ.
Остались в Риме лучшие из лучших.

ЦЕЗАРЬ.
Не лги себе и мне. Остались те лишь,
кто недвижимость ценит больше жизни.
Дома с собой забрать они не могут,
не могут и оставить без присмотра.
Кто смог – богатства обратили в деньги,
а деньги унесли с собой в Брундизий.

АНТОНИЙ.
И деньги не забрали все. Я слышал,
что римская казна осталась в Риме.
Лентулл поспешно так удрал к Помпею,
что даже деньги не успел он спрятать,
а вывести их было невозможно,
немало весят этакие средства.

ЦЕЗАРЬ.
Нам деньги эти очень будут кстати!
Так поспешим туда скорей, Антоний,
тем более, что это в двух шагах.

(Антоний уходит)

ЦЕЗАРЬ
(поднимает голову статуи Помпея).
Помпей, тебе осталось жить недолго!
С чего решил, Помпей, что ты великий?
Без постамента и без этой штуки
ты даже ростом очень зауряден!
А полководцем ты великим был бы
лишь если б не родился Юлий Цезарь.
Тебе уже в Италии нет места.
И в Греции тебе, Помпей не скрыться.


 ЦЕЗАРЬ И АНТОНИЙ И МЕТЕЛЛ

Гай Юлий Цезарь – диктатор
Марк Антоний – полководец Цезаря
Метелл – народный трибун.
Воины и офицеры Цезаря

(У входа в подземелье храма Сатурна)

ЦЕЗАРЬ.
Казна не заперта! (Говорит в воздух) Лентулл, спасибо!
(Офицерам)
Забрать казну, доставить все ко мне.

(Офицеры пытаются проникнуть вхранилище казны, но вход преграждает народный трибун Метелл).

МЕТЕЛЛ.
Остановись, несчастный Юлий Цезарь!
Хранятся здесь казенные богатства.
Не дело частных лиц – казны касаться!
Сенат лишь ей распоряжатся вправе!
Иль волею народного собранья
расходоваться могут эти средства.
В отсутствии же их лишь консул может
решать, куда направить эти деньги,
а после дать отчет о том сенату.

ЦЕЗАРЬ.
Уйди, Метелл, освободи дорогу.
Перед тобой стоит Гай Юлий Цезарь,
но долго он стоять тут не намерен.

МЕТЕЛЛ.
Ты говоришь народному трибуну,
чтоб он тебе не заслонял дорогу?!
Припомни, Цезарь, чьею ты поддержкой
высокого добился положенья!
Не на народ ли Цезарь опирался?
Не властью ли народного трибуна
возвышен был в былые времена ты?
Не ты ли обещал, что восстановишь
во всех правах трибунов от народа?
А что ж на деле? Ты со мною споришь
и хочешь поступить не по закону!

ЦЕЗАРЬ.
Я много слов уже, Метелл, потратил,
и тратить их я дольше не намерен.
Коль ты так глуп, что на моей дороге
посмел ты становиться, мне нет дела,
что думаешь, и что сказать посмеешь.
Я убеждать тебя не собираюсь.
Поверь, Метелл, намного будет проще
тебя убить и труп собакам бросить,
чем убеждать, чтоб дал ты мне дорогу
и понапрасну тратить красноречье.
Вооружен, как видишь, Юлий Цезарь,
оружье не нуждается в законах.
Несчастный, знай, что мне намного легче
убить тебя, чем говорить об этом.
(Офицерам)
Что? Долго мне тут ждать? Распоряженье
мое вы получили? Выполняйте.

(Офицеры грубо отталкивают Метелла и входят в хранилище).

ЦЕЗАРЬ
(разворачивает свиток с перечнем, говорит в сторону).
Пятнадцать тысяч полновесных слитков –
пойдет мне это золото на пользу!
Удачно, что казна в таком порядке,
перечтена и сложена рядами.
И серебром тут тридцать тысяч слитков,
и звонкой полновесною монетой
сестерциев все тридцать миллионов.
С таким подспорьем – и войну не выиграть?
Готовься к смерти, враг мой Гней Помпей.
К кому ж теперь за помощью пойдешь ты?
Ведь в Парфии тебе теперь не скрыться!
Твоя жена – вдова бедняги Красса,
которого парфяне и убили,
и сын ее погиб, сражаясь там же.
Нет в Парфию тебе, Помпей, дороги!
Быть может, ты помчишься в Иудею?
Припомнят иудеи, кто ограбил
святилище и осквернил святыню!
Помпея не укроет Иудея!
Куда ж ты побежишь? Уж не в Египет?
Что ж, я тебя, Помпей, и там достану!
Прощать я буду римских полководцев,
которые ко мне примкнуть решатся,
или хотя бы не примкнут к Помпею.
Мои теперь разбухнут легионы,
твои войска, Помпей, теперь растают!


ЛАГЕРЬ ПОМПЕЯ

Гней Помпей – император
Лабиен – полководец Помпея
Петрей – легат Помпея
Афраний – легат Помпея
Воины и офицеры Помпея

(Афраний и Петрей сидят у костра с левой стороны сцены)

АФРАНИЙ.
Стоят войска без битвы в ожиданьи.
 Кончаются продукты и терпенье.

ПЕТРЕЙ.
Поэтому братаются солдаты
и переходят в Цезарево войско.

АФРАНИЙ.
Вполне это теперь закономерно.

ПЕТРЕЙ.
Здесь нашим попустительством, Афраний,
лазутчики из цезарева войска
по лагерю свободно также ходят,
как поварские слуги по базару!
Как будто не Помпея это лагерь,
а рынок гладиаторов при цирке.

АФРАНИЙ.
Ты прав, Петрей, но что же с этим сделать?
Солдаты эти вместе, локоть к локтю,
бывало воевали в зной и в слякоть,
у общего костра еду варили
и укрывались общим одеялом.
Теперь одни воюют за Помпея,
другие служат в Цезаревом войске.
Никто из них не ведает причины,
поссорившие этих полководцев,
и подчиняясь только дисциплине
они идут с оружьем друг на друга.
Встречаются тайком они по-братски,
и делятся невзгодами своими.
Для ненависти нет у них причины.
Своим солдатам Цезарь больше платит.
Поэтому еще я удивляюсь,
что не сбежало все Помпея войско
и не примкнуло к Цезарю поспешно.

ПЕТРЕЙ
(раздраженно).
А ты откуда ведаешь, Афраний,
что больше, чем Помпей, им платит Цезарь?

АФРАНИЙ
(спокойно).
Лазутчики солдатам сообщили,
солдаты доложили офицерам,
а офицеры говорят легатам.
Мне странно, что об этом ты не слышал.

ПЕТРЕЙ.
Немедленно лазутчиков повесить!

АФРАНИЙ.
Сначала их бы надо изловить.

ПЕТРЕЙ.
Всех воинов нам надлежит к присяге
повторной привести, пока не поздно.

АФРАНИЙ.
Боюсь, Петрей, и это не поможет,
но сделать это надо непременно.

(Входит Помпей)

ПОМПЕЙ.
Гладите-ка сюда, какие деньги
у Цезаря негодника в ходу!
Свой профиль он осмелился чеканить,
и надпись на динарий сделал «Цезарь».
Такого еще в Риме не бывало,
чтоб был живой правитель на монете!
Себя к богам он, видно, причисляет!
(С омерзением бросает монету на землю).
На крест распять такого бога стоит!

ЛАБИЕН.
Достаточно его убить в сраженьи.

ПОМПЕЙ.
Сам знаю я, что войско не допустит,
чтоб Цезарь был как раб простой распят.
Но помечтать об этом мне приятно.

(Помпей уходит в левую сторону сцены)

ЛАБИЕН.
Мечтанья вслух не красят полководца.

(Лабиен уходит за Помпеем, Афраний и Петрей о чем-то тихо разговаривают, с правой стороны входят Брут и Кассий и стоят с правой стороны сцены)

БРУТ.
Примкнули мы к Помпея легионам,
чтоб с Цезарем безжалостно сражатсья.
Hо больше отступлений, чем сражений!
Как зайцы мы от Цезаря бежим.
Прилично было б дать ему сраженье,
Помпей же предпочел войну с осадой.
Осаду Цезарь выиграет, пожалуй,
ведь нам придется вскоре голодать.
Солдат нельзя держать скотом домашним,
солдату лучше быть всегда в сраженьи,
не то он превращается в скотину,
которой очень трудно управлять.
Нужны тогда такие будут меры,
которых я противник всей душою.

КАССИЙ.
Брожения в войсках и я заметил.
И кое-что еще того похуже.
Средь полководцев нет уже единства,
Помпеем не довольны и они.

БРУТ.
Помпей составил списки, словно Сулла,
своих врагов он вносит в эти списки,
я, Кассий, эти списки мельком видел.
В них не людей он вносит, а семейства!
Уничтожать он в случае победы
врагов решил гуртом, а не поштучно.
Такого даже не было при Сулле,
чтоб целым родом отправлять на казни.
Я, Кассий, ужасаюсь, что же будет,
коль победит в итоге Гней Помпей?

КАССИЙ.
И что же, Брут, теперь ты предлагаешь?

БРУТ.
Коль мы решили, что идем с Помпеем,
пока он жив, его мы не оставим.
Намерения – это ведь не дело,
возможно, в деле будет он добрее!
Быть может, в гневе списки он составил,
но в милости их, может быть, порвет?
Помпея побежденным мы видали,
так сделаем же все теперь, друг Кассий,
чтоб победителем Помпея сделать.
Надеюсь я, что милостив он станет.
Пойдем теперь к Афранию с Петреем,
быть может, что-то новое услышим.

(Брут и Кассий подходят к костру, у которого сидят Петрей и Афраний)

БРУТ.
Приветствуем Афрания с Петреем.

КАССИЙ.
Что нового услышим от легатов?

ПЕТРЕЙ.
Повторно надо привести к присяге
солдатов всех.

БРУТ.
Полезное решенье!

АФРАНИЙ.
Еще Петрей решил цезарианцев,
кто в лагерь к нам теперь проникли тайно,
всех изловить и наказать примерно.

КАССИЙ.
Не выдадут их нам легионеры.

БРУТ.
Коль были здесь они – давно уж скрылись.

ПЕТРЕЙ.
Не войско здесь у нас, а сброд бандитов!
Не вижу я ни капли дисципалины!

БРУТ.
Чего и ждать от нанятых плебеев?
В войска теперь берут кого попало,
и служат здесь они лишь ради платы,
а то еще и ради грабежей.
Служили раньше только ради чести,
и каждый думал только о карьере.
Тогда войска сенату подчинялись,
а нынче командир – хозяин полный.
Он платит им и позволяет грабить,
и от него лишь их доход зависит.
Сенату может угрожать войсками.
Солдаты все – клиенты полководца.
Вот потому и Цезарь смог с войсками
прийти на Рим и угрожать сенату.
А были бы войска из благородных,
стояли бы сейчас за Рубиконом,
и Цезарь бы их даже не заставил
пойти на Рим наперекор сенату.

АФРАНИЙ.
Теории немного не уместны,
когда стоишь ты лагерем с войсками.
Я говорю сейчас о дисциплине,
касается она и полководцев.

БРУТ.
Всегда уместно думать головою,
коль нам природой голова дана.
А дисциплину мы проявим в деле,
сейчас и голова – не лишний орган.

АФРАНИЙ.
У войска голова – его начальник,
а остальным не очень нужно думать.

БРУТ.
А если головы лишится войско?

АФРАНИЙ.
Об этом, Брут, и рассуждать не стоит!

ПЕТРЕЙ.
Не будь у нас начальника Помпея,
войне бы этой тоже не бывать.

АФРАНИЙ.
Не будь, сказал бы, Цезаря над ними –
вот это было бы гораздо лучше!

КАССИЙ.
Не будь их двух – других нашлось бы двое.

БРУТ.
Других пока, как видишь, не нашлось.
А если б был один, то жили б в мире,
хоть этот мир, быть может, был бы рабством.

КАССИЙ.
Любой из них бы был сильней сената.

БРУТ.
Вот видишь ли и ты теперь, Афраний,
как любо рассуждать на эти темы!
А ты сказал: одной главы довольно!
Нет, мнений столько, сколько и голов.

АФРАНИЙ.
Вот потому и говорю я снова:
для армии одной главы довольно,
а двух голов в ней более чем слишком.
 
БРУТ.
Не буду спорить. Не пора ли спать?

(Все расходятся).

ЛАГЕРЬ ЦЕЗАРЯ

Гай Юлий Цезарь – император
Марк Антоний – полководец Цезаря
Гай Октавий – внучатый племянник Цезаря
Квинт Саллюстий Руф – командир девятого легиона.
Воины и офицеры Цезаря
Легионеры девятого легиона


ЦЕЗАРЬ.
Хоть молод очень ты, я рад, Октавий,
что ты к походам Цезаря причастен.
Учись войне, и извлекай уроки.
Коль даже полководцем ты не станешь,
в любых делах полезен этот опыт.

АНТОНИЙ
(с усмешкой).
Хоть молодость – не сильный недостаток,
с годами, я заметил, он проходит,
но чтобы полководцем стать великим,
нужны еще здоровье, воля, сила.

ОКТАВИЙ
(с жаром).
Быть может нет здоровья или силы,
но воли у меня для дела хватит!
 (гордо)
Настойчивостью, волей и упорством
я даже поделиться мог бы с кем-то.

ЦЕЗАРЬ
(весело).
Отлично ты сказал! Ну, что, Антоний,
уел тебя внучатый мой племянник?
(серьезно)
Надеюсь я, что перепалки эти
не приведут к обидам или к ссоре.
Вам нечего делить, ведь ты, Октавий,
мне близок так, как если б мне был сыном,
а ты, мой верный воин Марк Антоний,
практически мое второе «я».
Люби же, Марк, Октавия, как сына,
на сына же не стоит обижаться.

АНТОНИЙ.
Я, Цезарь, предан всей душой, всецело,
всем тем, кого укажет Юлий Цезарь.

ЦЕЗАРЬ
(раздраженно).
Ты преданность свою припрячь покуда!
Быть преданным обязан только мне ты.
(Спохватившись, спокойно).
Ведь преданность – сыновний долг, отцу же
приличней быть советчиком для сына.
Октавию наставником ты будешь,
в отсутствии моем меня заменишь.
(Тихо, одному Антонию)
Не вечно ж мне таскать такого рохлю
повсюду за собой. Он слаб здоровьем.
Немного встряски все ж ему полезно.
А то совсем военных дел не знает!
(Громко)
Очищен Пиренейский полуостров.
Помпейский войск распущено не мало.
Хотел еще я подчеркнуть, Октавий,
умение прощать без компромиссов.
Уж если я врагов своих прощаю,
то я порой их даже награждаю,
как если бы они в войсках служили
не у врага, а под моим началом.
Мои порою ропщут ветераны,
но, видя, как потом мне верно служат
те, кто еще вчера врагами были,
они со мною полностью согласны.
Своих врагов я отпускаю с миром.
И даже если вновь вооружатся
и на меня пойдут они войною –
зато другие станут им врагами,
а мне они зато друзьями будут.
Предательство ведь каждому противно,
великодушье каждому приятно.
Мои растут в итоге легионы,
войска Помпея тают повсеместно.

ОКТАВИЙ.
Науку эту, Цезарь, я запомню.

ЦЕЗАРЬ.
Запомни, молодец. Полезно это.
А ты, Антоний, кажется не слушал?

АНТОНИЙ.
Помпея разобьем – я это слышал.
Не сомневался, Цезарь, я в победе.

ЦЕЗАРЬ
(Октавию, тихо).
Он прям как меч, и также неподатлив.
Но мир немного посложнее тыквы,
и в нем не все пути мечу доступны.
(Громко Антонию).
Антоний, созови теперь же митинг.
У нас в войсках наметилось броженье,
так я теперь же стану говорить.

АНТОНИЙ
(Офицерам).
Собрать на митинг всех, и поживее.

(Антоний и офицеры уходят)

ЦЕЗАРЬ.
У нас задержки с жалованьем вышли.
Проблемы это вызвало большие.
Запомни навсегда, дружок Октавий:
сам голодай, а с войском расчитайся.
Ведь ты деньгами покупаешь силу,
которая тебе приносит деньги.
Задержки в этом деле так опасны,
что лучше бы их не было и вовсе.
А если все же избежать не смог их,
то действовать приходится словами,
пообещать при этом надо втрое –
тогда и подождут еще немного.
А станешь обещать лишь то, что должно,
ты этим лишь сильнее распалишь их.
Такая жизнь. Запомни: полководец
казнить солдат всегда имеет право,
но не имеет права не платить им,
поскольку смерть прощают полководцу,
но нищету солдаты не прощают.
Ты можешь быть жестоким, но не бедным.
Солдат убитым быть имеет право,
но не имеет права быть голодным.

(За это время собираются офицеры и солдаты)

ЦЕЗАРЬ.
Сыны мои! Я знаю ваши нужды!
Кампания изрядно затянулась.
Но деньги и продукты на подходе,
и я их ожидаю со дня на день.
Дела у нас идут весьма успешно.
Хотел я увеличить вашу плату
и выдать вам в полуторном размере,
но вы меня, признаться, огорчили…

(Ропот в войсках)

ЦЕЗАРЬ.
Скажите мне, вы клятву приносили –
ее вы, полагаю, не забыли –
на время или до конца войны?
Сказали ль вы тогда, что верность ваша
недолгой будет и непостоянной?
Сказали ль вы, что мне на полдороги
измены надо вашей ожидать?
Иль ваша доблесть, преданность и честность –
не ваше неотъемлемое свойство,
а все это дано вам лишь на время?

(Потрясающая тишина в войсках, все смотрят в землю)

ЦЕЗАРЬ.
Одной рукой держу в руках победу!
Рассеяны Помпея легионы!
Немного у него осталось войска.
Да он уже практически в ловушке!
И чем теперь я должен заниматься?
Солдат своих прикажете мне нянчить?
Не нянька я, а воин! Полагаю,
никто меня здесь нянькой не считал?
(Пауза).
Я должен бы теперь вас в Рим отправить
на обученье будничным ремеслам.
(Презрительно, делая соответствующе жесты руками)
Лепить кувшины, прочищать фонтаны,
пропалывать посевы, рыть колодцы.
Или играть на греческой свирели.
Не знаю я, на что вы там сгодитесь.

(Ропот в войсках)

ЦЕЗАРЬ
(Резко).
Мне воины такие не нужны!

(Тишина в войсках)

ЦЕЗАРЬ.
Девятый легион! Законы предков,
надеюсь, вам достаточно известны?
Что скажет Квинт Саллюстий?

(Вперед выходит Квинт Саллюстий Руф)

РУФ.
Император! Я виноват, что легион девятый
я удержать не смог в повиновеньи.
Законы предков я, конечно, помню.
Прошу во имя нашей прошлой службы
не распускать девятый легион,
прошу построить нас в одну линейку
и каждого десятого казнить.
Клянусь, что все оставшееся войско
не опозорит честь свою и имя.
Еще прошу как милости я, Цезарь,
поставить в этот ряд меня десятым.

(Тишина в войсках)

ЦЕЗАРЬ.
Спасибо, Руф. Твоя понятна просьба.
Согласны ли с тобой легионеры?

ЛЕГИОНЕРЫ
(вразноголосицу, негромко).
Согласны, Цезарь. С Руфом мы согласны.

ЦЕЗАРЬ.
Не слышу я единого ответа.
(Громко)
Хотите нынче в Рим вернуться?

(Руф делает отмашку рукой для четкого ответа)

ЛЕГИОНЕРЫ
(хором, четко и слажено).
Нет!

ЦЕЗАРЬ
(Громко).
Согласны с Руфом вы?

ЛЕГИОНЕРЫ
(вразноголосицу, негромко).
Согласны, Цезарь.

ЦЕЗАРЬ.
Не слышу я. Не воины, а бабы.
(Громко).
Согласны вы на предложенье Руфа?

ЛЕГИОНЕРЫ
(хором, четко и слажено, по отмашке Руфа).
Да!

ЦЕЗАРЬ.
Согласны. Что ж. И я согласен тоже.
Но все же это слишком много крови.
Поступим так: зачинщиков мне выдать –
я полагаю, их чуть больше сотни –
построить в ряд, пересчитать порядком,
и каждого десятого казнить.
(Делает предостерегающий жест в сторону легионов).
Мне вашего согласия не нужно.
Казнить я мог без вашего согласья,
спросил его я лишь как испытанье,
вас миловать – мое святое право,
а вам же остается только помнить,
что доброта моя отнюдь не вечна.
Мы нынче обойдемся малой кровью,
но если будет вновь такое дело,
ответите за это и за то.
Зачинщиков построить на лужайке,
всем остальным – занять свои места.

(Руф делает отмашку рукой)

ЛЕГИОНЕРЫ
(хором).
Да здравствует великий император!

(Цезарь принебрежительно машет рукой и уходит).

КЛАВДИЙ И ЕГО СЕСТРА

Действующие лица:

Клодий, он же Клодион, бывший знатный гражданин, а ныне плебей, клиент Юлия Цезаря.
Клавдия, его сестра, легкого нрава и поведения.

КЛОДИЙ. Смотри, сестрица, какой молодец наш Цезарь! Совсем недавно он был в глазах сената бунтовщиком, который перешел с войском через речушку Рубикон, то есть ворвался в свободный Рим с войсками, а теперь уже он, побывав на одиннадцать дней диктатором, добился своего избрания консулом вместе с Сервилием Исавриком! Да что и говорить, Исаврик – его приятель. У его отца Цезарь начинал военную службу в молодости, так что они будут действовать заодно. Даже народный трибун Метел не смог помешать ему: Цезарь забрал казну и храмовые сокровища, и все это переплавил в денарии с надписью «Цезарь»! Когда я был трибуном, эта должность кое-что значила. Не даром Цезарь так ценил меня. Ради этой должности я стал плебеем. А нынче что трибун, что уличный бродяга – разницы нет. Скоро в Риме установится лишь два сословия: Цезарь и все остальные. На днях твоего воздыхателя поэта Катулла кто-то вздумал угостить вином, сделанным в год консульства Бибула и Цезаря. Знаешь, что он ответил? Он сказал: «В консульство Цезаря то, а не в консульство Бибула было: в консульство Бибула, друг, не было впрямь ничего». Думаю я, что и Исаврик ничего не значит. (В зал) Люди его не запомнят, потому что ему ничего не будет позволено сделать. (Клодии) Это будет второе консульство Юлия и Цезаря.
КЛАВДИЯ. И не боишься ты, братец, что Цезарь вырвет тебе язык?
КЛОДИЙ. Запомни, глупышка: Цезарь простит мне, если я буду говорить то, что всем известно, лишь бы я молчал о том, что известно только мне и никому больше.
КЛАВДИЯ. Что ж теперь Цезарь не примирится с Помпеем?
КЛОДИЙ. Сенат предложил ему это! Но Исаврик воспротивился. Есть такое правило для государя: «Награждай лично, наказывай чужими руками». Так вот, в вопросах примиренья оно тоже действует сам. Такое же правило: «Лично призывай к миру, и пусть все прочие требуют войны». Тогда все жертвы спишешь на других, а сам войдешь в историю с прозванием «Великий», как Александр. Да и не пошел бы Помпей на мировую. У него в Македонии столько легионов! И не о нем речь! Я говорю о Цезаре. Он пришел в Рим бунтовщиком, а теперь он – легитимная власть. Воевать он с Помпеем может теперь не силой оружия, а просто разбросать листовки в лагере Помпея. Как поучительно! Частное лицо Цезарь пришел как бунтовщик с войсками в Рим против легитимного правителя Помпея. Помпей отступил, Цезарь взял сенат за глотку, и вот уже теперь легитимный правитель Цезарь усмиряет частное лицо и бунтовщика Помпея. Нам-то, беспринципным людям, это как с гуся вода. А каково всем этим рабам чести и достоинства – Цицерону, Бруту, Кассию и иже с ними!? По закону они должны были идти с Помпеем на Цезаря, а теперь по этому же закону они должны его предать! Как они мучаются, бедняги! Лучшего палача, чем их совесть и гражданский долг, и не нужно!
КЛАВДИЯ. Ты иногда несносен, братец! Прямо кичишься своей прочностью и беспринципностью!
КЛОДИЙ. Беспринципность, сестрица, самое необходимое качество человека, а на этапе перемен, когда демократия сменяется диктатурой, а диктатура красится под демократию – это свойство нужнее мозгов и сердца! Чтобы вовремя поддакнуть или подхихикнуть, надо иметь рефлексы на уровне позвоночника, по-настоящему подумать или почувствовать бывает просто некогда.
КЛАВДИЯ. Так ты полагаешь, что Цезарь победит Помпея?
КЛОДИЙ. Уже победил. Помпеи выдворен из Италии, потерял обе Испании, Сицилию, Сардинию, а Цезарь даже поражение в Африке представил победой с временным отступлением с занятой территории. Этот человек весьма находчив. Когда он, сходя с корабля, споткнулся и упал на землю, ропот прошел в войсках: плохая примета, Цезарь споткнулся. Он же не растерялся и заорал: «Африка, я держу тебя в своих руках! Ты моя!» Все подумали, что он специально упал, чтобы схватить африканскую землю. Когда разнесся слух, что в Африке только полководец по имени Сципион может одерживать победы – речь, кажется, шла о Сципионе Сирийском, – он отыскал среди своих рабов или клиентов какого-то замухрышку с этим же именем и назначил этого Сципиона формальным полководцем какого-то войскового соединения. В этом весь Цезарь. Если знамения или пророчества говорят против него, он их умудряется так вывернуть, что убеждает всех в том, что благоприятнее знамений или пророчеств и быть не может. Знаешь ли, слух о непобедимости – это вполне реальная военная сила. И эта сила воюет на стороне Цезаря в чине, как минимум, легата. А знаешь ли ты, что он способен так передвигаться с войсками, что слух о его приближении приходит позже самого Цезаря? Его ждут по суше, а он идет морем, его ожидают по морю, когда откроется сезон, а он приходит по суше. Его ждут слева, он приходит справа. Он может издать приказ у одного костра греться не более чем двум воинам. И никто ничего не понимает, но когда противник видит зарево от десятков тысяч костров, думая, что у каждого костра сидит не менее десяти-пятнадцати легионеров, его охватывает паника, и он поступает глупо, то есть именно так, как хочется Цезарю: либо бежит в страхе, либо уклоняется от сражений. В итоге если Помпей и мог победить Цезаря, он этого не делает по непонятным всем причинам. Но если дела складываются удачно для Цезаря, если у него появляется шанс победить своего врага, будь уверена, он его не упустит.
КЛАВДИЯ. Умен твой Цезарь, это я знаю, но каждый раз открываю в нем все новые и новые черты гениальности.
КЛОДИЙ. Я тоже. Ты знаешь, КЛАВДИЯ, ведь неприлично убитому воину иметь уродливые шрамы на лице как какому-нибудь гладиатору! Все легионеры при сражениях обычно стараются убить противника, а не изуродовать. Цезарь же отдал приказ: «Бейте в лицо!». Что бы ты думала? Молодые легионеры на стороне Помпея дрогнули и были разбиты, потому что такой подлости они не ожидали. Что же за посмертную маску пришлют потом матери или жене? Ведь она не узнает своего любимого! Умереть солдат не так боится, как боится позора. А с ложными понятиями о чести и позоре они становятся обладателями Ахиллесовой пяты. Цезарь вычислил ее и применил эти знания на практике. С первой минуты, как я услышал, что Цезарь пошел на Помпея, я уже знал, что Помпей погиб. Вопрос лишь во времени и в том, сколько еще римский солдат поляжет в этой войне. Но ни Помпея, ни Цезаря это не беспокоит.
КЛАВДИЯ. Как ты мог знать заранее о победе Цезаря, если все силы были на стороне Помпея?
КЛОДИЙ. Помпей умеет все, кроме одного – побеждать Цезаря. А именно это умение ему было необходимо. Даже когда Цезарь плыл на корабле, переодевшись частным лицом, и разразилась буря, капитан собирался повернуть назад, но Цезарь открылся капитану, воскликнув: «Смелее! Ты везешь Цезаря! Боги не позволят твоему кораблю утонуть, ибо у меня иное предназначение!». Самое удивительное, что капитан ему поверил. Да и любой поверил бы, потому что слухи о своем божественном предназначении Цезарь сам тщательно придумывает и распространяет с помощью таких, как я. Говорю тебе, КЛАВДИЯ, я нужен Цезарю ничуть не меньше, чем он мне. Верные полководцы служат ему лишь до тех пор, пока считают, что его начальствование им выгоднее, чем всех прочих. Кое-кто из них нет-нет, да и вздумает занять его место, или хотя бы просто место повыше. Нам же, плебеям, целиком зависящим от Цезаря, совершенно ясно, что никакой другой правитель не даст нам того, что дает Цезарь. Да никто иной нам просто не простит того, что мы служили Цезарю. Ничтожества, возведенные в сан исключительно волей монарха, помнят в любую минуту, что стоит исчезнуть этому монарху, и они снова обратятся в ничтожество, а вероятнее просто будут убиты осмелевшими врагами этого вождя. Если человек знатен, богат, умен, если он талантливый полководец или ритор, он считает, что его высокое положение само собой разумеется. Мало того, он еще может замыслить повысить свой статус при другом вожде. Ведь он – значительная фигура! От таких верности не жди. Уверен, что скоро Цезарь прогонит или уничтожит всю знать, а нами наполнит сенат. Да он уже это наполовину сделал, ведь две трети новоиспеченных сенаторов и римское гражданство получили лишь благодаря Цезарю. Это вожди и купцы с завоеванных территорий и бывшие клиенты и вольноотпущенники Цезаря. Это его люди, иначе говоря.
КЛАВДИЯ. Что же ты не войдешь в сенат, если все так, как ты говоришь?
КЛОДИЙ. Представь, стану я сенатором. Значит, буду значительной персоной. Через некоторое время Цезарь может лишить меня своего доверия. Пусть уж лучше уж я буду плебеем, которому безоговорочно доверяет первый человек в Риме, чем стану даже вторым человеком в Риме, но таким, которому Цезарь не верит, которого подозревает в измене. Поверь мне, судьбе такого человека не позавидуешь!
КЛАВДИЯ. А твоей судьбе будто позавидуешь?
КЛОДИЙ. Почему нет?
КЛАВДИЯ. Да у тебя даже денег нет!
КЛОДИЙ. А это что? Смотри!
КЛАВДИЯ. Надо же! Монета с изображением Цезаря!
КЛОДИЙ. У меня таких много, а если я захочу, то будет столько, сколько мне понадобится.
КЛАВДИЯ. Так захоти!
КЛОИДИЙ. Вот еще! Чтобы меня обворовали? Лучше в любой день брать из государственной казны столько, сколько надо на этот день, и не думать о завтрашнем дне, поскольку я уверен, что эти сундуки никогда не закроются от меня, чем забрать в один миг какую-то сумму, и потом всю жизнь дрожать, что в дом заберутся воры, или, того хуже, Цезарь подумает, что я в нем не нуждаюсь, и станет думать, как бы сделать так, чтобы и он во мне перестал нуждаться.
КЛАВДИЯ. Так ты полагаешь, Помпей будет разбит?
КЛОДИЙ. Если он и спасется, то армию не сохранит. И куда ему после этого бежать? В Египет? Но ведь там сейчас Птолемей Тринадцатый никак не поделит власть с его сестрой и женой Клеопатрой Седьмой. Эта династия установилась после завоевания Египта Александром Македонским. Александр подарил Египет своему полководцу Птолемею, и с той поры у них такая чехорда: дети фараона женятся друг на друге и совместно садятся на престол. Жуткая тирания. Даже если Помпей придет туда свободным, он станет там рабом. Верно сказал Софокл: «Кто направляется к тирану, того не жалует судьба, поскольку поздно или рана он превращается в его раба». Да и зачем им Помпей? Он потребует войск и денег, чтобы воевать с Цезарем! Они запросто могут решить выдать Помпея Цезарю.
КЛАВДИЯ. Если ты такой умный, почему не подскажешь мне, как поступать? Цезарь теперь войдет в силу, Брута он простил и сделал любимчиком! Не вовремя я с ним развелась. А он и рад – женился на дочери Катона, да еще заявил, что никого, кроме этой своей ненаглядной Порции никогда и не любил! Она-то тоже хороша! С Бибулом развелась, и говорит, что этот брак был ошибкой. Все браки теперь устраиваются для того, чтобы составлять кланы, а кланы составляют для того, чтобы пролезть повыше во власть. Цезарь их всех этому научил. Вправду ты сказал, что весь Рим спит под одним одеялом. Никогда не поверю, что Брут женился на Порции по любви!
КЛОДИЙ. Что ты знаешь про любовь, сестрица?
КЛАВДИЯ. Но-но! Попрошу не оскорблять!
КЛОДИЙ. Я тебя утешу вот этими портретами Цезаря, а ты меня утешь, ты знаешь как!
КЛАВДИЯ. Пошли, мой красавчик! Жги!


ЦЕЗАРЬ, ПТОЛЕМЕЙ, ПОТИНИЙ И АХИЛЛ

Действующие лица:
Гай Юлий Цезарь – проконсул, император, великий понтифик, диктатор.
Птолемей XIII Дионис – царь Египта, муж и младший брат Клеопатры VII.
Потиний – евнух Птолемея.
Теодот – наставник Птолемея.
Ахилл – полководец Птолемея.
Агриппа – полководец Цезаря
Офицеры Цезаря.
Слуги.

ЦЕЗАРЬ.
Так вот каков наследник Птолемей?

ТЕОДОТ.
Египта царь, тринадцатый по счету
из Птолемеев.

ЦЕЗАРЬ.
 Номер неудачный.
Кто остальные?

ТЕОДОТ.
 Теодот, наставник,
учитель малолетнего царя.

ЦЕЗАРЬ.
Посмотрим же, чему твой царь обучен.
А прочие?

ПОТИНИЙ.
 Потиний, царский евнух.

ЦЕЗАРЬ.
К тебе пока что больше нет вопросов.
А ты?

АХИЛЛ.
 Ахилл. Я – главный полководец.

ЦЕЗАРЬ.
Здесь главный – я. Я об Ахилле слышал.
Гомер о нем писал, но ты – не он.
Ну до чего тщеславны эти греки!
Героями зовут кого попало.
Как будто в мире нет других имен.
А где царица ваша Клеопатра?

ПТОЛЕМЕЙ.
Моя сестра… Жена моя сбежала.
В изгнании, отстранена от власти.

ЦЕЗАРЬ.
От власти здесь лишь Цезарь отстраняет,
и только Цезарь власть здесь может дать.
Об этом после. Где искать Помпея?

ТЕОДОТ.
Прими от Птолемея этот перстень
и голову хозяина его.

(Теодот дает знак, и слуги вносят поднос с забальзамированной головой Помпея).

ЦЕЗАРЬ
(вглядываясь в голову).
Как он погиб?
(С сомнением)
 Да точно ль это он?
Бальзамы эти искажают внешность.
(Радостно)
Да, верно, это он, его черты!
Приметы несомненные я вижу.
(Рассеянно, с показным равнодушием)
Так как же он погиб?

ТЕОДОТ.
 Убит кинжалом.

ЦЕЗАРЬ
(резко и возбужденно).
Кинжалом? Кем? Когда? Куда? Зачем?

ТЕОДОТ.
(робко)
Септимий, римский воин …

ЦЕЗАРЬ.
 Римский воин?
(все громче)
В каком бою? И почему кинжалом?
Бывает на кинжалах разве бой?

ТЕОДОТ
(осмелев).
Без боя он убит… Ударом…
(снова робко и тихо)
 В спину.
ЦЕЗАРЬ
(на повышенных тонах).
Убит ударом в спину Гней Помпей?
И римлянин удар нанес кинжалом?

ТЕОДОТ
(оправдываясь).
В Египет он приехал нежеланным,
незваным гостем был здесь Гней Помпей.

ЦЕЗАРЬ
(кивает головой – с иронией).
И потому его убили в спину.
Что ж армия?

Теодот смущенно молчит.

АХИЛЛ.
 Без армии он был.
Она осталась там, за переправой.
Царь Птолемей условия приезда
такие выдвинул.

ЦЕЗАРЬ
(кивает понимающе).
 И так он был обманут,
обезоружен и убит бесчестно.
Такой конец едва ли мог предвидеть
великий полководец Гней Попмей.
(С показным пафосом).
Потомки македонских полководцев!
Как низко нынче пали, греки, вы!
Достойны ли вы царствовать в Египте?
И в Грецию вас впору не пускать бы!
Сыны великой родины Гомера –
кинжалом! В спину! Магнуса Помпея!

ПОТИНИЙ
(робко).
Мы знали, что он Цезарю был враг.
А мы послушны Цезарю и Риму.

ЦЕЗАРЬ
(гневно).
Я не просил вас помощи такой!
(Берет себя в руки и продолжает с грустью и показным величием).
Не для того с Помпеем я сражался,
чтоб он ударом в спину был убит.
Был у него я прежде полководцем.
А он у дяди моего учился
искусству полководческому в деле.
Меня он старше, но моим был зятем.
От Юлии родить он мог мне внуков.
Нет Юлии моей. Жестоки боги.
Теперь же и Помпея больше нет.
Мне не был никогда он верным другом,
но не был он и полностью врагом.
Прощай, Помпей. Теперь твои останки
поедут в Рим для почестей последних.
(Агриппе)
Септимия – доставьте мне живым!
Хоть для него ему быть лучше мертвым.
(Тихо)
А этих…
(показывает на Ахилла, Теодота и Потиния)
 Позже… Только не сейчас...
Не будем нынче ссориться мы с ними,
позднее с ними сам я разберусь.
(Птолемею)
Скажи мне, Птолемей, с чего решил ты,
что управлять Египтом можешь сам?
По статусу с женой своей совместно
ты должен править с разрешенья Рима.
И долг отцовский должен оплатить,
изрядную поставив Риму сумму.
И поставлять зерно исправно должен.

ПТОЛЕМЕЙ.
Она меня не слушалась нисколько.
(С визгом)
Она меня хотела отравить!

ЦЕЗАРЬ.
И с этим разобраться мне придется.
(В сторону, как бы самому себе)
Я за Помпеем месяцами гнался,
а вместо приза падаль получил.
Поймет меня, наверное, охотник,
когда его добычу из-под носа
услужливый ему подстрелит егерь
и шкуру на подносе принесет.
Я б, может быть, помиловал Помпея,
тогда б мечом он сам себя пронзил.
А может быть… Да что ж теперь об этом…
(Машет рукой и стремительно уходит со сцены).


ЦЕЗАРЬ И КЛЕОПАТРА

Действующие лица:
Гай Юлий Цезарь – проконсул, император, великий понтифик, диктатор.
Клеопатра VII – царица Египта.

В комнату Цезаря входит Клеопатра и сбрасывает покрывало, которое некоторые переводчики ошибочно называют ковром.

КЛЕОПАТРА.
Приветствую тебя, великий Цезарь.

ЦЕЗАРЬ.
Приветствую царицу Клеопатру...
(молча разглядывает ее).

КЛЕОПАТРА.
Меня ты изучаешь, Цезарь, взглядом?
Поговорить не хочешь ты со мной?

ЦЕЗАРЬ.
Поговорим еще с тобой, успеем.

КЛЕОПАТРА.
Ну, если внешность для тебя важнее,
быть может, Цезарь мне велит раздеться?

ЦЕЗАРЬ.
Царицу оскорблять я б не решился
таким приказом…
(смутившись, уточняет)
 Просьбою такой.

КЛЕОПАТРА.
Приказ дают царице только боги.
Но просьбы могут высказать и люди.
Ты ж – полубог, не меньше. Может статься,
и богом вскоре станешь, Юлий Цезарь.

ЦЕЗАРЬ.
Я если б попросил тебя раздеться,
что б ты сказала? Выполнила б просьбу?

КЛЕОПАТРА.
Сказала б: «Цезарь выслушай меня!»
Красивых тел ты встретишь еще много.
А умных женщин много ли ты видел?

ЦЕЗАРЬ.
Их видел несколько – не очень много.
Так значит, ты себя считаешь умной?

КЛЕОПАТРА.
А разве умный – умным мнит себя?
Нет, ум не в том, чтобы умом кичиться,
а в том, чтоб слушать, мыслить, понимать,
и соглашаться с умным предложеньем,
чтоб глупое отвергнуть не колеблясь,
и чтобы достоверно различать,
что может славе послужить и пользе,
а что ведет к погибели бесславной.

ЦЕЗАРЬ.
Ты отличать умеешь эти вещи?

КЛЕОПАТРА.
Получше, чем мой братец Птолемей.

ЦЕЗАРЬ.
В чем он не прав, скажи тогда, царица?

КЛЕОПАТРА.
Мне проще перечислить, в чем он прав.
Он три поступка правильных лишь сделал:
родился старшим сыном Птолемея,
на мне женился, как и полагалось,
и царский трон наследовал недавно.
Но, впрочем, эти три его поступка
предписаны судьбой и он не властен
был поступить иначе в этом деле.

ЦЕЗАРЬ
(смеясь).
Коль выбирал бы каждый, кем родиться,
порядка было б мало на земле.

КЛЕОПАТРА.
Коль выбирал бы он такие вещи,
себе б он выбрал что-нибудь похуже:
судьба его умнее, чем он сам.
А, впрочем, если б был лицом он частным,
спокойно мог до старости б дожить.

ЦЕЗАРЬ.
А что же ему в этом помешает
при статусе его царя Египта?

КЛЕОПАТРА.
Ты помешаешь, Цезарь. Ты и я.

ЦЕЗАРЬ
(смутившись).
С чего бы вдруг?

КЛЕОПАТРА.
 Поскольку он мешает
величию, достойного тебя.
Он хочет быть царем на самом деле,
не понимая, что в Египте Цезарь –
один теперь хозяин навсегда.

ЦЕЗАРЬ.
Один теперь хозяин нынче – Цезарь –
в Египте? С этим ты согласна точно ль?
А кто тогда – царица Клеопатра?

КЛЕОПАТРА.
Кто хочешь.
(Подходит ближе к Цезарю и заглядывает ему в глаза)
 Кем ты хочешь, чтоб была я?

ЦЕЗАРЬ
(долго смотрит в глаза Клеопатре, потом натянуто смеется).
Да мало ли чего хочу я!
(Пауза)
 Я ведь…
(Пауза)
Я, может, захочу…
КЛЕОПАТРА
(перебивает).
 Согласна, Цезарь!
ЦЕЗАРЬ
(удивленно).
Я ничего еще не попросил.

КЛЕОПАТРА
(рассеянно, игриво).
Уверен? Неужели показалось?

ЦЕЗАРЬ
(нерешительно).
Нет, я, конечно, мог бы …
КЛЕОПАТРА
(поспешно).
 Да, мой Цезарь!
Как только ты захочешь – в тот же миг.

ЦЕЗАРЬ
(задумчиво).
А ты и впрямь умна.

КЛЕОПАТРА.
 Тогда продолжим.
ЦЕЗАРЬ
(заинтересованно).
Продолжим что?

КЛЕОПАТРА.
 Рассматривать меня.
Ты с этого хотел начать знакомство.
Но с этого не стоит начинать.
Когда в боях и тягостных походах
мужчина, воин, долго находился,
прельстится он красою встречных женщин,
а после уж ума не разглядит.
Но если…
(Цезарь хочет что-то сказать, Клеопатра его торопливо перебивает, закрывая ему рот одним пальчиком)
 Подожди! Но если Цезарь
во мне уже увидел… Человека.
И если с мыслями моими он согласен…
Что ж может быть препятствием к тому,
чтоб посмотреть, какая я – нагая?
Ведь хочешь ты сорвать с меня одежды?
А, может быть, их хочешь постепенно
с меня снимать? Иль срезать их ножом?
Иль мне самой раздеться? Что ж молчишь ты?

ЦЕЗАРЬ.
Да.

КЛЕОПАТРА
 Да?
(снимая верхнюю одежду и украшения).
 Вот так?
(продолжает раздеваться)
 Так мне продолжить?
Что скажет Цезарь?
(Снимает еще один предмет)
 Дальше?
ЦЕЗАРЬ
(сбрасывая тогу).
 Продолжай!

(Занавес)

КАТОН

Действующие лица:
Катон Младший - сенатор.
Тит – вольноотпущенник Катона.

(Катон сидит на ложе).

КАТОН.
Отныне в Риме больше нет свободы.
Был Рим свободен, нынче ж тирания –
ему удел. Так Рима больше нет.
Еще не так давно дела решались
в сенате и в собрании народном.
Сенатом полководцы назначались.
Сенат решал, быть миру иль сраженьям.
Бюджет страны сенат делил и тратил.
Порядок был известен и незыблем.
Но появились в Риме братья Гракхи
и стали обольщать они речами
наивный, глупый плебс. Толпа в восторге
рукоплескала Гракхам ежедневно.
И с той поры все спорные вопросы
на суд собранья стали выноситься.
Толпу прельщая, эти демагоги
всегда свои решенья проводили.
И стал сенат придатком у собранья.
И старший Гракх тираном воцарился.
После него и младший Гракх таким же
тираном был. Потом явился Сулла
и тиранию тиранией сверг.
У Суллы полководцем был Гай Марий.
Боролись Марий с Суллой постоянно.
Казнил сулланцев Марий точно так же,
как Сулла марианцев истреблял.
Как много истребили знатных римлян
проскрипции и казни с этих пор!
Рим захлебнулся кровью знатных римлян!
А почему возникла тирания?
Да потому, что в армию был доступ
и черни и плебеем приоткрыт.
Война была для знатных римлян долгом,
а для плебеев стала авантюрой.
В надежде богатеть от грабежей
вступало в войско всякое отребье.
А долю от награбленной добычи
распределял, конечно, полководец.
Смекнули быстро воины, в чем дело.
Тому, кто платит подчиняясь всецело,
они сенату стали не верны.
Всесильными вдруг стали полководцы.
Сенат же стал терять авторитет.
Двух консулов в сенате выбирают
на каждый год для управленья Римом.
Так в консулы стремился Юлий Цезарь.
У Красса Цезарь брал для зрелищ деньги,
на деньги Красса подкупал плебеев,
и привлекал их льстивыми речами.
Став консулом, он правил самовластно,
двух консулов собою заменял он.
По окончанью срока консулата
проконсулами консулы уходят.
И каждому провинция дается.
В провинциях бывает неспокойно.
Тогда проконсул набирает войско.
И это войско личной силой стало,
которой можно угрожать сенату.
Когда же там бывает неспокойно?
Когда проконсул правит там жестоко!
И чем сильней в провинциях волненья,
тем больше войско требует проконсул.
Так в Галлии проконсул Юлий Цезарь,
ведя войну, собрал большое войско.
Другой проконсул был – Помпей Великий. Т
ак появились в Риме два вояки,
с войсками и с стремленьем к личной власти.
Но с войском может пребывать проконсул
в провинции, но не в пределах Рима.
Однако пренебрег законом Цезарь,
с войсками перешел он Рубикон,
и тем себя поставил вне закона.
Но что за дело Цезарю в законах!
Ведь у него войска теперь имелись.
Тирану, обладающему войском,
законом служит собственное мненье.
Помпей бы мог остановить тирана,
но сам стремился стать Помпей тираном.
К тому же воевал намного хуже.
Сначала Цезарь с Крассом и Помпеем
триумвират составили. Но вскоре
погиб в войне парфянской Красс бесславно.
Помпею Цезарь отдал дочку в жены.
Не помогло и это – дочь в могиле,
а Цезарь и Помпей стремятся к власти,
и поделить ее никак не могут.
В итоге Цезарь победил Помпея.
(Грозит рукой как бы Цезарю)
Его теперь ничто не остановит.
В Египте он почти сравнялся с богом,
войска свои пополнил новой силой,
они ему теперь верны до гроба,
поскольку платит он двойную цену,
и разрешает вволю им пограбить.
В стране теперь не пашут и не сеют,
а все идут в войска, чтоб вволю грабить.
Весь Рим дрожит от страха перед войском,
а войско с каждым часом все сильнее,
и новобранцев новых легионы
должны кормить побитые соседи.
(В отчаянии).
Как опухоль империя раздулась,
ничто его теперь не остановит…
Сенат он увеличил на две трети,
сенаторы теперь – его клиенты.
Ему теперь они во всем послушны.
(Устало).
Ничто его теперь не остановит…
(С пафосом)
Так как теперь бороться мне с тираном?
(Спокойно)
Остался меч, он острый, словно бритва.
Один остался путь борьбы Катону.
Осталось умереть, и быть свободным –
(радостно)
свободным стать и Цезаря не знать.
 
(Катон пронзает себя мечом, и падает без чувств. Входит Тит, вскрикивает, подхватывает Катона и уносит).

ЦЕЗАРЬ И АНТОНИЙ

Действующие лица:
Гай Юлий Цезарь – проконсул, император, великий понтифик, диктатор.
Марк Антоний – племянник Цезаря и полководец.
Тит – вольноотпущенник Катона.
Офицеры Цезаря.
Слуги.


ЦЕЗАРЬ.
Так значит, мертв Катон?

АНТОНИЙ.
 Так сообщил мне
вот этот человек.

ЦЕЗАРЬ.
 Ты кто таков?

ТИТ.
Я – Тит, вольноотпущенник Катона,
слуга его, а раньше был рабом.
 
ЦЕЗАРЬ.
Как он погиб?

ТИТ.
 Пронзил себя мечом он.

ЦЕЗАРЬ
(В ярости).
Должны вы были меч его отнять!

ТИТ.
Мы отняли, но нас он пристыдил.
Сказал, что так друзья не поступают,
и слуги поступать так не должны.
Когда ученый муж стремится к смерти,
клиенты не должны ему мешать.
Не ведают клиенты той причины
и тех соображений, по которым
решенье принимает этот муж.
А потому не дело им помехой
ему служить. Должны они облегчить,
коль просит он, ему его уход.

ЦЕЗАРЬ.
Быть может, он в безумном лишь порыве
на этот жест отчаянья решился!
Быть может, поразмыслив, отказался б
он с жизнью распроститься столь поспешно?

ТИТ.
Его спасти старались мы, но тщетно.
Врачи ему повязки наложили.
Но он, придя от притираний в чувство,
стыдил нас непотребными словами.
Он говорил, что человек имеет
закончить жизнь незыблемое право,
когда не хочет он её продолжить.
И выбрать он имеет право лично
тот способ, что считает самым лучшим,
не сгоряча, а в здравом размышлении.
Он говорил нам, что уход из жизни –
его борьба и вклад в свободу Рима,
и что в живых остаться для Катона
намного хуже было б, чем погибнуть.
Он умереть спешил, пока свободен,
рабом жить ни секунды не хотел.

ЦЕЗАРЬ.
Катона вам не следовало слушать!
Вы меч его должны были отнять.

ТИТ.
Мы так и поступили. Но хозяин,
собравшись с силой, разорвал повязки,
и раздирал он собственное тело,
пока ему на то хватало сил.
Спасти его при этаких раненьях
и лучшие врачи бы не смогли.

ЦЕЗАРЬ
(озлобленно).
Ты виноват пред Цезарем, несчастный,
в том, что не спас Катона для него.
(Делает жест, призывая стражника).

ТИТ.
Я пред Катоном чист! И с легким сердцем
последую за ним его путем.

Тит выхватывает короткий меч и закалывает себя.

ЦЕЗАРЬ
(презрительно).
Пусть унесут подальше эту падаль.
(Гневно)
Похитил у меня Катон победу!
(Возмущенно)
Он не позволил (с ударением) мне его спасти!
 (С показным пафосом)
Какое сердце биться перестало!
(Нарочито горестно)
Как будто я своей лишился части.
(Чистосердечно)
Мне жаль тебя, неистовый Катон.
(Решительно)
Но жизнь моя своим стремится ходом!

Слуги уносят Тита. Офицеры Цезаря уходят.

АНТОНИЙ.
Угодно будет Цезарю устроить
по Порцию Катону панихиду?

ЦЕЗАРЬ.
В уме ли ты, мой верный Марк Антоний?
Он был моим врагом во всем при жизни,
и после смерти им навек остался.
Не принял он из рук моих прощенья,
но примет он из рук моих позор.
Пусть изготовят статую Катона,
в ней приумножив все его изъяны.
Над чучелом Катона пусть глумится
толпа с такою яростною силой,
как никогда никто бы не решился
глумиться над Катоном, будь он жив.
Врагам живым я покажу на деле,
что быть моим врагом и после смерти –
позорная и жалкая судьба.


ЦЕЗАРЬ И СЕРВИЛИЯ

Действующие лица:
Гай Юлий Цезарь – проконсул, император, великий понтифик, диктатор.
Сервилия – любовница Цезаря, сестра Катона и мать Брута и Юлии.

ЦЕЗАРЬ.
Сервилия, Катон меня расстроил.

СЕРВИЛИЯ.
Я знаю, Гай, мой брат Катон погиб.

ЦЕЗАРЬ.
Спасти себя Катон не дал мне шанса.

СЕРВИЛИЯ.
Я знаю, Цезарь, ты не виноват.

ЦЕЗАРЬ
(гневно).
Твой брат всегда во всем со мною спорил!

СЕРВИЛИЯ
(утирая Цезарю лоб).
Он был идеалист неисправимый.
Во всем всегда витал он в облаках.
Законов жизни знать он не хотел,
и не считался с ними ни на йоту.

ЦЕЗАРЬ
(отталкивая Сервилию).
Он отнял у меня триумф однажды.
Вернулся я из Галлии с победой,
в Рим не входя, я ожидал триумфа.
И в эту пору подоспели сроки
для выборов двух консулов сенатом.
Претендовать на консульство я мог бы,
лишь пребывая в Риме в это время.
Но в Рим зайдя, лишился б я триумфа:
триумф дается лишь при входе в Рим.
Просил сенат я разрешить заочно
претендовать на консульское место.
Готов сенат был уступить мне в этом,
был даже Цицерон уже согласен.
Но братец твой помехой послужил.
Взяв слово, говорил без передышки.
Перебивать не принято в сенате.
Так говорил Катон, покуда солнце
за горизонтом полностью не скрылось.

СЕРВИЛИЯ.
С закатом солнца прекратились пренья?

ЦЕЗАРЬ.
С закатом прекращаются собранья,
поскольку день окончен в эту пору.

СЕРВИЛИЯ
(кивает).
И отказался Цезарь от триумфа,
чтоб консулом иметь возможность стать!

ЦЕЗАРЬ.
Триумфов получу еще я много.
Но Цезарь к пораженью не привык!
Твой брат тогда своей добился цели.

СЕРВИЛИЯ
(примирительно).
Теперь уж это ничего не значит.

ЦЕЗАРЬ
(неожиданно развеселившись).
А знаешь, что за случай был с Катоном?
Я говорил когда-то речь в сенате,
мне принесли записку в это время,
я пробежал её мгновенно взглядом,
свернул и речь свою хотел продолжить
(заразительно смеется).
Катон решил, что письма деловые
с какой-то важной новостью скрываю.
Потребовал он развернуть записку
и прочитать ее пред всем сенатом.
Смутился я для виду, тем усилив
его желанье огласить записку.
Он вынудил тогда голосованьем
заставить прочитать меня посланье.
Тогда прочел я от тебя записку,
что ты свободна будешь в этот вечер
и ждешь меня на ужин с нетерпеньем.
Как он негодовал! С его сестрицей
встречается его заклятый недруг,
и он – виной тому, что этот казус
был оглашен на весь сенат публично.

СЕРВИЛИЯ.
Я, Цезарь, не стыжусь своей любви.

ЦЕЗАРЬ.
Твоей любви Катон всегда стыдился.
Тогда в сердцах себя он бил по ляжкам,
и пьяницей меня он обозвал.

СЕРВИЛИЯ.
Он сам порой любил чрезмерно выпить.
А ты, мой Гай, коль пьешь, то пьешь так мало…

ЦЕЗАРЬ.
Давно я замечал такое свойство,
приписывать другим те недостатки,
которыми ты сам и обладаешь –
такое очень часто встретишь в жизни.
В трусливости всех трусы обвиняют,
предатели коварство всюду видят,
не верят негодяи в благородство,
всех пьяницами пьяницы считают.

СЕРВИЛИЯ.
Я и сама не ладила с Катоном.

ЦЕЗАРЬ.
Однако отдала на воспитанье
когда-то сына своего Катону!

СЕРВИЛИЯ.
Я, Цезарь, помнишь, рано овдовела.
И без отца Марк Юний мой остался.
А отчим Брутом занимался мало.
Трех дочерей имея в новом браке,
я не могла бы Марком заниматься,
как занимался им тогда мой братец.
 
ЦЕЗАРЬ.
Духовным Бруту стал Катон отцом!
Тебя любя, о Бруте я радею,
но Брут меня совсем не понимает.
Катону – сын, а мне он вечный враг.

СЕРВИЛИЯ
(страстно).
Мой Цезарь! Брут не враг тебе, поверь мне!
Он просто молод, страстен и горяч.
Из рук твоих не хочет брать он власти,
поскольку хочет сам всего достичь.
И собственные часто достиженья
приписывает он твоей опеке
и потому их несколько стыдится.
Свою он хочет сам судьбу вершить.

ЦЕЗАРЬ.
И в этом он не прав. Никто не сможет
свою судьбу построить в одиночку.
Разбег крутой на лестнице карьеры.
И первые ступени так высоки,
что в одиночку их не одолеть.
И я порой, Сервилия, нуждаюсь
в каких-то людях. Хоть не так и сильно.
Теперь, когда нужны мне полководцы,
писатели, философы, торговцы,
я сам их своей волей создаю.
Но в дни, когда я к власти подбирался,
искал я дружбы, связей и поддержки,
умел привлечь на сторону свою.

СЕРВИЛИЯ.
Ты, Цезарь, всюду действовал как бог.

ЦЕЗАРЬ.
Божественное я в себе и вправду
порою ощущал. Когда б мне богом
родиться довелось, я полагаю,
я справился бы с миссией своей.

СЕРВИЛИЯ.
Не богохульствуй, Цезарь.

ЦЕЗАРЬ.
Нас не слышат.

СЕРВИЛИЯ.
А боги?
ЦЕЗАРЬ.
 Боги? Даже если слышат,
дела людские им не интересны.
А даже если б боги и вмешались –
то боги помогают только сильным,
а слабым подставляют лишь подножку.
Тому примеров в жизни видел много.
Давно решил я быть сильнее прочих.
Тогда и боги мне во всем помогут.

СЕРВИЛИЯ.
Довольно слов. Моя постель остыла.
Согрей её, мой храбрый властелин.

(Цезарь обнимает Сервилию, и они уходят).


СЕРВИЛИЯ И БРУТ

Действующие лица:
Сервилия – любовница Цезаря, сестра Катона, мать Брута.
Марк Юний Брут – претор, сын Сервилии.

СЕРВИЛИЯ.
Марк Юний, сын мой, чем ты опечален?
Тебе бы нынче радоваться нужно.
Сказать по чести, преторская должность,
в твоих годах – не так уж это мало!
Я знаю, ты заслуживаешь больше,
но потерпи, и консулом ты станешь.
К тебе Гай Юлий Цезарь благосклонен.

БРУТ.
Ах, матушка! Не в радость эта милость.
Она ведь мне дана не за заслуги.

СЕРВИЛИЯ.
Нет, Цезарь справедлив. Не по заслугам
не воздает он, Юний, никогда.
Он без причин раба казнить не станет,
а без заслуг и пса не приласкает.

БРУТ.
Вот истинно! Ласкает Цезарь псов,
которые его покорно руки
и ноги даже вылизать готовы!

СЕРВИЛИЯ.
Ну что ж ты говоришь такое, Юний!
Ты рук и ног ему не целовал.

БРУТ.
Я вправду перед ним не пресмыкался.
Зачем, когда он мать мою ласкает?!
Практически живет с тобой, как муж!

СЕРВИЛИЯ
(резко).
В сердечных я делах неподотчетна
ни дочери, ни сыну, и ни брату,
сама себе давно уж я хозяйка.
Я двух мужей похоронила! В горе –
неужто не могу иметь утехи?

БРУТ.
Прости меня… Ты делай, что захочешь,
но не нужны мне милости тирана,
полученные этими путями.

СЕРВИЛИЯ.
Твои дела всегда моими были.
Ты все-таки мой сын, не забывай!
Когда б не я, тебя б давно казнили!

БРУТ.
Как жаль, что не случилось это. Лучше б,
честнее и почетней это б было,
чем преторская должность, как подачка
сынку своей любовницы…

СЕРВИЛИЯ
(резко).
 Не смей!
(После паузы, спокойней).
Как можешь говорить слова такие?

БРУТ.
Прости. Я не хотел тебя обидеть.
Но ты меня не унижай заботой.
Я – взрослый человек, иметь я должен,
что заслужил лишь сам, чужих стараний
плоды вкушать мне горько и постыдно.

СЕРВИЛИЯ.
Но разве я тебе чужая, Юний!

БРУТ.
Как я могу считать чужою мать?
Но Цезарю ты тоже не чужая,
а мне он много хуже, чем чужой.

СЕРВИЛИЯ.
Марк Юний Брут! К нему не справедлив ты.
Он Риму нужен, как никто другой,
лишь он один достигнуть может мира,
и лишь при нем спокойствие настанет.

БРУТ.
Лишь он один сначала мир нарушил.
Спокойствие при нем подобно смерти,
он хочет заменить самим собою
народ, трибунов, консулов, сенат,
ну, словом всех, кто что-нибудь решает.
А остальным положено, как стаду,
идти на поводу за ним во всем.
Спокойствие такое горше смерти!

СЕРВИЛИЯ.
Как можешь рассуждать, мой сын, о смерти,
ее не испытав? Откуда знаешь,
что что-то может быть ее ужасней?

БРУТ.
О смерти пишут многие мужи,
известные ученостью своею.

СЕРВИЛИЯ.
А что ж они? Вернулись с того света?
Откуда им известно может лучше
об этой теме, чем известно прочим?

БРУТ.
Кому-то же должны мы в чем-то верить!

СЕРВИЛИЯ.
Вот именно! Так Цезарю поверь!
Он говорит о том, что знает лучше.
Зачем ему сенаторское мненье
в вопросах, в коих он стоит над ними?
Ты разве станешь спрашивать ребенка,
еда какая для него полезней?
Раба ты станешь спрашивать неужто,
каким трудом ему сейчас заняться?
В любых вопросах есть руководитель,
руководить страной один лишь может.
Тогда и войн гражданских не случится.

БРУТ.
Кода один страной руководит,
себя он начинает мыслить богом,
не признает тогда своих ошибок,
повсюду видит заговор, крамолу,
и весь народ врагами он считает!
Не ты ли мне рассказывала в детстве,
кем был мой предок Луций Юний Брут?
С Тарквиния тиранством он боролся,
и даже сыновей своих он старших
не пощадил за помощь тирании.
Не следует ли нам об этом помнить
и быть достойным имени святого?
Отец мой тоже Брутом был по крови,
и будь он жив, с тираном бы боролся.
Я тоже Брут, и быть я должен Брутом,
и знаю я, что нынче это значит.
В тебе же кровь Сервилия Агалы!
Он тоже, ненавистного тирана
когда-то свергнув, защитил свободу.
Ты эту кровь и мне передала.
Агалы кровь смешалась с кровью Брута,
я эту кровь не смею опозорить
принятием подачек от тирана.
Твой брат Катон, который мне был дядей,
вопросы эти верно понимал.

СЕРВИЛИЯ.
Марк Порций жил оторвано от жизни!
И в ней, поверь, он ничего не смыслил!
И на меня он постоянно злился
за то, что Гая Цезаря люблю.
Кого любить – богов я не спросила,
а брата не спросила бы тем паче!
Я в Риме никого не вижу лучше,
чем Цезарь! Нет других мужчин достойных.
Не говорю я о тебе, Марк Юний,
но сын ведь быть мужчиной мне не может.

БРУТ.
Спасибо хоть на этом добром слове,
что не попал я в список недостойных.
Я дорожу твоей любовью тоже,
но мнение твое – не показатель.
Скажу и я: люблю тебя я также,
но ты не можешь быть моей женою.
Я должен быть жены своей достоин.
Она же – дочь Катона! Точно так же,
как я, она на эти вещи смотрит.

СЕРВИЛИЯ.
Вот точно, что она тебя и ссорит
и с Цезарем и с матерью твоею!

БРУТ.
Меня с тираном ссорит тирания,
а с матерью лишь мать сама способна
меня поссорить, если пожелает.
Что ж удивляться? Сын во всем ребенком
пожизненно для матери бывает.
Меня считать ты можешь кем угодно,
но я в вопросах чести непреклонен,
а честь велит бороться с тиранией.

СЕРВИЛИЯ.
Да где же тиранию ты увидел?!
У нас сейчас и мир и процветанье!
Войны в помине нет. Одни триумфы.
Не это ли назвать для Рима счастьем?

БРУТ.
Диктаторы уже бывали в Риме,
и Цицерон ведь тоже был диктатор.
Диктатором был Сулла и Гай Марий,
и даже Гней Помпей когда-то тоже.
Но скоротечность этих полномочий
была всегда надежною защитой
свободы, чести, Рима и сената.
Кончаются когда-то полномочья,
наступит возрождение свободы.
Но Цезарь сделал шаг намного дальше,
пожизненный теперь он стал диктатор!
Теперь не ждите, римляне, свободы,
она к вам никогда не возвратится!

СЕРВИЛИЯ.
Тебя я, Марк понять теперь хотела б,
не нравится тебе персона эта,
иль осуждаешь пост его почетный?
Ты не приемлешь Цезаря как личность,
тогда скажи, кто нам его заменит?
Иль возражаешь против диктатуры
и хочешь власть вернуть теперь сенату?
Но ведь сенат назначил диктатуру,
и Цезарь стал диктатором с согласья
и по желанью большинства в сенате!
Как сможешь ты теперь отдать сенату
то, что сенат и сам уж отдал Гаю?

БРУТ.
Брал полномочья Цезарь постепенно.
Сначала это было не заметно,
но каждый раз, поднявшись на ступеньку,
он делал новый шаг к вершине власти.
Кто власть прибрал к рукам, ее остатки
легко отнимет у других до крошки.
Теперь осталось у сената власти
не больше, чем у крикунов на рынке.
Сказать они еще о чем-то могут,
но ничего они уж не решают.
Один теперь у Цезаря соперник –
с самим собой ведет соревнованье,
один другого дерзновенней планы
он в гонке сам с собою составляет.
Остановить его не смогут люди,
теперь уж только боги иль судьба.

СЕРВИЛИЯ.
А если так, то – что ж об этом спорить?
Как человек не может горы двигать,
и как не может выпить океаны,
так и с судьбой не может он бороться.
Смирись и ты. Будь Цезарю послушен,
и консулом довольно скоро станешь,
 четыре года ждать тебе осталось.

БРУТ.
Теперь и консул – только лишь приспешник,
у Цезаря и он на побегушках.

СЕРВИЛИЯ.
Коль не дано тебе быть первым в Риме,
утешься тем, что будешь ты второй.
А вечной диктатуры не бывает.
Пожизненная тоже ведь не вечна!
Не вечен Цезарь. Ты его моложе.
Живи себе и ожидай спокойно.
Быть может, сам диктатором ты станешь.

БРУТ.
И это говорит теперь мне мать?
Да я же против всякой диктатуры!

СЕРВИЛИЯ.
И это, Брут, поверь, довольно глупо!

(Сервилия гордо уходит)
 
БРУТ.
Ну, что ты с ней теперь прикажешь делать?
(После паузы).
Да что я говорю! Не с ней! А с Римом!
Что нынче делать с Римом, кто сказал бы?

КЛАВДИЯ И ФУЛЬВИЯ

Действующие лица:

Клавдия, сестра Клодия-Клавдия.
Фульвия, вдова Клодия-Клавдия

ФУЛЬВИЯ.
Твой братец Клавдий, так некстати умер.
Я, Фульвия, теперь его вдова.

КЛАВДИЯ. Фульвия, мне невыносим этот патетический тон. Говори как нормальные люди! Не забывай, что Клавдий переделался в Клодия и стал простым плебеем. Пообщавшись с ним, я сама стала плебейкой – не по положению, а по характеру. И тебе советую. Плебеи живут счастливее, потому что свои собственные судьбы не ставит в зависимость от судеб государства.
ФУЛЬВИЯ. Я так не могу. Я хочу быть на вершине светской жизни.
КЛАВДИЯ. Иными словами, всплыть на поверхность? Фу! Фульвия! Зачем тебе это?
ФУЛЬВИЯ. Богатства, наряды, деньги без счета – я к этому привыкла.
КЛАВДИЯ. Отвыкай.
ФУЛЬВИЯ. Вот ты хвалила своего братца, какой он умный, что не берет у Цезаря больших денег сразу, а берет понемногу, но постоянно. Для него-то это, может быть, и было хорошо, а для меня, его наследницы, ой как плохо! Мне-то ведь Цезарь денег не дает.
КЛАВДИЯ. Лишь от тебя это зависит. Захотела бы, так дал бы.
ФУЛЬВИЯ. С какой стати?
КЛАВДИЯ. У женщины есть один основной способ быть необходимой мужчине, и еще тысяча других дополнительных, но все они по сравнению с первым не значат ничего.
ФУЛЬВИЯ. У Цезаря есть жена, есть, кроме того, царица Клеопатра, да и прочих женщин о берет кого захочет и когда захочет без счету.
КЛАВДИЯ. Больше слухов, чем настоящей мужской страсти. Он ведь не молод. Погляди-ка! У него так до сих пор нет сына!
ФУЛЬВИЯ. Говорят, что сын царицы Клеопатры, Цезарион, его сын.
КЛАВДИЯ. Поверь мне, если б это было так, то Цезарь к нему бы относился совсем по-другому! Он не подтверждает этих слухов и не опровергает. Думаю, что проводить ночи в постели с женщиной не всегда означает «сделать ей сына». В этих делах помощники тут как тут. Взять того же Антония.
ФУЛЬВИЯ (мечтательно). Не плохо бы такого красавчика взять! Мне он по душе.
КЛАВДИЯ. Вот тебе и другой способ быть полезной Цезарю!
ФУЛЬВИЯ. В чем же он состоит?
КЛАВДИЯ. Обворожи Антония. А лучше жени его на себе. А с Цезарем подружись. Ему ведь не безынтересно, что думает о нем его ближайший помощник! Пусть Цезарь доверяет Антонию во всем, кроме тех дел, в которых он будет доверять тебе больше!
ФУЛЬВИЯ. Это гениально!
КЛАВДИЯ. Еще бы! Кстати, не верю я, что у братца не было накоплений. Это он для отвода глаз говорил. Денежки попросту припрятаны.
ФУЛЬВИЯ. Но я нигде их не нашла.
КЛАВДИЯ. Вместе поищем – найдем. Только, чур, делиться!
ФУЛЬВИЯ. Конечно, дорогая!

(Клавдия и Фульвия обнимаются, целуются).

ФУЛЬВИЯ И АНТОНИЙ

Действующие лица:

Фульвия, вдова Клодия-Клавдия
Марк Антоний, полководец Цезаря.

ФУЛЬВИЯ.
Скажи, Антоний, как меня ты любишь?

АНТОНИЙ.
Настолько, что женился на тебе.

ФУЛЬВИЯ.
Женился? Что с того? Любовь при чем тут?

АНТОНИЙ.
При том, что без любви я б не женился.

ФУЛЬВИЯ.
Такой ответ мне скучен. Марк Антоний!
Ты сделай мне в любви своей признанье!

АНТОНИЙ
(шутливо).
Люблю тебя и в этом признаюсь.

ФУЛЬВИЯ.
Нет, все не то! Какая ж в этом тайна?

АНТОНИЙ.
В законном браке тайной и не пахнет.
Хотелось если б тайн тебе побольше,
любовницей тебе бы лучше стать.

ФУЛЬВИЯ
(шутливо).
Ах, вот теперь в чему ты призываешь?

АНТОНИЙ.
Теперь уж нет! Забудь ты это слово.
Любовницей теперь тебе не быть.
Обязана теперь меня любить,
и никого не потерплю другого.

ФУЛЬВИЯ.
Согласна. Только прежде, чем забуду,
об это слове только пару фраз.

АНТОНИЙ.
О чем?

ФУЛЬВИЯ.
 О Клеопатре. Был ли с нею
другой мужчина, а не Юлий Цезарь?

АНТОНИЙ
(растерянно).
Откуда же я знать могу об этом?
А если бы, допустим, я и знал –
то должен был забыть об этом тотчас.
Такое знанье сокращает жизнь.

ФУЛЬВИЯ.
А может быть когда-то ты был с нею?

АНТОНИЙ.
Ну вот еще! С чего это решила?

ФУЛЬВИЯ.
Ты – молодой мужчина, и приятный,
и остроумный, сильный и отважный.
Ты, в общем, тот как раз, который нужен
любой, кто только знает толк в мужчинах.
В твоих объятьях было б Клеопатре
сподручнее зачать Цезариона.

АНТОНИЙ
(испуганно смотрит, не спрятался ли где-нибудь шпион).
Молчи! Сама не знаешь, что несешь ты!

ФУЛЬВИЯ.
Не бойся! Я заранее прощаю.
Пусть даже ты – отец Цезариона.
В конце концов, а мне-то что за дело?
Уверена, что пасынка такого
мне содержать, конечно, не придется.

АНТОНИЙ.
Молчи! Об этом и не заикайся!

ФУЛЬВИЯ.
Ты мне хотя бы мог сказать бы правду?

АНТОНИЙ.
Мне нечего об этом говорить.
(Залу)
В делах таких скажи супруге правду –
всю жизнь потом проходишь в виноватых.
Такую правду скажешь венценосцу,
и жизнь в момент закончится твоя!
(Фульвии).
Ты Цезаря мужчиной не считаешь?
В постели он помощников не держит.
И не простил бы он такой услуги!

ФУЛЬВИЯ.
Трех жен сменил теперь Гай Юлий Цезарь,
любовниц у него без счету было,
но сына у него не получилось.

АНТОНИЙ.
Быть может, виноваты были жены!

ФУЛЬВИЯ.
Сервилия имеет все же сына,
но сын ее – не Цезаря сынок.
Усыновил бы он его иначе,
с Сервилией живет душа он в душу.
С Кальпурнией, наверное, развелся б,
когда бы сын завелся от любовниц.

АНТОНИЙ.
Опасны эти речи. Брось их вовсе.
Не нашего ума дела такие.
И так мной нынче Цезарь не доволен.
Наш брак с тобой взбесил его изрядно.
Имел, возможно, собственные планы
он на меня, а, может, на тебя.

ФУЛЬВИЯ.
Не бойся. Я смогу с ним подружиться.

АНТОНИЙ.
Не смей!

ФУЛЬВИЯ
(со смехом).
Глупыш! Не то, что ты подумал.

АНТОНИЙ.
Меня теперь в Нарбон он вызывает,
а также и Требония, и Брута.

ФУЛЬВИЯ.
Быть может, хочет там он вас возвысить?

АНТОНИЙ.
Ты вовсе Гая Цезаря не знаешь.
Возвысить он себя лишь только хочет,
а прочих возвышает, как ступени,
чтобы по ним еще залезть повыше.
А я ступенькой пройденной являюсь:
на мне стоит обеими ногами.
Он возвышать меня теперь не станет,
а разве что захочет плюнуть сверху.
Требоний, Брут – такие же ступеньки.
Взобраться на сенат, надеть корону –
такие цели Цезаря достойны.
Мы – на пути его всего лишь камни.
Какой вперед он пнет, какой назад –
от прихоти теперь его зависит,
а, может быть, от каверзных расчетов.
Живу надеждой быть ему полезным!
Давай теперь закроем эту тему.
Я от жены в поход уеду скоро,
так поспешим скорей теперь же в спальню,
я объясню тебе, какие чувства
питаю я к тебе, моя супруга!

ФУЛЬВИЯ
(залу).
Мне ничего он так и не поведал,
шпионка из меня не получилась.
Мне толку нет от способа второго,
и Цезаря умаслить нынче нечем.
Придется нажимать на первый способ,
чтоб подольститься к Цезаревой тени.
По крайней мере, мой супруг приятен,
богат, силен, и крепок и влюблен.
(Антонию).
Люби меня сильнее, Марк Антоний!

ЦЕЗАРЬ И АНТОНИЙ

Действующие лица:
Гай Юлий Цезарь – проконсул, император, великий понтифик, диктатор.
Марк Антоний – племянник Цезаря и полководец.
Офицеры Цезаря.
Слуги.


ЦЕЗАРЬ.
Считают все, что я убил Марцелла.
Не сам, конечно, но моим приказом
он якобы убит средь бела дня.

АНТОНИЙ.
Марцелл – никто в сравнении с тобою.
Убит иль нет, что толку в этих спорах?
Будь он тебе хоть малость не приятен –
 уже за это он достоин смерти.

ЦЕЗАРЬ.
Ты в этом прав, конечно, Марк Антоний.
Но Рим покуда не привык так мыслить.
Приходится быть милостивым часто.
Порою это – сильная обуза –
обязанность быть не собой, а кем-то.
Марцелл мне был, конечно, не приятен.
Его я упрекал неоднократно
в какой-то незначительной беседе
в кругу друзей и некоторых прочих…
Но не давал таких распоряжений,
что б был Марцелл предательски убит.
А если кто меня превратно понял…

АНТОНИЙ.
Вина на тех, кем был Марцелл убит.
И не при чем тут вовсе Юлий Цезарь.
Народ болтлив. Его не стоит слушать.

ЦЕЗАРЬ.
Поверь, Антоний, слушать его надо.
А верить надо ль? Это, братец, вряд ли!
Народ ведь глуп, болтлив и своенравен.
Глаза его использую и уши,
а ум его, Антоний, мне не нужен.
Как трудно быть ответственным за многих!
Еще трудней – ответственным за всех.
Несведущим порой я претворяюсь,
чтоб всех виновных не прощать так часто,
как это мне хотелось бы, Антоний!
Помпеевы я сжег все документы,
об этом говорят все повсеместно.
Начни я разбирать их беспристрастно,
начни я всех врагов своих казнить –
не избежать второй войны гражданской!
А если буду скопом всех прощать,
решат тогда, что слаб я и безволен.
Где ж выход? Не читая все в огонь!

АНТОНИЙ.
Хороший выход, Цезарь, очень мудрый!

ЦЕЗАРЬ.
Ты говоришь, Антоний, чепуху.
Правитель должен знать как можно больше
о людях всех, кто с ним хоть как-то связан.
И был бы я глупцом последним самым,
когда бы сжег архивы, не читая.

АНТОНИЙ.
Тогда я ничего не понимаю.

ЦЕЗАРЬ.
Куда уж тебе Цезаря понять!
Так слушай же, наивный Марк Антоний.
Пергаменты и свитки подменил я,
подмененное сжег демонстративно,
а взятое ночами разобрал.
И многое прочел я там такого,
о чем мне знать, поверь, полезно очень.
Ты мог бы, скажем, вырезать фигурку
из дерева, иль статую воздвигнуть?

АНТОНИЙ.
В делах я этих неискусен, Цезарь.

ЦЕЗАРЬ.
А думаешь, что проще государство
лепить из неоформившейся кучи?

АНТОНИЙ.
Я думаю – все Цезарю подвластно,
а остальным и пробовать не стоит.

ЦЕЗАРЬ.
Ты прав. Но есть, кто думает иначе.
Я Кассию и Бруту мало верю,
но нынче дал им преторскую должность.
Пускай они друг к другу поревнуют,
быть может, и поссорятся. Тем лучше!
Друзья это такие Цицерону,
что с ними мне совсем не по пути.
Но убивать их, сам ты понимаешь…
Убьешь двоих – врагами станут сотни,
и каждый возмутит еще по сотне,
тогда уже их станет десять тысяч.
Нет, пощажу я Кассия и Брута,
пускай они поссорятся друг с другом,
и пусть тогда народ увидит римский
всю цену этим двум республиканцам.
Тогда уж их не надо опасаться.

АНТОНИЙ.
Ты думаешь, они тебе опасны?

ЦЕЗАРЬ.
Ничуть. Я упреждаю их поступки.
Я даже мысли должен упреждать.
Припомни наших славных ветеранов!
Какие им я почести устроил!
Но возомнили эти мародеры,
что наградил их мало Юлий Цезарь!
Ну, что ж, награду многих я повысил.
И этого им показалось мало.
Тогда позвал я самых говорливых
и им сказал, что их я так возвышу,
что надо мною даже вознесутся
и сверху станут на меня смотреть!
Они, представь, нимало не смутились.
Свое теперь имеют. Марк Антоний,
не правда ли? И сверху вниз взирают
на Цезаря, на Рим и на толпу?

АНТОНИЙ.
Их головы пришпилены к ограде
довольно высоко, сказать по чести.
Но снизу вверх смотреть на них приятней,
чем им на нас глазницами пустыми.

ЦЕЗАРЬ.
Вот так-то! Надо чувствовать границу,
где Цезарь – друг своим легионерам,
а где он им начальник, император!

АНТОНИЙ.
Для нас всегда ты попросту был богом!
И мне другие боги не нужны.

ЦЕЗАРЬ
(довольно).
Не очень-то кричи об этом в Риме.
На поле брани это допустимо,
в Египте это даже выполнимо.
Но Рим подвержен всякому броженью.
Себя здесь мыслит каждая букашка
имеющей какой-то значенье,
и собственное выказавши мненье,
желает, чтобы ей еще внимали!
(Устало).
Приходится считаться. С Клеопатрой
я предпочел бы жить, а не с женой.
Мне это нынче дорого далось бы.
Повременить немного с этим надо.

АТОНИЙ
(с жаром).
Ты, Цезарь, бог! Тебе людских законов,
быть может, чтить не надо слишком строго?
Наследника оставить должен Цезарь.
Жену возьми себе, какую хочешь,
а хочешь – двух возьми или десяток!
Цари такое могут на востоке.
Они теперь тебе почти как слуги!
Что разрешают мелкому монарху,
то может делать также император.

ЦЕЗАРЬ
(весело).
Ты думаешь? Жениться мне на многих?
Пожалуй, это было б остроумно!
(Серьезно).
Но, впрочем, взор! До этого ли нынче?
Сначала об империи подумать,
слепить ее по своему проекту,
чтоб власть была не столько мне обузой,
сколь инструментом нужным и полезным.
(Весело).
А там уж… Это было бы забавно!
Двух жен иметь. (В зал) А то так не имею?!
Но, впрочем, узаконить? … Что ж! Полезно!




ЦИЦЕРОН И ТИТ АТТИК

Действующие лица:
Марк Туллий Цицерон – сенатор и философ, бывший диктатор.
Тит Аттик (Аттический, т.е. Афинский) – проконсул, друг Цицерона.

АТТИК.
Марк Туллий Цицерон! Твои посланья
читаю я с великим наслажденьем.
Переписать я их велел на свитки,
оставлю их потомкам в назиданье.

ЦИЦЕРОН.
Тит Аттик, мне приятно очень слышать
достойную оценку тех писаний,
которые тебе я посылал.

АТТИК.
Достоинства писаний несомненны,
когда их автор – Цицерон великий.
 
ЦИЦЕРОН.
Скажу без ложной скромности я, Аттик,
когда спасал я Рим от Катилины,
внимал сенат словам моим с восторгом.
Назначен был диктатором я на год,
и назван был отечества отцом.

АТТИК.
И помнит Рим, что за твои заслуги
дано тебе по праву это имя.

ЦИЦЕРОН.
По праву, Аттик. Нынче же, как видишь,
все титулы, что можно лишь измыслить,
дает сенат в одни лишь только руки,
и все венки он нынче возлагает
на лысину одну, а ей всё мало.
И то сказать, чтоб плешь прикрыть такую,
и четырех венков никак не хватит.

АТТИК.
Ты в двух словах сказать, Марк Туллий, можешь
то, что иной не скажет и в двух сотнях.
Жаль, молодежь тебя читает мало!

ЦИЦЕРОН.
Читают все про Цезаря походы.
В них автор себя «Цезарь» называет,
и кажется, что их писал не Цезарь,
а будто бы сторонний наблюдатель.
Поэтому считают объективным
все то, что он представил в лучшем виде.
Вкруг Цезаря – бездарности и трусы,
а Цезарь – мудр, талантлив и отважен.
Не встретишь там имен легионеров,
и полководцев Цезаря не встретишь,
один лишь Цезарь, Цезарь, Цезарь, Цезарь!

АТТИК.
А я и не читал его, признаюсь.

ЦИЦЕРОН.
И не читай. Не трать напрасно время.
Себя он перед всеми обеляет.
Он пишет, как добился «замиренья»,
то бишь, смиренья галлов непокорных.
Смирить их, разумеется, нелишне,
но только я, Тит Аттик, не припомню,
чтоб были они ранее не смирны.
Их раздразнил, а после уничтожил,
он это называет «замиреньем».
А кое-то ведь был союзник Риму!

АТТИК.
Мне, Цицерон, нисколько их не жалко.
Подумай: это дикари такие,
штаны они носили, а не тоги.
Косматыми назвали их не даром,
они из шкур одежду шьют и обувь.
(Говорит в зал).
Ну, разве можно шить из шкур одежду?
Штаны носить! Насколько ж это дико!
(Говорит Цицерону).
Ничуть не жаль, что их осталось мало.
Убил их миллион Гай Юлий Цезарь,
да хоть и два убил бы – что за дело?
Мне римлян жаль, которые убиты
в войне проклятой Цезаря с Помпеем!

ЦИЦЕРОН.
Я подпишусь под каждым словом, Аттик,
с тобою в этом полностью согласен!

АТТИК.
Как вышло, Цицерон, что нынче мало
сенаторы твои читают книги?
Ведь в них вся суть свободы государства
изложена и ясно, и глубоко!
Тобой детально принципы развиты,
которые лежать должны в основе
решенья государственных вопросов!
Казалось бы, о чем теперь и думать?
Их заложить в основу государства –
настанет благоденствие повсюду!
На деле же один лишь только Цезарь
вопросы все решает самолично.
И выборы теперь у нас проходят
как перекличка воинов в когорте.
Сенаторы во всем ему покорны,
осталось только выкликать их списком,
чтоб каждый говорил: «Согласен, Цезарь!»

ЦИЦЕРОН.
Да, я писал о долге и о прочем,
о том, как нужно строить государство,
о старости писал я, Аттик, даже.
(С пафосом).
Да кто ж теперь читает Цицерона?
(Презрительно).
Теперь и вовсе мало кто читает,
все нынче только слушают с восторгом,
и одному оратору внимают.
Ослепли все, а может, и оглохли.
Рим отвергает трепетное слово
и ум живой, и зрелое мышленье.
Ему нужны одни лишь обещанья,
хлеб, зрелища и женщины в постели.
Все это Цезарь Риму предлагает,
взамен у Рима он забрал свободу.
Но, кажется, никто и не заметил.
Свободу, Аттик, ведь в сундук не спрячешь,
не съешь её, не выпьешь, не подаришь
любовнице за трепетное тело.
Им золото дороже, чем свобода,
а Цезарь много золота награбил.
Так Рим теперь ему целует ноги.

АТТИК.
Мне, Марк, хоть больно слушать эти речи,
еще больнее ощущать в них правду.
Теперь в сенате ты не выступаешь.
Не рано ль ты ушел в литературу?
В политику ты б мог еще вернуться.

ЦИЦЕРОН
(явно довольный словами Аттика).
Не думаю, что я кому-то нужен.
Я с Цезарем в разладе был серьезном,
но позже, после гибели Помпея
с ним примирились я, и Брут, и Кассий,
и многие другие. Что же делать?
Сторонником изгнанника быть можно,
но мертвому не станешь подчиняться!

АТТИК.
Я думаю, что слово Цицерона
на многое еще способно в Риме.

ЦИЦЕРОН.
Слова быть могут деятельной силой
лишь в случае, когда их кто-то слышит.
Коль глушит их оружия бряцанье,
становятся слова напрасным звуком –
и это, Тит, еще не так бы плохо.
Не страшно, Тит, когда слова бессильны,
а страшно, Тит, когда тирану служат.
Ведь сила, затыкая правде глотку,
лжи в то же время предлагает рупор.
И ложь тогда уже зовется правдой,
а правду называют преступленьем.

АТТИК.
Слова бы эти высечь на граните!

ЦИЦЕРОН.
Нет смысла, Аттик. Ведь любую правду
так извратить всегда способны люди,
что кривды она станет много хуже.
Когда народ поставлен на колени,
молчание сильней любого крика.

АТТИК
(с восторгом).
Молчащий Цицерон! Вот это вызов
всей тирании нынешнего века!
(Резонно).
Но это расточительство, Марк Туллий!
Молчать способны многие другие.
А Цицерон пусть лучше говорит.

ЦИЦЕРОН.
Ты думаешь?

АТТИК.
 Я в этом, Марк, уверен.
Когда бы за тебя я не боялся,
то умолял тебя бы не молчать.

ЦИЦЕРОН.
Коль я молчу, то вовсе не из страха.
Других причин довольно для молчанья.
Ты переубедил меня, Тит Аттик!
(С несколько преувеличенным пафосом)
Молчать отныне Цицерон не станет!

(Аттик обнимает Цицерона)


ЦИЦЕРОН И КАССИЙ

Действующие лица:
Марк Туллий Цицерон – сенатор и философ, бывший диктатор.
Гай Кассий Лонгин – претор по делам иноземцев, шурин Брута.


КАССИЙ.
Приветствую тебя, Марк Туллий славный!

ЦИЦЕРОН.
Я также рад тебя сегодня видеть.
Да будут дни твои благословенны!

КАССИЙ.
Как после бурь сильнее светит солнце,
так, Цицерон, спустя недели грусти,
сегодня ты лучишься оптимизмом.

ЦИЦЕРОН.
Для этого есть веская причина!
Себя я прежде сдерживал насильно,
раздоры сеять новые боялся,
с судьбою примерил себя и совесть,
от дел укрылся я в литературе.
(Грозно)
Но ныне я надумал возродиться
и словом острым стану я сражаться!

 КАССИЙ.
Окончены все мыслимые войны,
так с кем теперь сражаться?
Где конфликты? Повсюду видим милое согласье.

ЦИЦЕРОН
(гневно).
Согласие запуганного Рима
с тираном, заковавшим его в цепи!

КАССИЙ
(примирительно).
Я тоже перегибы замечаю
в диктатора поступках и проектах.
Но не настолько все, пожалуй, страшно,
чтоб призывать к решительным сраженьям?
(Тихо).
Я с многим не согласен нынче тоже,
но опасаюсь: не было бы хуже.
Признайся, что сейчас уж то приятно,
что в Риме примиренье наступило,
Рим на две части нынче не разорван,
войны гражданской нету и в помине.
 
ЦЕЗАРЬ.
Когда два пса за кость одну грызутся,
конечно, это видеть не приятно,
приятней ли тебе увидеть, Кассий,
как пес один другого поедает
и потому не слышно больше лая –
лишь хруст костей, да сытое урчанье.

КАССИЙ.
Помпея Цезарь съел – нам что за дело?

ЦИЦЕРОН.
Ведь мы с тобою были помпеянцы!

КАССИЙ.
Помпея жаль. Но что теперь поделать?

ЦИЦЕРОН
(гневно).
Помпея жаль? В уме ли ты, Гай Кассий?
Тирана проигравшего жалея,
тирану победившему ты служишь?
Помпея жаль – как жаль бывает палки,
которой ты хотел убить шакала,
но палка пополам переломилась,
а ты добычей стал незащищенной!
Помпей – тиран такой же, как и Цезарь,
он был его на йоту справедливей,
мы вынуждены были с ним якшаться
в надежде смутной – обуздать тирана,
который был его на каплю хуже!
Но оба были гибелью для Рима!
Один был горем всем лишь в перспективе,
другой реально нынче стал тираном.
Помпея звали мы напрасно «Магнус»,
воителем великим был он вряд ли.
Он скромен был во всем – но не в гордыне,
мог есть простую пищу он с солдатом,
мог спать на самом неудобном ложе,
но властью бы ни с кем не поделился.
На Рим они смотрели, как два тигра
могли б смотреть на тушу антилопы.
И каждый уступал одной лишь силе,
сенат для них – как на той туше мухи.
Помпея жаль? А он ведь Рим оставил
без войска, без защиты, без опоры –
на разграбленье и на надруганье
чтоб уберечь себя и легионы.
Но ничего не уберег в итоге.
Простилась бы ему потеря Рима,
когда бы он вернул его с победой.
Но погубил он и себя и римлян.
Помпея жаль? Не жаль его нисколько.
Я прочитал проскрипции Помпея!
Не имена в них были, а семейства!
Казнить хотел он не врагов, а кланы.
Помпея жаль? Ну, нет! Спасибо, боги,
что он убит, и Римом он не правит!
Текли бы нынче в Риме реки крови,
когда б мечты Помпея воплотились!
Но жаль мне, что Помпей не стал преградой
для Цезаря, который нынче правит
всем Римом, будто личным огородом:
какой кочан захочет, тот и срежет!
Что надлежит полоть, а что взлелеять –
решает сам. И все ему послушны.
Как жаль, что не погибли они оба!
Тогда бы, может быть, нашлись бы силы,
чтоб Рим вернуть к порядку и к закону.

КАССИЙ
(неуверенно).
Закон сейчас не сильно соблюдают,
но ведь сенат диктатора назначил.
Диктатор – он и есть теперь «закон».
Конечно, в этом много неудобства,
но в том и смысл диктаторского права,
чтоб заменять закон своею волей.

ЦИЦЕРОН.
Диктатор назначается на время!
Диктатором я сам бывал когда-то!
Мной заговор раскрыт был Катилины,
и чтобы все сосредоточить силы
на наказанье гнусных негодяев
и защитить законность и порядок,
права неординарные имел я.
Но было это только лишь на время!
А Цезарь нынче так вопрос поставил,
что он теперь – пожизненный диктатор!
Он четырьмя триумфами отмечен,
и в том числе – над римлянами гнусной
победы он снискал себе венок!
Меня отцом отечества по праву
сенат именовал за те заслуги,
которые позволили избавить
угрозу ненавистной тирании.
Себе он это звание присвоил
за то, что сам тираном стал для Рима.
Не как защитник права и порядка,
как победитель Рима и закона
себя зовет отечества отцом он.
От нас отворотились нынче боги!
Я это говорю тебе, Гай Кассий,
и это же скажу теперь любому,
кто будет слушать слово Цицерона!

КАССИЙ.
Позволь обнять теперь тебя, Марк Туллий!
Страстей и чувств во мне ты поднял бурю,
но этой бурей я готов умыться,
чтоб чище стать, и чтобы с новой силой
отстаивать свободу и законность.

(Цицерон и Кассий обнимаются, Цицерон уходит)

КАССИЙ.
Какой упрек в его словах я слышу!
Ведь я бы мог стать тою самой палкой,
которой усмирили бы шакала!
Случайно ль разговор со мной затеял,
иль душу мою прочитал как книгу?
Ах, если б я прочесть твою мог душу,
Марк Туллий Цицерон! Лишь боги знают,
ты планами своими поделился,
иль вызов бросил мне теперь с презреньем?

КАССИЙ И ЮНИЯ

Действующие лица:
Гай Кассий Лонгин – претор по делам иноземцев, шурин Брута.
Юния Тертулла – жена Кассия, сестра Брута.

ЮНИЯ.
Понравился ли, Гай, тебе наш ужин?

КАССИЙ
(рассеянно).
Спасибо, Юния, все было очень вкусно.
Меню было составлено на славу,
скажи рабыням, что стряпню хвалю я.

ЮНИЯ.
Понравилась ли рыба?

КАССИЙ.
 Рыба? Очень.

ЮНИЯ.
А белое вино?

КАССИЙ.
 Вино отменно.

ЮНИЯ.
Теперь скажи мне, Кассий, что случилось.

КАССИЙ.
О чем ты? Все в порядке. Все отлично.

ЮНИЯ.
Сказал ты, что тебе по нраву рыба
и белое вино назвал ты вкусным.
Но ели нынче мы телячье мясо
и красное вино затем мы пили.
Не чувствуешь ты, Кассий, вкуса пищи.
Так чем же ты настолько озабочен?
Влюблен в другую женщину? Признайся!
Простить готова охлажденье чувства.
Могу простить минутное влеченье,
но не смогу простить тебе обмана.

КАССИЙ
(берет Юнию за руку).
Ну, что ты вдруг надумала такое?
Я не влюблен, и все со мной в порядке.

ЮНИЯ
(в страхе).
Наверное, тебе грозит опала?
Изгнание? Иль кое-что похуже?
Я разделю с тобой судьбу любую.

КАССИЙ
(смеясь).
Ну, что ты! Нет, поверь мне, все спокойно.

ЮНИЯ.
Когда, мой Гай, тебя ничто не гложет,
ни сердцу, ни карьере, ни свободе,
ни жизни ничего не угрожает,
то гложет тебя что-то изнутри?
Откройся мне, скажи же, что случилось?

КАССИЙ.
С недавних пор я сам себе противен.

ЮНИЯ
(тихо).
Я знаю это. От меня не скроешь.
(Решительно)
Не можешь ты быть Цезарю послушен.
Ему, с которым воевал недавно.
И милостей его ты не приемлешь.

КАССИЙ.
Мне милости его не лезут в горло!
Меня, как пса, он прикормить желает,
чтоб поступать со мною, как с собакой.
Я усмирять себя пытался раньше,
я думал: так ведь Риму будет лучше!
Себя я тешил, что за Рим страдаю!
Я гордость возлагал свою смиренно
на жертвенный алтарь во имя Рима.
Но отвергает Рим такие жертвы!
Выходит, я способствую тирану.

ЮНИЯ.
Утешься тем, что сделал все, что мог, ты,
а с чем не смог бороться, то ты принял,
как надлежит богов принять решенье.

КАССИЙ.
Ах, если бы я все, что мог, то сделал!
Насколько б меньше я теперь терзался!
Я чувствую себя проклятьем Рима!
Мне душу рвут максимы Цицерона,
в его речах я справедливый слышу
упрек себе за все, чего не сделал.

ЮНИЯ.
Гай Кассий! Что случилось, то случилось.
Не понимаю, в чем же ты виновен?

КАССИЙ.
Когда свершились волею Олимпа,
разгром Помпея и его отплытье,
командовал я флотом при Фарсале.
А Цезарь плыл в погоне за Помпеем
на утлых челноках по Геллеспонту.
Столкнулся он тогда с моей эскадрой.
Я, кораблей имея семь десятков,
мог сокрушить и потопить спокойно
и Цезаря, и все его скорлупки.
О, боги! Почему тогда я дрогнул?!
Я знал, что Цицерон и Брут сложили
оружье и оставили Помпея.
Они признали Цезаря победу.
Я полагал, что это – воля Рока.
Я покорился цезаревой воле.
Он был в моих руках и беззащитен!
Он обладал стремлением к победе,
а я имел могущество и силу.
(Гневно)
Я мог его в два счета уничтожить!
(Презрительно)
Но я ему протягиваю руку,
прошу принять мой флот и наши жизни!
 (Передразнивая сам себя)
«И полководцем нашим быть по праву»!
(С досадой)
Какое на меня нашло затменье?
Поддался я его очарованью,
примеру Марка Брута с Цицероном?

ЮНИЯ.
Ты сделал то, что следовало сделать.

КАССИЙ.
Я сам себе тогда был господином!
Я к рыбам мог его на дно отправить,
иль заковать и в Рим ввести с позором.
Фортуну я тогда держал за шею,
но выпустил ее я малодушно.

ЮНИЯ.
Не оправдал надежд ты помпеянцев,
но Цезарь, полагаю, благодарен
тебе за жест во имя примиренья?

КАССИЙ.
Мне? Цезарь? Благодарен? Вздор! Нисколько!
Не может должником ничьим быть Цезарь.
Повел себя он так, как будто прочих
возможностей я не имел ни капли.
Мою покорность принял он как должно,
как будто победил меня в сраженьи.
Когда б он думал обо мне иначе,
меня бы он тогда возненавидел.
Быть чьим-то должником ему позорно.

ЮНИЯ.
Но, кажется, к тебе он благосклонен?

КАССИЙ.
На Парфию теперь пойдет походом.
Туда и я ходил когда-то с Крассом!
Красс не учел парфянских стрел и копий,
он потерял там сына, легионы,
знамена легионов, славу Рима,
там честь свою и жизнь свою оставил.
Бесславно этот кончился поход.
И Рим тогда утешился одним лишь:
повел себя я там разумней Красса,
заметил я опасность наступленья,
предупреждал и Красса о ловушке,
и не пошел за ним я в мышеловку.
Никто теперь парфян не знает лучше,
чем знает их Гай Кассий, полководец,
который спас себя и легионы.
Но Цезарь без меня идти замыслил!

ЮНИЯ.
Ты – претор, ты не можешь Рим покинуть.

КАССИЙ.
Но претором меня ведь сделал Цезарь!
Меня он приковал коварно к Риму,
чтоб я не шел на Парфию сражаться.
Как-будто говорит: (подражая Цезарю) «Зачем мне Кассий?
Не для того ль, чтоб он меня покинул?
Как Красса он оставил без поддержки!»
(Гневно)
Он мне бросает этим вызов чести!
Я, видишь ли, спасая легионы,
спас и себя! Недопустимо это!
Я должен был спасти солдат и флаги,
а жизнь свою я должен был окончить.
Однажды отступивший полководец
в глазах толпы всегда зовется трусом!
А отступивший дважды – дважды жалок.
Теперь мне лучший выход – меч в живот.

ЮНИЯ
(поспешно).
Есть выход, Кассий, лучше и достойней!
(Горячо)
Всему виной, конечно, Юлий Цезарь.
Поход парфянский был твоей победой.
Весь Рим об этом нынче помнить должен.
Что толку, если б все вы там погибли?
Там Красс погиб и сын его, и войско,
уже и это Риму очень больно.
Когда б погиб там ты и твое войско,
для Рима это было бы не легче.
Идти в поход на Парфию ты должен.
Кому ж еще идти, как не тебе?
Несправедлив к тебе Гай Юлий Цезарь,
он расценил твою ему покорность
не как итог от зрелых размышлений,
а, видимо, ошибочно. Так что же?
Едва ли он тобой пренебрегает –
ведь претором тебя он все же сделал!
Ты полководец, Кассий! Ты – соперник!
В тебе он видит силу и опасность.
И помнит он, что он тебе обязан
победою своей и униженьем.
Он с Брутом вас старается рассорить,
чтоб вами управлять потом, как хочет.
А после – погубить поодиночке.
Ты презирать теперь себя не должен!
Бороться, Кассий! До конца! До смерти!
Самоубийство воина не красит!
Погибнуть воин может лишь в сраженьи!
Возьми же меч! Врага теперь ты видишь?
Убей его! И докажи, что жизнью
своею дорожишь намного меньше,
чем честью, славой, доблестью, свободой!

КАССИЙ.
Умру с мечом в руке!

ЮНИЯ.
 Пустое, Кассий.
Зачем же умирать? Убей тирана.

КАССИЙ.
Убить его теперь надежды мало.
Его охрана не позволит это.

ЮНИЯ.
Охрану он, наверное, распустит.
Ведь в Риме неприлично быть с охраной
(презрительно подчеркивая титулы)
«понтифику», «отечества отцу».

КАССИЙ.
Он на приличия давно не смотрит.

ЮНИЯ.
Нет, Кассий! Он – гордец, каких немного.
Шепнуть лишь стоит – там и тут – повсюду,
что Цезарь трусоват, что под охраной
в отхожие места ходить он станет,
и в спальне выставит в своей охрану.
Изрядный есть у нас поэт-сатирик,
Катулл, его всегда читает Цезарь.
Ему не все равно, что тот напишет.
Так пусть Катулл смеется над охраной!
Уверена: охрану он распустит.
Нельзя тирана победить в сраженьи,
а высмеянным быть тиран боится.
Составь проект: охрану увеличить
и вынеси в сенат на обсужденье.
Стишки Катулла также пусть расклеят.
Посмотришь сам ты, как поступит Цезарь.

КАССИЙ.
Как ты умна, племянница Катона!

ЮНИЯ.
Стараюсь быть достойною тебя.
А, кстати, как считаешь, Децим Юний
помочь тебе не может в этом деле?
Он – войска гладиаторов начальник.
Его повсюду допускает Цезарь.

КАССИЙ.
Мне кажется, он верно служит Гаю.

ЮНИЯ.
И все же попытайся. Есть мотивы.
Он тоже Брут, как братец мой Марк Юний,
и Марку он всецело доверяет,
а Марк обижен Цезарем немало!
Хоть матушка дружна теперь с тираном,
ее мы в этом все не одобряем.
Поговори же с Децимом и с Марком.

КАССИЙ.
Поговорю! И завтра же! С рассветом!
Не сможет Децим Брут не быть со мною,
когда со мною будет Юний Брут!
А братец твой не сможет быть не с нами!
Он парень неплохой, я в нем уверен.

ЮНИЯ.
Ведь, как и я, племянник он Катона!
Катон ему был больше, чем отец.
Мы матерью воспитывались в детстве,
и все ж Катона любим мы всем сердцем –
и я, и две сестры мои.
А Юний его едва ли не боготворил.
А Цезарь – враг, который стал убийцей.
Так в Бруте я ничуть не сомневаюсь,
он Цезаря всем сердцем ненавидит.
К тому же он на Порции женат,
а Порция, ты помнишь, дочь Катона.
 
КАССИЙ.
Ну, значит, будет наш Марк Юний Брут!
Мои клиенты пусть напишут письма
с призывами к свержению тирана,
они обращены пусть будут к Бруту.
А будет Брут на нашей стороне –
и Децима привлечь берусь легко я.
А с Децима отрядом одолеем
и Цезаря и всех его клиентов!
(Весело).
Так что у нас на ужин нынче было?
Телятина? Распробовал я плохо.
Пусть принесут еще! Вина! И сыра!
Мне, кажется, вернулся аппетит.

ЮНИЯ
(игриво приподнимая тунику).
А как находишь, Кассий, эту ножку?

КАССИЙ
(хватая Юнию за тунику).
И с ней я нынче ночью потолкую!

(Юния со смехом убегает).
 

ЗАГОВОРЩИКИ

Действующие лица:
Гай Кассий Лонгин - претор по делам иноземцев.
Марк Юний Брут - городской претор.


КАССИЙ.
Что скажем мы с тобою, Брут, в сенате,
коль там и впрямь теперь Аврелий Кота,
приправив речи льстивыми словами,
о Цезаре свою затянет песню,
предложит объявить его царем?
Ведь и молчание прозвучит поддержкой!

БРУТ.
Я не пойду туда. Мне больно слышать…
Отсутствие пусть прозвучит протестом.

КАССИЙ.
Отсутствие всегда звучит беззвучно.
Безмолвные протесты бесполезны.
Сейчас и крик не слушает никто!

БРУТ.
Но если бы никто в сенате не был…

КАССИЙ.
Никто? Ну что ты! Это невозможно!
Ты знаешь сам, что там теперь за люди.

БРУТ.
И все же… Мы хотя бы не придем!

КАССИЙ.
Пустое! Да и это невозможно.
Нельзя не приходить нам. Ты же знаешь!
Долг преторов велит нам быть в сенате.

БРУТ.
Ну что ж, тогда протестовать я буду.
Приход мой не понравится сенату,
а Цезарю он встанет костью в горле.

КАССИЙ.
А знаешь ли, чем это обернется?
Казнят тебя, и весь сенат поддержит,
и проклянут тебя твои потомки.

БРУТ.
Отечество всегда дороже жизни,
бесчестье, Кассий, много хуже смерти.
Оценят по достоинству потомки
слова мои, мотивы и поступки!

КАССИЙ
(обнимая Брута).
Эх, если б только все так рассуждали!

БРУТ.
Но рассуждать иначе невозможно!
И тем, кому досталось это счастье –
быть гражданином доблестного Рима –
как рассуждать еще, когда не так же?

КАССИЙ.
Досталось счастье? С некоторых пор
сомнительное это очень счастье …

БРУТ.
Как не болеть за Рим и за его свободу?

КАССИЙ.
Где видишь ты свободу Брут и в чем?

БРУТ.
Смерть за свободу – тоже вид свободы.
Катон своим примером доказал:
порою жизнь спасти не удается,
но честь всегда зависит лишь от нас.

КАССИЙ.
Катон, твой дядя, Брут, был честных правил.
(Пародийно, к залу)
Но многим ли его пример – наука?

БРУТ
(Горестно).
Увы...
(Пародийно, к залу)
 Он уважать себя заставил,
(серьезно)
но Рим не спас.

КАССИЙ.
 Увы, мой Брут! И все же.
Из тех, кто также точно рассуждает,
найти должны друзей мы в этом деле.
Мы вместе можем многое исправить!

БРУТ.
Теперь таких людей в сенате мало.
Расправился со всеми Юлий Цезарь,
кого считал врагами или просто,
кому не доверял он в полной мере.
Иначе говоря, он уничтожил
сенаторов едва ль не всех, что были.
Осталась прежних маленькая горстка,
а новые ему во всем послушны.

КАССИЙ.
Пол Рима полегло в войне гражданской,
сенаторов убита половина.

БРУТ.
Сенаторов убито много больше,
чем половина, много больше, Кассий.

КАССИЙ.
И мы едва спаслись с тобою, Брут!

БРУТ.
Поэтому сенат уже не прежний,
за Цезаря стоит во всем горой он.

КАССИЙ.
Так ведь того и добивался Цезарь!

БРУТ.
Ввел дикарей в сенат четыре сотни,
готовых поддержать его за это.
А остальные попросту трусливы.

КАССИЙ.
Но люди чести есть и там, ты знаешь.

БРУТ.
И первый – это ты, мой шурин Кассий.

КАССИЙ.
Из нас двоих кто первый – знать бы только.
Но не последние с тобой мы оба!

БРУТ.
Надеюсь. Кто ж еще? Ты знаешь, Кассий?

КАССИЙ.
Исписывает кто, ты полагаешь,
все стены, кресла, лавки и сиденья,
и постаменты предка твоего?
Читал ты эти надписи, конечно?
В них призывают Брута возвратиться!
Зовут его к свержению тирана.
Ты полагаешь, это плебс резвится?
Но, впрочем, плебс – он тоже изменился,
он нынче не доволен только хлебом,
и зрелищами также не доволен,
ведь без свободы горек хлеб как хина,
и зрелища унылы без свободы!

БРУТ.
Так значит, Кассий, мы не одиноки?

КАССИЙ.
Расправившись с одним врагом, Гай Цезарь
выискивает тут же десять новых.
И даже те, кто был к нему лоялен,
и не были еще его врагами,
почувствовали на своих знакомых,
своих друзьях и родственниках дальних,
жестокую карающую руку.
Врагами станут если не из мести,
тогда из страха.

БРУТ
(горько усмехаясь)
 Цезарь милосерден.
Врагов прощает он, лишив их силы.

КАССИЙ.
Как правило, посмертно.

БРУТ
(с жаром)
 Даже если б
и не посмертно? Разве это лучше?
Устал народ зависеть от тирана,
не от закона, а от настроенья
и милости державного владыки!
Как прав был Марк Катон, что он не принял
спасения его и милосердья!
Все милости его – одна лишь поза.
Каким она обманом оказалось!
Как надругался б Цезарь над Катонном –
он показал на чучеле из пакли.

КАССИЙ.
Что ж! Раз не смог казнить Катона Цезарь,
казнил тогда его изображение!
Вот это – милосердие тирана.

БРУТ.
Да будь оно хоть трижды не обманом,
не в этом суть! Да разве же свобода
зависимой быть может от тирана,
от настроенья некоей персоны?
Какая же тогда это свобода,
когда она основана на этом –
прощении для тех, кого невиновен,
для тех, кого и не за что прощать?!
Прощение ж дает при этом деспот,
кто сам бы должен попросить прощенья!
Но сила заменила здесь законы.

КАССИЙ.
Ты прав, как никогда, мой милый Брут!
Но если же закон попрали силой,
то надобна тогда другая сила,
которая могла вернуть бы Риму
закон, свободу, прежнее величье.

БРУТ.
Я умереть готов в борьбе за это!

КАССИЙ.
Не умереть, а победить должны мы.
А умереть всегда еще успеем.

БРУТ.
И этот худший изо всех исходов
прекрасен по сравнению с той жизнью,
которую влачим теперь мы в страхе,
к которой нас и Рим влечет тиран!
Но можно ли уверовать в победу?
Ведь Цезарь окружен такою свитой!

КАССИЙ.
Поможет нам одно лишь имя Брута!
С тобой найдем сторонников мы много.
На Децима я также полагаюсь.

БРУТ
(с сомнением).
Едва ли согласится с этим Децим.
Он Цезарю, мне кажется, не враг.

КАССИЙ.
В нем чести и порядочности хватит
на то, чтоб понимать, что тирания
для Рима хуже всяких прочих бедствий.

БРУТ.
Кто на коленях не стоял ни разу,
тот зачастую даже и не мыслит,
что это зло бывает неизбежным.
Свободная не понимает птица,
что чувствует пичужка в тесной клетке.

КАССИЙ.
Я к Дециму найду подход, поверь мне.

БРУТ.
Найдешь иль нет, а я уже решился!
Коль победить мы Цезаря не сможем,
то хоть умрем достойно ради Рима.


БРУТ И ПОРЦИЯ

Действующие лица:
Марк Юний Брут – городской претор.
Порция – его жена, дочь Катона Младшего.

БРУТ.
Ты не больна, жена моя?

ПОРЦИЯ.
 Нисколько.

БРУТ.
Мне кажется, ты несколько бледна.

ПОРЦИЯ.
Мне Брут не доверяешь. Знать бы только,
с которых пор и в чем моя вина?

БРУТ.
Ошиблась ты. Я просто утомился.
Пора в постель. Я сам едва не сплю.

ПОРЦИЯ.
Ты от меня как в раковине скрылся.
А я тебя так искренне люблю.
Поверь мне, Брут, скрываешься напрасно,
твое лицо мне ясно говорит,
о том, что тебя гложет ежечасно,
что все в тебе клокочет и бурлит.
(Порция вытаскивает из-за пояса нож).
Вот этот нож воткнётся глубоко.
Хоть невелик, заточен он отлично.
Мужчины кровь чужую льют легко,
а женщины к своей крови привычны.
Вот я его в бедро воткну на треть.
(Порция вонзает нож в свое бедро).
Я боль свою преодолеть сумею.
Рожала я. Мне ль боли не стерпеть?
Но недоверие стерпеть труднее.
Обманывать меня – напрасный труд.
Жалеть меня и вовсе нет резона.
Припомни, что мой муж зовется Брут,
и вспомни, пред тобою дочь Катона!
Ты помощи моей не отвергай,
к опасности безудержно шагая.
Хоть в Тартар путь кратчайший пролагай –
и я с тобой! До самой бездны края!
Я, Брут, с тобой, до смерти, до конца.
Жена и друг, служанка и весталка.
Отмстить убийце моего отца –
за это жизнь отдать совсем не жалко!

(Брут обнимает Порцию)

БРУТ.
Ты, Порция, права! Готовим месть.
За дядю и за Рим. И за свободу.
За все, к чему нас призывает честь
и кровь потомка доблестного рода.



АРТЕМИДОР И ГЕКТОР

14 марта 44 г. до н. э.

Действующие лица:
АРТЕМИДОР – греческий купец, получивший от Цезаря права гражданина Рима.
ГЕКТОР – раб Артемидора.


ГЕКТОР.
Не болен ли хозяин?

АРТЕМИДОР.
 Да, я болен,
мой верный и не очень умный раб!
Я, Гектор, вправду безнадежно болен,
с тех пор, как я из Греции уехал.

ГЕКТОР.
Найти бы надо вам благое дело!
Вы б верно излечились в тот же миг.

АРТЕМИДОР.
Что мелешь ты, болван! Какое дело?
По-твоему, я – симулянт, бездельник?
Ты думаешь, что вся моя торговля,
которою я занимаюсь в Риме,
неблагородна? Если б было так,
то разве б даровал тогда мне Цезарь
за все мои заслуги перед Римом
гражданство римское? Ты, раб, глупец!

ГЕКТОР.
Простите глупого раба, хозяин!
Я не имел в виду и близкой мысли!
Но сказывал мне Сир, он – раб у Гая
Лигария, который вам известен,
что был его хозяин сильно болен,
и при смерти его родные мнили,
да только Брут пришел к нему Марк Юний,
сказал, что он не во время хворает.
Воскликнул Гай Лигарий Марку Бруту,
что если Брут пришел с благою целью,
и предложить ему он может дело,
достойное Лигария и Брута,
то он, Лигарий, выздоровеет тут же.
Вскочил он с ложа быстро и проворно,
для умирающего очень даже резво.
Подумал я: вот вам такое б дело!
Могло оно вас тут же излечить!

АРТЕМИДОР.
Ты говоришь, был болен Гай Лигарий,
но излечился он, едва заслышав,
о замысле, достойном Марка Брута?
Да знаешь ли, чем славно имя Брута,
что это имя означает в Риме?

ГЕКТОР.
Я знать не смею ни о чем подобном.

АРТЕМИДОР.
Когда б взошел на холм капитолийский,
увидел бы ты статуи героев,
и среди них есть Луций Юний Брут.
Был в Риме некогда тиран Тарквиний,
его убил когда-то Луций Юний.
И с той поры прошло немало лет.
А ныне Марка Юния считают
потомком Брута самой младшей ветви,
а старшей ветви вовсе быть не может,
поскольку этот самый Брут тогда же,
с тиранами борясь и с тиранией,
не пожалел и собственных детей,
замысливших вернуть на трон тиранов.
А нынче в Риме то и дело слышно:
«Куда пропал ты, Брут?» и «Брут, вернись!»,
да надписи на статуях повсюду
такого ж пишут точно содержания.
Смекаешь, что за замыслы у Брута,
достойные наследника легенды?

ГЕКТОР.
Тарквиния убить? Но разве был он
тогда же не убит?

АРТЕМИДОР.
 Ты глуп, как пробка.
Тарквинии всегда найдутся в мире,
и множатся как плесень в мокрых досках!
Везде, где власть, там зреет тирания.
А власть – везде. Так тирания всюду
свои ростки и пестует и множит.
Нам дела нет до этого, мы – греки.
Но с Цезарем и я дела имею.
Меня он сделал гражданином Рима,
а я за то ссужал его деньгами.
Умри он нынче, кто вернет расходы,
вложения в армейские поставки?
Я много потерять могу на этом!
Ему немедля напишу письмо я,
а лучше – два письма, ведь так надежней!
Одно ему вручить я попытаюсь,
другое отнесешь ему домой.

ГЕКТОР.
Как скажете, хозяин. Но зачем же вам
утруждаться так? Я и второе
письмо ему способен отнести!

АРТЕМИДОР.
Ты – бестолочь! Достаточно любого.
Я два письма пишу на всякий случай,
коль вдруг с одним письмом заминка выйдет.
Теперь ты понял?

ГЕКТОР.
 Понял еще меньше,
чем раньше, но надеюсь, что хозяин
не сердится уж больше на меня?

АРТЕМИДОР.
Я не сержусь сегодня. Твоя глупость
на пользу нынче мне. Коль дело выйдет,
я отпущу тебя… Не то. Куплю я
рабыню для себя, тебе – жену.

ГЕКТОР.
Спасибо, мой хозяин!

АРТЕМИДОР.
 Ладно, хватит.
Целуй мне руку и ступай отсюда,
сейчас мне письма надо написать.

ГЕКТОР.
Позвать ли мне теперь сюда Геракла?

АРТЕМИДОР.
Нет. Секретарь не нужен. Эти письма
я сам сейчас составлю, ты же, Гектор,
отдашь письмо лишь в руки адресату,
его прочесть лишь должен Юлий Цезарь,
никто другой читать его не должен!
Запомни: ни жене его, ни слугам,
и ни рабам отдать письмо не смеешь,
лишь Цезарю, и никому другому!
Никто не знает об исходе дела.
То, что сегодня означает подвиг,
назавтра может стать и преступлением,
караемым смертельным наказаньем.
А если передать ему не сможешь,
то лучше для тебя лишиться жизни,
чем дать его кому-нибудь другому!
Ты понял, раб?

ГЕКТОР.
Письмо дать лично в руки
тому, кого зовут Гай Юлий Цезарь,
а если нет – я съем тогда его.
Письмо я съем, не Цезаря, конечно.
Хозяин купит Гектору супругу.
Ее любить я буду очень сильно,
Детей она мне много нарожает.
Я верно понял все?

АРТЕМИДОР.
 Да-да, конечно,
теперь же прочь пошел.
(Гектор уходит).
 Порою глупость
бывает тоже кое-чем полезна.