Убористым почерком

Я всегда жаждал написать роман. Да-да, определённо роман… Или большой философский труд. Что-нибудь значительное, нарочито громоздкое, чтобы одной только широтой размаха вызвать уважение у читателей. И каждый раз, выдавив из себя несколько малосодержательных страниц, я получал от моей любезной музы щелчком по носу и слышал презрительные смешки вместо слов прощания, когда она тихонько выскальзывала из моих объятий. После этого я по обыкновению впадал в депрессию и не мог работать. Для меня наставали «голодные» времена, а ко всему прочему я терял заказы на статьи.

Во время подобных затворничеств я много размышлял над причинами своих неудач. Казалось бы, всё до неприличия просто; моя голова каждый день разрывалась от потока образов и мыслей, облечь которые в художественную форму никогда не составляло труда, но… чего-то всё же не хватало. Возможно, дело было в том, что я быстро лишался интереса к моим начинаниям, терял ход рассуждений и разочаровывался в красочности образов. Я подолгу смотрел в тёмный, погасший от бездействия монитор ноутбука и видел там посредственного журналиста, писаку на заказ, неспособного создать нечто мало-мальски значимое. Я воображал, как мои статьи от скуки пробегают глазами, пролистывают и выбрасывают вместе с носителем в урну, а особо рациональные рвут на мелкие кусочки и используют в качестве наполнителя для кошачьего туалета. Мне было досадно…

Иногда я представлял себя ребёнком на пёстрой лужайке, забрызганной солнечными лучами, носящимся с сачком за разноцветными прозрачно-крылыми бабочками. Но чаще – большим мохнатым котом, охотящимся по ночам за мотыльками на балконе, который, всласть порезвившись с ними, оставлял их растерзанные хрупкие тельца засыхать на полу и отправлялся спать на подушке, нагретой чьей-то больной головой. Именно на этих летучих созданий походили мои мысли, причем бабочки кружились вокруг реже, потому как оптимистичные думы не баловали меня своим посещением… За день я прокручивал сотни идей в голове, словно кубик Рубика в руках, и открывал в них миллионы нелепостей. Додумывал, переделывал и всё равно оставался неудовлетворённым. Появлялись новые, любопытнее и экстравагантнее старых, и последние переставали для меня существовать. Замкнутый круг. Что касается ощущений и порывов, то я едва ли мог задержать их, хотя бы на несколько мгновений. Даже закрыв глаза, лихорадочно перебирая в сознании ассоциативные картинки, у меня не получалось вернуть ускользнувшее секунду назад чувство, а значит – приходилось, фигурально выражаясь, «домучивать» предложение, абзац, страницу и довольствоваться искусственностью, я бы даже сказал, механичностью написанного.

О, больше всего в искусстве я ненавижу именно это! Как вообще можно говорить об искусстве, когда творчество трансформируется в нечто штампованное и неискреннее? Никогда, например, не восторгался заказными портретами Гойи, считал их искусными с технической точки зрения, но совершенно безыдейными и пустыми – с художественной. В то же время я по-настоящему ценил его офорты, которые, по моему мнению, были гораздо интереснее и откровеннее. В них я видел личность живописца, имеющую собственную позицию, и недюжинное воображение, что для меня так же немаловажно. Впрочем, многие знакомые художники нередко пытались оспорить эту точку зрения. И впрочем же, мне было совершенно всё равно.

Часто меня упрекали в предвзятости, а иногда даже и в зависти. Их злило, что я, не создавший ничего соответствующего хотя бы собственным канонам истинного искусства, смел критиковать чужие работы. И каждый раз после подобных нападок со стороны недоброжелателей я рьяно бросался творить, надеясь, наконец, получить шедевр, но плодами моих творческих потуг были лишь отчаянные миниатюры или небольшие рассказы. Некоторые находили их весьма неплохими и советовали продолжать в том же духе, но никто и понятия не имел о том, как от безнадёжности я кусал локти и мучался от собственного бессилия.

Чуть позже я смирился с моей неспособностью потрясти мир грандиозным творением и, более того, начал находить в ней положительные стороны. Я, наконец, осознал, что всё это время старался ради всех, но никогда для себя. Я лгал себе, выдавая желание создавать для людей за собственное, жил призрачными иллюзиями и принятыми стереотипами. В самом деле, что значит написать роман? Это значит – сотворить что-то для людей. Сделать свои мысли максимально понятными для читателя и минимально стандартизированными для критиков и прочих заинтересованных лиц, поднять вокруг шумиху и добиться ажиотажа. Вот что значит быть успешным. А успех и искусство, как известно, нередко шагают по двум непересекающимся прямым.

Именно тогда я понял, что не хочу больше создавать искусство, равно как и не хочу быть успешным. Я просто хочу писать. О, боги, как я хочу писать! Не для редакторов, не по просьбе. Просто так, для себя. Складывать слова в упорядоченное множество, словно малыш, выстраивать крепость из кубиков с картинками, а потом подолгу, склонив голову набок, любоваться сооружением. Это желание походило на обсессию, паранойю, ломку наркомана, его можно было заглушить лишь написанием нескольких абзацев для новой миниатюры, фиксированием пары внезапно пришедших в голову фраз на обёртке от шоколадных конфет, корябанием на предметах мебели замысловато сконструированных словосочетаний и т.д.

Именно тогда я понял, что вообще ничего не хочу, кроме того, как писать. Начались проблемы со здоровьем. Я почти не спал, не ел, но меня мало это волновало. Единственное, чего я опасался, это того, что начну записывать всякую чушь, пришедшую внезапно в голову, поскольку считаю это уникально бесцельной писаниной. Помню, как Сарт в одном из произведений выдал, мол, не стоит выбирать слов, надо записывать всё, что приходит в голову именно в таком порядке. Но мы-то с вами знаем, что это обычное лукавство…

Дааааааа… Писать ни о чём, это ужасно. Это так же отвратительно, как пустословить или болтать без умолку. Не перевариваю мемуары «великих» людей. Дешёвая графоманская вещица, которую наваяли от безделья или ради денег и славы, а читать невозможно. «Я проснулся, посмотрел в окно, сел в кресло, закурил и подумал о том, как тошно живётся». Просто не выношу подобное, примерно так же как читать чьи-то записанные сны. Хотя нет… Это бывает любопытно. Что дурного в том, что у человека богатое воображение? Поток сознательного из подсознательного. Интересно, я тоже когда-нибудь дойду до такого? Не хотелось бы… В противном случае, наложу на себя руки. Определённо наложу! Ибо перестану себя уважать во всех смыслах.

Хм… Может, мне стоит начать писать картины? А что, сделать пару мазков, придумать созданию этого «шедевра» мистическую историю происхождения и дело в шляпе. Всемирная слава, почёт и признание. Рисовать тоже можно на чём угодно, и если что называется припрёт, то… вот. Или ещё лучше – заняться музыкой. Здесь вообще обширное поле для деятельности. В случае нападок со стороны коллег, обвиняющих в плагиате, можно прикрыться тем, что нот всего семь. Жаль только, что для освоения скрипки, мне слишком много лет, говорят, на ней нужно с детства учиться играть. Да и со слухом у меня не очень. Вечно перевираю мелодию песен. Эх… Тогда, может, попробовать себя в скульптуре? А что, пальцы у меня чуткие. Во всяком случае, мои женщины так говорили. Мда…

Так о чём это я? Ах, о том, что ни под каким предлогом не начну писать роман. В точку! Не хочу и не буду! Или не могу..? Кажется, я уже размышлял над этим. Иду по кругу? Шизофрения? Или просто записался? Устал, скорее всего. Надо сделать перерыв. Выпить чего-нибудь, расслабиться. Именно так и сделаю. А потом в горячую ванную с пеной… или маслами? Хм, надо покурить и подумать о том, что завтра меня ждёт редактор… и о том, как тошно жить.