Во сне и наяву. Часть 2. Продолжение 11

XIX

Снег на Новый год в Краснодарском крае - редкость, но иногда природа делает такие подарки. Ещё в полночь шёл холодный мелкий дождь, а наутро все вокруг утопало в пушистой белой шубе. Отец часа два орудовал во дворе, расчищая проходы и выходы.
 - Хорошо, что ты сегодня дома, - оценила обстановку Маня, - а то мне бы пришлось тот снег с дороги убирать.
 - Почему тебе? Вон сын, уже выше тебя ростом вымахал.
 - Ну, да. Буду я ещё ребёнка по холоду гонять.
 - Какой холод? – засмеялся Борис, - Минус пять градусов. По такой погоде одно удовольствие лопатой поработать. Слышишь, Эдик, - обратился он к сыну, - в следующий раз снег расчищаешь ты. Таково моё требование.
 - Хорошо, - без особой радости ответил тот, но как только Борис вышел, зашипел на меня торжествующе. - А тебе такого поручения никогда не дадут, потому что ты у нас вечно сопливая.
Он убежал, не посчитав нужным, выслушать моё мнение по этому вопросу. Неспеша одевшись, я тоже вышла и, потащив за собой санки, побрела на улицу.
 - Ты куда? – спросил отец.
 - Ещё не знаю, - пожала плечами я.
 - Хочешь, покатаю?
 - Конечно, хочу! – улыбка на моём лице выразила всю искренность ответа.
 - Тогда садись.
Как мальчишка он бегал со мной вдоль улицы, а потом предложил:
 - С горы покататься хочешь?
 - Хочу. А где здесь гора? – я удивлённо озиралась по сторонам, но улица кругом была ровной.
 - Да, не здесь. Мы сейчас с тобой на большую гору поедем, - отец хитро мне подмигнул, - пойди только маме скажи, чтобы тебя не искала.
Маня нашему решению не обрадовалась, но всё-таки отпустила.

Горы, в моём понимании, находились очень далеко, где-то там, за горизонтом, но мы прошли всего лишь два квартала, и взору предстало неожиданное зрелище. Вдоль улицы, круто поднимающейся наверх, мельтешило не менее полусотни ребячьих голов. Кто-то летел вниз на санках, кто-то – на небольшом корыте. Даже лыжник один оказался - Генка с четвёртого «Б».
Мне было весело. Я менялась с кем-то санками, два раза съехала на корыте одна и несколько раз вместе с Борисом.
 - Как здорово, что ты меня сюда привёз, - время от времени восхищённо делилась я с отцом своим восторгом, заглядывая в его по- детски разрумянившееся лицо.
 - Завтра можешь сама сюда прийти. Каникулы, ведь продолжаются.
 - Не, пап. Мама меня сюда одну не отпустит.
 - Это почему же?
 - Тут дорогу надо переходить, где машин много. Я узнала эту улицу, Наташа Петрова с нашего класса здесь живёт. Но мама меня к ней никогда не отпускает.
Борис усмехнулся.
 - Но, ведь, твоя Наташа каждый день в школу этой дорогой ходит.
 - Я маме говорила, но она всё равно не пускает.
 - Ладно. Тогда жди субботы. Если, конечно снег к тому времени не растает.

Домой мы возвращались, когда уже сумерки опустились на город. Из-под ног отца раздавался приятный хруст, я сидела на санках, раздумывая над тем, почему Борис бывает такой разный...
 - Ведь можешь быть хорошей девочкой, - оторвал он меня от моих мыслей. – Так нет же, вечно создаёшь какие-то сложности.
 - Пап, какие я сложности создаю?
Мне казалось, что мы с отцом думаем об одном и том же. Но, он большой, он взрослый, он умный, и он обязательно скажет сейчас, что нужно сделать, чтобы такое взаимопонимание, как сегодня, у нас было всегда. Однако, то, что ответил Борис, ещё больше завело меня в тупик:
 - Обманываешь всех подряд, небылицы всякие придумываешь. Зачем ты, например, маму с тётей Лидой поссорила?
 - Они сами поссорились, - выкрикнула я, пытаясь заглушить скрип снега.
 - Как же, сами. А кто придумал про две чашки на столе. Большая, ведь девочка уже, должна понимать, что жизнь – это не сказка. И за каждое своё слово надо отвечать.
 - Но, пап, там, правда, две чашки стояли. И чайник фарфоровый. От сервиза.
 - Как от сервиза? – Борис остановился и повернулся ко мне лицом, - Какого сервиза?
 - Ну, тот с цветочками, чешский, который маме её ученица достала. Почему ты спрашиваешь? Он же у нас всего один.
 - Опять что-то выдумываешь. Мама тот сервиз только по большим праздникам достаёт. Зачем ты меня сейчас снова обманываешь? Эх, ты. А я-то думал, что с тобой можно найти общий язык.
Отец повернулся, молча пошёл дальше, крепко держа в руках верёвку от санок.
Но дома он сердиться перестал и, смеясь, рассказывал, как это здорово, спускаться с горки на корыте. Засыпала я под его негромкие откровения:
 - Ты бы, Мань, видела, как там Света со всеми веселилась. И не такая уж она замкнутая, как мне порой кажется. Может мы, просто, её в чём-то не понимаем?
Сквозь сон до меня доносились слова: «сервиз..., чашки...», но голоса куда-то удалились, а я проспала глубоко, без сновидений до самого утра.

Проснулась поздно, даже Эдькина кровать была уже пустой. Маня стояла у моего изголовья задумчивая, с градусником. Заострившиеся черты лица говорили о том, что она чем-то сильно недовольна.
 - Померяй температуру, - холодное стекло неприятно дотронулось до тела.
 - Зачем? – удивилась я. – Я, ведь, ночью не кашляла.
Мне ещё прошлой зимой удалось убедить Маню, что если ночью кашляю, то сама же от этого и просыпаюсь. Кроме того, однажды в кабинете Зои Григорьевны я поинтересовалась, страшно ли это, не слышать свой кашель во сне. Она тогда засмеялась и сказала, что не только не страшно, но и не повод для беспокойства, потому что даже самые здоровые дети иногда во сне покашливают. С тех пор Манин диагноз «Ты ночью кашляла» перестал быть для меня приговором.
 - А я и не говорю, что кашляла, - в голосе её сквозили какие-то железные нотки. – Лежишь тут вся раскрасневшаяся, наверняка, вчера простудилась.
Зеркала поблизости не было, поэтому спорить я не стала, а осталась лежать, нетерпеливо поглядывая на часы.
Спустя положенные десять минут, Маня выхватила градусник из моих рук и, причмокивая, произнесла:
 - Ну, конечно. Тридцать семь и восемь. Я так и знала!
 - Но, мам, я чувствую себя хорошо. У меня ничего не болит, и даже насморка нет.
 - Погоди, к вечеру появится. Я так и знала, что этим всё закончится.
 А к вечеру, несмотря на то, что насморк так и не появился, она с упрёком сказала отцу, когда тот только ступил на порог, что прогулка мне на пользу не пошла.
 - А жаль, - скривился он, подходя к моей кровати, - я сегодня специально домой спешил, думал, хоть на часик до ужина туда сходим...

Было очень обидно провести солнечный морозный день в постели, тем более что чувствовала я себя великолепно. Обычно при повышенной температуре мне всё время хотелось лежать, закутавшись в тёплое одеяло, а иногда даже спать. Но ничего подобного на этот раз не происходило, и я настояла на том, чтобы мать мне вечером снова дала градусник. Пока она мыла на веранде посуду, я решила проконсультироваться у отца, как правильно посчитать градусы, и почему при повышенной температуре человека считают больным, даже если он ни на что не жалуется.
 - Нет у неё никакой температуры, - сказал Борис Мане, когда она показалась в дверях, - так что, может, зря мы с ней сегодня никуда не пошли.
 - Ну, да, конечно! Ещё не хватало, что б она воспаление лёгких схватила. Утром-то температура была. Да и сейчас, я уверена, есть. Просто она мало держала, - и мать снова сунула термометр мне в подмышку.
Ровно через десять минут я протянула ей стекляшку, не забыв предварительно посмотреть, где остановился ртутный столбик.
 - Ну, вот. Так и знала, - сказала Маня и взмахнула рукой, чтобы стряхнуть показания.
 - Нет, подожди, - я выхватила градусник и подбежала к отцу.
 - Света, что ты себе позволяешь? – раздражённым визгом отреагировала мать и последовала за мной. – Это же не игрушка, а очень опасный предмет. Боря, скажи ей!
Но, не обращая на неё внимания, я вертела перед глазами Бориса мелко разлинованную шкалу и повторяла:
 - Пап, пап, ну скажи, я правильно тебя поняла? Я научилась мерить температуру? Пап, ну скажи, это тридцать шесть и четыре? Правда?
 - Ну, да, - удивлённо смотрел на меня отец. – А что тебя в этом смущает?
 - А мама хотела сказать, что у меня снова повышенная температура...
 - Чего ты на меня наговариваешь? - закричала раскрасневшаяся Маня. – Откуда ты знаешь, что я хотела сказать?
 - Но ты ведь говорила сейчас: «Я так и знала»?
 - Ну, да, - произнесла она более спокойным голосом, - я так и знала, что утром будет повышенная, а к вечеру упадёт.
 - Ты утром говорила, что у меня к вечеру сопли потекут...
 - Не потекли, и слава богу. Значит, завтра пойдёшь гулять.
Я хотела возмутиться насчёт того, что не пошла с папой на гору, но Маня посмотрела таким пронизывающим взглядом, что все слова внутри меня окаменели, так и не вырвавшись наружу.
А на следующий день снег растаял и пошёл дождь.
 
Школьные каникулы заканчивались. Осыпавшуюся ёлку порубили на дрова, из новогодних сладостей в вазе красовалась только карамель «Клубничная». Мать с утра ходила с тряпкой, тщательно вытирая кругом пыль.
Мои подружки уже давно принимали участие в домашних делах, помогая родителям. Берта, например, умела даже борщ варить, а Галя иногда пекла пирожки с картошкой. По субботам все спешили домой, чтобы побыстрее навести там порядок. И только Маня в моей помощи никогда не нуждалась. Она всегда убирала по четвергам, причём в первой половине дня, мотивируя тем, что в субботу Борис дома и своим присутствием ей мешает. Иногда она просила Эдьку помыть полы, и если тот соглашался, нахваливала его несколько дней.

- А сегодня я могу полы помыть, - предложила я матери свои услуги.
 - Не надо. Сама помою или Эдика попрошу. А то нахлюпаешься в холодной воде, потом снова заболеешь.
 - Ну, да. А ты потом всё время будешь говорить, что мне надо брать пример с Анюты, потому что она самостоятельно занимается уборкой.
 - Хорошо, - усмехнулась Маня, - больше не буду так говорить.
 - Но не только Анюта, уже почти все девочки помогают мамам. А ты мне никогда не доверяешь.
 - Ну, ладно, - кивнула она, но большой восторг или хотя бы удовлетворение на её лице не выступили, - если так настаиваешь, наберу теплой воды...

Я щедро заливала крашенные доски, а потом, отжав тряпку, вытирала всё насухо. Швабра стояла в углу, потому что Маня запретила без необходимости ею пользоваться. Даже под кровати я залазила сама, и, высунув язык, наводила в трудно доступных уголочках блеск. Мать в конце меня поблагодарила, правда при этом не сдержала насмешки, над моим внешним видом: халатик, а также чулки, все промокли, и надо было срочно идти переодеваться.
Вечером наша семья уместилась на небольшом диване. Отец полулежал, мы с братом к нему прилипли, мать, поджав ноги, пристроилась рядом. Было тепло и уютно, я любовалась наведённым не без моего участия порядком, и даже не задевало, что Борис ещё не знал о моих трудовых успехах. По телевизору шёл «Полосатый рейс», наш дружный смех заглушал порой голоса актёров. Когда фильм закончился, никто не хотел уходить. Мы сидели умиротворённые молча. Наконец, Маня встала и выключила телевизор.
 - Полы сегодня Света мыла, - сказала она, снова присаживаясь на диван.
Я довольная заулыбалась, в ожидании похвалы со стороны отца, но он не успел ничего сказать, потому что мать продолжила:
 - Оно и видно. По всем углам пятна от высохшей воды остались. Тряпку-то, надо было, как следует выжимать.
 - Но я выжимала, - удивлённая я встала с дивана и стала искать углы, в которых оставила какие-то пятна.
 - Успокойся, - усмехнулась Маня, - ты сейчас ничего не заметишь. Зато днём, при солнечном свете, все твои недоделки на виду.
 - Но почему ты мне сегодня днём это не показала? Я бы тогда вытерла.
 - Там не вытирать, а всё перемывать надо было.
 - Почему всё? Ты же сказала, только по углам.
 - Тебе бы хватило, что б снова с ног до головы мокрой стать.
Она наигранно засмеялась, а мне стало как-то не по себе, будто пролетающий мимо голубь сделал невзначай на мою голову своё дело. Её громкий ненастоящий смех, который она порой из себя, как воздух из пробитого мяча, выдавливала, почти всегда производил на меня такое впечатление, независимо от того, над кем она смеялась.
 - А я, вот, - гордо заметил Эдик, - в её годы уже помогал папе дрова колоть.
 - Зато плинтуса оставлял немытыми, - пополнила я воспоминания брата, - и повторял, что их мыть не надо, потому что люди там не ходят.
 - Это не красиво, показывать на кого-то пальцем, если сама ещё не научилась выполнять работу как следует, - недовольно проворчал Борис.
Почувствовав, что вот-вот могу разреветься, я покинула пределы зала и остаток вечера предпочла провести в одиночестве. Зачем-то перелистывая страницы непонятного мне журнала «Наука и жизнь», я думала о том, что когда-нибудь у меня будет своя дочка. Она обязательно родится живой и никогда от меня не уедет, как Аллочка или Юля. Я не стану её ругать, когда она первый раз в жизни помоет полы. Ведь она так старалась... И смеяться тоже не буду. Потому что никогда не забуду этот день и обиду, которую так трудно было проглотить без слёз.

Я больше не предлагала Мане свою помощь, но послушно выполняла все её просьбы. Правда, на просьбы обращения эти мало походили:
 - Другие девочки в твоём возрасте уже во всю хозяйством занимаются, одна ты у нас дома ничего не делаешь. Пойди, хоть посуду помой, - говорила иногда мне мать.
Уборкой она по-прежнему предпочитала заниматься сама, уверяя, что получает от этого удовольствие, тем не менее, если вдруг не укладывалась по времени, могла заявить:
 - Что-то твоего энтузиазма только на один раз и хватило. Что ж ты сегодня полы не моешь?
Я молча грела воду для мытья посуды или шла за половой тряпкой и ведром, утешая себя при этом, что своей дочке буду всегда говорить: «Помоги мне, пожалуйста».
Мать же постоянно находила ворсинки от полотенца на вытертых стаканах и пылинки на полированной мебели. Её придирки сначала меня обижали, потом я стала к ним безразлична, а вместе с этим росло и безразличие к дому, в котором росла, а также ко всему в нём происходящему. Лишь к мечтам о любимой дочке прибавились мечты о своей квартире, в которой я буду хозяйничать так, как мне нравится, не ожидая чьего-то пристрастного контроля.

Борис по-началу ругал Маню за то, что отстраняет меня от домашних дел, но она лишь отмахивалась:
 - Мне её помощь не нужна. Толку от той помощи... Сама всё гораздо быстрее сделаю.
Иногда ему такого ответа было достаточно, но порой он злился и упрекал жену:
 - Потому и не может тебе помочь, что ты её до сих пор ничему не научила. Посмотри на соседских девчонок...
В таких случаях Маня срывалась на крик:
 - Что мне те соседские девчонки? У меня своя голова на плечах есть! Соседские девчонки не болеют столько, сколько болеет Света. И у них, чуть-что, не поднимается температура, как у неё! Соседских детей не оставляют на второй год из-за болезни! А тебе ни до чего этого дела нет! Имеешь тут одну прислугу в моём лице, хочешь вторую из дочери сделать!
Как правило, последние слова она говорила непонятно кому, потому что отец, не дослушав до конца, разворачивался и уходил, нервно, при этом, хлопнув дверью.
Вскоре ему подобные диалоги надоели, и в вопросах воспитания Борис оставил жену в покое. Зато переключил своё внимание на меня:
 - Сидишь тут барынькой и думаешь, что булочки на деревьях растут, - ворчал он, проходя мимо, не зависимо от того, чем я в тот момент занималась.
Привыкшая к вечным упрёкам, я обычно на эти его замечания не реагировала, и демонстрировать свои познания в хлебобулочном производстве, не порывалась. Бывало, он сам пытался воспитывать у меня любовь к труду и даже, в отличие от Мани, мог сказать: «Пойдём, мне поможешь». Но произносил это таким тоном и с таким выражением лица, что со стороны можно было подумать, будто я совершила вооружённое ограбление универмага и теперь он предлагает мне исправительные работы вместо расстрела. Как только я оказывалась рядом с ним, от крика: «Не правильно! Не годится!» моё тельце невольно сжималось в комок. Причём, не правильным было всё, что бы я ни делала: если брала что-то в правую руку, то оказывалось – надо было в левую, и наоборот. После такого обильного внимания к моей особе, внутреннему безразличию приходил конец, и работа заканчивалась слезами.
Мать, правда, при этом меня жалела, повторяя, что Борису нужно в тюрьме надзирателем работать, а не с собственными детьми общаться.

Весенние каникулы начались с поездки на огород, где предстояло посадить картошку. Маня предложила Борису оставить меня дома, но его реакция на это была столь бурной, что даже она предпочла на этот раз уступить. Дни были не жаркие, и зачем потребовалось вставать в пять утра, я так и не поняла. Солнце только собиралось выпустить из-за горизонта свои первые лучи, а Борис и Эдик, довольствуясь в качестве света утренними сумерками, уже обеспечили нас с Маней двумя рядами лунок.
 - В каждую лунку клади по две картошины, глазками вверх, - поучала меня мать, - но оставляй открытыми. Сначала я пройдусь проверю, только после этого зароешь землёй.
Я так и делала, отметив про себя, что тогда вдоль каждого ряда надо проходить дважды. Но вскоре Маня устала заниматься контролем и, объявив, что я уже научилась, разрешила далее работать самостоятельно. Когда на соседнем участке показались люди, мы с пустыми вёдрами направлялись домой.
Борис довольный, что впереди ещё полдня, по возвращении, взялся подвязывать виноград. Я должна была стоять рядом и подавать ему верёвочки. Ноги после огорода ныли, по всему телу растекалась усталость. Обнаружив по-близости какую-то бумажку, я на неё уселась, в ожидании, когда отец где-то там вверху завяжет узелок. Увидев меня сидящую, он поднял крик, а далее всё закончилось традиционно. В дальнейшем все его лекции о том, что физический труд приносит радость, воспринимались аналогично телевизионной передаче «Новости» пред интересным художественным фильмом.

(продолжение следует)